Приданое для Анжелики

Когда Анжелика увидела на горизонте берег Испании, их суденышко, шаткое и скрипучее, словно старые качели, начало помаленьку тонуть. По палубе, шлепая босыми ногами, носились матросы. Четверо самых крепких, свирепо дыша, откачивали воду помпой, и шхуна кое-как, но держалась.

Впрочем, Анжелика даже спиной чувствовала, что авральное положение ничуть не мешает команде с аппетитом поедать ее глазами. Если в первые дни ей это нравилось, то теперь, после трех недель плавания, она все время хотела сказать морякам какую-то резкость.

— До Короньи дотянем?

Анжелика обернулась. Отец требовательно — снизу вверх — взирал на высоченного капитана.

— Не беспокойтесь, мсье Амбруаз. — Капитан уважительно склонил голову. — Дотянем.

Сердце Анжелики счастливо екнуло.

Земля!..

Здесь, на старой торговой шхуне с не по возрасту игривым названием «Нимфа», она совершенно измучилась и от качки, и от солонины, и тем более от беспрестанного мужского внимания. А уж туалет… если называть таким словом висение над морской пучиной, вцепившись одной рукой в черный засаленный поручень, а второй — поддерживая юбки!..

Анжелика содрогнулась от омерзения.

— Па, мы остановимся в Испании? В гостинице?

Отец досадливо поморщился. Ему надо было срочно попасть в Париж.

— Да, доченька, придется.

Анжелика счастливо зажмурилась. Им обещали, что шхуна дойдет от Мартиники до Европы за двенадцать-четырнадцать дней, но сегодня шел уже двадцать первый. Желание нормально помыться и поесть стало почти нестерпимым.

— Анжелика?

Она мечтательно улыбнулась.

— Да, папа.

Отец выглядел смущенным. Его глаза, обычно строго сверкавшие из-под густых бровей, теперь не находили, на чем остановиться.

Снова приступ?

Сердце у него начало болеть давно, а здесь, на шхуне, отец и вовсе расхворался.

— Доченька, я давно должен тебе сказать…

Анжелика насторожилась. Таким отца она еще не видела.

— Ты выходишь замуж.

Известие ошарашило девушку. Услышав нечто подобное дома, на Мартинике, Анжелика устроила бы отцу грандиозный скандал, но здесь, на палубе, в сотнях лье от ближайшего мужчины их круга, она просто растерялась. Понятно, что, пытаясь привести чувства в порядок, Анжелика первым делом вспомнила свой прощальный бал на Мартинике.

В зал, рассчитанный на два-три десятка персон, набилось вдвое больше людей. Мужчины собрались в полном составе. Белых девушек в их части острова было совсем немного, по пальцам посчитать. Теперь одна из них уезжала.

«Боже, за кого?» — недоумевала Анжелика.

Она, в общем, понимала главное. Шансов, что будущий муж ей понравится, почти нет. Интересные юноши редко бывали успешными коммерсантами. У них на Мартинике такие кавалеры целыми днями рыбачили да купались, а вечерами, прихватив из бродилки неочищенного рома, отправлялись к баракам и на целую ночь покупали расположение какой-нибудь черной девицы. Некогда им было постигать тонкости сахарного производства.

«Нет, он не с Мартиники!» — решила Анжелика.

Для нее на острове пары не было. Зрелые мужчины женаты, а среди молодых так и не нашлось ни единой персоны, достойной доверия Амбруаза Беро.

— Дочка?

Анжелика упрямо поджала губы и уставилась на замершего отца глаза в глаза. Так просто она сдаваться не собиралась.

— Кто он?

Отец с облегчением выдохнул и сказал:

— Адриан Матье.

Анжелика растерянно моргнула.

— Адриан?! Это шутка?

По тому, как мгновенно собрался отец, было видно: нет, все всерьез.

Адриан Матье проснулся лишь к обеду. Слева сладко посапывала Мари, справа, кажется, Софи. Он удовлетворенно потянулся, вскочил, стремительно оделся и бросил заворочавшимся девчонкам по луидору.

Вечеринка удалась!

Адриан и его друзья начали со светской клубной беседы, а потом основательно набрались и поехали «травить медведя». Роль этого самого зверя всякий раз выполнял кто-то новый, кого члены клуба еще не третировали: уличный торговец, жандарм, а то и несколько здоровенных нетрезвых мастеровых. Понятно, что каждый участник развлечения норовил переплюнуть товарищей, а потому степень риска все возрастала.

Адриан удовлетворенно хохотнул, провел рукой по копне светлых волос, выскочил за дверь и резким свистом остановил пустой экипаж. Вчера была его очередь, и он выбрал самую опасную игрушку, какую только можно было представить. Это оказались санкюлоты, идущие с собрания, раскрасневшиеся, возбужденно машущие руками.

— Ты с ума сошел? — заявил Жан-Пьер, сын крупного винодела. — Это же секция Хлебного рынка! Они тебя на клочки порвут!

Адриан рассмеялся и двинулся наперерез толпе. Нет, он вовсе не был так глуп, чтобы пытаться обуздать всю толпу разом.

Молодой человек выбрал своей мишенью вожака и крикнул:

— А ну, стоять! Да-да! Я тебе говорю!

Его мгновенно окружили со всех сторон, но Адриан видел, что главное удалось. Огромный красномордый вожак встал, причем не потому, что послушался разряженного юнца аристократа. Его остановили собственные люди, которые образовали вокруг них плотное кольцо.

— Тебе чего?

Адриан выдержал паузу и выдал весь набор штампованных революционных газетных лозунгов. Он напомнил, что король их предал, Англия и Пруссия ненавидят. В то время как патриоты на фронтах собственными телами закрывают Париж, секция Хлебного рынка льет воду на мельницу контрреволюции.

Вожак побагровел, но было поздно. Он проиграл Адриану так же безнадежно, как муха пауку. Она попадает в его сеть, тужится, рвется на волю, еще полна сил, тем не менее уже обречена. Адриан сыпал простыми рублеными фразами, поминал Дантона и Робеспьера так, словно крестил с ними детей. Дрогнувшим от боли голосом он укорил всю секцию Хлебного рынка в недостатке ненависти к королям и политической трусости. Четверть часа назад санкюлоты испытывали яростное желание убить мерзавца, а теперь были полностью с ним согласны.

Молодой человек рассмеялся и коснулся длинной ссадины на скуле. Друзья видели, что Адриана заносит. Разумный человек на его месте пожал бы на прощание санкюлотам руки и быстренько, пока те еще не поняли, что над ними смеются, унес ноги. Но Адриану не хватало последнего штриха, символа. Ему захотелось заставить их снять красные колпаки — просто чтоб не позорили коммуну. И митинг превратился в потасовку.

Адриан покачал головой. Из бурлящей толпы его вытаскивали всем клубом. Нет, друзья на него в обиде не были, им нравился риск, но сам Адриан, любящий совершенство во всем, не мог не видеть, что им был допущен промах. Даже остаток ночи в компании двух красавиц так и не устранил нестерпимого послевкусия неудачи.

— Приехали, мсье, — доложил извозчик. — Дом Аристида Матье.

Адриан отогнал воспоминания, кинул ему два ливра, спрыгнул на брусчатку и двинулся к самому известному дому во всей округе, двухэтажному особняку, исполненному в стиле барокко и вызывающе богато изукрашенному. Он взбежал по мраморным ступенькам, удивился, что его не встречает швейцар, толкнул резную дубовую дверь и замер. Повсюду деловито сновали судейские чины, а главное, здесь были приставы!

— Сыно-ок! — Отец заковылял к нему на подгибающихся ногах. — Наконец-то ты приехал!

— Я не понял, папа!.. — Адриан стремительно оглядел неожиданных гостей, машинально выделяя тех, кого более или менее знал. — Объясни, что здесь происходит?

Старик обхватил сына, изо всех сил обнял и склонил голову к его плечу.

«Ого, дело худо!» — понял Адриан.

Обычно отец вел себя куда как сдержанней.

— Мы разорены, сынок…

— Как это? — не понял Адриан.

Отец всхлипнул.

— Наша патриотическая касса!.. Там оказались одни жулики. Они все исчезли!

Адриан недоверчиво улыбнулся. Его отец Аристид Матье был, пожалуй, самый тертый калач из всех, кто когда-либо занимался биржевыми спекуляциями.

— Ты что же, положил всю выручку в одну кассу?! — все еще не веря, поинтересовался он. — Ты сам же меня учил!.. И сколько мы потеряли?

Отец медленно отстранился и сказал:

— Приставы арестовали все.

Адриан окинул взором родные стены. Картины голландских мастеров, персидские ковры, шелковые обои, украшенные рисунками, выполненными с редким изяществом… все, что делало его ровней друзьям, более ему не принадлежало.

«А как же мои карманные деньги?»

Аристид был прижимист, выдавал сыну намного меньше, чем требуется молодому человеку их круга, но это было хоть что-то! По спине юноши прошел озноб.

Святая Дева!

Адриан, никогда не заработавший ни единого су, вдруг ясно осознал, сколь многое решают в его жизни деньги. Без них нет кухарки, лакеев, собственной прачки, наконец!

«И кто мне вечером рубашку погладит?»

Адриан прикусил губу. Появиться в клубе в несвежей рубашке было немыслимо.

Он остановил одного из приставов и осведомился:

— Скажите, мсье, как мне забрать мои личные вещи?

Пристав ядовито улыбнулся и ответил:

— Здесь нет ваших личных вещей, гражданин Адриан Матье. Все арестованное имущество записано на вашего отца Аристида Матье, других бывших собственников не значится.

Адриана словно ударили под ребра. У него не было даже свежей рубашки на вечер.

«Только то, что на мне!»

Отец тронул его за локоть.

— Адриан, дворецкий предложил нам поселиться в его комнате.

Молодой человек знал, что их дворецкий снимает жилье где-то неподалеку, но жить в комнате?! В одной?!

— Нам надо лишь немного потерпеть, — подал голос отец. — Я получил письмо от Амбруаза Беро. Он собирался отплыть с Мартиники двадцатого июля.

— Ну и что? — Адриан не понял, при чем здесь старый отцовский друг.

— Ну, как же, — вкрадчиво проронил отец. — Мы же с ним договорились…

— О чем? — Адриан тряхнул головой, прогоняя невеселые мысли.

— Ты женишься. На приданом. В смысле, на Анжелике Беро.

Адриан вытаращил глаза.

— Это шутка?

— Какие могут быть шутки в нашем положении? — обиженно проговорил отец.

Адриан, все еще не веря тому, что это случилось именно с ним, уставился в пространство. Он был нищ, и его обязывали жениться. Да еще на приданом. Худшей доли для человека его круга и уровня притязаний придумать было невозможно.

«Анжелика Беро!.. — с ужасом подумал он. — Вот ведь нашел, кого мне сунуть!»

Аббат перечел донесение агента еще раз и раскрыл толстенный том с описанием всего торгового флота Франции. Амбруаз Беро снял две каюты — для себя и для дочери, отправился в путь 20 июля 1792 года и мог уже прибыть в Париж, но… не прибыл.

«Так, шхуна «Нимфа»… вместимость… паруса… год постройки».

— Нехорошо.

Шхуне было уже 24 года, она пережила несколько ремонтов. Значит, Амбруаз Беро мог опоздать, причем порядком. А штурм королевского дворца в Тюильри был назначен Аббатом уже на сегодня.

Аббат посмотрел на огромные напольные часы и сказал помощнику:

— Пусть матадоры выходят.

Сегодняшний штурм был предопределен еще 29 июля, когда Аббат приказал Робеспьеру начинать кампанию по свержению Людовика. А уже на следующий день, после нескольких важных разговоров, было решено, что впереди пойдут марсельские матадоры — парни дерзкие и крови не избегающие. За ними немедленно выслали гонца. В тот же день Аббат оценил затраты времени на сборы и дорогу от Марселя до Парижа и назначил дату штурма Тюильри — 10 августа 1792 года.

— Но, святой отец…

Аббат поднял голову и увидел, что помощник был еще здесь.

— Что тебе?

— Марсельцы просили дать им время на отдых.

Аббат поморщился. О прибытии пятисот матадоров его около полуночи известил набат. Понятно, что на постой такую ораву разместили не ранее двух часов ночи. Впрочем, спать никто из них и не подумал. Как доложили агенты, в предчувствии большого дела матадоры устроили грандиозную попойку. Само собой, с утра эти ребята чувствовали себя неважно.

— На том свете выспятся. Иди.

Помощник попятился к выходу.

— Стой!

Помощник замер. Аббат еще раз окинул взглядом бумаги, разложенные на столе, и цокнул языком. Ему не нравилось, что Амбруаз Беро еще не в Париже.

— Выясни, кто и где видел шхуну «Нимфа» с грузом сахара из Мартиники. Порт назначения — Бордо, но посудина старая, могла не дойти.

Помощник поклонился и бесшумно исчез в дверях.

Мария-Анна Лавуазье, урожденная Польз, не находила себе места. Сегодня ее должен был навестить сын Элевтер, однако около полуночи ударил набат, и стало ясно: Париж опять становится опасен. С утра и впрямь началось брожение, по улицам двинулись отряды санкюлотов. После них в воздухе надолго повисал запах перегара, старого пота и опасности.

Тревожась, она послала к сыну лакея с письмом, но тот ушел, да так и не вернулся. Когда внизу послышался грохот дверного молотка, Мария-Анна кинулась по лестнице так споро, что едва не обогнала прислугу.

— Элевтер! Я же тебе писала, не приходи!

Двери открылись, и она обессиленно опустила руки. Это не был ее сын.

— Мое почтение, мадам Лавуазье.

В дверях стоял молодой Матье, сын друга семьи.

— Рада вас видеть, Адриан. Проходите. Что с вами?

Вид у парня был ужасный: волосы всклокочены, глаза дикие.

— Меня женят.

Мария-Анна улыбнулась.

— Давно пора.

Адриан вскинул красивые брови.

— Но меня женят на приданом Анжелики Беро!

Мария-Анна пожала плечами.

— И что в этом необычного? В Париже на приданом женят всех. Или вы опасаетесь, что это уронит вас в глазах ваших любовниц?

Адриан замотал головой и спросил:

— Могу я видеть вашего мужа?

Мария-Анна печально кивнула.

— Проходите, мой муж, как и всегда, в лаборатории.

Сегодня ее сын должен был брать у отца уроки порохового дела. Но было похоже, что Элевтер принял благоразумное решение. Он не только сам не стал выходить на улицу, но и ее посыльного у себя задержал.

Адриан помчался вверх по лестнице, а Мария-Анна зябко повела плечами и еще плотнее закуталась в пелерину.

«Не дай бог никому такой судьбы!» — подумала женщина.

Со дня ее брака, по сути, коммерческой сделки отца прошел двадцать один год. За это время она так и не привыкла ни к двусмысленности своего положения, ни к тому, что единственный сын живет не с ней.

Адриан ворвался в лабораторию, и Антуан Лоран Лавуазье расплылся в улыбке.

— Вы-то мне и нужны, Адриан! Садитесь. Не здесь! Вот сюда, пожалуйста.

Адриан стремительно прошел, сел куда сказали и заявил:

— Антуан, мне нужна ваша помощь.

— А мне — ваша. Наденьте это на лицо.

Адриан покосился на кожаную конструкцию с массой ремешков. Из нее торчал пучок начищенных медных трубок.

— А что это?

— Маска. Надевайте, надевайте. — Лавуазье нетерпеливо протянул визитеру эту штуковину. — Сейчас мы измерим объем ваших легких.

Адриан пожал плечами, приложил маску к лицу, сразу об этом пожалел, но было поздно. Лавуазье немедленно затянул ремешки на его затылке, и юноше стало нечем дышать.

— Потерпите… сейчас!.. А теперь сделайте вдох, как можно более глубокий.

Адриан послушно потянул ртом воздух, отдающий медью.

— Еще глубже! — потребовал Лавуазье. — Еще! А теперь — выдох через нос.

Адриан выдохнул, но этого оказалось мало. Антуан заставил его повторить процедуру еще раз и еще. Вдыхать становилось все сложнее и сложнее.

Лишь после пятого выдоха Лавуазье принялся ослаблять ремни и заявил:

— У вас отличные легкие!

Адриан с облегчением сорвал маску и схватил исследователя за руку.

— Антуан, устройте меня на службу.

Лавуазье удивился.

— Вам что, не хватает денег?

Адриан глотнул.

— Мы разорены, Антуан. Касса, в которую вложил все наши деньги мой отец, рухнула.

Лавуазье удивился еще сильнее.

— Вы хотите сказать, что лучший спекулянт Парижа доверил деньги патриотической кассе?

Адриан развел руками.

— Именно так. — Его голос дрогнул. — Теперь меня хотят женить на деньгах.

Лавуазье сразу погрустнел, и Адриан знал почему. Двадцать один год назад Антуана женили именно так, на деньгах. Никто не слышал, чтобы он жаловался на судьбу. Но в свете поговаривали, что бывший генеральный откупщик, весьма состоятельный коммерсант и крупнейший в мире специалист в пороховом деле несчастен.

— Вы не желаете зависеть от будущей жены?

— А кто желает? — с горечью спросил Адриан и тут же об этом пожалел.

Очень многие в свете считали, что мсье Лавуазье на самом-то деле ничем не владеет. Он может оплачивать свои дорогостоящие исследования лишь благодаря деньгам тестя.

Лавуазье нахмурился.

— Я не советую вам устраиваться на службу.

Адриан опешил. Все вокруг только и говорили, что ему пора подумать о своем будущем, взять судьбу в руки, начать служить Отечеству.

— Как так не советуете?

Лавуазье недовольно поморщился.

— В каком бы департаменте вы ни работали, обязательно угодите в свару группировок. Проигравшего — а я понятия не имею, кто это будет — отправят на эшафот. Вы хотите познакомиться с мадемуазель Гильотиной?

Адриан отчаянно замотал головой. Эта «мадемуазель» была не в его вкусе.

— Ну так возьмите меня к себе! Вас не тронут. А я неглупый малый!

Лавуазье отрицательно покачал головой.

— Неглупые малые сейчас не служат Отечеству. Они теперь его растаскивают. Если вы хотите прокормить семью, то займитесь тем же.

Адриан открыл рот, да так и застыл. Он никак не ожидал такого совета от честнейшего Антуана Лорана Лавуазье.

— Вы шутите?

Лавуазье отвернулся к окну.

— Уходите, Адриан. Я не дам вам ни места, ни рекомендации, ни денег. Я не хочу отвечать перед Господом за вашу судьбу. Сегодня едва ли не любой путь, не считая самых бесчестных, ведет на гильотину. Оставайтесь самим собой да проедайте деньги жены. Глядишь, и уцелеете…

Адриан вспыхнул, встал, сдержанно кивнул на прощание и вышел.

Три недели в море дали себя знать. Когда Анжелика сошла на испанский берег, ноги едва держали ее, а земля словно покачивалась. Но вместо того чтобы немедленно отправиться в гостиницу, им пришлось отвечать на вопросы таможенного офицера, а затем еще и клерка-монаха в какой-то нелепой рясе.

— Скажите, сеньор Беро, когда вы впервые заметили женскую деревянную фигуру над форштевнем шхуны «Нимфа»? — не отрываясь от заполнения бумаг, на неважном французском языке поинтересовался монах.

Анжелика, смертельно уставшая, мечтающая лишь о бочке с теплой водой, с ненавистью уставилась на этого каплуна. Таких бессмысленных вопросов она еще не слышала.

— Давно. — Отец пожал плечами. — Года три тому назад. Как только она стала делать рейсы с Мартиники.

Клерк в рясе аккуратно записал показание и осведомился:

— Вам известно значение этой фигуры?

Отец кивнул и сказал:

— Разумеется. Это нимфа, покровительница и символ корабля.

Клерк благодарно кивнул и написал еще одну строчку.

— Скажите, сеньор Беро, вы кому-нибудь сообщили об увиденном?

Отец растерялся.

— А кому я должен был сообщить?

— Да или нет? — Клерк проявил первые признаки нетерпения.

— Нет, — отрезал отец.

— Замечательно. — Монах приветливо улыбнулся и протянул бумагу. — Будьте добры, подпишите.

Отец наклонился, взял гусиное перо и поставил резкую, размашистую роспись.

— Благодарю вас. — Монах принял бумагу и тут же посыпал ее мелким песком, чтобы чернила просохли.

— Мы можем идти? — поинтересовался отец.

— Увы, нет, сеньор Амбруаз Беро. — Монах развел руками. — Я вынужден задержать вас по обвинению в пособничестве идолопоклонничеству.

Анжелика тряхнула головой. Она ничего не понимала.

Отец тоже удивился и спросил:

— Кому, вы сказали, я пособничал?

Клерк спрятал бумагу в металлический шкаф, щелкнул ключом и как-то снисходительно проронил:

— Капитан судна — главный обвиняемый. Он разрешил установить языческий образ на шхуне, значит, виновен в идолопоклонничестве непосредственно. Вы же знали об этом вопиющем факте уже три года и не сообщили церковным инстанциям, следовательно, виновны косвенно. Поэтому и обвинение вам предъявлено иное, лишь в пособничестве.

Отец побагровел и схватился за сердце.

— Я — подданный его величества короля Франции Людовика…

Но испанец оборвал его решительным, не терпящим возражений жестом.

— Вера в Иисуса не знает границ! — с болью в голосе произнес он.

Отец на мгновение ушел в себя, потом повернулся к Анжелике и проговорил:

— Поезжай в гостиницу…

— Это невозможно, — тут же вмешался монах. — Ваша дочь несовершеннолетняя, а потому на все то время, пока вы находитесь под следствием, попадает под опеку церкви.

Отец и дочь переглянулись. Они привыкли к либеральным законам острова Мартиника и понятия не имели, что где-то все еще царит подобный произвол.

— Не беспокойтесь, — чуть мягче произнес монах. — За пару дней, проведенных в монастыре, ничего дурного с вашей дочерью не случится. У нас очень богобоязненные сестры.

Анжелика вперила в монаха упрямый взгляд и вдруг осознала, что это первый мужчина в ее жизни, который вообще не отреагировал на нее как на девушку!

Дело было худо.

Адриан вышел из дома Лавуазье, привычно поднял руку, останавливая извозчика, и тут же сообразил, что не знает, есть ли у него деньги! Он пошарил по карманам, разыскал несколько серебряных монеток и решительно полез в экипаж. Клуб находился буквально в пятистах шагах, но появиться перед ним не в ландо, идти пешком было немыслимо.

«А скоро платить взнос!» — вспомнил молодой человек.

Поужинать, выпить и получить сигару он мог в клубе и бесплатно, однако в конечном счете за все приходилось платить. Взносы в клуб многократно превосходили все, что он мог съесть, выпить и прокурить. Но не платить было нельзя. На бедных в свете смотрели как на увечных, и Адриан категорически не желал, чтобы при встрече друзья отводили глаза и шептались за его спиной.

— Приехали, гражданин, — сообщил извозчик, и Адриан отметил, что обслуга впервые не сказала ему уважительного «мсье».

«Из-за несвежей рубашки?» — подумал он и кинул извозчику самую мелкую монету, какую нашел.

Молодой человек с трудом пропустил мимо ушей презрительное хмыканье, растолкал локтями мелких спекулянтов, скопившихся у клуба, и энергично взбежал по ступенькам. Он просто обязан был излучать успех! Адриан дружески похлопал по плечу швейцара, которому должен был бы дать монету, ворвался внутрь и опешил. В зале было практически пусто. Лишь в самом углу у окна сидел за ромом и сигарой интендант генерала Лафайета, не так давно принятый в клуб. Как и всякого новичка, его пока не слишком жаловали, а потому Адриан даже не помнил, как его звать.

Молодой человек, не спрашивая разрешения, решительно подсел к нему.

— Мсье, вы не разъясните мне, что происходит? Почему столики пусты? Неужели приличные люди не ходят в клуб из-за каких-то санкюлотов?

Интендант окинул его оценивающим взглядом, вдруг улыбнулся и спросил:

— Это ведь вы вчера «дразнили медведя»?

Адриан смутился.

— Да. Не дожал я их немного.

Интендант рассмеялся, поставил бокал на столик и подался вперед.

— Позвольте пожать вам руку, Адриан. Давно я не получал такого удовольствия!

Адриан растерянно принял рукопожатие, вдруг вспомнил, как звать интенданта, и сказал:

— Спасибо, Жан-Жак.

Интендант, явно довольный тем, что хоть кто-то здесь помнит его имя, расцвел и осведомился:

— Слышали, что учудили наверху? Они вбросили ассигнаций на триста миллионов ливров!

Адриан напрягся. Новость была несвежей, десятидневной давности. В клубе все упирали на то, что ассигнация — это государственный долг, который все равно когда-нибудь будет оплачен. Но он помнил, что отец придавал таким новостям совсем иное значение. Все отпечатанные ассигнации мгновенно распределялись по министерствам, и начинались массовые закупки. Конторы приобретали бумагу и чернила, армия — хлеб и мясо…

Армия!

Адриан глотнул. Перед ним сидел не просто член клуба и интендант, а главный покупатель для всей французской армии, пусть и не слишком высокородный.

«Только бы не попасть впросак!» — подумал молодой человек.

— То-то эта мелочь спекулянтская на лестнице толпится. — Он рассмеялся. — Чуют поживу! Замучили уже вас, наверное?

Интендант сокрушенно покачал головой.

— Я ведь не против, чтобы потратить деньги на благо Отечества, но вы посмотрите, что мне предлагают. Зерно лежалое, на мясо даже смотреть противно!

Адриан понимающе кивнул и заметил:

— Вам нужен крупный поставщик. Чтоб и цена была пониже, и лично вам хоть какой-то бонус. Мой отец всегда так поступает.

Интендант вежливо улыбнулся и вдруг дернулся, как будто его толкнули.

— Скажите, Адриан, а ваша фамилия не Матье?

Адриан похолодел. Он понятия не имел, знает ли интендант о том, что его отец — банкрот. Хуже того! Было предельно ясно, что буквально спустя несколько часов эту ужасающую новость узнают все деловые люди Парижа. Он был обречен упасть в глазах собеседника в любом случае: прямо сейчас или чуть позже.

— Аристид Матье — мой отец.

Интендант возбужденно заерзал.

«Он еще не знает», — решил молодой человек.

Пока новость не разошлась, Париж знал другое: Аристид Матье — одна из крупнейших биржевых фигур. Он дает своим партнерам соответствующие бонусы.

— Простите, Адриан… — Интендант чуть покраснел. — А вы не могли бы свести меня с ним?

Адриан взмок и опустил голову, спасаясь от внимательного взгляда одноклубника.

— Увы, Жан-Жак. — Он печально вздохнул и впервые в жизни нагло соврал: — Мой отец как раз сейчас работает с имуществом бывшего генерального откупа.

Интендант глотнул. К моменту ликвидации генерального откупа его сборы зашкаливали за 240 миллионов золотых ливров. То обстоятельство, что Аристида Матье подпустили к таким деньгам, резко повышало статус всей этой семьи.

— Но, может быть, тогда вы сами?..

Сердце Адриана стукнуло и замерло.

— Ну, не знаю. — Он поднял озабоченный взгляд на собеседника. — Я ведь пока еще не работал для армии. Только колониальные товары. Что там у вас? Мясо? Зерно? Фураж?

Глаза интенданта затуманились. Он уже видел, что только что ухватил за хвост волшебную птицу удачи.

— Я все объясню. — Жан-Жак торопливо открыл новомодный портфель с личной монограммой, лежавший рядом. — Но сначала давайте подпишем…

«Ох, сидеть мне в долговой тюрьме!» — подумал Адриан.

Это был бы еще не самый худший вариант. За срыв поставок в действующую армию могли и на гильотину отправить. Но поворачивать назад было немыслимо.

— Хорошо. — Он решительно кивнул. — Давайте все обсудим.

Спустя полтора часа Адриан проводил интенданта, раскрасневшегося от предчувствия неплохих бонусов, до экипажа и махнул на прощание рукой. Потом молодой человек повернулся к спекулянтам, уныло гомонящим на лестнице, и потряс перед ними только что подписанным контрактом на поставки.

— Ну что, мелочь неумытая, кто готов продать армии зерно и фураж за реальную цену?

Спекулянты замерли. Фраза о реальной цене прозвучала угрожающе.

— Это Матье… — зашелестело вокруг.

— Сын Аристида.

— Сволочи, все под себя подмяли.

— И смотрите! — Адриан свирепо ощерился. — Кто гнилье подсунет, лично на гильотину отправлю. Как пособника врага.

Толпа загудела. Спекулянты чувствовали, что принимать решение надо немедленно. Они понимали, что там, где расселась семейка Матье, больших прибылей не взять. Перекупщики уровня Аристида все сливки загребали себе. Но и соблазн сбагрить весь товар оптом был велик. Армия брала много.

— У вас полчаса, — предупредил Адриан и начал подниматься по лестнице. — Те, кто хочет со мной торговаться, могут идти домой. Остальных жду в клубе.

Это было против правил. Чужих в клуб не пускали. Но Адриан не имел не только своей конторы — даже дома, а именно сейчас зала была пуста. Он высыпал в руки швейцару все, что оставалось в карманах. Спекулянты мгновенно смолкли и наперегонки помчались за ним вверх по лестнице.

Штурм Тюильри начался в половине десятого утра — строго по расписанию и без помех. Париж, давно привыкший к тому, что санкюлоты вечно сбиваются в отряды и куда-то перемещаются, лишь немного встревожился, когда по улицам прошли марсельские матадоры. Впрочем, немногочисленные чиновники, верные королю, уже не успевали что-то разузнать и тем более предпринять. Народный гнев ударил по дворцу Тюильри мощно и неожиданно.

Аббат сдвинул занавесь крытого экипажа. За окошком висел густой пороховой дым, слышалась редкая мушкетная пальба и вскрики добиваемых швейцарцев — личной гвардии Людовика. Дело приближалось к развязке.

В спину Аббату ударил яркий солнечный свет, дверца хлопнула. Аббат опустил занавесь и обернулся. Это был его взмыленный помощник.

— Швейцарцы отступили!

— Не кричи, — осадил его Аббат.

Они и должны были отступить. Людовик еще утром выехал из Тюильри и сидел в ассамблее. Он послал записку с приказом уходить из дворца, но спасти швейцарцев от резни это уже не могло. Матадоры умели и любили убивать.

— И сколько на этот час трупов?

Секретарь утер пот и доложил:

— Матадоров около сотни. Сколько швейцарцев — пока неясно, видимо, где-то шестьсот. Наши пушкари отлично сработали — врасплох, залпом прямо по казарме. Даже рукопашной не было.

Аббат поморщился. Ему нужна была обратная пропорция погибших, иначе нельзя будет обвинить Людовика в убийстве собственного народа. С другой стороны, король все равно был обречен. Сильная, огромная Франция, покорившая половину Северной Америки, практически всю Африку и даже Индию, попросту надорвалась. Колонии следовало содержать и охранять, а бюджет уже не мог выдержать такой нагрузки.

Понятно, что Людовик принялся занимать. Ему давали охотно, много. Королевские долги все росли и росли. Однажды наступил момент, когда стало ясно: столько уже не выплатить никогда.

Аббат усмехнулся. Деньги во Франции были, причем много, прямо как в сказке. Один только остров Гаити покрывал сорок процентов мировой потребности в сахаре, а были еще и Ямайка, и Мартиника. Сахар превращался в ром, за него покупали рабов, они поступали на плантации и снова производили сахар. Все это беспрерывно вращалось, приносило отдельным французам огромную прибыль, а страна все нищала и нищала.

Генеральные откупщики, ответственные за сбор налогов, лишь делали вид, что занимаются своим делом. Они и сами были частью этой финансовой карусели. Табак, опиум, водка, сахар — лучшие товары в мире проходили через их руки. Понятно, что делиться с Людовиком эти господа не собирались. Купоны стригли несколько десятков крупнейших семей страны, а все затраты несли Бурбоны. Пришла пора банкротить страну.

Все было продумано. Как во всякой хорошей афере, реальные деньги доставались тем, кто все это время снимал сливки, а на эшафот предполагалось отправить того, кто подписывал бумаги. То есть короля.

Аббат рассмеялся. Когда Людовик осознал, куда все движется, он запаниковал. Обычный, довольно скромный в желаниях человек, более всего любивший слесарное дело, король совершенно не хотел платить за всех. Он начал судорожно искать, с кем бы разделить ответственность за золото, истраченное на общее благо. Конечно же, таких глупцов не нашлось.

Тогда перед Людовиком и предстал человек Аббата. Простыми словами, почти на пальцах он объяснил самодержцу, загнанному в угол, самое главное: почему за долги компаний платят пайщики, а доходы оседают у директоров. Аббат помнил сказанное наизусть. Он сам писал эту короткую речь.

— Все деньги компании видит только ее директор, пайщик же — лишь те, что лежат в кассе. А там всегда недостача.

Король густо покраснел и заявил:

— Но это же жульничество!

— Нет, конституция. Примите ее, и ваши королевские долги превратятся в обязательства всего народа. Ваши частные доходы при этом останутся при вас.

Людовик жутко возмутился, и тогда человек Аббата сказал главное:

— Ваше величество, сейчас у компании по имени Франция несколько сотен директоров, крадущих тысячами способов, и только один пайщик — вы. Да, вы просто обречены стать банкротом!

Тогда до короля дошло.

— И что же делать? — осведомился он.

— Развернуть ситуацию. Сделайте французов пайщиками, а себя — директором. И все!

Нет, Аббат вовсе не рассчитывал, что Людовик поверит. Но деться его величеству было некуда, а потому он сделал все, что ему насоветовали: и Генеральные штаты со всей Франции созвал, и конституцию принял, и даже министерства сформировал по английскому образцу — лишь бы уцелеть. Пример соседней Англии отлично показал, что случается с королями-банкротами.

Разумеется, все пошло совсем не так, как буквально на пальцах показывал королю человек Аббата. Хотя бы потому, что кроме обычных пайщиков есть и те, которые держат крупные пакеты акций. Да, французские буржуа с восторгом приняли на себя королевские долги в обмен на право заседать в ассамблее и принимать законы, по сути, для самих себя.

Но шло время. Многие уже начали понимать, что «компания по имени Франция» — банкрот, а значит, пора искать, кто в этом виновен. Разумеется, таковым являлся тот единственный человек, который подписывал бумаги, бывший хозяин, а ныне «директор компании по имени Франция», его величество Людовик.

Аббат повернулся к помощнику.

— Что происходит в ассамблее?

Помощник торопливо достал из кармана ворох мятых донесений агентов и сказал:

— Людовик был настолько испуган штурмом Тюильри, что даже не понял, что его усадили в ложу стенографистов.

Аббат кивнул. Он сам приказал подобрать для королевской семьи ложу похуже. Людовика следовало как-то унизить. Нет, не для того, чтобы причинить ему боль. Просто многие депутаты ассамблеи были из простонародья. Все они с непривычки трусили, а потому им следовало показать, что король — полное ничтожество. Его место — в ложе для обслуги.

— Что еще? Дантона назначили?

— Да, — кивнул помощник. — Он теперь министр внутренних дел.

Аббат удовлетворенно улыбнулся. Эту схему он придумал давно. Сначала они взяли под контроль два десятка аферистов, сидящих в тюрьмах и далеко не самых простых. Все они когда-то работали в конторах генерального откупа. Только такие пройдохи могли найти, а если нужно, то и состряпать компромат на своих бывших начальников — самых, пожалуй, богатых людей Франции. Уже сегодня, едва став министром, Дантон должен был кое-кого из этой публики освободить, само собой, на условиях «честного сотрудничества со следствием».

Аббат прищурился. Он знал, что так вот запросто генерального откупщика в прокуратуру не вызвать. Это были серьезные люди, и с ними следовало работать основательно. Вот для этого ему и нужен был Амбруаз Беро, причем не на старой торговой шхуне посреди Атлантики, а здесь, в Париже.

— Что там со шхуной «Нимфа»? — поинтересовался он.

— Я отправил агентов во все порты Франции, — заявил помощник. — Но вряд ли они обернутся раньше, чем через неделю-полторы.

Аббат нетерпеливо стукнул кулаком о колено. В такой ситуации, как теперь, даже сутки опоздания могли оказаться роковыми.

Помощники монаха начали оттаскивать Анжелику от отца. Она возмущалась, протестовала и даже бросила несколько резких выражений в адрес местного епископа.

Но отец, уже заключенный в колодки, немедленно ее осадил:

— Осторожней, дочка! Мы не на Мартинике. Держи язык за зубами.

Разумеется, отец был прав. Она и сама довольно быстро признала, что Испания — это не Мартиника. Дома для Анжелики всегда была готова теплая ванна, вкусная пища на выбор и даже личная горничная, пусть и черная. Все то время, что не было занято уроками, она могла купаться в лагуне, бить острогой крабов, рисовать, читать или болтать с подругами. Весь мир был у ее ног.

А здесь!.. Две здоровенные монахини с грубыми лицами под руки протащили ее на улицу и засунули в тяжелую, скрипучую, целиком закрытую карету с единственным окошком, глядящим в поясницу кучера. Спустя полчаса Анжелика оказалась в новом, неприветливом мире. Высоченные каменные стены, молчаливые монашки и огромная, ледяная, невзирая на август, обеденная зала. За простой дощатый стол усадили только двоих: ее да зареванную, обиженно хлюпающую носом девочку-еврейку с дешевым медным распятием, выпущенным поверх красивого модного платья.

На стол перед ними поставили парящий чугунок, и это было первое приятное событие за весь день. Горячая свежая каша после трех недель солонины и совершенно несъедобного корабельного супа показалась Анжелике невероятно вкусной. Сразу после обеда приехал юрист — сухопарый монах с утонченными чертами лица.

— Я не обязан вам помогать, мадемуазель Беро, — на хорошем французском пояснил он. — Однако мне хотелось бы знать, есть ли у вас жалобы.

— Конечно, есть, — мрачно отозвалась Анжелика. — Что это за город такой?! Что за страна?! Что это за порядки?!

Юрист развел руками.

— Я не могу поменять для вас ни города, ни страны, ни порядков. Есть ли у вас жалобы на содержание?

Анжелика окинула взглядом облупившиеся, мрачные, холодные стены и сказала:

— Каша вкусная, а все остальное никуда не годится. Почему они меня не отвезли в гостиницу? Я бы все оплатила.

Юрист понимающе кивнул.

— Для вас, мадемуазель Беро, Испания в новинку. Поверьте, здесь вы в намного большей безопасности, чем в гостинице.

Анжелика удивилась.

— Это еще почему?

Юрист на мгновение задумался, словно оценивал, стоит ли это говорить.

— Здесь, в монастыре, на вас некому донести. Сестрам запрещено получать долю от доноса. Вы понимаете?

Анжелика удивилась еще сильнее.

— А за что на меня доносить? Я всего-то и хочу помыться да отдохнуть с дороги.

Юрист усмехнулся.

— Вы — иностранка, законов не знаете, заступиться за вас некому, а вот имущество, пригодное для конфискации, у вас есть. Поверьте моему опыту, на вас донесли бы уже в первые сутки.

Анжелика задумалась, горько усмехнулась и прошептала:

— Так вот почему отца арестовали.

— Нет. — Юрист решительно махнул рукой. — Ваш отец отделается очень легко. Пока главный обвиняемый — капитан. Он действительно преступник — прекрасно знал, что за фигура стоит у него на шхуне, тем не менее, рискуя смутить честных верующих, зашел в испанский порт.

— Но мы же тонули, — горячо пояснила Анжелика. — Мы не могли не зайти в Коронью!

Монах опечалился и заявил:

— Извините меня, мадемуазель Беро, но вы отвратительно воспитаны.

Анжелика опешила, попыталась возразить, но монах жестко остановил ее. Он сказал еще далеко не все.

— Хорошо воспитанная верующая девушка никогда не позволила бы себе плыть на таком судне. Тот факт, что «Нимфа» вдруг стала тонуть, лучше всего прочего говорит нам, на чьей стороне Господь.

«Господи Иисусе! — подумала Анжелика. — Куда я попала?»

Перед этой бесстыдной схоластикой она была абсолютно беззащитна.

— Извините меня, мадемуазель Беро, — проговорил юрист. — У вас, как я вижу, обоснованных жалоб нет, а мне предстоит еще одно дело. Всего хорошего.

Никогда еще Анжелика не чувствовала себя такой обескураженной.

Падре Хуан внимательно просматривал опись имущества, снятого с арестованного судна «Нимфа». Именно оно и представляло основной интерес. На душе у падре было тревожно. Он поднял колокольчик и два раза звякнул.

— Слушаю, святой отец. — В дверях мгновенно возник здоровенный послушник.

— Пригласи-ка ко мне юриста, — не глядя на него, распорядился падре Хуан.

Французские суда были довольно легкой добычей. В списке из шестидесяти парусников, попавшем к нему в руки, ни один не был назван нормальным христианским именем, только «Медузы», «Минервы» да «Авроры». Это был достаточный повод, чтобы заподозрить капитана в незначительной ереси и начать разворачивать следующий этап следствия, то есть искать статью потяжелее. При хорошем раскладе капитана можно было отправить на костер, а судно конфисковать. Даже после вычета королевской и церковной долей доносчику, а таковым у падре числился двоюродный брат, оставалось довольно много.

«Ох, скорее бы накопить!»

На шее у падре Хуана камнем висели восемь племянниц, и все без приданого.

— Юрист уехал в монастырь, — доложил послушник, бесшумно выросший перед столом. — Он разбирает конфликт по этой еврейке.

Падре сокрушенно цокнул языком. Работать становилось все труднее. В былые времена они с помощью прислуги тайно крестили по пять-семь еврейских детей в месяц. В момент крещения дитя становилось христианином. Пребывание среди неверных родителей грозило его душе. Поэтому ребенка переводили в приют. С этого момента его интересы, включая права на наследование всего родительского имущества, представлял опекун — церковь Христова.

Падре Хуан вздохнул. Несмотря на принудительный характер крещения, юридически эта схема была безупречна. Иудеи, желающие вернуть ребенка, тоже крестились и начинали платить десятину. Или ее отдавал их наследник — уже после…

Инквизитор со вздохом перевернул страницу описи. Теперь все стало куда как сложнее. Христианскую прислугу просто перестали брать на работу в приличные дома, причем не только иноверцы. Именно прислуга доносила в инквизицию чаще остальных, а никто из богатых граждан попадать туда не хотел. В результате роль швейцаров начали исполнять африканские рабы, поскольку имущество не может свидетельствовать против своего владельца. Места горничных и лакеев доставались почти исключительно иностранцам. Понятно, что падре Хуану пришлось изыскивать новые методы работы, например, в порту, куда приходили иноземные суда.

Дело было новое, рискованное, но падре Хуан довольно быстро научился определять, с каким судном будут проблемы, а с каким — нет. С опиумом он даже не связывался. Такие дела обычно крепко держали в руках родственники монархов да епископов. Не стоило трогать и работорговцев. Люди они были отчаянные, слишком уж склонные к насилию по самому пустяшному поводу.

Мелкие старые торговые шхуны, вынужденно пристававшие к испанским берегам, были для него самой желанной добычей. Приносил прибыль даже груз, принадлежащий не капитану-еретику, а компании, нанявшей судно. Когда хозяева товара узнавали, какой счет им предъявляют за его вынужденное хранение на складе приемщиков инквизиции, они предпочитали совсем отказаться от него либо согласиться на разумную компенсацию.

Сегодня падре Хуану особенно повезло. Во-первых, Амбруаз Беро, хозяин товара, оказался на судне, а во-вторых, он имел неосторожность сказать все как есть. Теперь, в том случае, если сеньора Беро удастся довести до приговора, немного подмокший сахар можно было конфисковать.

Инквизитор окинул взглядом опись. На шхуне этого сахара было столько, что доли доносчика хватало для обеспечения приданым как минимум трех племянниц.

Все-таки падре Хуан тревожился. Он пока не до конца представлял, что можно вменить этому французу. Его беспокоило и наличие у еретика дочери. Будь она малым ребенком, ее отдали бы в приют и воспитали бы настоящую католичку. Но сеньорита Анжелика Беро, пусть пока и не достигшая совершеннолетия, была достаточно взрослой и оставила впечатление девушки избалованной, грамотной и своенравной. По выходу из монастыря такая особа вполне могла подать жалобу и в Мадриде, и в Париже, а то и в Риме.

«Видимо, придется что-нибудь вменять ей», — решил падре.

Тут недоставало совета юриста. Пока падре Хуан видел только один способ устранить риск подачи жалобы со стороны Анжелики Беро. Надо было в чем-либо ее обвинить и с тщательным соблюдением всех юридических процедур довести дело до суда и приговора. Вместе с отцом!..

Мария-Анна Лавуазье давно хотела серьезно поговорить с мужем, но в лаборатории к нему было не подступиться. Сегодня, в единственный более или менее свободный день, к нему все время шли гонцы — то из ассамблеи, то от бывших членов откупа, то от тестя. Когда эта беготня прекратилась, Антуан был измотан и настроение у него стало хуже некуда. Но поговорить с ним все-таки следовало.

— Адриана женят на Анжелике Беро, — начала издалека Мария-Анна.

— Я знаю, — кивнул Антуан. — Он просил у меня помощи.

Мария-Анна удивилась. Почтенная семья Матье не нуждалась ни в чьей помощи.

— Старый Аристид — банкрот, — пояснил Антуан. — Сегодня с утра приставы описали его имущество.

Мария-Анна охнула.

— Так Адриан вынужден теперь просить денег?

— Нет, не денег. Он просил устроить его на службу. — Антуан покачал головой. — Я отказал.

— Почему?

Муж нахмурился и пояснил:

— Потому что я нахожусь не в том положении, чтобы благодетельствовать молодым аристократам.

Семья Матье была давно дружна с ними. Прямой отказ в помощи Адриану совершенно вывел Марию-Анну из равновесия.

— Это еще почему? — не скрывая острого недовольства, поинтересовалась она.

И вот тогда уже вспыхнул муж.

— Да потому, что Дантон стал министром внутренних дел! — почти закричал он. — Из тюрьмы только что выпустили Годо!

Мария-Анна опешила.

— А при чем здесь Дантон? И какое отношение имеет какой-то там Годо к нашему долгу помочь другу семьи?

— Самое прямое, — с досадой выдавил муж. — Годо — таможенник, вор. Мы его поймали за руку на краже пятисот тысяч ливров. Дантон уже выпустил его под обещание активной помощи следствию.

Мария-Анна насторожилась.

— Какому следствию?

Антуан прикусил язык. Он явно сожалел, что поделился этой новостью, но и замолчать ее было уже невозможно.

— Кое-кто в ассамблее спит и видит, как бы отправить бывших генеральных откупщиков на гильотину.

Мария-Анна испугалась.

— И папу?

Муж на мгновение ушел в себя и тихо проронил:

— И Жака, и меня — всех. В такой ситуации ходатайствовать за Адриана — поставить под удар и его.

Мария-Анна похолодела. Антуан никогда не шутил с такими вещами. Гильотина в Париже не простаивает ни дня, а под лезвие попадают сплошь невиновные. Это она знала прекрасно.

— Но как же так? Мой отец у Франции ни сантима не украл! А ты?! Ты же лучший знаток пороха в мире! С тобой нельзя так поступать!

Дверь внизу хлопнула, и Антуан встрепенулся.

— Вот и твой отец с нотариусом приехали.

Нестерпимый, ледяной ужас пронизал Марию-Анну. Нотариуса редко вызывают на дом, разве что когда нужно закрепить последнюю волю умирающего.

— Зачем с нотариусом? — мгновенно севшим голосом спросила она.

Антуан посмотрел жене в глаза, покачал головой и бережно взял ее за руки.

— Не бойся, Мария-Анна. Еще ничего не случилось. Ни-че-го. Просто мы должны предпринять разумные меры предосторожности.

Дверь открылась, и на пороге возник Жак Польз, отец Марии-Анны, невысокий, плотный, резкий в движениях. Даже не старик — просто сильно зрелый мужчина.

Этот умный, очень проницательный человек сразу все понял и спросил:

— Ты что, все ей уже рассказал?

Антуан нехотя кивнул. Конечно же, отец не проронил ни слова укора. Он не тратил свое драгоценное время на такие вещи, работал с человеком или расставался с ним.

— Тогда приступим, — распорядился отец и поманил рукой юриста, робко протиснувшегося вслед за ним. — Всех прошу присесть.

Мария вздохнула. Отец всегда был таким: решительным, жестким и даже бесцеремонным.

Все присели за единственный стол, свободный от реторт и колбочек.

— Мария-Анна! — Жак Польз повернулся к дочери. — Тебе предстоит стать одним из акционеров французской Ост-Индской компании.

Она поджала губы, и отцу это не понравилось.

— Не хмурься, Мария-Анна! Чем меньше денег на наших с Антуаном счетах, тем слабее будет интерес следствия к нам. А тебя не тронут.

— Вы уверены, папа?

Отец кивнул и заявил:

— Все продумано. Ты получишь акции не из наших рук. Ну и кодекс чести. Никто не трогает членов семьи, если они не замешаны прямо.

Мария-Анна вспыхнула.

— У якобинцев нет кодекса чести.

Отец поморщился. Он терпеть не мог тратить время на объяснения.

— У нас нет особого выбора, Мария-Анна. Табак и порох будут отбирать в первую очередь. Поэтому деньги надо вывести целиком, и Ост-Индская компания — подходящее место. Пойми, Мария-Анна, у нас нет времени на пустые распри. — Он повернулся к нотариусу: — Приступайте.

Мария-Анна стиснула зубы, глянула на мрачного мужа. Она вспомнила, что весь этот разговор начался с невинной фразы о женитьбе Адриана и Анжелики Беро, и вдруг поняла, что отец прав. Потому что он боролся, не ходил по домам с протянутой рукой, подобно младшему Матье.

Адриан работал как сумасшедший. Он никогда не помогал отцу в семейном деле, поэтому понятия не имел, как все это оформляется, но тут помогло нетерпение спекулянтов. Видя, что он действительно спешит, и не желая остаться за границами сделки, они сами организовали оформление купчих — быстро, четко и бесперебойно.

Спустя три с половиной часа взмокший Адриан, едва сумевший отыскать в карманах панталон последнюю, чудом не потраченную ранее монетку, нанял экипаж. А еще через четверть часа он отбросил денщика в сторону и ворвался в рабочий кабинет интенданта.

Тот сидел за пустым столом, и лица на нем не было.

— Жан-Жак? — встревожился Адриан. — Что с вами?

Интендант поднял на него невидящий взгляд.

— Вы?!

«Он уже знает, — с горечью понял Адриан. — Что ж, известие о банкротстве отца было из числа самых важных. Оно пронеслось по Парижу со скоростью ветра».

Повисла пауза, тяжелая, нехорошая. Адриан прикусил губу. Сказав, что отец работает с имуществом бывшего генерального откупа, он соврал. Даже избитое мнение о том, что все крупные состояния начинались именно с обмана, лично ему облегчения не приносило.

— Я исполнил условия договора, — тихо произнес он и положил на стол толстенную стопку подписанных бумаг. — Здесь все: фураж, хлеб, мясо. На армейские склады они поступят в пределах пяти или шести часов. Оговоренный бонус вы получите, как только мы закроем сделку. Весь гнилой товар я обязуюсь заменить за собственный счет.

Интендант растерянно моргнул. Он поставил главным условием чрезвычайно низкие цены. Разумеется, найти столь недорогой товар можно было только в провинции. Поверить, что Адриан, не выезжая из Парижа, закрыл все текущие потребности армии по этим ценам, да еще всего за четыре часа, было невозможно.

— Постойте, но ведь ваш отец…

— Да, мой отец банкрот, — облегчил ему задачу Адриан. — Но это не мешает мне держать слово. Я взялся поставить товар и сделал это.

Интендант откинулся на спинку кресла и тяжело выдохнул. Он был опытный человек и понимал, что Адриан, скорее всего, просто перекупил товар у тех самых спекулянтов, которые вереницей сопровождали интенданта с самого утра.

— Позвольте!.. — внезапно осенило его. — Но если семья Матье обанкротилась, то чем вы им заплатили?!

Адриан усмехнулся и пояснил:

— Приставы арестовали имущество Аристида Матье, но не мое.

Интендант хлопнул глазами. Действительно, все говорили о банкротстве отца, и никто ни разу не упомянул о сыне.

Адриан чуть повысил голос и продолжил:

— Я никогда не разглашаю условий своих сделок, а поэтому ваш вопрос, чем заплатил спекулянтам, оставляю без ответа.

На самом-то деле маклеры прекрасно осознавали, что немедленный расчет с Адрианом невозможен. Слишком уж масштабна сделка! Никто не носит в карманах столько незаполненных векселей. Поэтому расчет был отложен. Утром семье Матье еще верили на слово. Но объяснять это интенданту означало бы уронить свое достоинство. Тот обязан был признать, что его вопрос недопустим. Он это мгновенно понял, густо покраснел и, пытаясь выровнять счет, ядовито хмыкнул.

— И все-таки вы мне… — Жан-Жак замер.

Слово «солгали» было чревато последствиями. Адриан уже показал, что способен за себя постоять.

— Вы… ваш отец ведь не работал с имуществом генерального откупа?

Адриан еле заметно улыбнулся.

— Никто не знает, с кем, с чем и на каких условиях работал мой отец. Он так же, как и я, не разглашает условий сделок с партнерами ни при каких обстоятельствах.

Интендант задумался. Ему нечего было возразить. Ответы были прямыми и точными. Заказ целиком исполнен. Теперь его ждало завершение сделки и бонус, заработанный стремительно, всего за четыре часа, и весьма немалый.

— Что ж, к делу. — Он рывком поднялся из-за стола. — Если товар поступит в пределах шести часов, то к утру мои кладовщики все пересчитают и примут. Встретимся в девять. Вас устроит?

Более всего Адриана устроил бы немедленный расчет. Он не завтракал и не обедал, ему негде было переночевать, не на что поужинать, у него не было денег даже на извозчика, чтобы добраться до центра Парижа и найти отца. Но товар и впрямь следовало посчитать и принять. А главное, он не мог позволить себе такой роскоши, как нетерпение. Эта привилегия только для бедных.

— Да, — кивнул он. — Разумеется, устроит. Завтра в девять.

Аббат добрался до ассамблеи уже к вечеру, когда весь Париж знал и о падении Тюильри, и о том, что королевские швейцарцы устроили настоящую резню простого народа. Ясно, что всех, как и всегда, возмущали происки аристократов. Сперва были озвучены данные о гибели сотни повстанцев, затем число жертв возросло почти в четыре раза, но этим сообщениям не верил никто. Да и не в количестве было дело. Все говорили главное: Людовик и его аристократы начали убивать собственный народ.

Аббат присел в уголке и окинул взглядом зал. Верхние трибуны, самые важные, там, где сидели монтаньяры, буквально содрогались от негодования. Аббат еще в самом начале, когда решался вопрос, где заседать, жестко приказал занять эти трибуны любой ценой. Теперь всякий, кто сидел хотя бы чуть-чуть ниже, постоянно чувствовал себя по сравнению с этой «горой» маленьким и приниженным. Даже тщедушный Робеспьер излучал это превосходство «горы». Просто потому, что его туфли всегда были выше переносиц оппонентов.

К нему подсел один из агентов.

— Что с дофином? — поинтересовался Аббат.

— Ему назначили воспитателя.

Аббат улыбнулся. Сегодня буржуа сделали многое: ввели всеобщее избирательное право и, благодаря резне в Тюильри, даже изолировали королевскую семью. Но самым главным стало именно это событие: назначение принцу крови воспитателя из народа.

Старший сын Людовика и Марии-Антуанетты имел огромные династические права, но теперь из него можно было вырастить что угодно. Он мог стать настоящим чудовищем, подобно крысе, взращенной в бочке, на мясе слабых сородичей. Теперь европейские монархи стояли перед нелегким выбором: и далее признавать все права дофина, вне зависимости от того, что из него вырастят, или ограничить права носителя королевской крови. Вот только оба пути вели их прямиком в небытие.

— А что обсуждают сейчас? — поинтересовался Аббат.

— Введение чрезвычайной комиссии, — тихо отрапортовал агент. — Идет как по маслу.

Аббат поднялся и неспешно двинулся к выходу. Буржуа и впрямь считали себя главными держателями акций компании по имени Франция. Старые королевские законы им мешали, а чрезвычайная комиссия позволяла их обойти. Так тропа контрабандистов огибает все таможенные посты.

Передел начался!

Аббат лучше других понимал, что все чрезвычайные меры в конечном счете нужны лишь для того, чтобы сделать беззаконие законным. Это был самый быстрый способ присвоить чужое. Крупнейшие буржуа Бордо, Марселя и Нанта уже потирали руки в предчувствии новых приобретений. Они думали, что делают это для себя.

Аббат улыбнулся. Он-то и подкинул им эту заманчивую идею узаконить беззаконие. Поэтому на самом-то деле все они работали на него.

«Главное, чтобы Амбруаз Беро не слишком припоздал», — подумал он.

Падре Хуан был расстроен. Все шло не так, как ему хотелось бы. Старая шхуна стоила многократно меньше, чем ее груз — сахар. Потому хозяин этого товара Амбруаз Беро был куда более интересной добычей, нежели капитан-еретик. Но вменить Амбруазу Беро было нечего. Он вел себя тем осторожнее, чем сильнее на него давили. Этот хитрец умудрялся отвечать на вопросы следствия так деликатно и вдумчиво, что даже самые сложные, провокационные вопросы не приносили главного — улик. Заносить в протокол было нечего.

Тогда к нему, несмотря на возражения юриста и врача, применили пытку водой. Этот шаг стал роковым. Старик оказался сердечником. Он задыхался, терял сознание, а потом вдруг начал опухать буквально на глазах.

— Асцит, — констатировал врач. — Он продержится от силы несколько часов и умрет.

Падре Хуан запаниковал. Врач у него был опытный, хороший. Через его руки прошли многие сотни испытуемых, а потому от пыток подозреваемые у них пока не умирали. Амбруаз Беро обещал стать первым.

— У нас нет состава преступления, — напомнил юрист. — И если он умрет…

Падре Хуан стиснул зубы. Начальству было безразлично, сколько еретиков сдохнут в пыточной камере, но этот француз таковым еще не был. Он ни в чем не признался, на него никто не донес, а главное сказал юрист: они еще не успели подобрать ему состав преступления. Обвинение в пособничестве установке языческой статуи на шхуне было, мягко говоря, притянуто за уши.

А потом Амбруаз Беро попросил пригласить к нему священника, желательно француза, и принести его Библию. Падре Хуан совершенно упал духом. Дело шло к развязке. В перспективе падре Хуана ждало отстранение при первой же ревизии. Место у него было завидное, и желающих занять его хватало с избытком.

«Ну уж нет! — решил инквизитор. — Только не это!»

Ему следовало обеспечить приданым восемь племянниц, а потому он отбросил чувства и кинулся к стене, возле которой были свалены в кучу библиотека старика, бухгалтерские книги и личная переписка. Следовало методично просмотреть каждую страничку, любую книгу — неважно, бухгалтерскую или географический атлас, все письма!

— Он не может быть святым! — опустившись на одно колено, пробормотал падре Хуан. — Что-нибудь да найду!

Годился фривольный роман, попавший в «Индекс запрещенных книг», скабрезная шутка в частном письме — что угодно!

Сзади подошел врач и сказал:

— Я бы на вашем месте выполнил просьбу этого француза, падре Хуан.

Тогда инквизитор взорвался.

— Не учите меня, что мне делать! — заорал он. — Я что, похож на дурака?!

Падре Хуан не хотел приглашать священника. Это было рискованно. Амбруаз мог знать за собой какой-то грешок, покаяться и получить отпущение. Это означало бы крах всего следствия. Даже если состав преступления и был, то с момента отпущения греха он для церкви уже не существовал.

С другой стороны, если Амбруаз, пока еще невиновный, умрет без покаяния, то встанет вопрос о персональной ответственности падре Хуана. За смерть без покаяния головы отрывали мигом. Даже инквизиторам!

— Он умирает, — сухо констатировал врач.

Падре Хуан скрипнул зубами и рывком поднялся с колена. Грех Амбруаза пока оставался гипотетическим, а вот угроза смерти без покаяния становилась все более реальной.

— Хорошо, сделайте так, как он просит.

Во всей Коронье был только один священник-француз, отец Жан. Он жил далеко, в представительстве крупной торговой компании, и посыльный мог опоздать. При разбирательстве этого случая врач и юрист подтвердят, что падре Хуан отдал это распоряжение.

Юрист мгновенно сунул в руки умирающего француза Библию, врач послал здоровенного послушника в торговое представительство, а падре Хуан снова рухнул на колени. Он был обязан хоть что-нибудь найти. Но шла минута, вторая, двадцатая, а все было без толку: в паре шагов от него умирал святой.

В конце концов пришел священник. Исповедь началась и кончилась. Умирающий выразил свою последнюю волю, и лишь тогда до инквизитора дошло, что он что-то такое подозрительное уже видел.

— Где оно?! — Падре Хуан бросился к уже просмотренным бухгалтерским книгам, нашел знакомый корешок, вытянул, открыл и тихо, счастливо рассмеялся.

— Он — пайщик!

Врач, юрист и французский священник недоуменно переглянулись.

— Амбруаз Беро — совладелец этой шхуны! — громко объявил инквизитор. — Он купил в ней долю!

Юрист прищурился. Он уже понимал, чему так радовался падре Хуан. Если Амбруаз Беро является совладельцем шхуны с еретическим изображением, то он виновен даже больше, чем капитан судна. Его можно было смело отправлять на костер!

Падре Хуан взял бухгалтерскую книгу и подошел к умирающему. Тот совершенно распух и уже не мог проронить ни слова.

— Ты виновен! — Инквизитор прямо перед его глазами потыкал пальцем в запись о покупке пая. — Я уверен, что именно в этом грехе ты не покаялся!

Амбруаз Беро перевел взгляд, полный страдания, на французского священника. Уже было видно, что падре Хуан прав. Именно этот грех не был раскрыт на исповеди. Значит, Амбруаз Беро — не просто грешник, а злостный еретик, сохранявший верность язычеству даже перед лицом Господа, на смертном одре!

— Так, быстро протокол! — распорядился падре Хуан.

Счет шел на секунды. Юрист кинулся к столу, быстро застрочил по листу бумаги. Едва падре Хуан поставил завершающую подпись, грешник дернулся, сжал кулаки и обмяк.

«Я успел!» — Инквизитор вытер рукавом рясы взмокший лоб и опустился на стул.

Ноги не держали его. Оставалось подумать, все ли он сделал, хотя падре Хуан уже видел: нет, пока не все.

Вслед за отцом следовало довести до приговора и потенциальную жалобщицу, чересчур грамотную и своенравную сеньориту Анжелику Беро.

Анжелика едва успела помыться ледяной водой с отвратительным вонючим мылом, как за ней приехали. Не говоря ни слова, ее сунули в ту же самую глухую черную карету. Спустя полчаса тряски по плохой дороге она оказалась в той же комнате, в которой рассталась с отцом.

Инквизитор сидел за столом и что-то строчил. Юрист и врач тихо говорили о чем-то у окна. Отдельно от всех, на стуле с прямой спиной сидел священник.

Француз?!

— Мое почтение, святой отец, — с улыбкой поприветствовала священника Анжелика.

Она мгновенно отметила его заинтересованный мужской взгляд. В нынешней ситуации ей был полезен любой союзник.

Впрочем, в комнате был еще один неизвестный ей мужчина — неживой. Он лежал на лавке у стены, огромный, распухший, с маленьким томиком Библии в застывших руках и почему-то в одежде ее отца.

Священник поднялся со стула, подошел к лавке и произнес по-французски со странным акцентом.

— Попрощайся, Анжелика.

«Южанин, — подумала девушка. — Наверное, из Бордо».

Лишь тогда до нее дошло, что человек, лежащий на лавке, должен быть ее отцом. Это было настолько невероятно, что она подошла, без всякого страха заглянула в лицо покойного и не узнала его.

— Это не мой отец.

Священник вздохнул.

— Это он, дочь моя, уж поверь.

Анжелика нагнулась ниже, всмотрелась и… все равно не узнала.

— Может, оно и к лучшему, — пробормотал священник.

— Что? — не поняла Анжелика, но на ее глаза уже наворачивались слезы.

— Святой отец, не мешайте работать! — нетерпеливо напомнил о себе инквизитор. — Сеньорита Беро уже попрощалась с покойным.

Священник отрицательно покачал головой и заявил:

— Я еще не озвучил последнюю волю усопшего.

Тогда инквизитор буркнул что-то по-испански. Анжелика всхлипнула, оглянулась и вдруг ясно поняла, что он сказал о ней что-то очень нехорошее.

— Сеньорита Анжелика Беро, подойдите к столу, — проговорил падре Хуан опять на французском. — Присядьте.

Подозреваемая подчинилась.

— Давайте кое-что выясним.

— Анжелика, не отвечайте! — громко предупредил ее священник.

— Выйдите, отец Жан! — приказал падре Хуан и принужденно улыбнулся подозреваемой. — Сеньорита Анжелика, вы, я вижу, девушка воспитанная и грамотная. Где вы учились?

Отец Жан шагнул вперед.

— Не отвечайте, Анжелика! Ваш отец уже осужден, поэтому следствие закрыто.

— Выведите его, — распорядился падре Хуан и настойчиво повторил вопрос: — Так где вы учились?

— Дома, — растерянно ответила француженка и обернулась.

Она не могла понять, кого ей слушать.

Отца Жана уже выводили под руки.

— Смотрите на меня, — попросил падре Хуан. — Вы, вероятно, изучали греческие книги? Какие именно?

— Прекратите! — заорал французский священник. — Вы не можете так просто допрашивать будущую послушницу монастыря Святой Мерседес!

— Я не очень прилежная ученица.

Падре Хуан насторожился. Он только что услышал нечто, выпадающее за рамки процедуры.

— Что? — Он повернулся к французу, почти вытолканному за дверь.

— Я же говорил, что должен озвучить последнюю волю покойного! — Отец Жан с отвращением вырвался из рук огромного послушника.

Падре Хуан стиснул зубы. Лучше бы ему о монастыре Святой Мерседес не слышать, но теперь ничего было не исправить. Слово сказано!

Отец Жан тут же перешел в наступление.

— Поскольку Амбруаз Беро на момент исповеди еще не был осужден как еретик, его последняя воля законна и священна! — громко объявил он.

Это падре Хуан и без него понимал.

— А поскольку его дочь пока не достигла совершеннолетия, он был вправе распорядиться ее судьбой, — удовлетворенно и уже не так громко выпалил француз.

Это тоже было ясно.

— Ближе к сути! — раздраженно потребовал падре Хуан.

— Амбруаз Беро завещал дочери чтить Писание. — Отец Жан подошел к сеньорите Анжелике и торжественно вручил ей темный томик. — Он велел ей принять послушание в монастыре Святой Мерседес вплоть до совершеннолетия.

Сеньорита Анжелика покачнулась так, словно ее ударили в живот.

— Что?!

— Да, Анжелика. — Отец Жан удовлетворенно закивал ей. — Вплоть до совершеннолетия ты будешь служить Господу.

В комнате повисло гробовое молчание. Падре Хуан опустил глаза в стол. Он уже ничего не мог сделать. Едва покойный озвучил эту свою волю, его дочь попала под защиту небольшого, но довольно сильного монастыря. Тронуть ее теперь означало вступить в конфликт с церковью, а это — занятие для дураков.

— Четыре года в монастыре?! — возмутилась девушка, еще не понимающая, что покойный отец только что спас ее от костра. — Мне и так уже семнадцать! Замуж давно пора выходить!

— Всего четыре года, — мягко произнес отец Жан. — После этого вы сможете распоряжаться собой так, как захотите.

— Всего?! Вы сказали «всего четыре года»?!

Падре Хуан задумался. Ему сложно было вот так сразу оценить, насколько может быть опасна Анжелика Беро, когда станет совершеннолетней и все-таки выйдет за монастырский забор.

«Не трусь, — подбодрил он себя. — Документы в порядке, протокол составлен со всей тщательностью. Что она сделает?»

Но он прекрасно понимал, что неуязвимых людей нет. Было бы желание отомстить, а способ найдется.

Ясно, что ни один следователь не довел бы ни единого еретика до приговора, если бы соблюдал все формальные процедуры. Такова практика. В сегодняшнем деле тоже не обошлось без мелких процедурных нарушений. Так, Амбруаза Беро поместили в колодки, хотя на тот момент он еще был только «легко подозреваемым». Да, колодки отлично помогают подавить волю еретика, но формально это было нарушением.

То же и с коротким пребыванием этой девчонки в монастыре. Она от этого совершенно не пострадала, но формально правила были нарушены.

Падре Хуан поморщился. Существовала только одна мера, решавшая всю эту бездну проблем на корню: неукоснительное доведение до приговора всех, кто еще может пожаловаться. Сегодня он этого сделать не сумел — впервые за много лет.

— Поганые ублюдки! — закричала будущая монахиня. — Чтоб вас черти в аду зажарили!

Падре Хуан недовольно рыкнул и зажмурился. В любой другой ситуации он бы ее за такие слова в порошок стер. Теперь ему приходилось терпеть и утешать себя тем, что худо-бедно, а трех своих племянниц он сегодня приданым обеспечил. Завтра кладовщики примут сахар, послезавтра товар оптом уйдет на биржу. Через неделю двоюродный брат, числящийся доносчиком, отдаст падре Хуану все, что сумел добыть.

— Чертовы ублюдки! — вопила уже у дверей несостоявшаяся еретичка. — Чтоб вас всех!..

Адриан вошел в число крупнейших коммерсантов Парижа мгновенно.

— Слышали, какую аферу провернули эти Матье? — судачили парижане. — Едва отец обанкротился, у сына тут же появились деньги!

— И какие! Парню всего-то двадцать один, а он уже делает поставки для всей действующей армии!

— Ни стыда ни совести! Яблочко от яблони…

Адриан в объяснения не пускался. Пусть парижане думают что хотят. Он тщательно расплатился и с Жан-Жаком, и с каждым спекулянтом. Потом молодой человек снял контору в предместье Сен-Антуан. На втором этаже он обустроил спальни для отца, гостей и себя. Адриан выдал небольшое пособие прислуге, уволенной отцом. Денег оставалось в обрез. Закупочные цены были крайне низки, а бонус интенданту, напротив, довольно высок.

— Будете работать для армии и дальше? — Жан-Жак искоса глянул на него, пересчитав несколько толстенных пачек ассигнаций.

Взаимное расположение меж ними после короткой стычки в тот вечер испарилось. Доверию нет места в отношениях такого рода.

— Да, разумеется, — кивнул Адриан. — Армия — хороший покупатель.

Он уже знал, что этот заказ получил чудом, лишь потому, что Лафайет, командующий войсками, начал менять приближенных. Он сделал несколько ревизий, и Жан-Жак резко оборвал все старые связи, компрометирующие его в глазах начальства.

— Должен предупредить, что это не продлится долго, — вкрадчиво произнес интендант.

Адриан понимающе кивнул. Лидеры в ассамблее периодически менялись. Каждый раз после такой смены летели головы по всей вертикали. Новые «неподкупные» ставили своих людей возле каждой доступной кормушки.

Пожалуй, лишь теперь Адриан в полной мере осознал, почему отца так остро интересовали сплетни, разносящиеся из ассамблеи. Каждый декрет приводил к скачкам рыночных цен, в конечном счете — к чьему-то обогащению. Или разорению.

Теперь, столкнувшись с этим лично, Адриан усадил напротив себя отца и потребовал точных консультаций по каждому темному месту. Тот был премного доволен.

— Вот решили они, что каждый француз, воюющий за свободу, получит права активных граждан, — подливая себе вина, объяснял отец. — В результате в армию потянулась всякая шваль: бывшие лакеи, подмастерья…

Это Адриан и сам видел. После декрета даже гвардию как подменили, и вчерашняя элита армии вдруг заговорила на языке улицы. Потому гвардейцы и не помогли швейцарцам отбить штурм Тюильри, что и в армии всем заправляли санкюлоты.

— Но нас это не касается, — заявил отец и рассмеялся. — Нам интересно другое. Простонародье — это не то что старые вояки. Их можно даже гнилой крупой накормить, никто не возмутится. Значит, интенданты будут массово скупать лежалый товар.

Адриан цокнул языком. Если бы он это учел, то его доходы от первой сделки возросли бы вдвое. Что бы Жан-Жак ни говорил, а качество мяса, фуража и муки его интересовало в последнюю очередь.

— То же и с коммуной. — Отец усмехнулся. — Получили коммунары право хватать и судить каждого, кого им вздумается, и к чему это приведет?

Адриан пожал плечами и предположил:

— Наверное, к беззаконию.

Отец рассмеялся и пояснил:

— Нет, к тому, что арестанта кормить надо каждый день. Кто поставит тюрьмам все ту же крупу, мясо, овощи? Коммунарам надо еще многих арестовать, а интендантов у них пока нет. Как и складов. У них ничего пока нет.

Адриан аж взмок. У Парижской коммуны были колоссальные полномочия и огромные аппетиты. Он уже представил, сколько сливок можно снять, если подсунуть им в интенданты своих людей.

Отец вздохнул, попытался налить себе еще, но Адриан его остановил. После банкротства старый Аристид как-то резко, буквально за сутки сдал и совсем перестал заботиться о своем достоинстве.

— Хватит вина, папа.

Отец нехотя подчинился и заявил:

— Потому я тебе и говорил, что не с теми ты в клубе дружишь. Не пойдет вчерашний аристократ работать в коммуну кладовщиком. Дружи с теми, кто дело делает, а не шлюх на лодках по Сене катает.

Вот теперь Адриан опечалился всерьез. Мир, в котором он столь беззаботно провел самые лучшие годы жизни, рушился на глазах: ни клубных посиделок, ни «травли медведя» — вообще ничего! Ну а предстоящая женитьба на Анжелике Беро, которую он запомнил довольно вздорной девчонкой, ставила на его жизни толстенный могильный крест.

— Скажи, папа, а без этой женитьбы никак не обойтись? — Он молитвенно сложил руки. — Я выкручусь, обязательно что-нибудь заработаю! Только не женитьба!

Отца как подменили.

— Даже не думай ускользнуть, — сказал он, мгновенно протрезвев. — Дело не только в приданом. Для меня ваш брак — дело чести.

Аббат разбирал Францию на фрагменты аккуратно и продуманно. Первым делом его люди в ассамблее объяснили буржуа, опьяненным успехами, важность административной реформы. Новая Франция вместе с Парижем была порезана на восемьдесят три с половиной департамента, в точном и красивом соответствии с астрологическим числом Урана. Это была уже другая страна. Новые границы пролегли так, что земли старых аристократов оказались в разных департаментах. Чтобы решить пустяшный вопрос, им приходилось обращаться в два, а то и в три разных муниципалитета. Как минимум в одном из них держали верх якобинцы. Любое дело стопорилось навсегда.

Буржуа это нравилось. Они охотно подыгрывали коммунарам. Лучшие земли знати постоянно дешевели и скупались оптом, за бесценок. Кое-где от аристократов требовали предоставления документов на землю, и довольно быстро обнаруживалось, что у самых старых и уважаемых семей никаких бумаг нет и в помине. Они даже не помнили, при каких обстоятельствах эта территория им стала принадлежать! Тогда земля переходила в общественные фонды, а оттуда — прямиком и недорого — в руки самых значительных коммунаров-буржуа.

Крестьян к дележу даже не подпускали. Лучшее, на что они могли рассчитывать, — аренда. Мелкими участками и ненадолго.

Понятно, что у многих аристократов документы были в порядке. В этих случаях на помощь новой власти приходили законы, принятые ею.

«Надо спасти страну! — кричал Робеспьер под восторженные вопли соратников. — Незаконно лишь то, что ведет к ее гибели!»

Поскольку обанкротившуюся Францию вел к гибели любой путь, незаконным стало все. Сам закон стал фикцией.

Это устраивало всех. Крестьяне мигом перестали платить налоги. Каждая мэрия теперь имела право на арест любого лица, признанного подозрительным. Депутаты ассамблеи держали руку на пульсе. Поэтому они быстро разобрались, кто особенно подозрителен. Разумеется, это были представители проигравших группировок: всякие фельяны, которым подавай монархию, ограниченную конституцией, плохие выборщики и неправильные подписанты. Самую большую группу составили враги суверенитета народа. Под такое определение подходил вообще каждый человек, усомнившийся в правоте новой власти.

Аресты и конфискации пошли по всей Франции. Среди депутатов ассамблеи почти не было случайных людей. Все они имели какие-то интересы дома, в провинциях и теперь удовлетворяли их быстро, с волчьим аппетитом.

Аббат улыбнулся и отодвинул карту Франции в сторону. Изюминка была в том, что все делали то, что хотят, и ровно то, что надо. Санкюлоты мстили аристократам за былые унижения. Депутаты отнимали чужое имущество. Буржуа его скупали. Банды мелких спекулянтов мигом заполняли своими деньгами все лакуны, помогая титанической машине разрушения набирать обороты. Каждый старался ухватить кусок покрупнее, а экономика Франции стала более всего напоминать жернова. Крупные куски зерна мнутся, движутся дальше, давятся еще мельче. Рано или поздно на выходе получается готовый продукт — прекрасная мука. Если ситуация не изменится — а этого не произойдет! — то страна просто обречена слой за слоем, одного за другим потерять всех, кто владеет хоть чем-то дороже пары ботинок. Всех, кто крупнее мучной пылинки.

— Разрешите, святой отец? — На пороге появился помощник. — Вы приказали докладывать в любое время.

— Говори.

— Прибыла почта из Марселя. Шхуна «Нимфа» в порту не появлялась.

Аббат снова пододвинул карту. Шхуну не видели ни в Нанте, ни в Бордо, ни даже в Марселе. Во Францию она не пришла вообще.

Крушение?

Аббат поиграл желваками, ткнул рукой по направлению к полкам и распорядился:

— Дай-ка мне сводки погоды.

Помощник метнулся к стеллажам и перенес на стол толстенный том. Аббат заглянул на первые страницы, полистал их и хмыкнул: ни штормов, ни ураганов. Все последние недели Атлантика была спокойна.

«Задержка в Испании? Или даже в Португалии?» — подумал он, опять ткнул рукой в полки и велел подать сводки по этим странам.

Помощник мигом доставил ему еще два тома. Аббат поочередно открыл их, пролистал и задумался. Старая шхуна запросто могла зайти на ремонт в Лиссабон или в Коронью. Если она до сих пор еще не во Франции, значит, ее задержали. Например, капитана обвинили в контрабанде. Или предъявили ему имущественный иск.

«Нет, Лиссабон маловероятен, далековато от маршрута. Испания?»

Аббат стремительно пробежал глазами одну страницу, вторую, третью. В справочнике, созданном его агентами, числились все персоны, которые хоть чем-нибудь управляли в Испании. Но ему были нужны только три города: Сантандер, Гийон и Коронья. Других портов вдоль маршрута шхуны не было.

«Таможня! — Аббат выделил самое рискованное для судна место. — Инквизиция и суд».

Таможня уже не годилась. Амбруаз Беро мог откупиться от любого чиновника. Случись крупная проблема, он просто бросил бы груз на произвол судьбы. Прибыть в Париж в срок было для него стократ важнее. Оставались только две структуры, имеющие возможность задержать спешащего человека на неопределенный срок: суды, церковный и мирской.

— Вызови ко мне Охотника, — распорядился Аббат.

Известие о том, что муж ушел из департамента пороха и селитр, поэтому теперь им придется выехать из квартиры в арсенале, совершенно потрясло Марию-Анну.

— Это как раз то, о чем говорил твой отец, — напомнил ей Антуан. — Нас начали выжимать из табачного и порохового дела.

Она тряхнула головой и спросила:

— Так быстро?

Муж развел руками.

— А чего им тянуть. Каждый день правления — это немалые деньги.

Ее охватило негодование.

— Но ты — Лавуазье! Тебя нельзя просто выбросить на свалку!

— Можно. — Антуан усмехнулся. — Порох слишком дорого стоит, чтобы оставлять его в руках какого-то Лавуазье.

Но Мария-Анна поверить в такое не могла. Уж она-то знала, сколь многое зависит в этом деле от опыта ее мужа.

— Они же всю армию без пороха оставят! Одна случайная искра, и нет арсенала.

Антуан лишь пожал плечами. Он был расстроен и тоже это понимал, но что-то изменить уже не мог. 15 августа они быстро, словно погорельцы, перебрались в новую квартиру на бульваре де ла Мадлен, дом 243.

Там их уже на следующий день навестил отец. Тогда-то Мария-Анна и поняла, что он даже и не думал отступать.

— Куда они денутся? — заявил старый Жак Польз в ответ на какое-то возражение Антуана. — Арсенал держат они, а селитру — мы.

Марию-Анну как ударили.

Мерзавцы!

Только теперь она поняла, зачем отец купил ей пакет акций французской Ост-Индской компании. Хорошую селитру можно было сделать только в Индии. Теперь, смиренно отдав коммунарам Арсенал, Жак Польз намеревался диктовать им цены на это главное исходное сырье для производства пороха.

— Вы не смеете со мной так поступать, — заявила она, развернувшись к мужчинам. — Я не хочу на гильотину!

Отец насупился. Он знал, что дочка права. Руководители чрезвычайной комиссии уже начали отправлять на гильотину следующий слой прежних собственников. Мария-Анна больше не была посторонней. Едва подписав бумаги, она стала соучастницей драки за власть, совершенно ее не касающейся.

— Не преувеличивай, — выдавил отец.

Но Мария-Анна не собиралась им этого попускать.

— Ты, папа, можешь играть с огнем, сколько тебе угодно, но я…

Отец густо покраснел.

— Выйди, Мария-Анна. Займись женскими делами. — Он уже не мог сдержать раздражения. — Место курицы — на насесте!

В лицо Марии-Анны бросилась кровь.

— Да, я курица, папа, — почти по слогам процедила она. — А в конвенте каждый второй — бешеный хорек. Вы меня им уже отдали! За селитру…

Она развернулась, вышла, изо всех сил хлопнула дверью и только здесь разрыдалась. Отец, жесткий и все-таки очень деликатный в обращении с мужчинами, совершенно с ней не считался ни единого дня. Он отдал ее, совсем еще малютку, в монастырь, спихнул замуж в четырнадцать неполных лет. Теперь тоже ничего не поменялось.

Мария-Анна, успокаивая себя, вздохнула, всхлипнула и вдруг ясно поняла, что в чем-то сочувствует этим новым правителям, лишенным стыда и совести. Как бы то ни было, но они обещали людям главное. Подмастерьям — право жить без вечных побоев, уставшим супругам — возможность развода, а всем остальным — просто шанс быть счастливыми.

Аббат знал, что Охотник прибудет быстро, а потому отложил дела и принялся листать не самый обычный атлас. На первой странице здесь располагались не страны, а самое главное — торговые пути. Аббат не без удовольствия окинул их взглядом. В кратчайшие сроки Франции предстояло взять под контроль Бельгию и Нидерланды с их лучшими в Европе портами, реки Маас, Мозель и великий Рейн — от моря до Швейцарии. Следовало аннексировать Савойю и Авиньон, чтобы вся река Рона проходила по французской территории. Важна была и Ницца. Лишь заняв ее, можно было получить общую границу с Генуей.

Аббат лучше многих понимал: чьи таможни, тот и богат. Купец может сложить у себя на складе все сокровища мира, но если он хочет хоть что-то продать, то ему просто придется войти в иноземный порт и повести судно по чужой реке в глубину страны. На каждом этапе такого путешествия он будет платить.

Аббат откинулся на спинку старого удобного рабочего кресла. Эту войну за чужие реки и порты начал еще Людовик. Он вложил в нее колоссальные деньги. Конечно же, ему и в страшном сне не могло привидеться, что лавры победителей достанутся буржуа, все это время ехавшим на его плечах.

А в перспективе!..

Аббат перевернул страницу атласа. Да, в перспективе наступит следующий этап: контроль над Ла-Маншем, Гибралтаром, египетским каналом, ведущим из Нила в Красное море, и датскими проливами. Вроде немного, но это отдало бы в его руки весь импорт и экспорт Европы. Целиком. До последнего медного су.

Он улыбнулся. Пожалуй, такой контроль напоминал кожаный мех с вином, поднесенный к жаждущему рту Европы. Горловину этого меха держал бы он, лично. Захотел — пережал, и струя исчезла. Захотел — отпустил. В этом и состояла конечная цель французской революции, самой великой за всю историю человечества.

Аббат удовлетворенно сжал кулаки. Все морские пути мира вели в Европу. Поэтому все колонии мира — тот самый «мех с вином», полный пряностей, табака и сахара — целиком зависели от европейских ввозных пошлин. Стоило ему подчинить эти несколько главных проливов, и он брал за горло не только колонии, но и всех. Революция переставала быть строго французской и вообще таковой. Новый неизбежный миропорядок еще не имел подходящего названия.

Дверь открылась без стука. Аббат поднял взгляд. На пороге стоял Охотник — высокий, сухопарый, сосредоточенный.

— Проходи, — без улыбки пригласил Аббат и захлопнул толстенный атлас. — Садись.

Охотник прошел, сел. Аббат откинулся на спинку кресла, окинул его оценивающим взглядом.

— Где-то в Испании застрял некий Амбруаз Беро, — тихо сказал он. — Со шхуной, дочерью и грузом. Вот все необходимые сведения. — Аббат протянул визитеру заранее приготовленный портфель с бумагами.

Охотник молча принял его.

— Лучшие места для поиска — три порта. Это Сантандер, Гийон и Коронья, — продолжил Аббат. — Скорее всего, мсье Беро задержан судом или инквизицией. Хотя мог просто заболеть. Или умереть.

Охотник молча слушал его.

— Если не найдешь, проверь порты Португалии.

Аббат задумался. Он доверял Охотнику, но некоторые детали дела его не касались. Поэтому следовало сформулировать задачу как можно лаконичней.

— Убить? — по-своему понял его молчание Охотник.

— Нет. — Аббат покачал головой. — Я такой задачи не ставлю. У мсье Беро есть то, что несет на себе мой личный знак.

Охотник молча наклонил голову. Он видел этот знак.

— И все, что несет этот знак, должно быть в Париже, у меня в руках. Вопросы есть?

Охотник на мгновение задумался и осведомился:

— Самого Амбруаза Беро вам привезти?

— Если он жив, да.

— А его шхуну?

Аббат хмыкнул. Он не знал, где Амбруаз это прячет, подо что оно замаскировано.

— Разберешься на месте. Если не найдешь знака, доставь мне сюда все, вплоть до последнего кружевного платка.

— Его дочь тоже доставить?

Аббат поморщился. Он понятия не имел, жив ли Амбруаз, а если нет, то сказал ли тот что-то своей дочери.

— Если не найдешь моего знака, привези мне все. Полномочия тебе предоставлены. Все нужные документы в портфеле. Не теряй времени. Это самое важное задание в твоей жизни.

Охотник сдержанно кивнул, поднялся и исчез за дверью так же быстро и бесшумно, как и всегда.

При второй закупке Адриану все шло в руки само. Спекулянты, уже примирившиеся с тем, что у главного интенданта появился новый любимчик, осаждали его контору с пяти утра и часов до двух ночи. А в полдень 17 августа все они вдруг исчезли.

Адриан встревожился, кинулся наводить справки и еще раз убедился в том, что информаторов надо иметь везде, в каждой коммуне, любом департаменте, какой угодно секции санкюлотов. Как оказалось, Лафайет только что был снят с командования. Многоопытные спекулянты, не говоря друг другу ни слова, кинулись по штабам. Они принялись убеждать ответственных персон в том, что их товар и дешевле, чем у жуликоватой семейки Матье, и лучше.

Понятно, что Адриан попытался сделать то же самое, но быстро убедился: без толку. Новый командующий французской армии Дюмурье первым делом поставил своих людей в штабах и на складах. Жан-Жака, по слухам, попытались отправить на гильотину, но до суда дело не дошло, видимо, откупился.

В этот момент Адриана и постиг первый серьезный кризис. Пытаясь сообразить, куда вкладывать немалые деньги, снятые на втором заказе, он кинулся листать биржевые сводки и понял, что не понимает ровным счетом ничего. Молодой человек просто никогда этим не занимался!

«А еще ведь и приданое будет!» — с ужасом подумал Адриан.

Теперь, чуток нюхнув пороха, он ясно понимал: большие деньги — это и серьезная головная боль. Приданым жены придется как-то управлять! Куда-то вкладывать! Приумножать! Он был совершенно не готов к решению этой задачи.

Адриан кинулся к отцу, но тот уже успел выпить за обедом пару бутылок и мирно посапывал в кресле, прижимая к груди третью, только начатую.

— Отец! — Молодой человек принялся толкать Аристида. — Когда эта чертова Анжелика приезжает?!

Отец не без труда разодрал глаза.

— Они двадцатого июля с Мартиники отплыли. Две недели до Бордо. Считай сам.

Адриан прикинул и удивленно хмыкнул. Семья Беро должна была прибыть в Бордо 4 августа, а в Париж — еще через шесть дней, никак не позже.

— Слушай, папа, они должны были приехать неделю назад.

Старый Аристид нехотя поставил початую бутылку на стол и уселся поудобнее.

Он вздохнул, нахмурился, покачал головой и сказал:

— У Амбруаза на шхуне большой груз сахара. Наверное, что-то с таможней не так.

Адриан решительно замотал головой. Недели ему вполне хватило, чтобы увидеть главное: чиновники не просто покупаются. Они жаждут, чтобы их купили.

— Брось, папа. Он откупился бы.

— Да, верно, — согласился отец и взял со стола кипу биржевых сводок. — Так, оптовые цены на сахар и ром не росли. Это значит, что ураганов не было.

Адриан, уже понимавший значение политических новостей, прикусил губу и спросил:

— А если они попали под арест как подозрительные личности?

Старый Аристид побледнел, но тут же отмахнулся и заявил:

— Фу, напугал отца. Какие списки подозрительных? Неделю назад и слова такого еще не было! Хотя…

Отец и сын переглянулись. Была еще одна категория богатеев, не любимых ассамблеей: эмигранты. Прошло больше года с того времени, как начали выходить декреты, предписывающие всем эмигрантам вернуться во Францию немедленно, под страхом смерти. Ну, а с февраля их имущество во Франции стали попросту отнимать и, разумеется, присваивать.

— Не годится. — Адриан покачал головой. — Мартиника — территория Франции, они никуда не эмигрировали.

Отец язвительно усмехнулся.

— А ты уверен, что Амбруаз никуда с Мартиники не плавал? Например, в Луизиану? Вот тебе и формальный повод.

Он был прав. В нынешней Франции такое случалось. Стоило кому-то покинуть ее земли хотя бы на неделю, и любая секция коммуны могла начать к нему придираться. Где был? Что делал? Не участвовал ли в боевых действиях против родины в рамках Пильницкой декларации, подписанной Австрией и Пруссией? И попробуй доказать, что не участвовал.

— Этого мне еще не хватало, — убито проронил Адриан.

Ему бы сейчас работать, учиться вкладывать деньги. Перспективы были, он уже начал это чувствовать. Как раз сегодня, как сообщил стенографист, его первый информатор в ассамблее, вышел декрет о ликвидации больниц, принадлежавших монашеским орденам. Это означало, что огромное количество аптек с ртутью, сурьмой, а главное, опием, единственным обезболивающим средством, остались вообще без управления. Адриан понятия не имел, как торговать лекарствами. Он понимал главное: стоит влезть в аптечное дело сейчас, в самый разгар войны с Пруссией, и можно стать богатейшим коммерсантом Парижа!

«Деньги у меня есть, — мгновенно пронеслось в голове. — А конфискат уже сегодня будет оформлен. Несколько правильных взяток, и к утру все это будет мое, буквально за гроши».

Мешало одно: долг друга семьи и будущего мужа. Черт бы их всех побрал! Хочешь не хочешь, а ему надо было немедленно ехать в Бордо и выяснять, что там стряслось с этой Анжеликой Беро.

— Папа! — Он заискивающе заглянул в глаза отца. — А ты не мог бы на время взять мои деньги в работу? У меня такая сделка намечается! Жаль будет упустить.

Старый Аристид поджал губы и потянулся за бутылкой.

— Нет, сынок, не возьму. Устал я. Выдохся.

Положа руку на сердце, Адриан и сам это видел. Все то время, пока он прожигал отцовские деньги, тот работал с пяти утра до темноты. Каждый день. Любую минуту.

— Прости, папа.

Аристид вздохнул, вернул бутылку на место и проговорил:

— Знаешь, сынок, вот закончили они описывать наш дом, пришел я к нашему дворецкому в его мансарду, присел на койку у окна. — Голос отца дрогнул, а глаза блеснули слезами. — А там, за окном — голуби.

Аристид закрыл лицо сморщенными ладонями. Плечи его затряслись.

— Я ведь голубей лет двадцать не видел! — сквозь рыдания выдавил он. — Просто некогда было.

Адриан подошел и прижал седую голову к груди.

«И что бы тебе не найти кого-нибудь на Мартинике, Анжелика Беро! Вот ради чего тебя во Францию понесло?»

Главная мысль, терзавшая ум и сердце Анжелики всю дорогу до монастыря, была такой: ради чего отца понесло в эту чертову Францию? Он вполне мог подыскать ей мужа и на Мартинике. В конце концов, каждый молодой человек рано или поздно берется за ум, особенно если он женат и не бегает в рабочие бараки в поисках свободных черных девиц.

Нет, в монастырь ее отправили не сразу. Едва она успокоилась, французский священник добился от инквизиции ясного и недвусмысленного разъяснения ее положения в связи с вынесением приговора отцу. Анжелика слушала и не верила своим ушам. Инквизиторы забрали в пользу испанской церкви и короны все, чем владел отец.

— Так я теперь нищая? — спросила она.

Святые отцы молчали.

— Нет, вы объясните, — начала напирать Анжелика. — Я хоть чем-нибудь владею? Отец продал нашу плантацию и всех рабов. Где вырученные деньги?

— Все деньги в монете и ассигнациях конфискованы.

— Но я же наследница, — напомнила Анжелика, — у меня и приданое должно быть.

— Вы еще не вступили в наследование, — охотно пояснил юрист. — А приданое не было выделено из общего семейного имущества.

Анжелика взбеленилась.

— Но я же — часть семьи! — заорала она. — Это все и мое тоже!

— Вы не наследуете ничего. — Юрист развел руками. — Все имущество записано на вашего отца, а он приговорен как злостный еретик.

Анжелика глянула на француза, а тот лишь сокрушенно вздохнул и заявил:

— Таков закон. Жаловаться бесполезно.

«Господи! Кто ж меня теперь замуж возьмет?» — осознала Анжелика.

Самая последняя крестьянка хоть что-то приносила в дом: перину, подушки, горсть мелкого серебра.

«Через четыре года я выйду из монастыря в том, что на мне сейчас».

Анжелика оглядела себя. Дорожное, не самое лучшее платье, мягкие туфельки да чулки. Она уже представляла себе, каким чучелом будет выглядеть через четыре года.

Собственно, этим разъяснения и закончились. Ее не слишком церемонно сунули в карету, и второй рассвет на испанской земле она встречала во дворе монастыря Святой Мерседес, затерянного где-то в горах. Тело совершенно затекло и ныло, в глаза как насыпали песка, а главное, холод. Девушка совершенно продрогла. Солнце, едва взошедшее, не грело.

— Служба кончится, и тебя примут, — пояснила на плохой латыни сопровождающая, суровая тетка в годах.

Служба действительно вскоре завершилась. Из часовни прямо перед ней, мелко семеня, потекла вереница монашек в потертых, застиранных до полной потери цвета балахонах и платках, некогда белых, выглядывающих из-под капюшонов. Первые, увидев ее, останавливались, следующие утыкались в их спины, поднимали глаза и так же безмолвно замирали. Лишь когда из храма вышла аббатиса и крикнула что-то на испанском, все изменилось.

— Послушница, — пояснила сопровождающая. — До совершеннолетия.

Аббатиса протянула руку, приняла конверт с документами и жестом приказала девушке следовать за ней. Анжелика, оглядываясь по сторонам, двинулась вслед, а через полсотни шагов уловила этот запах. Именно так — прелой переваренной крупой и прогорклым салом — пахла кухня у них на плантации. Там готовилась еда для рабов.

И вот тогда она испугалась.

Падре Хуан спал плохо и встал рано. Он умылся, перекусил и лишь тогда вспомнил, что так и не посмотрел на ассигнации, отобранные у еретика, ныне уже покойного.

— Прости меня, Господи!

Собственно, деньги в опись почти никогда не входили. Еретики, за исключением самых бедных, редко помнили в точности, сколько у них было наличных денег. Да и сражаться за такую мелочь не было особого смысла. Еретики дрались за другое. Они хотели угодить на костер не живыми, а после предварительного удушения.

«Ох, еще аутодафе!»

Тело Амбруаза Беро следовало сжечь, а падре Хуан терпеть не мог этого запаха. Он так и не привык к нему за все тридцать лет службы.

Тяжко вздыхая, инквизитор открыл свой портфель, в который обычно совал все, что попадало к нему в руки, минуя опись, вытащил кипу французских ассигнаций и опешил.

— Матерь Божья!

Такого количества нулей он еще не видел.

— Господи!

Падре Хуан судорожно перебрал то, что принес в дом, и ноги его подкосились. Он слишком спешил, когда совал все это в портфель перед началом описи. А теперь оказалось, что наличные деньги и ценные бумаги Амбруаза Беро стоили раз в триста больше, чем весь сахар, конфискованный у него.

Инквизитор зажмурился. Никто не возражал против мелких промахов следствия. За пару песо, припрятанных от описи, места никого не лишали. Но это был другой случай. Падре Хуана можно было смело обвинять в беспрецедентно крупном похищении конфиската у церкви и короны. За такое сжигали без церемоний.

Инквизитора замутило, в горле застрял ком. Слишком уж много было свидетелей. Отец Жан прекрасно слышал и вопрос Анжелики Беро о деньгах, вырученных за проданную плантацию и рабов, и его, падре Хуана, ответ, что все конфисковано. Случись Анжелике Беро нанять юриста, призвать в свидетели французского священника, потребовать опись, и выявится главное: хищение.

Падре Хуан застонал. У чертовой француженки не было ни единого шанса на оправдание отца. Человек, сожженный на костре, оставался еретиком навсегда. Не было у нее и возможностей вернуть себе имущество, утаенное следователем и не вошедшее в опись. Но вот отомстить она могла. Святая церковь не любила, когда у нее воруют.

Трясущимися руками падре Хуан запихал мятую кипу ассигнаций обратно в портфель и принялся судорожно искать варианты. Переделать опись невозможно. Приемщик был новенький, а потому боялся собственной тени. Такой донесет, не колеблясь ни минуты.

Господи!..

Поставить под сомнение последнюю волю Амбруаза Беро, вытащить Анжелику из монастыря и создать для нее отдельное дело также не представлялось возможным. Отец Жан уже показал себя человеком упертым и не дружественным следствию.

Надеяться, что пронесет? Что Анжелика не станет никуда и никогда жаловаться? Инквизитор застонал от ненависти. Через его руки прошло множество самых разных людей. В том, что Анжелика Беро жаловаться будет, он даже не сомневался.

Проблему следовало решать на корню. Чем быстрее, тем лучше.

Первым делом Мария-Анна сочла своим долгом навестить семью Матье. Она понимала, что денег у нее могут и не взять, но ведь душевная поддержка никому еще не мешала. Оказалось, что у Матье отличный новый дом в предместье Сен-Антуан. Старый Аристид, ничуть не расстроенный банкротством, целыми днями играет со своим дворецким в кости да попивает хорошее винцо.

— А что поделывает Адриан? — поинтересовалась Мария-Анна.

Она чувствовала себя обманутой. Матье, разоренные до основания, жили куда богаче, чем она, совладелица Ост-Индской компании.

— В Бордо поехал, — ответил старый мошенник и усмехнулся. — Невесту встречать.

Мария-Анна невольно покачала головой. Париж кипел событиями, работал, сражался, терпел, а кто-то мог себе позволить роскошь бросить все дела и выехать в Бордо, просто чтобы встретить невесту.

Она слабо помнила Анжелику. Ей врезалось в память, что девочка, приехавшая с Мартиники в зимний ледяной Париж 1786 года, мгновенно простыла, много капризничала и спорила со старшими, чаще всего совершенно неуместно. Хуже того, она мгновенно сдружилась с тринадцатилетней Терезией Кабаррюс, только что привезенной из Мадрида отцом, но уже пользовавшейся весьма дурной репутацией.

В каком бы доме ни встречались эти девицы, они мгновенно устраивали сомнительные игрища. Вполне зрелая Терезия подавала надежды женатым мужчинам и увлекала их в свободную туалетную комнату. Анжелика, составлявшая ей пару в этой игре, обескураживала кавалеров, разгоряченных ласками Терезии, своим появлением в самый острый момент и с показной детской непосредственностью. Это их почему-то ужасно веселило.

Сегодня Терезия была замужем за маркизом де Фонтене, успела родить сына, но ни на день не прекращала вести себя свободно до неприличия. А вскоре Адриан привезет в Париж и Анжелику. Во что выльется встреча двух отчаянных подружек, вышедших за нелюбимых мужчин, Мария-Анна не представляла.

«Впрочем, и я не в лучшем положении». — Мария-Анна вспомнила обстоятельства своего замужества и попрощалась со старым Аристидом.

У нее хватало своих забот.

После разговора с мужем и отцом она успокоиться уже не могла, начала следить за светскими сплетнями и политическими новостями. Мадам Лавуазье все лучше понимала, что семья в большой беде.

Как только короля отрешили от власти и посадили в тюрьму, пожаловаться на произвол стало попросту некому. Появился какой-то конвент, чрезвычайная комиссия, масса комитетов, бездна коммун. У всех них были какие-то невообразимо огромные полномочия, и никто не собирался следовать здравому смыслу!

Повсюду составляли списки подозрительных, священников заставили присягать на верность свободе и равенству, ввели обязательное употребление слова «гражданин». Уголь и дрова все дорожали, в табаке появилась всякая солома, а поля на половине Франции остались незасеянными.

С уходом ее мужа производство пороха в арсенале сразу же упало в полтора раза. Там уже делали не порох, а деньги! Пороха становилось все меньше, а бумажных денег — все больше.

А война приближалась. Войска герцога Брауншвейгского победили французов у Вердена, взяли Лонгви. Мария-Анна прекрасно понимала, что рано или поздно встанет вопрос, а кто же во всем виновен. Именно так: «во всем». Она точно знала, что виновными окажутся не родственники бесчисленных маратов и дантонов, делавшие деньги вместо пороха. Отвечать за все придется людям, имущество которых еще не конфисковано и не поделено, таким, как она.

Раз в неделю, иногда чаще Аббат вытаскивал из железного ящика огромный лист бумаги, в развернутом виде свисающий по обеим сторонам стола и расчерченный на клетки. Он вглядывался в свою схему и начинал ставить кресты там, где все удалось. Порой Аббат ошибался, и клетки подолгу оставались пустыми, но в целом все двигалось ровно так, как и было надо.

По большому счету, все депутаты из Марселя, Нанта, Лиона, Авиньона или Бордо делились на две крупные группировки: буржуа и «бешеных». Буржуа имели деньги, связи, интересы, а главное, они понимали, что такое власть на самом деле. У них не было иллюзий, а только сплошные обязательства. Спутанные десятками партнерских связей, зависящие от каждого скачка цен, сцепившиеся намертво со своими вечными конкурентами, обязанные ответить перед конкретными, часто опасными людьми за каждое предвыборное обещание, депутаты-буржуа буквально задыхались от дефицита места для маневра.

Зато его было вдоволь у «бешеных». Небогатые, но претенциозные выпускники церковных лицеев не были должны никому. Их выбирали простые люди, ничего не знающие ни о таможенных сборах, ни о котировках, просто под обещание счастья и достатка для всех. По сути, эти полномочия были абсолютными.

Аббат улыбнулся. Буржуа и «бешеные» принюхивались друг к дружке буквально пару дней. Для первых слишком уж очевидна была полезность парламентской нищеты. Руками «бешеных» буржуа проводили акты, позволяющие топить как врагов, так и надоевших друзей, а самим оставаться чистыми. Каждый «бешеный», хоть взглядом, хоть жестом показавший лояльность, немедленно прикупался и прикармливался. Ворам нужны были простофили.

«Но простофилям-то нужно равенство», — подумал Аббат, усмехнулся и поставил крест еще в одной клетке.

24 августа 1792 года коммуна постановила, что каждый человек, отказавшийся регистрироваться в своей секции, попадет в списки так называемых плохих граждан. Это была огромная победа, потому что уже теперь секции формировали армию и влияли на масштаб арестов. Каждый буржуа, вошедший в такую секцию рядовым членом, оказывался в меньшинстве, а любой не вошедший заносился в списки как плохой гражданин.

Никто не видел всей игры целиком. Ее вел Аббат, стоящий на самой вершине и никому не заметный снизу.

Адриан спешил. Чтобы передвигаться быстрее, он нанимал исключительно легкие открытые двуколки, ехал круглые сутки, а потому успевал быстрее парламентских курьеров. Само собой, в каждом более или менее крупном городке молодой человек довольно легко и быстро увеличивал свой капитал.

Он уверенно входил к настоятелю очередного провинциального монастыря и бросал на стол парижскую газету с декретом ассамблеи о ликвидации школ и больниц, принадлежащих духовным орденам.

— Читали? — осведомлялся молодой человек.

Настоятель впивался глазами в броский заголовок, бледнел и спрашивал:

— Но как же людям жить без больницы?

Поверить в то, что можно вот так вот, одним махом лишить монастыри больниц, а людей — медицинского обслуживания, было сложно.

— Дело решенное, — говорил чистую правду Адриан. — В Париже конфискации провели за пару часов.

Настоятель впадал в ступор и принимался судорожно соображать, что можно спрятать. Надо сказать, что особых вариантов тут не было. Зданий, коек и ванных в портфель не засунешь.

— Аптека! — подсказывал Адриан. — В первую очередь комиссаров интересует именно она. Опий, сурьма, ртуть, особенно оптовые запасы.

Он уже знал, что монастырские больницы и являются крупнейшими оптовиками.

— Господи! — Настоятель подымал глаза в потолок. — Боже милостивый, сделай что-нибудь!

Тогда Адриан предлагал свои услуги, нотариуса и цены. Все продавалось мгновенно. Церковники уже понимали, что коммунары с декретами не шутят. Если они что отнимают, то делают это решительно, вплоть до привлечения войск.

Спустя полчаса Адриан въезжал в центр города и находил самого амбициозного местного буржуа.

Он не мешкая показывал ему купчую на все монастырские запасы и любопытствовал:

— Вы хотите диктовать оптовые цены аптекам?

Буржуа, как правило, хотели и готовы были крупно переплатить. Но Адриан не показывал им парижские газеты. Он просто брал деньги, ставил подпись, передавал имущество и пропадал из виду в пыли, поднятой двуколкой.

Когда он достиг последнего перед Бордо городка, его личное состояние увеличилось в четырнадцать раз. Здесь Адриана, теряющего время на каждой остановке, и настигла власть в лице парламентского комиссара. Разразился грандиозный скандал. Однако довольно быстро выяснилось, что вменить молодому человеку нечего. Главная проблема состояла в том, что никто толком не знал, когда закон вступает в силу: в момент принятия в Париже или после доставки официальной депеши на место.

Впрочем, Адриану помогли и покупатели. Это были, как правило, сильные, уважаемые в своих городах персоны, совершенно не заинтересованные в том, чтобы сделка была признана недействительной.

Понятно, что в Бордо, вроде как самом сладком месте, Адриан этим уже не занимался. Ему надо было искать семью Беро.

Вообще, город Бордо, столица многократно переименованной провинции Жиронда, Адриана потряс. Порт с десятками судов, стоящих под разгрузкой, расставил в его голове все точки над «i». Ром, сахар, пряности, серебро — все сокровища мира стекались в эти доки. Адриан наглядно видел, почему партия жирондистов является самой мощной и в ассамблее, и в конвенте. Эти люди могли купить многих.

Адриан кинулся в таможню, поймал за рукав мелкого чиновника и сунул тому денег. Спустя полчаса ему выдали исчерпывающие данные по всем кораблям, заходившим в порт в течение трех последних недель. Он добавил ассигнаций, и еще через полчаса ему принесли список пассажиров, прибывших в Бордо. Семейства Беро в нем не значилось. Адриан добавил еще и получил такую исчерпывающую консультацию по морскому и торговому делу, что голова у него пошла кругом.

Но всерьез ему помог лишь один чиновник, поднявшийся из корабельных подмастерьев.

— Я знаю эту шхуну, — уверенно заявил он. — Она еле на плаву держалась. Вода сочилась изо всех щелей.

— Утонуть могла? — встревожился Адриан.

— Вряд ли. — Бывший корабельный подмастерье покачал головой. — Эта шхуна, знаете, как больные бывают. Они и не ходят, и мочатся под себя, а все небо коптят и пять лет, и десять. Поищите ее в Коронье. Если шхуна шла с Мартиники, то застряла она, скорее всего, именно там.

Буквально через полчаса Адриан поднялся на борт одного из самых быстроходных кораблей, стоявших в порту. Деньги, как и всегда, решили все.

Монастырь, спрятанный в горах и окруженный высоченной стеной, оказался маленьким и бедным. Воды вдоволь, но вся родниковая, нестерпимо холодная. Огород внутри стен. За них монашки попадали нечасто — несколько раз в году, когда приходила пора заготовок на зиму.

Но более всего Анжелику поразило другое. Здесь не было ничего такого, о чем вполголоса, на ухо рассказывали сплетницы на Мартинике. В монастыре никого не секли. Тут не было кликушествующих душевнобольных, годами сидящих на цепях, женских любовных пар, многочасовых изощренных наказаний. Ее окружали совершенно нормальные люди!

С другой стороны, было и то, что сразу стало вызывать содрогание в душе девушки. Никаких келий на одну-двух сестер, только четыре общие спальни на двадцать мест каждая. У них на Мартинике так жили только холостые рабы.

Ну и работа!.. В первый день она еле доползла до койки, точнее, до соломенного матраса, уложенного на доски. Лишь на третьи сутки ей хватило сил посчитать часы и увидеть, что рабы у них на плантации отдыхали на полтора часа больше.

— Ты не монашка, Анжелика Беро, — на неважном французском языке сказала ей аббатиса в первый же день. — Ты не обязана делать все так же, как мы. У тебя есть выбор.

Анжелика крепко задумалась. Она не знала, что выбрать. На Мартинике она была редкой красавицей для всех мужчин округи, желанной партией для белых молодых людей, абсолютной госпожой для двух сотен разновозрастных черных, единственной дочерью и наследницей. Девушка ни дня не чувствовала себя такой, как все. У нее просто не было для этого причин. Здесь Анжелика тоже не являлась такой, как все. Эти женщины были монахинями пожизненно, а она стала послушницей всего на четыре года. Вот это и было главным различием. «Всего» — это для них. Для нее четыре года были нестерпимо, невозможно, немыслимо огромным сроком.

— Как все, — приняла решение Анжелика.

Она понятия не имела, насколько серьезны намерения семьи Матье породниться с Беро. Адриана она запомнила заносчивым подростком. Судя по отдельным фразам в письмах их отцов, он и сейчас делал только то, что хотел. Она понятия не имела, нужна ли ему эта женитьба настолько, чтобы обеспокоиться, найти ее и вытащить отсюда. Да и как он это сделает? Поэтому делать то же, что и все, было для нее единственным способом увидеть монастырь целиком, как он есть. Если ей не удастся задуманное, то бежать при первом же удобном случае.

— У меня есть просьба, матушка. — Новая послушница смиренно склонила голову.

— Говори, — разрешила аббатиса.

Анжелика собралась с духом. Так масштабно она еще не врала ни разу в жизни.

— Еще на Мартинике мой отец часто упоминал монастырь Святой Мерседес.

Аббатиса, конечно же, удивилась. Француз, живущий на острове Мартиника, знающий маленький, затерянный в горах испанский монастырь, — огромная редкость.

— Это известная обитель во Франции, — пояснила Анжелика. — Отец даже переводил туда деньги несколько раз.

Аббатиса задумчиво сдвинула брови. Она мгновенно поняла, куда клонит послушница.

Анжелика уже видела это, развела руками и проговорила:

— Отец Жан, слышавший последнюю волю отца, сказал все правильно. Просто речь шла не о вашем монастыре, а о французском.

Если честно, Анжелика понятия не имела, есть ли такой монастырь во Франции. Должен быть.

Аббатиса это тоже понимала. Она считала, что отец девушки перед смертью, скорее всего, говорил именно о французской святой Мерседес.

— Вот бумага. — Настоятельница протянула послушнице квадратный листок. — А вот перо. Пиши. Я передам твою просьбу о переводе в епископат.

Анжелика, едва сдерживая ликование, схватила перо. Бежать можно было и по пути, и на месте, уже во Франции. Она оставалась бесприданницей в любом случае, как сейчас, так и через четыре года. Девушка не собиралась терять это драгоценное время.

«Господи! — взмолилась она. — Пусть во Франции окажется такой монастырь!»

Падре Хуан держал руку на пульсе событий. Когда ему сообщили, что Анжелика Беро подала прошение о переводе, он тут же прибыл в секретариат епископата. Туда же чуть позже подъехал и отец Жан, приглашенный секретарем епископа.

— Да, — краснея, признал французский священник. — Речь могла идти и о французском монастыре. Исповедующийся не уточнил, а я передал ровно то, что услышал.

Падре Хуан оценил ситуацию, воспользовался тем, что его уже опросили, и метнулся в архив.

— Так что, нашел? — дружески поинтересовался он у архивариуса, хромого и горбатого монаха с огромным опытом и совершенно феерическими познаниями.

— Есть в списках такой монастырь, — сказал архивариус. — Но я сомневаюсь в том, что он еще действует. Вы же знаете, святой отец, во Франции монашеские обеты отменены еще два года назад. Помещения святых обителей давно принадлежат государству. Монахи-то еще есть, живут, служат, как и раньше, но…

Падре Хуан покачал головой и согласился:

— Твоя правда. Выйдет очередной декрет, и все они окажутся на улице, нищие и никому не нужные.

— То-то и оно, — печально проговорил архивариус, прищурился и спросил: — А у вас-то, святой отец, какой интерес к этой Анжелике Беро?

Падре Хуан врать не стал. Иногда лучше говорить чистую правду. Она доходчивей.

— Я ее отца на костер отправил. Улики были железные. А с девчонкой вышел конфликт. Ей-то я вменить ничего не могу, она чиста. Но эта особа начала жаловаться. — Голос падре Хуана дрогнул. — Мне, сам понимаешь, это ни к чему. Пусть катится в свою Францию. Тогда я вздохну спокойно! Знаешь, меня не волнует, окажется она во Франции на улице или нет! В конце концов, есть предсмертная воля ее отца, так что все претензии к нему. Не ко мне.

Архивариус закивал, соглашаясь с каждым его словом, и сказал:

— Да, пожалуй. Сейчас составлю выписку, отдам в секретариат, и пусть едет, куда отец ей повелел.

Падре Хуан тихо двинулся прочь. Весь тот немалый промежуток времени, в течение которого Анжелика Беро станет ехать по территории Испании, она будет беззащитна. Французских законов еще нет, а монастырь ее уже не опекает. В каждом городке на пути этой девчонки сидит свой отец-инквизитор.

«Главное, правильно объяснить ситуацию, — решил падре Хуан. — Надо и приплатить немного».

Провинциальные инквизиторы были бедны. Они даже мечтать не могли о тех доходах, какие получал он. Так что единственной препоной становился сопровождающий, которого ей назначат на время пути. Но ему тоже не было особого дела до этой особы. Лишь бы иметь бумагу о том, что он ее передал официальному лицу, а настоятелю или отцу-инквизитору — не суть важно.

Падре Хуан на мгновение представил, что Анжелика Беро уже нет, все ассигнации, не внесенные в опись, принадлежат ему, и сердце его зашлось. Благодаря этим деньгам он мог преодолеть массу препон и рывком войти в число первых людей города.

«Господи, помоги мне, если на то будет воля Твоя!»

Где-то к вечеру четвертого дня Анжелика почувствовала, что монашки ее приняли. Началось это на кухне, когда она, стараясь не содрогаться от омерзения, терла огромный котел, покрытый пригоревшей коркой.

— А какая она, Мартиника? — осторожно поинтересовалась Анна, единственная сестра, знавшая французский язык.

Анжелика бросила на нее короткий взгляд и ясно увидела, что ответа ждут все.

— Остров, — не отрываясь от работы, проронила она. — Чужих там никого нет, только мы и негры. Еще метисы.

Она не знала, в какую категорию отнести метисов. Дети черных женщин от белых отцов не работали на плантациях, были свободны, однако в общество их не принимали.

Монашка перевела услышанное, и по всей кухне пошел гул. Сестры обсуждали то, что узнали, уже на испанском.

— А как на Мартинике выходят замуж? Так же, как и у нас?

Анжелика улыбнулась. Она понятия не имела, как выходят замуж в Испании. Ее насмешило то обстоятельство, что этим вопросом интересуются женщины, принявшие обет безбрачия.

— Кто как. Мы, белые, — по-христиански, в церкви.

Анна тут же затараторила на испанском. Она переводила, а Анжелика почувствовала, что на ее глаза наворачиваются слезы. Она не могла спокойно думать о доме.

— У черных парень дарит матери девушки что-нибудь ценное, — стараясь не всхлипывать, продолжила послушница. — Нож, например.

Надзиратели отнимали у рабов ножи, неважно каких размеров. Поэтому именно такой подарок у черных считался лучшим для женщины.

Парни со всей округи знали, что Анжелика обеспечена буквально всем. Они приносили ей раковины — огромные, прекрасные.

— И все? — удивилась Анна.

— Да, — протянула Анжелика, не выдержала и разревелась.

К ней тут же кинулись сестры, начали утешать, вытирать слезы грубыми, пахнущими ветхостью подолами, хлопать по плечам, обнимать. Чем больше они ее утешали, тем безнадежней она рыдала.

— Я замуж должна была выходить, — выкладывала девушка все, что накипело у нее на душе. — В Париже. А меня загнали сюда! На четыре года.

Тогда уже захлюпали носами все монахини.

А тем же вечером, едва захлопнулась дверь спальной, сестры повскакивали со своих соломенных матрасов и обсели ее со всех сторон.

— Расскажи о метисах, — переводила Анна.

— Расскажи о небывалой любви.

— А какой он — твой жених?

Разумеется, она рассказывала все были и небылицы, какие только знала. О молочно-белом метисе по имени Пьер, по которому сходила с ума дочка губернатора. По легенде, любовников настигли у самого моря, где их ждал пиратский корабль. Понимая, что не успевают, несчастные предпочли обратиться в камни.

Монашки рыдали.

Затем была страшная история о белом парне, изнасиловавшем дочку Большой Мамы. Парня, по преданию, превратили в пегого пса и отдали в услужение владельцам плантации, его собственным родителям, так и не узнавшим, куда делся сын. Они представления не имели о том, кого лупят за плохую службу.

Эта история вызвала живейший интерес сестер. У каждой из них была своя собственная быль, точь-в-точь похожая на эту. Менялись только основные персонажи: не в пса, а в свинью, не родителям, а мяснику, и не хозяйский сын, а племянник епископа.

Конечно же, дошла очередь и до нее самой.

— Я не знаю, какой он сейчас, мой жених. — Анжелика вздохнула. — Я его видела шесть лет назад. Блондин, серые глаза. Но вы же знаете, что светлые волосы с возрастом темнеют, а глаза тускнеют от вина.

Монашки притихли.

— Счастливая, — тихо произнесла Анна. — Тебя хоть кто-то в миру ждет.

Наутро Анжелика проснулась знаменитостью. Сестры шептались и кивали в ее сторону. Старшие монашки, спящие в другой комнате, недоуменно переглядывались, заинтересованно и уважительно посматривали на новую послушницу. Аббатисе даже понадобилось время на то, чтобы привести этот хаос в нечто стройное и загнать возбужденных дочерей на утреннюю молитву.

А в обед прибыл посыльный.

— Анжелика! — удивленно произнесла аббатиса, едва вскрыла конверт. — Твоя просьба удовлетворена. Ты едешь во Францию.

Шепоток, сопровождавший ее все это время, мгновенно смолк. Анжелика невольно обернулась и лишь теперь почувствовала весь ужас их положения. В глазах сестер стояло непередаваемое страдание.

Адриан увидел шхуну «Нимфа», стоявшую буквально через два причала.

— Где экипаж? — спросил он первого же портового служащего, владеющего, как ему и положено, всеми языками мира.

— Разбежались, — заявил тот и махнул рукой. — Как только инквизиция взяла капитана, так они все и прыснули. Сам понимаешь, дураков нет.

Адриан охнул и спросил:

— А пассажиры?! Что с ними?!

— Не знаю никаких пассажиров, — мгновенно открестился служащий, понявший, что молодой человек спрашивает не просто так.

Адриан нанял экипаж и в считаные минуты был уже у здания инквизиции. Заходить туда ему не хотелось, сердечко екало. Но он сунул дурные предчувствия в то самое место, где им и положено быть, взлетел по лестнице, по-хозяйски толкнул дверь и, не слушая криков охранника с мушкетом, оторопевшего от такой наглости, ворвался в секретариат.

— Я ищу Амбруаза и Анжелику Беро, — с ходу выпалил молодой человек.

— Сейчас, — с ужасным произношением, но все-таки на французском отозвался секретарь и достал со стеллажа папку, открыл ее, ткнул в бумагу пальцем. — Амбруаз Беро. Приговорен.

Адриан глотнул и не без труда отпихнул охранника, уже начавшего его выпроваживать.

— К чему приговорен?

Но секретарю не хватало французских слов для объяснения. Он вздохнул, сказал охраннику что-то успокаивающее и жестом велел посетителю следовать за ним. Они долго шагали по темному длинному коридору, потом вышли на пустую площадку, залитую солнцем. В самой ее середине стоял обгоревший столб, снизу лежала старая зола.

— Амбруаз Беро. — Секретарь ткнул пальцем в эту кучку.

Адриан покачнулся и прислонился к стене. Только теперь он понял, что это за запах.

— А Анжелика?

— Монастырь, — коротко объяснил секретарь, вздохнул и, всем видом стараясь показать, что это важно, добавил: — Епископ. Езжай к нему.

Адриан развернулся и помчался тем же темным коридором. На бегу он бросил охраннику извинение и спустя пятнадцать минут сидел в приемной зале епископата. Еще через полчаса едва ковыляющий маленький немолодой горбун принес папку с нужными документами.

Адриан начал с пристрастием допрашивать здешнего, уже епископского секретаря по всем пунктам:

— За что арестовали шхуну «Нимфа»?

— За нимфу, — эхом отозвался секретарь. — Амбруаз Беро осужден как совладелец судна, на котором открыто водружена языческая символика.

Адриан вытер взмокший лоб. Он видел эту фигуру над форштевнем.

— Обычная деревянная голая баба. У вас в Испании что, голых баб никогда не видели?

Секретарь, судя по его невозмутимому виду, постоянно сталкивающийся с подобными вопросами иностранцев, пожал плечами и заявил:

— Таков закон. Вы же не станете поить прохожих вином в мусульманской стране. Потому что вас покарают. А смущать честных католиков язычеством ничуть не более законно. Мы за это наказываем.

Адриан возмущенно пыхнул, но это была не его страна.

— Ну хорошо, а почему Анжелику Беро сунули в монастырь?

— Кто вам это сказал? — поинтересовался секретарь.

Адриан мгновенно оценил этот испытующий взгляд и понял, что если он скажет, то у секретаря инквизиции будут проблемы. Нет, он не считал нужным беречь людей, убивших его потенциального тестя, просто видел, что это ничего не решит. Здесь никто и ничего не собирался говорить ему о судьбе Анжелики.

— Странно. Об Амбруазе вы мне рассказали, а о Анжелике — не хотите?

— Не ищите заговоров, юноша. — Секретарь усмехнулся. — Приговор Амбруазу Беро — уже общественное достояние, он — наказанный преступник, а его дочь никем не осуждена. Она имеет право на мое молчание. Судьба этой девицы — ее личное дело. Не ваше.

— Я — ее жених.

— Докажите, — парировал секретарь.

Адриан заткнулся. Ему нечем было подтвердить устный договор их отцов, но кое-что внушало надежды. Да, Анжелика никем не осуждена. Он бросил еще один взгляд на секретаря, понял, что тот денег не возьмет, сдержанно поблагодарил и вышел.

«Вот еще беда на мою шею! Что бы тебе не выйти замуж на Мартинике, Анжелика?!»

Он помнил эти дикие забавы двух девчонок, Терезии Кабаррюс и Анжелики Беро. Не забыл потому, что Анжелика в конце концов осмелела и тоже решила попробовать силы. На нем! Адриан, тогда пятнадцатилетний, прекрасно запомнил и этот ее неумелый поцелуй, и Терезию, внезапно появившуюся с самым уличающим видом. Такие уж у них были игры.

«Вот дуры!» — Адриан фыркнул.

Он в те свои пятнадцать лет вовсе не был старым развратником, коих наивно, жестоко и совершенно по-детски разыгрывала Терезия, возможно, мстя за то, что случилось с ней в двенадцать. Он был другим, и ситуация сложилась иная. Это как-то разом поняли все трое. Им стало неловко, ему — до сих пор.

«Нет, Анжелика Беро, лучше бы нам идти своими путями, порознь», — подумал Адриан, вздохнул и двинулся по коридору.

С тех пор Терезия Кабаррюс обросла еще более дурной славой. «Скандальная хроника» с упоением сообщала, что госпожа де Фонтене радостно и легко отдается близким друзьям дома. Эта газетка обещала парижанам держать их в курсе малейших движений бедер прекрасной маркизы. Что ж, каждый заслуживает той славы, которую имеет.

Вот только Адриан давно уже не верил всему, что говорят. В тот вечер он ясно увидел, что Анжелика Беро, растерянно шмыгнувшая носом, совсем не та, какой казалась пять минут назад. И внезапно смутившаяся Терезия — не просто развратная девица. Он и себя увидел как-то иначе. Видимо, повзрослел.

— Мсье! — Кто-то дернул его за полу.

Адриан приостановился и посмотрел вниз. Это был тот самый немолодой горбун, который приносил бумаги. Он явно запыхался.

— Я еле догнал вас, мсье, — скрипуче, на хорошем французском языке произнес горбун. — Отойдемте.

Адриан подчинился и зашел вслед за этим уродливым монахом в первую же дверь. Это была кладовая.

— Я вижу, что вы не врете, мсье, — сообщил горбун.

«И на том спасибо», — подумал Адриан.

— Я перепроверил почту, мсье, и увидел, что совершил ошибку. Монастыря Святой Мерседес в Нижних Пиренеях больше не существует. Ваша невеста едет в никуда.

Адриан замер. Он еще не все понимал, но видел, что ему сообщали нечто по-настоящему важное.

— Она в опасности, мсье, — со вздохом продолжил горбун. — Там теперь правят санкюлоты. Вы понимаете, что это значит?

Адриан понимал. Анжелика, въехавшая на территорию Франции из соседней страны, а не с Мартиники, попадала в категорию эмигрантов. Первый же активист коммуны, попавшийся на ее пути, мог отправить девушку в трибунал, а значит, на гильотину. Здесь, в Испании, такое понимали еще не все, отсюда и ошибка, но в Париже это давно была жестокая реальность.

— А зачем вообще было отправлять ее во Францию? — с еле сдерживаемым негодованием поинтересовался Адриан.

— Такова последняя воля ее отца, — тихо произнес горбун. — Он пожелал, чтобы его дочь до совершеннолетия служила Господу в монастыре Святой Мерседес, находящемся в Нижних Пиренеях.

«Бред», — подумал молодой человек.

Дело было нечисто. Если верить отцу, брак Адриана и Анжелики был жестко предопределен. Амбруаз не стал бы переигрывать.

— Вот точный маршрут ее кареты. — Горбун сунул ему в руку мятую бумажку. — Прощайте.

— Постойте!

Монах приостановился.

Адриан на мгновение прикусил губу и спросил:

— А кто оплатил эту перевозку девушки во Францию? Ведь не епископат?

Адриан, уже поработавший с чиновниками, ясно понимал, что никто не станет оплачивать чужие частные дела. Это просто не предусмотрено в статьях расхода. А наем кареты до Франции обошелся бы епископату в кругленькую сумму.

— Отец Жан, — сказал горбун и пожал плечами. — Кто ж еще? Он — главный благодетель для всех французов, попавших в беду в Коронье.

Охотник прибыл в Коронью к вечеру. Он довольно быстро узнал об аресте капитана, а затем и об осуждении Амбруаза Беро, зашел в инквизицию и выяснил, что падре Хуана нет на месте, да и вообще в городе. Поэтому, едва наступила ночь, посланец Аббата аккуратно вскрыл кровлю и проник в склад приемщиков. Здесь обязано было ждать своей судьбы все имущество, конфискованное у Амбруаза Беро, сожженного за языческую ересь.

У Охотника были серьезные полномочия. В правящих кругах Короньи имелись люди, которые обеспечили бы ему все, что он запросит, вплоть до личной аудиенции у здешнего епископа. Да и тот, случись Охотнику его попросить, немедля пошел бы ему навстречу. В портфеле у посланника Аббата лежало кое-что, способное подстегнуть принятие любого необходимого решения. Просто через крышу было быстрее.

Работал Охотник споро и тихо. Он зажег и установил поудобнее обе лампы, принесенные с собой, оставил несколько сотен мешков подмокшего сахара на потом и принялся просматривать документацию, конфискованную, но пока еще не перемещенную в архив.

Часа за четыре Охотник проверил каждую бухгалтерскую книгу, все личные письма, библиотеку, одежду, дорожный скарб, но знака Аббата нигде не обнаружил. Оставался сахар. Он выдохнул, достал нож, начал вскрывать мешки и высыпать их содержимое на пол, внимательно глядя на желтую струю. Спустя еще четыре часа напряженной работы он убедился в том, что в сахаре тоже ничего не было спрятано.

Охотник окинул взглядом склад, потушил обе лампы и так же тихо и незаметно выбрался через крышу на зады склада. Вариантов осталось два. Первый: падре Хуан, приемщик или охрана утаили это от описи. Второй: Амбруаз Беро сумел передать дочери то, что искал посланец Аббата. Вероятность утаивания от описи была многократно выше. То, что инквизиторы воруют, он понял, едва просмотрел бухгалтерские книги еретика, сожженного святой инквизицией.

Охотник достал из мешка хорошую, дорогую сутану, вытащил из портфеля мадридские документы и через несколько минут на правах ревизора допрашивал приемщика, совсем еще молодого монашка.

— Нет, святой отец, — едва не заикаясь от ужаса, проблеял тот. — Я бы себе скорее руку отрубил! Как можно утаивать? Грех-то какой!..

— Давно работаешь? — так, для порядка спросил Охотник.

— Второй месяц, святой отец. — Мальчишка облизнул сухие губы.

Ситуация была самая обычная. Приемщик, толком не вошедший в работу, боялся всех и вся и действительно скорее отрубил бы себе руку.

— Может, охрана?

Приемщик замотал головой.

— Все документы были сразу упакованы в мешки, переносили их на моих глазах. Сахар тоже перегружали и перевозили при мне. Вы сами проверьте, там ни одного мешка не пропало! Все по счету!

Что ж, Охотник и сам уже убедился в том, что ни один мешок вскрыт не был. Их действительно оказалось ровно столько, сколько зафиксировано в описи.

— Может, падре Хуан?

Мальчишка побледнел. Отца-инквизитора он боялся.

— Я не знаю, святой отец, — беспомощно пробормотал он. — Падре Хуан рядом стоял.

«Да, мальчишка чист», — уверился Охотник.

Следующим и очень вероятным подозреваемым был падре Хуан. То, что он ворует, причем по-крупному, было ясно. Это давало основание применить экстраординарные методы допроса.

— Принесите мне бухгалтерские книги Амбруаза Беро, — приказал Охотник приемщику.

Тот вскочил, помчался исполнять распоряжение, буквально через пару минут с вытаращенными глазами прилетел обратно и завопил:

— Там были воры! Все мешки разрезаны! Все разбросано!

Охотник прищурился и спросил:

— А падре Хуана со вчерашнего вечера никто, значит, не видел, да? Книги принес?

Приемщик охнул, снова помчался на склад, вернулся, выложил на стол стопку книг и замер. Его трясло от подбородка до коленей.

— А падре Хуана так и нет, — как можно многозначительней проронил Охотник.

Его опыт говорил, что вряд ли инквизитор бежал. Скорее всего, сейчас он пытался куда-то пристроить немалые украденные деньги.

— Пригласи ко мне начальника охраны.

Приемщик опять умчался. Вскоре пришел начальник охраны, встревоженный многочисленными следами хищения, обнаруженными на складе.

Охотник дал ему ознакомиться с мадридскими документами и сразу перешел к делу.

— Я прошу вас присутствовать при допросе падре Хуана.

Брови начальника охраны поползли вверх.

— Допросе?!

— Да, именно так, — спокойно, сосредоточенно подтвердил Охотник и указал на место у окна. — Прошу вас стоять здесь и следить за выражением лица подозреваемого.

Офицер хватанул воздух ртом. Ему определенно было дурно.

— А в чем… что ему вменяют?

— Хищение конфиската, — спокойно ответил Охотник. — Размеры крупные. Вы, я думаю, понимаете, что это значит.

Начальник охраны судорожно закивал. К обеду, когда наконец-то появился падре Хуан, все было готово. Начальник охраны стоял у окна, двое его подчиненных — по сторонам от двери. Икающий приемщик, чтобы не свалиться, прислонился к стене. Падре Хуан по достоинству оценил обстановку. Это было видно.

— Думаю, вы понимаете, как важно для церкви ваше полное искреннее покаяние, — начал с главного Охотник, сидящий за его столом.

Инквизитор, все еще не веря в то, что это с ним случилось, растерянно кивнул.

Охотник поднял с пола бухгалтерскую книгу, с грохотом бросил ее на стол и заявил:

— Амбруаз Беро продал плантацию, рабов и все запасы сахара и прибыл в порт Коронья чрезвычайно состоятельным человеком.

В кабинете повисла могильная тишина.

Охотник поднял брови и спросил:

— Скажите, святой отец, где ценности, утаенные вами от описи?

Инквизитор покачнулся, уставился куда-то в пустоту перед собой и принялся расстегивать портфель.

— Здесь.

Это было несколько необычно, и Охотник поинтересовался:

— Вы носили это с собой?

Инквизитор тряхнул головой и сказал:

— Я боялся оставить. — Он все еще был вне себя.

— Помогите святому отцу, — распорядился Охотник.

Приемщик и начальник охраны принялись вытаскивать из портфеля ассигнации и ценные бумаги. Охотник брал их, рассматривал и, не считая, складывал в стопку.

— Это все, — доложил офицер.

Охотник хмыкнул. Здесь не было нужного знака.

— Больше ничего нет? — глядя в глаза обвиняемому, строго спросил он.

— Нет, — словно эхо подтвердил инквизитор.

Охотник вздохнул и решительно сдвинул ассигнации в сторону. Они мешали ему положить руки на стол.

— Хочу еще раз напомнить, сколь важно ваше полное, искреннее покаяние.

Инквизитор это знал лучше многих. Раскаявшихся преступников сжигали после удушения, а нераскаявшихся — живьем.

— Вас не видели со вчерашнего вечера, — тихо проронил Охотник. — Этой ночью склад был вскрыт. Вещи Амбруаза Беро определенно кто-то перебирал. Это ведь вы были там минувшей ночью?

— Нет, — выдохнул инквизитор.

Охотник яростно ударил кулаками по столу.

— Не врите, Хуан! Вам есть что терять! Или вы хотите отправиться на костер живым?!

— Я сказал правду, — еле слышно отозвался инквизитор.

Охотник вскочил из-за стола.

— Тогда где вы были минувшей ночью?

Инквизитор всхлипнул.

— Я договаривался об осуждении Анжелики Беро за ересь. Я боялся… она могла пожаловаться.

Охотник заинтересовался.

— Вы пытались уничтожить христианку, не виновную ровно ни в чем?

— Да, — выдохнул тот.

Охотник замер. Вне сомнения, инквизитор сказал чистую правду. Значит, здесь, в Коронье, нет того, что он ищет. Охотнику была нужна Анжелика Беро.

— Где и с кем вы договорились?

— Граница с Астурией… — выдавил инквизитор. — Пост. Ей подбросят ведьмины снадобья, и там же ее арестуют.

Охотник задумался. Он знал, где искать Анжелику, но при этом понимал, что девушка напугана. Поэтому она может повести себя совсем не так, как думает падре Хуан. Анжелика могла исчезнуть из поля зрения в любой момент и в каком угодно месте.

— Вы ведь и Амбруаза Беро осудили незаконно, — печально проронил посланник Аббата.

— Нет!.. — Инквизитор замотал головой.

— Да, — отрезал Охотник. — Амбруаз действительно пайщик, но не основной. Приказ войти в испанский порт отдавал не он, а капитан. Но вы видели, что сахар стоит дороже, чем шхуна, поэтому капитан отделался штрафом, а Беро сожжен.

Инквизитор молчал.

Охотник покачал головой, повернулся к начальнику охраны и приказал:

— Выведите всех, офицер, и выйдите сами. Я буду говорить с каждым по отдельности.

Операцию следовало аккуратно закрыть, а с работниками инквизиции — заключить сделку. Они все понимали, что висят на волоске. Поэтому Охотник собирался связать каждого массой обязательств. В частности, эти люди будут доносить, едва кто-то заинтересуется семьей Беро.

— Я не хочу доводить тебя до суда, Хуан, — мягко проговорил он. — Да, ты многое потеряешь. Но это куда лучше, чем костер.

Аббат глянул на календарь, отметил, что Охотник уже должен добраться до Короньи, и погрузился в сводки. Главным текущим успехом стала «якобинизация» армии. Каждая секция коммуны сама формировала свой батальон, ставила командиров и снабжала солдат оружием. По сути, этой армией управлял не конвент, а Аббат — через якобинцев. Все вообще шло как по нотам.

Некоторое напряжение возникло только на северо-западе страны, в Вандее, но это была ожидаемая реакция, поддержанная англичанами. Британия дала знать: будете пытаться отхватить кусок от Пруссии, мы отрежем от вас и Вандею, и Нижнюю Луару.

Аббат вздохнул. Нант, центр Нижней Луары, Бордо, столица Жиронды, Лион, Марсель, Тулон — все эти крупные города всегда были достаточно свободны от Парижа. Они имели собственный товар, порты и торговые артерии. При желании каждый из них мог отделиться от Франции и жить припеваючи. Этому мешал только общий интерес — колонии. Ром и сахар, табак и рабы, шелк и пряности, сера, селитра и соль приносили очень высокие доходы, но колонии подчинялись только Парижу. Города скрипели зубами, но терпели верховенство столицы.

Пожалуй, только Нант составлял исключение. Тамошние коммерсанты с самого начала держали под собой работорговлю, без которой исчезло бы все: ром, сахар и табак. Так что Франция зависела от Парижа, тот — от Нанта.

«Да, войны с Нижней Луарой и Вандеей не избежать», — машинально отметил Аббат.

Впрочем, и эта война была частью его схемы. Поэтому и в Нанте все шло нормально, так, как и надо.

Как по нотам прошла отмена феодальных податей и повинностей. Буржуа ликовали. Теперь все те же самые налоги, пусть и названные иначе, должны были пойти через их людей в коммунах. Это были огромные деньги. Из них оплачивались государственные заказы. Все это попало в руки буржуа, сотрудничающих с коммунами.

Впрочем, отмена феодальных порядков принесла еще одно полезное обстоятельство. Сделки, совершенные по старым правилам, внезапно стали недействительными. Таких сделок во Франции было заключено великое множество. Поэтому вино, зерно, мясо — все, что крестьяне были обязаны поставить по феодальным законам, — повисло в воздухе. Лишь немногие знали механизм присвоения этого ничейного имущества.

Аббат улыбнулся. Буржуа не любили внезапной смены правил игры и понимали, что всегда будут в коммунах в меньшинстве. Они нервничали, но особого выбора у них не было. Ты участвуешь в переделе или тебя заносят в списки подозрительных.

Эти списки ширились. 27 августа в Париже даже прошли массовые обыски в квартирах подозрительных граждан. Искали оружие и доказательства подготовки к мятежу. Поражения на фронтах немало способствовали напряжению. Первые люди страны, такие как новый министр внутренних дел Дантон, лишь подстегивали психоз.

— Всей народной массой наброситься на неприятеля!

— Изо всех сил обороняться от домашних врагов!

— Немедленно арестовать всех подозрительных!

И начались аресты — сначала в Париже, а затем и везде. Буквально через пару дней после того, как списки подозрительных и арестованных целиком совпали, по Парижу поползли слухи. Люди говорили о масштабном заговоре арестованных аристократов и подпевал, только и ждущих, когда пруссаки двинутся на Париж, чтобы восстать, выйти из тюрем и соединиться с внешним врагом.

Аббат глянул на календарь. Разумеется, дело было не столько в арестованных и ждущих суда аристократах, сколько в «ничейном» крестьянском зерне из сделок, повисших в воздухе после запрета феодальных пережитков.

«Да, второе сентября — правильное время».

Срок обильной жатвы уже наступил. Единственным жнецом, видимым народу, должен был стать Дантон.

Мария-Анна сама вскрыла конверт, пришедший на ее имя, и лишь поэтому успела прочесть весь список таких же, как она, акционеров французской Ост-Индской компании. Самой знакомой персоной в этом перечне была девятнадцатилетняя Терезия Кабаррюс, и говорить с ней мадам Лавуазье очень не хотелось!

— Твой отец будет недоволен, — сказал муж, увидев, что конверт открыт, и покачал головой.

— Я должна понимать, во что вы меня впутали, — отрезала Мария-Анна.

Антуан лишь развел руками.

— Как знаешь.

Тем же вечером Мария-Анна появилась в салоне новой парижской звезды — Манон Ролан. Терезия Кабаррюс, разумеется, была здесь, но стояла в сторонке, и Мария-Анна сразу направилась к ней.

— Мое почтение, мадам Лавуазье! — Терезия, привыкшая к тому, что ее недолюбливают, настороженно улыбнулась.

— Терезия, вы ведь тоже акционер Ост-Индской компании, — сразу взялась за дело Мария-Анна. — Я видела вас в списках.

Первая распутница Парижа посерьезнела.

— Видит бог, мне эти деньги не нужны.

— Меня это все тревожит, Терезия, — откровенно призналась Мария-Анна. — Вы-то что думаете делать?

— Бежать, — коротко ответила та. — Мой муж уже помещен в списки подозрительных. Не сегодня, так завтра жди ареста.

Сзади неслышно подошла хозяйка салона, фактически первая дама республики мадам Ролан.

— Секретничаем? — осведомилась она и широко улыбнулась.

— Какие секреты? — Терезия пожала красивыми плечами. — Все ясно как день. Париж становится опасен.

Мадам Ролан нахмурилась. Она обязана была поддерживать в гражданах оптимизм и веру в идеалы.

— Ну, не все так плохо. Пока я — первая дама республики…

— Бросьте! — оборвала ее Терезия. — У республики одна первая дама — гильотина.

Возле них уже начали собираться дамы из свиты мадам Ролан. Всего разговора никто не слышал, но то, что Терезия Кабаррюс ни во что не ставит полномочия мадам, все понимали.

— Здесь обсуждают что-то необычное?

— У Терезии новый поклонник? Опять кто-то из членов конвента?

— Члены конвента? И что для Терезии в этом необычного?

Мария-Анна вспыхнула. Она никогда не любила Терезию, но сейчас ей хамили ни за что. Впрочем, та умела за себя постоять.

— Я сказала только то, что ясно даже вашим гувернанткам: Париж становится опасен.

Повисла тишина. Слишком уж рядом с ними ходила эта опасность. Но мадам Ролан не могла позволить завершить разговор на такой ноте.

— У Терезии жар, — не без раздражения проронила она. — Слишком горячий передок.

Терезия вспыхнула.

— Слава богу, что я слаба на передок, а не на голову. Сидите тут как куры на насесте и ждете, когда этот бешеный хорек Робеспьер всех вас перережет!

Мария-Анна вздрогнула. Такого буквального совпадения мыслей Терезии со своими она не ждала. Дамы опешили.

— Мсье Робеспьер — человек чести, — наконец-то выдавила новенькая, совсем юная девица. — Он мужчина.

Терезия криво улыбнулась, отыскала глазами ту особу, которая это сказала, и заявила:

— Поверьте моему опыту, мадемуазель, это не так.

Поднялся гам. Мадам Ролан принялась говорить, что даже самые ярые аристократы находятся под защитой революционного закона, что гражданин Дантон ей лично обещал… но Марию-Анну это уже не касалась.

Женщина спешно покинула салон и уже через час разговаривала с Пьером Самюэлем, отцом ее единственного сына.

— В Париже становится опасно, — начала она с главного.

— Я вижу. — Пьер Самюэль помрачнел.

— Я хочу, чтобы ты отправил Элевтера в Америку.

Пьер Самюэль отвел глаза и сказал:

— Он еще молод.

— Другой твой сын ненамного старше, — парировала Мария-Анна. — Но его ты отправил.

Пьер Самюэль глотнул и заявил:

— Ему помогает родня матери. — И тут его прорвало: — Мария-Анна, у меня нет денег! Совсем нет!

Что ж, это было похоже на правду. В свое время Пьер Самюэль был многообещающим молодым мужчиной. Он секретарствовал у самого барона Тюрго, знаменитого экономиста, министра короля Людовика, был назначен генеральным инспектором по торговле, принимал участие в массе переговоров и даже дружил с Томасом Джефферсоном. Но грянули новые времена, и вдруг оказалось, что он никто.

— А у тебя ничего нет? — заискивающе поинтересовался бывший любовник.

Мария-Анна покачала головой. Формально она была одной из самых состоятельных женщин Франции, но фактически всем заправлял отец. Ей доверяли только подписывать купчие, и Пьер Самюэль это знал.

— Тогда, может, попросишь у отца? Неужели не даст? Для внука…

Мария-Анна решительно поднялась. Это был пустой разговор. Отец все чаще напоминал ей картежника — из тех, которые уже не могут избавиться от этой пагубной страсти. Оставался лишь один человек, который мог хоть как-то помочь ее сыну отплыть из этой страны не в качестве матроса, — Антуан Лоран Лавуазье, муж Марии-Анны.

Перевод из монастыря, которого Анжелика сама же и добивалась, застал ее врасплох. Карета мерно подпрыгивала на кочках неважной дороги, а она думала и думала, пытаясь понять, кто она теперь и как ей себя вести в этой новой жизни.

После официальной конфискации имущества Анжелика стала нищей бесприданницей — хоть в монастыре, хоть в миру. Да, она собиралась подать жалобу, но толку? В свои семнадцать лет Анжелика была достаточно взрослой, чтобы понимать: рука руку моет, а власть никогда не признается в ошибках.

Впрочем, она не смогла бы вернуться на Мартинику, даже будь у нее деньги. Тех, кто производит ром и сахар, деньгами не удивить. Там имеют цену только работники и земля. Едва отец продал плантацию, она стала для местных мужчин просто воспоминанием, на котором никто не женится.

Ничего не стоил и титул шевалье, купленный отцом. В нынешней обстановке он был скорее помехой, чем подмогой, а за пределами Франции просто ничего не значил.

Сейчас Анжелику ждал монастырь в Нижних Пиренеях, единственное место, где кто-то был обязан проявить о ней заботу до совершеннолетия. Но что собой представляет эта забота, она уже знала: подъем в четыре утра и работа, пока не свалишься. Неизвестно, за что, зачем и на кого.

Ее единственной зацепкой был Адриан Матье. Судя по неосторожной реплике в письме его отца, этот юноша умел делать только три вещи: курить клубные сигары, пить хорошее вино и катать на лодках по Сене дорогих шлюх. Но едва она принималась думать об этой, извините, зацепке, как настроение ее портилось. Кошка, пробежавшая между ними, когда ему было пятнадцать, а ей без малого двенадцать, до сих пор жила в сердце Анжелика.

Сопровождающая, нанятая отцом Жаном, крупная тетка, знающая от силы два десятка французских слов, крикнула что-то кучеру, судя по всему, ее сыну. Карета съехала с дороги и двинулась лесом.

— Куда мы? — встревожилась Анжелика.

— Надо, — отрезала тетка.

Анжелика попыталась опять погрузиться в мысли, но без толку. Слишком уж вороватый вид был у тетки. Вскоре они въехали в деревню. Ее высадили, а карету начали набивать мешками с кружевами. Только сейчас Анжелика успокоилась и рассмеялась. Это была обычная контрабанда, попутный промысел любого извоза.

— Главная дорога ехать не надо, — пояснила тетка. — Кругом ехать надо. Объезд.

Что ж, Анжелика никуда и не торопилась. Пусть будет объезд.

Охотник приехал к посту на границе с Астурией быстрее, чем могла прибыть карета с Анжеликой. Он довольно быстро вычислил еще одного мужчину, которого интересовали те же кареты, что и его самого: с девушками внутри. Охотник стремительно пошел на сближение и через четверть часа принялся вызнавать все, что ему было надо. Адриан Матье, проторчавший в корчме у стоянки несколько часов, был счастлив поговорить хоть с кем-нибудь, да еще на хорошем французском.

— Не понимаю я вас, молодых, — подливая себе вина, вслух дивился Охотник. — Во Франции все говорят о скором разрешении разводов, а вы вешаете себе на шею отцовский каприз. Или вы ее любите?

— Упаси бог! — отмахнулся Адриан.

— Тогда что вы здесь потеряли?

Парень, прекрасно знающий, что говорит со случайным знакомцем в первый и последний раз, был откровенен.

— Инквизиция сожгла ее отца, отправила девчонку в монастырь, конфисковала имущество. Ну и кто поможет бедняжке?

Охотник сокрушенно цокнул языком.

— В опасные игры играете, Адриан. Жалость — худшая ловушка. Надеюсь, вы не собираетесь из жалости еще и жениться?

Парень заиграл желваками и заявил:

— Я намерен доставить ее в Париж.

Охотник хмыкнул, глянул на часы, вытер салфеткой губы и попрощался. Продолжать знакомство не имело смысла. Он узнал все, что хотел, а время уже вышло.

— Успехов, Адриан.

Охотник уже понимал, что карета с Анжеликой Беро здесь не появится. Извозчики, ездящие на такие расстояния, часто попутно занимались контрабандой и, само собой, подобные посты объезжали стороной. Падре Хуан, никогда прежде не заказывавший ликвидацию людей, как и всякий новичок, не учел деталей, не видимых снаружи.

Охотник новичком не был, а потому знал, что карета на главную дорогу уже не вернется. Извозчик станет объезжать все посты, сбрасывать один груз, принимать другой. Так будет по всей территории Испании и, как минимум, в приграничной зоне Франции. Иголка упала в стог сена.

У Анжелики Беро было два пути: послушно доехать до монастыря или попытаться добраться до Парижа. После разговора с Адрианом Охотнику стало ясно: семья Матье примет ее в том или ином качестве. Девушка должна была это знать. Вряд ли она предпочтет убить четыре лучших года своей жизни.

Значит, Париж.

Предсказать, по которой дороге Анжелика будет добираться до Парижа, было нереально. Слишком уж многое зависело от неспокойной политической жизни провинций. Поэтому Охотник зашел по одному из известных ему адресов, отправил депешу Аббату и выехал в Нижние Пиренеи. В Париже люди Аббата примут девушку и без него. Ему следовало исключить случайный просчет, если Анжелика струсит и на все четыре года примет судьбу послушницы.

Конвент кипел страстями. Очень уж дурными были новости с фронта. Революционные войска сражались плохо. Стоило кому-то крикнуть «Измена!», и вчерашние подмастерья, имеющие полное революционное право на это, бросали оружие и бежали. Каждый офицер был для них аристократом, значит, роялистом и, разумеется, тайным пособником пруссаков.

Теперь войска антифранцузской коалиции отделял от Парижа только Аргоннский лес. Исход кампании зависел от того, кто первым займет проходы через него: новый главнокомандующий Дюмурье или герцог Брауншвейгский.

Единого ответа на вопрос «что делать» не было. Монтаньяры, сидящие на левых скамейках, винили во всем тайных роялистов. Бриссотинцы, расположившиеся справа, проклинали затянувшийся произвол санкюлотов. Умеренные, как и всегда, старательно избегали всякой ответственности и призывали враждующие фракции к согласию.

В такой обстановке утром 2 сентября 1792 года и поползли слухи о том, что пруссаки уже взяли Верден — последнюю крепость на пути в Париж. На самом-то деле никто еще и не мог знать, что там произошло.

Посыльные Аббата двигались быстрее, чем гонцы конвента. По его расчетам выходило, что если Верден и будет взят пруссаками, то не ранее вечера. Но затягивать не стоило. Случись пруссакам проиграть, и Париж успокоится, а момент будет упущен.

Вскоре слухи о падении Вердена и заговоре арестованных роялистов достигли нужной степени накала. Тогда-то секция Пуассоньер и призвала немедленно осуществить скорое правосудие над всеми злоумышленниками, заключенными в тюрьмах и монастырях.

Разумеется, к этому все уже было готово. Аббат получал сводки каждые четверть часа.

«Монастырь кармелиток и семинария Сен-Ферми: священники, не присягнувшие республике, ликвидированы».

«Тюрьма Лафорс: заключенные аристократы оказали сопротивление. Ликвидированы».

«Монастырь Сальтпетриер: воспитуемые проститутки ликвидированы полностью».

«Тюрьма Консьержери: заключенные ликвидированы».

«Монастырь бернардинцев Бисетр: все ликвидированы».

«Шателэ: ликвидированы все».

Работа была поставлена просто. Имя вчерашнего подозреваемого, наивно полагавшего, что его дело будет рассматриваться в суде, удостоверяли. Потом его выводили во двор, ставили на колени и стреляли в затылок. Иногда — в лицо.

Конвент был в растерянности. Многие депутаты искренне и гневно рассуждали о заговоре, о необходимости самозащиты, но никто не думал, что коммуна воспримет это как приказ к немедленному действию. Но главное, что стало предельно ясно: исполнительная власть не контролирует ровным счетом ничего.

Инспектор тюрем Гранпре сумел пробиться к Дантону лишь к одиннадцати ночи и получил от министра внутренних дел республики прямой и ясный ответ:

— Мне плевать на заключенных.

Понятно, что довольно быстро пороховых зарядов стало жалко, и «скорое правосудие» превратилось в банальную резню. Один убивал пятерых, другой десятерых, а некто Россиньоль так и вовсе, по слухам, прикончил аж шестьдесят восемь человек — все священники.

Аббат, дорожащий образом своих людей, сидящих в конвенте, послал Робеспьера к мэру Парижа Петиону с требованием остановить беззаконие.

Тот сказал ровно то, что и должен был:

— Это не в силах человека.

Точнее было бы сказать, что это не в силах мэра Петиона. Процесс набирал силу. Совет общественного управления столицы уже известил своих братьев в департаментах страны, что «дикие злоумышленники», заключенные в тюрьмы Парижа, умерщвлены, и требовал немедленно последовать этому доброму примеру.

Провинциальные коммуны должны были поддержать почин хотя бы потому, что списки подозреваемых составлялись именно ими. Одним махом устранялись не только те люди, которые имели неосторожность усомниться в уме руководителя какой-нибудь секции ткачей, но и другие, еще имеющие что-то за душой, особенно зерно и фураж. Армии было нужно и то и другое.

Ясно, что реквизиции зерна и фуража начались одновременно с осуществлением «правосудия» — день в день. В Реймсе, Канн, Лионе и Мо в одном месте казнили людей, а в другом с помощью комиссаров того же Дантона сразу же изымали их имущество. Местные жители уже видели, что дело заварилось нешуточное, и молчали.

Это был сложный момент. Аббат через своих людей в ассамблее, доживавшей последние дни, даже провел декрет о передаче части конфискованной земли крестьянам. Чтоб надеялись и терпели. Все шло нормально, как надо. Напуганные крестьяне, как и ожидалось, терпели. Аббату было ясно, что примерно через недельку действие этого декрета можно будет и приостановить.

Три дня Аббат почти не спал, ежечасно сопоставляя размах осуществления правосудия со сводками о количестве реквизированного зерна. Только 5 сентября, когда Париж был очищен, а Робеспьер прошел в конвент, позволил себе потратить на отдых всю ночь.

Разумеется, его разбудили.

— Вы предупреждали, — извиняющимся тоном произнес помощник. — Приказывали приносить вам это в любое время.

Аббат вскочил, вскрыл депешу Охотника, прочел ее и застонал. Из сообщения следовало, что Амбруаз сожжен, груз проверен и пуст. Есть вероятность, что его дочь Анжелика Беро, последняя надежда Охотника, вот-вот прибудет в монастырь Святой Мерседес в Нижних Пиренеях.

Аббат кинулся к карте и поднес светильник поближе.

— Где же это?!

С подачи Парижа, в тюрьмах и монастырях провинций сейчас резали и правых и виноватых. А уж судьба молоденьких монашек и послушниц и вовсе была незавидна. В каждом городке обязательно обнаруживался собственный «бешеный», а Анжелика Беро была нужна Аббату целой и невредимой.

Когда Адриан прибыл в монастырь Святой Мерседес, расположенный в Нижних Пиренеях, там все было кончено. Развалины еще дымились, рядом с ними появились две свежие могилы. Но Анжелика здесь даже не появлялась.

— О каких послушницах вы говорите?! — Кладбищенский сторож, похоронивший аббатису и ее помощницу, всплеснул руками. — Этот монастырь уже два года как не существует. Вот только матушка да сестра Абелия и остались, на свою беду.

Измученный Адриан присел на могильную плиту и обхватил голову руками. Он понятия не имел, жива ли Анжелика и где ее искать, если она уцелела. В этом случае ей следовало пробираться в Париж, но дорог-то были сотни!

— Господи! — Он поднял глаза к небу. — Может, это Твой знак? Я свободен?

Бог, по обыкновению, молчал.

— К себе пустите на пару дней? — спросил Адриан, повернувшись к сторожу.

Он подумал, что Анжелика могла просто опоздать.

— Конечно, живи! — обрадовался сторож. — И мне не так страшно будет. К мертвым-то я привык, а вот к живым, особенно к этим, новым, никак не могу. Самые настоящие упыри, честное слово!

Два дня Адриан ждал, гулял по окрестностям, размышлял. Безумное напряжение последних дней помаленьку отпускало. Он все более привыкал к мысли о том, что Анжелика отныне — не его забота.

На третий день он тронулся в обратный путь — на Париж. По пути, уже к вечеру, молодой человек снова стал быстро и как-то даже буднично делать то, к чему его, как оказалось, приспособил Господь: деньги.

Крестьяне, напуганные реквизициями, буквально жаждали избавиться от зерна, но те цены, которые предлагали им скупщики с полномочиями от коммун, были неприемлемы. Адриан, прекрасно знающий, как быстро печатаются новые бумажные деньги, за ценой особо не стоял. Сколько бы он ни заплатил, по доставке в Париж это зерно будет стоить в разы дороже. Нет, не потому, что столица богаче. Просто ассигнатов будет вброшено куда как больше.

Перевозка на лошадях была чрезмерно дорогой. Поэтому Адриан с часок посидел над картой и проложил маршрут так, чтобы все время оказываться у проторенных речных путей. Он договаривался со старостой деревни, платил ему. Тот назначал сопровождающего. Зерно быстро, пока не видят комиссары, загружали на лодки или попутные баржи и отправляли вниз, к портовым городам.

Там зерно ждала еще одна перегрузка и доставка морем в Нант или прямиком в Орлеан. Адриана устраивал практически любой крупный город, не обязательно Париж. Главное, что ему лично не приходилось контролировать каждую мелкую партию. Зерно шло само, потому что каждого сопровождающего ждал в финале оговоренный бонус.

Уже после второй деревни Адриан стал корректировать маршрут и намеренно выбирать именно те районы, где, по слухам, прошли реквизиции. Коммуны крестьянина пугали. Адриан шел следом и недорого закупал хлеб.

Молодой человек даже начал подумывать, что главные депутаты конвента, сплошь люди состоятельные, не могут не понимать, насколько хорошо работает подобная схема. Издал грозный декрет о реквизициях, казнил несколько «заговорщиков» и тут же скупил все, что подешевело. Напугал коммунаров голодом или пруссаками и тут же сдал им это же зерно в счет государственного заказа, но уже совсем за другие деньги.

Впрочем, поработав на армию, Адриан и на войну стал смотреть как-то иначе. Бог с ним, что каждый полк обязательно сопровождала целая армия спекулянтов и мародеров. Ладно, что где-то комиссары зерно реквизировали, где-то закупали. Документы всегда сгорали в пламени войны, и все зерно оказывалось в итоге как бы купленным.

Сама война виделась ему титанических размеров коммерцией, выгодной для тех немногих семей, которые держали под собой главные товарные потоки Франции. Когда Адриан об этом думал, он чувствовал себя рыбой-прилипалой, расчетливо следующей за крупным хищником, птицей из тех, что выковыривают мясо, застрявшее между зубов у крокодила, а иногда и вороном, доедающим то, что осталось после пира стаи гиен.

Анжелика прибыла в монастырь, точнее, к его остаткам ранним утром, с опозданием в четыре дня. Лично ее такая задержка не тяготила. Монастырь, да и Франция как таковая страшили девушку куда больше. В затянувшейся поездке была другая беда. Едва кормовые деньги, выданные отцом Жаном, кончились, женщина, сопровождающая Анжелику, принялась бурчать и поглядывать в ее сторону так красноречиво, что та очень хотела вцепиться ногтями ей в лицо. Мало того что она все четыре лишних дня ехала в узеньком промежутке меж пыльных тюков со всяким барахлом, так еще ее пытались попрекнуть едой!

Тетка ее реакцию оценила правильно, но бурчать не перестала. Когда они приехали, эта особа заметалась в поисках официального лица, которое подпишет ей бумагу. Мол, послушница принята из рук в руки.

Анжелика выбралась из кареты, хлопнула дверцей, сняла свои единственные мягкие дорожные туфли, уже начавшие расползаться, и двинулась прочь. Крики позади стали раздаваться позже, когда девушка уже перевалила за бугор, но она даже не обернулась — не хотела.

Анжелика родилась во Франции и даже приезжала сюда шесть лет назад, но не знала этой страны. Теперь ее удивляло все. Нежное сентябрьское солнце, множество мелких ручейков, лысые взгорки, перелески, прохладная земля под босыми ногами — все было внове, не как на Мартинике. И уж точно не как в этой ужасной Испании.

Иногда Анжелика встречала здешних крестьян, которые приветствовали ее легкими поклонами. Когда солнце поднялось, девушка сняла поношенный балахон, полученный в испанском монастыре, и осталась лишь в дорожном платье. Все приветствия мгновенно прекратились. Теперь на нее, явно нездешнюю птицу, смотрели с нехорошим интересом и недоумением. Анжелика забеспокоилась и снова натянула монашеский балахон. Лучше терпеть жару, чем ловить спиной эти взгляды. С ней тут же опять стали здороваться с приязненной улыбкой и почтением.

Пожалуй, Франция скорее нравилась ей, чем нет. Если бы не странный акцент местных жителей, то она чувствовала бы себя вполне уютно.

Ближе к вечеру мягкая дорожная пыль сменилась мелкими камушками, небо заволокло тучами. Ровно в тот момент, когда прогрохотал гром, она перевалила через очередной бугор и увидела мужчин. Их было много, может быть, триста или даже пятьсот. Они огибали бугор длинной колонной по четыре-шесть человек в ряд, и никто не смотрел в ее сторону, почти все глядели под ноги.

Анжелика осторожно, стараясь не поколоть ноги, и без того натерпевшиеся, спустилась ниже и поняла: это молодые солдаты. У них еще не было формы, каждый шел в своем, домашнем. Но по бокам колонны двигались уже настоящие военные, видимо командиры. Они покрикивали, отпускали шутки и сами же над ними смеялись.

Пожалуй, лишь теперь Анжелика поняла, насколько устала. Она подошла еще ближе к дороге, может, потому, что внутренне надеялась на какую-то помощь, но когда лица стали видны лучше, испугалась. Впавшие глаза и обтянутые кожей скулы говорили о голоде, долгом, каждодневном. У них на Мартинике такие лица были только у рабов, новеньких, едва выгруженных из трюмов.

— Смотри! Монашка!

Анжелика непонимающе завертела головой и увидела, что колонна уже кончается. Из-за бугра выезжали кибитки, обтянутые цветастой материей, — одна, вторая, третья!

— Иди к нам, сестра!

— Беги быстрее! Вымокнешь!

Анжелика поймала смеющийся взгляд и тоже улыбнулась. В небесах громыхнуло.

— Иди скорее!

Девушка подобрала подол монашеского балахона, охая, побежала по мелким камушкам, подала руку и повалилась вперед.

— Куда идешь, сестра?

Анжелика кое-как уселась. На нее смотрели несколько пар глубоких женских глаз. Эти простые лица, обтянутые кожей, были такие же, как у солдат.

— В Париж.

— И мы в Париж! На войну.

Анжелика удивилась.

— А зачем?

Женщины рассмеялись, но как-то невесело.

— А где ж еще прокормиться, если не на войне? Впереди наши мужчины, позади — мы. Им — воевать, нам — подбирать то, что плохо лежит.

Анжелика ничего не понимала.

— А дома разве не лучше?

Женщины разом погрустнели.

— Дома — голод.

Потемнело, сверху по натянутой материи застучали крупные, тяжелые капли.

— На, поешь.

Анжелика удивилась и благодарно приняла кусок хлеба и луковицу. Она откусила, принялась жевать и вдруг увидела то, что интересовало ее куда больше, чем еда, — зеркало. Самое настоящее, круглое. Пожалуй, она не видела зеркала уже недели две.

— Держи, — кто-то протянул ей вожделенный предмет.

Анжелика стащила капюшон, заинтересованно глянула и замерла. На нее смотрели впавшие настороженные глаза над обтянутыми кожей обветренными скулами.

В считаные дни подтвердились худшие опасения Марии-Анны. Жирондистская пресса клеймила якобинцев последними словами, рефреном повторялось «беззаконие», «убийцы», но это ничего не меняло. Убийства все продолжались, волнами расходились от Парижа до самой последней деревни. По всей стране так же волнами шли и реквизиции. В церквях с икон обдирали золотые оклады, появился декрет о конфискации имущества Мальтийского ордена, семьи эмигрантов были обложены специальной данью на содержание солдат-добровольцев. Но никто не смел и пикнуть.

Даже лояльная элита чувствовала опасность. Филипп Орлеанский, первый претендент на престол, в духе времени принял фамилию Эгалите. Высокородный Колло д’Эрбуа предложил отменить королевский сан как таковой. Терезия Кабаррюс вместе с мужем просто исчезли из Парижа, возможно в последний момент.

Мария-Анна подошла к мужу и предложила последовать примеру Терезии.

— Это невозможно, — решительно ответил Антуан.

— Почему?

— Потому, что я не закончил работу.

Это была не совсем правда. Да, муж все время изобретал себе новые научные забавы, но Мария-Анна знала его даже лучше, чем он себя.

— Ты просто прячешься, боишься об этом думать.

Тогда муж вспыхнул.

— Не говори о том, чего не знаешь!

Мария-Анна уперла руки в боки. Она видела, как это делают базарные торговки, и знала, что такая метода помогает достучаться до внимания супруга.

— Не увиливай.

Антуан покраснел, вдруг обреченно махнул рукой и заявил:

— Следствие уже началось. Никто пока обвинение не предъявил, но тот из нас, кто сбежит, поставит под удар всех бывших генеральных откупщиков.

Мария-Анна похолодела.

Значит, началось.

— Кто-нибудь уже бежал?

Муж покраснел и ответил:

— Да, есть такие.

Тогда она взбеленилась.

— Так почему же мы еще здесь? Сколько можно думать об остальных? Когда ты вспомнишь о жене?

Антуан побагровел.

— Ты мне не жена. Все претензии — к Пьеру Самюэлю.

Мария-Анна вздохнула. Она уже видела, что погорячилась.

— Я — твоя семья. Мы с тобой прожили под одной крышей двадцать один год. Я помогала тебе все это время, каждый день. Так помоги мне и ты.

Антуан поджал губы.

— Хорошо. Чего ты хочешь?

Мария-Анна невесело усмехнулась. В общем-то, она знала, что ей из Парижа не вырваться. Дело не только в Антуане, но еще и в отце, переписавшем на нее все эти безумные деньги, которыми он боялся владеть открыто. Она не могла просто бросить его и исчезнуть.

— Я хочу, чтоб мой сын Элевтер уехал в Америку.

Антуан удивился.

— А что мешает? Дай ему денег, и пусть едет.

Мария-Анна вздохнула.

— У меня совсем мало наличных. Одни отцовские акции. Да и не спасут его эти деньги. Ненадежно все это. Сегодня деньги есть, а завтра их нет.

Антуан пожал плечами и спросил:

— От меня-то ты чего хочешь?

Мария-Анна глотнула и собралась с силами.

— Отдай ему твои рецепты пороха.

Муж побледнел.

— Нет.

— Подожди!.. — Мария-Анна упреждающе подняла руку. — Не торопись. Сам посуди, с чего он начнет новую жизнь? Деньги? Так они у молодых не держатся. От них только вред! Глянь на Адриана Матье. Он вообще трезвым последние полгода не был! Не хочу, чтоб и мой сын так!.. Пусть у него будет ремесло. Занятие на всю жизнь. Как у тебя.

Антуан криво улыбнулся.

— Нет, Мария-Анна, этого не будет.

— Почему?

Антуан опустил глаза в пол.

— Извини, Мария-Анна, но твой сын — бездарь.

Мария-Анна вспыхнула, перетерпела и покачала головой.

— Это отговорка. Среди состоятельных людей полно бездарей, но жить это им не мешает.

Муж кивнул.

— Верно. Но порох — не ткацкий станок, не табак и даже не ром. Он взрывается. Я не хочу, чтобы Элевтер погиб.

Честно говоря, Мария-Анна тоже боялась такого исхода.

— Он справится. — Она с надеждой заглянула в глаза мужу. — Смог же Элевтер тогда написать эту проклятую исследовательскую работу о порохе!

Антуан развел руками.

— Мария-Анна, это было его единственное успешное исследование. С тех пор что ни урок, что ни эксперимент, так ошибка на ошибке. Вспомни, как едва не погиб Бертолле, в каком виде хоронили мсье Лефора и мадемуазель Шевро. Порох не прощает ошибок.

Мария-Анна попыталась что-нибудь возразить и не смогла.

По большому счету, сентябрьские убийства были нужны в конвенте всем. Да, буржуа бросали обвинения и клеймили, но ведь они тоже махом избавились от застарелых противников, освободили себе широкое пространство для политического маневра. И все-таки эти убийства, явно проводившиеся по плану и совершенно чужеродные французскому духу, произвели на публику настолько гнетущее действие, что конвенту пришлось немедленно выкладывать на игорный стол свежие козыри.

Аббат был к этому готов. Его люди в конвенте резко сменили тактику и быстро провели декрет о разрешении разводов. Немедленно было созвано и национальное собрание, тут же развернувшее дискуссию о новой конституции. Власть короля отменили, приняли давно уже готовую декларацию о республике, но главное, как можно шире объявили об охране личности и собственности граждан.

Тем временем армия получила хлеб и фураж, в которых испытывала жестокую нужду. Бюджет был пополнен золотом из церквей и мальтийской казны. Батальоны, только что отступавшие, вдруг взяли Шамбери. В тылу врага, в Шпейере, важнейшем прусском городе, революционеры неожиданно захватили власть.

Сытые войска быстро и тихо взяли Ниццу и Савой, Базель и Вормс. Конвент не без удовольствия присоединил старинную папскую область Авиньон. Теперь сквозной речной путь из Северного моря в Средиземное, целиком принадлежащий Франции, становился реальностью.

На этом фоне требования расследования чудовищных убийств как-то потускнели. Даже демарш Марата, заявившегося в конвент с пистолетом и пообещавшего тут же, на трибуне, прострелить себе голову, если хоть кто-то посмеет его обвинить, особого впечатления не произвел. Было и прошло.

Все шло именно так, как надо. Недоставало только Анжелики Беро. Охотник впервые прибыл в Париж, не выполнив задание.

— Если она появится здесь, то я вам ее доставлю, — пообещал он.

Аббат покачал головой. Ему не нравилось проигрывать, даже временно.

— Возьмешь в подчинение мою агентуру.

Охотник помрачнел.

— Вы же знаете, я всегда работаю один.

— Знаю, — кивнул Аббат. — Но сейчас не тот случай. Один раз ты уже не справился. Больше я не могу так рисковать.

Анжелика так и ехала в обозе до самой реки Луары. Женщины ее кормили, не попрекая, улыбались и не намеревались что-то выведать. Впрочем, здесь кормили всех. Коммуна, набиравшая батальон, обеспечила крупой и хлебом и солдат, и этих вот женщин-мародерок, незаменимых в военном деле. Пожалуй, люди, впервые получившие возможность участвовать в грабеже врага наравне с командирами, были даже счастливы.

— Это и есть справедливость, — доходчиво объяснили ей женщины. — Раз война общая, значит, и добыча должна быть такая же. Не на маркиза воюем, на себя.

Ей вообще многое объясняли. Нет, поначалу женщины буквально по нескольким ее словам поняли, что она другого круга, и устроили Анжелике настоящий допрос. Они вытягивали из нее слово за словом и узнали, что она нищая бесприданница, обворованная испанской инквизицией, да еще и сирота. Тут вопросы как обрезало. Никто из них не хотел даже прикасаться к такой судьбе, словно несчастье девушки было заразным.

А потом батальон вышел к реке Луаре. Их всех скопом погрузили на баржи и несколько дней везли до Орлеана. Потом снова — под гору в кибитках, в гору пешком. Теперь уже в Париж. Слава богу, коммунары действительно думали над этим походом. Поэтому ей выдали и обмотки, и деревянные башмаки. Анжелика уже научилась ценить подобные простые вещи.

— Может, с нами пойдешь, Анжелика? — весело предложили ей женщины. — Где ты еще на приданое денег наберешь, как не на войне? Мы тебе и парня подыщем!

Анжелика смеялась, отмахивалась, а когда они вошли в Париж, просто испугалась. Город оказался так же сер и огромен, как и шесть лет назад. Она совершенно не помнила адреса семьи Матье, не представляла, как туда добираться. Много ли увидишь, сидя в закрытом экипаже?

Лишь когда командиры стали строить солдат на площади у Арсенала, Анжелика поняла, что знает это здание. Они приезжали сюда в гости один-единственный раз, но это было незабываемо. Такого обилия стеклянных предметов, как у мсье Лавуазье в лаборатории, она не видела больше нигде, даже на приеме у губернатора Мартиники.

— Мне пора, — сказала она своим новым подругам. — Я, кажется, нашла. Вот дом, в котором мы были в гостях.

Женщины обвели величественное здание изумленными взглядами и замерли.

Потом одна из них набралась отваги и спросила:

— Слушай, Анжелика, а твоя семья не королевской крови?

Девушка приподняла подол монашеского балахона, показала деревянные башмаки, полученные от коммуны, невесело рассмеялась и сказала:

— Вот она, моя королевская кровь.

И всем полегчало.

Адриан работал как заведенный. Зерно, закупленное им в провинции, все прибывало и прибывало, а цены в Париже росли и росли. Два миллиарда бумажных ливров, вброшенных правительством, неукоснительно делали свое дело. Конечно же, Адриан не видел смысла останавливаться. Нет, повторить закупки зерна он уже не успевал, сезон ушел, а вот попытаться войти, к примеру, в пороховое дело было вполне можно. Война, как он убеждался все яснее, — лучшая коммерция. В отличие от крестьянина, смерть пожинает свой урожай круглый год.

Сегодня на рынок поступило аннексированное прусское добро. Мародеры исправно поставляли добычу, а у Адриана, увеличившего свое состояние на зерне еще вчетверо, как раз были свободные деньги. Самой большой его удачей было приобретение у некоего интенданта крупной партии селитры. Адриан перепродал ее мгновенно и вдвое дороже. Новые хозяева арсенала, избегая налогов, довольно много пороха проводили мимо бухгалтерских книг. Поэтому они нуждались в такой вот селитре, не числящейся ни в каких документах.

— Кстати, Адриан! — вспомнил кладовщик, знакомый со старым Аристидом Матье уже лет сорок. — Тут какая-то девица искала Антуана Лавуазье.

— И что?.. — Адриан не понял, к чему разговор.

— Она сказала охране, что ее звать Анжелика Беро.

Адриан пошатнулся.

— Что? Анжелика в Париже?!

— Ну, еще неизвестно, та ли это Беро, — попытался отрезвить его кладовщик. — Если бы это была твоя невеста, она искала бы тебя, а не Антуана.

Мысли Адриана завертелись бешеным круговоротом. Все говорило за то, что эта Анжелика — та самая. Она могла не найти их в старом доме, описанном приставами и конфискованном, а потому и пришла по еще одному адресу, известному ей.

— Ей сказали новый адрес Лавуазье? Тот, что на бульваре де ла Мадлен?

— А я откуда знаю? — Кладовщик пожал плечами.

Адриан бросил все и побежал к выходу. Он стремительно допросил охрану, потом прыгнул в свой новенький экипаж. Молодой человек едва удерживался, чтобы не начать погонять кучера так же, как тот подстегивает лошадь. Он примчался к дому Лавуазье, влетел в дверь, открытую оторопевшим дворецким, промчался по лестнице на второй этаж и замер.

Антуан Лавуазье вытаращил на гостя глаза. Его жена Мария-Анна испуганно прижала руки к груди. Рядом с ними, посредине огромной залы, стояла какая-то девушка в грязном, сером от пыли дорожном платье и деревянных башмаках с обмотками. Она стащила через голову монашеский балахон и повернулась. Адриан как будто получил удар. Впавшие глаза, изможденное лицо и спутавшиеся, давно не мытые волосы!.. Но это была она.

Адриан глотнул и почему-то вспомнил слова, услышанные им от случайного знакомца у таможенного поста в далеком испанском городке: «Жалость — худшая ловушка. Надеюсь, вы не собираетесь из жалости еще и жениться?»

— А ну-ка, выйди, Адриан, — резко заявила ему мадам Лавуазье и вдруг перешла на крик: — Выйди, я тебе сказала!

Мария-Анна занялась девчонкой сама, даже без прислуги. Она провела ее на первый этаж, быстро развела огонь под огромным котлом с водой и принялась раздевать бедняжку. Анжелику всю трясло.

— Он так посмотрел!..

Мария-Анна перебрала пальцами ее волосы и спросила:

— Вши?..

Девчонка всхлипнула.

— Там у всех!.. Не спасешься. Он так посмотрел…

— Прекрати! — оборвала ее Мария-Анна.

Она совершенно точно знала, что сейчас не надо расспрашивать девочку ни об отце, ни о том, почему она в таком виде.

— Насколько я понимаю, ты не мечтала об Адриане последние пару лет.

— Нет. — Анжелика шмыгнула носом.

— Значит, будет другой. Такой, какого захочешь. Только волосы и ногти приведем в порядок.

Девчонка всхлипнула.

— Не будет другого, — и уже навзрыд добавила: — Бесприданница я.

— Как? — не поняла Мария-Анна.

Она хорошо помнила, что семейство Матье готовилось к женитьбе именно на приданом.

Тут на нее все и вывалилось, как из мешка. Мария-Анна тяжело осела напротив, уронила руки на колени и опомнилась лишь, когда котел начал закипать.

— Мне жаль твоего отца, но остальное не так безнадежно, как кажется.

Анжелика, уже вдоволь наплакавшаяся, теперь лишь мрачно всхлипнула.

— Легко вам говорить, мадам Лавуазье.

Мария-Анна жестко усмехнулась и пустила кипяток в бочку.

— Мне — легко?

— Ну да. Муж — главный откупщик.

— Бывший, — поправила Мария-Анна.

— Уважаемый человек, — не согласилась Анжелика.

— Под следствием, — уточнила Мария-Анна. — Не сегодня, так завтра жди ареста.

— Вы — счастливая женщина! — выложила последний аргумент Анжелика. — А я… что у меня есть?! Только потери! Я всего лишилась.

Мария-Анна попробовала воду в бочке рукой и добавила холодной. Это самоистязание пора было прекращать.

— Ты ведь не была беременна в тринадцать лет?

Девчонка хлопнула глазами. Она не понимала, к чему клонит мадам Лавуазье.

— А я была. — Мария-Анна с усилием зачерпнула ковшом еще холодной воды. — И не от мужа. Так, снимай последнее и полезай!..

— Как не от мужа? — Анжелика хлопнула глазами. — И где ваш ребенок?

— Сын. Он живет с отцом — Пьером Самюэлем дю Пон. Полезай, я сказала!

Анжелика Беро послушно ухватилась за края бочки, поднялась по ступенькам и осторожно погрузила прекрасное, как все молодое, тело внутрь. А Мария-Анна начала рассказывать все так, как оно и было.

Ее отдали в монастырь Монбрисон малюткой — это считалось правильным. Учили многому: закону Божьему, это само собой, а еще правильной осанке, манерам, счету, языкам, когда девочки подросли, то и обращению с мужчинами.

Мария-Анна покачала головой. Единственного мужчину они видели один раз в неделю. В монастырь приезжал святой отец, исповедник. Наставницы были сплошь девственницы, старые запуганные монашки. Одни дуры учили других.

Надо ли удивляться, что, когда Мария-Анна в свои двенадцать с небольшим лет встретила первого и последнего мужчину в своей жизни, она оказалась легкой добычей. Девочка вообще ничего не знала ни о себе, ни о мужчинах, ни о жизни.

Такому исходу невольно поспособствовал отец. Собственно, он и забрал ее из монастыря лишь для того, чтобы выдать замуж. Не по ее воле и даже не по своей. Это замужество понадобилось самому могущественному члену клана, дяде ее матери аббату Жозефу Террэ.

Этот человек потерял влияние при дворе, а с ним и доступ к тем сведениям, которые не оглашаются в газетах. Он уже подобрал для Марии-Анны пару — пятидесятилетнего графа д’Амерваля. Он был пьяница и распутник, но вращался в нужных кругах. Ее предназначили в жертву с самого начала.

Мария-Анна тогда еще была абсолютным ребенком. Она ничего не понимала в этой новой жизни, кроме самого главного, читавшегося в каждом жесте мужчин, распоряжавшихся судьбой девочки, — ее не спрашивают.

На одной из затянувшихся отцовских вечеринок ею заинтересовался тридатидвухлетний Пьер Самюэль дю Пон. Он ткнул в нее пальцем, она подчинилась и подошла. Пьер оценил, достаточно ли велика ее грудь и белы ли зубы. Он не возражал против графа д’Амерваля, но сперва попользовался малышкой сам.

Она даже не поняла, что беременна. Да если бы и сообразила… девочка слишком боялась их, всех одинаково. Зато все уразумела графиня дю Барри, едва Марию-Анну вывели в свет.

— А ну иди за мной! — приказала фаворитка короля.

Когда они оказались в туалетной комнате, она спросила только одно:

— Кто?..

Мария-Анна не сразу, но все-таки сообразила, о чем ее спрашивают, и назвала имя. Графиня взяла ее за руку и, нарушая абсолютно все правила этикета, провела к диванчику, на котором сидели ее дед, ее отец и отец ее ребенка.

— Пьер Самюэль, хочу тебя поздравить, — тихо, но так, чтобы слышали все трое, произнесла она. — Ты станешь отцом.

Лишь спустя годы Мария-Анна поняла, что для них сделала эта бывшая, как говорят мужчины, проститутка. Граф д’Амерваль, знающий себе цену и согласившийся на этот неравный брак только из-за денег, не зря пользовался нехорошей репутацией. Такого оскорбления, как невеста, беременная неизвестно от кого, он бы не потерпел.

Поэтому все мгновенно отменили. Ее выдали замуж за молодого помощника отца — Антуана Лорана Лавуазье.

— А почему не за Пьера Самюэля? — спросила из бочки притихшая Анжелика Беро.

— Потому что я — внучка католического аббата, — сказала Мария-Анна и принялась намыливать ей голову. — А Пьер Самюэль — гугенот.

Однако свадьбой с помощником ничего не кончилось. Мария-Анна была беременна уже четыре месяца, и преждевременные роды были бы замечены светом. Но главное состояло в другом. Пьер Самюэль дю Пон, персональный секретарь самого министра Тюрго, имеющий право вскрывать его переписку, был самой сладкой добычей для дедушки, даже, пожалуй, куда более желанной, чем граф д’Амерваль.

На Пьера Самюэля надавили, и тот послушно водрузил на себя пожизненное ярмо. Сын получал его имя и жил с ним.

Имя матери придумывали все втроем и сошлись на Николь Шарлотте Марии-Луизе ле Ди де Ренкур. Вроде была у короля такая любовница.

— Вот с этих пор я своему сыну Элевтеру никто. — Мари-Анна вздохнула и вылила на Анжелику ковш чистой воды.

Девчонка думала. Теперь ей определенно уже не казалось, что она самая несчастная на свете.

— И ваш сын вырос без матери?

— Да, — подтвердила Мария-Анна. — Ему сообщили, что я его мать, довольно поздно, когда я стала достаточно взрослой, чтобы настоять на этом.

Анжелика покачала головой и спросила:

— А как к этому относится ваш муж? В смысле, Антуан Лоран?..

— Правильно относится.

Они с Антуаном не легли вместе ни разу. Пьер Самюэль, принявший на себя заботы о сыне, начал тут же предъявлять свои права и на его мать, и с ним согласились. Дедушке все еще была нужна информация о переписке министра Тюрго. Ее снова продали. А потом она в Пьера Самюэля влюбилась на долгие полтора десятка лет. Ни на кого больше смотреть не могла.

Ну а формальный муж… он был влюблен в науку. Когда становилось невтерпеж, Антуан быстро ехал в бордель и еще скорее возвращался к той, которую любил по-настоящему, — к колдовской алхимии порошков и кислот.

Лет десять назад у него определенно появилась какая-то постоянная пассия. Мария-Анна, помогавшая супругу во всем, видела изменившиеся расходы и новый распорядок дня. Но кто?.. Она не задавала вопросов ему, а он — ей.

— Но зачем это нужно Антуану Лорану? — Девчонка уже выбиралась из бочки.

— Деньги. — Мария-Анна подала ей полотенце. — Мой отец взял его в долю, и Антуан может оплачивать даже самые смелые свои эксперименты.

Анжелика Беро старательно вытерлась, всем видом показывая, что готова слушать и слушать. Но Мария-Анна видела: девчонка валится с ног.

— Сейчас марш в постель, а завтра я приглашу парикмахера.

Аббат отслеживал ситуацию с Анжеликой Беро каждый день. Однако даже Охотник так и не был уверен в том, что дочка Амбруаза прибыла в Париж. В свете об Анжелике не знали ничего. Ее жених Адриан Матье так и продолжал жить в том же стремительном темпе парижского спекулянта средней руки.

За домом и маршрутами Матье установили круглосуточное наблюдение, но не было никаких намеков на появление девчонки. Адриан, как белка в колесе, вращался меж зерновым рынком и спекуляциями селитрой. Все его контакты были строго очерчены этим кругом. С утра он сбывал очередную, только что прибывшую партию южного полновесного зерна, а затем ехал в арсенал и к Антуану Лавуазье — бывшему откупщику, человеку с обширными связями в пороховом деле.

— Ты проверил, что он делает у Лавуазье? — спросил Аббат у Охотника, едва такая информация появилась.

— Проверил, — подтвердил тот. — Обычный подкуп. Люди в арсенале осторожны и напрямую бонусов не берут. Так что Матье оставляет у Лавуазье деньги после каждой сделки с селитрой.

«Переписка, — перебрав несколько вариантов, подумал Аббат. — Пожалуй, сейчас это главное».

Так называемые черные кабинеты, в которых перлюстрировалась почта практически всех граждан, знающих грамоту, так и оставались ключевым местом, вне зависимости от того, в руки какой политической группировки они переходили. Впрочем, люди Аббата были во всех группировках. Потому он был единственным, кто знал действительно все.

Сейчас, после создания комитета общественной безопасности, дело еще более упрощалось. Дантон, уже доказавший свою полезность на посту министра внутренних дел, был самой лучшей фигурой для такого поста.

— Что в черных кабинетах? Ты оставил им данные?

Охотник кивнул.

— Да, оставил. Писем в адрес Матье или других, содержащих жалобы на испанскую инквизицию, нет.

Аббат недовольно покачал головой, отправил Охотника работать и подошел к карте. Игра уже перешла в следующую фазу. Нашлись люди, которые наконец-то убедили императрицу Екатерину в том, что дело серьезное и можно опоздать. Ее войска уже начали перемещаться на запад. В перспективе Европа красиво делилась на две части — восточную, под контролем Москвы, и западную — подчиняющуюся Парижу.

Аббат усмехнулся. Пруссаки так напугались, что даже начали отступать. Никто не хотел получить удар в спину, с востока. Крупнейшие транспортные узлы — Майнц, Лонгви, Франкфурт-на-Майне, вся Бельгия — теперь были обречены перейти в новые руки.

К оккупации было готово все. Там, куда ступала нога французского солдата, феодальные пережитки объявлялись вне закона. Все имущество старой власти, сброшенной с пьедестала, переходило в руки республики.

Аббат скрипнул зубами. Игра двигалась точно так, как и надо, но ему остро недоставало последнего, самого главного козыря.

— Где ты, Анжелика Беро?

Адриану разрешили увидеться с Анжеликой Беро лишь спустя две недели. Они сидели за одним столом, все четверо — Антуан, Мария-Анна, Адриан и Анжелика. Но разговор не клеился. Вообще.

Адриан опасался говорить об инквизиции. В общих чертах он знал кое-что со слов мадам Лавуазье и видел в Испании сам. Будить старое — зачем? Узнать что-то новое — опять-таки для чего?

Ему сложно было рассказать, чем он занимался. При этом немедленно выяснится крайне неприятная вещь. Все то время, пока Анжелика, спасая себя, добиралась до Парижа то пешком, то в какой-то цыганской кибитке, набитой вшивыми, дурно пахнущими мародерами, он думал только о коммерции и совершенно не интересовался ее судьбой.

Он не мог задать ей даже пустяшного вопроса о планах на будущее. У бесприданницы, выросшей за тысячи миль от Парижа, в совершенно ином окружении, и теперь лишенной всего, не могло быть планов на будущее. Только замужество, обговоренное их отцами. Брак с ним.

Когда Адриан заговаривал о женитьбе, его новые знакомцы — кладовщики, спекулянты и финансисты — дружно принимались хохотать.

— Зачем? Ты посмотри, вся страна только и делает, что разводится! Что хорошего в браке?!

Адриану нечего было ответить. Он не знал, что в этом хорошего.

— Я хотела бы кое-что прояснить, — дрогнувшим голосом произнесла Анжелика.

Адриану было трудно даже посмотреть на нее.

— Простите, мадемуазель Беро. — Он покачал головой. — Но мне кажется, что у нас нет выбора. Буду честен, меня это не радует. Но я не вижу иного выхода. Мы с вами должны сделать то, о чем договорились наши отцы.

Наступила тишина. Антуан и Мария-Анна Лавуазье, прекрасно понимающие, что происходит, скорбно переглянулись.

— Вы уверены? — еле слышно осведомилась Анжелика.

— Да, — кивнул Адриан. — Мы живем среди людей. Они помнят, что мой отец рассчитывал на ваше приданое. Все рано или поздно узнают, что вы утратили эти средства на пути ко мне. Верно?

— Да, — совсем тихо, почти шепотом согласилась Анжелика.

— Люди не ведают, насколько вы и я противились этому браку. Они увидят лишь одно: обанкротившегося Аристида Матье, думавшего поправить дело с помощью ваших денег, и бесстыжего Адриана Матье, нарушившего слово, едва у него появилась такая возможность.

Тишина стояла могильная.

— Ваше положение, Анжелика, не лучше, особенно сейчас, когда женщины штурмуют дворцы и сами подают на развод. Я могу дать вам денег — более чем достаточно для молодой, имеющей вкус к жизни парижанки. Но вам нельзя их взять. — Адриан вздохнул и продолжил: — Но даже если вы не возьмете у нас ни сантима, это не решит ничего. Вам, учитывая все, что уже произошло, тут же налепят пожизненный титул абсолютной неудачницы, а мне — человека без чести. Я даже не знаю, что хуже.

Губы Анжелика затряслись, но Адриан обязан был сказать все.

— Ни вы, ни я не виновны ни в чем. Но нам никогда не отмыться. Я предлагаю заключить брак. — Молодой человек окинул взором всех присутствующих.

Антуан и Мария-Анна Лавуазье смотрели в пол, а Анжелика — полными слез глазами — в пустоту. Ему стало не по себе.

— Разводы разрешены декретом от двадцатого сентября, — торопливо, как-то по-мальчишески выпалил он. — Это теперь даже модно. Через полгода вы получите причитающуюся вам супружескую долю, и мы расстанемся.

Тишина в воздухе висела по-прежнему.

Адриан сделал над собой усилие, всем корпусом развернулся к девушке и спросил:

— Вы согласны?

Анжелика густо покраснела, опустила голову и ответила:

— Да.

Он ее ненавидел, как и она его. Но вариантов не было ни у него, ни у нее.

Свобода выбора появлялась только у тех вольнодумцев, которые готовы были сбросить со счетов так называемое общественное мнение. Но весь опыт жизни на Мартинике ясно говорил Анжелике, что оно-то и представляет собой самую большую опасность.

Едва мсье Кастена объявил сына от черной женщины своим, как его перестали приглашать в гости. Еще через полгода он был вынужден уехать с острова вместе со всей семьей. Их просто выдавили оттуда. Общество везде обязывало своих членов соблюдать некий неписаный свод правил. Так было и на Мартинике, и в Париже.

— Адриан, Анжелика! — подала голос Мария-Анна. — Я должна вас обоих предупредить: в моем доме небезопасно.

— Мария-Анна!.. — попытался остановить ее муж, но она оборвала его жестом, не терпящим возражений, и заявила:

— Молчи, Антуан, сейчас не время для церемоний. Ты и сам знаешь, с тех пор как выпустили из тюрьмы Годо, комиссары конвента могут объявиться здесь в самый неожиданный момент.

— Не беспокойтесь, мадам Лавуазье. — Адриан поднялся с кресла. — Я уже снял квартиру в центре и не вижу никаких препятствий к переезду туда Анжелики.

— Чем раньше, тем лучше, — подхватила мадам Лавуазье. — Я прикажу, чтобы немедленно собрали багаж.

Анжелика сидела как раздавленная. Ее уже ни о чем не спрашивали. Она даже подумала, что, наверное, точно так же жизнь обошлась с мадам Лавуазье, когда той было неполных тринадцать лет. Старшие все решали сами.

Но возразить было нечего.

Потом они буквально за полчаса добрались до квартиры, снятой специально для нее. Анжелика поднялась по шлифованным каменным ступенькам и вежливо кивнула швейцару, услужливо открывшему дверь. Потом она показала заметавшейся гувернантке, куда поставить багаж, собранный для нее мадам Лавуазье, и впервые мысленно примерила чужую фамилию на себя.

«Мадам Матье». — Нет, это звучало ужасно.

Адриан повел ее по комнатам, знакомя с обстановкой, а заодно, видимо, и с тем достатком, который будет ей принадлежать после развода, но Анжелика так и не сумела остановиться.

«Мадам Матье, мадам Матье, мадам Матье».

Она решительно не могла привыкнуть к этому чудовищному насилию над языком и смыслом происходящего.

— Нравится? — с плохо скрываемой ревностью и нотками раздражения поинтересовался Адриан.

Он хотел, чтобы она оценила результат его заботы, и уже знал, что этого не будет.

«Вот так они все и живут», — поняла Анжелика.

— Нет.

Жених насупился, а Анжелика вдруг почувствовала, что ей здесь не хватает воздуха.

— Я хочу в свет.

Брови Адриана удивленно поползли вверх.

— Так это…

— Кто во Франции первая дама? — поинтересовалась Анжелика. — Или у вас больше нет таковой?

— Мадам Ролан, — после небольшой заминки сказал жених и пожал плечами.

— Значит, вези меня к мадам Ролан, — потребовала Анжелика.

Ее здесь не устраивало абсолютно все. Она вовсе не была неблагодарной. Просто сама эта обязанность быть признательной и бесила ее больше всего. Кусок хлеба, протянутый в кибитке грязной рукой, не злил девушку, а этот дом сводил ее с ума.

«Другим заплачено», — подумала она, и эта мысль завела ее окончательно.

— Ну что, повезешь?

Адриан Матье, пытаясь сохранять независимость, с показным равнодушием хмыкнул и заявил:

— Поехали.

Охотник получил сведения о том, что Адриан Матье впервые отклонился от обычного маршрута, буквально через полчаса. В записке, доставленной посыльным, было указано все: маршрут, адрес и даже время прибытия в дом, не занесенный в сыскные списки. С Адрианом была девушка и какой-то багаж.

Девушка сама по себе не значила ничего. В Париже их много. Не важен был и дом сам по себе. Охотник знал, что спекулянты часто живут на самой грани закона, так что никому неизвестная, заранее снятая квартира — скорее норма, чем неожиданность. Но вот багаж…

«Нет, рано!» — решил он.

Да, можно было нагрянуть, досмотреть и допросить, даже с жандармерией и комиссарами конвента в качестве свиты. Но в девяти случаях из десяти это привело бы к провалу. Испуганный поднадзорный просто залег бы на дно и порвал все опасные контакты. Следовало просто расширить наблюдение. Если Охотник и наносил удар, то только один раз, первый и последний.

Анжелику трясло. Беды, пережитые ею на долгом пути от Короньи до Парижа, казалось, лишили девушку последних остатков самолюбия. Люди утрачивали жизни за деревянную статую на судне, за одно лишнее слово. Да и вообще в тех краях человеческое самолюбие было слишком дорогостоящей собственностью, почти никому не по карману.

Две недели тяжких размышлений в доме у мадам Лавуазье лишь закрепили новую картину мира. Анжелика вроде как оставалась самой собой — симпатичной, неглупой, выросшей в достатке девушкой. Но в перспективе она могла быть только вещью, личной игрушкой Адриана Матье, любящего сигары, попойки и катавшего шлюх по Сене. Неважно, в какие слова будет обернут этот чудовищный договор купли-продажи.

И вдруг переменилось все. Договор состоялся, но оказался совсем иным. Адриан вручил ей дом, обещал оформить брак, гарантировал свободу развода. Теперь он вез ее в свет, тот самый, ради которого она и пошла на все это.

И все-таки мечта, прекрасная, обещавшая ей целый мир, в которой любовники, настигнутые на полпути к пиратскому кораблю, обращаются в две скалы, была попрана. Погоня осталась далеко позади. Вместо превращения во что-то вечное и прекрасное ее ждала обычная торговая шхуна, присланная по контракту.

Экипаж остановился, к карете метнулся лакей. Он откинул ступеньку и ловко поймал медяк, лихо брошенный Адрианом. Затем были долгие пологие ступени и огромная зала, сияющая золотом.

— Позвольте представить, моя невеста Анжелика Беро. — Адриан подвел ее к не слишком красивой даме в годах, и девушка тут же утонула в этом изобилии невиданных кружев, изысканных слов и красноречивых взглядов.

Уже через пять минут, под руку с одной из законодательниц высокой парижской моды, она переходила от дивана к дивану, слушала, отвечала, подавала редкие реплики. К ночи количество вина, выпитого дамами, превысило все разумные пределы.

Тогда-то ей и задали главный и, как оказалось, не вполне невинный вопрос:

— Где вы остановились в Париже, мадемуазель Беро?

Анжелика задумчиво подняла брови. Она не знала своего нового адреса.

— Я не могу сказать, где это. Рядом, совсем неподалеку.

Дамы рассмеялись.

— Вы купили квартиру, не глядя на адрес?

— Ее Адриан снял, — отмахнулась Анжелика. — Мой жених.

Дамы переглянулись.

— Неужели Адриан обещал вам, что женится?

— Как непохоже на него.

— Ах, как узнаваемо! Обещает девушке жениться, снимает для нее недорогую квартирку и тут же хвастает перед светом очередной добычей.

Анжелика хлопнула глазами. Ее откровенно втаптывали в грязь. Она не знала, что ответить. Силы были заведомо неравны.

— Простите, мне пора, — сухо попрощалась она.

— Куда же вы?

— Мне надо найти подругу, — бросила девушка и назвала единственное имя, какое помнила: — Терезию Кабаррюс.

Дамы рассмеялись.

— Терезия де Фонтене уехала из Парижа.

— А что ей здесь делать? Члены конвента для нее — пройденный этап.

— Но если вам нужен совет насчет Адриана, то обращайтесь именно к ней.

— Такая подруга просто обязана вам помочь.

— Особенно в таком деле.

В ушах у Анжелика зазвенело. Она развернулась, быстро двинулась к выходу, сбежала по нескончаемым ступенькам, забралась в мгновенно подъехавший экипаж Адриана Матье и только здесь горько расплакалась.

Сначала Охотнику доложили, что Адриан Матье выехал из дома с той самой девушкой, затем — что он прибыл с ней в салон мадам Ролан. А потом пришла третья записка. Агент, лакей мадам Ролан, еще не знал имени девушки, но уже слышал, что она невеста Адриана Матье.

Вот оно!

Охотник сосредоточился. Девушка как таковая была бесполезна. Ему следовало узнать, где находилось то, что нужно Аббату.

В квартире? Не обязательно. Амбруаз Беро мог просто сказать дочери, где это лежит. Нужен был допрос без присутствия жениха. Охотник поджал губы. Он еще не знал, какого рода отношения связывают Анжелику и Адриана, а разлучить их следовало тихо и быстро — прямо сейчас.

«Придется ехать в салон мадам Ролан», — решил он.

Риск случайно встретиться с Адрианом существовал, но и ставки были высоки.

Прибыв домой, если можно назвать так то, что она сегодня увидела в первый раз, Анжелика взбежала на второй этаж, схватила подсвечник и кинулась к багажу, собранному для нее мадам Лавуазье, но так и не распакованному. Она понятия не имела, что станет делать, но находиться здесь в таком положении было нестерпимо больно.

«Как угодно, но только не так!» — решила девушка.

Она вывернула прямо на пол вещи, подаренные ей, чтобы понять, чем в действительности владеет — честно, без этих грязных сделок, и замерла. Посреди тряпок чернел маленький потрепанный томик Библии. Да, тот самый, который болтался в кармане ее балахона, прямо под грудью, всю дорогу до Парижа. Его сунул ей отец Жан, когда озвучивал последнюю волю ее отца. Эту Библию держал в руках распухший, неузнаваемый человек в отцовской одежде.

Девушка поняла, что мадам Лавуазье нашла Библию во вшивом балахоне, приготовленном к сожжению в печи, и сунула ее в багаж. Она подняла единственный, оставшийся от прежней жизни предмет, прижала книгу к груди, и ее охватил стыд. Умирающий отец завещал ей чтить Писание, а она даже ни разу не открыла его. Нет, она их уважала по-своему, но прочесть Библию целиком ей так ни разу и не удалось. На это у Анжелики не хватало ни сил, ни терпения.

— Прости, папа.

Анжелика зажмурила глаза. Она хотела получить совет от отца или от Бога. Девушка открыла книгу где-то посредине и ткнула пальцем. Стих, выбранный случайно, исключительно Божьей волей, мог подсказать ей, что делать.

Анжелика осторожно открыла глаза и замерла. Это был вексель на предъявителя. Палец указывал прямо на сумму — 2.176.782.336 ливров.

Анжелика растерянно моргнула, недоуменно тряхнула головой и стремительно пролистала страницы. Под обложкой Библии скрывались ценные бумаги. Каждая стоила в тысячи раз больше, чем вся их плантация на Мартинике.

— Бог мой, папа, это что?

Адриану довольно быстро сообщили, что его невеста уехала.

— По-моему, ей чего-то наговорили. — Не слишком близкий, но все-таки хороший знакомый их семьи сокрушенно цокнул языком.

Адриан ругнулся, выбежал из салона и жестом подозвал свободный экипаж. Он сунул извозчику пару ливров и стремительно прибыл в дом, снятый для Анжелики. Молодой человек взбежал на второй этаж и сразу увидел, что дело плохо. Багажа, тщательно собранного для невесты семьей Лавуазье, по сути, простейшего приданого, на месте не было.

— Где мадемуазель? — Он повернулся к испуганно вздрогнувшей гувернантке и понял, что невольно перешел на крик. — Извини. Где она?

— Сказала, что съезжает.

— Куда?!

Гувернантка сжалась. Она очень дорожила этой работой, с которой ей необыкновенно повезло.

— Простите меня, мсье. Мадемуазель этого не сказала.

Адриан вспомнил, что не видел своего экипажа у парадного, прикусил губу и спросил:

— Она уехала в моем экипаже?

— Нет, мсье. — Гувернантка, готовая расплакаться, шмыгнула носом. — Экипаж она сразу отослала к салону мадам Ролан — для вас. А сама ушла пешком.

— Пешком? — изумился Адриан. — И куда же она пошла?

— Туда. — Гувернантка ткнула пальцем.

Адриан стремительно подошел к окну и отдернул штору. Там, на фоне чернеющего колодца внутреннего двора, виднелось яркое светлое пятно — проход на соседнюю улицу.

— Но почему?

Гувернантка виновато опустила голову и сказала:

— Простите меня, мсье, но мне кажется, что она боялась случайно встретиться с вами. Мадмуазель оставила вам записку.

— Где?!

— Да вот же, на столе.

Он схватил бумажный квадратик и поднес к подсвечнику.

«Спасибо. Простите, но я так не могу».

Адриан сокрушенно хлопнул себя по лбу.

«Я последний дурак!»

Пожалуй, предлагая ей этот единственно разумный выход, он следовал той же схеме, по которой работал с прожженными армейскими интендантами. Адриан объяснил ей суть ситуации, упомянул о степени риска и возможном бонусе в случае успеха. Ей просто нечего было возразить на эти железные доводы. Но стоило ему на мгновение выпустить ее из-под контроля, и Анжелика поступила так, как повелел ей ее женский бог.

Охотник злился — впервые за много лет. Согласившись принять под руководство агентуру Аббата, он был вынужден поменять привычную тактику и теперь проигрывал на каждом этапе. Агенты работали отлично, они изумительно быстро и точно сообщали ему обо всем, что происходит, но шли вслед за событиями, а потому просто опаздывали. Каждый раз!

Когда эти люди доложили ему, что невеста Адриана Матье найдена, она уже покинула салон мадам Ролан. Потом они доложили, что Анжелика покинула салон, а она уже бежала и из дома. Когда Охотник узнал об этом, ее уже и след простыл.

Сбил агентов с толку и экипаж Адриана, отосланный девчонкой обратно в салон. Они должны были блокировать дом со всех сторон, но вместо этого потратили драгоценные силы на слежку за экипажем, который оказался пустым.

Там, за шторкой окна на втором этаже, ясно виднелись две тени: Адриана Матье и его гувернантки. Адриан в бешенстве размахивал руками, гувернантка оправдывалась. Все указывало на то, что жених и понятия не имеет, куда направилась его невеста.

Лелея беспочвенные надежды возвратить хоть что-то из прошлого, Анжелика могла попытаться вернуться на Мартинику. На этом пути разыскать ее было довольно просто.

А если не на Мартинику, то Анжелика могла оказаться где угодно.

Аббат едва удержался. Желание застрелить Охотника прямо сейчас и здесь, в кабинете, было нестерпимым. Однако он выслушал его до конца и признал, что во всем виноват сам. Охотник и впрямь имел собственный почерк работы. Его манеру не следовало смешивать с обычным сыском. Варенье и луковый суп сочетать, конечно, можно, однако результат будет именно таким.

Аббат кивнул, разрешил Охотнику действовать самостоятельно и назначил руководить агентами нормального человека, бывшего офицера жандармерии. Портрет Анжелики Беро, набросанный со слов лакея мадам Ролан, у них был, остальное — вопрос времени. То, чем предположительно обладала Анжелика, не могло не всплыть.

Тем временем революция вошла в следующую фазу. Уже в конце октября правительство было вынуждено вбросить очередную порцию ассигнатов — четыреста миллионов, а в конце ноября — еще шестьсот. Армии остро не хватало ресурсов.

Ясно, что долг правительства перед гражданами вырос, но дело того стоило. Дюмурье вошел в Бельгию, и вскоре устье голландской реки Шельда стало французским. Новая революционная армия, полная простонародья, училась побеждать.

Победы французской армии — это вообще было самое важное на сегодняшний момент. Депутаты, почти каждый из которых имел с войны какой-то барыш на поставках или на скупке аннексированного добра, вошли во вкус и открыто объявили, что Франция предоставит братскую помощь каждому народу, который пожелает восстановить свою свободу.

К 19 ноября созрел и декрет о содействии пропаганде войны. Французские революционеры рекомендовали народам Европы уничтожить старые режимы, отменить феодальные права и отобрать у церкви все ее имущество. Комиссары уже готовились принять руководство над братскими землями, конфисковать все, что было закуплено по феодальным правилам. Они стремились хоть сколько-нибудь поддержать бумажные ассигнаты Франции церковным золотом освобожденных стран. Министр финансов Камбон объявил об этом бельгийским патриотам прямым текстом.

Вопрос был не пустой. Нищая, голодная провинция бунтовала. Восстал Тур, требующий от конвента умерить налоговые аппетиты, хлебные бунты потрясали Бос и Шартр. Было похоже на то, что вскоре вся Франция скажет «Хватит!».

Это было именно то, что надо. Буржуа, измерявшие все деньгами, не видели выхода из назревающего тупика. Его перекрывал Аббат. Его люди энергично и уже довольно давно сеяли идеи о твердой цене хотя бы на самые основные продукты. 19 ноября, синхронно с декретом о содействии войне, выборщики Сены и Уазы подали петицию об установлении твердой цены на хлеб.

Аббат улыбнулся. В конвенте так никто и не понял, что произошло. Там начался новый этап революционного брожения. Депутаты обсуждали, имеют ли они право судить короля. Вопрос был нешуточный. Людовик уже ничем не управлял. За это время депутаты порядком наворовали. В идеале следовало обвинить бывшего самодержца во всех, даже текущих финансовых провалах и как можно быстрее казнить его.

Между тем ключевым вопросом современности была вовсе не судьба короля и даже не ликвидация монархии как таковой, а твердые цены. Потому что лишь они действительно уравнивали всех, были последним этапом процесса перетирания французов в однородную массу, не крупнее мучной пылинки.

Первым делом Адриан опросил всех до единого извозчиков, работавших в этом районе Парижа. Оказалось, что никто из них девушки с вещами никуда не подвозил! Тогда Адриан обошел все пристани Сены, выяснил, кто из лодочников работал в ту ночь, и опросил каждого. Пусто!..

«Утопилась?» — грешным делом подумал Адриан и поежился.

Ему доводилось опознавать утопленницу. Очень давно, когда он был самым юным членом клуба. Эти воспоминания были весьма неприятными.

Он даже обратился в жандармерию и щедро — из рук в руки — оплатил офицеру все урочные и внеурочные действия агентов. Жандармерия действительно провела колоссальную работу, но не нашла никаких следов девчонки.

Тогда Адриан развел руками, решительно преодолел жгучий стыд, совершенно неуместный в такой ситуации, и принялся за работу. Внезапная пропажа его невесты, едва представленной свету, стала тем самым фактом, которым тыкали ему в лицо все знакомые и незнакомые. Он был сыт по горло и кошмаром всеобщего порицания, и всем этим бесконечным сюрпризом по имени Анжелика Беро.

А коммерция тем временем обрела новые, доселе невиданные черты. Адриан, читающий каждую продажную газетенку Парижа и уже имеющий массу собственных агентов, видел мир совсем не таким, каким его пытались представить пламенные революционеры. С огромным вниманием он изучил петицию выборщиков Сены и Уазы об установлении твердых цен. Именно в этом департаменте работали крупнейшие спекулянты, пропускавшие через свои руки добро, аннексированное в Бельгии и Северной Пруссии.

Что бы ни говорил с трибуны Бурдон, «бешеный» депутат от Уазы, за каждым его словом явственно ощущались деньги. Причем очень большие.

Адриан уже отлично понимал разницу между честной коммерцией и аферой. Он хотел быть готовым к любому повороту событий. Но когда 29 ноября делегаты коммуны обвинили торговые дома, банки и патриотические кассы в заговоре с роялистами и в желании привести народ к деспотизму и голоду, молодой человек поначалу растерялся. Да, среди финансистов было полно мошенников, но он всей своей шкурой прирожденного спекулянта чувствовал, что дело не в них.

Тем временем газеты уже взахлеб кричали о праве народа на расправу над кровавым тираном из Тюильри, о повсеместном предательстве, о неблагодарных бельгийцах, требующих независимости от освободившей их Франции, о голодающих детях. Они напоминали о мадемуазель Гильотине, давно уже ждущей всех спекулянтов зерном.

«Зерно, — подумал Адриан. — Нет, не может быть! Сезон-то ушел. Да и выгребли они все давно!»

Потом он краем уха услышал, что армию начали массово покидать добровольцы, утратившие иллюзии, в то время как членам конвента, вошедшим во вкус, уже требовалось не менее полумиллиона солдат. Подчиняясь скорее интуиции, чем расчету, Адриан начал выводить деньги из оборота.

Пожалуй, это была самая грандиозная афера, какую он только мог представить. Банкиры по собственному опыту знали, что такое народный гнев, направляемый коммунами. Они по достоинству оценили угрозу установления твердых цен и приспустили ставки.

Конвент развернул бешеную кампанию против аристократов и феодалов. Коммерсанты, живущие на только что присоединенных землях, видели это и испугались. Никто не хотел держать на складах то, что можно объявить реквизированным и крайне необходимым французской армии. Прежде всего зерно. Цены на него упали повсеместно.

Это была сказка. 8 декабря власть, только что пугавшая спекулянтов твердыми ценами, резко передумала и приняла решение о свободной торговле мукой и зерном. Уже 14 декабря правительство вбросило еще 300 миллионов ливров — скупай сколько влезет! Драка за распределение денег меж департаментами была жуткая. Заработать на резком колебании цен хотели все.

Адриана это не касалось. Свободные деньги у него были. Он, насвистывая, вложил в зерно все, до последнего сантима.

Теперь, когда ему оставалось только ждать, начался настоящий ужас. Адриан, плотно вошедший в сумасшедший ритм жизни спекулянта средней руки, не знал, куда себя деть. Он пришел в клуб, и уже через пять минут ему стало скучно.

Приятели пригласили его принять участие в «травле медведя», но Адриан лишь горько усмехнулся. Он этим занимался и так — прямо с утра, едва начинал просматривать биржевые сводки. Риск, азарт и расчет уже давно перестали быть для него редким развлечением, он этим жил. Но хуже всего было то, что молодой человек стал думать об Анжелике.

Эта девушка выкинула финт, к которому он готов не был. Адриан был наслышан о жадности и расчетливости женщин, точно знал, что более всего они боятся внезапной отмены свадьбы, и теперь ткнулся лицом в то, чего объяснить не мог. Это было больно.

Анжелика поняла, что натворила, как только вышла за пределы уютного, благопристойного квартала, подобранного для нее Адрианом. Этот ночной Париж не полыхал огнями салона мадам Ролан. Повсюду шныряли мальчишки с глазами прожженных воров. На каждом углу стояли сутенеры, предлагающие услуги своих девиц вчерашним фронтовикам, шумным, нетрезвым, сорящим деньгами. Ее хватали за руки и за плечи. Воришки почти сразу разрезали узел, в который она упаковала приданое от мадам Лавуазье, но вернуться было немыслимо.

Она пробродила так всю ночь, а когда под утро вышла на маленькую рыночную площадь у Сены, ее окликнули:

— Анжелика! Это ты?!

Она повыше подбросила узел, сползающий с плеча, и медленно повернулась. Это была девушка из кибитки.

— Это же я, Луиза!

Анжелика помнила ее совсем другой. Теперь на Луизе было нарядное платье с хорошими кружевами и премиленький шелковый чепчик, а сама она стояла под матерчатым навесом длинного торгового ряда.

— Какая ты нарядная, Луиза!

Девушка засмеялась и обняла ее.

— Это я-то?! Не смейся. Обычные тряпки из Франкфурта. — Она отстранилась и оглядела Анжелику. — А вот ты одета хорошо. Сразу видно дорогое платье. На каком рынке купила?

Анжелика пожала плечами. Она не знала, где мадам Лавуазье взяла это платье.

Луиза прищурилась.

— Что-то я не пойму. Ты нашла своих? И почему с узлом? Садись рядышком, прямо здесь, на вещи, рассказывай.

Анжелика огляделась, вздохнула, с облегчением присела и сказала:

— Нашла.

— А жениха?

Анжелика кивнула, Луиза погрустнела и спросила:

— Что-то не заладилось? На тебе лица нет.

— Не заладилось, — подтвердила Анжелика. — Не смогла я.

Луиза досадливо цокнула языком и вдруг повеселела.

— Может, оно и к лучшему. Тогда, может, к нам? Торговать? А то вещей из Пруссии везут полно, и я совсем не управляюсь! Жить можешь со мной, а плату за комнату — пополам. У нас все честно!

Вообще-то, Анжелика так устала, что хотела сейчас лишь одного: чтобы ее не трогали. Просто сидеть, смотреть на Сену и дышать. Но идти было некуда, а ценные бумаги отца, подшитые в корешок старой Библии, не казались ей реальностью.

Анжелика, уже чувствуя, что согласится, пожала плечами и спросила:

— А что надо делать?

— Я расскажу! — обрадовалась девушка. — Тут все просто! Я тебе растолкую.

Как оказалось, товарки отправили Луизу в Париж с первой же партией барахла, взятого у пруссаков. Тряпки были дрянные, а самые лучшие, как нарочно, были порезаны, пробиты штыками, испачканы кровью. Луиза ночами стирала да штопала, а днем продавала.

Зато сейчас пошли совсем другие вещи! То серебряный сервиз, — Луиза знала теперь и такое слово! — то старинный золотой перстень, снятый безвестным гвардейцем с пальца самого герцога Брауншвейгского.

Сейчас Луиза и впрямь не управлялась. Война за освобождение всех народов Европы, которую вела республика, все ширилась. Парижские рынки на глазах разбухали от новых, никогда прежде не виданных товаров.

Луиза не раз передавала на фронт просьбы, чтоб прислали ей в помощь хоть кого-нибудь. Но война — работа трудная, каждодневная. Ей все время отвечали одно и то же. Мол, найди себе помощницу сама.

— Так что, пойдешь?

И Анжелика согласилась.

День за днем, прячась от промозглого ноябрьского, а затем и декабрьского тумана в прусские меховые шубки, они призывали парижан совершить самую выгодную в их жизни покупку. Граждане могли за бесценок ухватить отличный казан, который в Гамбурге стоит целых шестнадцать ливров, или совсем уж по смешной цене взять то, чему позавидует и Манон Ролан, — хрустальный набор для индийских приправ.

К вечеру прохожие исчезали в сером тумане. Тогда девушки принимались оплачивать из выручки все, что должны. Деньги уходили хозяину рынка, посыльному от гильдии воров, мсье жандарму, налоговому сборщику местной маленькой, но чрезвычайно влиятельной коммуны и владельцам тележек, возящим товар от рынка до склада и обратно.

Все-таки работали они с выгодой. Анжелика, в общем-то и не державшая ассигнаций в руках, поскольку на Мартинике для нее все было оплачено, оставалась довольна. Она хорошо питалась, сама платила за койку в светлой мансарде с окнами на Сену. У нее даже что-то копилось. Уже на второй месяц набралось целых двадцать шесть ливров. Тогда осторожная Луиза уговорила ее не рисковать и доверить ассигнаты надежной патриотической кассе.

Когда Луиза уходила к своему парню и Анжелика оставалась одна, она доставала из узла черный томик и принималась считать, сколько же здесь денег. Каждый раз у нее выходило по-разному. В какой-то момент девушка переставала верить в реальность таких цифр. Бумаг было немного, но ни одной, мерявшейся меньше, чем какими-то невероятными миллионами, она так и не нашла.

Иногда Анжелика мечтала о том, как придет в банк или предъявит одну такую бумагу — самую маленькую — векселедателю, но ей почти сразу становилось страшно. И еще девушке почему-то все время казалось, что от этих красивых тисненых бумаг, всего-то чуть больше суток находившихся в стенах инквизиции, так до сих пор и веет чем-то, прихваченным оттуда — то ли ужасом, то ли смертью.

Мария-Анна узнала о пропаже Анжелики Беро в числе первых. Адриан Матье, мечущийся по всему Парижу, посетил сразу после ее исчезновения. Но, как ни странно, никаких особых чувств это неожиданное событие у нее не вызвало. Да, девчонка была совершенно не готова к самостоятельной жизни, но представить, что она попала в беду и молит о помощи всех встречных-поперечных, у мадам Лавуазье не получалось.

А вот Антуан ее тревожил. Муж стал читать газеты и не начинал опыты, пока не выяснял все, что ему было нужно. Но Мария-Анна так и не поняла, что именно он там искал.

Пресса обсуждала начавшийся суд над Людовиком, 167 актов обвинения, слабую попытку испанской короны обменять жизнь родственника на деньги, решение конвента отправлять на гильотину всех, кто предлагает разорвать единство республики. Франция, разбухшая за счет чужих земель, уже не могла без них обойтись. Госпожа Война требовала все новых и новых ресурсов.

Лишь 30 декабря 1792 года Мария-Анна поняла, чего ждет муж. Их дом внезапно посетил комиссар одного из комитетов конвента. Они закрылись в лаборатории. Комиссар вышел оттуда только через четыре часа, красный и злой.

Мария-Анна метнулась к мужу и спросила:

— Чего они хотят?!

Антуан поднял на нее отсутствующий взгляд и ответил:

— Моего возвращения в арсенал.

Сердце Марии-Анны ухнуло вниз. По тому, в каком настроении уходил комиссар, было видно, что муж отказал.

— Зачем ты так, Антуан? Ты что, не понимаешь, что как только начнешь делать им порох, у нас появится надежда?!

— О чем ты говоришь? — Антуан устало вздохнул. — Какая у нас может быть надежда?

Мария-Анна разозлилась.

— Так, рассказывай! Все, от начала до конца.

Антуан горестно хмыкнул и начал говорить, точно выбирая термины, описывая детали просто и лаконично, как он это умел.

Его не собирались принимать в арсенал на прежних условиях, да и говорили с ним вовсе не от имени конвента. С Антуаном беседовал человек из той самой группировки, которая и подмяла под себя арсенал. Этим дельцам требовались его ум и опыт.

Селитра приходила разносортная, сера — грязная. Да и древесный уголь теперь поставляли не те люди, которые заботились о его качестве. Для них важнее всего было отдавать в виде бонусов столько, сколько с них запросят.

По правилам, на каждую партию следовало составлять собственный уникальный рецепт, и вот этого делать не умел никто. Только Антуан Лоран Лавуазье. Но самое главное состояло в том, что у них постоянно чего-то не хватало, а главнокомандующий требовал пороха буквально каждый день.

— Знаешь, что это значит?

Мария-Анна догадывалась.

— Недовложения? — уточнила она.

— Точно, — кивнул муж. — Не пройдет и недели, и я вынужден буду подписывать рецепты с меньшим количеством серы или селитры. А когда грянет скандал, меня выставят роялистом, намеренно делавшим для республики плохой порох.

Мария печально покачала головой. Муж был прав. Такие вещи делались в республике постоянно, на каждом шагу.

— Но это не все. — Антуан глотнул и продолжил: — Они хотят получить акции Ост-Индской компании, те самые, которые записаны на тебя.

Женщина похолодела и спросила:

— А почему они не обратились к отцу? Эти субъекты не знают, кто настоящий хозяин акций?

— Он им отказал.

Мария-Анна замерла. Она хорошо понимала, что если они уже сейчас в нарушение всяких приличий давят на членов семей генеральных откупщиков, то когда дело дойдет до суда, ничего святого для них не будет.

— Постой, — опомнилась она. — Они тебе хоть что-то предложили взамен твоей работы, моих акций?

Антуан покачал головой.

— Ничего. Они не считают нужным покупать, если можно отнять.

Женщина нащупала спинку стула и присела.

— С гиеной нельзя договориться, Мария-Анна. — Антуан покачал головой. — Вот я и не стал.

Он опять был прав. Видит бог, она бы с легкостью обменяла эту правоту на гарантии для себя и всех, кто ей дорог. Но с гиеной договориться нельзя.

На следующий день, 31 декабря 1792 года, бывший министр финансов Клавьер заявил, что республике не хватает как минимум 300–400 миллионов ливров. Он выразил удивление, что ликвидационный комитет генерального откупа все еще не завершил работу. Это была ясно выраженная воля тех, кто стоял за Клавьером, фактически приказ об уничтожении.

Парни начали посматривать на Анжелику с самого первого дня ее появления на рынке, и это было совершенно новое ощущение. На Мартинике за ней всегда стояло состояние ее отца, довольно приличное по тамошним меркам, и это мешало.

Даже те мужчины, которым она определенно нравилась, не могли выкинуть из головы ясной перспективы войти в управление огромной плантацией. Они смотрели на нее, а думали о том, что старому больному Амбруазу Беро осталось совсем чуть-чуть.

Совсем иначе поглядывали на Анжелику солдаты на всем ее пути из Нижних Пиренеев до Парижа. Они видели красивую молодую послушницу, пусть и не давшую монашеского обета, но все-таки практически недоступную. В каждом солдатском взгляде ясно читалось: «Как жаль!»

Здесь было иначе. Да, в ней сразу чувствовали девушку иного круга, но Париж этим нельзя было удивить. Революция сбросила в самый низ многие сотни воспитанных, образованных девиц. Пожалуй, то, что она другая, лишь добавляло парням азарта. В какой-то момент Анжелика вдруг с ужасом осознала, что сколько веревочке ни виться, а когда-нибудь это произойдет. Но ей-то не нравился ни один.

Да, среди них были симпатичные, дерзкие и плечистые. Но стоило такому красавцу открыть рот и начать излагать свое видение мира!.. Нет, ни за что.

А круги все сужались, церемоний становилось все меньше. Даже соседки по рынку стали посматривать на нее с неодобрением. Мол, чего ей еще надо? Что она из себя строит? А она ничего не строила, ее так воспитали: слушать, а не смотреть.

Бастардов от белых отцов на Мартинике было много. Поэтому самый что ни на есть ангелочек мог оказаться не тем, чем казался. Снаружи белый, а откроет рот, и сразу видно, что вырос он в бараке для рабов, в лучшем случае на кухне.

Круги парней все сужались и сужались. Но в середине декабря случилось то, что изменило все.

Луиза как раз получила очередную партию трофеев. На правах старшей она сбросила Анжелике тряпки, которые не любила, а сама начала выкладывать посуду. Понятно, что Анжелика сразу увидела и оценила это фарфоровое блюдо из Мейсена. Почти такое же как-то привезли из Европы отцу. Заметили его и покупатели.

— Сколько? — наконец-то осмелился поинтересоваться один.

— Двести ливров, — машинально ответила Анжелика.

Отцу такое же блюдо привезли за триста, но Мартиника — дорогой остров.

Брови Луизы недоуменно полезли вверх. Но покупатель без возражений вытащил из кошеля двести ливров и ушел, чрезвычайно довольный такой покупкой.

— Ого! — только и смогла произнести Луиза, не в силах поверить, что заработала столько за какие-то мгновения. — А я хотела отдать за пять или шесть. Откуда ты это знаешь?

— Видела такое же. — Анжелика пожала плечами.

С этого дня все изменилось. Торговки прекрасно поняли, что произошло. Теперь они, получив свежую партию барахла из Пруссии или Савойи, немедленно приглашали ее. Анжелика всегда обнаруживала две или три вещи, истинной цены которых эти тетки не знали.

Девушка стала жить оценкой. В считаные дни она заработала около полутысячи ливров — в двадцать раз больше, чем за два месяца с Луизой. А еще через несколько дней торговки предложили ей стать перекупщицей. Эти обычные провинциальные женщины, часто из деревни, не имели на прилавках ничего, что стоило бы дороже десяти ливров. Они просто боялись называть покупателям такие цифры.

Анжелика согласилась. Ровно в тот день, когда она заплатила посыльному от гильдии воров и мсье жандарму и открыла свою собственную палатку, где не было ничего дешевле десяти ливров, местных парней как ветром сдуло. Такое неравенство они признавали.

Там, во внешнем мире, казнили короля, объявляли войны, ждали поступления новых трофеев. Анжелика с рассвета до темноты оценивала, перекупала, выкладывала и тут же продавала. Правильно поставленная цена решала все.

В начале января ей пришлось ходить в патриотическую кассу уже ежедневно. Хранить такую выручку в мансарде стало немыслимо. В середине месяца она, преодолев нешуточное сопротивление, поставила за свой прилавок Луизу. Потом повалили трофеи из Ниццы. Так много, что к февралю неглупая Луиза уже сама занималась оценкой, а за прилавок они поставили новенькую. Анжелика фактически работала только с деньгами.

Понятно, что в патриотической кассе стали ее узнавать, здороваться, улыбаться. Однажды она решилась. Открыла отцовскую книгу, вздохнула и аккуратно оторвала вексель с самым маленьким номиналом. Анжелика сложила его и спрятала за лиф корсета. Через час она уже показывала эту бумагу кассиру, улыбавшемуся ей искренней остальных.

— Бог мой! — только и произнес он. — Где вы это взяли?

— Я хочу снять все свои деньги, — вместо ответа заявила Анжелика и сунула вексель обратно в лиф.

Кассир трясущимися руками выдал ей все, что она скопила, и вдруг сказал:

— Будьте осторожней с этой бумагой, мадемуазель. Не все патриотические кассы хранят тайну клиента.

Анжелика кивнула и стремительно вышла. Реакция многоопытного кассира говорила яснее ясного: вексель подлинный, а значит, его оплатят. Девушка не собиралась задерживаться на рынке ни единого дня.

За полтора месяца ожидания Адриан извелся вконец. Впрочем, зерно, в которое он вложил все свои деньги, стремительно дорожало. Едва конвент объявил, что намерен набрать полумиллионную армию, цены буквально взбесились.

Но Адриан чувствовал, что сбывать зерно рано. Он предполагал, что произойдет вброс бумажных ассигнатов, неважно, под каким предлогом. 1 февраля Франция объявила войну Англии и Голландии. В это же день на рынке появились целых восемьсот миллионов ливров, и он сошел с ума.

Понятно, что провинции, видящие, что еще немного, и простолюдин не сумеет купить и буханки хлеба, забеспокоились. Ясно, что якобинцы немедленно включились в игру и начали массово выдвигать петиции об установлении твердых цен хотя бы на хлеб.

Но Адриан даже не беспокоился. Он давно понял, что эта игра командная. Якобинцы просто отпугивали конкурентов от зернового рынка игроков. Страх был на побегушках у прибыли. Адриан просто ждал наивысшего его уровня. Тогда-то он и получил бы максимальную выгоду.

Когда требование о принудительном ограничении хлебных цен поддержали тридцать из сорока восьми парижских секций всесильной коммуны, с рынка начали уходить самые отчаянные игроки, но Адриан ждал. Пришел день, когда армейские склады наполнились. После этого друг народа Марат резко сменил курс и сказал ровно противоположное тому, что от него ждали: никаких твердых цен!

Когда Адриан вычитал об этом в газете, его разобрал истерический смех. Он знал, что имеет дело с аферистами, но такого бесстыдства не предполагал. Ясно, что едва сам друг народа гарантировал свободу хлебной спекуляции, масса простофиль кинулась брать кредиты и скупать зерно. Вот только его на рынке уже почти не было. Поэтому цены еще раз взлетели на абсолютно безумную высоту. Тогда Адриан продал скупщикам все и сразу, буквально за пару часов.

Однако на этом игра не кончилась. Люди продолжали хватать кредиты. Самое время было отдать вырученные средства банкам и патриотическим кассам на короткий срок и под небольшой, но гарантированный процент. Но уже во второй кассе, которую Адриан посетил, его ждали дурные новости.

Во-первых, этим учреждением руководил мсье Дюбуа, давний недруг отца. А во-вторых…

— Это ведь ваша невеста торгует подержанными тряпками на рынке у Сены? — с добродушной улыбкой поинтересовался мсье Дюбуа.

Кровь бросилась Адриану в лицо.

— Странные у вас шутки.

— Какие уж тут шутки! — Мсье Дюбуа хохотнул. — Я всех своих клиентов знаю. Анжелика Беро, родом с Мартиники, семнадцати лет…

— На каком рынке? — спросил ошалевший Адриан.

Мсье Дюбуа, разумеется, сказал ему — в нарушение всех правил о святости тайны клиента. Рынок был из дешевых, поднявшихся на мелкой мародерской добыче. Это обстоятельство доставляло мсье Дюбуа особенное, утонченное удовольствие.

Через считаные минуты Адриан остановил свой экипаж на рынке.

Спустя еще пять минут мадемуазель Луиза уступила его яростному напору и пробубнила:

— В Нант она поехала.

Адриан охнул. Нант был самым близким к Парижу крупным атлантическим портом. Выходило так, что невеста, отказавшаяся взять у него хоть что-нибудь, три месяца отработала торговкой, чтобы оплатить возвращение на Мартинику. Он, Адриан Матье, в этой ситуации выглядел полным чудовищем. Мсье Дюбуа, вне всякого сомнения, позаботится, чтобы в салоне мадам Ролан все узнали каждую позорную деталь.

— Нет, милая, так не годится! — прорычал Адриан, и без того взвинченный, и взлетел в экипаж. — В Нант!

Он хотел сказать ей все прямо в лицо!

Аббат спешил. Свежий лозунг «Мир хижинам, война дворцам» еще приводил Европу в восторг, но бесконечно это длиться не могло. Вдоль всей границы новой Франции словно грибы росли все новые якобинские клубы. Была успешно присоединена Ницца, ждала своей очереди Швейцария, а в Риме весьма своевременно убили французского посла. Конвент даже озвучил доктрину о естественных границах Франции — разумеется, больших, чем нынешние.

Под этот аккомпанемент Людовика и казнили — быстро и без юридических изысков. Время для этой акции Аббат подбирал очень тщательно. Он знал, что граф Провансальский, живущий в эмиграции, немедленно провозгласит малолетнего сына Людовика королем, а себя — его регентом.

Ясно было, что произойдет дипломатический разрыв с Англией, а Россия и Пруссия спешно займутся польским вопросом. Это и было главным. С гибелью Людовика рушилась масса династических связей Бурбонов, и вся Европа оказывалась перед необходимостью пересматривать договоры. Монархи не могли не делать этого и были обречены потерять время.

Франция не зевала. 25 января 1793 года конвент принял решение об увеличении армии до полумиллиона солдат, а уже 1 февраля была объявлена война Англии и Голландии.

Едва зерно и фураж для армии были закуплены, пришла долгожданная новость об Анжелике Беро. На след этой девицы вышел бывший жандарм, назначенный Аббатом руководить сыском. Он заметил, что Адриан уклонился от ожидаемого маршрута, заехал на мелкий мародерский рынок у Сены и поговорил там с некой Луизой. На торговку надавили и выяснили, что мсье Матье искал свою невесту, буквально за сутки до того снявшую в патриотической кассе все свои накопления и выехавшую в Нант.

Параллельно выяснилось, что в салоне мадам Ролан все обсуждают бесстыдство Адриана Матье, выбросившего свою невесту на улицу. Несчастная, наверняка беременная, как уже все знали, вынуждена была зарабатывать себе на жизнь на мелком мародерском рынке, стала обычной торговкой. Судя по всему, Адриан, человек весьма состоятельный, выдворил ее из съемной квартиры без единого сантима.

Аббат поблагодарил офицера, распорядился выдать ему оговоренный бонус и пригласил Охотника. Для работы такого рода он был и оставался лучшим. Задание было непростое. Уж очень много времени упущено. Суда выходили из Нанта каждый день.

— А если она все-таки отплывет? — сухо поинтересовался Охотник. — Причем не на Мартинику, а, скажем, в Китай?

— Не имеет значения. — Аббат покачал головой. — Найди ее, даже если тебе придется выехать в преисподнюю.

Анжелика наняла самый удобный экипаж, какой нашла. Трястись несколько дней до Нанта, столицы Нижней Луары, лучше было в относительном комфорте. Однако от пронизывающего февральского холода не мог спасти и самый лучший экипаж. Она мерзла, когда ехала, ждала очередной смены колеса, даже в придорожных трактирах, как бы близко к камину ни садилась. И чем ближе они подъезжали к морю, тем сильнее она мерзла. Только когда они подъехали к Нанту, все переменилось. Ее бросило в жар. Девушка чувствовала, что ее лицо внезапно заполыхало.

«Не бойся, — приказала она себе. — Ты хорошо выглядишь, изящно одета. У тебя прекрасная речь с ясным акцентом благородной девушки из Вест-Индии. Не бойся!»

Но страх не уходил. Видит бог, ей стало бы легче, если бы плательщик, имя которого было обозначено на векселе, оказался мифом. Но, как это обычно бывает, если боишься, Анжелика отыскала этого человека сразу, не прошло и четверти часа.

Обмирая от волнения, она зашла в огромный, богато украшенный парадный подъезд. Девушка с первой попытки, без всяких возражений со стороны охраны и нескольких секретарей прошла к мсье Тарту — седому старику с крупными чертами лица и пронзительным взором. Она молча положила вексель на стол.

Старик поднес бумагу к лицу, долго вчитывался в каждую строчку, затем глянул вверх, вздохнул и сказал:

— Значит, пора.

В ушах у Анжелика зазвенело.

Мсье Тарту взял перо, макнул его в чернила. Спустя четверть часа клерки банка, расположенного напротив, на другой стороне улицы, спрашивали, на чем уважаемая мадемуазель собирается вывезти это золото.

— Простите меня, мадемуазель, но обычный экипаж такого веса не потянет, — мягко, стараясь не вызвать ее гнева, объяснил главный клерк. — Оси лопнут на первой же кочке.

— Мне только до порта, — отрезала Анжелика. — До первого судна, уходящего на Мартинику.

Клерк покачал головой и спросил:

— Вы представляете, какой это вес? Позвольте, я покажу.

Анжелика прошла вслед за ним в служебное помещение и задумалась. Маленькие ящики стояли рядами. Их было довольно много.

— Попробуйте приподнять один, — предложил клерк.

Она подошла, ухватила откидную железную рукоять, рванула вверх и охнула. Девушка отошла, окинула ящики взглядом и развела руками. Она и представить не могла, что большие деньги — это так хлопотно.

Клерк понимающе кивнул и сказал:

— Мадемуазель, смею порекомендовать вам специальный экипаж с усиленными осями и дополнительную маскировку золота при помощи ящиков для фарфора. Наш банк предоставит все это вам в течение нескольких часов и очень недорого.

Анжелика махнула рукой. Мол, делайте что хотите. Она могла себе это позволить. Клерк начал отдавать распоряжения. Девушка поняла, что ближайшее время будет свободным, проехала в порт и оплатила каюту на первом же судне, идущем до Мартиники. Оно отправлялось сегодня же, через несколько часов.

Потом Анжелика прошла в самый конец причала, присела на какой-то деревянный ящик и уставилась на серое зимнее море. Она просидела так минуту или две и вдруг ясно осознала, что не хочет на Мартинику.

Идти замуж там было не за кого. Те соседские парни, которые когда-то ей нравились, теперь, после всего пережитого, казались девушке сущими детьми. Плантацию Анжелика не любила никогда. Да, рабами занимались надсмотрщики, но их следовало держать железной рукой. Отец это умел, но она… ей почему-то не хотелось такой жизни.

Конечно, с такими деньгами Анжелика была способна оплатить все, включая грамотное управление сколь угодно большой плантацией. Она могла вообще не работать, выезжать на конные прогулки да плавать в лагуне. Вода в ней была изумительна. Но ведь всю жизнь в море не просидишь.

«Нет, на Мартинике мне делать нечего».

Теперь Анжелика видела это с беспощадной ясностью.

Адриан довольно быстро пожалел о том, что бросился вслед за Анжеликой. Во-первых, стоял ужасный холод. Во-вторых, он сглупил и выехал вместе с немалыми заработанными наличными деньгами. Надо было распределить их по банкам и кассам. Но возвращаться не хотелось. Вдобавок Адриан обрел такой уровень достатка, что мог себе позволить и потерю банковских процентов, и личный каприз.

Он прибыл в Нант 19 февраля 1792 года и сразу услышал потрясающую новость. Все деловые люди города обсуждали только одно происшествие. Застрелился мсье Тарту, владелец очень крупной и чрезвычайно уважаемой торговой компании. Она занималась поставкой черных рабов на сахарные плантации Вест-Индии. Это произошло после его разговора с некой девушкой, прибывшей из Парижа.

Горожане обсуждали и визит этой девушки в банк, но деталей никто не знал. Тамошние работники, как и служащие компании, принадлежащей покойному, хранили гробовое молчание. Люди говорили, что вскоре девушку видели в порту. Некоторые утверждали, что из Англии специально за ней прислали военный фрегат, но в это мало кто верил.

Адриан съездил в порт и сразу же выяснил главное. Мадемуазель Анжелика Беро здесь была, более того, она выкупила хорошую каюту на первой же шхуне, отплывшей на Мартинику. Иных деталей служащие порта, видящие сотни пассажиров каждые сутки, припомнить не могли.

Адриан расспросил всех, кто хоть что-нибудь знал, и выяснил прелюбопытную деталь. Девушка, прибывшая из Парижа, выехала со двора банка не на той карете, на какой заехала туда. Новая имела усиленные оси. Вот здесь он и впал в ступор.

Дело в том, что Адриан видел однажды, еще в детстве, такую карету. Отец тогда провернул крупную посредническую операцию, как-то связанную с владениями французской Ост-Индской компании, и вот для завершения расчетов была заказана именно такая карета.

«Ну ты и штучка, Анжелика Беро! И откуда у тебя такие деньги?»

Эта девчонка крепко его заинтриговала. Он не знал, где она раздобыла столько денег. Разве что Анжелика отыскала среди тряпья, присланного мародерами на продажу, секретную переписку всех монархов Европы и нашла покупателя, расплатившегося акциями торговой компании мсье Тарту.

Акции?

Это было уже теплее. Тот факт, что мсье Тарту застрелился, мог оказаться ключевым. Адриан стремительно перебрал все возможные варианты действий и двинулся напролом.

Он зашел в секретариат мсье Тарту, представился партнером сахарозаводчика с Мартиники, поговорил о перспективе покупки крупной партии рабов, поинтересовался качеством товара. Когда перед ним выложили пару документов, Адриан чуть не присвистнул. Компания была серьезная, из первой сотни.

Тогда он выяснил, как найти наследников мсье Тарту, и уже через час говорил с его младшим братом.

— Как я понимаю, вы разорены, — предположил Адриан.

— Вам-то какое дело? — мрачно отозвался наследник.

Молодой человек замер. Идея, пришедшая в его голову, была чрезвычайно дерзкой.

— Я потенциальный покупатель вашей компании.

Наследник хлопнул глазами и заявил:

— Кому нужна компания, которая ничего не стоит? — Уже в следующую секунду он горько пожалел о сказанном, хотя бы потому, что такие вещи не говорят посторонним людям, но было поздно.

Адриан уже наступал.

— Но что-то у вас ведь осталось? Головная контора, какие-то склады, хоть что-то.

— Да, мелочи. — Наследник махнул рукой. — Кому это надо? Нам перерезали горло.

— Беру, — сказал Адриан.

«Мелочи», оставшиеся от компании после самоубийства мсье Тарту, стоили во много раз больше, чем все то, что было у Адриана.

«Бог мой, Анжелика, что ты натворила? Откуда это у тебя?»

Только теперь Адриан в полной мере оценил, какому гиганту его невеста одним махом «перерезала глотку». Но думать об этом было не время. Адриан просто не мог заплатить больше, чем у него было.

— Это несерьезно, мсье Тарту, — категорично заявил он брату покойного, объявившему свою цену.

— Но компания действительно столько стоит, — не согласился тот.

— Это я знаю, — отмахнулся Адриан. — Но согласитесь и вы: после объявления войны Англии ваша Нижняя Луара — первый кандидат в финансовые покойники. Вы здесь и месяца не продержитесь! Подумайте сами, сколько все это будет стоить через несколько недель!

Брат покойного нахмурился. Похоже, он и сам об этом подумывал.

— Хорошо. Назовите вашу цену.

— Двадцать пять миллионов, — не моргнув глазом, предложил Адриан. — Помните, я — ваш единственный покупатель на ближайшие тысячу лье и останусь таковым. Никому не нужны ваши склады и конторы, разбросанные по всему свету, если нет главного — оборотных средств и товара.

Наследник сдался. Мсье Тарту-младший полдня собирал мелкие пакеты акций по всем своим родственникам. Затем они все быстро подписали. Адриан прихватил с собой стопку разносортных документов и помчался в Париж.

«Ну, Анжелика! Ну, удивила!» — не выходило у него из головы.

Несколько вопросов так и оставались без ответов. Откуда у Анжелики появился этот вексель? Почему мсье Тарту не начал сопротивляться. Как Анжелика вообще смогла пройти эту сотню шагов до банка и не была убита раз двадцать? С чего бы работорговцам, бравшим на душу куда более серьезные грехи, проявлять такое трогательное законопослушание? Кто за тобой стоит, Анжелика?

Едва оказавшись в Париже, Адриан быстро помылся и сменил одежду. Поздним вечером он прибыл в один из четырех клубов, которому платил нешуточные взносы, и между делом, но вполне внятно объявил, что будет продавать акции компании мсье Тарту. Много! И закрутилось…

Акции компании мсье Тарту были не из тех, которые можно купить на рынке ценных бумаг. Такой же общественный эффект Адриан произвел бы, объявив, что имеет поручение продать акции Святого Престола или партии монтаньяров — с правом требовать финансовые отчеты и голосовать за генеральный курс.

Все понимали, что этот щенок без году неделя в коммерции, он просто порученец. Но никто не подумал, что это шутка. С такими вещами не шутят!

Уже через два часа к нему подошла группа депутатов конвента от Нижней Луары, еще одна — от Бретани и третья — от Вандеи. Они хотели знать детали.

— Господа! — Адриан развел руками. — Я знаю не больше вашего. Могу предположить, что кое-кто в Нанте остро нуждается в деньгах, причем весьма немалых.

Депутаты переглянулись.

— Не понимаю, — сказал мсье Лефевр де Шайи, кажется, прокурор Нанта. — Почему бы семье Тарту сначала не поговорить с нами?

Адриан простецки хмыкнул и проговорил:

— Господа, Париж — это большие деньги. Надеюсь, вы не думаете, что эти акции уйдут здесь дешевле, чем за тридцать-сорок номиналов?

Депутаты так не думали. Бесконечные выпуски ассигнатов сильно уронили французский ливр. Работорговля — кровь абсолютно всей колониальной системы, очень даже серьезная коммерция.

Более того, конфликт восточных департаментов, тесно связанных с английской торговлей, и Парижа назревал давно. То обстоятельство, что акции поступили на рынок вот так внезапно, да еще почти сразу после объявления войны Британии, могло означать что угодно. Перспективы сложить голову на гильотине либо стать через пару лет его величеством королем Нижнелуарским были равновероятны.

Депутаты отошли в сторонку и начали яростно спорить. Затем они вернулись и принялись давить на Адриана с целью узнать побольше, но он лишь разводил руками.

— Я знаю куда как меньше, чем вы, уважаемые. Да и дело-то простое. Вы покупаете эти акции или нет. Если вас гнетут сомнения, то обратитесь напрямую к семье Тарту. Это всего-то в пяти днях пути. Но я не могу затягивать продажу.

Утром все акции по цене в тридцать четыре раза выше номинала купил невзрачный человечек с нантским произношением. Парижский спекулянт средней руки Адриан Матье вошел в первую сотню самых богатых людей страны.

Когда вернулся Охотник, Аббат уже знал главное. Ценные бумаги, отданные на сохранение Амбруазу Беро, одному из самых толковых кассиров организации, целы. Они находятся в руках этой наивной дурочки Анжелики.

Ясным было и то, что Адриан Матье свою невесту в Нанте не нашел. В минувшие сутки он действовал на свой страх и риск, без ясного представления о том, во что ввязался.

А потом прибыл Охотник, и Аббат внимательно выслушал каждое его слово.

Проведенное расследование показало, что Анжелика Беро осталась во Франции. Это несмотря на то, что она оплатила каюту до Мартиники. Охотник пришел к выводу, что Адриан Матье и его невеста так и не встретились. Он не был уверен в том, что их свидание когда-нибудь состоится. Девушка так хотела избавиться от вынужденной свадьбы с Адрианом, что проявила нешуточное упорство.

Но главное состояло в другом. Охотник наконец-то вычислил, как именно Амбруаз Матье спрятал ценные бумаги.

— Они сброшюрованы под обложкой Библии, — уверенно заявил он. — Именно ее мог вручить отец Жан дочери Амбруаза, когда озвучивал его последнюю волю.

— А почему ты сразу этого не предположил? — поинтересовался Аббат.

— О Библии не говорилось в последней воле. — Охотник покачал головой. — Амбруаз приказал дочери чтить Писание — и все. Этого томика вообще никто не запомнил.

Аббат сокрушенно вздохнул. Такие простые вещи вычислить труднее всего. Библия просто не вошла в опись, а потому работники инквизиции, привыкшие верить бумаге, а не памяти, так о нем и не вспомнили.

— И в Нанте этот томик был с ней?

— Да, — кивнул Охотник. — Она с ним не расставалась ни в конторе мсье Тарту, ни в банке, ни в порту.

Аббат поинтересовался версиями о возможном передвижении Анжелики, но все они были весьма шаткими. Девушка могла приехать в Париж, чтобы как-то поквитаться за унижение, перенесенное в салоне мадам Ролан. Нельзя исключать, что она отправилась в Рим или Мадрид, чтобы начать борьбу за посмертную реабилитацию отца. Но Анжелика могла ограничиться и простой письменной жалобой. Она была слишком уж молода, чтобы уверенно говорить о том, чего ей действительно хочется. Похоже, девчонка и сама этого еще не знала.

— Хорошо, иди работай, — сказал Аббат Охотнику. — Тебя известят, как только о ней что-то появится.

Ребенку попала в руки сабля, наточенная как бритва, совершенно не детский и абсолютно беспощадный предмет. Хорошо, если мадемуазель Беро хватит осторожности не вытаскивать его из ножен еще раз.

Ну а поимка девушки была вопросом времени. Она просто не сумеет не сорить этими деньгами. Золото в нынешней нищей Франции будет все время оставлять след, ясный и хорошо читаемый.

Анжелику спасла новая карета, предоставленная банком. Охотник отнесся к делу серьезней Адриана Матье, а потому знал все приметы экипажа, на котором она выехала в Нант. Но ее карета была уже иной, и они миновали друг друга на расстоянии вытянутой руки.

Повезло ей и в Париже. Офицер, продолжающий розыскные действия, прекрасно знал, что она сейчас в Нанте, а ее самый очевидный контакт — Луиза. Поэтому он отправил самых лучших агентов на рынок, а пост у дома Лавуазье доверил новичку, просто чтобы тот мог поучиться без риска упустить нечто важное. Тот, разумеется, все прозевал. Он не оценил ни того факта, что оси у кареты необычные, усиленные, ни даже того, что она залеплена февральской грязью по самую крышу.

Так что у Анжелики было достаточно времени. Она успела разбудить весь дом, поговорить с мадам Лавуазье и убедиться в том, что денежной помощи от нее не примут.

— Антуана уже ничего не спасет. — Мария-Анна махнула рукой. — А я… куда я одна?

Они всплакнули и обнялись. Через два часа Анжелика выехала за пределы Парижа. Она и понятия не имела о том, что именно в этот момент сведения о посещении ею дома Лавуазье дошли до офицера. Полсотни лучших агентов столицы теперь только и делали, что выясняли, по каким улицам проехала карета с усиленными осями, залепленная грязью по самую крышу.

Анжелика и сама не знала, куда едет. Ее не ждали нигде. Проехав немного на восток просто потому, что оттуда светило приятное утреннее солнце, уже к обеду она приказала кучеру двигаться на юг, а к вечеру ощутила всю тяжесть обретенной свободы. Теперь она действительно могла позволить себе абсолютно все. Но Анжелика почему-то вспоминала, как шепталась с подружками, мечтала, сохла по парням, которых даже толком не знала, и устраивала отцу скандал из-за того, что парижское платье, только что приплывшее, оказалось почти таким же, как у соседки.

Она высунулась из окна. Отсюда было видно только левое плечо кучера, скула, ухо и густой разбойничий ус, лихо торчащий в сторону.

— Ты не устал?

Кучер обернулся, сверкнул круглыми цыганскими глазами, захохотал и заявил:

— Мадемуазель, вы, главное, продолжайте мне платить!

Анжелика со вздохом осела на мягкое сиденье, обитое отличной кожей. Она могла все. Но беззаботная юность с подругами, соседскими парнями и теплой нежной водой лагуны осталась в прошлом. Кучер был счастливее. Получая очередной луидор старой чеканки, он каждый раз погружался в свои собственные, кучерские мечты. Его глаза тут же хмелели от подступающих таинственных грез.

Наступила ночь, и они остановились в маленькой гостинице у реки. Ей принесли слегка подсушенную, зато самую вкусную баранью ногу, какую только сумели найти во всей Франции, и неплохого вина. Конечно же, девушке досталась лучшая во всей округе комната с самой удобной во всей провинции Шампань койкой и наглыми, вероятно, самыми холеными во всем мире клопами.

Тогда Анжелика поняла, что устала бегать от монастырей и женихов, от вынужденного общения с простонародьем и вечного ощущения риска — от всего. Она хотела сделать перерыв и могла себе это позволить.

Аббат работал сосредоточенно и напряженно, и пока происходило ровно то, что и ожидалось. Весь простой народ Европы с придыханием повторял основной лозунг дня «Мир хижинам, война дворцам». Победоносная революционная армия вошла в Голландию, присоединила Монако и высаживалась в Сардинии.

Но французы начинали трезветь. Новый набор в армию уже не был вполне добровольным. Призыву подлежали все мужчины от 18 до 40 лет, лишь бы они были бездетными, вдовыми или неженатыми. Армию следовало увеличить почти в два с половиной раза.

Коммуны поначалу давили на патриотизм. Якобинцы рассказывали народу о заговоре королей и роялистов, об угрозе интервенции, нависшей над несчастной, растерзанной аристократами Францией, но без толку. Сопротивление призыву было настолько серьезным, что даже возникло предложение проводить его методом жеребьевки. Предполагалось, что это снизит накал. Как ни крути, а каждый надеется, что именно ему повезет. Если этого не происходит, то возмущаться уже поздно, ибо тебя запихнул в армию не комиссар конвента, а жребий, рок, сама судьба.

Потом заволновалась Вандея, и Аббат по достоинству оценил то, как правильно там поставлена работа. Сепаратисты доходчиво объяснили крестьянам главное. Эта война людям ни к чему, на ней наживаются только скупщики национального имущества. На живых примерах крестьянам показывали разницу между теми, кто выиграл от революции, а кто нет. Все время выходило так, что дети богатых в армию даже не идут, а бедняк, не скопивший денег даже на свадьбу, непременно гибнет где-нибудь в Пруссии, Савойе или на острове Сардиния.

В какой-то момент уполномоченных комиссаров начали просто убивать. Это происходило в департаментах Нижнего Рейна, в Тарне, в Авейроне, в Гаре, в Эро, в Дордони, в Ландах — почти по всей Франции.

Аббат знал, откуда дует ветер. Саботировали призыв те департаменты, депутаты которых не были довольны тем, как складывается распределение власти в конвенте. Буржуа, делавшие революцию для себя, вдруг осознали, что все идет не туда, куда им хочется. «Бешеные» выросли в мощную политическую силу, коммуны создали армию, а сами медленно, но верно уходили из-под контроля.

Думая закрыть старые делишки, буржуа казнили короля, а получили массу дипломатических проблем. Теперь их решали уже не только они, но и «бешеные». Желая ускорить передел, они создали кучу комитетов, но якобинцы просачивались и туда.

Нет, буржуа понимали все правильно. Новая Франция более всего походила на огромную акционерную компанию. Вроде все шло нормально, как и надо. Рядовые акционеры все время видели перед собой пустую кассу, а совет директоров разбирал прибыли по карманам.

Но волей «бешеных» включался станок, печатающий бумажные ассигнаты. Прибыли таяли, влияние коммун росло, а на рынке появлялись совсем уж темные лошадки вроде Адриана Матье. Буржуа уже не понимали, у кого же на самом-то деле находится контрольный пакет.

Аббат вздохнул. Ситуацию сильно подстегнуло внезапное крушение торговой компании мсье Тарту. Мадемуазель Беро, сама того не зная, преждевременно бросила на стол один из его козырей, и буржуа насторожились. Каждый из них имел какие-то долги и обязательства. Любой мог столкнуться с тем же, с чем и компания Тарту, то есть с внезапным предъявлением счетов. Невозможно? Покойный мсье Тарту тоже так думал.

Аббат покачал головой. Адриан Матье провернул свою аферу с акциями компании Тарту крайне своевременно. Как сообщили агенты Аббата, депутаты от северо-западных департаментов провели целое следствие, чтобы выяснить, не ведут ли связи Матье к их врагам, и, разумеется, ничего не нашли.

Это порядком снизило напряжение. Ну а то, что они вскладчину выкупили акции мертвой компании, да еще по такой умопомрачительной цене, было вообще замечательно. Чем меньше у лидеров провинций денег, тем слабее угроза сепаратизма.

Но если все-таки полыхнет!..

Аббат подошел к карте, из которой торчали булавки. Белая головка — миллиард ливров дружественного ему капитала, черная головка — не дружественного. Самое неблагоприятное соотношение было в Вандее, Бретани и Нормандии.

«Что ж, если полыхнет, придется перекрывать им торговлю», — решил Аббат.

Не так давно число его людей в конвенте приблизилось к половине. Все то, что еще вчера казалось невозможным, стало, пусть со скрипом, но воплощаться.

Первым результатом продажи акций компании Тарту стало то, что Адриана пригласили в один из самых закрытых клубов Парижа. Он поинтересовался размерами членских взносов и присвистнул. Ни проесть, ни пропить, ни даже прогулять такую сумму лично молодой человек был не в состоянии. Но пришла пора вступать. Сплетни нужного уровня он мог услышать лишь в таких сообществах, закрытых для простых парижских спекулянтов.

Между тем Франция менялась на глазах. Армия уверенно занимала земли Голландии. Стал французским старинный город Брюгге. Наконец-то был решен вопрос с княжествами Эно и Сальма. Была объявлена война Испании, чтобы занять вторую половину острова Гаити.

Война снабжала сама себя. Захват, аннексия всех ресурсов, призыв и очередной рывок к новым границам Франции.

Адриан вовсе не был сторонником войны. Ему, холостяку, самому угрожал призыв. Но он был искренне восхищен силой и красотой финансовой машины, скрывающейся под броским названием «революция».

— Кстати, а кто истинный владелец наших военных ресурсов? — однажды за карточной игрой поинтересовался он у новых одноклубников. — Всех вместе?.. Сами знаете, бесхозных богатств не бывает.

Наступила тишина. Она длилась до тех пор, пока это не стало неприличным.

— Знаете, Адриан, — наконец-то подал голос один из самых уважаемых завсегдатаев, — когда я рекомендовал вас правлению клуба, то думал, что вы взрослее.

Это был правильный ответ. Не «умнее», а именно «взрослее».

Адриан заткнулся и вдруг подумал, что нельзя относиться к угрозе призыва так беспечно. Хотя что он мог сделать? Даже стремительная женитьба угрозы не снимала. Чтобы стать отцом, требовалось время, а призыв уже набирал силу.

— Я ведь к чему спросил. — Адриан пожал плечами. — Сами знаете, тот, кто взял пятьдесят один процент акций, начинает давить всех остальных. Это закон.

Старшие одноклубники скорбно переглянулись, и Адриан понял, что напрасно задел этот вопрос. Все они прекрасно понимали, сколь призрачно их будущее. Ровно в тот момент, когда суммарные ресурсы невидимого директората «бешеных» перевалят за половину, правила игры поменяются.

Уже сейчас она велась чрезвычайно жестко. Едва до Парижа дошли известия, что Вандею, Бретань и Нормандию, не желающих оплачивать войну с Европой, охватили мятежи, конвент большинством голосов попросту запретил ввоз английских товаров! Это означало, что уже через месяц-другой берега Франции будут патрулировать сотни кораблей. Их капитаны купят каперские свидетельства и получат право конфискации всего английского. Три мятежные провинции всегда кормились торговлей с Англией. Им не избежать финансовой смерти.

Власти все жестче брали в тиски и законопослушных французов. По Парижу прокатилась волна погромов с требованием твердых цен. Их организовали «бешеные». Они же, просто чуть более умеренные, тут же поставили вопрос о правопорядке.

В результате было принято решение обязать каждого француза при любой поездке в 24 часа становиться на контроль у местного офицера с указанием имени, возраста, адреса и профессии. Но офицеров ставили коммуны, в которых заправляли якобинцы. Все чаще в воздухе повисал вопрос: а якобинцами-то кто правит?

Организованный характер этих двух событий был настолько очевиден, что, пожалуй, не было газеты, не обвинившей «бешеных» в намеренной провокации. Результатом стала мощная народная кампания против «клики убийц свободы». Несколько редакций были разгромлены до основания. Новая власть, пока еще не назвавшая своего истинного имени, показывала зубы. Видит бог, это убеждало.

Тем временем вступил в силу декрет от 4 марта. Конвент объявлял недействительными все торговые договоры со странами, с которыми Франция находилась в состоянии войны. Выходило так, что Ганновер, Дармштадт, Гессен-Кассель, Сардиния, Испания, Неаполь, Австрия, Пруссия, Баден, Португалия разом стали недоступны для французской торговли. Линия фронта шла по всей границе страны.

Адриан, только что весьма неплохо заработавший, был в смущении. С такими деньгами сам бог велел выходить на внешние рынки, но куда?! Внутри Франции была лишь одна сфера, где еще можно поучаствовать в крупной коммерции: фабрики бывшего генерального откупа — водочные, табачные, сахарные и, конечно же, пороховые. Пора было съездить к Лавуазье.

Честно говоря, Мария-Анна завидовала мужу. Он успокоился, едва в конвенте был поднят вопрос о создании специальной комиссии для расследования преступлений генеральных откупщиков, совершенных ими за последние полсотни с лишним лет.

— Все! — Он с облегчением выдохнул и с детской улыбкой зашвырнул газету за шкаф. — Нас приговорили. Теперь я могу просто работать.

Если бы Мария-Анна знала мужа похуже, она засыпала бы его негодующими вопросами. Ясная перспектива гильотины — это вовсе не повод улыбаться. Но она понимала Антуана. Он по-прежнему был влюблен в свою алхимию, порошки и смеси, не собирался терять ни единого мгновения. Антуан, словно юноша, с легкостью жертвовал всем своим будущим ради того, чтобы еще и еще раз слиться с предметом своей любви — истиной. Демарш конвента лишил его надежды, а вместе с ней и ненужного беспокойства.

Мария-Анна считала, что это бегство, тем более постыдное, чем искренней оно казалось. Насмерть перепуганное дитя по имени Антуан Лоран Лавуазье прятало голову под одеяло науки и… успокаивалось. Точно так же затихает птица, если на клетку накинуть шаль. Но что она могла сделать?

В таком настроении ее и застал Адриан Матье.

— Мое почтение! — Самый известный на сегодня аферист Парижа широко улыбнулся.

— Проходите, Адриан, — едва слышно проговорила Мария-Анна. — Я удивлена, что вас еще не убили.

Известия о том, что компания, проданная то ли в тридцать, то ли в сорок раз дороже номинала, оказалась пустышкой, уже прокатились по Парижу.

— Акции — это всегда риск. — Адриан пожал плечами. — Если боишься, не покупай. Могу я видеть Антуана?

Мария-Анна провела его в лабораторию и присела за стол у стены. В последнее время муж не возражал против ее присутствия на таких переговорах.

— У меня есть деньги, мсье Лавуазье, — без предисловия начал Адриан. — А вы вхожи в круги откупщиков. Помогите мне завести надежное дело: водка, табак, сахар, порох.

Брови Антуана скакнули вверх.

— Вы сумасшедший? Газет не читаете?

Адриан рассмеялся.

— Я коммерсант. Чем выше риск, тем больше прибыль.

Антуан покачал головой.

— Не в этом случае, Адриан. Нас тащат на гильотину. Хотите в нашу компанию?

— Нет. — Адриан улыбнулся. — Я надеюсь поучаствовать в ощупывании карманов казнимых граждан. Это нынешней властью не возбраняется.

Теперь уже рассмеялся Антуан.

— Спасибо за честность. Вам продадут все, что вы ни пожелаете, и недорого. Все бывшие откупщики слишком сильно испуганы, чтобы торговаться. Но вы рискуете.

— Я знаю, — кивнул Адриан. — Это и есть моя манера вести дела.

Антуан присел напротив Марии-Анны, схватил перо и начал быстро набрасывать имена и адреса тех бывших откупщиков, что могли что-то продать.

Мария-Анна повернулась к Адриану и спросила:

— Анжелика с вами хоть попрощалась?

— Куда там! — отмахнулся он. — Когда я прибыл в Нант, она уже отплыла на Мартинику.

Мария-Анна опешила.

— На какую Мартинику?

— Домой, — с неудовольствием проронил несостоявшийся жених. — Видимо, ей там лучше.

Женщина непонимающе тряхнула головой и заявила:

— Она же заезжала ко мне на днях и ни слова не сказала о Мартинике.

Теперь уже опешил Адриан.

— Она заезжала к вам? Но я же лично видел запись о выкупленной каюте!

Пожалуй, только теперь Мария-Анна поняла, что совершила глупость. Если бы Анжелика Беро хотела увидеться с бывшим женихом, она сделала бы это.

— Когда она к вам заезжала? — вскинулся Адриан.

Мария-Анна принялась вспоминать, и на душе молодого человека полегчало. Было похоже на то, что жених и невеста просто разминулись в пути. Значит, Анжелика Беро не обязательно так уж не хотела этой встречи. Просто не вышло.

— Готово. — Антуан протянул визитеру густо исписанный листок. — Это все, кого я берусь рекомендовать.

Адриан принял листок, но мыслями был уже не здесь.

— Так, значит, она во Франции.

— Видимо, да.

Молодой человек уставился в пространство, и Мария-Анна отметила, что впервые не видит в нем этого апломба превосходства, готовности все решить за другого человека, даже не спросив его.

«Похоже, в чем-то эта девица его все-таки обставила», — подумала мадам Лавуазье.

Наутро после ночи, проведенной в гостинице, набитой клопами, Анжелика Беро перестала спешить. Она останавливала карету там, где ей вздумается, и с удовольствием разминала затекшие ноги. Когда облака разошлись и ласковое мартовское солнце Шампани осветило холмы, она увидела этот дом.

— Туда! — приказала девушка кучеру и уже через полчаса осматривала миленький дом, видимо выстроенный совсем недавно и определенно брошенный.

— Чья это усадьба? — спросила она у мальчишки-пастуха.

— Нашей коммуны, — важно ответил тот.

Анжелика рассмеялась и спросила:

— Коммуна его выстроила сама?

Мальчишка растерялся и ничего не сказал.

Вскоре Анжелика уже знакомилась с Мари, женой председателя здешней коммуны. Эта женщина держала мелкий рынок у дороги.

— Хотите купить?! — обрадовалась Мари. — Может, вам и прислуга понадобится?

Буквально за пару часов документы были оформлены. Вся местная коммуна, от мала до велика, аж человек сорок, обступила парадное крыльцо усадьбы. До того как прежние владельцы бежали, они все служили здесь или поставляли свежее мясо и овощи. Теперь эти люди рвались исполнять прежние обязанности всего за 20 су в день. При цене хлеба в Париже 3 су за фунт, это был весьма высокооплачиваемый персонал.

Анжелика с наймом не спешила, требовала демонстрации навыков. Если честно, она только так и разобралась, как работает новомодная, сделанная по лучшим парижским образцам ванная из розового мрамора. Здесь не нужен был кувшин! Вода текла, а если надо, то и уходила сама!

— Хотите освежиться? — Две бывшие горничные мигом встали в стойку охотничьей собаки. — Воду нагреть? Жак, где тебя черти носят?! Быстро горячую воду для мадемуазель!

— Вы обе приняты. — Анжелика рассмеялась.

Ей это нравилось.

Ей здесь вообще нравилось все: садовник, не переставший ухаживать за садом в смутной надежде, что хозяева когда-нибудь вернутся, молочница — крупная, розовощекая и очень чистоплотная тетка, даже председатель коммуны — формально якобинец, а на самом деле умный и доброжелательный человек.

— Спрячьте ваше золото, — первым делом предупредил он, едва увидел луидор, сверкнувший в ее пальцах. — Не надо так рисковать. Люди слишком обнищали. Если надо обменять на ассигнации, я это сделаю.

Анжелика спохватилась, тут же приказала перенести тяжеленные ящики для «фарфора» в кладовую рядом со своей спальной и уже на следующее утро ощутила, что беззаботная юность вернулась к ней.

Она могла спать до полудня или проснуться на заре, чтобы принять участие в рыбалке. Маленькая речка была полна форели. Если Анжелика заказывала творог, то он всегда был свеж и вкусен, а уж булочки!.. Таких на Мартинике она даже не пробовала.

Потом зацвели сады. Она гуляла по узенькой дорожке, любовно выложенной плоскими камнями. Белые, розовые, нежно-фиолетовые лепестки падали и падали.

Но главное в том, что ее во всей округе звали графиней!

— А кто ж вы еще? — удивилась гувернантка, услышав ее вопрос. — Наше графство хоть и маленькое, но все-таки самое настоящее, а вы его владелица. Значит, вы графиня д’Ами.

Ей нравилась Франция. Ей нравилось все!

Напряжение росло буквально по часам. Аббат находился в самой гуще событий, был их центром и творцом. Он чувствовал это напряжение кожей, всем своим существом. Жители провинций, не желающие отправлять сыновей на войну, бунтовали. Общий расклад был не в пользу Аббата.

Разумеется, эти мятежи были запланированы. Они являлись важной, неотъемлемой частью его схемы, но начались раньше времени.

Едва дочь Амбруаза Беро предъявила в Нанте вексель, встревоженные буржуа сразу постарались обезопасить себя. Поэтому Аббату пришлось готовить досрочную атаку, направленную на жирондистов, представлявших истинный центр сопротивления, самую состоятельную часть конвента.

Для начала монтаньяры настояли на посылке в мятежные департаменты депутатов для ускорения призыва. Схема была иезуитски утонченной. Ехать пришлось как раз тем депутатам, чьи департаменты бунтовали. Они просто не могли отказаться от командировки, навязанной им. В конвенте возник пусть кратковременный, но весьма ощутимый численный перевес в пользу «бешеных».

Но едва Аббат начал аккуратно готовить следующий этап, в дело вмешался Жан Варле и все испортил. Этот «бешеный» был из числа тех самых полезных дураков, которых Аббату даже не требовалось вербовать. Все его инициативы были заведомо известны и вполне полезны.

Но на этот раз Варле возомнил о себе слишком уж много. В считаные часы Жан Варле добился от клуба кордельеров решения о свержении антинародной клики жирондистов. Затем, уже опираясь на волю народа, он глубокой ночью провел то же решение в Марсельской секции и в секции Четырех наций. Утром 10 марта 1793 года к призыву присоединилась секция Пуассоньер, затем Бон-Консей и Ломбар, а после них затем и секция Хлебного рынка.

Когда Аббат об этом узнал, он пришел в бешенство. Секции, не получившие точных инструкций, еще не были готовы к перевороту. Жирондисты мгновенно насторожились и немедля подключили национальную гвардию. Парижские улицы были блокированы. А утром умеренные депутаты потребовали расследования. Они прямо указывали на организаторов мятежа — кордельеров и якобинцев.

Переворот был запланирован Аббатом давно, однако попытка произошла преждевременно. Девчонка раскупорила «шкатулку Пандоры» на 2 месяца и 6 дней раньше расчетного срока и не тем векселем. Реальность расслоилась.

Аббат скрипел зубами, когда ставил кресты в те клетки своей схемы, где событие уже произошло, и не мог ничего отменить. Настоящее шло бок о бок с тем, что он запланировал на потом. Вместо мускулистого силача из Франции на его глазах вырастал какой-то уродец. Некоторые члены его тела были не по возрасту развиты, другие — почти атрофированы.

Да, Бельгия и швейцарский Базель были аннексированы, армия отнимала у врага город за городом. Но командующий Дюмурье, прознавший о попытке переворота, уже готов был повернуть войска на Париж, быстро и навсегда положить конец «бешеным». Армия ему уже подчинялась. Когда министр юстиции Гара доложил конвенту, что вышел на центр организации недавнего мятежа, Аббат решился на крайнюю меру.

Тот факт, что в войске Дюмурье служил герцог Шартрский, самый очевидный претендент на престол, был всем известен. Новостью стало, что сын давно уже сломленного Людовика Филиппа Орлеанского, гражданина Эгалите, согласился стать королем. Аббат и принудил его к этому. Конвент заволновался.

Никто из них не хотел нового короля, но угроза Дюмурье покончить с якобинцами одним ударом оказалась огромным соблазном. Депутаты мечтали убрать политических противников, каждый своих. 1 апреля они приняли декрет о возможности нарушения парламентской неприкосновенности. Любого депутата можно было арестовать и гильотинировать.

Теперь вопрос стоял просто: кто кого.

Адриан ходил сам не свой. Он, человек весьма прагматичный, часто думал о том, что если бы его брак с Анжеликой состоялся, то она уже была бы на сносях. Тогда ему не грозил бы призыв в революционную армию.

«Неужели девять месяцев прошло?»

Адриан прикинул на пальцах. Да, если бы не задержка судна, то к 20 июля 1792 года она уже была бы во Франции, а сейчас, в пределах трех недель — родила бы. Время летело — он и оглянуться не успел!

Вторым, на что сразу указал ему его расчетливый ум, было золото. Он видел в Нанте этот вексель, а потому знал, сколько она вывезла. Адриан выручил от продажи акций почти столько же. Случись им объединить капиталы, он оказался бы в первой полусотне богачей Франции. На таком уровне уже нет нужды ни рисковать, ни даже договариваться. Там деньги все делают сами.

Его мучило и то, что он так и не понял о ней чего-то главного. Простая девчонка, выросшая где-то на далекой Мартинике, благополучно вышла из инквизиции, без единого су в кармане добралась до Парижа, не пропала на улице. Вексель — так вообще отдельный разговор.

Но больше всего молодого человека терзало другое. Анжелика его бросила! Презреть ясную перспективу свободы и достатка, перешагнуть через мнение света, покинуть квартиру, снятую специально для нее, и уйти? Такого он еще не видел и не думал, что когда-нибудь столкнется с чем-то подобным.

С такими вот мыслями Адриан и обходил бывших генеральных откупщиков. Понятно, что дела его не слишком клеились. Во-первых, ему сразу же отказали в продажах все, кто был связан с порохом.

— То, что у вас есть деньги, ничего не значит, мсье Матье, — прямо сказал ему первый же бывший откупщик. — Порох это война, а она — сердцевина всей революции. Я и так под следствием. Стоит мне сделать шаг в сторону, и коммуна тут же занесет меня в списки подозрительных. Значит, через неделю жди ареста, а потом поздоровайся с мадемуазель Гильотиной.

То же самое сказали ему и те персоны, которые были связаны с водкой и главным сырьем для производства крепких напитков — сахаром. То и другое входило в число стратегически важных продуктов. Британские корабли, участвующие в войне с Францией, уже перекрыли перевозки сахара из Вест-Индии.

— Вам никогда не купить ни сахарных заводов, ни водочных, — прямо сказали ему. — Вы же видите, в Париже сахара просто нет. Его перегоняют на водку и отправляют на фронт. Водка — главное топливо войны.

Разумеется, всей правды ему не говорили. Бывшие откупщики давно уже не были монополистами. Их фабрики нет-нет да и покупали некие лица, приближенные к отдельным депутатам конвента. Но Адриан не был таким лицом.

Он снова приехал к Лавуазье, но тот лишь развел руками и заявил:

— Значит, я ошибся, и события развиваются быстрее, чем мне хочется. Я имею в виду следствие и свою близость к гильотине.

— Тогда, может быть, вы продадите мне свое табачное дело? — предложил Адриан.

Лавуазье улыбнулся и ответил:

— Запросто, но оно вам не слишком нужно. Ассигнаты стоят все меньше. Табак дорожает. Если он хороший, то давно не по карману французам.

— Значит, я буду делать табак попроще, — ничуть не смутился Адриан.

— Да куда уж проще! — Антуан хмыкнул. — Я еще держу качество, но уже в убыток, а у остальных табак на три четверти состоит из обычной французской соломы.

— Значит, и я буду делать из соломы, — пообещал Адриан.

Он уже знал, что правил рынка не обманешь. Если хороший табак французам не по карману, то следует делать тот, который они могут купить.

— Хотите попасть под обвинение во вредительстве? — осведомился Антуан. — И потом, что вы будете делать, если британцы станут топить наши табачные суда? У нас ведь война.

Адриан задумался и удовлетворенно хмыкнул. Он уже знал, во что вложит свои немалые деньги.

— Спасибо вам, Антуан! — Он крепко обнял великого ученого. — Мне пора ехать!

Всего через неделю Анжелика почувствовала себя совершенно отдохнувшей. Главное, она была счастлива. Жизнь удовлетворяла ее желания точно так же, как хорошая партнерша вторит каждому движению изобретательного танцора. Едва ее посещало желание принять ванную, как та оказывалась полной горячей воды. Стоило ей на мгновение взгрустнуть, как перед ней словно из-под земли вырастали два десятка симпатичных ребят и девчонок, умеющих и спеть, и станцевать, всего-то за двадцать су в день! У нее даже форель клевала впятеро чаще, чем у любого рыбака из ее коммуны.

Но время шло. Песни и танцы начали повторяться. На исходе третьей недели Анжелика вдруг подумала, что если бы шхуна пришла в порт Бордо в срок, то она как раз к этому времени стала бы матерью. Ее настроение испортилось.

Нет, она вовсе не сохла по Адриану! Анжелика толком и не запомнила его. Она тем более не жаждала родовых мук — видела на плантации, как это происходит. Но девушке уже было практически восемнадцать, а у нее ни мужа, ни поклонника, ни даже приятельницы!.. Единственная подруга во всей Франции — Терезия Кабаррюс, ныне маркиза де Фонтене, жила в Бордо. Так сказала Анжелике мадам Лавуазье.

«И что мне мешает съездить в Бордо?» — подумала Анжелика, хмыкнула, огляделась по сторонам и не обнаружила никаких помех.

— Франсуа! — крикнула она, и от конюшни к ней тут же подбежал все тот же кучер, всегда готовый к любым услугам и оставленный при доме.

— Все, что вам угодно, графиня!

— А не прокатиться ли нам в Бордо?

Разбойничьи усы кучера взлетели.

Он низко поклонился и заявил:

— Безмерно счастлив угодить вам, госпожа.

За полдня она собралась. В карету с усиленными осями мужчины загрузили несколько ящиков для «фарфора». Потом Анжелика подумала и приказала снарядить еще пару карет для вещей и прислуги. Обходиться малым девушка уже отвыкла.

К вечеру она снова оказалась во Франции, удивительной, разнообразной, а иногда и немного пугающей. Здесь шли по дорогам длинные колонны новобранцев, большую часть которых составляла безусая молодежь, били барабаны и скулили флейты. Каждый город был полон попрошаек. На любом перекрестке стояли официальные лица, имеющие право проверять документы и досматривать багаж.

Анжелика, которой председатель ее персональной коммуны готов был выправить любую бумагу, представлялась графиней д’Ами.

На каждом посту она слышала одно и то же:

— Гражданка д’Ами, титулы во Франции отменены. Вам нет нужды сообщать о вашем аристократическом происхождении.

Анжелика только смеялась. Ей нравилось их дразнить.

Но в какой-то момент все изменилось. Не стало ни постов, ни официальных лиц. На горизонте постоянно виднелся какой-то дым, иногда там полыхало самое настоящее зарево пожара. Исчезли и колонны новобранцев.

Потом кареты остановили какие-то оборванные крестьяне. Тут Анжелика впервые поняла, во что влипла с этой поездкой.

— Кто такие?

Кучер, мигом стащенный с козел, вздохнул и ответил:

— Меня звать Франсуа.

— А ты? — Оборванцы уставились на девушку.

Внутри у Анжелики все оборвалось. Глаза у них были нехорошие.

— Графиня д’Ами, — едва сохраняя независимый вид, представилась она.

Оборванцы переглянулись.

— Эмигрантка?

Анжелика задумалась. Она не вполне понимала, что они имели в виду.

— Я с Мартиники.

Крестьяне снова переглянулись. Они не знали никакой Мартиники.

— Это во Франции?

— Не совсем…

— Ну, значит, эмигрантка, — мгновенно решили они. — Осторожней, ваше сиятельство. Впереди дорогу перекрыли республиканцы. Если они узнают, что вы эмигрантка, то даже на гильотину тащить не станут, на месте застрелят.

Конечно, Анжелика испугалась, но дорога оказалась чистой, без всяких республиканцев. В первом же городе она расспросила, что происходит, и охнула. Оказывается, в стране разворачивалась гражданская война! Девушка еще несколько раз поговорила с людьми и успокоилась. Путь отсюда до Бордо держали в основном мятежные крестьяне, а они относились к аристократам без особой неприязни.

— Эти новые — еще хуже, чем были вы, — так жители города указали графине д’Ами на ее место в новой иерархии нравственности.

Это утешало.

А потом пошли эти самые мятежные земли, и Анжелика остро пожалела о том, что вообще куда-то поехала. Здесь царил голод. Такие желтые лица, обтянутые кожей, и впавшие глаза уже были ей знакомы. Хлеб оставался только в городах и по совершенно умопомрачительной цене.

Девушка подумала и уже во втором городе поехала на зерновые склады. Видеть эти глаза, провожающие твою карету, было невыносимо.

— Сколько возьмете? — поинтересовался хлеботорговец.

— Все, — заявила Анжелика и махнула рукой.

Она могла себе это позволить.

С каждым днем то, что держала в руках Анжелика Беро, возрастало для Аббата в цене. Но шел уже апрель, а никаких сведений о том, чтобы кто-нибудь сорил деньгами, так и не поступало.

Тем временем в конвенте было неспокойно. Умеренные депутаты кидались из крайности в крайность: то поддерживали якобинцев, то переходили на сторону буржуа. Все и у всех выходило глупо. Даже две главные силы не понимали, что им делать. Так, 3 апреля депутаты почти единогласно постановили брать под арест всякого, кто выйдет на улицу без трехцветной республиканской кокарды.

Аббат долго смеялся. Ему все это напомнило те далекие времена, когда евреи обязаны были носить желтую матерчатую звезду. Теперь в том же положении оказалась вся Франции.

4 апреля вышел следующий забавный декрет. От имени народа, якобы ненавидящего звонкую монету, обесценивавшую полновесный бумажный ассигнат, конвент принял решение запретить ее вообще. Теперь за попытку обмена металлических денег на бумажные не по номиналу гражданам грозило шесть лет каторги. Решение совершенно пустое, ибо звонкой монеты не было в широком обороте уже года два.

Параллельно власти арестовали всех друзей Филиппа Эгалите, сын которого согласился примерить корону Франции. Но и это было копошение червей в навозе.

Несколько серьезней выглядело противостояние «бешеных» и буржуа. Буржуа все время поминали неудавшийся мятеж, «бешеные» отвечали им той же монетой. Предательство главнокомандующего Дюмурье давало повод подозревать в попытке переворота и жирондистов.

Да, бежавшего Марата, к которому вело несколько ниточек, после суток сыска нашли и арестовали. Но что это им даст? Аббат уже знал: ничего. Он об этом давно позаботился.

По-настоящему серьезные события сейчас происходили за пределами Франции. Испания вступила в войну, англичане заняли французский остров Тобаго. Америка как раз теперь должна была принять решение, с кем она — с Францией или со своим давним недругом Британией.

Аббат всего этого ждал, а потому был готов. Через два дня после заявления Америки он получил главную новость.

— В провинции Ньевр за зерно заплатили луидорами старой чеканки, — доложил секретарь. — Сумма огромная.

Аббат схватил донесение. В качестве плательщицы выступала некая графиня д’Ами.

— Ай, красавица моя! — Аббат рассмеялся.

Ни титул, ни имя не значили ничего. Девушка, владеющая золотом, да еще в таких количествах, могла быть только дочерью покойного Амбруаза.

Аббат подошел к карте. Земли вокруг провинции Ньевр были беспокойные. Мятежи перерезали массу дорог, не контролируемых никем, даже людьми Аббата, но и деться мадемуазель Беро было особо некуда. Провинция располагалась на перепутье. Оттуда можно было двинуться в Бордо или в Испанию.

— Надо ее встретить, — заявил Аббат. — Вызови ко мне Охотника.

Мысль о том, что англичане рано или поздно перекроют все поставки табака из колоний во Францию, была очевидной. Адриан уже знал, что надо делать: заранее скупить все партии американского табака.

— Ты свихнулся! — Отец покачал головой, впрочем, не отрываясь от игры в кости с камердинером. — Виргинский табак покупают жирондисты. Думаешь им дорогу перейти? Тебя зарежут в собственной постели, и вся жандармерия Франции будет лишь разводить руками.

Адриан отмахнулся и уже через полчаса разговаривал с виргинским представителем.

— С удовольствием! — Тот расплылся в счастливой улыбке. — У нас как раз должна прибыть в Коронью крупная партия. Берете? Мы немедленно вышлем приказ переправить товар в любой удобный вам порт.

Честно говоря, Адриана несколько насторожила улыбка американца, но брать табак было надо. Случись конвенту вбросить еще одну партию ассигнатов, и все, что он заработал, обесценится в точном процентном соотношении.

— Беру.

Но уже вечером в клубе Адриан понял, что поторопился.

— Юноша, если Америка примет сторону Британии, а на днях это случится, то наш клуб потеряет своего самого молодого члена, — снисходительно объяснили ему.

— Почему? — не понял Адриан.

— А вас гильотинируют за торговлю с врагом.

Адриана как ударили.

— А если они примут нашу сторону?

На него посмотрели как на умалишенного.

— Тогда Америка потеряет всю свою торговлю с Европой. Что больше весит: мы или вся Европа?

Адриан пригорюнился. Он уже подписал купчую. Приказ о поставке табака в Бордо был отправлен первым почтовым фрегатом. Так уж выходило, что его теперь ждала гильотина.

При выходе из клуба неприятности усугубились. На ступеньках его ждал старик камердинер.

— Ваш отец просил вас не появляться дома, — пришепетывая от ужаса, выдавил он.

«Уже!» — понял Адриан.

Он и не думал, что прокуратора работает так быстро.

На гильотину ему не хотелось. Он видел, как это делается. Человека привязывают к доске лицом вниз, стягивают руки за спиной и суют в таком положении под грязный огромный косой нож, к которому прилипли чужие волосы.

А потом — вжик! Ужас.

— За вами из армии приходили, — заявил камердинер. — Призывают на защиту республики.

Адриан истерично хихикнул. Армия это, конечно, не гильотина, но республика обложила его со всех сторон.

— Передай отцу, что я все понял. — Он обнял старика. — Я буду беречься.

В конце апреля сын все-таки навестил Марию-Анну.

— Где ты пропадал, Элевтер? — Она кинулась к нему.

— Работы много! — выпалил сын и заключил ее в объятия, хотя и немного смущался от этих эмоций, несколько не мужских. — Отцу помогаю.

Она удивилась и спросила:

— Пьер Самюэль затеял какое-то дело?

— У нас с отцом теперь своя газета, — торжественно произнес Элевтер.

Сердце Марии-Анны ухнуло вниз.

— И на чьей стороне эта ваша газета? — спросила она.

— Как на чьей? — удивился Элевтер. — Мы за республику! За правду! Пишем, как трибунал оправдал Марата. О том, что приказано выгнать из армии всех женщин! Понимаешь? Этих мародерок больше там не будет! В армии останутся только патриоты!

«Бог мой! — подумала Мария-Анна. — Какой же он еще ребенок!»

Она не верила в идеалы, в республику и в политическое чутье Пьера Самюэля. Откуда ему знать, кто выиграет в конвенте? А судьба сына теперь зависела именно от этого.

— Не бойся, мама! — Элевтер увидел, что она недовольна. — Отец нанял самых грамотных юристов.

Он говорил, объяснял, а Мария-Анна вдруг с горечью осознала, что даже тот, кто принял не ту сторону в борьбе партий, имеет больше шансов выжить, чем она. Элевтер, его отец и Антуан ждать пощады не могли. Потому что их вина не в политических взглядах, а в деньгах, которые можно отнять.

— Береги себя, сынок. — Женщина вздохнула. — Не суйся ни во что. Прошу тебя. Не то сейчас время, да и страна.

Адриан выехал в Бордо немедленно. Какое бы решение ни приняли дипломаты, а груз высокосортного виргинского табака уже принадлежал ему. Это было единственное, чем он обладал.

Понятно, что по прибытии в Бордо молодой человек первым делом кинулся в порт и сразу увидел, что половина дела сделана! Примерно сотня судов под американскими флагами уже стояла на рейде. Но заявлять свои права на груз было рановато.

— А что это американцы так обнаглели? — со смешком обратился он к таможеннику, скучающему у причала. — Самый разгар войны, а они в Бордо приперлись!

— Так американцы нейтралитет объявили. — Чиновник явно обрадовался возможности поболтать. — Хитрые бестии! Ни нашим, ни вашим!

Сердце Адриана сладко екнуло.

— Да ну? — как бы не поверил он.

— Точно говорю, — заявил таможенник. — Теперь никто не понимает, что делать. И нам их трогать нельзя, и у Британии повода нет.

Адриан раскланялся, потом кинулся скупать и читать местные газеты. Все они писали то же, что он услышал на причале. Североамериканские Штаты заявили о своем нейтралитете.

— Господи! — Он поднял лицо к небу. — Спасибо!

В считаные минуты Адриан разыскал в конторе порта человека, сопровождающего груз, предъявил бумаги, переговорил с портовым начальством и распорядился ставить суда на разгрузку. Он кинулся договариваться об аренде складов, и вот здесь его ждал первый сюрприз.

— Свободных складов нет, — сразу и довольно категорично заявил ему какой-то чиновник.

— Бросьте! — заявил Адриан. — А это что?

Прямо у него на глазах грузчики закрывали ворота совершенно пустого склада.

— А все уже арендовано, — объяснил ему чиновник. — Обращайтесь к гражданину Моро. Может, он вам что-то и уступит.

Адриан кинулся по складам, и везде слышал одно и то же. Едва американские суда начали вставать на разгрузку, некий гражданин Моро арендовал все свободные склады порта. Все на строго законных основаниях. Он заплатил вперед.

— Не успели вы, — посочувствовали ему. — Всего на какой-то час опоздали. Теперь только субаренда.

Адриан криво улыбнулся. Он уже понимал, во что ему обойдется эта самая субаренда. Но делать было нечего. Молодой человек разыскал гражданина Моро, узнал, сколько тот хочет за субаренду, и понял, что влип. Гражданин Моро оказался обычным складским рабочим, всего лишь поставившим подпись. Адриан пошел по цепочке вверх и оказался лицом к лицу с добрым десятком местных скупщиков, крепко спаянных общими интересами.

— Нам нужны не ваши деньги, а этот табак, — прямо сказали ему они.

Адриан рассмеялся. Он крепко рисковал, когда заключал эту сделку, а эти хитрецы выжидали, что там решат дипломаты, и теперь хотели снять сливки. Он назвал цену, услышал встречное предложение и снова рассмеялся. Его откровенно пытались ограбить.

— А если я откажусь? — спросил молодой человек.

Коммерсанты переглянулись.

— Для начала наша таможня найдет на этих судах контрабанду.

Адриан мысленно чертыхнулся. Это вот «наша таможня» было сказано с таким апломбом, что сомневаться не приходилось. Она, таможня, контрабанду непременно найдет.

— Затем будет назначено исследование табака с целью убедиться, что в нем нет ядов. Вы же понимаете, у республики масса врагов.

«Бог мой!» — подумал Адриан. Он уже понимал, что эти господа не раз отмачивали такой номер.

— Хорошо, я подумаю, — заявил он.

— Только недолго! — предупредили его.

Это была долгая и трудная дорога, и самыми тяжелыми были остановки в селениях. Анжелика приказывала сгрузить зерно и муку. Парни, плечистые, еще вчера крепкие, смотрели на еду так, как должны были бы поглядывать на девушку.

Понятно, что наступил момент, когда Анжелика к этому привыкла, и тогда началось другое. Она стала видеть, как одни, получив долю, смотрят только внутрь себя, а другие — на своих младших. Девушка уже знала, что теперь произойдет. Первые жадно пожрут муку, как она есть, и умрут. Вторые донесут ее до очага, для всех.

Она покупала и раздавала в каждом городе, на любой остановке. Анжелика прекратила такую благотворительность лишь тогда, когда поняла, что лица этих парней повторяются уже четвертое селение подряд. Они иные, жадные, а не голодные. Впрочем, это произошло уже возле самого Бордо.

Там все кончилось. Город был иным. Люди там болели, экономили, но хотя бы не голодали. Глаз Анжелики давно различал такие вещи.

Огромный порт, весь бесконечный город трудился, зарабатывал напряженно и деловито, что бы там ни происходило в столице или провинции.

Здесь и жила ее единственная подруга во всей Франции.

— Где мне найти маркизу де Фонтене? — спрашивала она прохожих.

— Здесь очень много эмигрантов, мадемуазель! — отвечали ей.

Бордо, формально подчиняющийся Парижу и даже имеющий свои коммуны, на деле принадлежал здешним буржуа. Деньги интересовали их куда больше, чем идеи. Поэтому даже эмигранты, приговоренные к смерти оптом, заочно, ходили по улицам без опаски. Новенькая, сияющая краской гильотина тихо ржавела на площади под мелким, едва моросящим дождем.

Анжелика откуда-то помнила, что отец ее подруги Франсиско Кабаррюс не только испанский посол во Франции, но и крупный банкир. Поэтому, недолго думая, она зашла в первый же банк. Уже через полчаса девушка подходила к зданию местного представительства французской Ост-Индской компании. Ей посоветовали искать Терезию именно здесь.

— Маркиза де Фонтене сейчас участвует в совещании, — сразу же сказал ей секретарь.

Анжелика покачала головой. Годы, конечно, идут, но представить, как ее девятнадцатилетняя подруга участвует в совещании, проводимом в представительстве Ост-Индской компании, как-то не получалось. Если верить бабским сплетням из салона мадам Ролан, так у Терезии иных забот, кроме как переспать с очередным членом конвента, и не было.

— Желаете чая? Кофе? — предложил секретарь. — Дамская комната здесь налево.

Анжелика рассмеялась, прошла в будуар и замерла. У окна сидела гувернантка, а на ее коленях дремал мальчишка с глазами Терезии Кабаррюс.

— Бог мой! — Анжелика подошла и присела напротив. — Какой большой у Терезии парень! Как звать?

— Девин Теодор, — гордо сообщила гувернантка. — Вчера четыре года исполнилось.

Анжелика вздохнула. Ее жизнь так и шла непонятно куда.

Где-то далеко хлопнула дверь, зазвенели, эхом отдаваясь от высоченных потолков, голоса. Девушка поднялась и в следующий миг увидела Терезию.

— Ты? — Подруга стремительно двинулась к ней. — Ну, здравствуй!

Они обнялись.

— Как ты? Откуда? — Терезия заглянула ей в глаза. — Прямо с Мартиники? Где остановилась? Ты одна или с отцом?

Анжелика принялась было отвечать и тут же разревелась. Слишком уж много всего произошло. Они сели у окна. Терезия приняла сына, потянувшегося к ней. Она слушала подругу до тех пор, пока та не выплеснула на нее все до капли.

— Что ты думаешь делать теперь? — осведомилась Терезия.

Анжелика пожала плечами. У нее не было целей и планов.

— У тебя-то как дела?

— Плохо, — отмахнулась подруга. — Англичане теснят нас в Индии. А я как раз из числа основных акционеров. Даже не представляю, что делать.

Анжелика усмехнулась. Терезия вовсе не была тем чудовищем, озабоченным только постелью, каким ее старательно пытались выставить в Париже.

— Ничего смешного! — Подруга по-своему поняла ее ухмылку. — Мы отвечаем за поставки селитры для Арсенала. Если сорвем сроки хоть на неделю, то сразу угодим в списки подозрительных. Здравствуй, мадемуазель Гильотина.

— А вы не срывайте, — сказала Анжелика и улыбнулась.

Она не могла поверить в то, что эту прелестную головку запросто можно отрубить.

Терезия вздохнула и заявила:

— Наш флот блокирован. Нам просто не на чем возить селитру из Индии.

Анжелика непонимающе вскинула брови.

— У вас же полная бухта кораблей! Я сама видела. Наймите их.

— Мы думали так и сделать, — кивнула Терезия. — Но американцы решили держаться нейтралитета, а хозяин этого флота мистер Хендерсон неглуп и предпочитает возить только табак. Он не станет доставлять во Францию сырье, необходимое для ведения войны.

«Хендерсон?» — подумала Анжелика.

Она готова была поклясться, что знает эту фамилию, и очень беспокоилась за подругу.

— Это действительно так для тебя опасно? — спросила девушка.

Терезия кивнула.

— Не только для меня. Мадам Лавуазье тоже акционер. Если мы сорвем поставки, то пощады нам не будет.

Анжелика рывком поднялась.

— А ну-ка, подожди!

Она отошла в сторонку, достала из сумочки потрепанный темный томик и стремительно перелистала его.

Вот оно!

Мистер Хендерсон входил в число должников ее отца. Прямо сейчас в деньгах она не нуждалась, но ей было глубоко безразлично, какой вексель выдернуть следующим. Если это может помочь Терезии и мадам Лавуазье, которые были ей дороги, то почему бы и нет? Анжелика сосредоточилась и аккуратно вырвала цветастый, красиво оформленный документ.

— Не переживай, Терезия, — сказала она, повернувшись к подруге. — Теперь у флота мистера Хендерсона другой владелец — я.

Охотник двигался за графиней д’Ами след в след. Девушка сорила золотом широко, щедро и совершенно не думая о последствиях. Оставалось только удивляться тому, что ее просто не убили и не ограбили, но, как известно, Бог бережет дураков и пьяниц. А может, все дело в том, что Анжелика двигалась чересчур быстро и местные разбойничьи шайки, коих в каждой провинции насчитывалось по несколько десятков, просто не успевали сообразить, какая сладкая добыча проплывает прямо у них под носом?

Лишь перед самым Бордо денежный след оборвался. Но Охотник уже знал главное. Мадемуазель Беро едет не в Испанию. Ее целью является именно Бордо. Однако найти девчонку сразу не удалось.

— Комитет общественной безопасности! — Охотник совал в лицо хозяевам гостиниц бумагу, удостоверяющую эти слова, и ему немедленно предоставляли всю информацию по каждому из гостей.

Никакой Анжелики Беро или графини д’Ами.

Охотник наведался в порт и затребовал списки пассажиров — пусто. Он объехал все стоянки экипажей, но никто не помнил девушки с такой внешностью. Охотник даже обратился в мэрию и зашел в каждую местную коммуну — безрезультатно.

Ему пришлось обращаться к руководителю местной агентурной сети Аббата. Охотник этого не любил, но что он мог сделать? Анжелика Беро словно провалилась под землю.

Адриан принял решение мгновенно, едва сообразил, куда все движется.

— Ничего не разгружать! — грохоча ботинками по дощатому причалу, на бегу еще издали закричал он. — Все назад!

— Но, мсье, вы уже дали приказ о разгрузке вашего табака. Обратная процедура невозможна! — возразил ему сопровождающий.

Его тут же поддержали капитаны кораблей:

— Вы не оплатили ни хранения табака на судах, ни его дальнейшей перевозки!

— В документах указано, что пункт назначения — Бордо!

— Забирайте ваш груз, и мы в расчете.

Адриан стремительно перебирал все возможные варианты и пока видел только одно: в Бордо оставлять табак никак нельзя. Потом к старшему каравана подбежал служащий порта, затем подтянулись еще несколько человек, по виду — юристы.

Наконец Адриан услышал то, что вообще смешало все его карты:

— Корабли арестованы.

— Кем? — не понял Адриан.

— Кем? — зашумели капитаны.

— Кем? — удивился человек, сопровождающий груз.

— Мистеру Хендерсону предъявлено требование о немедленной уплате, — громко, не терпящим возражений голосом объявил один из юристов. — Поскольку в срок, оговоренный документами, мистер Хендерсон прибыть в Бордо не успевает, флот переходит к новому владельцу.

Поднялся жуткий шум. Адриан, мигом потерявшийся в этой каше, понял, что медлить нельзя.

— И что мне теперь делать? — Он схватил юриста за плечо и рывком притянул к себе.

— А вы кто?

— Я — владелец всего груза! — зарычал Адриан. — И я не потерплю…

Юрист скривился и заявил:

— Только не надо на меня орать, юноша. Хотите потягаться с французской Ост-Индской компанией? Ну так идите и тягайтесь! Я-то здесь при чем?

Адриан хорошо представлял себе, каково спорить с Ост-Индской компанией. С равным успехом цыпленок мог подраться с быком. Но выбора у него не было.

— Где их представительство?

Но юриста уже кто-то рванул и потащил куда-то в сторону. Адриан развернулся и, грохоча ботинками по черным доскам причала, снова помчался в порт.

Терезия долго не могла поверить в реальность того, что видела. Ее подруга детства, словно фея, вытащила из рукава волшебную палочку и легонько взмахнула ею. Флот, хоть сейчас готовый к отправке в Индию, да еще под флагами нейтральной страны, немедленно появился. Анжелика видела каждую стадию настроения своей приятельницы, от насмешки, недоверия и недоумения до неистового восторга.

— Отец! — заорала Терезия и бросилась к дверям. — Стой, не уходи! Мы спасены!

И дело завертелось! Тут же появились простые юристы, затем пришли их начальники. После них пожаловал и отец Терезии, седой, представительный Франсиско Кабаррюс.

— Здравствуйте, мсье! — Анжелика улыбнулась.

Бывший испанский посол во Франции прищурился и узнал ее.

— Здравствуй, Анжелика. Ты выросла и похорошела. Как отец?

Девушка опустила голову и ответила:

— Он погиб, мсье Кабаррюс. У вас, в Испании. Инквизиция.

Старик нахмурился.

— Сожалею. Я сам три года назад вышел из мадридской тюрьмы. Нашей церкви не нравятся идеи Просвещения, да и новому королю тоже. Давайте пройдем в большую залу, там отличный вид из окна.

Анжелика кивнула, последовала за ним, но села в сторонке. Они теперь замечательно справлялись и без нее. Собственно, не прошло и полутора часов, как все было завершено. Даже капитаны получили ясный ответ юристов на каждый свой вопрос.

— Хочу сказать главное, мадемуазель Беро. — Мсье Кабаррюс поднялся из-за стола. — Наша семья ценит добро, сделанное нам. Помните об этом. Я обещаю вам, что ваш отец будет реабилитирован. Это самое малое, что я могу для вас сделать.

Анжелика вытерла слезы, подступившие к глазам. Старик подал знак, и все люди, сидевшие за огромным дубовым круглым столом, поднялись, выражая ей уважение и благодарность.

— Где это! — заорал кто-то сзади. — В сторону, я сказал!

Стулья загрохотали, чиновники компании, только что исполненные торжественности и даже пиетета, обернулись. Створки дверей разлетелись в стороны. Два клерка висели на плечах молодого растрепанного человека, а он все тащил и тащил их на себе, рывками продвигаясь в центр зала.

— Бог мой! — Анжелика вскочила. — Адриан Матье?! Что вы здесь делаете?

Адриан замер. Обладательнице этого голоса здесь делать было нечего. Он повернулся, уперся взглядом в Анжелику Беро, привставшую из-за стола, не поверил, моргнул и пришел в себя. Это дело ее не касалось.

— Кто новый хозяин флота мистера Хендерсона? — спросил молодой человек.

— Я.

Адриан замер. Ему ответила именно Анжелика.

— Вы-то сами кто, юноша? — вмешался какой-то старик. — И что вам за дело до этого флота?

Анжелика вздохнула, повернулась к старику и пояснила:

— Это мой бывший жених, мсье Кабаррюс. Его имя Адриан Матье.

— Я единственный владелец всего табака, находящегося на кораблях! — стряхивая с плеч клерков, с напором заявил Адриан.

Старик задумался, глянул на Анжелику, затем на него, юристов и чиновников, сидящих за столом.

— Спасибо. Все свободны. Это уже семейное дело, — проговорил он.

Они остались впятером: Адриан, Анжелика, мсье Кабаррюс, его дочь Терезия и семейный секретарь, замерший в сторонке.

— Чего вы хотите, мсье Матье? — первым делом поинтересовался Кабаррюс.

Адриан замер. У него не было нужного ответа. Выгрузить табак в Бордо ему не дадут. Склады заняты. Пойти на условия местных перекупщиков означало остаться ни с чем. Но и заплатить за перевозку в другой порт ему было нечем. Тех денег, которые у него оставались после покупки табака, на фрахт не хватало.

— Что ж, денег, чтобы осуществить перевозку табака в другой порт, у вас нет, — заявил старик.

— Вы уверены? — осведомился Адриан.

— Да, разумеется, — кивнул Кабаррюс. — Я знаю, сколько вы заработали на перепродаже акций мсье Тарту.

Анжелика вздрогнула, а у Адриана перехватило горло.

— Да-да, мадемуазель Беро, — проговорил старик. — Речь об акциях той самой компании, которую вы разорили. Мсье Матье отлично на них заработал.

Адриан бросил взгляд в сторону Анжелики и увидел, что она тоже смотрит на него. Он рывком отвернулся и тут же наткнулся на пристальный взор бывшего посла.

— Вы жених мадемуазель Беро, пусть и бывший, — тихо произнес тот. — Поэтому я хотел бы вам помочь. Но вы загнали себя в угол довольно прочно.

Адриан растерялся. Этот старик брал на себя слишком уж много, но чем ему возразить?

— Я не сделал ничего противозаконного.

Бывший посол улыбнулся.

— Вы влезли в чужой огород, мсье Матье. Виргинский табак — не ваша сфера. Так?

— Ну и что?

— А то, что любой грамотный коммерсант в такой ситуации оставляет финансовый резерв. Именно в расчете на сопротивление таких персон, как здешние перекупщики.

Адриан молчал. Он и сам это знал, да и отец никогда не вкладывал все деньги в одно дело… кроме последнего случая.

— Вы понадеялись на удачу, на то, что люди, у которых вы пытаетесь отнять их коммерцию, не заинтересуются вами и не посчитают, сколько у вас денег, — тихо проговорил старик. — А они все посчитали и знают, что вам нечем платить за фрахт. Значит, вы все равно отстегнете им за субаренду.

— Откуда им знать, сколько у меня денег?

— А откуда я это знаю? — Старик рассмеялся и потряс газетой. — В сводках есть все: сколько вы выручили на акциях мсье Тарту и какова средняя цена на виргинский табак. Это же простая арифметика, Адриан.

Молодой человек почувствовал, что краснеет, и тут подала голос Анжелика:

— И что же теперь делать?

«Она беспокоится за меня?» — удивился Адриан, но Анжелика еще не закончила.

— Мне ведь надо освободить мои корабли от его табака.

Адриан насупился и заставил себя смотреть на главного обвинителя — банкира мсье Кабаррюса, отсидевшего два года в тюрьме, бывшего члена королевского совета финансов и испанского посла во Франции. Глаза старика смеялись.

— Позвольте один вопрос, Адриан. Вы рассчитываете на благотворительность со стороны мадемуазель Беро?

Адриан вспыхнул. Понятно, что речь шла о перевозке табака за счет его бывшей невесты.

— Не рассчитываю.

— Тогда у вас лишь один путь: договориться с вашей невестой о доверительном фрахте на полсотни лье на север, сдать весь табак оптом тамошним контрабандистам и расплатиться с вашей невестой из выручки. Ценовые условия у контрабандистов вполне приемлемые.

Адриан задумался и сказал:

— Я не нарушаю законов, мсье Кабаррюс, и не хочу на гильотину.

Старик заливисто рассмеялся и приказал секретарю, терпеливо ждущему в сторонке:

— Принеси мне мой баланс.

Секретарь бесшумно исчез, а старик улыбнулся и немного подался вперед, словно хотел заглянуть Адриану не в глаза, а в самое сердце.

— У меня есть увлечение, молодой человек. Я коллекционирую головы.

Адриан сглотнул, а старик рассмеялся и пояснил:

— Нет, я не забираю их из корзины под гильотиной. Я заношу их в бухгалтерский баланс. Как только чья-то голова отлетает, состояние покойника переходит в следующие руки. Вы, юноша, в этой очереди тоже есть.

Внутри у Адриана нехорошо заныло. Рядом со столом бесшумно появился секретарь.

Старик принял из его рук толстенную книгу и продолжил:

— Вот он, мой баланс. Здесь почти все крупные состояния Европы. Видно, кому перешли деньги вырезанных гугенотов и изгнанных евреев. В чьих руках теперь золото сожженных принцев-еретиков. Кто унаследовал кассу Ватикана, рухнувшую во время флорентийского кризиса. Да и нынешняя Франция, конечно…

— Откуда это у вас? — спросил Адриан, голос которого мгновенно сел.

— Когда-нибудь вы тоже заведете такую книгу. — Старик пожал плечами. — Крупных состояний не так много. Мы, их обладатели, присматриваем друг за другом.

Наступила тишина, неловкая, гнетущая.

— Так я в этой книге тоже есть? — разорвал ее Адриан.

— Да, — кивнул банкир. — На последней странице, в самой нижней строчке.

— У вас там написано, что меня ждет гильотина?

Банкир с грохотом захлопнул огромный том и заявил:

— Это написано у вас на лбу, юноша. Вы ведь не пошли в армию? А возраст у вас призывной. Районная коммуна занесет вас в списки подозрительных даже без вашего ведома. Однажды за вами придут. У вас ведь есть что конфисковать?

Адриан вздохнул. Да, это было похоже на правду.

Но старик еще не закончил.

— Контрабандисты его смутили! — Он хмыкнул, глянул на Анжелику и — уже мягче — на Адриана. — Мой вам совет: прекратите играть в законность и в будущем не оформляйте сделок на себя. Не проводите товар сами ни через таможню, ни через налоговых офицеров. Никто не должен знать, что эти деньги ваши. Тогда у вас появится шанс уцелеть.

— Мсье! — подала голос Анжелика. — Значит, вы знаете и то, откуда такое состояние у моего отца?

Бывший испанский посол кивнул.

— Думаю, да. Я не могу сказать, откуда у него эти два векселя, но уже понимаю, чьи они. Мой вам совет, мадемуазель: смените имя и оборвите все, — я настаиваю, все! — что связывает вас с этими деньгами.

Адриан с ужасом посмотрел на свою бывшую невесту и встретился с ее взглядом, тоже ничуть не веселым.

Сведения поступили к Охотнику быстро.

— Девушка с нужными вам приметами только что вышла из представительства Ост-Индской компании, — сообщил ему один из местных агентов.

Охотник приказал ему следовать с ним, влетел в экипаж, ждущий его, и мгновенно подъехал к зданию представительства. Он спрыгнул на землю и сразу же увидел Анжелику Беро, идущую бок о бок с Адрианом Матье и…

— Это ведь Франсуа Кабаррюс? — спросил Охотник агента.

— Точно, — подтвердил тот.

Охотник скрипнул зубами и окинул почти пустые окрестности быстрым, наметанным взглядом. Да, конечно же, охрана у бывшего испанского посла была, и работала она правильно.

— Не подойдешь!

— Исключено, — подтвердил агент. — Год назад его пытались ограбить…

Охотник жестом призвал его к молчанию. Он хорошо представлял, как выглядели эти незадачливые грабители спустя полминуты. Вопрос был в том, куда мсье Кабаррюс и его компания направляются.

— В порт идут, — подал голос агент.

— Уверен?

— Конечно. Это у мсье Кабаррюса основной маршрут. Он в Испанию только морем ездит.

Охотник подал кучеру знак. Экипаж тронулся, двинулся вслед, обогнал, встал.

— Бесполезно.

Анжелика уже ступила на черные доски причала. Она находилась совсем рядом, но взять ее было нельзя!

Аббат получил известия о нейтралитете Америки 22 апреля 1793 года, спустя час после того, как посол этой страны официально известил об этом республиканские власти.

— Вот, значит, как! — пробормотал он, потирая кулак, и не выдержал — изо всех сил ударил в дубовый шкаф.

Дверца хрустнула и с грохотом слетела с петель.

Братья, которым Аббат помогал в самые сложные мгновенья их судьбы, струсили уже второй раз. Ни французские офицеры-добровольцы, посланные в Америку, ни даже денежный заем, по которому Вашингтон расплатился лишь 25 февраля, основанием для ответной любезности не стали. Аббат покачал головой и от всей души врезал по второй дверце.

Он понимал, почему советники Вашингтона предпочли спрятаться под одеялом. Как только полыхнула Вандея, всем стало ясно, что Британия настроена серьезно. Кое у кого возникла иллюзия, что вся северо-западная часть Франции вот-вот отвалится от Парижа.

Нант все еще принадлежал республике, но река Луара — главная транспортная артерия края — была блокирована мятежниками. Значит, и сам край, прямо как конечность, в которую не поступает кровь, был обречен на отмирание и ампутацию.

Это многое меняло. И всему виной — паршивый вексель, предъявленный Анжеликой Беро к оплате на 2 месяца и 6 дней раньше срока.

Тем временем напряжение нарастало. В Париже идти на фронт не хотел никто: ни сторонники «бешеных», ни золотая молодежь. Полномочия по проведению призыва целиком легли на коммуны. Бедные и богатые повалили на собрания секций, чтобы криками подавить оппонентов и провести «правильное» решение. В ход пошли угрозы, кулаки, стулья. В конечном счете все решало число поднятых рук. Накал борьбы был таким острым, что генеральный совет трусовато постановил отправить в армию молодых чиновников. Это решение «вызывало меньше неудобств».

А в первые дни мая так называемая умеренная молодежь начала одерживать верх над санкюлотами. Они были сыты, им было что терять. Секции коммуны, еще вчера самые «бешеные», начали принимать довольно умеренные решения.

Понятно, что Робеспьер встревожился. Он немедленно провел решение платить санкюлотам за каждое посещение собрания, но пока стопорилось все. Чересчур грамотная парижская молодежь прогоняла санкюлотов, а его просто поднимала на смех.

Так долго продолжаться не могло. Но стоило Аббату углубиться в сводки в попытке понять, чем выровнять политический баланс, как ему принесли копию официального письма о внезапном аресте 103 американских судов в порту города Бордо и — главное! — донесение от Охотника. Тот сообщал, что Анжелика Беро предъявила к оплате второй вексель. Аббат застонал и опять впился взглядом в ровные, рубленые строки.

Странных совпадений было многовато. Во-первых, Адриан и Анжелика опять сработали в паре. Судя по контексту событий, главный повод для того, чтобы задержать суда в порту, дал Адриан, закупивший эту партию табака совершенно безумных размеров. Анжелика, видимо, слегка припоздала, зато довела ситуацию до финала.

— Ничего не понимаю! Они не могут действовать сообща!

Дальше — больше. Анжелика не просто создала повод для массы ненужных недоразумений между Францией и Америкой, но еще и помогла выкрутиться семейке Кабаррюс!

Аббат тяжело выдохнул. Французская Ост-Индская компания была одним из основных ресурсов страны. Операция по ее отъему готовилась давно и тщательно. Нет, блокирование англичанами флота компании было делом не его рук, но эта временная задержка оказалась полезной. Селитры арсеналу пока еще хватало. При этом появлялся повод казнить нескольких акционеров и завладеть их имуществом.

На днях в Париж приезжал султан, которого звали Типу. Он получил от Аббата исчерпывающие инструкции и готов был поднять в Индии мятеж. Даже при самом худшем раскладе англичане были бы вынуждены перебрасывать ресурсы, а не заниматься французским флотом. Но появилась Анжелика, и все полетело в тартарары.

— И что теперь делать?

Аббат глянул на календарь. Протащить в конвенте решение об аресте всех американских судов, нагруженных имуществом неприятеля, следовало уже завтра, 9 мая 1793 года. Штаты просто обязаны думать, что инцидент в Бордо — не просто каприз судьбы, а именно месть за нейтралитет. Иначе их к сотрудничеству не склонить. Но в целом…

Аббат вытащил свою схему, расстелил ее на столе и сокрушенно покачал головой. Слишком уж многие события происходили преждевременно. Стройный, филигранно выверенный план трещал по швам. Значит, пройдет совсем немного времени, и буржуа начнут одерживать верх. Вот тогда все рухнет.

«Придется вызывать Спартака», — решил Аббат.

Анжелике Беро помог сменить имя все тот же Франсиско Кабаррюс, прямо перед отплытием, здесь же, в большой зале представительства.

— На этот случай я держу при себе собственного председателя коммуны, — пояснил он. — Поэтому процедура будет совсем не сложной. — Маленькая, затерянная в горах, но самая настоящая коммуна с печатью и всеми правами. Имя вам сменят за несколько минут, и документы будут настоящие.

— Никто не узнает моего подлинного имени? — не поверила Анжелика.

— Может, и узнает, но концов не найдет. — Отец подруги улыбнулся. — Все бумаги этой коммуны регулярно сгорают при пожаре.

Он подал знак секретарю, и вскоре появился председатель коммуны, по виду обычный клерк.

— Рекомендую имя Жанетта, — серьезно предложил этот человечек. — Оно очень популярно в народе.

«Ужас какой!» — подумала Анжелика.

— А фамилия? Может, оставим д’Ами?

Мсье Кабаррюс покачал головой.

— Забудьте и об этой фамилии, и об усадьбе, купленной вами. Ручаюсь, там давно уже работает прокуратура. Возьмите что-нибудь попроще, например, Молле.

Анжелика криво улыбнулась. Она и помыслить не могла, что будет носить фамилию «Теленок», но сочетание «Жанетта Молле» смотрелось вполне органично.

— Да и молодому человеку надо что-то новенькое подобрать. — Банкир склонился над бумагами председателя коммуны — Например, Жан. А что? Жан и Жанетта.

Адриан прыснул.

— Брак оформлять будем? — поинтересовался председатель.

— Нет! — заорала Анжелика и поняла, что сделала это одновременно с Адрианом.

— Значит, юноша хочет в армию?

Повисла тишина. Анжелика бросила быстрый взгляд на Адриана. На его лице отображалось мучительное размышление. Идти убивать пруссаков он совершенно не желал, но угроза призыва и впрямь была совершенно серьезной.

Анжелика усмехнулась. Она хорошо помнила то унижение, которое испытала, когда Адриан из жалости принуждал ее к фиктивному браку. И возразить нечего, и сгораешь от стыда.

— Будем, — заявила она. — Это единственный выход.

Адриан густо покраснел и промолчал.

«Вот теперь мы в расчете!» — подумала Анжелика и мстительно улыбнулась.

Лишь когда все закончилось, она поняла, что ее подруга, все это время сидевшая бок о бок с ней, так не проронила ни слова.

— Что не так, Терезия? — забеспокоилась она.

Парижская притча во языцех покачала головой и сказала:

— Страшно мне за вас. Да и за себя. Будь моя воля, отдала бы свои акции в первые же попавшиеся руки и жила спокойно. Но мой отец… — Она повернулась к нему: — Уж прости, папа, но ты как тот карточный игрок. Остановиться не можешь.

Мсье Кабаррюс развел руками и сказал:

— А это и есть игра, Терезия. Каждый из нас что-то выложил на стол. У любого есть возможность взять удачный прикуп, текущие союзники и опасные соседи. Кое-кто даже поставил на кон все свое имущество, включая приданое дочерей. Я не могу просто так бросить карты и выйти из игры, не закончив ее. Никто мне этого не позволит.

— Об этом я и говорю. — Терезия вздохнула и глянула на молодого человека. — Вот и твой Адриан, как я посмотрю, точно такой же.

Анжелика бросила насмешливый взгляд на Адриана, изрядно помятого последними событиями. Он хорошо расслышал это «твой Адриан», но терпел. Это было приятно.

Потом они прошли по гулким доскам причала и поднялись по шаткому трапу на палубу. Анжелика остро осознала, что с получением нового имени вся ее прежняя жизнь растаяла.

Новая начиналась с чистого листа.

Молодой человек оценил все: и это «твой Адриан», и насмешливые взгляды, и острый стыд за свое молчание. Но его прижали в угол так крепко, как никогда прежде.

— Отойдемте, юноша, пусть девушки пощебечут, — пригласил его старый банкир и сказал, когда Адриан нехотя подчинился: — Не мучьте себя. Все ошибаются. Я, старый дурак, и то в тюрьму на два года угодил. Что делать думаете?

Адриан пожал плечами. Он не знал.

— Рекомендую черный рынок Орлеана. — Старик прищурился. — Луару сейчас контролируют повстанцы, и английского товара будет много.

— Торговать с врагом — верная гильотина, — напомнил Адриан.

Старик вздохнул и заявил:

— В сегодняшней Франции все пути ведут в никуда.

Потом они встали на якорь чуть севернее Бордо. Вскоре возле судов появились десятки контрабандистских шлюпок. Не прошло и суток, как весь груз ушел. В каюте у Адриана появились четыре узла с ассигнациями, связанных из простыней. С таким капиталом он мог начать новую жизнь где угодно — в Индии, на островах, в Америке, в Европе, если бы не война республики со всем белым светом.

Мсье Кабаррюс считал, что во французских колониях вот-вот начнется жуткая резня. Во владениях всех прочих европейских государств Адриан был бы слишком легкой добычей для каждого, кто захочет изобличить тайного якобинского шпиона. Французов уже начали преследовать повсюду.

— Так что, Жанетта, едем в Орлеан? — спросил он, подойдя к Анжелике.

— А какая разница, Жан? — отвесила ему той же монетой Анжелика. — Там нас хотя бы не обвинят в шпионаже в пользу Франции.

Адам Вейсгаупт, вызванный из Регенсбурга, вскоре прибыл в Париж.

— Ну, здравствуй, Спартак! — Аббат раскрыл объятия.

— Здравствуй, брат. — Вейсгаупт ответил ему тем же, хотя и был недоволен. — Что у тебя здесь происходит? Я вообще ничего не понимаю!

Аббат скупым жестом предложил гостю присаживаться и сел сам.

— У нас кассир погиб. Пакет номер четыре теперь находится в чужих руках.

Вейсгаупт замер и спросил:

— Ты шутишь?

Аббат развел руками.

— Два векселя уже предъявлены.

Вейсгаупт на мгновение ушел в себя.

— Да, Нант, — понял он. — А второй?

— Американский флот в Бордо — сто три судна под арестом. Правда, сейчас они работают на меня.

Вейсгаупт прижал пальцы к вискам.

— Этого еще не хватало! Остальные векселя уже у тебя?

— Считай, что у меня.

Спартак грязно выругался.

— Считай!.. А ну-ка, покажи схему!

Аббат вытащил ее из ящика, встряхнул над столом, как скатерть, разложил, и Вейсгаупт кинулся искать.

— Где у тебя Нант? Ага, вижу. А где флот Хендерсона? Так, есть. И что же нас ждет?

Аббат замер. Спартак иногда вспыхивал как порох и совершенно себя не контролировал. А тот уже разогнулся и смотрел на него ненавидящим взором.

— У нас же вся схема рухнула! Ты куда смотрел?!

— Полегче, — попросил Аббат. — На профессоров своих будешь орать.

Вейсгаупт застонал, осел в кресло и схватился за голову.

— Семнадцать лет я это готовил! На нас работает лучшая агентура в Европе! Мы же всех купили! Столько денег угробили! И что теперь?

— Не паникуй, — отмахнулся Аббат.

Спартак на мгновение опешил и спросил:

— А как ты собираешься перед советом отчитываться?! Скажешь им «не паникуйте»?!

Аббат досадливо крякнул.

— Пока вся ответственность на мне. Не на тебе! Отчитаюсь как-нибудь. И прими мой совет: возьми себя в руки и входи в дело.

Спартак яростно фыркнул, обидчиво поджал губы, но было видно, что он уже успокаивается.

— Где у тебя хуже всего? — спросил гость.

Аббат развернул схему к себе.

— Коммуны под «умеренных» попали, да и конвент.

Вейсгаупт рывком поднялся с кресла и наклонился над схемой.

— А что тут неясного? Жиронду кончать надо. И чем быстрее, тем лучше.

— Я же сказал, что коммуну не контролирую. — Аббат покачал головой. — Кто их кончать будет?

— Деньгами продави, — мрачно буркнул Спартак, вздохнул, упер холеные белые руки в стол и склонился еще ниже.

Аббат усмехнулся. Он уже видел, что работа пошла, значит, выход из положения будет найден.

Ситуация и впрямь была непростой. Больше всего Аббата сбивало с толку наслоение событий со сдвигом в 2 месяца и 6 дней, заданное досрочным предъявлением векселя в Нанте. Нет, никакой мистики, просто Спартак создал чересчур сбалансированную схему. Все события были тщательно просчитаны и увязаны, в некоторых ключевых местах — даже слишком жестко. Одним из таких узлов и был тот вексель, самый маленький во всем пакете.

— Мсье Тарту был предприимчивым человеком, — пояснил Вейсгаупт. — Он имел дела в Тулоне, в Лионе и даже здесь, в Париже. Едва его компания рухнула, пошла еще одна волна — как в костяшках домино.

— Это я и сам вижу, — сказал Аббат. — И что дальше? Мне ждать повторных волнений в Лионе?

Вейсгаупт кивнул и заявил:

— В Лионе, в Тулоне и в Марселе. Все они будут повторяться с разрывом в два месяца с небольшим. Да ты сам посмотри! — Он снова принялся водить пальцем по схеме, но Аббат уже все видел.

Это и впрямь походило на конструкцию из рядов костяшек домино. Анжелика Беро, девчонка, влезшая во взрослую игру, толкнула ключевую костяшку где-то посредине.

— Что-то исправить можно?

— Нет, — отрезал Вейсгаупт. — Все так и будет валиться досрочно. Станем переделывать все на ходу.

Это было проще сказать, чем сделать. Буржуа, предупрежденные катастрофой, случившейся в Нанте, не просто были готовы к отпору. Они вовсю наступали. Уже в конце мая бунтовали целых тринадцать департаментов.

Стоило якобинцам Лиона ввести еще один налог на богатых, как случился переворот. Мэра-якобинца арестовали. То, что ему предъявила прокуратура, легко тянуло на гильотину.

Едва итальянские города открыли свои гавани английскому флоту, на юге страны полыхнул Тулон. Все это происходило на фоне все более жестких обвинений в попытке переворота, адресованных коммуне и якобинцам.

Аббату приходилось опережать события. Зная, что все его люди, которые сейчас проявятся, попадут в черные списки жирондистов, Аббат приказал Робеспьеру не высовываться и создал Общество революционных гражданок во главе с «бешеной» Клэр Лакомб. В качестве отвлекающего маневра был повторен лозунг о погроме газет противника.

Но главное состояло в том, что Аббат по предложению Спартака ввел в действие так называемую кочующую помощь. Самые голосистые члены секций переходили с одного собрания на другое и помогали пробивать нужные решения числом и глотками. Когда жирондисты рискнули и арестовали журналистов газеты «Пер Дюшен» Эберта и Варле, Марат призвал народ к восстанию.

— С огнем играем, — заявил Аббат и покачал головой.

— А когда было иначе? — не отрываясь от сводок, пробормотал Вейсгаупт.

Спартак был единственным человеком, перед которым отступал даже Аббат. Когда он работал, сравниться с ним было невозможно. Этот гениальный игрок видел преимущества там, где их не замечал никто, и создавал там, где их не могло быть в принципе. То, что он изобретал, например акция морального давления делегации двадцати восьми секций Коммуны на конвент, было абсолютным безумием, но ведь прошло! Всесильных депутатов конвента буквально взяли на испуг!

А 31 мая в половине четвертого утра загудел колокол собора Парижской Богоматери, и народ повалил на улицы. Честно говоря, это была чистой воды авантюра. Аббат на это не пошел бы никогда. «Бешеные» секции составляли в коммуне меньше трети.

Бог мой, как же Спартак был талантлив! Его абсолютно не смутило то, что парижане высыпали на улицы только посмотреть — не поучаствовать. Он лишь рассмеялся, когда узнал, что попытка ареста министров Клавьера и Лебрена с треском провалилась. Даже когда конвент отказал санкюлотам в аресте двадцати двух жирондистов, он только усмехнулся так, словно в его рукавах прятался еще добрый десяток тузов.

— Требуем снижения цены хлеба до трех су и за счет богачей, — приказывал Спартак.

После одобрения Аббата посыльные рассыпались по всему Парижу.

— Еще одну делегацию в защиту Эберта и Варле — в конвент! — бросал он, и Аббат кивал, подтверждая посыльным правомочность приказа.

— Выстрел из пушки, массовые хаотичные передвижения санкюлотов по Парижу в любом порядке! — подчиняясь одному ему ведомым расчетам, говорил Спартак, склонившийся над картой города, и это немедленно исполнялось.

Он словно матадор кружил и кружил вокруг ошарашенного быка и наносил ему удар за ударом. Бык уже не понимал, куда ему кидаться, то ли на мулету, то ли на шпагу. Матадора он так и не видел.

Потом дезориентированный конвент в общем потоке противоречивых проектов, подсунутых ему, принял декрет о выплате сорока су повстанцам, вынужденно потерявшим заработок в этот день. Посыльные тут же разбежались по всему городу, и наступил перелом.

Парижане, взбудораженные целым днем суеты, воодушевились и, на ходу надуваясь отвагой, двинулись к Пале-Эгалитэ. Поначалу что-то около двадцати тысяч человек.

— Вот и все, — устало подвел итог Спартак и швырнул свежие, даже еще не прочитанные сводки в воздух. — С жирондистами покончено. Дальше — сам. А я пошел спать.

Аббат проводил его взглядом и, не дожидаясь, пока помощник соберет бумаги, разлетевшиеся по всему кабинету, сел на свое место. Сиденье еще оставалось теплым, и это было неприятно. Вот из-за этой самовлюбленности Спартак и терял все достигнутое. Вытерпеть его более двух-трех суток было невозможно.

То, что в Париже происходит не просто очередная свара «бешеных» и жирондистов, а нечто важное, Мария-Анна осознала, когда к Лавуазье пришла делегация откупщиков.

— Антуан, пора идти к Клавьеру, — напряженно произнес Делаант. — Иначе опоздаем.

Но муж лишь покачал головой.

— Мы давно опоздали, друзья. Уже четыре года назад.

Его принялись уговаривать, но Антуан был непреклонен.

— Мне надо работать, — отрезал он. — Если я не установлю тепловое расширение меди и платины, то у Франции не будет эталона метра.

Делаант в поисках поддержки повернулся к Марии-Анне, но она лишь развела руками, усмехнулась и сказала:

— Вы все слышали, мсье. Если Антуан Лоран Лавуазье пойдет с вами, то у Франции не будет эталона метра.

Растерянные делегаты ушли, и уже на следующее утро Мария-Анна узнала, что муж оказался прав, как и всегда. Да, откупщики попали в приемную к Клавьеру. Тот прислал им записку, что непременно примет, и эта встреча даже состоялась.

Клавьера вытащили из кабинета и провели мимо них два санкюлота с саблями наголо. С остатками прежней власти было покончено.

Адриан и Анжелика, по документам Жан и Жанетта Молле, купили дом на самой окраине Орлеана, среди недавних переселенцев. Там ее колониальный говорок не был особо заметен, а ему не грозила армия. Местной коммуной заправляли «умеренные». Они большинством голосов провели решение отправлять в армию только холостых парней, не имеющих постоянных занятий, то есть санкюлотов.

Анжелика обставила дом, посидела недельку у окна, потом выкупила на рынке пару рядов и без особого желания занялась тем делом, которое знала, — перепродажей прусского трофейного товара.

Конечно же, Адриан не слишком верил в перспективность этого занятия. Да, женщины, изгнанные из армии, ехали и ехали в цветастых крытых кибитках. Но он понимал, что пройдет от силы два месяца, и эти потоки иссякнут. Не пересыхала здесь только Луара — крупнейшая транспортная магистраль, идущая от Атлантики. Поэтому Адриан сразу же начал налаживать связи с речными перевозчиками.

— Товар только английский, контрабандный, — сразу предупредили они его. — Если поймают, то гильотина вам гарантирована.

— Я не собираюсь отчитываться перед налоговым офицером, — заявил Адриан. — А на гильотину попадают как раз те простофили, которые это делают.

Дело потихоньку пошло. Адриан, наученный горьким опытом, был аккуратен и осторожен, всех денег в одно дело не вкладывал, на неоправданный риск не шел. После этой истории в Бордо он вообще как-то сразу повзрослел. Мсье Кабаррюс абсолютно беспощадно тыкал молодого человека лицом в его ошибки. Адриан хорошо запомнил это неприятное ощущение.

И все-таки ему было скучно, а дома даже тоскливо. Они садились за общий стол, молча ели то, что приготовил им повар, и расходились по своим комнатам. Взаимная принужденность убивала всякую охоту общаться.

Однажды ему предложили поучаствовать в перекупке оружия, и Адриан заинтересовался этим делом.

— Насколько крупная партия? — спросил он.

— А сколько хотите, столько и будет, — серьезно ответили ему. — Оружие английское, хорошее. Покупателей полно. В Тулоне, в Лионе, где угодно.

Адриан растерялся и осведомился:

— А кому нужно в Тулоне и Лионе столько оружия?

— Вы не знаете, что произошло в Париже?

Адриан и вправду был не в курсе последних событий. То, что он услышал, ошарашило его. «Бешеные» устроили переворот, добились ареста части депутатов конвента. Те, которые успели бежать, сейчас поднимали восстания по всей Франции.

— Отдаем дешевле себестоимости, — сказали ему. — Главная проблема — доставить.

Адриан обмер. Он уже понимал, что в руках «бешеных» сейчас все: армия, жандармерия, вся республиканская агентура. Шансов у крупных буржуа, поднявших восстание, немного. Почти никаких. Если он с этим свяжется…

— Я должен подумать, — сказал молодой человек.

— Только недолго, — ответили ему.

Адриан пришел домой, уткнулся взглядом в «супругу Жанетту», не сумевшую дождаться его и ужинающую в одиночестве. Он сел рядом, но еда в рот не лезла. Молодой человек понимал, что сам факт английского происхождения оружия ставит всех, кто к нему прикоснется, в крайне сомнительное положение. Он вовсе не питал иллюзий насчет буржуа, особенно после того, что ему устроили в Бордо.

Но если «бешеные» победят!..

Адриан уже видел, как работает гильотина, и понимал, во что выльется «правосудие» санкюлотов. Даже когда все неправильно сидящие головы будут отрублены и улетят в корзину, ничего не кончится. Потому что затеяли это вовсе не санкюлоты, а те личности, которые стояли за ними и не так давно взяли в свои руки едва ли не всю полноту власти. Они раздавят всех и уже начали это делать.

Адриан покосился на повара, ожидающего похвалы, заглянул в глаза Анжелики и сказал:

— Жанетта, милая, я ненадолго уеду. Не скучай.

Анжелика оторвала взгляд от тарелки и серьезно посмотрела ему в глаза. Он вдруг остро пожалел о том, что в даже такой момент между ними лежит вся эта фальшь.

Охотник отыскал место выгрузки виргинского табака уже через день. Еще спустя неделю он понял, что Адриан и Анжелика осели в Орлеане. В Париж им ехать не стоило, а здесь и девчонке со своим колониальным акцентом проще затеряться, и ее спутнику есть куда деньги вложить. В какой-то момент ему даже показалось, что он видел мадемуазель Беро у рядов, торгующих остатками трофейных товаров. Охотник обыскал все, Анжелику не нашел и тогда двинулся по следам денег.

Он предъявил полномочия в торговой палате и проверил все сделки, заключенные за последнюю пару недель. Охотник тщательно исследовал все случаи приобретения магазинов и складов, но следов немалых денег Адриана не обнаружил. Оставалось предположить, что мсье Матье лег на дно или занялся контрабандой.

Охотник вздохнул, отыскал контактный адрес особой агентуры Аббата и уже спустя два часа получил объяснение всего расклада.

— В этом деле фамилий не спрашивают, однако крупная покупка на днях состоялась, — сказали ему.

— Какая?! — хрипло выдавил Охотник.

Он уже чуял, что след взят.

— Английское оружие. Вот список, здесь же цены и количество.

Охотник схватил лист бумаги, пробежал его глазами и улыбнулся. Итоговая сумма один в один совпадала с тем, что Адриан мог выручить от продажи табака. Этот мальчишка так и не научился быть осторожным.

— И куда это оружие пошло?

— Точно неизвестно, — ответил агент. — Это знает лишь покупатель. Но говорили, что он выехал в направлении Тулона.

Прощались они скомканно, буквально на ходу. Спартак в очередной раз попенял Аббату за то, что тот так и держит штатного друга народа Марата на вторых ролях и слишком уж опекает Робеспьера. Но в этом вопросе он давить не мог — только рекомендовать.

— Я знаю, что Робеспьер твой любимчик. — Спартак поморщился. — Но надо же и меру знать. Дай Марату развернуться, он не подведет.

— Договорились. — Аббат кивнул и проводил Вейсгаупта до дверей.

Как бы ни был Спартак талантлив, но и он не знал всех деталей, да и не надо ему этот было. Свое дело Вейсгаупт сделал.

В считаные часы к двадцатитысячной толпе парижан присоединились гвардейцы, еще недавно бывшие санкюлотами. К зданию конвента подошло уже порядка восьмидесяти тысяч возбужденно гудящих вооруженных революционеров. Конвенту пришлось издать приказ об аресте трех десятков депутатов, обвиненных якобинцами. Это было абсолютно беззаконное решение, но выбор оказался невелик: арест депутатов или расстрел восьмидесятитысячной толпы. Сделать второе было нереально.

Понятно, что кое-кто из депутатов-буржуа бежал. Сразу же встал вопрос, чем платить революционерам, участвовавшим в перевороте. Луа и Дюнуи предъявили требование на полмиллиона ливров, примерно по 125 су или 14 фунтов хлеба на каждого. Где их брать, пока никто ясно не знал.

Но все это были частности. Новый, сильно поредевший конвент сразу же начал делать главное: издавать декреты. Уже 3 июня было решено признать права незаконнорожденных на наследство.

Важность этого закона была чрезвычайной. Многие коммерсанты имели в разных городах по две-три семьи и по двадцать-тридцать детей, а уж об аристократах, владевших целыми деревнями, и говорить не приходится. Все эти дети были хорошо известны местной общественности. Отцы их признавали и содержали. Но теперь каждый из этих двадцати-тридцати бастардов имел право затребовать свою долю наследства.

При грамотном применении один-единственный закон вел к раздроблению практически всех крупных состояний Франции. Пройдут какие-то месяцы, и политической элиты, опирающейся на большие деньги, в республике просто не будет. Буржуа выполнили свою часть работы, настало время «бешеных».

В тот же день на заседании Общества друзей свободы и равенства якобинцы поставили вопрос о предоставлении французского гражданства цветному населению колоний. В конвенте обсуждать это было рано, однако в перспективе «бешеные» получали в колониях голоса подавляющего большинства избирателей. Это делало их власть практически абсолютной.

Аббат окинул взглядом карту французских колоний и вздохнул. Он ждал серьезных проблем и на Мартинике, и в индийском порту Пондишери, и в Порт-Луи. Англичане, используя тот ужас, который испытывали владельцы плантаций перед якобинцами, уже начали поворачивать тамошнюю торговлю на себя.

Неужели придется освобождать рабов?

Делать это не хотелось, но Аббат понимал, что если англичане займут французские колонии, то придется поднимать лозунг «Свободу рабам!». Да, это вело к уничтожению всего белого населения — на Гаити уж точно, но что он мог поделать? Лучше сжечь свой дом, чем подарить его врагу. Позволить противнику приобретать новое оружие за деньги, вырученные во французских колониях, было бы верхом глупости.

Анжелика чувствовала себя в западне. Ей не нравилось все! Она решила отплатить Адриану добром за добро, но оказалась зависимой от него, и это не вело никуда. Хуже того, мужчины стали смотреть на нее как на замужнюю женщину. Стоило ей всего один раз состроить глазки, просто чтобы не потерять форму, и на нее тут же взглянули как на шлюху. Это бесило девушку.

Она понимала, что так надо, что иного выхода нет. Мсье Кабаррюс, действительно благодарный за нешуточную помощь, подсказал им самый лучший вариант. Но что вышло? Она обладала целым флотом, а все ее путешествия укладывались в ежедневный маршрут от дома до рынка. Она была богата, а вынуждена строить из себя переселенку скромного достатка. И как же ей осточертел этот рынок!

В тот день Анжелика была вполне готова серьезно поговорить с Адрианом. Она специально ждала его, а он так и не притронулся к еде, попрощался, встал и ушел. Все ее невысказанное неудовольствие так и осталось при ней — в первый день, во второй, через неделю и через две. И когда Адриан появился, мрачный, усталый, черный от пыли и, вероятно, невеселых мыслей, она была не в лучшем состоянии.

— Я больше терпеть этого не намерена, — заявила девушка.

— Подожди, милая Жанетта, — хмуро отмахнулся Адриан. — Я только чемоданы спрячу да умоюсь.

Анжелика вскипела.

— Не называй меня так!

Адриан с размаху бросил чемоданы в угол.

— Чего ты от меня хочешь?! Дай мне хотя бы умыться!

Анжелика опешила.

— Не ори на меня, Жан Молле! То, что я весь день на рынке торчу, а ты вино хлещешь да шлюх на лодках целыми днями катаешь, не дает тебе право…

Брови Адриана взлетели вверх, и он кинулся к ней.

— Что?!

— Убери от меня руки! — взвизгнула Анжелика.

Он недоуменно замер, и она тут же перешла в наступление.

— Что, пользуешься тем, что за меня некому заступиться? Будь мой отец жив, ты бы на цыпочках перед ним ходил!

Глаза Адриана побелели от бешенства.

— Я тебя пальцем не тронул! При чем здесь твой отец?!

Тогда Анжелика, уже не в силах выразить то, что ее переполняло, схватила фаянсовое блюдо и со всего маху шваркнула его об пол.

— Ого!

Адриан хлопнул глазами, но смотрел он уже не на нее. Анжелика поняла, что это «Ого!» сказал не ее так называемый супруг. Она повернулась и замерла. На пороге стоял председатель их секции коммуны гражданин Бертран, с ним какой-то чиновник, офицер и два рослых вооруженных гвардейца.

— Ну вот! — Председатель повернулся к чиновнику: — А вы говорите, что у них фиктивный брак. Лично я, пока под окнами стоял, ничего фиктивного не услышал. — Ему было весело.

— Мне так донесли. — Чиновник с неудовольствием шмыгнул носом.

Адриан взял Анжелику за плечо, отодвинул, выступил вперед и спросил:

— Что вам угодно, граждане?

Председатель секции вздохнул.

— Ну, поскольку оснований подозревать вас в фиктивных отношениях нет, один вопрос уже снят. А вот второй!.. — Он сделал долгую театральную паузу.

— Что за вопрос? — не выдержала Анжелика.

Председатель секции развел руками.

— Вашего мужа, гражданка Молле, призвали в армию.

Анжелика открыла рот, повернулась к Адриану. Он тоже смотрел на нее — совершенно растерянно и даже как-то по-детски.

— Времени на сборы дать не могу, гражданин Молле. — Председатель вздохнул. — Берите провизии на сутки и отправляйтесь служить Отечеству.

Анжелика тряхнула головой и заявила:

— Вы что-то перепутали, гражданин Бертран. В армию берут лишь холостых мужчин, не имеющих постоянных занятий.

— Уже не только. — Председатель развел руками. — Если бы вы ходили на заседания секции, то знали бы, что принято новое решение. Теперь Отечеству должны послужить и все бездетные мужчины. У вас же еще нет ребенка?

Анжелика растерянно мотнула головой.

Вперед выступил офицер и сказал:

— Не задерживайте нас, гражданин Молле. Берите провизию и идите за мной.

Анжелика глянула на гвардейцев и наконец-то поняла, что все это всерьез. Она сунула в руки Адриана хлеб, сорвала с крюка окорок, достала из ящика пару луковиц… а его уже брали под руки.

— Так что, Жанетта, — иронично проронил Адриан, глядя ей в глаза, — поцелуешь меня на прощание?

Анжелика втиснула ему в руки луковицы и с чувством выдала:

— Не заслужил.

Адриан пожал плечами, хрустя по битому фаянсу, двинулся к выходу.

Лишь у дверей он обернулся и заявил:

— Будь примерной женой, Жанетта. Не хочу, чтоб ты тут без меня что-то утратила.

Дверь хлопнула, и Анжелика бессильно осела на стул. Ей давно не было так плохо.

Лишь теперь Аббат мог приступить к реализации основной части плана. Как же долго он ждал этого момента! Первым делом этот хитроумный человек выдвинул вперед Робеспьера с проектом обязать общество предоставлять своим членам права на социальное обеспечение, образование и труд. Аббат пока не представлял, к чему это приведет в далеком будущем. Но он знал, что финансы немедленно перетекут от частных лиц в руки власти, а значит, к нему. Пока же Аббат продолжал блокировать главное: деньги.

Уже 17 июня были временно закрыты обменные пункты. Затем красный священник Жак Ру предложил ввести в конституцию смертную казнь за ростовщичество. Чуть позже он заявил, что революция требует обезглавливать всех спекулянтов и паникеров, создающих запасы продовольствия.

Ясно, что в таком виде предложения не прошли, но идея была посеяна. Вскоре с подачи «бешеных» на пристани Святого Николая прошли беспорядки из-за цен на мыло, и дело пошло. 26 июня был принят декрет, обязавший всех граждан, имеющих запасы предметов первой необходимости, сообщать об этом в муниципалитет. Альтернатива одна — гильотина.

Понятно, что парижские коммерсанты впали в ступор. Уже на следующий день биржа, то самое место, где такие запасы официально выставлялись на продажу, была закрыта. Рынок стал полностью черным.

Важность этой меры переоценить было невозможно. Всего за сутки примерно пятая часть всех коммерсантов вообще ушла из политической жизни. Каждый понимал, что формально он преступник. Высовываться из-за того, что ему не понравилось то или иное решение местной коммуны, уже никто не мог. Та доля власти, которую потеряли эти беглецы, досталась людям Аббата.

Да, протестовали коммуны Марселя, Нима, Тулузы, Бордо и Лиона, подконтрольные жирондистам. Восстала вся Нормандия, не согласная с решениями «бешеного» конвента. Успешно воевали с республиканской армией Вандея, Мэн и Луара. Англия объявила блокаду всех французских портов.

Но вот парадокс!.. Чем хуже становилась жизнь людей, тем лучше чувствовала себя революционная власть. Чем меньше было зерна, чем дороже оно становилось, тем больше значили для каждого француза те фунты хлеба, которые он получал благодаря якобинцам, по фиксированной цене.

Пора было наводить порядок на вершине пирамиды власти. Переворот, произведенный Спартаком, оказался слишком быстрым. Поэтому он выбросил на самый верх не совсем тех людей, которые были нужны Аббату.

Едва Адриана поставили в строй, он понял, что дело заварилось нешуточное. Колонну новобранцев сопровождали крепкие суровые гвардейцы — судя по белым штанам, еще из того, старого состава. Он почему-то сомневался в том, что с ними можно будет договориться.

— Куда нас? — донимали их из строя призывники.

— Хоть что-нибудь расскажите!

— В Тулон?

— В Марсель?

— Неужели Вандея?!

Им было страшно. О том, что происходит в Вандее, ходили самые жуткие слухи. Говорили, что под ружье там встали даже мальчишки десяти-двенадцати лет. В каждой тамошней деревне был свой выборный капитан, которому все вандейцы подчинялись безоговорочно.

Ходило очень много сплетен о том, как повстанцы расправлялись с пленными. Гильотин там еще не было, поэтому в дело шли обычные мясницкие топоры.

«Опять в бега?» — подумал Адриан и почувствовал, что ему стало дурно.

Он ужасно устал от этого бесконечного бега — то ли за деньгами, то ли просто от судьбы. И все без толку. Судьба каждый раз настигала его.

Он знал, что в таком деле, как контрабанда, никому особенно доверяться не надо. Поэтому Адриан пару раз громко проговорил, что оружие уйдет в Тулон, а повез его именно в Вандею. Особой выручки он не ждал. Просто эта провинция была ближе, да и шансов нарваться на агентов республики имелось поменьше.

Если их направляли именно туда, то его, возможно, ждала пуля, выпущенная из мушкета, проданного им же самим. Наверное, в таком исходе содержалась бы своеобразная справедливость, хоть какая-то во всей этой чудовищной войне.

Новобранцев быстро вывели к площади у порта, и все они как-то сразу сгорбились. Вниз по Луаре можно было попасть только в Вандею. Но тут появился еще один офицер.

Старший колонны начал сверять с ним какие-то списки, вдруг обреченно махнул рукой и заявил:

— Всех назад!..

— Домой? — не поверили призывники.

— Нас отпускают?

Офицеры захохотали.

— Да, домой, только вперед ногами! В Пруссию вас отправляют! С немцами воевать!

Всю первую половину июля Аббат постоянно возвращался к двум основным проблемам: положению в Пруссии и Фландрии и расстановке сил в комитете общественного спасения, средоточии всей реальной политики. Линию западного фронта Аббат еще держал. После вступления в боевые действия английской армии под угрозой оказались важнейшие крепости Конде-Сюр-Эско и Валансьен, в Пруссии — Майнц. Однако французы отбивались. Отступать им было попросту запрещено.

Сложнее было в комитете. Новые задачи требовали привлечения совершенно иных людей, а ввести туда Робеспьера не получалось. Из трех главных революционеров — Дантона, Марата и Робеспьера — последний был именно таковым, самым слабым. Аббат поразмышлял, дал указание, и 10 июля Дантона в комитете не стало.

Однако этого оказалось мало. Робеспьер, никогда не имевший ораторских талантов, не слишком изобретательный и не расстающийся с личной охраной, по-прежнему оставался мишенью для насмешек и весьма слабой тенью бесшабашного Марата.

Этот самый друг народа вообще был крайне нежелательной фигурой. Он показал себя прирожденным мошенником, выходил сухим из воды, даже когда его ловили за руку. Увы, Робеспьер ничего не мог противопоставить этому очевидному плюсу. А уж когда Марата за призыв к убийствам и грабежам попытались осудить, то были вынуждены оправдать и пронесли по улицам в лавровом венке, он и вовсе стал знаковой фигурой. Робеспьеру такая слава даже не снилась.

Но главное состояло в том, что Марат в период кратковременной эмиграции в Британию слишком близко познакомился с некоторыми влиятельными лицами. Аббат понимал: рано или поздно обнаружится, что за столом, обтянутым зеленым сукном, все это время сидел еще один невидимый игрок.

Аббат был вынужден признать, что отодвинуть Марата в сторону по-хорошему не удастся. Но тут в дело вмешался случай. 13 июля друга народа зарезала в ванной Шарлотта Корде, совершенно сумасшедшая девка. В этот же день прежний триумвират сменился новым, возглавляемым Робеспьером.

Это событие, к счастью, не вызвало кривотолков. Даже тот факт, что именно Робеспьер заменил Гаспарена в комитете общественного спасения, когда тот внезапно заболел, казался республиканцам естественным и по-революционному логичным.

Уже на следующий день после вхождения в комитет Робеспьер получил право подписывать документы об арестах и освобождении из тюрем, контролировать агентурные сети. Реальная власть перешла к нему. Специальный фонд в полсотни миллионов ливров, предназначенный для оплаты бонусов за тайные услуги с правом не отчитываться даже перед конвентом, делал эту власть абсолютной.

В какой-то момент Мария-Анна поняла, что рассчитывать на мужчин не приходится. Она съездила к Пьеру Самюэлю, но тот был почти невменяем от страха. Затеяв газетное дело в самый непредсказуемый момент, он теперь судорожно пытался выяснить, не ляпнул ли в какой-нибудь статье того, за что отправляют на гильотину.

— Не сейчас, Мария-Анна! — почти заорал Пьер Самюэль. — Ты же видишь, мне не до тебя!

Она это видела. По коридору редакции бегали перепуганные юристы, которые прекрасно понимали, что нынешней власти писаные законы надобны лишь для того, чтобы вытереть о них ноги.

Тогда Мария-Анна еще раз обратилась к мужу, но ничего нового не услышала. Великий Антуан Лоран Лавуазье более всего был озабочен разработкой метрической системы.

— Ты не представляешь, какое мы дело затеяли, — не отрываясь от стола, заваленного бумагами, с восторгом прошептал он. — Я клянусь, придет время, и моей системой будет пользоваться весь мир!

— Тебе отрубят голову, — тихо произнесла Мария-Анна. — Тебя уложат на грязную доску лицом вниз, свяжут руки за спиной и сунут в эти чудовищные механические ножницы.

— Мы потом это обсудим. — Муж толком даже не услышал, что она ему сказала.

Тогда Мария-Анна поехала к отцу.

— Папа, я намерена продать акции Ост-Индской компании, принадлежащие мне, забрать сына и уехать в Америку.

Отец моргнул и спросил:

— Ты заболела? О каких акциях ты говоришь?

— О тех, которые куплены на мое имя, — уточнила Мария-Анна.

Отец пожевал губами. Он определенно не знал, как на это отреагировать.

— Какое отношение ты имеешь к этим деньгам?

— Законное, папа, — твердо ответила Мария-Анна. — Когда в конвенте встанет вопрос, кого еще из богачей отправлять на гильотину, в списках будет стоять именно мое имя.

Отец завертел седой крупной головой. Он словно искал, что бы такое швырнуть в голову дочери, и вдруг успокоился.

— Никто их у тебя не купит, Мария-Анна. Все знают, чьи эти деньги. Со мной не станут ссориться.

Мария-Анна резко развернулась, вышла, но уже спустя несколько часов увидела, что отец прав. Покупать эти акции никто не хотел без всяких объяснений. Тогда она поехала к старому Аристиду Матье. Это был единственный человек, не морочивший ей голову.

— У вашей компании серьезные проблемы с флотом, мадам Лавуазье, — объяснил ей матерый спекулянт. — Одну партию селитры благодаря мсье Кабаррюсу они еще успели привезти под американским флагом. Потом началась чехарда в конвенте. То Америка друг, то враг. А тут британцы заблокировали индийский порт Пондишери. Никто не знает, сколько будут стоить ваши акции завтра. Может быть, ничего.

Мария-Анна задумалась. Она не зря столько лет провела рядом с Антуаном и кое-что понимала.

— Но ведь если наша Ост-Индская компания рухнет, то Франция останется без селитры, — проговорила женщина.

— Верно, — подтвердил Аристид.

— А без пороха Франция проиграет войну, — продолжила она. — Тогда наступит нормальная жизнь. Потому что якобинцев не станет.

Старый спекулянт печально улыбнулся и сказал:

— Как это их не станет, Мария-Анна? Дураки вечны. Кто-то же должен таскать каштаны из огня.

Выхода не было.

Мария-Анна поблагодарила старика и вернулась домой. Чтобы хоть чем-нибудь отвлечь себя от этой безысходности, она принялась листать свежие газеты, взятые у Пьера Самюэля, посмотрела одну, вторую и замерла.

Журналист с придыханием писал, что во Франции введено совершенно новое право, именуемое авторским. Иначе говоря, теперь каждый человек являлся собственником всего того, что он написал, — пьес, статей, книг. Автор этой публикации был уверен в том, что в перспективе каждый творческий человек — ученый или изобретатель — будет признаваться исключительным владельцем плодов своего ума.

Мария-Анна медленно обвела взглядом бескрайний стеллаж с записями Антуана Лорана Лавуазье и выронила газету. Ее супруг был так плодовит, придумал так много самых разных вещей — от особых сортов пороха до косметики! — что мог стать самым богатым человеком в Европе.

Его убьют!

Теперь она видела это особенно ясно.

Охотник слишком поздно сообразил, что его провели. Адриан не повез оружие в Тулон. Когда он попросил агентов Аббата прощупать вандейские сделки, Адриана в городе уже не было. Гражданина Жана Молле забрали в армию.

Но теперь Охотнику и не нужен был Адриан. Найдя его новую фамилию, он отыскал и Анжелику. Охотник списал адрес, не теряя ни мгновения, прибыл на место, проник через окно в столовую и понял, что дом пуст. Он прошел на кухню, быстро исследовал очаг и разочарованно разогнулся. Дом был пуст как минимум три дня. За такой срок Анжелика Беро могла бы доехать даже до Парижа.

Охотник стремительно перебрал варианты, но сразу увидел, что надо искать Адриана. Несмотря на разногласия, зафиксированные во множестве агентурных донесений, эти двое по какой-то причине держались вместе.

Анжелика начала собираться немедленно. Призыв на службу Отечеству избавил ее от этого недоразумения в штанах, и она хотела немедленно воспользоваться этим. Орлеан ей торчал поперек горла.

Она швырнула на стол отцовскую книгу, ассигнации, не без труда перетащила узелок с двумя сотнями последних золотых монет, помчалась к шкафу с одеждой, запнулась о чемодан, брошенный Адрианом на полпути, и остановилась. Чемодан приоткрылся, из него что-то выглядывало.

Анжелика распахнула крышку и замерла. Перед ней ровными рядами лежали банковские упаковки ассигнаций. Таких крупных номиналов она еще не видела.

— Бог мой!..

Она открыла второй чемодан. Там было то же самое.

Тогда Анжелика вспомнила странную последнюю фразу Адриана, пожелание, чтобы что-то там не пропало.

— Скотина!

Она вскочила и яростно пнула чемодан. Этот негодяй повязал ее по рукам и ногам! Анжелика не могла просто бросить эти чемоданы и исчезнуть. Денег было чересчур много.

— Ну уж нет, Адриан Матье! Тебе не заставить меня сторожить твое барахло до второго пришествия!

Она знала, что сделает: догонит полк, в котором он сейчас служит, швырнет оба чемодана ему в лицо и начнет распоряжаться своей судьбой так, как угодно ей, а не ему!

Командование торопилось. Батальон, целиком состоявший из новобранцев, был мгновенно одет в голубую добровольческую форму и вооружен. Вопреки обыкновению, командиры не погнали солдат пешком, а повезли на узких, длинных телегах, по двое, спиной к спине. Лошади менялись часто.

На очередной остановке Адриана заметил лейтенант и поинтересовался:

— Аристократ?

— Шевалье, — ответил молодой человек и пожал плечами.

Ясно, что имя Жан Молле, под которым его призвали, не могло принадлежать дворянину, но ему было плевать на это.

— А как же ты в армию угодил, шевалье? — осведомился лейтенант.

Адриан задумался, но быстро соврать почему-то не смог и выдал то, что пришло на ум:

— Неудачный брак. Прямо во время ссоры с женой меня и взяли врасплох!

— Что, серьезно? — не поверил лейтенант.

— Господь Бог свидетель! — Адриан клятвенно поднял руку.

Лейтенант расхохотался. Дальше Адриан ехал с офицерами, а еще через пару дней занялся привычным делом. Он оформлял и списывал армейское имущество. Судьба упорно не давала ему сойти с проторенной семейной колеи.

По пути к ним присоединилось еще несколько добровольческих батальонов, и Адриан снова оказался полезен. Там, где новобранцы, только что ставшие интендантами, вставали в тупик, он просто шел и договаривался. Обычная работа.

Так, в хлопотах, он и не заметил, как попал в Пруссию. А еще через день оказалось, что дело совсем худо. Канцелярия, как это обычно водится, от событий отставала. Солдаты генерала Клебера, на помощь которым они вышли, сидели в осаде в крепости Майнц и ждали конца.

Ни подойти, ни хоть чем-то помочь было уже невозможно. Враги обложили крепость со всех сторон, грамотно, возвели все необходимые полевые фортификационные сооружения. Бомбардировка уже шла вовсю. Удар в тыл прусской армии стал бы коллективным самоубийством для французов. Приказ повернуть назад означал бы верную гильотину для того генерала, который его отдал.

Понятно, что офицеры переругались вдребезги. Потом французские батальоны заметила конная разведка пруссаков. Из-за лесочка, то ли демонстрируя мощь, то ли и впрямь собираясь открыть огонь, начала выдвигаться артиллерия.

«Вот она, расплата», — подумал Адриан.

Силы были настолько неравны, что в ступор впали все, от старших командиров до последнего пехотинца.

— Договариваться надо, — обронил он.

— Хочешь попробовать? — со злой иронией поинтересовался тот самый лейтенант, который увидел в нем аристократа.

— Почему нет? — Адриан пожал плечами, вытащил нож и подрубил под корень молодую осину для флагштока. — Люди везде одинаковые.

Лейтенант изумленно посмотрел на этого идиота. Лишь когда Адриан водрузил на самодельный флагшток белую тряпку и затребовал переводчика, офицеры очнулись, и все пришло в движение.

— Лейтенант Гарнье! Где переводчик?!

— Барабан сюда, живо!

— Что вы как девки на сносях?! Шевелись!

Разумеется, высокие чины присвоили идею Адриана. За переговорами старших офицеров с противником, проходившими на поляне у перелеска, он уже наблюдал в качестве подручного: принеси то, унеси это.

У французов не получалось ничего. Они не могли найти повод, чтобы пройти в крепость, соединиться с Клебером и всем вместе достойно погибнуть или, что было бы куда лучше, ретироваться без риска попасть под трибунал. Пруссаков было настолько больше, что они не имели нужды договариваться. Это прекрасно понимали обе стороны. Да, офицеры в разноцветных мундирах так и сидели друг напротив друга, совершенно не испытывая желания немедля ввязаться в драку, но что толку?

— Может, наши гости желают рома? — предложил Адриан, когда стало ясно, что печальный конец не за горами. — Да и табака хорошего. У меня есть.

Офицеры переглянулись и махнули рукой на приличия.

— Неси.

Адриан двинулся в полк, перевалил за небольшой холм и вдруг увидел экипаж. В нем сидела девушка и вертела головой по сторонам. Он не сомневался в том, что это Анжелика Беро.

Идя по следу Адриана Матье, Охотник обнаружил имя Жанетты Молле уже во втором городке по направлению на северо-восток — в гостиничной книге. Судя по всему, девушка сумела выяснить, что ее так называемый супруг был отправлен в Пруссию, и теперь следовала за ним.

Все это сильно упрощало дело. Анжелика ехала с регулярными остановками. В отличие от армейских курьеров, частный извозчик, которого наняла девушка, просто не имел возможности менять лошадей в каждом городе. В результате в Пруссии Охотник отставал от нее всего на сутки. 23 июля он подъехал к Майнцу, и розыск застопорился. Из города прямо сейчас выходили французские войска, певшие «Марсельезу».

Они шли по узкому проходу, ведущему из крепости в поле, по гулким доскам, настеленным поверх бесконечных рядов прусских окопов. На каждом взгорке, на любом дереве сидели пруссаки, сбежавшиеся посмотреть на врага, покидающего крепость.

— Что здесь происходит? — поинтересовался Охотник у какого-то солдата, пробегающего мимо.

— Сам не видишь?! — огрызнулся тот. — Наши генералы велели всех французов выпустить! Твари продажные!

Охотник ругнулся. То, что он услышал, не лезло ни в какие ворота. Боевая задача пруссаков была предельно ясна: физическое уничтожение всего гарнизона осажденной крепости. О капитуляции не шло и речи. Французский генерал Клебер получил приказ держаться до последнего солдата. Пруссаки же не имели ни малейшего желания брать пленных. Двадцать три тысячи человек надо было кормить и где-то содержать. Французы были обречены и лишь поэтому продержались целых три месяца.

Однако 17 июля, невзирая на яростные протесты военного инженера Франсуа д’Ойре, вдруг начались переговоры. В какой-то момент, роковым образом совпадающий с появлением здесь Анжелики Беро, пруссаки попросту отпустили всех французов. Бред!

Прусские генералы поговаривали о том, что выпустили врага под обещание не воевать, но более всего эта байка походила на дешевую пьесу плохого драматурга. После официального уничтожения во Франции титулов слова дворянина попросту не существовало. Тем более ничего не стоило слово солдата, часто вчерашнего крепостного. Заключить такое соглашение было невозможно в принципе! Но оно было подписано, и двадцать три тысячи солдат республиканской армии в самый разгар войны были отпущены с миром.

Что же здесь произошло?

Охотник на всякий случай приготовил прусские документы, после целого ряда проверок добрался до штаба антифранцузской коалиции, но сведения, полученные там, были противоречивы до крайности. Офицеры говорили, что генерал Клебер, хорошо понимающий, что лично его во Франции ждет гильотина, отчаянно сопротивлялся выходу из крепости, но его не слушали. Упоминали и о волонтерском полку, в котором служил Адриан Матье. После сдачи крепости французские офицеры построили солдат и спокойно повели их назад, во Францию, получать следующую боевую задачу.

Но главное состояло в том, что все говорили о женщине, подъехавшей в экипаже прямо к месту переговоров, к поляне у перелеска. Рассказчики единодушно сходились в одном. Поворот в переговорах произошел именно тогда, в тот же час.

«Неужели Анжелика предъявила очередной вексель? Но кому?» — недоумевал Охотник.

Двадцать три тысячи солдатских голов, выкупленных у верной смерти, наверняка стоили безумных денег. Но теперь должны были полететь другие головы — генеральские, причем по обе стороны линии фронта! С утратой этой крепости Франция теряла Пруссию, но получала двадцать три тысячи живых и боеспособных солдат.

Охотник продолжил расспросы и обнаружил, что это еще не конец. Следы непредсказуемой Анжелики Беро вели во Фландрию.

Он тут же двинулся туда и увидел то же самое. Солдат республики, обложенных со всех сторон, заведомо обреченных на смерть, беспрепятственно, под ничего не стоящее обещание больше не воевать, выпустили из осажденной крепости Валансьен. Охотник так и не выяснил точных цифр, но было похоже, что в эти дни противник сохранил жизни примерно сорока двум тысячам французских солдат. Ни одна штабная крыса не смогла ему объяснить, как такое могло получиться.

«Похоже, Анжелика Беро купила всех», — решил Охотник.

Анжелика с немым удивлением наблюдала за тем, что делал Адриан. Он с трудом подвинул к себе неподъемный чемодан, достал оттуда несколько пачек ассигнатов и попросил ее немного подождать. Это «немного» продлилось до вечера. Адриан так и бегал то к ней, то к офицерам, сидящим на поляне у перелеска.

Когда чемодан опустел, он запрыгнул в экипаж, хлопнул кучера по спине и приказал:

— Во Фландрию!

Таким она его прежде не видела. Адриан, прирожденный спекулянт, ни шагу не делал просто так. Уж Анжелика-то знала: там, где мсье Матье вкладывает один франк, он получает как минимум пять-шесть. Сейчас ее мнимый супруг пускал деньги по ветру с такой легкостью, словно это были мыльные пузыри.

— Зачем тебе это надо? — спросила девушка.

Адриан поморщился.

— Не хочу этих денег. Давят!..

— Давят? — изумилась Анжелика.

Адриан кивнул.

— Я знаю, что грязных денег не бывает. Отец много раз объяснял мне!.. Но эти я получил за оружие для Вандеи. Тошно мне от них.

— И что теперь?

Адриан улыбнулся.

— Попробую сделать то же самое во Фландрии. Там наших тоже обложили. Если получится, то мы с войной в расчете. Ни я ей не должен, ни она мне.

Анжелика не верила своим ушам, покачала головой и спросила:

— Ты хочешь отдать все свои деньги?

— Все, — подтвердил Адриан. — До последней ассигнации.

У крепости Валансьен повторилось почти то же самое. Адриан яростно торговался с группой высокопоставленных австрийских офицеров, упорно сбивал цену за солдатские головы до той суммы, которая у него оставалась. Видит бог, он это делал красиво!

— Чуть-чуть не хватает, — заявил Адриан, прибежав к ней. — У тебя что-то осталось? Не дашь взаймы?

Анжелика молча развязала свой узелок с двумя сотнями луидоров старой чеканки, последним, что у нее было. Разумеется, не считая начинки отцовской Библии и американского флота из ста трех кораблей, застрявшего сейчас где-то у порта Пондишери.

— Спасибо! — Адриан обрадовался и принялся рассовывать луидоры по карманам. — Я обязательно верну!

Когда первые колонны французов начали выходить из города, а солнце коснулось линии горизонта, он запрыгнул в экипаж, устало рухнул на сиденье рядом и вдруг повернулся к ней. В его глазах впервые не читалось ни отстраненности, ни раздражения.

— Знаешь, Анжелика, устал я от всей этой двусмысленности. Я ведь тебе ничего не должен? Разумеется, кроме двухсот луидоров.

Анжелика улыбнулась, пожала плечами и сказала:

— Кажется, ничего. А я тебе?

— Что ты! — Адриан замахал руками. — Мне тебя сам бог послал! Если бы не вовремя разбитое блюдо, то за фиктивный брак с целью уклонения от службы меня отправили бы не в армию, а на галеры.

Она рассмеялась, и Адриан вдруг протянул ей руку для пожатия. Как мужчине.

— Друзья?

Тут она замялась. Никуда не делось одно воспоминание, мешавшее ей, — тот старый детский розыгрыш, устроенный на пару с Терезией Кабаррюс. Анжелика почувствовала, что краснеет, и торопливо подала руку.

— Друзья.

Аббат перечитал донесение Охотника, и руки у него затряслись. Он достал список ценных бумаг, попавших в руки Анжелики Беро, отыскал тот единственный вексель, которым это можно было сделать, и ему стало плохо. Анжелика не просто продешевила! Она заплатила раз в пятьдесят дороже, чем стоили эти сорок две тысячи паршивых солдатских голов.

— Тварь!

«Или она взяла остальное наличными?» — подумал Аббат.

У герцога Брауншвейгского не могло быть таких денег. Ему нечем было расплатиться с этим долгом. На это и был расчет. Своим вмешательством Анжелика Беро сломала все, что только можно было.

Аббат резко выдохнул и, собираясь с мыслями, заходил по кабинету. Охотник мог и ошибиться. Не исключено, что солдат выкупил, скажем, Адриан Матье. Одна беда: мсье Матье показал себя абсолютно прагматичным человеком. Даром он не сделал ничего ни единого раза!

«Нет, не с чего ему меняться», — решил Аббат, подошел к карте и застонал.

Армия была обязана удерживать крепости, занятые республикой, до последнего солдата. Именно так, в прямом смысле! До тех пор, пока Аббат не введет в оборот несколько ключевых ценных бумаг. Теперь его безукоризненная схема треснула еще в одном месте. Помощь Спартака уже ничего не могла исправить.

Аббат яростно выругался, но принудил себя сесть и начал набрасывать тезисы для новой речи Робеспьера. Хочешь или нет, а надо объяснять французам, что там произошло.

Уже через день Робеспьер, новый вождь революции, поведал стране, что генерал Кюстин, как и предыдущий командующий — Дюмурье, просто агент английской клики. Не секрет ведь, что вплоть до последних дней всей французской революцией руководила именно Англия. Она оплачивала все те ужасы, которые произошли во Франции. Британия виновна в голоде, в репрессиях и в том, что в стране действовали антинародные законы. Теперь, как все понимают, все будет иначе.

Все действительно пошло по-другому. Сперва конвент решил гильотинировать спекулянтов, теперь сделал преступлением сам факт накопления. Крестьяне, исказившие сведения о размере собранного урожая, получали десять лет каторги. Торговцы, отказавшиеся продать свои товары за ассигнации или выразившие сомнения в их весомости, отправлялись туда на двадцать лет.

Граждан, пытавшихся сохранить сбережения в банках врага, а это практически вся Европа, карали как предателей. Началась перепись населения. Прошли аресты иностранцев, не вовремя въехавших во Францию. Конечно, были закрыты все университеты и академии. Армия нуждалась в солдатах. Впрочем, война против всей Европы уже стала главной идеей Франции. Декрет конвента от 23 августа ясно показывал, как должна вести себя страна.

«С настоящего момента и до тех пор, пока враги не будут изгнаны за пределы территории республики, все французы объявляются в состоянии постоянной реквизиции. Молодые люди пойдут сражаться на фронт, женатые должны ковать оружие и подвозить продовольствие; женщины будут готовить палатки, одежду и служить в госпиталях; дети — щипать корпию из старого белья; старики заставят выводить себя на площади, чтобы возбуждать в воинах храбрость, ненависть к королям и мысль о единстве республики».

В те провинции, где хоть что-то шло не по декрету, направлялись особые отряды революционной армии с артиллерией, хорошо оплачиваемыми членами трибунала и передвижной гильотиной. Только так и можно было обеспечить скупку зерна у крестьян по назначенной сверху цене и воодушевить бедноту на подвиг во имя освобождения Европы от тирании.

Война вплотную подошла и к французским колониям. Едва англичане приняли решение высадиться на Гаити, Аббат признал, что поджигать дом, оставляемый врагу, все-таки придется, и отдал приказ объявить всех черных рабов свободными.

Судя по тому, что никаких сводок с тех пор не поступало, на Гаити как раз в этот момент черные резали белых. Они все поняли просто. Равенство — это прежде всего право равно ответить на обиду. Теперь сахар острова Гаити, а это сорок процентов мирового рынка, был на долгие годы недоступен ни англичанам, ни кому-то другому.

И все-таки главным событием стало обвинение королевы Марии-Антуанетты. В отличие от мужа, она не подписывала никаких опасных бумаг, вообще была единственной политической фигурой в нынешней Франции, не виновной ни в чем. Это делало ее символом надежды на какое-то иное будущее.

— А надежды быть не должно, — пробормотал Аббат и пододвинул папку со свежими сводками.

Его жернова уже перемололи почти все французские капиталы в нечто более или менее однородное и управляемое. В муку!

Мария-Анна приняла решение, как только избавилась от последних иллюзий. Она сама, лично записывала каждую мысль мужа и аккуратно подшивала все это в папки все двадцать два года жизни под одной крышей. Поэтому, едва осознав, что спасения не будет, Мария-Анна просто сняла со стеллажа увесистую папку с рецептами пороха, завернула ее в промасленную бумагу и закопала в роще за городом. Эти записки вернее всего могли помочь Элевтеру создать свое дело где-нибудь в Америке.

Уже через неделю отец забеспокоился и забрал у нее акции Ост-Индской компании. По его обескураженному виду Мария-Анна поняла: папа впервые в жизни осознает, что в чем-то был неправ.

Еще через пару дней в Париже стали поговаривать, что британцы начисто отрезали Францию от запасов индийской селитры, а значит, пороха для войны вот-вот не станет. 24 августа вышел декрет, ликвидирующий все корпорации. Ост-Индская компания, много лет поставлявшая во Францию селитру, была обречена.

— Они думают, что могут вот так запросто вышвырнуть старого Жака Польза на помойку! — зло прошипел отец. — Что ж, давайте подождем пару-тройку недель, посмотрим, кто кому нужнее.

Он все еще пытался тягаться с республикой.

Что ж, какие-то козыри у этого игрока еще оставались. Едва вышло постановление о ликвидации корпораций и компаний, прекратились все поставки селитры, не только из Индии. Но конвент и не подумал падать на колени и просить у Жака Польза прощения. «Бешеные» просто обязали всю страну соскребать кристаллы селитры со стен амбаров и выгребных ям.

Пока результат был неутешительным. При заявленной годовой потребности в двадцать пять миллионов фунтов арсенал рассчитывал иметь от силы два с половиной. Это означало, что пороха будет в десять раз меньше, чем требовалось. Европа вроде бы получала шанс не стать частью великой Франции.

Понятно, что «бешеные», для которых пути назад не было, в считаные дни развернули организацию революционных школ по добыче селитры. Они умели стоять на своем.

10 сентября 1793 года в квартиру Лавуазье пришли с обыском. Он вроде как был связан с решением опечатать все конторы бывшего генерального откупа, но незваные гости искали совсем другие бумаги. Двоих из них — химика Антуана Фуркруа и комиссара Гильберта Ромма, курирующего артиллерию республики, — Мария-Анна знала в лицо.

— А где лежат бумаги, касающиеся рецептов пороха? — после четырех часов безуспешных поисков прямо спросил Фуркруа.

Антуан бросил на Марию-Анну испытующий взгляд, усмехнулся и ответил:

— Гражданин Фуркруа, все рецепты я оставил в арсенале. Сходите и возьмите. Вам дадут.

Фуркруа покраснел. Роль вымогателя его явно стесняла.

— А где экспериментальные рецепты? Вы же понимаете, о чем я, не так ли? С разными видами селитры…

Антуан развел руками.

— Все в моей голове. Вы же лучший специалист по химии мозга, гражданин Фуркруа. Отделите мне голову, вскройте, и найдете все в целости и сохранности.

Тогда в разговор вмешался Гилберт Ромм:

— Будьте уверены, гражданин Лавуазье, за отделением головы дело не станет. Или вы думаете, что можете торговаться с республикой?

Антуан покачал головой.

— Нет, гражданин Ромм, не думаю. Поэтому и не питаю иллюзий на свой счет.

Комиссары еще немного потоптались, выискали и приобщили к делу пачку писем на английском языке, реквизировали все инструменты и рукописи, касающиеся создания метрической системы. Потом они обронили несколько новых угрожающих фраз и ретировались.

Антуан проводил их долгим взглядом, повернулся к жене и проговорил:

— В чем дело, Мария-Анна? С каких пор ты изымаешь мои бумаги без моего ведома?

Но она и не думала оправдываться, отводить глаза.

— Я не взяла ни одной бумаги, написанной твоей рукой, Антуан. Хочешь найти свои рабочие записи за последние двадцать два года, поищи их на тех салфетках, которыми ты промокал кислоту на столе и хватался за горячие щипцы.

— Это вызов? — Антуан нахмурился.

— Нет. — Мария-Анна покачала головой. — Я просто живу своей жизнью.

Антуан вскипел.

— Тогда верни мне мое и живи своей жизнью дальше!

Мария-Анна развела руками.

— А нет ничего твоего, Антуан. Все твои исследования оплатил мой отец. Даже я не твоя. Вы с отцом продали меня Пьеру Самюэлю. Тебе принадлежит лишь твоя светлая голова, но и ее скоро снимет республика. Смотри, ты еще жив, а Фуркруа и Ромм уже приходили оценить то, что им достанется по наследству.

Антуан моргнул и уставился в пространство, а Мария-Анна вздохнула и продолжила:

— Я отчаянно пыталась спасти вас троих: тебя, отца и Пьера Самюэля. Год назад, при Людовике, это было легко, теперь — невозможно. Но я еще могу спасти моего сына. Не становись у меня на пути, Антуан.

Адриан дезертировал без малейших угрызений совести. Он не питал никаких иллюзий насчет истинных целей «бешеных», дорвавшихся до власти. Этот рынок ничем не отличался от любого другого. Тот, кто взял на нем половину акций плюс еще одну, начинал давить всех остальных.

Однако, став дезертиром, Адриан не спешил избавиться ни от голубой волонтерской формы, ни от мушкета, ни тем более от бумаг, ясно свидетельствующих о том, что он обладает правом совершать закупки для своего полка. Адриан предпочитал не отъезжать далеко от линии фронта. В первом попавшемся городке, с четырьмя последними луидорами в кармане, он совершил первую сделку.

Все было просто. Едва конвент назначил фиксированные цены, рынок в мановение ока стал черным, а цены в очередной раз взлетели. Это нормальная доплата за риск.

Но крестьяне слишком боялись доносов, а потому предпочитали сгноить зерно в яме, чем продавать. Они так жаждали хотя бы видимости законности своих сделок, что все пошло как по маслу. Адриан — в форме, с оружием и документами — подходил к председателю коммуны, заключал договор на поставку зерна по фиксированной цене и приплачивал разницу до черной, минуя договор, из рук в руки. Крестьяне были счастливы, и зерно загружалось на подводы в считаные часы.

Чуть сложнее было в городах. Доносчиков там хватало с избытком, а потому Адриан сразу шел в самое гнездо якобинцев — местное отделение чрезвычайной комиссии — и платил. С этого момента все доносы на него тут же уничтожались, а зерно спокойно уходило городским перекупщикам. Огромная машина террора работала лишь тогда, когда за ней наблюдали сверху. Если Адриан обнаруживал, что люди из комиссии чего-то боятся, то он просто выходил на уровень выше и покупал наблюдателя.

Система работала без единого сбоя, как шепотом говорили комиссары, вплоть до бывшего министра внутренних дел Дантона, сколотившего совершенно неприличное по нынешним временам состояние. Главное, не попадать под кампании по ужесточению режима, периодически запускаемые Робеспьером.

Анжелика тоже довольно быстро нашла удовольствие в кочевой авантюрной жизни. Адриан даже специально умерял свои аппетиты и отыскивал время, чтобы под руку с ней посетить местный бомонд. Жены комиссаров, как правило разряженные в цвета республики, иногда в красном колпаке санкюлотов, пошитом из самого лучшего шелка, а то и в панталонах, не хуже мужей знали, как скоротечна жизнь и непредсказуемо будущее.

Понятно, что однажды попробовал новой светской жизни и Адриан. Однако, погуляв с комиссарами вечерок, он признал, что это не для него. Якобинская аристократия предпочитала грубые плотские радости: проверить, нет ли среди женщин, задержанных по доносам, юных аппетитных аристократок, оценить конфискованное итальянское вино — до мертвецкого состояния, а затем и съездить пострелять. Людей, приговоренных к смерти, хватало.

Новой элите совершенно не было знакомо обаяние риска. Этот вид удовольствия так и остался в прошлом, вместе с золотой молодежью, не знающей, куда себя деть.

Адриан довольно быстро разобрался, почему так выходило. Комиссары и без того рисковали каждый день, ибо донос на любого из них мог поступить когда угодно. Рынок власти на поверку оказался столь же спекулятивным и черным, как и любой другой. Просто Адриан играл ценами и товарами, а они — политической конъюнктурой и самими собой. Ничего больше им ставить на кон не позволяли. Каждая партия для кого-нибудь становилась последней.

Прихотливость комиссарской судьбы и скорость ее поворотов потрясали даже Адриана, привычного ко многому. Робеспьер видел английских агентов буквально в каждом человеке. Трибуналы следовали его призыву «быть столь же активными, как само преступление, и действовать так же быстро, как и преступник». Они уже не ведали, где проходит рубеж между реальностью и горячечным бредом вождя.

Адриан увидел, как это бывает, после ареста Жака Ру, именуемого красным священником. Правосудие понеслось резать своих и чужих, как обезумевший хорек, угодивший в курятник. Главный ужас был в том, что никто из комиссаров не знал, в чью фамилию в следующий раз ткнет нежный наманикюренный пальчик Робеспьера.

Прирожденный аферист Адриан Матье оказался самым счастливым членом этой компании. Когда был опубликован список товаров, на которые будет установлен максимум, он понял, что при жизни оказался в спекулянтском раю. Свежее мясо, солонина и свиное сало, масло коровье и растительное, живой скот, соленая рыба, вино и водка, уксус, сидр и пиво, дрова, древесный и каменный уголь, сальные свечи, гарное масло, соль и мыло, поташ, сахар, мел и белая бумага, кожа, железо, чугун, свинец, сталь и медь, пенька, лен и шерсть, материи, полотно и сырой фабричный материал, сабо и башмаки, сурепица, репа и, конечно же, табак получали твердую цену и были обречены целиком уйти на черный рынок.

Адриан не был новичком. Он отлично запомнил, как жестко работают крупные буржуа, а потому хорошо понимал: в считаные дни мятежные районы организуют коридоры для контрабанды всех этих товаров и контроль над реальной экономикой начнет переходить к ним. В стране опять что-то назревало.

Охотник чувствовал, что если не найдет Анжелику в ближайшее время, то для него лично все кончится. Аббат не любил проигрывать, и прощать год безуспешных поисков было не в его стиле. Да, Охотник вышел на след, но пришла пора признать недостаточность своих сил и подключать все агентуру «бешеных».

Он полагал, что супружеская парочка Молле скорее всего сменит имена, причем не мешкая. Поэтому Охотник приказал агентам, работавшим в четырех близлежащих провинциях, составить полный перечень всех, кто прибыл после переписи. Данные начали поступать, и он почти сразу же обнаружил знакомую фамилию.

Супруги Молле даже не думали скрываться и беспечно курсировали из города в город. Сейчас они находились буквально в двух сутках езды от него.

Аббат видел, что проигрывает. Едва конвент ввел твердые цены, тут же начали налаживаться контрабандные коридоры и казна затрещала по швам. Камбон открыто признал, что все налоги исчерпаны, правительство более не в состоянии ни занимать, ни облагать.

Теперь единственным способом не дать буржуа переписать экономику на себя было массированное тиражирование бумажных денег. Каждый новый ассигнат понижал вес прибылей, идущих в руки буржуа. 28 сентября было принято решение о беспрецедентном вбросе в два миллиарда ливров.

Конвент не знал, чем еще поддержать революцию. Он принимал самые разные законы. Один из них, например, обязывал женщин носить трехцветный значок. Было ускорено следствие против генеральных откупщиков, но совершенно попусту. Они давно перепрятали все, что могли. Исход войны на деле зависел только от пакета номер четыре, попавшего в руки Анжелики Беро.

В такой момент Аббат и получил известие о том, что Жан и Жанетта Молле найдены в небольшом городке рядом с линией фронта. Эта новость пришла из агентурных сетей, а не от Охотника.

«Пора его убирать», — подумал Аббат, зная, что победил.

Не пройдет и нескольких часов, как он получит следующее донесение, извещающее о том, что Жан и Жанетта Молле арестованы и препровождаются в Париж.

Пожалуй, Анжелике нравилась такая жизнь. Новое простонародное имя убрало ненужные препоны, и комиссарский бомонд принимал ее как свою. Да, ей мешал колониальный говорок, но она уже усвоила революционный лексикон, и это стирало границы.

— Гражданка Молле! — Новые подруги делали круглые глаза. — Вы видели, в чем вышла в свет гражданка Ноэль? На ней были панталоны! Без юбки!

— Даже не знаю, что сказать. — Анжелика азартно делала такие же круглые глаза. — Но, если честно, мне понравилось. У гражданки Ноэль красивые ноги, и это сразу стало бросаться в глаза.

Разумеется, не похвалить гражданку Ноэль означало крупно рисковать. Ее муж был главой местных якобинцев. Он решал, кто будет работать в городской администрации.

Но Анжелика и впрямь сразу же влюбилась в этот новый женский наряд. Да, страшно. Да, сразу же ставится под сомнение весь гардероб. Ведь к панталонам надо что-то подбирать! С ними все смотрелось иначе: и шляпки, и шарфики, но главное, непонятно, как быть с корсетом. Приходилось переосмысливать весь ансамбль!

При этом, как шепотом говорили комиссарские жены, прямо сейчас в Париже можно было потерять голову лишь за то, что ты имеешь две перемены белья. Об этом легко могли донести! Стараясь отвести от себя подозрения в нелояльности, вполне состоятельные люди ходили в стоптанных башмаках и носили медные перстни с изображением трех новых мучеников: Марата, Шалье и Лепелетье. В Нанте, где армия республики начала одерживать верх и полетели первые головы заговорщиков, бомонд и вовсе обязали носить серьги в виде гильотины с не слишком радостным девизом «Свобода, равенство или смерть».

Но здесь, в провинции, да еще у линии западного фронта, все было иначе. Войска герцога Брауншвейгского стояли буквально в двух сутках пути, и это позволяло плевать на условности. Главное, в тех же двух сутках пути начиналась Европа, еще никем не освобожденная, и оттуда везли буквально все! Только плати.

Анжелика чувствовала себя спокойно, свободно и комфортно — не надо бежать, скрываться, стоять весь день на промозглом ветру и продавать нагловатым юнцам поношенное белье, привезенное из Пруссии.

Женская часть бомонда вела здоровую, мирную жизнь. Периодические переезды ничего не меняли. Дамы обязательно давали Анжелике революционные рекомендательные письма, и она стремительно вливалась в новое общество — со своими новостями, нарядами и безусловной полезностью Адриана для их мужей.

Адриан был единственной ее проблемой, в первую очередь из-за неопределенности их отношений. Когда он впервые появлялся в свете, женщины как по команде замирали. Высокий, молодой, красивый и очень мужественный фронтовик в голубом мундире добровольца, грудью закрывающий страну от пруссаков! Это производило сильное впечатление. Надо понимать, как они смотрели на Анжелику. Но уже через недельку бывалые дамы начинали понимать, что тут не все чисто. Они догадывались, что Анжелика с ним ложа не делит.

Конечно, она с легкостью соврала бы, но выдать Адриана за брата было невозможно. По правилам, введенным революцией, они обязаны были становиться на учет у местного офицера-регистратора, и тот, разумеется, знал о Жане и Жанетте Молле все.

Впрочем, еще через недельку, когда комиссары получали основную часть бонусов, дамы уже знали, что Адриан — крупный коммерсант. На Анжелику в очередной раз начинали смотреть по-новому, с не меньшим уважением. Основания для этого были. При помощи подруг она сводила Адриана с теми, кто сам не шел на контакты.

Но главное состояло в том, что Адриан работал предельно честно и чисто. Революционный бомонд получал свои взятки и мог тут же об этом забыть. Все концы сходились на Адриане: и купля-продажа, и оформление, и риск. Случись что, и на гильотину отправился бы он один.

Надо сказать, что вмешательство Адриана быстро налаживало нормальную жизнь. Бомонд переставал рыться в конфискованном тряпье казненных и принимался покупать приличные контрабандные ткани. Цены на хлеб в городе падали, мастеровых переставало шатать от голода. Крестьяне, сбросившие зерно, беззаконно утаенное от власти, на какое-то время переставали мечтать о кровавом роялистском мятеже.

Пожалуй, во всей Франции был только один человек, которому Адриан действительно наносил вред: неподкупный вождь Робеспьер. Но, покрутившись в революционном бомонде, Анжелика уже знала: вождя не ценит никто. Вальяжного взяточника Дантона уважали, бешеного Марата любили, а этим фруктом как-то брезговали. Наверное, поэтому Адриан, нарушающий десятки законов, в ее глазах был абсолютно чист. Даже слишком.

Анжелика одна приезжала в большой дом, снятый ими, и настроение у нее портилось. Адриан появлялся поздно, взвинченный, нетрезвый, а чаще просто усталый, и исчезал еще до рассвета. Нет, его отношение к ней было внешне ровным и всегда доброжелательным. Они все выяснили и обо всем договорились, но он ей нравился! Она совершенно точно знала, что не безразлична ему. Все было не так.

С этим ощущением, что все не так, она и забиралась в экипаж. Анжелика и Адриан собирались ехать к сестре мэра.

Тут его кто-то окликнул:

— Эй, василек!

Окрик был нехороший, злой. Анжелика нахмурилась и выглянула из экипажа. К Адриану подходили четверо военных в белых штанах.

— Езжай! — сказал он ей. — Я буду позже.

В этом «езжай» чересчур ясно прозвучала интонация, не терпящая возражений. Так он загонял ее в угол, говорил о свадьбе еще тогда, у Лавуазье.

— Стой! — приказала Анжелика кучеру.

Тем временем разговор Адриана с военными в белом накалялся. Анжелика уже много раз слышала весь это набор санкюлота: республика, свобода, Робеспьер. Адриан слушал, кивал, что-то отвечал, объяснял и даже почему-то оправдывался. Хотя, казалось бы, вот он, дом сестры мэра, всего за два квартала. Там его никто не тронет.

— Жан! — негромко, но требовательно произнесла она. — Мы опаздываем.

Тогда старший снова сказал что-то о республике, Робеспьере и посмотрел на нее. В его взгляде было что-то такое мерзкое, столь непереносимое, что ее передернуло.

— Жан! — выдавила Анжелика. — Поехали. Пусть они хоть зацелуют своего Робеспьера в задницу, но нам пора.

За минувший месяц Адриана пытались арестовать восемь раз, и ничего фатального в этом не было. Все подозрения в дезертирстве жестко отметались вместе с попытками выяснить дислокацию полка, в котором он якобы служил. В его пользу работала новенькая, с иголочки, форма, какую носят одни интенданты, а главное — речь. Он мог послать по-солдатски или перейти на зловещий лексикон человека, близкого, например, к чрезвычайной комиссии. Он видел и слышал, как это делается, десятки раз, жил в этом каждый свой день. Даже люди с недюжинными полномочиями всегда пугались. Уж они-то знали, что справедливости нет. Но в этот раз все было намного хуже.

— Эй, василек! — окликнули его.

Это означало, что подозвал его не волонтер в такой же форме василькового цвета, а профессиональный военный в белых штанах.

Адриан обернулся и замер. Он помнил этого красномордого мужчину, и тот немедленно узнал его. Именно этого «медведя» Адриан травил в Париже в тот последний беззаботный вечер, после которого узнал, что отец разорен.

— Езжай! — бросил он Анжелике и двинулся навстречу. — Надо же! Хлебная секция! Что тебе?

Начался разговор — трудный, серьезный. Бывший вождь толпы санкюлотов повзрослел, поумнел. Было видно, что он уже убивал. Это был настоящий фронтовик. Он ничего не забыл и теперь хотел поквитаться. Не содрать взятку, не исполнить солдатский патриотический долг, а именно отомстить.

Адриан не спешил, не пугал и не козырял. Он убеждал — шаг за шагом. Санкюлот, уже не знающий, к чему придраться, поднял взгляд на Анжелику.

Тут она не выдержала и сказала то, что лучше бы при четырех свидетелях не говорить:

— Жан, поехали. Пусть они хоть зацелуют своего Робеспьера в задницу, но нам пора.

— Ну вот и все. — Бывший санкюлот усмехнулся и приказал своим подчиненным: — Арестовать изменника!

Адриан врезал ему под ребра, выдрал из его ножен саблю и что есть силы плашмя саданул по конскому крупу.

— Пошел! К мэру!

В следующий миг штык фронтового друга санкюлота вошел ему под ребра.

Анжелика спешила как могла. Она уже знала, что главное — опередить события. Заплатить придется многим. Так и вышло. Мэр присвистнул и мигом объяснил ей разницу между тихой, никому не известной внутригородской коммерцией и обвинением в измене со стороны армии.

— Мне нечем на них надавить, Жанетта.

Она мигом проехала в якобинский клуб, выдрала из-под сиденья экипажа свои луидоры, давным-давно полученные от Адриана, но ее отправили к начальнику тюрьмы.

— Если он не поможет, то больше никто.

Но начальник тюрьмы по вечернему времени уже ушел домой. В его кабинете сидели врач и дежурный офицер.

— Я жена Жана Молле! — заявила она врачу. — Как он?!

— Обычная штыковая рана, — ответил тот и пожал плечами. — Один из десяти в таких случаях поправляется.

— Один из десяти?! — ужаснулась Анжелика.

Врач равнодушно кивнул.

Анжелике стало плохо, но она стиснула зубы и попыталась представить, что на ее месте сделал бы Адриан.

— Значит, девять из десяти погибают? — Не дожидаясь ответа, девушка швырнула на стол все свое золото. — Оформляйте документы о его смерти и выдаче тела мне, вдове. И никто вас ни в чем не обвинит!

Врач глянул на дежурного офицера и хихикнул:

— Гениально!

Жан Молле, обвиненный в измене, еще не был осужден, а потому общие требования по захоронению казненных его не касались. Тело и впрямь можно было просто забрать.

— Пополам? — Врач подмигнул офицеру.

Уже через несколько минут четверо охранников вынесли на грязной рогоже Адриана, залитого кровью, и загрузили в экипаж. Когда они тронулись, молодой человек собрался с силами, ухватился за край дверцы и выглянул наружу.

— Призраки!.. Везде призраки.

Душой он уже не был здесь.

— В госпиталь! — яростно скомандовала кучеру Анжелика. — Быстрее! — Понимая, что рискует не успеть, она склонилась над Адрианом. — Я уже семь лет должна тебе поцелуй.

Увидев кровь на брусчатке, Охотник бросился в дом, убедился в том, что там никого нет, и сразу выскочил назад.

«Агентура Аббата!» — сразу подумал он, и ему стало плохо.

Аббат давно не доверял ему и наверняка дал задание другим группам. Теперь передача Анжелики Беро в руки Аббату была для Охотника вопросом жизни и смерти.

Он бросился к местному якобинскому клубу, оттуда — в тюрьму и понял, что дело нечисто. Тут же, в кабинете директора, Охотник столкнулся с двумя агентами Аббата.

— Документы! — сурово потребовал один из них, понявший, что он тоже интересуется Анжеликой Беро.

— У нас один хозяин! — рявкнул Охотник. — Нас провели!

Агенты вытащили пистолеты.

— Документы, тебе сказали!

Охотник застонал и вытащил бумаги. Когда они вместе выбежали на крыльцо, он сразу увидел Адриана. Жених Анжелики Беро смотрел на него из отъезжающего экипажа и что-то бормотал.

— За ними! Быстро!

Чутье подсказывало ему, что Анжелика Беро сидит в том же экипаже, бок о бок с Адрианом.

Октябрь стал для Аббата поворотным. Конвент декретировал переход на республиканский календарь. Были арестованы еще сорок шесть жирондистов, тихо и быстро казнен Филипп Эгалите, один из последних потенциальных претендентов на королевское место. Затем депутаты так же тихо и быстро приговорили и казнили Марию-Антуанетту. Наконец-то началась ликвидация французской Ост-Индской компании. Ее товары и суда были реквизированы.

Ликвидировать огромную структуру было непросто. Очень многие ее акционеры не были французами, а потому власти пока брали тех, кого можно. Директора прятались, бежали, имитировали сумасшествие, но важнейший тезис о том, что Ост-Индская компания связана с врагами республики, был озвучен. Гильотина, главная машина правосудия, должна была работать без сбоев.

Набирало силу и следствие по делам генеральных откупщиков. Пятеро бывших работников этой структуры под руководством мошенника Годо, выпущенного из тюрьмы, были назначены аудиторами и лезли из кожи, чтобы хоть что-то откопать. Конвент сразу пообещал, что вознаграждение, которое получат эти люди, будет пропорционально той сумме, которую они вернут в казну.

Ну, и главное. Республика все-таки переломила ситуацию на внутренних фронтах. Пал и был приговорен к разрушению Лион, ныне названый Городом Свободы. Республиканцы наконец-то взяли Бордо — центр богатейшей мятежной провинции Жиронда, также обреченной на разграбление, смену имени и вечное забвение. Не существовала более и Вандея.

Теперь везде царил террор. Пленных, как военных, так и штатских, стреляли, резали, а потом в силу невероятного количества предстоящей работы просто начали топить — лодками и баржами, голыми и одетыми, связанными лицом к лицу и спиной к спине, женщин со священниками и стариков с внуками, с песнями и без.

Прошлое предполагалаоь уничтожить безвозвратно. Аббат постоянно контролировал весь процесс — от смены имен и названий до полного разрушения могил и святынь. Уже теперь можно было подойти к вопросу ликвидации религии как таковой. Французам предстояло стать нацией философов.

Но главными шагами к созданию новой нации стало учреждение государственных школ и преобразование мастерских. Люди уже работали фактически бесплатно, за еду. Несогласных ждало изгнание, а потому таковых не было.

Но это еще не была победа. Аббату не хватало ресурсов. Словно игрок, он все подымал и подымал ставки, надеялся, что вот-вот возьмет недостающий козырь, но его все не было и не было. Анжелика Беро, обещанная ему как агентами, так и Охотником, снова выскользнула буквально из-под носа.

Если бы Аббат верил в Бога или хотя бы во вселенскую справедливость, то объяснить эту неуловимость было бы вдесятеро проще.

Стрелять им вслед стали, едва они отъехали, но Адриана и Анжелику спасли лошади — сытые, отдохнувшие и вообще самые лучшие во всех четырех провинциях, в которых они работали. Но главное, Адриан сумел не потерять сознания и объяснил кучеру, где находится ближайший госпиталь — маленький монастырь, превращенный войной в титанический конвейер смерти.

— Один-два из десяти у нас выживают, — сказал главный врач.

— Они умирают не от ран, а от горячки, — объяснила сестра, старуха, доживающая при монастыре свои последние дни.

— Хочешь помочь, иди собирать травы, — объяснили Анжелике две молоденькие монашки-подружки. — Мы покажем, какие нужны. Сейчас для них не время, но это лучше, чем ничего.

Октябрь и впрямь был не лучшим временем для сбора трав, но в пойме они еще были сочны. Анжелика немедленно стащила и свернула в узел модное платье, накинула монашеский балахон. Уже спустя час, едва вышло солнце, она бродила по щиколотку в ледяной грязи, выискивая целебные растения.

Уже к обеду Анжелика собрала столько, что для Адриана вполне хватало. Но она занималась этим каждый день. Оставаться внутри госпиталя было немыслимо. Раненые лежали плотными рядами, бок о бок. Дух гноя и мочи был плотен, словно пар. Дышать внутри становилось возможно лишь по утрам, когда сестры открывали двери и начинали выносить умерших — восемь-девять человек из десяти.

Это длилось день за днем. Раненых все везли и везли на десятках подвод. Однажды Анжелика вместе с сестрами вышла на монастырское кладбище и замерла. Ряды солдатских могил тянулись до самого горизонта.

Она вернулась в госпиталь и через силу улыбнулась Адриану, приоткрывшему глаза. Анжелика пообещала ему скоро вернуться, вышла во двор, сунула руку под уже вскрытое сиденье экипажа и вытянула оттуда отцовскую Библию. Девушка пролистала ее, нашла тот вексель, который сейчас считала самым важным, и аккуратно выдрала его.

Карл Вильгельм Фердинанд, герцог Брауншвейгский был удовлетворен. Если не считать странного, так никем и не объясненного освобождения сорока двух тысяч солдат противника, все шло идеально. Основные рейнские города были очищены от французов. 13 октября Вурзмер взял приступом Вейсенбургскую линию. Пару дней назад доблестные прусские воины под личным командованием герцога одержали блистательную победу при Кайзерслаутерне. Путь на Париж был свободен.

Да, шла затяжная битва за Дюнкерк, но это была головная боль для англичан. Главное состояло в том, что республиканские войска сейчас были рассредоточены по всей Франции — в Лионе и Тулоне, в Жиронде и Вандее, в Бретани, Нормандии и еще добром десятке только что замиренных мятежных провинций. Конвент никоим образом не успевал стянуть их на защиту столицы до подхода прусских войск. Герцог мог взять Париж одним броском, практически без боя.

Ситуация была тем более благоприятной, что крестьяне люто ненавидели новый режим, посылавший людей на гильотину даже за саму идею уравнительного раздела аристократических земель. Фиксированные цены, нравившиеся городскому плебсу, категорически не устраивали крестьян. Стоит герцогу поставить во главе своих полков французских эмигрантов, и к армии в считаные недели присоединятся многие тысячи противников революции.

Вдобавок французам было нечем воевать. Да, они судорожно, всеми силами соскребали селитру со стен сортиров и амбаров, но что толку? За месяц, прошедший с начала этой работы, они успели удовлетворить от силы десятую часть потребностей своей армии.

Герцог, создавший манифест, знаменитый на весь мир, клятвенно обещал стереть Париж с лица земли, если хоть капля священной королевской крови обагрит землю. Якобинцы пролили эту кровь трижды — нагло, демонстративно. Теперь герцог собирался исполнить свое обещание, причем и даже не потому, что иначе якобинская зараза расползется и на соседние земли. Казнь австрийской принцессы Марии-Антуанетты был плевком в лицо крупнейшим правящим семьям Европы.

«Я их раздавлю!» — решил герцог, скрипнул зубами и принялся набрасывать призыв к войскам.

Через полчаса кропотливой работы ему сообщили, что приема добивается какая-то француженка.

«Ну вот, — подумал герцог. — Побежденные уже преклоняют передо мной колени!»

Но все вышло иначе.

— Я пришла предъявить права, — с порога объявила гостья и выложила перед ним вексель.

Герцог удивился, взял бумагу, поднес к глазам и замер.

— Бог мой!..

Эта бумага была составлена еще в те времена, когда его семья осваивала земли Нового Брауншвейга в Северной Америке. Ситуация стала сложной, и пришлось влезать в долги.

Герцог поднял взгляд.

— Кто вы?

— Предъявитель, — тихо произнесла девушка.

Карл Вильгельм Фердинанд усмехнулся. Это и так было ясно. Впрочем, бумага ничего иного и не требовала. В ней было написано «на предъявителя».

— Это я вижу, — так же тихо произнес он. — Кто вас послал?

Девушка молчала.

Герцог поджал губы и сделал вид, что рассматривает вексель. Было ясно, что эта особа — лишь посыльная. У него, конечно, хватило бы сил порвать вексель на ее глазах, а саму эту девицу отправить на потеху солдатам. Но он прекрасно знал, что финансовая элита никому не прощает таких вещей.

— Чего вы хотите? — хрипло спросил герцог.

— Прекращения войны.

Герцог вздохнул и откинулся на спинку кресла. Тот, кто послал девчонку, понимал, чего просит. Да, формально он мог потребовать и вдвое больше, включая заморские территории семьи, но главным вопросом дня была война. Если точнее, то его поход на Париж и обещание отомстить за пролитую королевскую кровь.

— Мое слово будет нарушено?

— Да, — подтвердила девушка. — И смерти прекратятся.

Герцог встал, прошел к окну и горестно усмехнулся. Он понимал, что никому не сумеет объяснить, почему остановился, когда цель так близка. Прекращению войны будут рады разве что солдаты.

Герцог резко развернулся и посмотрел девушке в глаза. Она была напугана, но готова стоять на своем. Тот, кто ее послал, умел подчинять людей.

— Хорошо, — кивнул он. — С этого момента война между мной и Францией закончена.

Адриан двигался в том же потоке, что и все, чрез муки к завершению пути, до тех пор, пока к нему не подошел пожилой священник.

— Ты умираешь, — сказал он.

— Рано, — возразил Адриан, хотя сам же знал, что вот-вот предстанет перед Господом.

— Она тебя любит, — сказал священник.

— А что я могу сделать? — через силу проронил Адриан.

Священник присел в его ногах.

— Вот все вы молодые так: философы, гурманы, хотите свободы, равенства, счастья, думаете, надели голубой мундир и все вам по силам.

Адриан молчал. Он не знал, что сказать.

Священник глянул куда-то поверх его головы, вздохнул, склонился над ним и спросил:

— Хочешь выжить?

Адриан не знал. Он слишком устал от этой бесконечной битвы со смертью. Священник покачал головой и поднялся.

— Здесь хозяйка — смерть. Хочешь жить, уйди отсюда, исповедуйся, прими пост и молись.

Адриан проводил священника долгим взглядом. Едва привезли новую партию раненых, он сполз на пол, встал на четвереньки и, слепо тычась лицом в черные пятки умирающих, двинулся к выходу между рядами ног. Молодой человек уперся лбом в дверь и вывалился наружу.

Здесь шел снег, воздух был свежим, а вечернее небо — черно-фиолетовым. Адриан отдышался, через силу поднялся на ноги и, шатаясь из стороны в сторону, двинулся по хрустящей траве, присыпанной снегом, к полуразрушенной часовне. Он с трудом преодолел три ступеньки и рухнул на утоптанный земляной пол.

— Молодец.

К нему подошли, оттащили подальше от порога, сунули под него старое, остро пахнущее сыростью одеяло.

— Сможешь сидеть, сиди. Не сможешь, ложись. Не думай о еде и воде, готовься очистить душу. Через час я приду.

Адриан просидел в часовне до вечера, затем еще день и еще. Снег падал ему на волосы сквозь дырявую кровлю, по телу пробегали огненные всполохи боли. Все время являлись мертвые и говорили о жизни, любви, утратах. На третий день, когда он получил первый стакан воды, Адриан уже знал, что выжил.

Охотник лучше агентуры Аббата знал, что надо делать, а потому не тратил время впустую. Он вытащил карту и мгновенно вычислил четыре военных госпиталя, в которых могли оказаться Адриан и Анжелика.

Охотник побывал в каждом и признал полное поражение. Найти Адриана среди раненых, одинаково желтых и распухших от горячки, в одном нижнем белье, оказалось невозможно. В каждом госпитале их было далеко за тысячу. Половина поступала без документов. Хоронили их каждый день — по восемь-девять человек из десяти.

Умер? Это казалось Охотнику более чем вероятным.

Он не сумел отыскать и никаких следов Анжелики Беро. В госпиталях было полно женщин, приехавших в поисках мужей. Многие оставались, чтобы помочь сестрам, однако ночевали они в окрестных деревнях. Охотник обыскал одно селение за другим и признал, что иголку в стоге сена найти куда проще.

Лишь прибыв с повинной к Аббату, он узнал, что каждый его шаг был верен. Ему просто не повезло.

— Она предъявила третий вексель, — глядя в стол перед собой, произнес Аббат. — Всего четыре дня назад. В Кайзерслаутерне.

Охотник замер. То, что Анжелика тянула с этим около месяца, означало, что все это время она ухаживала за Адрианом. Стало быть, они находились там, где он их и искал, — у границы с Пруссией.

— Не теряй времени, — хмуро произнес Аббат. — Ищи.

Когда Анжелика вернулась, она обнаружила Адриана в часовне. Он сидел на черном грязном одеяле, молитвенно сложив руки и строго глядя в пространство.

— Как ты? — Она коснулась спутанных светлых волос.

Он слабо улыбнулся.

— Выжил.

— Болит?

Адриан еле слышно вздохнул.

— Болит.

— Что-нибудь хочешь? Бульона? Вина?

— Рано.

Анжелика присела на это жуткое одеяло и прижалась щекой к его плечу.

— А чего ж ты хочешь?

— Я видел человека, — тихо произнес Адриан. — Там, у тюрьмы. Он тебя преследует еще с Испании.

Внутри у нее все оборвалось.

— С Испании?!

— Да. Значит, смена имени не помогла. Два векселя — это еще не все. Что им от тебя надо?

Анжелика вздохнула, сунула руку в дорожный узелок и вытащила отцовскую Библию.

— Вот.

Адриан взял ее, осторожно раскрыл, пролистал несколько «страниц», покрытых гербовыми знаками, вернулся в начало, еще раз просмотрел все и протянул ей книгу. Он был взволнован.

— Здесь не хватает трех бумаг. Я знаю, как ты истратила две. А где третья?

Анжелика виновато пожала плечами.

— Я остановила войну.

Адриан обнял ее за плечи, прижал к себе. Она чувствовала, что он все понимает. Просто увидеть такую бумагу, даже одну, означало выписать себе неотвратимый смертный приговор. А их здесь были десятки. Эти документы можно было выкинуть, отдать, потратить — это не меняло ничего. Хозяева бумаг искали ее в Испании и нашли даже здесь, за сотни лье от Бордо. Не помогли ни подлинные документы с новыми именами, ни переезды.

— Тебе надо уезжать, — произнес Адриан. — Порознь мы незаметнее.

Она не хотела покидать его.

— Куда?

— В Бордо. К Терезии Кабаррюс. Встреться с ее отцом. Он знает этих людей. Может, как-то удастся договориться.

— Не удастся, Адриан, — тихо возразила она. — Я уже столько потратила!.. Ты же знаешь, такие долги не прощают.

— Да, такое не прощают, — эхом отозвался Адриан. — Но я хочу, чтобы ты жила. — Он замолчал, снял руку с ее плеча и медленно, с трудом развернулся к ней лицом. — Анжелика Беро, в моей жизни не было дня, чтоб я тебя не вспомнил, — глядя ей в глаза, с трудом произнес Адриан. — Здесь, перед лицом Бога, я предлагаю тебе любовь и свою руку. До конца. Когда бы это ни случилось. Ты выйдешь за меня?

Анжелика всхлипнула.

Зная, что ему невозможно нагнуться, она поднялась на колени, поцеловала его и сказала:

— Да, Адриан Матье.

Ничто не предвещало беды. Богатейший Бордо, центр всего жирондистского движения, направленного против «бешеного» конвента, держал свою линию спокойно и уверенно. Нелегитимных декретов здесь не признавали. Представителям Парижа Трейларду и Мэтью вежливо, но решительно указали на дверь. Вся республиканская армия ничего не могла с этим поделать. Столкнуться с жирондистами лоб в лоб Робеспьер откровенно боялся вплоть до 18 сентября 1793 года.

Терезия, занятая в основном ребенком и переоформлением финансовых документов, не следила за жизнью города. Поэтому она поняла, что дело нешуточное, лишь тогда, когда городской гарнизон оказался в руках якобинцев. Почти сразу в Бордо въехали комендант Гильом-Мари-Анн Брюн, присланный из Парижа, и военный комиссар Марк-Антуан Жюльен.

Переворот случился настолько внезапно, что горожане, привыкшие к законности, даже не успели сообразить, что происходит, а на следующий день стало поздно. Все должностные лица были уже арестованы.

Ясно, что Терезия тут же схватила ребенка, бумаги и помчалась в порт. Но тот оказался окружен солдатами. Туда пускали только тех людей, у которых имелись паспорта, выданные республикой, то есть никого из горожан.

Через два дня солдаты пришли за ней.

— Гражданка Кабаррюс, — зычно объявил ей здоровяк, дышащий чесноком. — Вы обвинены в измене как жена эмигранта маркиза де Фонтене.

— Бывшая жена, — поправила его Терезия.

Здоровяк удивился, вчитался в бумагу и кивнул.

— Да, верно, как бывшая жена.

Терезия поцеловала сына, показала гувернантке, где лежат деньги на хозяйственные расходы. Уже спустя час железная дверь городской тюрьмы с грохотом захлопнулась за ее спиной. В битком набитой камере стояли и сидели самые известные женщины города, жены депутатов, издателей и коммерсантов.

— Кто-нибудь знает, чего они хотят? — спросила Терезия, глядя в полутьму.

— Всех на гильотину, — мрачно прозвучало из-за угла. — Таков личный приказ Робеспьера.

Никто не возразил.

К ночи в камеру сунули еще несколько женщин. Охранник с факелом посчитал их по головам и захлопнул дверь. Потом о них забыли: только хлеб, вода и молчание в ответ на все вопросы. А за окном заработала гильотина. Этот звук, пока еще не знакомый жителям Бордо, Терезия помнила хорошо.

— Эй! — Она кинулась к двери и замолотила по железу. — Гражданин охранник! Подойдите, пожалуйста!

— Что тебе?

— Нам назначили комиссара?! Кто руководит трибуналом?

В камере повисла мертвая тишина. Женщины хорошо понимали, сколь многое зависит от ответа.

— Назначили. — Охранник усмехнулся. — Вас будет судить Жан-Ламбер Тальен.

По камере пронесся гул. Никто толком не знал, что ждать от этого человека.

Потом кто-то сказал:

— Есть такой. С ним можно договориться.

Все повернулись на голос. Это была мадам Лагранж, супруга местного редактора.

— Взяточник он, — с усмешкой произнесла женщина. — Как все они, когда начальство не смотрит. В Эндре и Луаре сколотил огромное состояние на таких беднягах, как мы.

Женщины возбужденно загудели. Было крайне важно понять, сколько он берет. Узницы расспросили об этом мадам Лагранж и приутихли. В целом впечатление о комиссаре складывалось нехорошее.

Этот сын дворецкого выучился на деньги господина и им же был устроен в прокуратуру клерком. При якобинцах он ненадолго попал в газетное дело и с тех пор изображал из себя простого типографского рабочего, самостоятельно поднявшегося с самых низов. Тальен пытался издавать газету, но дальше слабого подражания Марату не пошел. Он всегда примыкал к сильным. Этот опытный взяточник сначала запугивал и лишь потом начинал брать.

— Он еще не одну голову срубит, — мрачно предрекла мадам Лагранж.

Спустя примерно полчаса дверь загрохотала, и на пороге возникли два солдата. Они увели с собой Терезию Кабаррюс.

Анжелика собралась ехать к подруге немедленно. Одна из сестер, еще три недели назад понявшая, что эта женщина не любит козырять документами, достала свои.

— Держи, Жанетта. У меня плохие бумаги, я жена казненного, но если тебя ищут, то это лучше, чем ничего.

— Удачи тебе, Жанетта! — Монашки высыпали к выходу из барака. — Храни тебя Бог!

Анжелика всхлипнула и обернулась к часовне. Адриан, прижимая бок рукой, стоял в дверях и смотрел на нее.

— Я найду тебя, — почти беззвучно, одними губами произнес он.

— Я знаю, — так же тихо ответила она.

Через две недели бесконечных проверок на каждом крупном перекрестке она прибыла в Бордо. Документы, выданные на аристократическое имя Марии-Анжелики Буайе-Фонфред, вызывали настороженность, но не более того.

Анжелика знала, где искать Терезию, прошла в представительство французской Ост-Индской компании, но в этом здании теперь размещался якобинский клуб. Девушка начала спрашивать прохожих, но они лишь испуганно шарахались от нее, словно имя Терезии могло их скомпрометировать. Лишь спустя полдня она отыскала нужный дом.

— Мадам Кабаррюс арестована, — сказала гувернантка и всхлипнула. — В тюрьме она сейчас. Даже меня с малышом к ней не пускают.

Анжелика ужаснулась и лишь тогда поняла, что происходит. То, что Париж пережил год назад, здесь только начиналось. В ход пошли повальные аресты, массовые убийства, весь патентованный набор пламенных революционеров.

— Я могу у вас остановиться?

— Ох, не надо, мадемуазель. — Гувернантка покачала головой. — Этот дом небезопасен.

Анжелика вздохнула, попрощалась, проехала несколько кварталов от центра и сняла первую же мансарду. Она спрятала под матрас отцовскую книгу и деньги, перекусила в какой-то харчевне, преодолела острый страх и отправилась к тюрьме. Следовало узнать, насколько серьезно положение мадам Кабаррюс.

Когда Терезию вели по коридору, гильотина где-то во дворе чавкнула еще раз, и колени женщины подогнулись. Она видела, как работает эта жуткая машина, помнила это униженное, беспомощное и по-настоящему страшное положение гильотинируемого человека: руки связаны за спиной, все тело притянуто веревками к доске, а голова свисает с края. Терезия, вызванная на допрос в числе первых, на все это была обречена.

Солдаты провели ее по серой, густо покрытой пятнами лестнице на второй этаж, старший постучал в простую, даже не окрашенную суриком дверь. В следующий миг она оказалась в просторной комнате, залитой октябрьским солнцем. За огромным столом у окна сидел молодой мужчина в черном парике по якобинской моде. Рядом с ним устроился секретарь с кипой бумаг на коленях.

— Гражданка Терезия Кабаррюс? — Мужчина в парике заглянул в одну из бумаг, рассыпанных на столе.

Как все якобинцы, он демонстративно игнорировал правила приличия и не желал представляться.

— Гражданин Жан-Ламбер Тальен? — задала она встречный вопрос.

Мужчина угрожающе сдвинул брови и оторвал взгляд от бумаг.

— Вы не ответили на мой вопрос.

— Я не слышала, чтобы вы представились.

Мужчина вскипел, схватил со стола густо исписанный листок, вскочил и выкрикнул.

— Да! Меня звать Жан-Ламбер Тальен! Но не в вашем положении, гражданка Кабаррюс, задирать нос! Жена маркиза-эмигранта…

— Бывшая жена, — поправила его Терезия.

— Акционер изменнической французской Ост-Индской компании!

— Бывший акционер, — поправила его Терезия.

Эти акции давно были переписаны на Бартоломью-Мишеля Кабаррюс.

Комиссар конвента как споткнулся.

«Да, — отметила Терезия. — Им всем нужны наши деньги».

— Бывший!.. — Тальен язвительно хмыкнул и углубился в текст. — Можно подумать, республика ничего больше на вас не накопает. Ну да, вот оно: имела контакты с изменниками, осужденными трибуналом, состояла в связи с… так, это не то.

Повисла пауза, и вдруг Жан-Ламбер поднял на нее взгляд, полный презрения и при этом сальный.

— А ведь это о вас писала «Скандальная хроника». Прекрасная маркиза спит со всеми друзьями дома.

Терезия кивнула.

— Да, обо мне. Журналисту, написавшему эту гадость, не удалось затащить меня в постель.

— Не стройте из себя монашку, — заявил комиссар. — Ваша слава идет впереди вас.

Терезия усмехнулась.

— Я не строю из себя монашку, Жан-Ламбер. Я знала многих мужчин. — Она поймала его взгляд и со значением добавила: — Но это были настоящие мужчины. Никому из них и в голову не пришло тащить меня в постель под угрозой публикации грязной статьи или гильотины.

Комиссара как ударили.

— Я вас, гражданка Кабаррюс, еще в постель не тащил.

— А я еще ни слова не сказала о вас, Жан-Ламбер. Я не имею привычки в чем-то обвинять людей, которых не знаю.

Тальен пожевал губами и хмуро указал на стул.

— Садитесь, Терезия Кабаррюс.

— Благодарю, Жан-Ламбер. — Терезия присела.

Но комиссар так и не мог успокоиться. Видимо, арестантка ударила его в больное место.

— Напрасно вы так. Нет, не вы лично. Но почему-то аристократы видят только то, что им выгодно. Раз якобинец, так обязательно бесчестный человек.

Терезия пожала плечами.

— По делам судим. Убедите нас, аристократов, что это не так, и вас начнут уважать. А пока выходит, что республика ненавидит меня, например, потому, что я с кем-то разделила ложе.

— Никто вас не ненавидит, — буркнул комиссар и приказал секретарю: — Принеси-ка мне кофе.

Терезия улыбнулась так мягко, как только могла, проводила выходящего секретаря глазами и сказала:

— Жан-Ламбер, мы оба знаем, что акций у меня уже нет. Нам известно, что я никак не причастна к эмиграции бывшего мужа. Он уехал уже после нашего развода. Мы не сомневаемся в том, что меня ждет отделение головы…

Тальен молчал.

— Хуже того, — с напором добавила Терезия. — Судя по газетам, меня ждет еще и посмертная слава дешевой шлюхи. Просто потому, что Робеспьеру и всем этим содомитам никогда не войти в круг мужчин — таких, как мой отец. Это не правосудие, а именно ненависть. Не мужская, Жан-Ламбер.

Тальен покраснел.

— Я не имею к этому отношения.

Терезия пристально посмотрела ему в глаза.

— Значит, у меня есть шанс.

Она знала мужчин и намеренно поставила Жана-Ламбера перед выбором: поступить с ней честно, то есть оправдать, или позволить считать его причастным к содомии. Комиссар был еще слишком молод, чтобы просто переступить через эту условность.

Адриан делал все так, как ему сказали, держал пост и молился. Его шатало, в глазах плыло, а потом наступил момент, когда горячки просто не стало. Заживающая рана еще болела, но его уже не трясло, а глаза и губы разом перестали покрываться гнилостным налетом.

— Теперь можно тертую морковочку, репку. — Священник улыбнулся ему. — И молись, молись, молись.

Адриан сердечно поблагодарил его, обнял и… в тот же день отправился в Париж. Он ехал в том же порезанном, зашитом и кое-как отстиранном от крови васильковом мундире, с теми же бумагами на имя Жана Молле, но республика им не интересовалась.

Все говорили о гильотинировании некогда арестованных депутатов-жирондистов во главе с бывшей первой дамой республики мадам Ролан да о том, что гражданская война вот-вот кончится. Люди за прошедший год сильно от всего этого устали. Париж выглядел опустошенным.

Адриан подъехал к своему дому, не без труда вышел из экипажа и поднялся по лестнице, но швейцара в дверях не обнаружил. Полы были грязны, на стенах пятна. Охая от боли, он взошел на второй этаж, и от сердца отлегло. Отец так и сидел в том же кресле, но уже без вина и дворецкого в качестве вечного партнера по игре в кости. Он читал книгу.

— Здравствуй, папа.

Старый Аристид обернулся, и Адриан отметил, как тот сдал за несколько минувших месяцев.

Они обнялись, и сын сказал главное, что его переполняло:

— Я сделал предложение Анжелике Беро.

Старый Аристид удовлетворенно улыбнулся.

— Наконец-то ты понял, что родители плохого не посоветуют.

— Я ее люблю, папа.

— Ну, это уже не так важно, — отмахнулся отец. — Лучше скажи, как твоя коммерция?

Адриан пожал плечами и присел напротив.

— Я увидел, что грязные деньги все-таки бывают, папа.

Отец насмешливо фыркнул.

— Чушь.

Адриан улыбнулся и вытащил восстановленный по памяти список векселей из Библии Амбруаза Беро.

— Посмотри на это, отец. Что скажешь?

Старый Аристид взял мятый листок, поднес ближе к глазам и тут же помрачнел.

— Ты куда свой нос засунул, дурак? Откуда это у тебя?!

Адриан забрал бумагу, аккуратно сложил ее и сунул в карман.

— Чьи это деньги, отец?

Аристид поджал губы.

— Уж тебя эти векселя точно не касаются.

— Уже касаются, — возразил Адриан. — Меня из-за этих бумаг даже на прусском фронте отыскали. Так ты мне скажешь?

Отец испугался, не без труда взял себя в руки и уставился в пространство перед собой.

— Эти деньги начали выводить с рынков тридцать два года назад. Крупная коммерция: рабы, сахар, табак, ром. Агенты Людовика выискивали их, чтобы конфисковать, даже обещали проценты за донос, но сумели взять самую малость. Тебя-то как угораздило с этим связаться?

— Это не важно, — отрезал Адриан.

— Это как раз и важно! — закричал отец. — Это не те люди, с которыми можно договориться!

— Кто они?

— Забудь.

— Так это грязные деньги, папа?

Отец потупился. Он всю жизнь объяснял сыну, что грязных денег не бывает.

— Это страшные деньги, сынок. Ты думаешь, почему Антуана Лавуазье отправляют на гильотину?

— А его уже отправляют?! — ужаснулся Адриан.

Отец вздохнул.

— Антуан и Жак Польз арестованы. Всю их семью ждет гильотина.

— Но за что?

— Аббат Террэ, их дедушка, отщипнул кусочек от чужого пирога, когда был советником при Людовике. Радовался, что акции Ост-Индской компании на семью оформил, дурак. Теперь, наверное, в гробу переворачивается.

Адриан похолодел.

— Ты хочешь сказать, что Робеспьер?..

Старик презрительно фыркнул.

— У них таких робеспьеров как мелочи в кармане. Ты ведь не думаешь, что всю эту республиканскую махину можно было запустить без денег?

Адриан растерянно пожал плечами. Отец был прав. Без денег все мертво точно так же, как и без крови.

Старик сокрушенно покачал головой.

— Вот теперь я все понял. Это ведь у Анжелики лежит?

Адриан замер, но врать уже не имело смысла.

— Да.

Отец досадливо цокнул языком.

— Амбруаз, царство ему небесное, по молодым летам попал в трудное положение, просил у меня денег, а я не дал. Виноват я перед ним. Вот он, видимо, и вошел в это дело. А теперь пришло время платить по счетам. Поэтому он и попросил меня за дочку, понимал, что его все равно уберут.

Адриан сглотнул и спросил:

— Так у меня и Анжелики есть надежда? Если как-то вернуть…

Отец помрачнел и закрыл лицо руками.

— Нет у вас никакой надежды, — тихо произнес он. — Вы для них ореховые скорлупки, вылетевшие из щипцов.

Адриан не собирался совать голову в щипцы правосудия.

— А если бежать? В Америку! Вложить в какое-то новое дело?..

Старик отнял руки от лица, с трудом поднялся, подошел к шкафу, вытянул оттуда огромный том и швырнул его на стол.

— Загляни.

Адриан осторожно открыл книжищу и обмер. Точно такие же балансовые таблицы он видел у Франсиско Кабаррюса.

— Ты тоже ведешь учет?!

— Все его ведут. Мы присматриваем друг за другом. Тебе не спрятать этих денег, куда бы ты их ни вложил. Хоть в Америке, хоть в России, но тебя обязательно найдут. — Отец помолчал немного и добавил: — А главное, все персоны, которым ты можешь предъявить эти векселя, так или иначе повязаны с их хозяином. Один раз тебе безропотно выдадут эти деньги, думая, что ты пришел от него, второй, третий… а у четвертого плательщика тебя просто зарежут.

Арест бывших генеральных откупщиков спровоцировал «бешеный» депутат Бурдон из Уазы.

— Я требую, чтобы эти общественные пиявки были арестованы! — орал он с трибуны конвента. — Если они через месяц не сдадут отчета, то конвент просто обязан предать их мечу закона!

Разумеется, никто не вспомнил о том, что сроки для сдачи отчета были передвинуты. Аудиторы так ничего и не нашли, а все обвинения, в том числе и в попытке отравить всю нацию исключительно из ненависти к свободе, выглядели смешно. 24 ноября откупщиков, живших в Париже, начали брать одного за другим.

Антуан, отдававший работе каждую минуту, узнал, что подлежит аресту, от Марии-Анны, когда вернулся с очередных военных сборов.

— Уже?! — испугался он. — Господи! Я же ничего не успел закончить!

Мария-Анна горько усмехнулась. Более всего муж боялся разлучения с единственной его возлюбленной — наукой. Когда он помылся и поужинал, пришел настоящий страх, уже за себя.

— Так меня искали?

Мария-Анна кивнула.

— И здесь, и в старой квартире, в арсенале. Всех отправляют в форт Свободы. Может, встретишься с моим отцом? Он пока не арестован, а главное, лучше нас понимает, что происходит.

Антуан судорожно замотал головой.

— Нет, лучше я пойду к Люка! У консьержа академии меня искать не станут. Да и в Лувре можно пересидеть. Мне обязательно следует написать в комиссию мер и весов! Нет, со мной нельзя так! У меня ведь даже свидетельство о благонадежности есть! — Он никак не мог смириться с тем, что все кончено.

Мария-Анна вздохнула. Антуан вообще не имел отношения к обвинению, предъявленному прокуратурой. Он не входил в число комиссаров, попавших под подозрение, покинул генеральный откуп еще тогда, когда быть его частью не считалось преступлением, вообще не был вовлечен в основные дела. Его там держали исключительно за светлую голову. Когда у откупа начал исчезать табак тысячами фунтов, только Антуан смог разобраться в причинах. Оказалось, что все дело в способе контроля влажности. Стоило отладить единую технологию, и учет мгновенно восстановился!

— Езжай к отцу, — еще раз посоветовала Мария-Анна. — Он опытнее тебя в этих играх, знает, когда что надо делать.

Впрочем, она сама уже понимала: дело не в том, что Антуан Лавуазье — откупщик. Четырнадцать бывших генеральных откупщиков даже не заинтересовали якобинскую прокуратуру. Им не грозили ни аресты, ни проверки. Робеспьер уничтожал вполне конкретные семьи. Они с мужем имели несчастье принадлежать к одной из них.

28 ноября 1793 года Антуан Лавуазье и его тесть Жак Польз сдались правосудию и были посажены в форт Свободы.

В конце ноября Аббат получил письмо от совета, полное вопросов и раздражения. Свои соображения выложили все: Аякс, Магомет, Гертель, Сулла и, само собой, Спартак. Но все это было ничто. Половина членов совета ничего не значила, а вторая прекрасно знала, что в своем ремесле Аббат — лучший и заменить его попросту некем. Сейчас, когда Анжелика вбросила третий вексель, можно было даже не переживать по этому поводу.

Если бы Аббат верил в Бога, то он сказал бы, что руку этой девицы направляли высшие силы. Она предъявила вексель именно тому, кому надо, в том месте, какое нужно, и в самое подходящее время. Да, если бы два предыдущих векселя предъявлены не были, то карта Европы смотрелась бы совсем иначе. Но Аббат отлично знал, что сослагательное наклонение здесь неуместно. Оставалось взять Анжелику Беро и отыграть назад все, что возможно.

Пока же Франция шла именно туда, куда ей было предначертано. Все старорежимные названия уже начали менять на новые. Виллы и бурги становились коммунами. Даже ликвидация церкви Христовой прошла тихо и быстро. Священники, помнившие сентябрьскую резню и наслышанные о массовых казнях духовенства Вандеи, молчали. Конвент уже занялся подготовкой проекта о введении нового общегражданского культа Разума.

Жернова республики продолжали быстро перемалывать коммерцию, теперь уже среднюю по размерам. Ценовой потолок обрек заводчиков работать в убыток, вел к разорению. При этом фабриканты, остановившие производство под изменническим предлогом убыточности, попадали в число подозрительных, а значит — на гильотину. Момент, когда все производство страны можно будет передать в государственное управление, был не за горами.

Сдвинулось с мертвой точки и следствие по делу Ост-Индской компании. Кое-кто бежал, но большинство значимых лиц было обречено.

Пожалуй, хуже всего дело обстояло с откупом. Уголовники, назначенные аудиторами, плохо понимали финансовые тонкости. Поэтому они пока предложили вменить откупщикам воровство четырнадцати процентов от веса табака. Именно столько воды добавлялось в готовый продукт в ходе технологического процесса.

В такой ситуации можно было приступать к ликвидации всех, кто делал грязную работу. Отлетела голова Байи, первого мэра коммуны Парижа, взяли несколько родственников Дантона. Да и якобинский клуб перестал быть священной коровой. Революционеры старались не предавать трибуналу бывших товарищей по борьбе. Обычно их находили где-нибудь на пустыре с выпущенными кишками или дома — принявшими яд. «Бешеные» выполнили свою часть работы, пришло время послушных.

После допроса Терезию отправили в ту же камеру, и женщины встретили ее гробовым молчанием. Никто прежде сюда не возвращался. Все попадали туда, где стригут волосы и обрезают воротники, чтобы не затупить лезвие до срока. Но главное, вдруг замолчала гильотина. А на следующий день, на втором допросе, она увидела, что Жан-Ламбер Тальен, пусть и сам еще не знающий об этом, без памяти влюблен в нее.

Это не доставило ей радости. В первый раз с ней это произошло чересчур уж рано и совсем не так, как надо бы. Наверное, поэтому Терезия не могла потерять головы. Ни с кем. Без памяти она любила только одного мужчину — Девина Теодора, своего сына, и теперь благодаря Тальену получала шанс к нему вернуться.

Тальен тем временем ясно демонстрировал, что усвоил преподанный урок. Он что есть силы изображал человека пусть простого, но благородного. Терезия уже видела, что между ними ничего сегодня не будет, потому что именно так Жан-Ламбер понимал честность и благородство.

После целого дня утонченной беседы за кофе и пирожными ей снова пришлось возвращаться не к сыну, а в камеру. Гильотина, как оказалось, молчала весь день, и женщины тоже. Они видели, что происходит, и не завидовали ей, пахнущей хорошим кофе.

Конечно же, на третьем таком вот свидании Жан-Ламбер отбросил все приличия.

— Ты всегда будешь моей, — к вечеру произнес он и зарылся лицом в ее грудь.

Терезия и сама знала, что комиссар Жан-Ламбер Тальен, присланный конвентом отделять головы, ее уже не отпустит.

— Да, Жан-Ламбер. — Она погладила его по волосам.

— Тебе никогда не придется жалеть, что ты сменила маркиза на комиссара, — пообещал он.

— Не знаю, Жан-Ламбер, — тихо произнесла женщина. — За маркиза де Фонтене мне не было стыдно ни дня.

Он замер, и Терезия знала, что угодила в самое больное место. Сын дворецкого, узнавший грамоту лишь благодаря помощи своего господина, Жан-Ламбер Тальен вряд ли простил тому эту благотворительность. Его бесил даже самый тонкий намек на собственную второсортность.

— Ты!..

Терезия обхватила его голову и чуть отодвинулась.

— Тише, Жан-Ламбер, я не сказала, что ты хуже. Я просто тебя не знаю.

Он вырвался и сел.

— Ты хоть представляешь, чем я рискую?!

Терезия это понимала. Супруга редактора мадам Лагранж многое объяснила ей.

— Да, Жан-Ламбер, представляю. Они все на тебя доносят в Париж, каждый день — комендант, военный комиссар и еще с десяток подонков.

Тальен болезненно выдохнул.

— Тогда зачем ты так?

Терезия развернула его к себе — глаза в глаза.

— Нам никогда не уйти от этого, Жан-Ламбер. Тебе — от твоих, а мне — от моих. На тебя будут доносить, а мне — плевать вслед.

Тальен зарычал и затряс головой.

— Я не оставлю тебя! Не дождутся!

Терезия покачала головой.

— Не в этом дело, Жан-Ламбер. Ты и сам прекрасно знаешь, что останавливает доносы: деньги. Пока ты им платишь, они молчат.

Тальен замер, и она знала почему. Он уже выпускал заключенных за деньги в Эндре и Луаре, значит, делился. Но коснуться такой темы в разговоре с ней, после всех этих демонстраций честности!..

Терезия вздохнула.

— Я не в лучшем положении, Жан-Ламбер. Они все, в каждой камере, ждут от меня одного. Я должна спать с тигром, чтобы он стал мягче. Видит бог, меня это убивает! Я не хочу спать с тобой из-за них. Это только моя жизнь.

— И что же нам делать? — спросил Тальен.

Терезия спустила ноги с дивана и подняла с пола шелковый чулок.

— А у нас нет выбора, Жан-Ламбер. Тебе придется брать с горожан деньги, а мне — постоянно сбивать тебе цену. Пусть каждый из них получит, что хочет. Твои — деньги, мои — свободу, а мы с тобой — хотя бы год обычной жизни. Самой простой! Не под угрозой доноса и эшафота.

Уже эту ночь Терезия Кабаррюс провела дома.

Анжелику арестовали на улице. Сначала потребовали документы, затем, увидев нехорошую аристократическую фамилию Буайе-Фонфред, велели предъявить свидетельство о благонадежности. Такового у нее не оказалось, поэтому Анжелика угодила в жандармерию. Здесь и выяснилось то, что она и так знала. Муж гражданки Буайе-Фонфред казнен. В нынешней свободной Франции это было преступлением.

Она пробовала объясниться — не помогло. Анжелика попыталась понять, что изменится, если она признается, что приехала по чужим документам. Нет, никакой выгоды в таком развитии событий девушка не нашла. Напротив, это могло навлечь на нее еще худшие подозрения! Да и оба прежних имени были для нее слишком опасны.

Ее отвели в камеру. Почти сразу же где-то за стеной начала работать гильотина. Она стучала весь день. Ни одна узница, выведенная из камеры, туда уже не возвратилась.

Потом все смолкло. Так прошел день, второй, третий. Женщин снова начали выводить из камеры, и они так же не возвращались, но гильотина молчала.

— Сломалась? — горячо обсуждали узницы главное происшествие.

— Неужели теперь будут казнить топором?

— А может, виселица?

Никто ничего не собирался им объяснять. Потом гильотина снова заработала, но уже реже. Женщины посчитали удары за стеной и сопоставили результат с числом людей, уводимых из их камеры и из всех соседних. Выходило так, что гильотинировали лишь каждого десятого.

— Эй, гражданин! — к исходу десятого дня обратилась Анжелика к охраннику. — Я мадам Буайе-Фонфред. Почему меня здесь держат? Пусть судят или отпускают! Я же ни в чем не виновна!

Ответом было молчание. Лишь в конце второй недели была названа ее фамилия.

— Удачи тебе, девочка, — загудели вслед женщины, — Да поможет тебе Бог!

Ее провели по серой лестнице на второй этаж, загнали в просторную комнату с тремя мужчинами за столом. Весь допрос уложился в констатацию того факта, что она — вдова казненного изменника.

— Так что, граждане? — Человек, который сидел в центре, отхлебнул остро пахнущий кофе и оглядел товарищей. — Смертная казнь?

— Несомненно.

— Да, конечно.

Ее тут же подхватили под руки и потащили к выходу.

— За что?!

Отвечать ей никто не собирался.

Анжелика просто не могла поверить, что это можно сделать так быстро и буднично. Ее швырнули в пасть смерти столь же легко, как выбрасывают сильно поношенные тапочки. Все это не было сном!

Конвоиры тут же плотно обхватили ее с двух сторон и протащили в маленькую комнатку на первом этаже. Крупный черноусый мужчина схватил Анжелику за волосы и одним ударом ножа отхватил все — от затылка и почти до темени.

— Что вы делаете? — ужаснулась девушка и тут же поняла: ее готовят к казни.

— Пригните ей голову, — сухо потребовал этот парикмахер.

Солдаты сделали это. В следующий миг шее и спине Анжелики стало холодно. Отрезанная тряпка полетела в угол, где уже лежала целая гора женских волос и воротников.

— Готова.

Едва оказавшись в Бордо, Адриан кинулся искать Терезию Кабаррюс. Он знал, что если Анжелика добралась сюда, то она находится у подруги.

— А что ее искать? — Этот встречный вопрос прозвучал так, словно каждый житель Бордо прекрасно знал эту женщину. — Идите в бюро помилований. Терезия все время там.

Адриан удивился, а потом, когда все-таки добрался до этого таинственного бюро, просто пришел в изумление. Перед дверями здания, расположенного неподалеку от тюрьмы, стояла очередь, длиннющая, человек на двести.

— Куда вы, юноша? — Кто-то ухватил его за полы мундира. — Не видите, здесь все равны! И маркизы, и кухарки, и даже солдаты. Занимайте очередь — как все!

Попытки что-то объяснить, купить право прохода не помогали. Для всех попасть на прием к Терезии было вопросом жизни и смерти, и каждый пришел с деньгами. Адриан все-таки прорвался без очереди, но облегчения не получил.

— Гувернантка сказала, что она ко мне заходила, — обеспокоенно сообщила Терезия. — Но я не могу ее найти. Жанетты Молле в городе просто нет!

— Так и должно быть! — Адриан тут же понял, что произошло. — У нее бумаги на имя Марии-Анжелики Буайе-Фонфред.

— Бог мой! — охнула Терезия. — Это же шестнадцатая камера. Она там две недели сидит. Никто за нее не платит. Только бы успеть!

Во двор солдаты ее выволокли — ноги не держали Анжелики.

— Стоп! Эту девочку я забираю.

Анжелика подняла голову. Перед ней стояла Терезия Кабаррюс, высокая, красивая, нарядная и очень властная.

— Но, мадам, приговор уже вынесен, — возразил офицер, тут же подошедший к ней.

— Будет пересмотр, — отрезала Терезия, шагнула вперед и прижала к груди голову подруги. — Держись, девочка. Все будет хорошо.

Анжелика всхлипнула и разрыдалась.

— Терезия, они хотят меня убить.

— Никто тебя не убьет. — Спасительница поцеловала ее в макушку. — Все кончилось.

— Но, мадам!.. — возмутился офицер.

Терезия, не отпуская Анжелики, повернулась к нему.

— Пьер, не беспокойся. Сейчас Жан-Ламбер спустится и все решит. Лучше усадите ее где-нибудь.

— А где? — растерялся офицер. — Здесь и нет ничего такого. Разве что на эшафоте или вон на старой плахе.

Анжелика сжалась.

— Не говори ерунды! — оборвала офицера Терезия и выпустила ее голову. — Ведите девочку за мной.

Анжелику снова потащили, теперь уже внутрь тюрьмы. Опять был этот подъем по серой лестнице, и здесь ей стало совсем плохо. Лишь в небольшой комнатке, у окна, настежь раскрытого Терезией, Анжелика начала приходить в себя и наконец-то смогла оглядеться. У закрытых дверей стояли двое: Терезия и тот комиссар, который вынес ей приговор. Они отчаянно спорили.

— Вот, я все тебе принесла, Жан-Ламбер. — Терезия сунула ему пакет, туго обтянутый белым шелком.

— Ты представляешь, сколько бумаг мне придется переписать?! — возмутился комиссар.

— Поручи это своим подонкам, пусть тоже поучаствуют.

Комиссар возмущенно фыркнул, взял пакет и вышел, грохоча сапогами.

— И не хлопай мне дверью! — весело крикнула Терезия ему вслед и присела на стул напротив подруги. — Ну как, милая, полегче?

Анжелика шумно сглотнула. Она ничего не понимала.

— Кто он?

— Мой мужчина. Жан-Ламбер Тальен.

Анжелика замерла.

— Этот… твой мужчина?!

Терезия грустно кивнула.

— Мой.

— И как же вы так?..

Терезия пожала плечами.

— А все просто. Они производят аресты и назначают цену за каждую голову. Потом я начинаю торговаться и половину сбиваю, беру деньги у родственников и передаю их вместе со списком. Людей отпускают.

Анжелика вытерла взмокший лоб. Она раньше и понятия не имела о том, как работает машина правосудия. Ужас, который ее заставили пережить, никак не сочетался с этой мелкой торгашеской прагматичностью Фемиды.

— Просто отпускают? И все?

Терезия вздохнула и расправила ей волосы на лбу.

— Почему все? Нет. С бумагой, подписанной Тальеном, можно обращаться за паспортом на выезд. Тоже приходится платить, конечно, зато езжай куда хочешь — хоть в Англию, хоть в Испанию.

Анжелика на мгновение ушла в себя, а потом подняла взгляд и все-таки спросила:

— Ты его любишь?

— Нет. — Терезия мотнула головой.

— Тогда почему же ты с ним?!

Старшая подруга вздохнула.

— Знаешь, девочка, когда попадаешь в шторм, не приходится выбирать средства спасения. Мне до гильотины оставалось почти столько же, сколько и тебе. Разве что волосы не успели обрезать.

Анжелика машинально тронула свой голый затылок и прикусила губу. Ее изуродовали ни за что. Просто чтоб получить деньги.

— Почему ты не уедешь, не бросишь все это?

Терезия сразу погрустнела.

— Потому что никто не выдаст мне паспорт, Анжелика. Тальен скорее убьет меня, чем отпустит. Поверь, я знаю мужчин. А этот… у него на мне весь белый свет клином сошелся.

— Не понимаю я такого. — Анжелика покачала головой. — Тебя любит, а деньги с людей берет. Он же должен понимать, каково тебе! Отпустил бы всех…

Терезия слабо улыбнулась, встала и прикрыла створку окна.

— Ты видела, чтобы пастух отпустил корову? Хотя бы одну? Нет. Он их режет или продает. Таков смысл его работы. Здесь то же самое. Продать или зарезать для отчета о борьбе за окончательную победу революции. Не платишь, значит, идешь на гильотину.

Анжелика вспомнила этот сверток в ее руках и понимающе закивала.

— Ты за меня заплатила.

— Нет, — заявила Терезия. — Я свои деньги в первые же дни спустила, выкупала, кого только могла. Теперь я обычная содержанка Тальена.

— Тогда кто заплатил за меня?

Подруга улыбнулась.

— Адриан. Кто ж еще?

Едва они вышли за тюремные ворота, Адриан подбежал, обхватил ее и прижал к себе. Его рука скользнула по голому затылку Анжелики, а сердце ухнуло вниз.

— Отпусти ее, Адриан. Дай девочке время привести себя в порядок.

— Нет. — Адриан замотал головой. — Ни за что!

Слезы текли по его щекам, а сердце молодого человека переполняли ужас и любовь.

— Мы больше не расстанемся? — спросила Анжелика и шмыгнула носом.

— Расстанемся, — тихо произнес он.

— Зачем?

Адриан попробовал объяснить и не смог. Случись ему задержаться в пути, и эта головка отлетела бы в корзину. Тогда его жизнь навсегда утратила бы смысл. Сейчас, когда он знал, с чем они столкнулись, время понеслось как лошадь, закусившая удила. Даже час промедления мог стать роковым.

— Я должен встретиться с мсье Кабаррюсом.

— Отец в Мадриде, — подала голос Терезия.

— Значит, я поеду туда.

— Тебя не выпустят из порта и паспорт не дадут.

— Значит, я поеду на лошадях.

— Дороги перекрыты солдатами. У нас ведь с Испанией война.

— Значит, перейду границу пешком. — Он повернулся к Терезии и спросил: — Твой отец точно в Мадриде? Есть то, что может рассказать только он.

— Точно, — кивнула Терезия. — Он и меня уговаривал все бросить и ехать. Я думала, ничего не случится, если задержусь на недельку, а опоздала навсегда.

Адриан выпустил руки невесты и достал из-за отворота мундира ворох бумаг.

— Я по пути сделал тебе и себе документы. Все настоящие. Имена разные. Держи.

Ее глаза наполнились слезами.

— Тебе обязательно надо ехать? Может, останешься на денек?

Он отдал бы все, чтобы остаться с ней. Да, хотя бы на денек.

— Я должен ехать прямо сейчас. Немедля.

Его сердце разрывалось.

Конфискация имущества Антуана Лорана Лавуазье началась 17 декабря 1793 года. Представители правосудия делали вид, что интересуются серебром, давно уже сданным супругами на монетный двор, спрашивали о загородном имуществе, но описывать и паковать начали с главного — с бесценных бумаг великого ученого.

Мария-Анна равнодушно наблюдала за происходящим. Главной папки здесь давно уже не было. Она зарыла ее в роще. Не особо интересовали ее и обвинения. Прочтя письма Антуана, женщина ясно увидела главное. Бывших откупщиков собирались не судить, а уничтожить. Аудиторы из бывших уголовников провалились в каждом пункте. Мария-Анна уже не понимала, что пугало ее больше: их наглость или невежество.

Лавуазье вменяли в вину добавку в табак четырнадцати процентов воды и не видели, что на выходе его влажность составляет не более двух с половиной процентов. Сильнее высушить лист сумел бы разве что Господь Бог. Ему приписывали присвоение каких-то процентов и умудрялись путать номера договоров, происхождение сумм и простейшие финансовые термины. Дюпен, самый толковый из аудиторов, так и не сумел опровергнуть одиннадцать доводов Антуана, не оставляющих от обвинения живого места.

Тогда революционеры начали давить на другое. Они заботились об улучшении общественной морали, говорили о важности демонстрации республиканских взглядов и ненависти к королям.

Когда ученые друзья Лавуазье обратились к властям с просьбой освободить его, их просто не стали слушать. В результате Антуан вместе со всеми остальными людьми, арестованными по этому делу, жил в зарешеченном доме откупа, спал на матрасе, брошенном на пол, и готовился к защите в суде. Хотя…

Мария-Анна узнала, что в сейфе Антуана, стоявшем в академии, лежали пятьдесят миллионов ливров. Это в то самое время, когда он прятался там от правосудия! Она пришла в бешенство. Любой человек в его ситуации взял бы эти деньги, купил всех сверху донизу, забрал жену, ее сына и отца. Уже через неделю он жил бы в своем доме на какой-нибудь богом забытой Корсике и спокойно занимался тем, чем нравится, — хоть наукой, хоть местными прелестницами.

Впрочем, у комиссаров не было иллюзий насчет мира, который они создали.

Собственно, уже в начале декабря Аббат увидел, что победил. Республиканские войска взяли мятежный Тулон, поставили жирную финальную точку на Вандее, переименовали Марсель в «Город-Без-Имени». Даже на западном фронте все шло правильно. Гош тихо и неспешно очищал города Нижнего Рейна, а герцог Брауншвейгский старательно делал вид, что его это не касается.

Революционеры грабили и главный центр оппозиции — богатейший Бордо. Аббат прекрасно знал, что никаких репрессий там нет, а комиссары жадно обогащаются. Вчерашним рабочим и клеркам не хватало кругозора, чтобы понять, что такие деньги спрятать невозможно. Они знали, что нужны, пока полезны, но, видимо, искренне полагали, что будут таковыми всегда.

Между тем время подведения итогов приближалось. Аббату теперь не хватало лишь одного элемента — бумаг из пакета номер четыре.

Введение их в действие, обусловленное некоторыми уступками должников, радикально меняло расстановку сил. Республика обретала совершенно иные границы. Вариантов создания очередной Новой Франции было множество, но самым актуальным предусматривалось присоединение Польши, Швеции, а затем и всей Балтики. Хорошо вписывался в планы и Босфор вместе со всей Османской империей. Ни Пруссия, ни Австрия помешать этому уже не успевали.

«Где же ты, Анжелика Беро?»

Аббат бросил на ее поиски всех своих агентов. Он дал им задание проверить все новые документы, выданные гражданам. Неважно, на чье имя и по какой причине они выписаны. Порты и границы были перекрыты, и поимка девчонки не могла занять больше месяца-двух.

Адриан перешел границу с Испанией ночью, без всяких трудностей. Куда как больше проблем у него было, пока он туда добирался. Впрочем, все решало золото, купленное им на ассигнаты у тех самых рисковых граждан Бордо, что некогда помешали ему выгрузить табак. Помнить зло им было недосуг, хороший обменный курс на весах добра и зла значил куда больше.

В Испании оказалось еще лучше. Стоило Адриану достать золотой мараведи, и местные жандармы расплывались в улыбках и рассыпались в любезностях. Нет, во Франции Адриан попусту золотом не козырял. Здесь же здоровая финансовая система скорее побуждала всех обслужить иностранца, чем ограбить его.

Чуть сложнее оказалось в Мадриде. В этом огромном городе проживало множество людей с фамилией Кабаррюс. Лишь когда Адриан додумался объяснить, что ему нужен тот единственный Кабаррюс, который два года отсидел в королевской тюрьме, ему сразу указали адрес.

Уже через час он вошел в кабинет сеньора Франсиско. Еще через минуту Кабаррюс объявил секретарю, что его нет ни для кого.

— Как там моя дочь?!

— Организовала бюро помилований, — ответил Адриан. — Помогает горожанам откупиться от гильотины.

— Святая Мадонна! — Банкир поморщился. — И ведь не вытащишь ее теперь оттуда. А Девин? Мой внук не болеет?

Если честно, Адриан этого не знал.

— Нет, с ним все в порядке.

Банкир замялся. Было видно, что ему до смерти хочется поговорить о дочери и внуке, но многолетняя выучка брала свое. Если пришел гость, то с каким-либо делом, о котором и надо говорить. Едва Адриан положил перед ним полный список векселей, Кабаррюс забыл обо всем — и о дочери, и о внуке.

— Очень любопытно, — заявил он, разглядывая перечень. — Я так полагаю, вы знаете, где находится это сокровище?

— Да, знаю. — Адриан двинулся напролом.

— Тогда вы уже мертвец.

— Я понимаю это.

Кабаррюс пристально посмотрел ему в глаза.

— Вы мне нравитесь, юноша. Но вы действительно мертвец. В этом списке четыре моих крупнейших партнера и один компаньон. В тот самый момент, когда им предъявят эти векселя, их дело рухнет. Спустя сутки обвалится и мое предприятие. А я, если вы еще не знаете, крупнейший специалист по речным каналам. Выходит, что вместе со мной пропадет и королевство Испания.

— Я понимаю.

— Ничего вы не понимаете. — Кабаррюс покачал головой. — Я отсидел два года не просто так, но мои дела по сравнению с этим — детская шалость. Я знаю людей, которые снимут с вас кожу, полоску за полоской, чтобы понять, в чьих руках это находится.

— Не пугайте меня, сеньор Кабаррюс. Лучше помогите.

— Чем? — Банкир поднял брови. — Как вам помочь? Отойти в лучший мир без мук?

— Мне нужны точные адреса должников, сеньор Кабаррюс. Я не всегда понимаю, кто это и где их искать.

Банкир открыл рот, кашлянул и откинулся на спинку кресла.

— Значит, все эти векселя все-таки у вас.

— У меня их нет, — сказал чистую правду Адриан.

— Не морочьте мне голову, молодой человек. Два векселя, предъявленных в Нанте и Бордо, еще могли быть случайностью, но вы попросили адреса. Вы знаете, чье это?

— Думаю, да.

Банкир встал, подошел к окну, долго молчал, затем вздохнул, повернулся и заявил:

— Я не берусь вам помогать, юноша.

Адриан свернул список вчетверо, сунул в карман и все-таки спросил:

— Скажите, сеньор Кабаррюс, а что с этим сделали бы вы?

Банкир пожал плечами и присел на подоконник.

— Сделать тут ничего нельзя. Это ведь не вполне деньги. Скорее, приложения к договорам — из тех, которые никогда не становятся известными публике. Это не предмет торговли. Обращать их в наличность так же опасно, как продавать государственные секреты. Вы знаете, что за это бывает в Испании?

— Догадываюсь. Но я не собираюсь ни с кем торговаться.

Брови банкира опять поползли вверх.

— Вы меня пугаете, Адриан. Что вы задумали?

— Это мое дело, — отрезал молодой человек. — Могу сказать одно. В этой Франции меня не устраивает ровным счетом ничего. Я пойду до конца.

Кабаррюс язвительно усмехнулся.

— Идите. Бог в помощь. И забудьте об этом разговоре со мной. Его не было.

Адриан встал, двинулся к двери, уже коснулся золоченой рукояти, покачал головой и повернулся к банкиру.

— Простите меня, сеньор Франсиско. Я вам лгал. Ваша дочь спаслась от гильотины только тем, что легла под комиссара конвента Жана-Ламбера Тальена. Об этом знает весь Бордо. Сейчас она его заложница, и он скорее убьет ее, чем отпустит.

Банкир пошатнулся и схватился за подоконник.

— Я не видел вашего внука и не знаю, что с ним. Возможно, Терезия просто прячет его на тот случай, если повздорит со своим бесноватым господином.

Банкир поднял трясущиеся руки к груди, но Адриан еще не закончил.

— Я вырвал Анжелику Беро, оказавшую вам услугу, из лап Тальена с уже отрезанными волосами и оторванным воротником.

— Сядьте…

— Вы можете делать что вам угодно, но я уничтожу этого негодяя. Не Робеспьера, нет! Самую главную тварь!

Хесус Диас, начальник личной охраны Франсиско Кабаррюса, встретил Терезию вечером во дворе ее дома.

— Здравствуйте, сеньора Терезия. Нас послал ваш отец.

Женщина залилась краской и спросила:

— Он все знает?

— Да, — кивнул Хесус. — Мы беремся переправить вас в Мадрид.

— Для меня морской порт закрыт, — напомнила Терезия. — Да и сухопутные дороги тоже.

Хесус тихо сказал:

— Верно, сеньора Терезия. Но Адриан дважды прошел границу. Нам тоже удалось попасть туда. Мы не пойдем дорогами.

Терезия глянула на серое декабрьское небо.

— Нет, Хесус, не годится. Сейчас на перевалах уже лежит снег. А если попадем в буран?! Ты и сам понимаешь…

— Да, буран опасен. Но здесь вам оставаться нельзя.

Терезия задумалась. За два месяца она усмирила тигра. Казни прекратились вообще, а гильотину попросту разобрали, причем довольно демонстративно. Тальен разрешил родственникам свидания с арестованными, которых теперь стало намного меньше.

Нет, дело было не только в ее влиянии. Просто комиссары начали разбираться в механике получения денег.

За два месяца горожане доказали им, что слово купца крепче слова аристократа, объяснили, что украденные средства надо еще суметь спрятать, и показали, как это делается, на простом примере. Строительство городского госпиталя так и не началось, но на него вполне законно уже ушел миллион с лишним ливров. Бордо научил их думать о будущем и съел с потрохами.

Сопротивляться этому было нереально. На одном только решении вывести армию из города Тальен с товарищами заработали в несколько раз больше, чем за все два месяца неустанного взяточничества. Да, прошел слух, что полковник Брюн выдворен вместе с войском из Бордо лишь потому, что Тальен взревновал распутную Терезию.

На самом же деле на выводе армии заработали они все. Город, на который конвент возложил обязанность содержать гарнизон, посчитал расходы и счел, что проще заплатить отступные. Деньги получили оба комиссара. Особо крупная сумма досталась военному коменданту, покидающему город и пострадавшему больше других.

Однако Тальен остался самим собой. Терезия хорошо представляла себе, как он отреагирует на ее бегство. Погибнут все, кто имел к ней хоть какое-то отношение! Будут перекрыты не только основные дороги на Испанию, но и все проселочные. Догнать группу, отягощенную женщиной и ребенком, — не такая уж невыполнимая задача. А стоит хоть одному солдату без команды выстрелить им вслед!..

— Нет, Хесус, опасность, которая грозит мне сейчас, намного меньше, чем при побеге. Я не могу не думать о ребенке, а переход через зимние перевалы — это не для детей.

Хесус нахмурился.

— Если вы боитесь Тальена, то его можно просто убить. Это дело двух-трех часов.

— Ну да. — Терезия горестно усмехнулась. — Тогда конвент пришлет сюда карателей, и я до конца своих дней буду помнить, что обрекла город на судьбу Вандеи. — Она вздохнула и положила руку на плечо верного защитника ее семьи. — Я понимаю, что мой отец взбешен, однако гнев плохой советчик. Давай подождем. Комиссаров быстро меняют. Как только Тальена отзовут, все станет иначе.

Хесус сдержанно наклонил голову.

— Хорошо, сеньора Терезия. Я все время буду рядом.

— Нет. — Она покачала головой. — Возвращайся в Мадрид. Если я буду знать, что у меня за спиной такая надежная защита, как ты, то однажды сорвусь. Мне нельзя ни на кого надеяться, иначе этого просто не выдержать.

Адриан распахнул дверь ее комнаты вечером воскресенья 29 декабря, на праздник Святого семейства. Анжелика вскочила и в следующий миг оказалась в его объятиях. Это было долго-долго.

— Я не могу ждать, — сказал он.

Она закивала.

— Да! Да!

— Я нашел священника. Едем сейчас же!

— Настоящего?!

Это было странно и волшебно. Все те священники, которые не присягнули республике как своему новому богу, были истреблены. Не так давно пламенные революционеры заставили сложить с себя сан и присягнувших, самых последних.

— Да, настоящего! — горячо подтвердил Адриан. — Он не отрекся!

Сердце Анжелики зашлось от восторга. Он подхватил девушку на руки, сбежал с ней по лестнице вниз, усадил в экипаж, запрыгнул и сел рядом. Лошади понеслись, цокая копытами по булыжным мостовым. Падал крупный мокрый снег, светили редкие желтые фонари. Потом они погрузились в кромешную тьму окраины и спустя час езды в обнимку оказались у церкви, маленькой и вроде бы всеми забытой. Адриан опять взял ее на руки, пронес, хрустя снегом, до входа, поставил и поцеловал.

— Наконец-то.

Она счастливо улыбнулась.

Священник оказался таким, каким Анжелика себе его представляла, — крупным и сильным. Церковь дышала покоем и вечностью.

— Не поклонялся ли кто из вас бесам? — поинтересовался священник. — Не обещан ли другому? Не давал ли обетов монашества? Не принимал ли послушания?

Тут все и кончилось. Потому что солгать было немыслимо. Воля покойного отца, отправившего ее до совершеннолетия в монастырь, здесь, перед лицом Создателя, весила больше, чем ее желание немедленного счастья.

Аббат вычислил местонахождение Адриана и Анжелики чрезвычайно быстро. Едва сведения о выдаче коммунами новых документов были нанесены на карту, он тут же увидел тоненькую линию между Парижем и Бордо. Именно на этом маршруте документы выписывали на двоих, мужчину и женщину сопоставимого возраста, без детей, бабушек и всяких иных родственников.

— Значит, вы были в Париже? И зачем?

Ответа на свой вопрос он пока не знал. Впрочем, куда как важнее было другое. Голубки прилетели в Бордо, а значит, захотят получить паспорта на выезд, и тут их и возьмут. Тамошние агенты Аббата были готовы. Приметы Анжелики и Адриана они к этому времени выучили наизусть. Поимка этой парочки была вопросом нескольких дней.

Адриан еле заставил себя оторваться от Анжелики. Уже под утро он бережно укрыл ее одеялом и страстно поцеловал, а спустя полчаса был уже в доме плачущей Терезии. Она собирала сына в дорогу, а Хесус Диас терпеливо ждал.

— Мое почтение, Хесус, — сказал Адриан. — Вижу, что вы договорились.

Начальник охраны семьи кивнул. В Мадриде они обсудили все варианты и после консультаций с Адрианом, самым информированным из них троих, пришли к выводу, что Терезия, скорее всего, откажется уезжать, но вот внука сеньора Франсиско можно будет забрать в Испанию. Пока Терезия при Тальене, пропажи Девина в Бордо никто не заметит. В отсутствие погони провезти гувернантку с ребенком через посты было несложно. Это снимало с Терезии вечный страх за сына и развязывало ей руки на случай спонтанного побега.

— Передай это сеньору Франсиско. — Адриан протянул Хесусу конверт с письмом.

Поиск адресов должников и решение проблем Терезии напрочь выбили из головы молодого человека давнее обещание банкира добиться реабилитации отца Анжелики. Ее послушничество было тесно связано с последней волей приговоренного еретика. Если коротко, то Адриану и Анжелике была нужна хоть какая-то бумага от испанской церкви. Особой надежды получить ее не имелось, но и не попробовать было бы непростительно. Пока они жили во грехе. Так уж вышло этой ночью.

Еще через полчаса он разбудил Анжелику. Вскоре они выехали на восток, подальше от моря, в глубину страны. Адриан понимал, что искать их будут прежде всего рядом с границами. Наступил момент, когда зимние раскисшие дороги стали попросту непроезжими. Они пересели на верховых лошадей, а еще через день оказались в такой глуши, что поразился даже Адриан, повидавший много чего.

— Париж? — Местная селянка не поняла, о чем разговор. — Бордо? Республика? Пьер! Тут городские спрашивают, как в республику проехать? Не слышал о такой?

— Не-е, — уверенно включился в разговор Пьер. — Здесь такой деревни нет.

Адриан рассмеялся и замахал руками.

— Все! Спасибо! Не нужна нам республика. Мы остаемся здесь.

У них тут же начались проблемы. Его ассигнаты оказались никому не нужны. Деревенские жители просто не понимали, что это такое.

— Какие ж это деньги, сынок? — укорили его сбежавшиеся крестьяне. — Ты что, никогда их не видел? Вот деньги!

Адриан принял позеленевшую медную монету и осторожно поинтересовался:

— И что на нее можно купить?

— Да что хочешь! — загудели селяне. — Хоть полную телегу репы!

Адриан и Анжелика бросились потрошить одежду и выворачивать карманы. Они насобирали пригоршню серебряных монеток и оказались самыми богатыми людьми в округе. Общее собрание пейзан после нескольких часов горячих споров постановило, что на это определенно можно купить дом покойного старосты — лучший в деревне! — и еще останется на корову.

Начался рай. Они вместе топили печь и носили воду, смеясь и морщась, ощипывали жилистую курицу и ходили на гору по вечерам. Вокруг, насколько хватало глаз, не было ни огонька. Огромный купол неба сначала становился сиреневым, затем — фиолетовым и наконец густо-черным, с крупными, яркими каплями звезд.

А потом начиналась ночь, принадлежащая только им. Все вокруг исчезало, вся вселенная была здесь, между ними. Сон, приходивший под потрескивание перегорающих дров, был столь же сладок и волшебен.

— Скажи, а что это за шлюхи, которых ты все время катал на лодке? — однажды ревниво поинтересовалась Анжелика.

Адриан удивился, но потом понял, откуда такой вопрос, и вздохнул. Он был еще совсем юным, лет шестнадцати, только входил в мир золотой молодежи и еще ни на что не закрывал глаз. Адриан успел вытащить эту девчонку из петли буквально в последнюю секунду. Ему просто повезло. Не зная, что с ней делать, он повел ее по городу, читал стихи, катал на лодке, а утром, прощаясь, дал денег и попросил не вешать нос. Он был еще очень и очень наивен. На следующий день она довела до конца попытку уйти из этого мира, теперь уже у причала на Сене. Ему пришлось давать показания жандармам.

Забирал его от них отец. Адриан вовсе не желал вываливать все на старика, а потому просто принял ту версию, которую тот вывел для себя со слов жандармов. С той поры его при каждом удобном случае шпыняли этими шлюхами на лодках.

— Да не было никаких шлюх. — Он улыбнулся. — Это просто семейная поговорка.

Однажды наступил утро, когда Адриан понял, что ему пора. Он затопил печь, сходил к ручью и, кряхтя, обмылся студеной водой, разбудил Анжелику и начал собираться. Молодой человек взял себе денег, сложил в сумку белье и бросил поверх него темный томик, вытянутый из вещей Анжелики.

— Что ты собираешься с этим делать? — спросила она.

— Победить, — ответил он.

Агенты Аббата тщательно обыскали сперва Бордо, затем окрестности, но следов Адриана и Анжелики не обнаружили. Да, девушек с похожими приметами видели, как и подходящего мужчину, пусть и в штатском платье, но весь этот розыск ни к чему не привел. О парочке ничего не знали даже в доме Терезии Кабаррюс! Она словно провалилась под землю.

Между тем пауза в событиях, начавшаяся в декабре, затягивалась. Она продолжалась и в январе, и в феврале. Это было очень плохо.

Да, конвент подтвердил отмену рабства в колониях. Предводитель восставших рабов Лувертюр даже пошел на контакты с республикой, но влияние англичан в Вест-Индии росло день ото дня.

Вандею планомерно уничтожали, но и это никуда не вело. Чтобы отчитаться перед республикой, генералы уже начали казнить детей от трех до семи лет. Река Луара настолько кишела трупами, что возникла угроза эпидемии.

Упорно продолжались расследования злодеяний бывших откупщиков и директоров французской Ост-Индской компании. Но и это все было пустое.

Чтобы хоть чем-то занять конвент, послушный, до предела запуганный выборочными репрессиями, Аббат даже подбросил идею принятия государственного флага. Он надавил на депутатов, чтобы наконец-то решить проблему с нехваткой пуль и селитры. Понятно, что якобинцы мгновенно приняли первый же понравившийся Аббату проект флага. С церквей начали тут же сдирать свинцовые крыши — на пули. Всю страну снова загнали в подвалы и выгребные ямы — соскребать со стен кристаллы селитры, пусть аммиачной, почти негодной. Страх нещадно давил на якобинцев.

Единственной дельной инициативой конвента был декрет, вводивший на территории Франции общие параметры цен и зарплат. Но это формальное уравнение людей просто подтвердило тот факт, что жернова республики давно перемололи всех, кто был крупней мучной пылинки.

Не хватало последнего штриха — бумаг из пакета номер четыре. Пока же Аббат чувствовал себя фантастически богатым индийским магнатом, угробившим все свое состояние, чтобы жениться на прелестной персидской княжне и в последний момент обнаружившим, что ему не хватает главного. Вот он убрал всех конкурентов, договорился со всеми родственниками, провел свадьбу, равной которой не знал мир! Вот она, невеста, распятая на брачном ложе с разведенными и зафиксированными шелковыми шнурами конечностями. А сил, необходимых жениху, чтобы получить свое и наутро с гордостью вывесить на заборе окровавленную простыню, у него нет.

Это было невыносимо.

Мария-Анна получила от Антуана только одно сообщение. Даже не письмо — записку.

«Ты права во всем».

Она пожала плечами и бросила бумажку на камин — для растопки. За ее мужа хлопотал Жан Плювине, знакомый Антуана и дальний родственник депутата Дюпена, занимавшегося обвинением. Было даже получено согласие Дюпена на выделение дела Антуана в отдельное судопроизводство.

Это означало, что Антуану не будут предъявлены основные обвинения. Значит, он не угодит на гильотину. Предполагалось немедленно перевести великого ученого в другую тюрьму, спустя какое-то время снять обвинения и освободить его.

От Марии-Анны требовалось навестить Дюпена и попросить за мужа. Что ж, она собиралась это сделать прямо сейчас, но в успех не верила. Письмо отца, хорошо разбиравшегося в таких делах, отрезвляло ее.

«Доченька, у нас все хорошо, насколько это возможно в нашем положении, — сообщал он. — За нас не хлопочи, это бесполезно. Думаю, отпустят лишь трех или четырех человек, все это близкие родственники главных якобинцев. Видимо, не попадет на гильотину и тот из нас, кто доносит следствию о каждом нашем слове. Мы с Антуаном не входим в число этих счастливчиков».

Подъехал Плювине. Мария-Анна собралась и уже через полчаса сидела напротив депутата Дюпена.

Он, человек достаточно занятой, сразу перешел к делу и заявил:

— Я берусь выделить дело вашего мужа в отдельное судопроизводство, но, как вы, думаю, понимаете, для этого недостаточно моего к вам хорошего отношения.

«Деньги? — подумала Мари-Анна. — Вряд ли».

Дюпен прокашлялся и продолжил:

— Семья Лавуазье также должна сделать шаг навстречу республике и проявить истинный патриотизм.

— Что именно от нас требуется?

Депутат сурово сдвинул брови и окончательно перешел на якобинский жаргон:

— Гражданка Лавуазье, сейчас, когда республика из последних сил отражает происки ее зарубежных врагов, ей как никогда нужен порох — в большом количестве, а главное, качественный. Однако в бумагах вашего мужа соответствующей папки нет.

Мария-Анна сжалась.

— Ну и что?

— Как что? — Депутат многозначительно улыбнулся. — В описи эта папка есть, а в наличии нет.

Женщина сосредоточилась и спросила:

— А какое отношение это имеет к суду над моим мужем?

— Самое прямое, — заявил депутат. — Вы ведь понимаете, что откупщиков приговорят как заговорщиков против республики, по статье четвертой секции первой отдела первого второй части уголовного кодекса…

Мария-Анна напряженно слушала. В уголовном кодексе она не понимала ничего. Дюпен, видя это, достал объемистый том и раскрыл его там, где торчала закладка.

— «Всякое действие, всякий сговор с врагами Франции, предполагающий: облегчить им вторжение на территорию французского государства или сдать им города, крепости, порты, суда, склады или арсеналы, принадлежащие Франции, или предоставить им помощь войсками, деньгами, продовольствием или амуницией, или способствовать любым способом успеху их оружия на территории Франции…». Вы меня слушаете?

— Да.

Депутат с усилием ткнул пальцем в страницу.

— Способствовать любым способом успеху их оружия на территории Франции! Любым способом! Вы поняли?

— Нет.

Депутат с грохотом захлопнул том.

— Ваш муж отказался сообщить нам, где лежит недостающая папка с рецептами порохов и способами добычи и очистки селитры. Это и есть помощь врагам Франции!

Мария-Анна замерла. Антуан прекрасно знал, что эта папка у нее. Не зря же он написал ей из тюрьмы: «Ты права во всем». Антуан мог бы восстановить каждый рецепт по памяти, но не стал этого делать. Он определенно признал, что Мария-Анна еще может и должна спасти своего сына, единственного человека, которого она теперь может выручить.

— Вы же судите откупщиков за воровство, — напомнила она. — При чем здесь наука?

Депутат побагровел.

— В вашем положении, гражданка Лавуазье, юлить не стоит. — Он перешел на крик: — У тебя муж и отец стоят в очереди на гильотину! В твоем положении надо милости у меня просить! На коленях! Ты поняла?!

Мария-Анна горько усмехнулась и вдруг осознала, что благодарна монастырю, научившему ее всегда держать спину прямо, как бы трудно это ни было.

— Я пришла сюда лишь потому, что хочу добиться справедливости. Вы лучше меня знаете, что если моего мужа и отца осудят, то они умрут невиновными. Теперь насчет милости. Я не знаю большего унижения, чем просить ее у тех людей, которые все равно убьют, но сначала ограбят. Я говорю о вас, якобинцах.

— Вон!

Мария-Анна встала, развернулась и ровной походкой монахини вышла в двери.

Однажды решив покончить с этим, Адриан двигался к цели с прямотой пули. Из должников, поименованных в списке, во Франции не жил теперь ни один. Поэтому он через Ниццу, занятую республиканской армией, прорвался на земли Генуи и двинулся в точности по вчерашней линии фронта — с той стороны.

Везде, в общем-то, повторялось одно и то же.

Адриан входил в кабинет, выкладывал вексель на стол, смотрел, как менялся цвет лица должника, и озвучивал свои требования:

— Вы получаете этот вексель и выходите из игры.

— Это невозможно, — выдавливал, как правило, должник.

— Возможно, — не соглашался Адриан. — Для вас не реально только одно: расплатиться.

Иногда ему приходилось давить, даже угрожать, но лучше всего действовал главный аргумент. Мол, вы рискуете стать единственным идиотом, который не воспользовался таким уникальным шансом. Иногда Адриан даже показывал должникам издали полный список всех тех, кому такая возможность представилась. Он почти всегда упоминал, что никто никого не торопит. Достаточно делать вид, что ты этой бумаги не видел в глаза. Пожалуй, этот последний аргумент и оказывался самым соблазнительным.

Адриан был в Парме и Модене, Тоскане и Ферраре, посетил Венецию и Милан, Богемию и Пруссию, Баварию и Польшу, и все — в считаные недели. Он прекрасно понимал, что кто-то из должников не выдержит, сведения просочатся, а потому его спасает лишь скорость. Он ел и спал в экипаже, умывался и менял рубашки лишь перед визитом.

Январь сменился февралем, а тот — мартом. В начале этого месяца, уже в Швеции, в Адриана стреляли, едва он подъехал по нужному адресу.

Это нападение, подготовленное из рук вон плохо, его, пожалуй, и спасло. Адриан резко изменил маршрут, а затем и способ передачи бумаг: почтовый конверт, короткая записка и серебряная монета в руку лакея, швейцара, а то и первого встречного мальчишки. Из Санкт-Петербурга он отправил с нарочными несколько писем в Америку, из Архангельска — в Британию.

Потом были Бухарест, Рагуза, Константинополь и Александрия. В конце марта книга Амбруаза Беро стала почти пустой. Осталось лишь одиннадцать адресов в Парагвае, Бразилии, индийском порту Пондишери, Патне — бывшем центре опиумной торговли, Ормузе и в Испании.

Аббат получил первое настораживающее донесение из Баварии. Некий давний партнер внезапно изменил пристрастия, закрыл торговлю льном и все вырученные деньги вложил в новые минеральные краски. Аббат заказал подробный отчет по всему, что происходит в Европе с деньгами. То, что он увидел, его подкосило. Две трети партнерских компаний, в которые двадцать-тридцать лет назад были вложены деньги организации, начали практически единовременное перемещение капиталов.

А на следующее утро прибыл Спартак.

— Хочешь отправиться в помойку? — бесцеремонно, как и всегда, спросил он.

— О чем ты? — Аббат попытался сохранить спокойствие. — Еще ничего не случилось.

И Вейсгаупт немедленно перешел на крик:

— Не случилось?! А это что?! — Он швырнул на стол стопку бумаг.

Аббат взял первый лист и похолодел. Спартак видел дальше, а потому провел анализ с учетом времени. Выходило так, что партнерские компании переводили капиталы в строгой последовательности, одна за другой, с юга на север.

— Это маршрут пакета номер четыре. — Спартак нетерпеливо выдернул из стопки нужный листок. — Смотри: Парма, Модена, Тоскана, Феррара!.. Пакет движется строго по адресам. Там, где он появляется, нас тут же предают!

— Никто нас не предаст. — Аббат поджал губы. — Они слишком хорошо понимают, с кем имеют дело.

Спартак сардонически рассмеялся и заявил:

— А они никаких векселей не видели! Никто! Ничего! Что ты им предъявишь?! Свои подозрения?

Аббат сглотнул. Он и не думал, что дело зашло так далеко и Спартак уже провел собственное следствие.

— Совет знает?

— А ты как думаешь? — Спартак хмыкнул. — Ты ведь так и не отчитался о возвращении пакета. Сейчас, дорогой, ты на волосочке висишь!

Аббат уставился в пустоту. Французский проект был настолько тщательно проработан и безукоризненно выполнен, что понимающие люди лишь разводили руками. Теперь все рушилось только из-за того, что кассир, многократно проверенный в деле, десятки раз доставлявший подобные пакеты по назначению, отклонился от маршрута и попал в испанский порт Коронья.

«И что теперь делать? В любом случае надо выслать агентов туда, где Адриан и Анжелика еще не появлялись — в Константинополь, Александрию, Патну, Пондишери, ну и в Парагвай, конечно. Подключить Охотника? А толку?»

Аббат понятия не имел, в какой последовательности эта парочка собирается путешествовать. Они запросто могли выбрать маршрут методом бросания костей. Аббат был настолько обескуражен, что не мог даже собраться с мыслями! Он спокойно гнул свое, пока они убегали, и совершенно не был готов к тому, что Адриан и Анжелика начнут нападать.

— И что совет собирается делать?

Спартак развел руками.

— А все будет по плану. Весь декабрь ты, извини, затылок чесал, в январе, наверное, зад, ну а про февраль надо у тебя спрашивать.

— Не хами, — попросил Аббат. — Давай ближе к делу.

Спартак поднял брови и заявил:

— А если ближе к делу, то никто не собирается ждать, когда ты поймаешь этих своих детишек. У совета на очереди Польша.

Аббат замер. Польская революция 1794 года шла в генеральном плане третьим пунктом. В перспективе она должна была разрезать пополам всю Европу, от Балтики до Босфора. Но второй пункт плана, так называемый рейнский вопрос, решен и не был. Совет намеревался прыгнуть через ступеньку.

— Раздавят. — Он покачал головой. — Ты и сам знаешь, что как Польшу, так и Венгрию подымать рано.

— Знаю, — кивнул Спартак. — А что ты предлагаешь? Подождать? Так тебя и так уже четвертый месяц весь совет ждет.

Аббат опустил голову.

Спартак ободряюще хлопнул его по плечу и сказал:

— Ты лучше порадуйся, чудак, что кто-то решит твою проблему за тебя. Как только в Польше громыхнет, все твои должники на коленях к тебе приползут прощения просить. Потому что некуда будет Европе от нас деться.

Аббат вздохнул. Это он знал. Но в его интересах было справиться с проблемой самому. Помощь совета никогда не была безвозмездной.

— Кого в Польше на трон будете ставить?

— Шведа, конечно. А ты кого думал?

Аббат поморщился. Бригадный генерал армии США Бонавентура Костюшко, по прозвищу Швед, был идеальным вождем новой революции. Но он принадлежал к другой группировке, и его назначение было прямым предупреждением судьбы, весьма внятным и неприятным. Спартак это понимал, потому и куражился.

— Соответственно, венгерскую революцию возглавит Мартинович, не так ли?

Спартак радостно закивал.

— Ага. Ты как в воду глядишь!

Аббат вытер взмокший лоб рукавом.

Собеседник еще раз панибратски похлопал его по плечу и заявил:

— Работай, дорогой. Или ты побеждаешь прямо сейчас, или кое-кого… — Вейсгаупт красноречиво провел ребром ладони по горлу. — Ты понял.

Он вышел, и Аббат с ненавистью посмотрел ему вслед. Восстания в Польше и Венгрии были уже предопределены, но этот путь лично его не устраивал. Кровь из носу, а он должен был разыскать Анжелику Беро.

«Надо вызывать Охотника», — решил Аббат.

Охотник не переставал напряженно работать, а потому был готов ко всем вопросам, которые задал ему Аббат. Когда он просмотрел совсем свежие донесения, оценил обстановку по картам, многое прояснилось еще больше.

— Нет, Адриан развозит векселя сам, — сразу отмел он негодную версию.

— Почему?

— Потому что скорость передвижения не женская. Вы мили-то посчитайте. Такое не всякий мужчина выдержит. Я вам говорю, он ест и спит в экипаже.

— А значит?..

— А значит, он оставил свою невесту в Бордо или где-то рядом.

Аббат поморщился и заявил:

— Не годится. Агентура всю округу проверила.

— Ну, Адриан далеко не дурак. — Охотник склонился над картой. — Он ее спрятал в таком месте, где комиссаров и в глаза не видели.

— И что ты предлагаешь?

Охотник уверенно ткнул пальцем в Бордо.

— Им этого города не миновать. Адриан здесь появится дважды: когда разбросает векселя и вернется и когда будет ее вывозить.

Аббат насупился. Он определенно не хотел ждать так долго.

Охотник размашисто провел рукой над картой Европы и заявил:

— Птицу можно ловить, гоняясь за ней по всему небу, но лучше расставить силки у гнезда — быстрее выйдет.

После разговора с Адрианом сеньор Франсиско Кабаррюс поручил служащим подготовить самые подробные сводки, лично принялся входить в каждую деталь и довольно быстро разобрался в происходящем. Он понял главное: у Франции больше нет ресурсов. Вообще!..

Франция при Людовиках захватила половину Северной Америки и почти всю Африку. Она имела колонии в Индии, в Южной Америке и на далеких островах. По массе позиций она держала в своих руках от трети до половины мирового рынка. Стране недоставало двух вещей: централизации и дешевой рабочей силы внутри самой Франции.

Команда, стоящая за Робеспьером, подготовила страну идеально. Франция стала единой, люди, по сути, работали за еду. Если бы из колоний продолжали поступать табак, ром, сахар, кофе, пряности, хлопок и прочее, то уже через год догнать Францию стало бы невозможно. Дешевое колониальное сырье в сочетании с почти бесплатной переработкой внутри страны позволило бы разорить, а затем скупить по дешевке всю Европу.

Республику подвели колонии. Плантаторы прекрасно видели, что происходит во Франции с буржуа. Они не желали получать дешевеющие ассигнации вместо твердого серебра и просто прекратили поставки.

Если бы эти векселя были предъявлены плательщикам правильно, с уступками на права в колониях, то плантаторам сломали бы хребет. Страна захлебнулась бы в изобилии. Французы навечно поместили бы Робеспьера, при котором это чудо должно было случиться, в пантеон богов и героев. Но в самый важный момент векселя пропали.

Теперь Франция походила на великолепный новый корабль, гниющий в порту без груза. На это засеянное поле не упало ни единой капли дождя. Титанические жернова давно смололи все зерно и теперь со скрежетом перетирали сами себя. Продлись так еще немного, и страна просто встанет.

Когда сеньор Франсиско узнал о том, что происходит в Польше, ему стало ясно, что игроки, затеявшие французскую партию, нервничают, а конец близок. Теперь ему, списавшемуся с заинтересованными кругами, следовало нанести визит в Париж. Терезию надлежало выдернуть из Франции любой ценой.

В этот момент к нему и ворвался Адриан, весь черный от пыли, словно черт из преисподней.

— Конец, сеньор Франсиско! — заявил он и устало рухнул в кресло. — Я развез и разослал все.

— Надеюсь, не почтой отправляли? — насторожился банкир.

— Нет. — Адриан мотнул головой. — Только с нарочными.

Сеньор Франсиско поощрительно кивнул и достал сводки. Статистика была красноречива. Из игры выходили девять десятых коммерсантов, получивших освобождение от старых долгов. Отныне Франция была отрезана от колоний навсегда. Якобинцы, вырывшие эту титаническую яму для Европы, должны были признать, что приготовили могилу для себя. Теперь правящий режим следовало провести через процедуру банкротства, а страну сообща скупить и возродить под новой торговой маркой, например под имперской.

— Идите отдыхайте. — Он улыбнулся вчерашнему юноше, который стал настоящим мужчиной. — А я приглашу Хесуса, и этим же вечером мы выедем в Бордо.

Анжелика терпеливо ждала весь январь, затем февраль и теплый весенний март. За эти три месяца ей до чертиков надоело все: и печка, и колодец, не говоря уже о курятине и репе. Начались и трения с деревенскими жителями. Здешним женщинам совершенно не нравилось, что в их селе живет молодая особа, муж которой умчался неведомо куда. Люди стали поговаривать, что у нее черный глаз, а тем временем серебро кончалось. Но решение об отъезде она приняла лишь тогда, когда в деревне появился первый комиссар.

Пейзане сбежались на площадь, где выступал посланец республики. Они с удивлением и ужасом узнали, что страна в опасности. Армии патриотов надо много зерна. Цены везде давно фиксированные. Повсюду царят братство, равенство и свобода. До наступления рая на земле осталась самая малость, надо только кое-кого истребить без остатка.

Анжелика вздохнула, собрала вещи, размашисто написала углем на стене несколько слов на тот случай, если Адриан первым делом кинется сюда. Потом она сама навьючила лошадь и поехала в Бордо. Анжелика понимала, что первым делом революционеры перепишут всех жителей деревни и отправят бумагу в город. Уже через неделю те люди, которые ищут ее, приедут сюда и отделят ей голову. Никаких иллюзий на этот счет Анжелика не питала. У нее и волосы-то еще толком не отросли.

Ехать было трудно только первые сутки, пока она выбиралась на нормальную дорогу. Уже на второй день у нее начали принимать ассигнации. На третий она приобрела двуколку, точь-в-точь такую, как была у них на Мартинике, и жизнь стала налаживаться. Она никуда не спешила, часто останавливалась, много думала, иногда пела сама для себя. Лишь при въезде в Бордо сердце Анжелики екнуло, и ей остро захотелось назад.

— Ваши документы, гражданка, — потребовал патрульный.

Анжелика полезла копаться в добром десятке бумаг, которые добыл для нее Адриан, и вдруг поняла, что среди всего этого добра у нее есть лишь два по-настоящему надежных документа.

— Мария-Анжелика Буайе-Фонфред, — назвалась она и протянула первую бумагу.

— Хм… аристократка?

Анжелика собрала все свои силы и протянула вторую бумагу.

— Вот решение трибунала Бордо о моем оправдании.

Солдат принял документ, с уважением глянул на подпись Тальена, поднял глаза, увидел короткие волосы на затылке этой женщины и дрогнувшей рукой вернул ей бумаги.

— Счастливого пути, мадам. И помните, что у вас осталось всего несколько часов.

Анжелика опешила, но переспрашивать не стала. Ей хотелось побыстрее отсюда убраться. Но в доме Терезии она столкнулась с тем же самым.

— Бог мой, Анжелика! — Подруга, какая-то взвинченная, бросила собирать вещи и кинулась к ней. — Ты очень не вовремя приехала. Адриан еще не с тобой?

— Нет. А у тебя о нем никаких вестей?

— Отец писал, с ним все в порядке. Ездит по всей Европе и вот-вот будет в Мадриде. Ты-то что думаешь делать?

— Не знаю. В деревне появились комиссары. Я хотела бы остановиться у тебя.

Терезия вздохнула и спросила:

— Ты под каким именем приехала?

— Буайе-Фонфред.

— Тогда ты попала не в тот город.

— А что стряслось? — испугалась Анжелика.

Терезия пробежала к столу, схватила якобинскую газету и сунула ей в руки.

— Вот здесь читай!

Анжелика поднесла газету поближе к глазам, вчиталась и растерялась. Закон от 16 апреля предписывал всем аристократам покинуть приморские и пограничные города, поскольку эти личности могут тайно способствовать роялистским заговорам, направляемым из-за рубежа. Это остро напомнило ей тот психоз, который охватил страну чуть раньше.

— А это не ловушка?

— Ловушка, — подтвердила Терезия и продолжила собирать вещи. — На новом месте мы, аристократы, никто — ни связей, ни друзей. Это здесь, в Бордо, со мной считаются, да и то из-за того, что я с Тальеном была.

Анжелика обмерла.

— Так ты уже не с ним?

— Его в Париж отозвали, — сухо ответила Терезия.

— Тогда почему ты еще не в Испании? — поразилась Анжелика.

Терезия горестно усмехнулась, устало присела на чемодан и сказала:

— Эта сволочь всем наказала, чтоб меня не выпускали. Раз не мне, то и никому. Я еле от Парижа отделалась. Он хотел меня с собой забрать.

— А твой отец почему не поможет?

— Жду. — Терезия пожала плечами. — Мы списались. Он обещал, что Хесус меня вытащит, как только на перевалах снег сойдет. А пока переселяюсь в пригород, иначе через несколько часов угожу под новый декрет.

Анжелика помолчала, оценила происходящее и поняла, что надо держаться Терезии.

— Я с тобой. В Мадриде Адриан меня быстрее найдет.

Охотник разыскал следы Анжелики Беро достаточно быстро. Всего два дня назад она проезжала через посты.

Патрульный опознал ее по рисунку.

— Да, гражданин комиссар, — заявил он. — Эта женщина — мадам Буайе-Фонфред. О ней в нашем городе многие знают.

Охотник заинтересовался и спросил:

— Почему так?

— Ну как же, гражданин комиссар! Ее ведь оправдали, когда гильотинировать вели, даже волосы обрезали. Смотрите, на рисунке она с прекрасными волосами, а в жизни уже нет.

Охотник с чувством выругался.

— Что-то не так? — забеспокоился патрульный.

— Нет, все хорошо, гражданин, — успокоил его Охотник и немедля направился к дому Терезии Кабаррюс.

Теперь он понимал куда больше. Ясная связь между предъявлением второго векселя и участием отца Терезии во фрахте американского флота накладывалась на спасение Анжелики Беро той же самой мадам Кабаррюс. Все знали, кто в Бордо занимался помилованиями при Тальене.

Не случайным было и то, что Адриан выписывал новые документы именно на маршруте из Парижа в Бордо. Охотник готов был поклясться, что сейчас Анжелика и Терезия вместе, здесь, в Бордо. Но он ошибался. Их тут уже не было. Новый закон предписывал всем аристократам покинуть портовые и приграничные города, а потому дом оказался пуст.

Охотник приветливо переговорил со слугами и сунул им несколько серебряных монет. Через пару часов он был в нужном пригороде, сидел в зарослях у беседки и слушал оживленный разговор женщин с отцом Терезии.

Анжелика была расстроена тем, что Адриан отправился в деревню напрямую, не заехав сюда, в Бордо. Дамы были готовы к конному переходу через перевалы в Испанию.

Подойти к ним было нельзя. Охотник хорошо запомнил, как профессионально работает личная охрана сеньора Кабаррюса. Не так давно люди, так нужные ему, шли по гулким доскам причала, а он сидел в экипаже в паре десятков шагов от них и ничего не мог сделать.

Теперь происходило ровно то же самое. Стоило ему как-то себя проявить, и его немедленно продырявили бы в добром десятке мест. Он отлично понимал, что, как только женщины выедут за пределы города, его шансы отбить Анжелику превратятся в ничто.

По сути, ни Анжелика, ни Адриан ничего не значили. Как только молодой человек начал предъявлять векселя, Охотник знал, что главное — именно эти бумаги. Но доставка сладкой парочки Аббату была вопросом выживания. Иначе твое место под солнцем будет поставлено под вопрос.

— Все, я поехал. — Кабаррюс нежно обнял дочь и поклонился ее подруге: — Встретимся в Мадриде.

Охотник улыбнулся. Он понимал, что большая часть охранников последует за своим сеньором. Девчонок поведут через горы те люди, которые хорошо знают маршрут, но вряд ли умеют драться.

Банкир легко, не по-стариковски забрался в экипаж. Кучер свистнул, щелкнул хлыстом. Два из трех экипажей, стоявших у ворот загородной усадьбы, тронулись и стремительно скрылись в весенней пыли. Женщины перекинулись парой слов и двинулись в дом, видимо собирать вещи.

«Вот и все», — подумал Охотник, подождал несколько минут, бесшумно поднялся и направился к дому.

— Стоять!..

На него пристально смотрел начальник охраны семьи. Стволы его пистолетов были направлены прямо в грудь Охотника.

Терезия окинула взглядом багаж, упакованный в очередной раз, и рассмеялась.

— Моя жизнь превратилась в сплошное бегство.

Тут в саду прозвучал выстрел.

Женщины переглянулись и метнулись к окну. Мимо пробежали двое охранников Терезии, за ними метнулся еще один. Снова загрохотали выстрелы.

— Господи, это еще что?

Сразу наступила полная тишина. Терезия, ища поддержки, снова глянула на Анжелику, метнулась к дверям и прислушалась. Она чуть подождала, шагнула на крыльцо и замерла. Шелестели кроны высоченных деревьев, только начавших зеленеть. И все!

Терезия прикусила губу, подобрала юбки, шаг за шагом спустилась с крыльца и заглянула за угол. Двое охранников отца без движения лежали на дорожке, мощенной камнем. Она огляделась, быстро пробежала к первому из них, нагнулась, поискала пульс на шее.

Убит!

Женщина перебежала ко второму. Он тоже был мертв. Внутри у нее похолодело.

— Терезия…

Она оглянулась. У беседки лежал Хесус, сжимая в руках пистолеты. Вся его грудь была в крови.

— Бог мой! Кто тебя?..

Хесус закашлялся и едва выдавил из себя:

— Я его ранил. Уходите.

— Куда? — севшим голосом спросила женщина.

Глаза Хесуса уже смотрели сквозь нее.

— Не в Испанию. Там будет засада.

Терезия вскочила, метнулась в дом и схватила маленькую, зато самую главную сумку.

— Бежим!

Они выскочили из дома, жмурясь от ужаса, промчались мимо мертвых охранников и забрались в экипаж. Кучера не было.

— Я умею! — Анжелика взлетела на козлы и щелкнула кнутом. — Пошли!..

Терезия забилась в угол экипажа.

«Он сказал, не в Испанию. А куда?»

Америка для нее была закрыта, как и вообще все морские порты. Она уже обращалась за помощью к комиссару Жюльену.

Девятнадцатилетний Марк-Антуан, обративший на нее внимание еще при Тальене, прямо объяснил, в чем дело. Морские порты были битком набиты тайными агентами с практически неограниченными полномочиями. Без паспорта ты сразу попадаешь в число даже не подозрительных, а обвиняемых. Сейчас, когда аристократам запретили находиться в городах, расположенных на побережье, пытаться бежать морем — чистое безумие.

«Неужели придется соглашаться?» — сокрушалась Терезия.

Марк-Антуан был довольно напористым малым. Едва Тальен выехал в Париж, он тут же открыл ей свое сердце и, в отличие от прокурора, так и не рискнувшего очернить свое имя связью с семьей Кабаррюс, предложил брак и свободную жизнь в Париже.

— Робеспьер мой друг! — жарко заверял он. — Ты посмотри, какие письма он мне пишет!

Что ж, Терезия посмотрела. Да, там было написано «мой друг». Но она не верила ни единому слову Марка-Антуана. Он вообще был ей противен.

«Бог мой, только не с ним!»

— Тпр-у!..

Кони быстро остановились.

— Куда править?! — крикнула Анжелика.

Терезия выглянула. Они стояли на перекрестке.

— В Бордо! — мрачно скомандовала она.

— Зачем?! — ужаснулась Анжелика.

Терезия сдвинула брови. То, что она собиралась сделать, было не слишком честно, но иных вариантов женщина не видела.

— Едем к комиссару Жюльену, — пояснила Терезия. — Он поможет.

От Жюльена ей нужны были паспорта для себя и Анжелики. В Бордо, где всем заправляли друзья Тальена, это было невозможно, а вот в Орлеане или Париже, в любом крупном городе — вполне.

— Может, не надо в Бордо? — неуверенно возразила Анжелика.

— А куда?! — заорала Терезия. — Назад, к этим трупам? Чего здесь ждать, кроме смерти?!

— Как скажешь. — Анжелика залихватски щелкнула кнутом.

И вдруг, совершенно не к месту, Терезия поняла, что до смерти завидует подруге, не отданной замуж в четырнадцать, не родившей в пятнадцать и живущей в свои восемнадцать так, как она хотела.

Аббат узнал о прибытии бывшего испанского посла Франсуа Кабаррюса в Париж где-то через полчаса. Еще спустя тридцать минут ему сообщили, что тот хотел бы переговорить насчет векселей, предъявленных в Нанте и в Бордо.

«Ага! — с неудовольствием отметил Аббат. — Круги по воде уже пошли».

Крупнейший банкир и бывший посол был тесно связан с финансовой элитой Европы. Он ничего не делал просто так.

— С кем имею честь? — поинтересовался бывший испанский посол.

— Это не важно, мсье Кабаррюс. — Аббат присел напротив визитера и положил руки на стол. — Вы же не собираетесь протоколировать наш разговор, не так ли? Вам достаточно знать, что я понимаю, о чем идет речь.

Франсиско Кабаррюс кивнул и тоже присел.

— Двести тринадцать известных вам векселей уже никогда не будут предъявлены, — заявил он.

Аббат это уже знал. Три документа предъявила Анжелика Беро, остальные раздал Адриан. Вопрос состоял в том, какие выводы из этого сделает Кабаррюс.

— Франция утратила влияние в Индии и вряд ли восстановит его на Гаити.

— Ближе к делу, — попросил Аббат. — Не говорите банальностей.

— Вы проиграли, — тихо произнес Кабаррюс. — Не в интересах мирового сообщества…

— Какого сообщества? — недобро поинтересовался Аббат.

Кабаррюс выдержал его взгляд и ответил:

— Того сообщества, которое будет скупать разоренную Францию по частям.

— Не дождетесь, — отрезал Аббат.

— А куда вы денетесь? — спокойно возразил банкир. — Торговый баланс Франции известен. Ваши запасы тоже никакой не секрет. У вас попросту нет ресурсов.

Аббат рассмеялся и заявил:

— За что я вас, банкиров, люблю, так это за животный взгляд на вещи! Ни свободу, ни равенство вы ресурсом не считаете, а я с помощью этих двух слов страну перевернул.

— Верно, — согласился банкир. — Вы даже начали экспортировать этот замечательный товар соседям. Но, будучи откупоренным, данный продукт выдыхается, как ром. Проходит год, и никто уже не станет пить такую мерзость.

Аббат откинулся на спинку кресла и проговорил:

— У меня нет времени на аллегории, мсье Кабаррюс. Говорите по делу или уходите.

Бывший посол понимающе кивнул.

— Вы мудро поступите, если свернете ваш проект. Оставьте лозунг абсолютного равенства для рабов, возделывающих плантации. Больше он нигде не работает. Отмените максимум цен, заключите мир, и Франция сохранится.

Аббат зло рассмеялся.

— Вы забыли добавить: «Отойдите в сторону, пока мы будем делить все, что было поставлено на кон».

— Не думаю, что кто-то будет настаивать на выдворении вас из игры, — серьезно произнес банкир. — Да, вы нарушили массу правил: стреляли в крупье, запугивали других клиентов казино. Вам надо бы покинуть это заведение…

— Но это не казино, — закончил за него мысль Аббат.

— Верно, — кивнул банкир. — Это не казино.

Повисла пауза.

— У вас все? — сухо поинтересовался Аббат.

— Да. — Кабаррюс поднялся и вышел, не прощаясь.

Аббат был взволнован. Своими дурацкими аллегориями банкир сказал очень много. То, что знал Кабаррюс, было известно еще как минимум трем сотням человек, самых важных и сильных. Двести с лишним векселей на умопомрачительные суммы, вложенные тридцать лет назад в самые перспективные сферы торговли, обладали двойной силой. Главной из них, как в любой игре, была секретность.

Сейчас было утрачено все: и деньги и тайна. Да, если бы восстание Костюшко удалось, а Аббат взял бы Адриана и Анжелику живьем, то что-то вернуть было возможно. Но именно «что-то». Полный баланс республиканской Франции был теперь у всех на глазах. Он оказался жалок. Деловым людям стало предельно ясно, что никаких тузов в рукавах у республики не попрятано.

Но тут имелась еще одна важная деталь. Тайна не должна была раскрываться даже после раздачи векселей Адрианом. Все персоны, связанные с этой историей, склонны были молчать. Значит, огласка была сделана намеренно и централизованно. Секрет разгласил кто-то, связанный с Адрианом и Анжеликой, например тот же Кабаррюс.

Аббат вернулся в кабинет, приказал принести всю информацию по Кабаррюсу, наскоро пролистал толстенное досье и замер. На него смотрела старая сводка о фрахте флота семьей Кабаррюс у Анжелики Беро. Нет, он всегда об этом помнил. Но сейчас до него дошло, что вся история с пропажей векселей, от начала до конца, могла быть устроена Кабаррюсами. Еще с Испании!

Аббат вернулся к первым страницам, еще раз прочитал свежие донесения и замер. Оказывается, сеньор Франсиско подавал просьбу о реабилитации приговоренного еретика Амбруаза Беро. Более того, агенты Охотника, которых он завербовал в инквизиции города Коронья, сообщали, что Франсиско Кабаррюс приезжал и сюда и даже встречался с французским священником, исповедавшим Амбруаза. Такие вещи ради совершенно чужого человека не делают.

Аббат вызвал секретаря и запросил все данные о контактах Амбруаза Беро в прошлый приезд в Париж, семь лет назад. Он с полчаса ждал, получил досье, стремительно пролистал его и сразу увидел, что контакт был. Кабаррюс и Беро, дочери которых дружили, беседовали около полутора часов.

Он пролистал ближайшие страницы и не обнаружил личного донесения Амбруаза о контакте с послом Испании. Беро просто умолчал об этом! Аббат перевернул еще несколько страниц и заметил главное: чуть раньше Амбруазу передали на хранение пакет номер четыре.

Аббат откинулся в кресле и закрыл глаза. Семь лет назад он еще не был руководителем этого проекта, а значит, мог смело ставить перед советом вопрос о шпионаже. Амбруаз Беро оказался двойным агентом. Это было чертовски хорошо.

Но еще лучше было другое. Аббат хорошо знал финансистов и не верил в их альтруизм. Вряд ли Кабаррюс и впрямь выражал мнение некоего мирового сообщества.

Аббат рассмеялся и сказал сам себе:

— Придумают же такое!

Скорее всего, опытный спекулянт просто искал способ войти на безграничный рынок новой республиканской Франции — сам, лично. Значит, никто из трехсот сильнейших людей мира может ничего еще не знать.

Настроение у Аббата поднялось, и он кинулся листать досье Кабаррюсов.

— Хочешь поиграть со мной? С удовольствием! Вот она! — Аббат замер и тихо засмеялся.

Ему в голову только что пришла изумительная идея.

— Как ты сказал? «У вас попросту нет ресурсов?»

Только теперь он вполне оценил слова, сказанные однажды Спартаком: «Человек отличается от свиньи тем, что не просто пожирает ресурсы. Он их сначала создает! Иногда из ничего». Терезия и такие дамочки, как она, рассеянные по всей Франции, и были новым ресурсом Аббата, созданным буквально из ничего. Если он возьмет всех дочек и жен последних сколько-нибудь значимых людей Франции, то он ухватит их всех за горло. Или за кошельки, что то же самое.

Мария-Анна видела, что напряжение нарастает день ото дня. Начались какие-то странные аресты. Причем якобинцы брали почему-то женщин, как правило, имеющих вес благодаря мужьям и отцам. Когда прошел слух, что взяли Жозефину Богарне, Мария-Анна вдруг остро осознала, что эта волна может коснуться и ее.

Но думать о себе было некогда. Следствие над откупщиками стремительно летело к завершению. 8 мая начался суд.

Все проходило именно так, как и предсказал отец, старый, битый пройдоха Жак Польз. Люди говорили, что одного из откупщиков, видимо доносчика, отпустили на все четыре стороны еще в Консьержери. Само собой, без всяких объяснений был освобожден Вердан, тесть некоего видного революционера. В ходе суда еще три дела были выделены в отдельное производство. Видимо, эти обвиняемые на деле доказали Дюпену свой патриотизм.

Мария-Анна заставила себя прийти в зал заседаний, немного постояла там, но ничего неожиданного не увидела. Якобинский суд попросту пропустил процедуру сбора доказательств, видимо, за неимением таковых. Да и прения сторон были странными. Судьи оживленно пересмеивались, периодически затыкали рты бывшим откупщикам. Все закончилось лозунгами о степени вины этих вампиров, аморальности таких людей и страдающей Франции.

Решение суда свелось к двум пунктам: взыскать деньги даже с мертвых, точнее с их семей, и казнить всех. Антуан исключением не стал.

Говорили, что делегация лицея искусств перед самым судом наградила Лавуазье золотой короной за особые заслуги. На просьбу Антуана о помиловании судья, некий Дюма, ответил, что республика не нуждается в ученых. Но Мария-Анна достоять до этого момента просто не смогла. У нее не было сил.

Казнь двадцати восьми приговоренных заняла тридцать пять минут. Всех похоронили на так называемом кладбище уродов. А на следующий день началась конфискация всего того, что у мадам Лавуазье еще оставалось.

Охотника спасли двуствольные пистолеты. Хесус и его люди о таких и не слышали. Но три пули он все же получил. Охотник видел, как уезжали женщины. Он даже успел бы их задержать. Сил пока хватало, но смысла не было.

Охотник знал о кровопотере все, а потому не строил иллюзий и занялся главным — собой. Чтобы остановить алую кровь, бьющую фонтаном, он туго, надежно перетянул предплечье, которым прикрывал от выстрелов торс, достал документы тайного агента и двинулся прямиком в местную мэрию.

Уже через час его свели с нужными людьми. На дороги, ведущие в Испанию, были высланы дополнительные силы. Лекари вытащили из него все три пули.

Охотник понимал, что преследователь из него никакой, пока не зарастут порванные сосуды, поэтому принял таблетку опия и сел за подробный отчет Аббату. Он вовсе не был уверен в том, что женщины отправятся именно в Испанию. Они могли испугаться и двинуться по запасному адресу, согласованному с Адрианом. У них даже хватило бы глупости вернуться в Бордо.

Он еще раз оценил свое состояние, ущерб, нанесенный ему охранниками семьи Кабаррюс, и нехотя признал, что из строя выбыл. Ненадолго, но все-таки!..

В Бордо Анжелика и Терезия приехали быстро и беспрепятственно прошли через посты. Имя Марка-Антуана Жюльена оказало на патрульных должное впечатление. Но этот молоденький смазливый комиссар сразу не понравился Анжелике.

— Милая, вы же знаете, что мое сердце принадлежит вам, — ворковал он, едва не подпрыгивая вокруг Терезии. — Но бросить все дела… так внезапно!..

— Нам нужны паспорта, Марк-Антуан, — усилила напор Терезия. — Или ты нам помогаешь, или я займусь этим без тебя.

— Но в Бордо это невозможно! — манерно воскликнул комиссар. — Нам придется ехать в Орлеан или Париж.

— Ты отправляешься с нами? — сухо поинтересовалась Терезия.

Конечно же, он поехал, сразу же, в одной карете с ними. Это был ад. Жюльен не умолкал ни на минуту. Он декламировал стихи, поминал Горация и Плутарха, периодически хвастал письмами Робеспьера, прочел целую лекцию о свободе. Потом этот балабол застрял на теме отношений мужчины и женщины, и Анжелике очень захотелось заткнуть уши.

— Свободная женщина — это воительница, республиканка, сбросившая цепи деспотизма и тирании, — стрекотал он, сально поглядывая на Терезию и придвигаясь все ближе к ней. — Вам, милая моя, следует решительно порвать с аристократическим прошлым, недостойным вас!

— Уже порвала. — Терезия улыбнулась как можно искреннее, но получилось это у нее не очень убедительно. — Как только села в эту карету, так и порвала.

— А вы, гражданка Буайе-Фонфред! — Комиссар повернулся к Анжелике. — Как вы собираетесь рвать?..

Анжелика не выдержала, повернула голову и продемонстрировала ему затылок.

— Мне мое прошлое, гражданин комиссар, вместе с волосами оттяпали. Нечего мне уже рвать.

Их не спасали даже остановки в гостиницах. Комиссар Жюльен тут же принимался ломиться в номер Терезии, громогласно оповещая весь коридор о своих в высшей степени серьезных и достойных намерениях.

— А ты говоришь, Тальен — чудовище, — печально проронила Терезия, оставшись один на один с Анжеликой.

— А он действительно чудовище, — тут же уперлась та.

Старшая подруга вздохнула и заметила:

— Тальен хотя бы мужчина.

А потом они прибыли в Орлеан и застряли там. Жюльен каждый день бегал по инстанциям, но у Анжелики не сложилось впечатления, что комиссар и впрямь пытается что-то сделать. Ни его высокое звание, ни близость к гражданину Робеспьеру почему-то не помогли решить вопрос, и паспортов не было.

Однажды Жюльен подбежал к ним, всем своим видом демонстрируя, что вот оно — свершилось. Он ухватил свою возлюбленную Терезию за руку, вытащил во двор, помог забраться в темную карету с маленьким оконцем, хлопнул дверцей, тут же вставил в замок ключ и повернул его.

— Гражданин Жюльен! — возмутилась Анжелика. — А как же я?

Комиссар дико взглянул на нее, взлетел на козлы, сел рядом с кучером и приказал:

— В Париж!..

Карета мгновенно скрылась в пыли, и более всего это походило на похищение.

Адриан сразу понял, что произошло. В их доме заседала первая на деревне коммуна. Прямо сейчас решался вопрос о реквизиции этого аристократического имущества. Он кинул взгляд на стену, прочел слова, оставленные там Анжеликой, и немедленно выехал в Бордо. Но и там его ждала неудача.

— За город они выехали, — со вздохом сообщила экономка, оставленная на хозяйстве. — По указу от 16 апреля. Это здесь, совсем недалеко.

Адриан помчался за город, и то, что он разузнал, повергло его в ужас. Соседи говорили о недолгом пребывании здесь двух молодых женщин с приметами Анжелики и Терезии, о старике благородного вида, стрельбе и четырех трупах. Эти люди погибли с оружием в руках. Судя по одежде, они были испанцами.

Стараясь не наступать на высохшие лужи крови, он проник в дом, оглядел вещи, брошенные в спешке, и на душе у него стало нехорошо. Адриан понятия не имел, что это означает, но такие жуткие факты подталкивали молодого человека к самым нерадостным выводам. В конце концов он выяснил, что старик уехал до стрельбы, а женщины, кажется, после нее. Но и это могло означать что угодно.

Адриан не знал, кто это сделал, но подозревал, что охотились именно на Анжелику. Возможно, здесь побывал тот же человек, с которым он уже дважды встречался.

Если Анжелика арестована, то она находится уже где-нибудь в Париже. Если же нет… он прикидывал так и эдак, и выходило, что его любимая теперь в Испании. Не было места надежнее, чем мадридский дом семьи Кабаррюс. Не просто же так сеньор Франсиско хотел переправить дочь именно туда.

Адриан перекрестился и запрыгнул в экипаж. Через неделю он был у развалин того самого монастыря в Нижних Пиренеях, потом перешел границу, само собой, в обход постов. Еще через трое суток молодой человек оказался в Мадриде.

Кабаррюса на месте не было. Даже его секретарь ничего не знал не только об Анжелике, но даже о Терезии.

«Бог мой, только не это!» — ужаснулся Адриан.

Он прождал день, два, три, неделю, и на восьмой день Кабаррюс появился.

— Терезия арестована, — заявил он и швырнул газету на стол. — Анжелика пропала.

Адриан взял газету. Якобинский репортер сообщал об аресте аристократки Терезии Кабаррюс, но не приводил никаких деталей.

— Хесус и трое его людей убиты, — известил старика Адриан. — Я был в пригороде.

Они молча сидели за тем же столом, за которым когда-то сумели договориться. Больше сказать друг другу было нечего.

Терезию привезли в Париж 20 мая и сразу разместили в камеру тюрьмы ла Форс. Еще двое суток она так и маялась в неизвестности, и лишь 22 мая узнала, что арестована, ее бумаги приказано опечатать, а сопровождение — задержать. Женщина так и не поняла, что прокурор хотел этим сказать. Смазливый комиссар Жюльен, из рук в руки передавший ее тюремщикам, выглядел вполне счастливым.

Однако ей еще сложнее было понять, за что ее взяли. Ясно, что аристократка, жена эмигранта, изменница и заговорщица. Но кого этим удивишь? Воспитанная отцом, возможно, слишком жестко, она в полном соответствии с образом мысли искала во всем смысл и не находила. В точно такой же растерянности пребывали и три ее сокамерницы, дочери некогда высокопоставленных отцов и вдовы влиятельных мужей.

— Это все Робеспьер, — возникала у них время от времени единственная реалистичная версия.

— Недаром ни одна парижанка не может похвастать, что разделила с ним ложе.

— Об этом не у них надо спрашивать. Наш вождь не по этой части.

Понятно, что на эту тему возникали споры. Кто-то вспоминал о Люсиль Демулен, и тут же появлялись новые возражения. Ведь ни сама Люсиль, ни те люди, которые знали эту семью, никогда не говорили о Робеспьере как о ее потенциальном воздыхателе.

— Я вам говорю: содомиты объявили нам войну.

Все начиналось с того же места, да иного и быть не могло. Женщинами были забиты все тюрьмы Парижа. Герцогиня Бриссак, виконтесса де Ноалес, графиня Лашатр, Мари-Луиза де Монморанси-Лаваль, графиня Мурзин, госпожа де Флери Джоли, графиня Батлер, маркиза Луи-Жозеф-Арманд Юсон, Доротея Камбон, герцогиня Орлеанская, Аглая Симоне. Имена знатных дам звучали в каждой камере.

— Вы посмотрите на художников, приближенных к власти. Что ни мальчик-герой, то обязательно нагишом!

— А что ни женщина, то в каске!

— Да еще и с копьем!

— И женские общества запретили! Они точно нас ненавидят!

— Или боятся.

Терезия не разделяла этих мыслей. Да и плевать ей было, кто с кем делит ложе. Разобраться бы со своей жизнью! Она уже давно поняла, что те негодяи, которые напали на их дом и убили Хесуса и всех его людей, хотели взять Анжелику, а в результате с подачи Жюльена арестовали ее. Это сбивало Терезию с толку. Разве что и впрямь содомиты всей земли объявили войну своим соперницам. Просто все у них идет не по-людски.

Вскоре, когда Терезию перевели в тюрьму Карм, она оказалась в одной камере с Жозефиной Богарне, и только теперь все стало просто и ясно.

— Якобинцам очень нужны наши деньги, — тихо сказала Жозефина. — Если они не найдут средств в ближайшие месяц-полтора, то им придет конец.

Терезия похолодела. Высокородными женщинами и впрямь были забиты все парижские тюрьмы, но такой подлости она не ждала.

— У них действительно ничего нет? — на всякий случай переспросила Терезия.

Жозефина покачала головой и ответила:

— Да, уже с декабря. Только на реквизициях и держатся.

Терезия вспомнила отца, потерла виски и сказала:

— Но ведь не все готовы отдать свои состояния, чтобы выкупить женщин. Да и деньги всегда в обороте! Их не так просто вытащить!

Жозефина неопределенно пожала плечами и заявила:

— Тогда нас начнут убивать.

Аббат сопоставил донесения Охотника и Марка-Антуана Жюльена и схватился за голову. Эта девчонка была у него в руках!

— Тупица!.. — выкрикнул он.

Этот девятнадцатилетний щенок Жюльен даже не понял, что потерял.

«И что она будет делать?»

Ответа на этот вопрос у него не было. Будь с ней Адриан, тогда сладкую парочку еще можно было бы вычислить. Жених Анжелики Беро являлся человеком логичным и последовательным. Но Аббат понятия не имел о том, что взбредет в голову девчонке, оставшейся одной, брошенной всеми.

Аббат судорожно пролистал досье. В Орлеане у Анжелики оставался дом и какое-то дело. Она может попытаться все это продать. Что ж, там ее ждет агент, оставленный Охотником. Но Адриан мог и обеспечить ее деньгами, чтобы ни о чем не беспокоиться.

«И куда она направится? В Испанию? В Бордо? В Париж? Или в это свое имение, записанное на имя графини д’Ами? Ее может занести буквально куда угодно».

Положение осложнялось тем, что серия последних арестов почти ни к чему не привела. Да, кое-кто дрогнул, но большинство влиятельных семей предпочло ждать. Дочек им было жалко, но шепоток о том, что якобинцам осталось недолго, уже пробежал.

А тем временем пришла пора выводить на первый план Робеспьера, символ будущей стабильности и счастья. Вождь народа пришел к нему в кабинет вчера, по первому же зову.

— Вы так долго не приглашали меня, святой отец, — дрогнувшим голосом произнес он.

— Ты станешь председателем конвента, — заявил Аббат и улыбнулся. — Пора.

Глаза Робеспьера наполнились слезами.

— Ни одно кресло…

— Постой, — остановил его Аббат. — Не спеши меня упрекать.

Робеспьер поднял брови и замер.

Аббат прошелся по комнате и проговорил:

— У тебя великая судьба, Максимилиан. Ты и сам знаешь, что создан для необыкновенных свершений.

Робеспьер напряженно молчал.

Аббат резко остановился, с болью заглянул ему в глаза и спросил:

— Что ты делаешь со мной, Максимилиан?! Почему, скажи мне, ты заставляешь меня говорить тебе эти банальности?! Разве мы с тобой не понимаем друг друга с полуслова? И вообще, разве нужны нам с тобой слова?! Или я не страдаю так же, как и ты?! — Аббат яростно ударил кулаком по столу. — Но что мы с тобой можем сделать?!

Подбородок Робеспьера затрясся. Аббат подошел, обхватил его голову и бережно расцеловал глаза, полные слез.

— Просто верь мне, друг.

Робеспьер порывисто вздохнул, уткнулся в его плечо и разрыдался.

— Просто верь мне. — Аббат погладил его по волосам. — Не сомневайся.

Оставшись в Орлеане одна, Анжелика поначалу испугалась. Потом она поразмыслила и поняла, что положение Терезии, возможно, куда как хуже, чем у нее, а значит, хныкать не стоит.

«Остаться здесь?» — подумала Анжелика.

Дом, некогда купленный в Орлеане липовыми супругами Жаном и Жанеттой Молле, так и остался просто брошенным, заходи и живи. Но она страшилась даже приближаться ко всему, что было связано с прошлым.

Пожалуй, сейчас Анжелика считала, что они с Терезией напрасно бежали именно сюда. Деньги у них были. Они могли пересидеть пару недель где-нибудь в глухой деревушке, оплатить услуги проводника и спокойно перебраться в Испанию, а затем и в Мадрид. Адриан поступил бы именно так. Но они испугались и ошиблись.

«Париж, — внезапно подумала она. — Сначала туда».

Да, ехать в столицу было страшновато, но именно там жил единственный человек, которого Адриан наверняка навестит, — его отец. А был еще и дом семьи Лавуазье. Где бы она ни решила спрятаться, оставить сообщения по этим двум адресам было бы правильно.

Анжелика вернулась в гостиницу, быстро собралась, тщательно прикрыла чепцом волосы, толком так и не отросшие. Спустя час она купила место в огромной крытой кибитке. Пассажиры были в основном здешние, надеявшиеся заработать в Париже хоть что-то. Анжелика пристроилась меж двух белошвеек и всего через сутки оказалась в Париже.

Еще через два часа она осторожно входила в квартиру Лавуазье на бульваре де ла Мадлен, дом 243.

— Мсье Антуан! — негромко позвала она, — Мария-Анна! Есть кто-нибудь?

Ни швейцара на входе, ни мебели. Анжелика прошла еще немного, толкнула первую дверь и увидела хозяйку дома, которая сосредоточенно что-то писала.

— Мадам!..

Женщина подняла взгляд, грустно улыбнулась, встала и молча прижала гостью к себе.

— А где все? Ваш муж?..

Мадам Лавуазье вздохнула и отпустила Анжелику.

— Казнен. Месяц назад.

Анжелика охнула.

— За что?

— А за что сейчас казнят? — ответила вопросом на вопрос Мария-Анна. — Заговор против республики. Статья четвертая секции первой уголовного кодекса. Вы-то как?

«Вы-то как?» — про себя повторила Анжелика, привыкая к мысли о том, что мсье Антуана больше нет.

Она вдруг вспомнила, как договорилась с Адрианом о первом фиктивном браке, сидя за одним столом с семьей Лавуазье.

— Потерялись мы с Адрианом. — Анжелика вздохнула. — Вот ищу место, где можно весточку ему оставить да немного переждать.

— Можешь остаться у меня, — предложила мадам Лавуазье. — Дом конфискован, так что могу предложить постель только на креслах и лишь в этой комнате.

Анжелика попыталась обдумать, правильно ли будет остаться, но голова ее совсем не работала. Она отчаянно не хотела покидать это место. Здесь Анжелику хоть кто-то знал.

— Останусь.

Мария-Анна была рада хоть с кем-нибудь разделить свое одиночество. Она целыми днями редактировала первый в мире учебник по элементарной химии, так и не завершенный ее мужем, и очень уставала. Но вчера женщина все-таки съездила в рощу за городом, выкопала заветную папку и привезла ее дю Понам.

Она настояла, чтобы Пьер Самюэль и особенно Элевтер ее внимательно выслушали, и начала объяснять смысл каждого рецепта, особенно деталей, касающихся добычи и очистки селитры. Это длилось почти пять часов кряду.

— Элевтер, это твое будущее. Хорошее, обеспеченное, — заявила Мария-Анна.

— Да, сынок, — мгновенно поддержал ее Пьер Самюэль. — Слушай, что мать говорит.

Многолетний любовник Марии-Анны не был слишком удачлив, но и глупостью не страдал. То, что им только что принесли в дом птицу удачи, он понял мгновенно.

— Уезжайте в Америку, — попросила Мария-Анна, перед тем как уйти. — При первой же возможности отправляйтесь туда.

— Мама! — Сын, резко повеселевший хотя бы потому, что не надо больше ее слушать, обнял Марию-Анну. — Я клянусь назвать свою фирму твоим именем!

— Не надо, сынок. — Мария-Анна поцеловала его. — Будущее не любит призраков прошлого. Назови ее своим именем.

А сегодня ей предстояло посетить собрание своей секции коммуны. Она провела Анжелику в ванную комнату, показала, где здесь что, а уже через час сидела на задней скамье и слушала весь этот республиканский бред.

Секция готовилась к проведению на Троицу праздника Верховного существа. Конвент резко изменил курс и проклял атеизм. Декларация от 7 мая сделала веру в новое божество обязательной для каждого француза.

Сценарий был прописан до деталей. После встречи солнца и Робеспьера в амфитеатре Тюильри предполагалось выслушать две речи вождя, бурно поприветствовать сожжение им какой-то Гидры атеизма и рождение некой Мудрости. Детей, привлеченных к участию в празднике, было приказано поднять до зари и хорошенько умыть.

Девушкам предписали не злоупотреблять пудрой. Глаза им надлежало держать потупленными, а юбкам полагалось быть не слишком короткими. На знаменах, под которыми должны были идти девушки, красовалась надпись «Нас воспитывают в строгих принципах». Основной лозунг мероприятия был таким: «Торжественное приличие».

— Дети будут в фиалковых венках, — зачитывал инструкцию председатель секции. — Юноши — в миртовых, мужчины — в дубовых, старики — в виноградных.

— Где ж столько венков набрать? — загудели ряды.

— Вот это и есть наша задача, — серьезно пояснил председатель. — Отрядим людей в парки. Каждому дому будет свое задание.

Дальше стало еще хуже. Секции предстояло создать свою колонну и влиться в общегородской парад.

— В процессии идут поселяне и матери семейств, каждая из которых прижимает к груди младенца, — громко и требовательно читал председатель. — Юные девушки, несущие к алтарю пару горлиц на фарфоровом блюде, пастухи, ведущие своих барашков на розовых ленточках, толпы легких созданий с колчанами и посохами, словно сошедшие со страниц «Астреи»…

— Чего-чего?

— Попроще нельзя?! Что такое Астрея?

— Это неважно, — отмахнулся председатель. — Вы лучше слушайте. Сами знаете, что нам за неисполнение будет.

Ряды недовольно затихли. Никто не представлял, где в оборванном голодающем Париже взять фарфоровые блюда, барашков, розовые ленточки для них и «толпы легких созданий с колчанами».

— Далее… женщины кормят грудью младенцев, — читал сценарий председатель. — В первую очередь мальчиков.

Марию-Анну толкнули в плечо. Это был активист из соседнего квартала.

— У вас же соседки беременные есть? — горячим шепотом спросил он, косясь на председателя.

— Есть одна. А что?

— Тогда держите постановление. Я так и записываю: с вас причитается одна беременная с мужем.

Мария-Анна взяла бумажку и быстро пробежала ее глазами. Генеральный совет коммуны предписывал каждой беременной явиться к шести часам утра на площадь Свободы вместе с супругом, «которому, поскольку ты беременна, надлежит сопровождать тебя, и на чью руку ты будешь опираться. Ты можешь привести с собою одного ребенка, держа его за руку».

— Бред! — Мария-Анна покачала головой.

— Это еще что. — Активист вздохнул. — Гражданам из одного нашего дома предписали сделать рога изобилия размером с телегу и булками набить. А где они столько булок возьмут? В Париже народ от голода шатает!

Тем временем к трибуне подбежали люди, и там уже разгорался скандал.

— Где я тебе возьму колесницы?! — орал владелец тележного цеха, на которого возложили обеспечение парада колесницами, предназначенными специально для перевозки рогов изобилия. — Вот телег штук шесть я могу выделить.

— Здесь сказано «колесницы»! И не шесть, а восемь! — точно так же вопил председатель коммуны и совал ему в лицо в бумагу. — Ищи, где хочешь! Это уже твоя забота, а не моя!

Тележник выругался и отошел, а председатель повернулся к залу и заявил:

— Граждане, позаботьтесь, чтоб из каждого окна свисали флаги, а на всех тротуарах были рассыпаны цветы!

Зал обмер, а Мария-Анна поджала губы. Это уже был перебор.

— Они совсем сдурели, — пробормотал активист.

Председатель внимательно оглядел зал, кипящий негодованием, потряс перед собой стопкой бумаг и порадовал участников собрания:

— Каждый, кто не справится с возложенным на него поручением, будет занесен в списки подозрительных. Все меня слышат?

Люди дружно опустили головы. Конфликта никто не хотел, но и сил терпеть угрозы уже не оставалось.

Аббат узнал, что Анжелика Беро поселилась у мадам Лавуазье, спустя полчаса, причем не от Охотника. Качественно сработала штатная агентура. Времени на то, чтобы улучшить свое положение, у него было в обрез. Но вот беда, теперь ему скорее нужен был Адриан, чем Анжелика. Именно он развозил векселя, его следовало предъявлять должникам, делающим вид, что ничего не случилось. Аббат пролистал сводки, прикинул расстояния от Мадрида до Бордо, потом до Орлеана и Парижа. По всему выходило так, что Адриан должен появиться вот-вот, с минуты на минуту.

— Следить!.. Должен появиться ее жених. Берите обоих.

— А если она попытается переехать? — поинтересовался офицер.

Аббат хмыкнул. Вспугивать мадам Лавуазье не стоило. Ее квартира на де ла Мадлен пока оставалась лучшей приманкой для Адриана.

— Если попытается переехать, берите, но не на пороге квартиры Лавуазье, подальше… не на глазах.

Офицер кивнул и вышел. Аббат улыбнулся. Не так давно у него появились совсем новые мысли. Он уже понимал, что вовсе не проигрывает. Теперь важно внятно донести до совета то, что ему стало ясно. Так что можно было спокойно погрузиться в расписание завтрашнего праздника.

Верховное существо должно было простирать свое влияние не только над Парижем, но на местах с подготовкой было совсем плохо. Там банально не хватало ресурсов. В том же Труа продовольствия по расчетам хватало от силы на десять-одиннадцать суток, и взять провизию было пока просто неоткуда.

Понятно, что провинции выворачивались, как уж могли. Хороший пример подал город Со. Тамошний мэр понимал, что потуги на пышность в этой нищете будут смотреться жутковато. Поэтому он предписал жителям не вывешивать за окнами полотнища ткани, которых просто не было, не класть на подоконники подушки, расшитые цветными нитками, как при старом режиме. Недостаток лент и флагов вполне компенсировали огромные букеты полевых цветов, которые можно было вручать матерям. Лепестки роз или даже шиповника красиво летели под ноги старикам. Собственно, даже национальный флаг с тремя вертикальными полосами, принятый конвентом, можно составить из тех же совершенно бесплатных полевых цветов.

Даже там, где не было самого основного — естественной горы для размещения на ней местной власти, отечески приветствующей парад, можно было сделать конструкцию из переносных балок. Для ее украшения отлично подходили благородные побеги папоротника и можжевельника.

В конечном счете в центре всего праздника должны были оказаться новое Верховное существо и глава страны Робеспьер, фактически его первосвященник. Если бы все шло по плану, а векселя были бы пущены в дело, то восшествие Робеспьера сопровождалось бы колониальным изобилием. Все эти рога были бы вполне уместны. Но получилось немного иначе.

«Стар стал Охотник, — подумал Аббат. — Убирать пора».

Анжелика спала плохо, а проснулась рано, задолго до рассвета. Лежать на сдвинутых креслах оказалось утомительно, да и жарко было. Она покосилась на мадам Лавуазье, отвернувшуюся к стене и посапывающую, тихонько поднялась и глянула в окно. Вечером этот маленький сад, на который выходило единственное окно комнаты мадам Лавуазье, смотрелся просто сказочно. Он и сейчас, под луной, выглядел неплохо.

На той стороне садика возле куста роз стояли двое мужчин. Один показывал прямо на это окно, второй кивнул и присел за кустом. Первый огляделся по сторонам и двинулся прочь. Анжелика проводила его взглядом и вдруг ощутила, что в сердце у нее не страх, а злость.

«Что сделал бы Адриан?» — привычно подумала Анжелика и тихо рассмеялась.

То, что ей пришло в голову, для Адриана никак не годилось. Она тихонько нагнулась, подняла дорожную сумку, на ощупь нашарила несессер, достала нитки и выдернула самую большую иглу. Анжелика поразмыслила, выбрала платье и через полчаса была готова. Квартал уже начал просыпаться. Она разбудила мадам Лавуазье, поблагодарила, попрощалась и выскользнула за дверь.

Нужная ей семья — садовник и гувернантка — жила по соседству. Женщина должна была вот-вот родить, и тащить ее в июньскую жару на парад мужу не хотелось. Супруги вчера проговорили об этом весь вечер, но так ни к чему и не пришли. Попадать в черные списки было еще опаснее. Анжелика вдоль стенки подошла к нужной двери, набралась отваги и постучала.

— Слушаю вас, мадемуазель. — Садовник, открывший ей, явно насторожился.

— Я Жанетта, ваша новая соседка, — представилась Анжелика. — Живу у мадам Лавуазье.

— Вы из-за клумбы. — Садовник вздохнул. — Извините, но пришлось обрезать ее для парада. С коммуной не спорят.

Анжелика поморщилась и сделала капризные губки.

— При чем здесь клумба? Я на Робеспьера хочу посмотреть. Хоть одним глазком. А меня секция в списки не внесла!

Садовник хлопнул глазами, и дверь открылась шире. Из-за его плеча выглядывала супруга, измученная летней жарой даже сейчас, еще до восхода солнца.

— Мадам! — Анжелика умоляюще посмотрела на беременную женщину. — Позвольте мне пойти вместо вас! Я и живот уже сшила. Смотрите! — Она стремительно сунула под юбку свое рукоделие.

Садовник хихикнул и повернулся к жене.

— Ты видела такое? Ни стыда ни совести у этих кошек! Так и вешаются на Робеспьера!

Женщина приложила руку к груди, поморщилась и двинулась в глубь комнаты.

— Что хотите делайте, только меня не трогайте.

Ей было очень нехорошо.

От дома мадам Лавуазье до сада Тюильри было от силы две тысячи футов, шесть-семь минут пешком, но шли они туда добрых полчаса. Распорядители собирали будущих мамаш в одну колонну по всему пути. Понятно, что женщины мгновенно замечали подлог.

Анжелика делала заговорщические глаза и свирепым шипением объясняла, в чем дело:

— Робеспьер!.. Хоть глазком…

А мужчины — нет, не видели. Они жадно ощупывали глазами каждую стайку девиц с флагом, поясняющим, что данные особы воспитаны в строгости, отпускали сальные шутки в адрес фальшивых пастушек, ведущих баранов, кое-как отмытых, оставляющих за собой круглые катышки. Анжелику с огромным накладным животом мужчины просто не замечали.

В этой толпе ее видел только один человек — тот, который шел рядом.

— Меня зовут Жак, мадемуазель Жанетта, — едва не глотая слюни, представился садовник. — Знающие женщины называют меня Долгий Жак.

Анжелика улыбалась, делала непонимающие глаза, но, если честно, уже в Тюильри не знала, куда от него бежать.

— Тише, Жак, прошу вас, — не выдержала она. — Как-то вы не вовремя затеяли этот разговор. Непатриотично!..

Конвент собрался в амфитеатре. Под звуки марша взошло солнце. Синхронно с ним появился Робеспьер, весь в голубом, а Жак все лип и лип. Вот Робеспьер сказал что-то важное, ибо народ мгновенно затих, но Анжелика не услышала ни слова. Ее уши были забиты излияниями Долгого Жака.

Робеспьер поджег невысокую черно-багровую Гидру «атеизма» с надписью «Последняя надежда чужестранца». Лохмотья картона сгорали и отлетали. Показались миловидные черты Мудрости, новой покровительницы Франции. Эта статуя была спрятана внутри Гидры. Робеспьер взошел на свое место среди членов конвента — самое лучшее — и начал говорить вторую речь. А Жак все приставал и приставал!.. Тогда Анжелика не выдержала и с силой ударила каблуком по ноге садовника.

— Ах, ты!..

— Тише, муженек, — прошипела она. — А то тебя сейчас мигом агенты отсюда выволокут. Вон их сколько. Хочешь?

Садовник стих, а Анжелика вдруг поняла, что попала в точку. Вокруг колонны и впрямь сновали озабоченные люди. Они заглядывали в лицо девицам, постоянно сверялись с листком в руках. Более всего их интересовали девушки, хоть чем-то похожие на нее. Анжелика замерла.

Теперь говорил, а по сути, молился только Робеспьер:

— Сердце сущего, творец природы!.. Тебя оскорбляют мольбы рабов, деспотов и аристократов. Только защитники свободы могут доверчиво отдаться твоему отцовскому сердцу!

Анжелика осторожно огляделась и вдруг поняла, что судорожно прижимается к Жаку. Она опомнилась, отодвинулась, но легче ей не стало.

А Робеспьер почти рыдал:

— Наша кровь льется и всегда будет литься за дело человечества! Вот наша молитва, вот наши жертвы, вот культ, который мы тебе предлагаем!

Вдруг молитва кончилась. Робеспьер с товарищами стремительно встали в голову колонны. Люди, выстроенные по секциям, зашевелились, затопали ногами и двинулись вслед за предводителями, грохоча деревянными башмаками. Те люди, которые искали ее, попросту останавливали их и пропускали лишь ту шеренгу, которая уже была тщательно осмотрена.

— Жак! — Анжелика положила руку на живот и прижалась к плечу нового фальшивого мужа. — Прости меня, Жак! — Она повернула к нему лицо за миг до того, как их шеренгу остановили.

— Вот напрасно ты так со мной поступила, Жанетта, — серьезно пожурил ее Жак.

— Пошел! — скомандовали им.

Они шагали по улицам Парижа. Люди, которые не стали по разнарядке коммуны участниками этого мероприятия, выбежали на улицы. Они с удивлением и восторгом смотрели на колонну, растянувшуюся на весь город, кричали, подпевали и норовили встать в строй.

Через какое-то время беременные республиканки по-утиному, враскачку выбрались к Марсовому полю. Тут Анжелика поняла, что на нее кто-то смотрит.

«Не гляди туда! — приказала она себе. — Не поворачивайся!»

Но это было сильнее ее. Она стрельнула глазами вбок и увидела в толпе Адриана.

Когда Адриан увидел у Анжелики этот живот, его сердце зашлось.

«Шесть месяцев?!» — подумал он.

Бог мой! Она была так же прекрасна, как в тот день, когда Адриан увидел ее в первый раз.

Вдруг к ней подбежали двое мужчин, только что сверявшихся с листками бумаги в руках. Они грубо схватили ее под руки и потащили из колонны.

Адриан рванул из рук какого-то человека, проходившего мимо в колонне кузнецов, огромные щипцы и в несколько скачков оказался рядом.

— Получи!

Грубиян брызнул зубами в стороны и отлетел. Затем был второй. Потом — третий! За ним еще двое.

Колонна жниц и птичниц с визгами разлетелась в стороны. Он схватил свою Анжелику на руки и помчался прочь, перепрыгивая через корчащиеся тела и сшибая встречных патриотов.

Аббат сидел на Марсовом поле, чуть поодаль от депутатов конвента, принимающих парад, в гуще старцев и юношей. Солнце светило ему в спину, и это было правильно, потому что горожанам оно слепило глаза каждый раз, когда они пытались посмотреть в самый центр, на Робеспьера.

Этот истинный первосвященник новой религии в какой-то мере был еще и живой заменой Христу. В идеале, через три-четыре года он должен быть предан и убит. Лучше, если женщиной. Как и Марат, едва не вырвавший эту священную должность Иисуса у товарища по партии. Сам Аббат в какой-то мере ощущал себя Богом-Отцом, никому не видимым, но от этого не менее значимым.

Аббат глянул в сторону Робеспьера и поморщился. Мальчишка перенервничал, а потому в первой речи, перед сожжением картонной статуи Гидры атеизма, сказал не то, что надо. Ему следовало акцентировать внимание на том, что именно короли и священники сеют зерна атеизма в народе. Вечная революция, постоянно истребляющая зло, и есть главная, природная религия человека.

Теперь все выровнялось. Колоссальное театральное действо представляло собой саму жизнь. Дети были детьми, беременные — беременными, кузнецы — кузнецами, а пастушки — пастушками. Даже калеки получили свою роль. Они изображали совершенное несчастье, далее которого разве что смерть.

В какой-то мере это была обычная магия. Парад зеркально точно отражал жизнь. Поэтому Робеспьер, геометрическая вершина действа, был точным отображением вселенской власти. Он сливался с ней, был ее воплощением на земле.

Парад вошел в решающую фазу. Народ стали приводить к клятве вечной верности идее. Тут ряды вдруг смешались. Некто сломал строй в самом важном его звене, там, где шли беременные женщины, олицетворяющие бесконечное пополнение революции свежими силами. Этот субъект стремительно прорезал толпу по прямой линии. Так нож рассекает плоть. Аббат привстал и поджал губы.

Это был Адриан. На руках он держал Анжелику. Остановить их было некому.

Через полчаса Аббат уже знакомился со сводками. Агенты заметили отсутствие Анжелики, когда мадам Лавуазье зажгла подсвечник, и немедленно оцепили квартал. В это время люди уже шли в Тюильри. Агенты перетряхнули всех, в конце концов дознались, что Анжелику надо искать среди беременных, но колонна ушла довольно далеко, и они снова потеряли время. А потом случилось то, что видел Аббат. Теперь перед ним стояли двое: офицер, руководивший агентами, и Охотник.

— Что, не могли взять? Это было так трудно?

Офицер потупил взгляд, а Охотник сделал неопределенное движение бровями и сказал:

— Вы же видели, как он бежал.

Аббат разъярился, но кричать не стал.

— Что-то я не пойму, тебя это умилило?

— Я многое повидал. — Охотник не опустил глаз. — Но это было что-то особенное. Его не остановил бы никто.

Аббат на мгновение замер и все-таки сказал:

— Ты становишься старым.

Повисла мертвая тишина.

Аббат перевел взгляд на офицера и приказал:

— Если они не свяжутся с вдовой Лавуазье в пределах недели, отправить ее на гильотину. Достаньте мне их. Немедленно. Хоть из-под земли.

Анжелика так и не нашла времени объяснить, что не беременна. Им было не до того. Экипаж тронулся, потом они пересели в следующий. Адриан бегом пронес ее сквозь ворота дома, снятого им на окраине Парижа, и кинулся раздевать. Только тут все и всплыло.

— Что это? — Адриан потешно поднял брови, обнаружив стянутый нитками комок тряпья, некогда бывший платьем.

— Потом! — Анжелика отшвырнула накладной живот. — Иди ко мне!

Но это «потом» так и не наступило. Сперва они вместе погрузились в воду, прогретую июньским солнцем в огромной бочке, стоявшей во дворе. Потом мужчина и женщина вынесли из дома постель и бросили ее под яблонями в саду, обнесенном красной кирпичной стеной. Только ночью комары загнали их в комнату. У них находились дела поважнее, чем комок тряпья, валявшийся в углу.

Совершенно пьяные друг от дружки, они вытоптали всю траву в саду, помяли клумбы, перебили половину посуды, нетвердо держащейся на столе, и даже сломали стул.

Лишь когда все запасы хлеба, ветчины и вина кончились и Адриан собрался выйти из дома, она как очнулась.

— Мы ведь никогда больше не расстанемся?

Он помрачнел.

— Только один раз, Анжелика. Я обещал. Это будет не скоро, и я уеду ненадолго, но иначе не могу.

Ее сердце словно пронзила заноза, длинная и остистая. Время полетело еще быстрее. Может, потому, что каждый их день мог оказаться последним.

Терезия напряженно ждала, но ее вчерашний пламенный любовник не сделал для освобождения любимой женщины ровным счетом ничего. Он навестил ее один раз, пока она сидела в ла Форс. Но Терезию тут же перевели сюда, а здесь можно было объясниться лишь записками. Их становилось все меньше, а новости, поступавшие снаружи, были все жутче.

— Они его делают Богом! — с вытаращенными глазами рассказывала о Робеспьере женщина, посаженная к ним в камеру. — Уже появилась Богоматерь! И она не одна! Уже десятки женщин объявили себя матерями непорочно зачатого Робеспьера! Это просто сумасшествие!

Но Терезия видела, что никакого сумасшествия нет, все просчитано. В первой речи на празднике Верховного существа вождь пообещал уже завтра развязать кровавую борьбу с тиранией и деспотизмом. Уже через день эти слова обернулись новым законом о подозрительных. Охранник принес им свежую газету, и женщины замерли.

Последняя, шестнадцатая статья гласила: «Защитниками невинно оклеветанных патриотов закон считает присяжных патриотов; заговорщикам же защитников не полагается».

Они долго все вчетвером пытались понять, во что якобинцы превратили законность, но так и не смогли. Как ни крути, а в лицо им смотрело абсолютное зло. 23 июня, в день рождения Жозефины, комиссар, пришедший специально для этого, сообщил, что ее муж Александр Богарне только что гильотинирован.

Зло не просто царило. Оно куражилось.

Франсиско Кабаррюс уже не строил иллюзий, а потому двинулся напролом. Он разослал письма всем, о ком хоть что-то знал, и 2 июля 1793 года в Ингольштадте, в зале, арендованном неподалеку от университета, собрались те, кто не струсил.

Сеньор Франсиско поднялся и заявил:

— Господа, внешнеторговый баланс Франции вам в общем известен, однако я взял на себя смелость огласить его полную версию. Если кто-то еще не видел новых цифр, а потому в чем-то сомневается, прошу обращаться к мсье Адриану Матье. Он лично погасил эти долги. Не так ли, мсье Матье?

Адриан встал, решительно кивнул и сказал:

— Да, я свидетельствую: все векселя погашены.

Коммерсанты зашелестели бумагами.

Кабаррюс видел, что вопросов пока не будет, и продолжил:

— Девятнадцатого июня, как вам известно, республика вбросила в оборот еще миллиард и двести пятьдесят миллионов бумажных ливров. Но доходы нынешнего года распределены еще в прошлом, а потому сюрпризов не будет. Франция — абсолютный банкрот.

Кабаррюс оглядел коммерсантов, сосредоточенно всматривающихся в цифры, и сел, однако реплики пошли почти сразу:

— У меня дочь в тюрьме ла Форс.

— А у меня обе племянницы в Карме.

— А семья моего кузена в монастыре кармелиток.

— В Сен-Лазар…

Сеньор Франсиско поднялся.

— Моя дочь Терезия в том же положении. Ее не спасла даже всем вам известная постыдная связь с комиссаром Тальеном. Делайте выводы. Можно ли с ними договориться?

Буржуа помрачнели. Брать на себя ответственность за судьбы арестованных заложников — это было решение не из легких.

— Я никого не тороплю и не пытаюсь принудить. — Кабаррюс покачал головой. — Напротив, давайте детально рассмотрим все — я подчеркиваю, все! — пути к примирению с режимом Робеспьера. Должна же быть граница у его аппетитов.

Повисла тишина. До этих пор никто никаких границ у якобинских притязаний не видел. Напротив, многое говорило о том, что их попросту нет. Тем персонам, которые стояли за Робеспьером, мир нужен был целиком, весь, без изъятий.

Аббат получил известие о совещании коммерсантов в Ингольштадте лишь на четвертый день. Совет не сразу сумел опомниться от такой наглости торгашей и около суток тянул с извещением.

«Купчишки бросили мне вызов?» — подумал Аббат, стиснул зубы и подошел к окну.

Отсюда остров Сите был виден как на ладони. Именно здесь тридцать лет назад казнили его друзей, одного за другим, почти без ссылок на законность.

Ему стало душно, он толкнул окно, но рама не поддалась. Тогда Аббат без размаха двинул широкой ладонью в центр переплета. Рама вылетела, и стекла вместе с обломками с хрустом ухнули вниз, на каменный тротуар.

«Значит, вызов!»

Ветер ворвался в кабинет и зашелестел бумагами. Звук был точно таким же, как тогда, тридцать лет назад, когда судебные приставы Людовика пришли описывать имущество ордена, уничтоженного решением парламента.

Ветер дунул в мокрое лицо. Аббат порывисто вдохнул и вытер глаза рукавом.

«Вызов!»

Именно орден осваивал заморские земли и крестил аборигенов. Он разводил сахарный тростник и отлаживал подвоз рабов. Орденские алхимики изобрели способ извлечения спирта, тогда еще просто «живой воды». Именно они, его братья, запустили титаническую торговлю ромом, рабами и сахаром, приносившую почти две тысячи процентов чистой прибыли.

Аббат закрыл лицо руками. Денег было так много, росли они так быстро, что в считаные годы Франция стала абсолютным лидером во всем. В такой ситуации европейским странам понадобились иные короли — не те, которые превращают свой двор в гарем, а рыцарей — в холуев. Короли поняли, что стали уже не нужны, и нанесли удар первыми: в Португалии, во Франции — везде.

Аббат отнял руки от лица, вздохнул и присел на подоконник. Королевские приставы смогли конфисковать какие-то жалкие кусочки. Орден умел оборонять свои интересы. Главные деньги были мгновенно уведены из-под контроля и вложены в самые перспективные компании — разумеется, анонимно. Теперь, спустя тридцать лет, эти бумаги стоили не просто много. Они стали неотъемлемой частью самых крупных корпораций мира. Ну а Людовику, королю Швеции Густаву и еще кое-кому орденом был вынесен смертный приговор, на тот момент заочный.

Аббат слез с подоконника и устало опустился в кресло. Правосудие, конечно, свершилось, но боль уже тридцать лет жила в его сердце. Он создавал агентурные сети в недрах масонских лож и помнил. Аббат пригибал к колену Ротшильда, заставлял это нищее ничтожество делать то, что ему говорят, и помнил. Он выискивал самых талантливых ребят, отправлял их учиться в Ингольштадт и все равно помнил. Даже сейчас, когда Аббат достиг во Франции всего, боль еще жила.

Он вздохнул, хлопнул в ладоши, и в дверях возник секретарь.

— Пусть начинают казни, — сухо распорядился Аббат. — Постепенно, демонстративно, от тюрьмы к тюрьме.

Марию-Анну Лавуазье арестовали на шестой день после того, как Анжелика исчезла. Она очень надеялась, что девочке удастся избежать этой мясорубки, которая работала все быстрее и быстрее.

Слово «амальгама» стало главным судейским термином. Так называлась манера объединять любые дела в одно и приговаривать всех сразу — оптом. Главное обвинение на сегодня было таковым: заговор с целью поднять в тюрьмах восстание и открыть ворота Франции королям и священникам, основным поборникам тирании и деспотизма.

Не было никакого секрета в том, что расправа хорошо продумывалась и готовилась давно. Еще в марте в провинциях закрыли все революционные трибуналы. Арестованных перевели в Париж. Теперь достаточно было одной подписи, чтобы в течение нескольких дней ликвидировать всех. Видимо, 7 июля 1794 года такая подпись была поставлена.

Началось все с дела Люсиль Демулен. Эта нежная женщина задумала, видите ли, разорвать железные двери камеры, встать во главе армии арестантов, а главное, арестанток, и вцепиться зубами в глотку беспомощной республике.

Доносы поставили на поток. Штатных осведомителей переводили из тюрьмы в тюрьму и из камеры в камеру, чтоб они запомнили хотя бы имена и лица будущих заговорщиков. Гильотины работали безостановочно, по всему Парижу.

Мария-Анна могла только ждать и молиться. Правосудие уже раскрыло целую серию заговоров: в Сен-Лазаре, в монастыре кармелиток, в Бисетре. Оно снова возвращалось в тюрьмы, казалось бы, уже очищенные от заговорщиков, прихотливо и своенравно. Опять летели головы — уже у тех, кто надеялся, что его пронесло.

А потом Мария-Анна от кого-то услышала, что Пьер Самюэль тоже арестован, и сердце женщины едва не остановилось. Сын Элевтер, последнее, что у нее было, оставался в этом жутком мире совершенно один.

С того дня, как Адриан уехал, Анжелика потеряла покой. Ей не спалось, не елось, за каждым кустом сада, огороженного высоким кирпичным забором, мерещились фигуры — такие же, какие она увидела ночью возле дома мадам Лавуазье. Она боялась оставаться здесь одна и еще больше страшилась куда-то выходить.

Уже через три дня Анжелика перетащила постель на чердак, перенесла туда все свои запасы. Потом она заставила себя спуститься и разложила вещи так, чтобы казалось, что она в спешке собралась и бежала. Анжелика вернулась на чердак и принялась ждать. Через сутки, вечером дверь заскрежетала.

Внутри обмерло, и Анжелика подобралась к слуховому окну. Дом и сад тщательно, шаг за шагом осматривали двое — такие же, как те, которые стояли за кустом в садике мадам Лавуазье. Ее жутко затрясло.

— Ушла, — зло сказал один.

«Господи, спаси и сохрани!»

Мужчины покинули дом, но она уже видела главное. Они ее нашли. Несмотря на все меры предосторожности, предпринятые Адрианом! Еще через несколько часов, уже на рассвете, в сад вошел еще один человек — высокий, жилистый и очень внимательный. Все то время, пока он ходил по дому и саду, она чувствовала себя так же, как тогда — с отсеченными волосами и оторванным воротником.

Лишь к обеду, когда июльское солнце раскалило крышу до состояния сковородки, Анжелика заставила тело слушаться, спустилась вниз, забралась на крышу сарая и перемахнула в соседний двор. Она пробралась мимо белья, сохнущего на веревках, миновала будку, в которой изнывала от жары собака, даже не посмотревшая на нее, и через мгновение была на соседней улице.

«Господи, пронеси!»

У нее не было ни особенного выбора, ни ясной цели. Просто весь опыт говорил: там, где ты уже была, ничего хорошего тебя не ждет. Анжелика села в экипаж и приказала ехать на бульвар де ла Мадлен. Но вскоре она велела извозчику остановиться, расплатилась и юркнула в ближайший переулок. Уже через полсотни шагов у нее снова появилось то же самое ощущение отсеченных волос и оторванного воротника.

Еле удерживая себя от того, чтобы побежать, она резко свернула, прошла еще каким-то переулком, еще раз повернула и уперлась взглядом точно в дверь жандармерии. Прежнее жуткое чувство не появлялось. Анжелика мгновение постояла и решительно вошла.

— День добрый, гражданин офицер, — сказала она молодому жандарму. — Я недовольна тем, как вы работаете на республику.

Мужчина опешил, и тогда она шагнула вперед и залепила ему несильную пощечину. Ей сейчас было важно одно: не попасть под статью четвертую секции первой отдела первого второй части уголовного кодекса. Со всем остальным Адриан справится.

«Если он меня вообще здесь найдет».

Охотник потерял Анжелику Беро из виду, когда менее всего этого ждал. Девчонка буквально растворилась! Прямо посреди Парижа.

«Неужели я и впрямь старею?» — удивился он.

Охотник представил себе схему этого места, мысленно прочертил ее маршрут и непонимающе поднял брови. Он совершенно точно не совершил ошибки, вышел на опережение ровно там, где надо, и точно в нужный момент! Однако Анжелики Беро на этой улице не было.

Охотник предположил, что она побежала, добавил расстояния и обошел каждую лавочку, до которой девчонка могла дойти. Пусто. Он вернулся и прошел по ее маршруту ровно столько, сколько нужно, и увидел то, на что поначалу не обратил внимания.

Охотник рассмеялся, вошел, поговорил с красным от возмущения жандармом. Уже спустя минуту перед ним распахнули тяжелую деревянную дверь, стянутую в двух местах железными полосами. Анжелика Беро спиной вжималась в угол камеры и смотрела на него глазами затравленной дичи.

Когда стало известно, что в тюрьме Карм тоже раскрыт заговор, Жозефина, всегда разумная и сдержанная, не выдержала. Арестанткам пришлось приводить ее в чувство.

— Тише, все будет хорошо. — Женщины заливали ей в рот холодную воду, а жемчужные зубки стучали о стакан.

Через день во дворе раздался чавкающий звук гильотины. Женщин по одной стали вызывать на допросы. Вскоре первую крупную партию воющих заговорщиц потащили этажом ниже — отсекать волосы и отрывать воротники.

Терезия встала, на подгибающихся ногах подошла к двери и замолотила кулаком.

— Эмиль! Где тебя черти носят, Эмиль?!

По коридору затопали, и в окошке появилось пухлое лицо охранника.

Терезия сунула ему крупную купюру, извлеченную из лифа.

— Дай-ка мне лист бумаги. Только скажи, чтоб записку сразу отнесли. Где бы он ни был!

— Комиссару Тальену? — поинтересовался Эмиль.

— А кому еще?! — разозлилась Терезия.

Эмиль ощерился остатками зубов, сбегал за бумагой и пером.

Терезия немного подумала и размашисто написала:

«Я умираю оттого, что принадлежу трусу».

Когда Адриан вернулся из Ингольштадта, дом был пуст, а на земле в саду виднелись отпечатки мужской обуви разных размеров. Он сделал все, чтобы извести эту тварь, но она, уже погибая, извернулась и укусила.

Адриан двинулся по Парижу, накупил газет и начал искать названия и адреса тюрем. Их оказалось больше, чем он думал, и везде прямо сейчас шло массовое уничтожение заключенных. Новенький термин «амальгама» позволял соединять самые разные дела, махом отправлять на гильотину всех.

«Анжелика, где ты?»

Видит бог, он нашел бы способ вытащить любимую, если бы имел хоть какое-то представление о том, где ее держат. Перебирать все тюрьмы одну за другой было просто нереально.

Адриан хорошо понимал, что в списке на уничтожение он сам должен стоять под номером один. Его арестовал бы первый же агент якобинцев, а в тюрьмах их невпроворот.

Ситуация была тем более нестерпимой, что он видел: парижане изменились. После того как Робеспьер указал на существование заговора против республики внутри конвента, каждому санкюлоту стало ясно, что это не просто новый король, а сама смерть, воплощенное зло.

Запах ужаса буквально висел в воздухе. В тюрьмах не прекращались казни. Продлись так еще немного, и в стране просто никого не останется. Только вождь и его народ, судорожно рукоплещущий, живущий под круглосуточной угрозой гильотины.

Да, Франсиско Кабаррюс и те люди, которые его поддержали, намеревались предпринять какие-то шаги, но когда они будут сделаны? Адриан присел на лавочку в парке, еще раз пересмотрел газеты. Все сходилось на том, что эта шаткая конструкция держится на одном-единственном символе, на том негодяе, обожествленное имя которого мелькало на каждой странице всех газет.

Был только один способ вернуть Анжелику и остановить этот кошмар.

Комиссар Жан-Ламбер Тальен получил записку Терезии вечером, когда пришел домой. Он достал бутылку вина, поставил ее на стол перед собой, сел и уставился на крупные буквы.

«Я умираю оттого, что принадлежу трусу».

Тальену было двадцать семь лет, и в его жизни хватало женщин. Он видел смерть, знал страх. Ему нечего было сказать Терезии.

Утром он поднялся со стула, сунул так и непочатую бутылку в шкаф, помылся, сменил белье, тщательно оделся, туго перетянул пояс, примерил, как ляжет небольшой кинжал, и чуть ослабил пояс. Тальен поиграл мышцами, убеждаясь в том, что они сработают так, как надо.

Инициативу следовало перехватить сразу, с самого начала заседания. Вариантов было два: Робеспьер вне закона или же мертв.

Аббат получил известие о том, что совет полным составом выехал в Париж и вот-вот будет на месте, утром 27 июля 1794 года. Это было несвоевременно. Сегодня в конвенте кое-что решалось, но игнорировать визит Аббат не мог. Совет выехал по его душу.

— Спасибо, Модест, — сказал он секретарю.

Тот замер с раскрытым ртом. Он даже не был уверен в том, что хозяин помнит его имя.

— Можешь идти, — отпустил его Аббат, сел за стол и энергично размял кисти.

Отчет, с которым ему предстояло выступить перед советом, обязан был излучать уверенность и спокойствие. У Франции не было иного пути, кроме того, который он собирался прямо сейчас ей предначертать.

Первым делом Адриан раздобыл форму жандарма. Это позволяло ему находиться неподалеку от здания конвента, единственного места, где Робеспьер обязан был появляться каждый день. Адриан не знал, где это существо залегает на ночь, и подозревал, что интересоваться этим небезопасно.

Сложнее было с оружием, но Париж большой город. Денег на пистолет у него хватило.

Еще вчера он исследовал все дороги, ведущие к конвенту, и теперь ясно представлял, что сделает, но едва показался кортеж, Адриан мгновенно ретировался. Робеспьер, и прежде не выходивший из дому без охраны, теперь стал попросту недоступен. Экипаж окружали каанжеликасты, а во всех переулках мелькали люди с уже знакомыми Адриану приметами агентов.

«Господи! — Он поднял взгляд к небу. — Мне нужен только один выстрел! Один!»

Бог не одобрял убийства, но гильотины в тюрьмах работали без остановки. Один из ударов ножа, испачканного кровью, с прилипшими человеческими волосами, предназначался Анжелике.

Тальена стали останавливать уже на подходе к конвенту.

— Надо что-то делать. — Гупийо де Монтегю тревожно заглянул ему в глаза. — Или этот бесноватый Максимилиан всех нас под нож пустит.

— Да, — согласился Тальен.

— Слушай, Жан-Ламбер, а к тебе еще не подходили? — не унимался товарищ.

— Кто? — насторожился Тальен.

— Я слышал, люди Кабаррюса ведут в Париже переговоры, — неуверенно сообщил де Монтегю.

Тальен пожал плечами. Купцы могли вести свои переговоры сколько угодно, а Терезия в опасности уже сейчас. Но едва они прибыли в конвент, им стало ясно, что слухи небеспочвенны. Жан Антуан Луи, обязанный председательствовать, не явился на заседание, а у него нюх на жареное был исключительный.

Поняли это и люди Робеспьера. На трибуну немедленно взгромоздился Сен-Жюст и завел пространную речь о врагах Отечества. Тальен понял: пора.

— Трусливые инсинуации! — с места выкрикнул он.

Сен-Жюст опешил. До этих пор никто не перечил всемогущему комитету.

— Республика в самом жалком состоянии! — заявил Тальен, встав. — Не пора ли сорвать завесу лжи, граждане?

Присутствующие загудели, а депутат, назначенный вести заседание, явно растерялся.

— Правильно Тальен говорит. — К трибуне решительно двинулся Бийо-Варенн. — Робеспьер сегодня — главный ретроград!..

— Сядьте! — Председатель испугался. — Если Тальену есть что сказать, пусть говорит!

Тальен вскочил, но к трибуне двинулся и Робеспьер.

Ну уж нет!

В несколько прыжков Тальен достиг трибуны, столкнулся с Робеспьером плечами и, не мешкая, потянул из-за пояса кинжал. Вождь опустил глаза, увидел оружие и замер.

«Ну же! — мысленно подбодрил его Тальен. — Рискни, вождь!»

Депутаты замерли.

— Пошел вон, — вполголоса приказал ему Тальен и развернулся лицом к залу.

Депутаты сидели, раскрыв рты. Робеспьер, почти обожествленный, пытался сохранить остатки достоинства. Он подал председателю знак, мол, я следующий, и двинулся на свое место.

— Да, я предложил сорвать завесу, — подтвердил Тальен. — Потому что заговор, о котором кричат якобинцы, действительно есть. Нам подсунули нового Кромвеля. — Он ткнул рукой в Робеспьера. — Выбор у меня невелик: или вы законно вынесете ему обвинительный вердикт, или я спущусь и просто его зарежу. — Он демонстративно вытащил кинжал, подбросил его, перехватил, и депутаты обмерли.

«Ну же, мужчины!» — взглядом подбодрил их Тальен.

Зал молчал.

Едва Тальен приготовился идти, чтобы сделать то, что обещал даже не им, а себе, некоторые депутаты взорвались криками:

— Долой тирана!

— За решетку его!

Тальен оглядел зал и понял, что проигрывает. Добиться немедленного ареста Робеспьера не получится. Соотношение сил было неблагоприятным.

Аббат спустился, чтобы поприветствовать прибывших членов совета, но они старались не смотреть на него. Он последним вошел в небольшой зал заседаний и понял, что его приговорили. Неподалеку от единственного пустого кресла, предназначенного для жертвы, сидел Охотник, приглашенный сюда неизвестно кем.

— А ты что здесь делаешь? Задание выполнил?

Охотник сдержанно кивнул.

— Девчонка у меня. Это наживка. Жду жениха.

— Ну так иди и жди!

Его тронули за плечо. Это был Спартак.

— Пусть будет. Не отвлекайся.

— Ох, торопитесь вы, — посетовал Аббат, прошел и сел.

— Что с векселями? — тут же сварливо поинтересовался Сулла.

— А дело уже не в них. — Аббат положил руки на стол и пристально посмотрел Сулле в глаза. — Проблема в том, что вы сдались.

— Можно поставить вопрос и по-другому, — подал голос Спартак. — На сколько дней у тебя ресурсов?

Аббат ободряюще кивнул.

— Хороший вопрос. Но давайте сэкономим время. Я сам укажу на главные моменты.

Члены совета переглянулись и закачали головами. Аббат определенно возомнил о себе не по чину. Но так и впрямь было быстрее.

— У нас два провала, — сразу перешел к делу Аббат. — Мы утратили колонии, поэтому нам нечем торговать, и воюем со всей Европой, поэтому нам не с кем торговать.

Члены совета недовольно заворчали, но возразить было сложно. Аббат и впрямь сказал основное.

Он поднял руку, привлекая внимание, и продолжил:

— Но представьте, что колонии у нас есть, а Европа уже под нами. Что дальше?

Члены совета начали злиться. По этому вопросу ясности не было с самого начала. Захват Европы еще не давал ресурсов, достаточных для того, чтобы подчинить оставшийся мир — Индию, обе Америки, Австралию, Персию, Египет. Нужна была долгая пауза и тщательная военная подготовка.

— Это не твоя задача, — напомнил Аякс. — Ты бы за Францию ответил.

— Подожди, — оборвал его Спартак, повернулся к Аббату и спросил: — Что ты предлагаешь?

— Нам пора остановиться, — серьезно произнес Аббат. — Вернуть Европе все, что они затребуют, заключить со всеми вечный мир и закрыть страну — целиком.

Члены совета непонимающе переглянулись.

Аббат повернулся к Спартаку.

— Ты спрашивал, на сколько дней у меня ресурсов?

— Ну…

— Теперь я могу продержаться сколько угодно, — твердо заверил Аббат. — Хоть десять лет, хоть двадцать.

Диомед неуверенно хихикнул, за ним начали смеяться и остальные.

— Без денег?

— Без колоний?!

— Без нормальной торговли?!

Аббат кивнул, ткнул пальцем в Вейсгаупта и заявил:

— Спартак сам подсчитал, что срок жизни Франции без колоний — полтора месяца. А я держусь уже без малого год.

Члены совета притихли. Этого феномена никто объяснить не мог.

Аббат с улыбкой оглядел членов совета и продолжил:

— Оказалось, что французы прекрасно обходятся без кофе и сахара, без крашеных британских тканей и алжирских апельсинов. Более того, они уже привыкли к твердым ценам и маленьким, но гарантированным зарплатам!

Члены совета не перебивали его.

— Оказалось, что Франция не умрет без бархата и ванили, даже без индийской селитры и опия! — проговорил Аббат. — Мы делаем пушек больше всех стран мира, вместе взятых! У нас теперь лучшая и самая большая армия в мире! — Он оглядел членов совета, напряженно слушающих его, и тихо, но внятно произнес: — Мне мешают лишь купцы, особенно контрабандная торговля. Потому что ассигнаты утекают за рубеж. Стоит закрыть границы, и нас не взять ничем.

В зале повисла мертвая тишина. Такого поворота не держал в голове никто.

— Нам не нужны колонии и внешняя торговля. Требуется больше пушек, пороха и зерна. Десять лет подготовки, и нас не остановит никто.

— Бред! — не согласился Сулла. — Что можно сделать без денег?

Аббат рассмеялся и спросил:

— Это купцы тебя убедили, Сулла? Если корабль не везет шелк и пряности, так это уже и не корабль?.. Но я-то не торгаш. Мне корабль нужен для другого: установить на нем пушки и диктовать условия.

Аббат видел, что члены совета его понимают, но им было страшно.

— Мы казнили короля. — Он стукнул кулаком по столу. — Мы лишили прав аристократию, уничтожили церковь и почти подчинили конвент. Еще два дня, и все, кто тявкал, будут осуждены. Эта страна станет моей. Вашей. До конца.

Члены совета молчали как-то нехорошо.

— Нам просто не с кем уже считаться во Франции! — почти выкрикнул Аббат. — У нас даже не контрольный пакет, а все сто процентов акций!

Спартак хмыкнул и вдруг поддержал его:

— Он прав. У нас все сто процентов. Нам не нужно торговать сахаром, чтобы лить пушки. Десять лет подготовки, и Европа станет нашей.

Тогда поднял голову Магомет, молчавший все это время, и спросил:

— Сколько тебе нужно времени, чтобы конвент уже никогда не преподнес нам сюрпризов?

— Два дня, — ответил Аббат. — Дайте мне их, и Робеспьер останется единственным, а он, сами знаете, ручной.

Тальен все-таки попытался провести решение о низложении Робеспьера, но сразу увидел, что голосов не наберет. Тогда он отступил, поставил вопрос об аресте Дюма и не прогадал. Депутаты яро ненавидели главу трибунала.

Но едва решение приняли, встал вопрос и об аресте его подпевалы, командира парижской национальной гвардии Анрио. Когда этот субъект был поставлен вне закона, пришел черед Робеспьера. Без поддержки парижской гвардии положение вождя стало шатким.

Тальен нагнетал напряжение быстро и аккуратно. Едва Робеспьер пытался что-то сказать, его тут же заглушали криками те депутаты, которых он в последней своей речи объявил заговорщиками. Они были в меньшинстве, но на гильотину не желали.

Тальен посмотрел на Робеспьера, сжавшегося, как больной хорек, оценил накал страстей и рискнул.

— Предлагаю передать депутата Максимилиана Робеспьера, тирана и деспота, суду и вынести постановление о его немедленном аресте.

Депутаты загудели, стали перекрикиваться. Кто-кто развязал драку, но голоса уже начали считать. Впервые за последние полгода сторонники вождя оказались в меньшинстве. Тальен подал знак жандармам, дождался, когда Робеспьера возьмут за руки, и двинулся впереди, потрясая протоколом.

— Решением конвента депутат Робеспьер арестован! Посторонитесь!

Телохранители вождя впервые не могли ничего сделать.

После поддержки Спартака и Магомета предложение Аббата стали рассматривать всерьез. Совет быстро разделился на две равные группы: тех, кто мерил успех деньгами, точнее, возможностью вернуть все, что уже вложено во французский проект, и тех, кто смотрел чуть дальше.

— Ты хочешь сделать из Франции монастырь! — кричал Сулла. — Нет, хуже, плантацию для черных!

— А чем плох монастырь? — язвительно возражал Спартак. — Полным самообеспечением? А хорошая плантация вообще автономна, лишь бы черные плодились.

Все понимали, что после поражения восстаний в Польше и Венгрии приостанавливать проект все равно придется. Вариантов было всего два: идти с купцами Европы на компромисс или закрывать страну.

В самый разгар споров Аббату и принесли эту записку. Он вскрыл конверт и поморщился. Агент сообщал, что депутаты только что вынесли постановление об аресте Робеспьера.

Аббат схватил перо и стремительно набросал приказ:

«Робеспьера отбить! Поднять санкюлотов всех секций коммуны! Парижскую гвардию — в ружье!»

Он знал, что речь Робеспьера о заговоре в конвенте вызовет у депутатов неприятие, но мятежа не ждал.

«Не иначе, Кабаррюс поработал», — подумал он.

Число голосов против Робеспьера не должно было перевалить за половину, однако так уж вышло. Это тревожило Аббата, но расклада поменять не могло. Просто на замирение конвента вместо двух дней придется потратить четыре.

Выбирая место для покушения, Адриан обошел все три улочки, прилегающие к зданию конвента, но так и не нашел ничего подходящего. В этот момент жандармы и вывели на улицу вождя.

Робеспьера тащили под руки. Мужчина, идущий впереди, тыкал в лицо его телохранителям какой-то бумагой, и те отступали.

Арестован?!

Спустя пару минут это стало совершенно очевидно. Глаза у Робеспьера были дикие и затравленные. Адриан стремительно перебрал варианты и понял, что на месте вождя, обладающего такими ресурсами, он сам отыскал бы способ выбраться на волю максимум через час.

Адриан решительно двинулся прочь, купил по пути якобинскую газету и проглядел ее. Он остановился, подумал, снова полистал газету и пришел к выводу, что переворот, начатый якобинцами, просто обязан завершиться успехом. Слишком уж большие деньги во все это вложены.

«Значит, из тюрьмы его вытащат, если он вообще туда доедет. Якобинцы снова поднимут коммуну!» — решил молодой человек.

Именно столичные секции формировали батальоны гвардии из санкюлотов, целиком подчиненных якобинцам. Если Робеспьер и появится где-то после освобождения, так это в парижской ратуше, главном гнезде пламенных революционеров. Только там он действительно будет в безопасности.

«Лишь бы успеть!» — подумал Адриан и побежал.

Затем он остановил экипаж, прибыл к ратуше, увидел, что здесь еще ничего не знают, и двинулся напролом.

— Гражданин, — обратился молодой человек к чиновнику, стоящему на входе. — Какой секцией руководит Адриан Матье?

Тот удивился.

— Нет в руководстве никакого Матье.

— Может, он заместитель? — предположил Адриан.

К ним подошли еще двое. Завязался разговор, но Адриан упорно строил из себя полного тупицу. Когда чиновники уже начали терять терпение, его сердце стукнуло и замерло. К ратуше в окружении плотного кольца единомышленников быстро шел Робеспьер. Сзади и по бокам следовали жандармы, вяло пытавшиеся исполнить приказ и переправить в тюрьму вождя, отбитого якобинцами.

— Это еще что? — поразился кто-то.

Адриан с колотящимся сердцем сделал шаг назад и прижался спиной к дверям. Мимо него бегали люди, иногда толкали плечами, но он не сдвигался ни на шаг. Каким бы плотным ни было окружение вождя, а здесь, в дверях, его сможет прикрывать только один человек.

— Прочь! — заорали на него. — В сторону, тебе сказали!

Адриан вытаращил глаза и с тупой преданностью уставился на верховного бога Франции.

«Десять шагов, девять, восемь, семь».

В него вцепились крепкие руки агентов.

— Иду-иду, — примирительно проговорил Адриан.

Оставалось четыре шага.

Он рывком освободил руки, выхватил из-за пазухи пистолет и выстрелил в лицо вождю, уже поравнявшемуся с ним.

Крепче всего сцепились Сулла и Спартак. Один хотел вернуть вложенное, а второй просто и внятно доказывал, что закрытая страна — идеальный вариант. Спартак умел признавать ошибки и делать верные выводы.

— Да пойми же! Когда мы принимали эту схему, у нас не было реального опыта, — заявил он. — Никто не знал, что это возможно! Потому что все у нас впервые.

Члены совета, вполуха слушавшие эту перепалку, говорили о том же:

— Кто знал, что нам удастся подмять масонов? Но ведь сделали!

— Идея казнить Людовика казалась бредом! А что в результате?

— А главное, он и впрямь уже держится почти год! И пушки льет, и порох делает!

Главным соблазном была система твердых цен, уже отлаженная Аббатом. Он показал раскладки, и выходило так, что ему подчинены все рынки. Это решало массу проблем с ассигнатами. Экономика становилась управляемой!

А потом появился секретарь. Аббат принял очередную записку и замер. Такую новость он утаить не мог.

— Что там? — Спартак понял, что дело важное.

— В Робеспьера стреляли.

Все мгновенно повернулись к нему.

— Жив?

Аббат стиснул зубы.

— Жив, — через силу процедил он. — Но челюсть раздроблена.

В зале повисла тишина. Раздробленная челюсть вмиг сделала Робеспьера непригодным к политике. Так жеребец после кастрации становится непригодным к воспроизведению.

— Это все, что нам надо знать? — поинтересовался Магомет.

— Есть еще кое-что, — нехотя признал Аббат. — Робеспьер обвинен конвентом в заговоре.

— Ну что ж, вот все и решилось, — удовлетворенно констатировал Сулла.

Никто не возразил. Все понимали, что произошло. Депутаты конвента стали неуправляемы, словно стадо баранов, увидевшее волка.

— Кто председательствует? — сухо спросил Магомет.

— Тальен.

— Он твой?

— Нет.

В зале опять воцарилось молчание. Случившийся переворот был юридически легитимен. Страна, тщательно подготовленная к употреблению, в самый последний момент перешла в случайные руки.

— Это Кабаррюс, — печально проговорил Магомет. — Его деньги работают.

Но все понимали, что дело не в этом. Депутаты учились быстро. Гильотина очень этому способствовала. Загнать их в ту же ловушку второй раз было почти невозможно. Значит, еще одного Робеспьера не будет.

— Я бы сказал, что нам придется идти на компромисс с теми личностями, которые стоят за Кабаррюсом, — подытожил Магомет.

— Не делайте этого, — заявил Аббат. — Конвент превосходно отфильтрован. У вас не будет с ним проблем. Депутаты сами закроют страну. Они все робеспьеры, кто больше, кто меньше, все эти бараны из одного стада. Из вашего.

Магомет повернулся к Иисусу, тринадцатому, не ассоциированному члену совета.

— А вы что скажете?

Иисус сокрушенно покачал головой.

— Мне искренне жаль, но наш друг проиграл. Нет, все очень убедительно! Система единых государственных цен меня просто потрясла! Но вот эта челюсть!.. — Он поморщился. — Думаю, пора голосовать.

Аббат разъярился.

— Да что ж вы все такие трусливые?! Вы же все равно к этому придете! Не через двадцать лет, так через пятьдесят! Вот она, страна, у вас на блюдечке! Закройте ее и делайте с ней что хотите! Только не отступайте!

Но руки уже были подняты. Соотношение с перевесом в два голоса было против Аббата. К его шее что-то прикоснулось. Он провел рукой и нащупал шелковый шнур.

— Спокойно, — сказал Охотник из-за его спины. — Я все сделаю быстро.

— Я знаю, — с досадой отозвался Аббат и щелкнул пальцами, привлекая к себе внимание. — Говорю вам, вы к этому все равно придете.

Он вздохнул и заставил тело расслабиться.

Адриана сбили с ног, мгновенно стянули руки за спиной, подняли, понесли. Он быстро посмотрел на Робеспьера и увидел ужас, стоявший в его глазах. Вождя тоже подняли и несли в противоположную сторону. Вся нижняя часть его лица представляла собой кровавое месиво. Тогда Адриан заплакал от счастья.

— Анжелика!..

В стране, где гильотины включались только по приказу Робеспьера, ее шансы выжить возрастали неимоверно.

Его тряхнули, уронили, попытались поднять. По звону сабель Адриан понял, что в дело включились жандармы. Было похоже, что его отбивали у агентов.

Адриана снова подняли, понесли, вдруг поставили на ноги и принялись шарить по карманам. Это делали уже не агенты комитета, а жандармы в такой же форме, как у него.

— Где служишь? — поинтересовался офицер, крупный мужчина лет пятидесяти.

— Неважно.

— А зачем стрелял?

Адриан порывисто вздохнул и сказал:

— Чтоб остановить его. Моя невеста в тюрьме.

— Имя невесты?

— Неважно.

Жандармы выложили на брусчатку все, что нашли у Адриана. Офицер присел и внимательно осмотрел каждый предмет.

— А ведь ты не наш.

— Не ваш.

Офицер поднялся и заглянул ему в глаза.

— Значит, говоришь, из-за невесты?..

Адриан кивнул и понял, что слезы снова покатились по его щекам.

— Развяжите парня.

Его кисти, стянутые за спиной, уже мало что чувствовали, но то, что они стали свободны, Адриан ощутил. Он потряс ими, поднял к груди и снова опустил.

Офицер удовлетворенно крякнул, повернулся и крикнул:

— Шарль-Андрэ! Иди сюда! — Он дождался, когда тот подбежит, и сунул ему пистолет Адриана, отнятый у агентов. — Если все правильно повернется, на себя возьмешь. Глядишь, лейтенанта досрочно дадут.

Жандармы рассовали по карманам Адриана все, что только что вытащили оттуда.

Потом офицер хлопнул его по плечу и сказал:

— Иди, друг, пробуй вытащить свою невесту. Удачи! Молодец! Держи! Ром хороший, с Мартиники!

Ему сунули фляжку, хлопнули по плечам еще пару раз, и Адриан, покачиваясь, побрел прочь.

Охотник вышел из зала заседаний сразу. Убирать труп не было его обязанностью. Он шел по коридору тихо, никуда не торопясь, а сразу за поворотом резко развернулся, выбил пистолет из рук начальника охраны совета и сунул ему под ребра узкий кинжал, приготовленный еще на выходе.

Тот выпучил глаза и начал оседать. Охотник аккуратно уложил его на пол, ногой выбил дверь в кладовку, открыл окно и уже через мгновенье оказался снаружи, на тротуаре. На ходу отряхивая плечи от известки, он прошел до угла, выглянул и сразу понял, что не проскочит. Охотник вернулся на десяток шагов, сунул кинжал меж створок окна, толкнул и снова оказался в том же здании, в точно такой же кладовке, но с другого конца. Там, снаружи, мгновенно забегали. Ему, конечно, пришлось ждать.

Охотник много лет работал на этих людей, а потому с самого начала знал, что его уберут. Во-первых, он работал в проигравшей команде. Во-вторых, таких людей, как он, все равно когда-нибудь меняли.

Понятно, что искали его долго и тщательно. Лишь на следующий день, когда здание было покинуто, а двери и окна опечатаны, он вышел и, теперь уже никого не опасаясь, двинулся по улицам Парижа.

Вокруг все только и говорили, что о гильотинировании Робеспьера, но его это не касалось. Он был свободен и мог прожить остаток жизни так, как хотел. Например, уехать в Россию, Китай или Парагвай, где жили и работали друзья его юности. Можно было поселиться где-нибудь в предгорьях или у моря. Деньги давно уже не были для него проблемой, а работать на других он больше не хотел.

Охотник миновал мост, ведущий через остров Сите, вышел к Тюильри и почти сразу наткнулся на Адриана Матье. Жених Анжелики Беро, одетый в жандармский мундир, шел ему наперерез и судорожно перелистывал газеты. Их у него под мышкой была целая пачка.

— Матье! — крикнул ему Охотник.

Тот обернулся и замер.

— Ее нет в списках.

— Где она? — Жених Анжелики пристально посмотрел ему в глаза.

— Поедем, я покажу. — Охотник резким свистом подозвал экипаж.

Они забрались внутрь, Охотник назвал адрес и сунул руку за пазуху. Он вытащил пачку бумаг, отыскал удостоверение тайного агента и сунул его Адриану.

— По этой бумаге вам ее отдадут. Документ используйте и уничтожьте. Грядут большие перемены. Форма этого удостоверения вскоре радикально изменится.

Адриан не сводил с него глаз, но молчал, и Охотник понимал его.

— Должен сказать, что вы добились своего, Адриан. Да-да. Вы свалили самого главного. Я говорю не о Робеспьере.

Первым делом Адриан и Анжелика принялись вытаскивать из тюрьмы мадам Лавуазье. Дело шло со скрипом. Все видели, что якобинцы более никто. Им охотно мстили, и распухшие трупы пламенных революционеров проплывали вниз по Сене каждый божий день. Но вытащить невиновную женщину из тюрьмы было все еще сложнее, чем безнаказанно убить ее.

За неделю им удалось сделать главное. Через Терезию, вышедшую вместе с Жозефиной в числе первых, Анжелика надавила на Тальена, главного героя конвента. 17 августа вышла мадам Лавуазье, а затем и Пьер Самюэль. Мария-Анна была целиком восстановлена в правах, и ей даже вернули имущество, кроме, разумеется, рукописей.

Еще через месяц молодых людей, перебравшихся на второй этаж дома, купленного Адрианом еще с первой сделки, ждал сюрприз. Контора внизу была полна спекулянтов. Старый Аристид Матье довольно уверенно руководил этой компанией.

— Папа, что это? — Адриан замер на входе.

— Ах, сынок! — Старик всплеснул руками. — Ты не поверишь! Я сумел добиться правды! Мои деньги не только не пропали, но и приумножились!

Адриан и Анжелика переглянулись. Они в последние дни перебивались с хлеба на воду.

— Дашь взаймы? — заинтересовался Адриан.

— Не поверишь, не могу, — заявил старый пройдоха. — У меня ни сантима лишнего! Все в деле!

Адриан захохотал, а в сердце Анжелики впервые за многие месяцы поселилось чувство глубокого покоя. Тирания кончилась. Каждый день новой революции, теперь уже неподдельной, обещал им только хорошее.

Все доброе и впрямь возвращалось так же стремительно, как прорастает весенняя трава. Адриан, за почти полным неимением денег так и не сменивший мундира жандарма на штатское платье, быстро навел в квартале порядок. Банды юношей из разряда золотой молодежи, забавлявшиеся тем, что забивали дубинками бывших активистов, обходили их район стороной. Адриан знал, что сказать таким людям.

В тот день, когда он принес первые комиссионные, она поставила вопрос о немедленной покупке штатского платья. Анжелика приготовилась отправить мундир в утиль и обнаружила в кармане мятый конверт на ее имя.

— Что это? — охнула она.

Адриан хлопнул себя по лбу.

— Прости. Это тебе от мсье Кабаррюса. По всей Франции за тобой гонялся, чтоб отдать. А как от сердца отлегло, так и забыл.

Анжелика нетерпеливо вскрыла конверт и обмерла.

— Что там? — встревожился Адриан.

Она всхлипнула. Мсье Кабаррюс сообщал, что дело ее отца пересмотрено. Церковь признала его невиновным. Потом отец Жан, живущий в Коронье, сознался в лжи во спасение. Амбруаз Беро вовсе не завещал дочери послушания в монастыре.

— Бог мой! Мы можем обвенчаться! — взвизгнула она и кинулась Адриану на шею. — Смотри!

Адриан схватил письмо, пробежал глазами, рассмеялся и заявил:

— Знаешь что, Анжелика Беро, я тебя не отпущу, даже если весь мир сочтет, что я женился на приданом!