В львиной клетке

Открыв глаза, он увидел льва.

К ночному небу устремлялись прозрачные потоки воздуха.

Он лежал внутри… клетки.

«Нет, не может быть».

Сердце оглушительно стучало у него в груди.

Пьетро приподнялся на локте и еле сдержал крик.

В трех метрах от него храпел лев.

Версальский зверинец, построенный Ле Во у одного конца Большого канала, был первым сооружением Людовика XIV в окрестностях дворца. Передний двор вел к небольшому замку, на территории которого находились основные помещения, соединенные галереей с павильоном, служившим местом отдыха и обсерваторией. Поднявшись по лестнице и пройдя по безупречно убранному салону, посетитель попадал в кабинет восьмиконечной формы с семью оконными проемами и наружным железным коридором. Оттуда веером расходились семь дворцов, расположенных таким образом, чтобы со второго этажа их все можно было окинуть взглядом одновременно. Каждый был населен птицами и редкими животными и был огорожен лишь идущей по всему периметру металлической балюстрадой. На цокольном этаже был устроен украшенный ракушками и жерновыми камнями грот, в котором с пола и с потолка били многочисленные струи, а в центре находился вращающийся фонтан.

«Боже мой… Где я?»

Зрение Пьетро становилось более отчетливым по мере того, как к нему возвращалось сознание. Неподалеку со своеобразной грацией двигались египетские курочки с белым плюмажем. С годами фауна зверинца пополнилась дикими экзотическими животными. Из парка Венсенн, например, сюда были переведены верблюды и дромадеры, слон из Чандернагора, полосатый, как тигр, камышовый кот и носорог, на которого особенно любили заглядываться зеваки. Кроме того, в зверинце находились павлины, антилопы, тигры… и старый лев.

Пьетро попятился, его каблуки скользили на грязном полу клетки.

Зловонное дыхание зверя, смешанное с запахом крови, обдало его в тот момент, когда он коснулся плечом одного из прутьев клетки, в которой он находился.

Он услышал хриплое дыхание, затем его внимание привлек шепот.

Пьетро поднял глаза.

Перед ним был Баснописец.

Он сидел на железном балконе, расположенном над клеткой. Его рука в перчатке покоилась у него на коленях. В другой он держал красную розу. Он был закутан в плащ. Баснописец прошептал:

– Ш-ш-ш… Не разбудите его.

Виравольте показалось, что он заметил улыбку. Баснописец достал из-под плаща записку, развернул ее и бросил в клетку.

– Это для вас, Орхидея.

Пьетро не отрываясь смотрел на записку, которая падала порхая вправо и влево, как сухой листок на ветру… У него перехватило дыхание – казалось, что бумажка упадет на львиную морду.

Но в последний момент записка отклонилась от своей траектории… и приземлилась точно посередине между диким зверем и Виравольтой.

Венецианец машинально схватился за пояс. Но враг лишил его шпаги, а также пистолета господина Марьянна, перьев, кинжала – и даже карточной колоды. На Пьетро остались лишь его одежда и пояс с пряжкой.

Баснописец рассмеялся:

– Обратимся же к следующей басне.

Венецианец не мог разобрать текст басни, написанной на листке. Он не осмеливался сделать ни малейшего движения. Но он все-таки прочитал заглавие, и ему этого было достаточно.

«Лев и Мышь».

Зверь зарычал, как будто его сон потревожила какая-то мушка.

«На этот раз… ситуация не из легких», – подумал Виравольта.

У него пересохли губы. Он посмотрел на балкон из витого металла.

Баснописец, опираясь одной ногой на балконную перекладину, все еще неподвижно сидел на своем насесте.

– Вы любите домашних животных?

Растянувшись совсем недалеко от Пьетро, зверь храпел, его морда дрожала. Перед ним валялись остатки костей и здоровенный кусок кровавого мяса. В этом заключалась надежда на хотя бы кратковременную отсрочку. Пьетро боялся пошевелиться.

– Мой цветочный маршрут вас очаровал? – прошептал Баснописец.

– Я боялся попасть на неверный путь, – проговорил венецианец.

– Разумеется, я мог бы использовать иные цветы… Алоэ для горечи и боли… Тысячелистник как символ войны, амариллис – хитрости! Мой друг, я знал, что вы человек образованный и умный. Восприимчивый к поэзии и культуре Востока. Вы произвели на меня впечатление. Какой букет, какой венок мог бы я для вас приготовить? Из каких цветов? Из орхидеи, конечно… Бессмертника? Тюльпанов?

Виравольта стиснул зубы, пытаясь обуздать ужас и гнев. Его лицо помрачнело. Ему приходилось делать сверхчеловеческие усилия, чтобы не завопить и не обнаружить свои эмоции.

– Вы убили Ландретто!

Баснописец слегка приподнял голову. Пьетро тщетно пытался рассмотреть черты его лица.

– Мой милый Орхидея… Очнитесь! Ваш дорогой слуга, ваш давнишний друг… Он вас предал, Виравольта!

– Предал?

– Он работал на герцога д'Эгийона, дорогой мой! Откройте глаза! Ему было поручено следить за вами!

– Вы лжете!

На сей раз Пьетро не смог не повысить голос, И тут же пожалел об этом.

Лев зарычал.

– Ну, подумайте… Безусловно, он любил вас. Но он поступил на королевскую службу. Положение, которое он занимал, делало его весьма осведомленным! Даже Брогли пытался наладить с ним контакт. Но Ландретто терпеть не мог мелких интриг Тайной службы… И он вверил себя д'Эгийону. Ваши пути разошлись!

Баснописец развел руками. Пьетро вспомнил подробный рапорт, который ему показал герцог д'Эгийон во время их беседы в Министерском крыле. В этом рапорте речь шла и о нем…

« Четырнадцать часов. В. уезжает из Версаля в Сен-Жермен-ан-Лэ в сопровождении госпожи А. С. и К. в карете, запряженной четверкой лошадей. Карета достигает опушки леса ».

– Вы лжете! – гневно повторил он.

– Ну же, Виравольта, – сказал Баснописец. – Прислушайтесь к вашему внутреннему голосу. Вы знаете, что это правда. Маленький наездник опасался за вашу жизнь. Он был прав. Наверное, он думал, что таким образом сможет вас оберегать. Станет как бы вашим ангелом-хранителем… Но позвольте мне посмаковать этот момент блаженства… Черная Орхидея! Один из самых блестящих агентов Тайной службы!

В его голосе звучала ненависть. Но это была ненависть, смешанная со своего рода… симпатией. Пьетро вздрогнул.

– К сожалению, я вынужден вас оставить, – сказал Баснописец. – Меня ждут иные дела. – Он спустился со своего насеста. – Вы были славным противником.

– Но кто вы? – произнес Виравольта, сдерживая себя, чтобы не закричать. – Что вы имеете против меня? Кем был для вас Жак де Марсий?

С минуту Баснописец хранил молчание; ничто не выдавало ни его мыслей, ни чувств; но в конце концов Пьетро показалось, что он вновь улыбнулся под своим капюшоном.

– Ах, столько вопросов, на которые вы никогда не получите ответов… Обидно, не так ли? Ну да ладно! Больше нет времени на разговоры. Оставляю вас в компании господина льва. Он символизирует гордость. Гордость, которая и вам свойственна…

Он поклонился. Затем указал на темную груду вещей, сложенных на полу железного балкона. Пьетро сразу догадался, что это были его шпага, пистолет, перья, кинжал, карты.

– С незапамятных времен существует обычай оставлять оружие доблестным противникам в час их гибели. Я с гордостью окажу вам эту честь. Хотя, признаюсь, я бы с удовольствием взял ваш странный пистолет.

Но все это, конечно, находилось вне досягаемости. Теряя самообладание, Пьетро оглядывался по сторонам. Прутья куполообразно сходились на высоте трех метров. Единственный выход представлял собой железную дверь, на которой висел огромный замок. Сердце венецианца било отбой. Он продолжал озираться. Его охватила паника. Он подавил ее неимоверным усилием воли и принял самоуверенный вид, насколько это было возможно.

– Оставьте мне хотя бы то, что может меня… развлечь в мои последние мгновения, – сказал он, отчаянно стараясь придать своему голосу нотки иронии.

Баснописец усмехнулся.

Поколебавшись, он наклонился над вещами Черной Орхидеи и достал колоду карт.

– Ваши карты с изображением орхидеи на обратной стороне, разумеется! Те самые, которые принесли вам такую славу в венецианских casini, при дворе и у самых высокопоставленных сенаторов! Карты Черной Орхидеи!

Он опять засмеялся.

– Думаю, на сей раз в вашем рукаве других уже нет. Он держал колоду над клеткой.

– Ну что ж… Последняя партия Орхидеи… Скорее всего, будет настоящая битва! Ладно! Играйте, играйте со смертью.

Он выпустил колоду из рук.

Карты приземлились на морде льва… затем упали рядом с листком, на котором была написана басня.

– Я объявил вам, что их будет десять…

Зверь тут же проснулся.

– …но разве я сказал, что вы доживете до самой последней?

Баснописец резко развернулся, и его плащ описал крут вслед за ним.

– Удивите меня, Виравольта, и продекламируйте «Лев и Мышь».

Его слащавое хихиканье становилось все глуше по мере того, как он отдалялся, идя вдоль балконной решетки.

И он исчез в лунном свете.

Лев поднялся.

Пьетро схватил колоду карт. Зверь посмотрел на него. Он чуял непрошеного гостя, у него раздувались ноздри. В его сверкающих зрачках таилась свирепость, зародившаяся в незапамятные времена. На мгновение взгляд льва, потревоженного во время сна, пересекся со взглядом человека. Пьетро покрылся холодным потом.

Он взял остатки мяса.

– Тише, тише, – бессвязно повторял он.

Он вынул карты. Карты, украшенные изображением черной орхидеи, плясали перед его глазами.

Без промедления он оторвал кусок сочащегося кровью мяса и насадил его на часть тех карт с режущими краями, которые получил от Августина Марьянна. Зверь заревел, открыв зияющую пасть, из которой текла пена. Он ощетинился. Одного удара лапой хватило бы, чтобы покончить с Пьетро; одного прикосновения – чтобы отхватить ему пол-лица; одного укуса – чтобы перекусить горло. Пьетро швырнул льву кусок мяса. Из него торчало несколько карт, как сухарики из торта.

– Угощайся, – сказал он прерывистым голосом. – Мясо вкусное!

Лев схватил кусок на лету, не сводя глаз с чужака. Он готовился разорвать его на части и заранее облизывался Пьетро, скользя, сумел подняться одним махом, думая, что наступает его конец.

Господи, помилуй!

И вдруг лев забился в конвульсиях. Он разевал пасть, мотая головой, как будто пытаясь освободиться от пронзившей его горло огромной занозы. Он опять сдавленно взревел. В его глазах вновь зажегся свирепый огонь, удесятеренный болью и ужасом. Пьетро неловко бросился к прутьям клетки, пытаясь зацепиться щиколоткой за металл. Он старался подняться как можно выше, пока зверь несся в его сторону. На мгновение венецианец оказался прямо над зверем, чья окровавленная, извергающая пену морда почти касалась его пяток. Но он соскальзывал.

Он соскальзывал!

Он ударил башмаком в львиную морду.

Резкий пинок осадил обезумевшего от боли зверя, и он попятился.

Теперь лев крутился вокруг собственной оси, как будто его внутренности рвались на части. Пьетро снова схватил карты. В тот же миг лев подмял его под себя.

А повсюду в зверинце, во всех семи дворах, где находились птицы и экзотические животные, поднялся переполох; казалось, их обитатели вновь почувствовали себя в диком лесу. Кот носился взад и вперед; носорог бодался; египетские курочки распушили перья; в ночи оглушительно трубил слон из Чандернагора. Как будто все повернулись к Виравольте, окружив арену, на которой проходила схватка человека со зверем.

Судьями на поединке были герои басен.

Прижатый к прутьям клетки, венецианец оказался подо львом. В отчаянии он ухватился за огненно-черную гриву зверя, туша которого грозила раздавить его с минуты на минуту. Пьетро ощущал его зловонное дыхание. В какое-то мгновение он решил, что сейчас лев откусит ему голову. Его лицо уже почти исчезло в широко разверстой пасти.

– Давай! Глотай же! – вопил он, засовывая карты в глотку зверя.

Челюсти сомкнулись в пустоте – но и этого хватило для того, чтобы подобные бритве края снова сослужили свою службу. Задыхаясь, лев заревел. Ему не удалось раздавить венецианца. Наоборот, он встал на дыбы, подняв папы и напрягая все свои мускулы. Грива его тряслась. Затем он свернулся клубком; казалось, он хотел вырвать из глубины своей глотки ножи, резавшие его изнутри. Он сделал ужасающий пируэт, издавая страшные стоны… Человек и зверь обменялись последним взглядом. В нем было лишь страдание и ужас.

Затем зверь рухнул на землю.

Из его пасти фонтаном била кровь. Пьетро показалось, что он увидел, как кровавая тень, будто шлейф, скользнула по его бокам…

И лев стих.

Пьетро больше не слышал ничего, кроме собственного дыхания.

Животные в соседних клетках успокоились. Вновь воцарилась тишина. Пьетро лежал без движения, прижавшись к железным прутьям.

Удары его сердца постепенно возвращались к нормальному ритму. Он старался их контролировать. В висках стучала кровь. Он пробормотал с пересохшим горлом:

– Терпение и время стоят больше силы и ярости… – Он попытался улыбнуться. – Орхидея, мой милый, это неудобоваримо.

Через полчаса, тяжело дыша, он поднялся на нога.

Его вновь охватил гнев, но ему пришлось дожидаться рассвета в клетке, рядом с трупом льва. Он был лишь слегка удивлен, когда с первыми лучами солнца вместе с работниками зверинца появился нормандец, садовник-философ.

В самом безмятежном расположении духа последний взошел на металлический балкончик и посмотрел на Виравольту.

– Господин де Лансаль… Чем же это вы здесь занимаетесь?

Пьетро опять сидел, прислонившись к прутьям клетки Он красноречиво развел руками.

Затем попросил:

– Вас не слишком затруднит сходить за ключом?

 

God Save the King

Деревня Эрбле располагалась на правом берегу Сены, на расстоянии шести лье от Парижа вниз по течению. Ее название восходило еще к временам римского владычества и означало «место, засаженное кленами» или «клены». На минуту Баснописец остановился у церкви Сен-Мартен; эта готическая церквушка XII века возвышалась над излучиной реки. Отсюда до самого Парижа и Сен-Жермен-ан-Лэ открывался восхитительный вид.

Только что взошло солнце. Пришпорив коня, Баснописец развернулся, спустился в долину, затем вновь поднялся в направлении древних кварталов. Подковы его коня цокали по мостовым извилистых улочек, куда выходили ворота и фасады домов с разукрашенными карнизами и нишами, в которых стояли фигурки святых. Он ехал вдоль красивых домов с каменными порталами, навстречу ему попадались крестьяне, направлявшиеся на работы в окрестные поля.

В Эрбле насчитывалось около трехсот дворов. Главный замок, построенный в стиле XVI века, находился посреди бывших помещичьих угодий. Это был загородный дом изящных пропорций. Со стороны парка замок сохранился неплохо, но при последнем хозяине, погрязшем в долгах, он в течение сорока лет постепенно приходил в негодность.

Именно перед ним Баснописец спешился. На заре здесь собралась довольно любопытная компания. Лучи света пронизывали листву, удлиняя тени заговорщиков. Все были одеты так же, как и Баснописец. Черный капюшон на голове, красная роза на груди. Они походили на настоящую маленькую армию. На вершине лестницы, ведущей в особняк, стоял мужчина, не похожий на остальных.

– Вы опаздываете.

Баснописец быстро шагал среди ему подобных, расступавшихся перед ним.

– Виравольта мертв.

Лорд Стивенс, граф Бедфорд и апостол «Великой железной ложи», был одет странным образом. На боку у него висела шпага, на нем был стеганый камзол, кожаные перчатки и темные сапоги. Ему было пятьдесят лет. Волосы обрамляли его лицо с темными глазами и волевым подбородком. На нем застыло высокомерное выражение. К груди была тоже приколота роза. Памятью о Семилетней войне было его отрубленное ухо, на месте которого виднелись заскорузлые кусочки плоти. Не забыл он и о том, как один француз пронзил шпагой старшего из его троих сыновей, служившего под его началом. Уже давно лорд Стивенс занимался теневой деятельностью в пользу его величества Георга III и Короны. А годом ранее король лично поручил ему руководить английской контрразведкой.

Стивенс знал многих французских агентов, находящихся в Лондоне. Он неоднократно встречался с графом де Брогли. Из собственных источников ему также стало известно о плане вторжения в Англию, разработанном после Парижского договора. Этот план высадки и боевых действий был создан по приказу Людовика XV около десяти лет назад. Лорд Стивенс опасался, что в один прекрасный день план этот будет осуществлен. Правительство поручило ему предотвращать любые инициативы подобного рода. Для осуществления этого задания он располагал тайными и неограниченными средствами. Стивенс пошел еще дальше, предлагая, под свою ответственность, проект дестабилизации французской монархии. Смерть Людовика XV и восшествие на престол неопытного Людовика XVI делали королевство весьма уязвимым. Момент был подходящим. Имея в своем распоряжении ресурсы короля Георга III и министерства иностранных дел, Стивенс сумел еще и воспользоваться услугами Баснописца. С некоторых пор этот последний начал истреблять вражеских агентов, уничтожая прежде всего тех, которые могли создать препятствия для осуществления их плана. Однако Георгу III было неизвестно, как далеко может зайти рвение его слуги. Речь никогда не шла о том, чтобы посеять хаос в Европе путем ликвидации французского короля и дочери Марии Терезии; однако именно в этом и состояла тайная амбиция Стивенса.

Ослабленная философами и бесконечным царствованием Людовика XV, Франция была готова к мятежу. Это подтверждали все собранные Стивенсом разведывательные данные. Перед ним маячила уникальная возможность бросить к ногам Георга останки наследственного врага. Партия домино, составленная лордом Стивенсом, была готова. Он тоже имел свой план, в который был посвящен только Баснописец. Стивенс представил ему инструкции в виде рукописи, иллюстрированной пятьюдесятью карандашными набросками, изображавшими трофеи, оружие, пушки, щипцы, топорики, ножи и колотушки, а также эмблемы «Великой железной ложи». Ему оказалось совсем несложно рекрутировать свою маленькую теневую армию среди ее членов. В подходящий момент он представит свой «великий проект» Георгу Ш. Начальная операция уже имела кодовое название Party Time, Все было предусмотрено, вплоть до подсчета оружия, снабжения и человеческих ресурсов, необходимых армии для решительного вторжения. Такая армия без труда проложит себе путь до Парижа. Не хватало только печати государя. Король, скорее всего, будет удивлен столь смелой инициативой! Но в самом недалеком будущем все будет уже в такой стадии готовности, что Георгу III останется только встать на сторону рассудка. Он воспользуется этим, чтобы навсегда повергнуть больную нацию, которая потеряла подряд двух королей и королеву!. Достаточно будет одного щелчка. И он, лорд Стивенс, преподнесет Англии наивысший дар. Союз двух Корон. Розы и лилии. Лорд Стормон, английский подсол во Франции, уже давно искал возможность переговорить с ним. Но Стивенс умел заметать следы, что было вполне оправданно в его положении. Скрывшись в этом квартале Эрбле, он сразу сумел разрушить все контакты и уединиться в добровольном молчании.

Как только Франция окажется в политическом хаосе, необходимо будет воспрепятствовать ее контратаке при поддержке Испании и Австрии, используя для этой цели Гибралтар, Ямайку и Индию, распространяя британское влияние; и разумеется, независимо от результата этих действий, надо будет помешать Франции восстановить свои позиции в Америке. Ведь это столкновение подразумевало и другую цель – расширение территорий. Между 1739 и 1763 годами Великобритания находилась в состоянии непрерывной войны, от конфронтации с Испанией и Пруссией до схватки за австрийский престол. Ее превосходство на море позволило ей победить французов у побережья Португалии. Корона одержала победу над Дюплексом в Индии и над Монткальмом в Канаде, в степях Абрахама перед Квебеком. Парижский договор 1763 года закрепил английское владычество. Франция теряла свои колонии в Северной Америке и коммерческие компании в Индии. Англия приобретала Новую Францию и сенегальские и индийские рынки, включая Пондичери; она консолидировала свои морские имперские владения. После заключения мира между Австрией и Пруссией альянс Марии Терезии и Марии Антуанетты завершал создание нового неустойчивого континентального баланса.

Постоянные войны опустошили королевскую казну, и Лондон обратился к американским поселенцам. Новые налоги, введенные парламентом, начиная с «Закона о сахаре» и заканчивая «Законом о чае», спровоцировали недовольство тринадцати британских колоний в Америке. Не удовлетворяясь тем, что только ее корабли имели монополию на перевозку определенных товаров, Англия теперь запрещала коммерсантам продавать их продукты другим странам. Результатом было постепенное удушение колонистов. Последний кризис наступил в декабре 1773 года, войдя в историю под названием «Бостонское чаепитие». Отвергая чайную монополию британских компаний, американские колонисты, переодетые индейцами-могиканами, сбросили в воды Бостонского порта около трехсот пятидесяти ящиков с чаем, находившихся на борту трех кораблей Индийской компании. В отместку Великобритания решила закрыть порт. Общественное мнение поддержало бостонцев. Был созван конгресс колонистов! Они принялись мечтать о новых учреждениях! И Георг III принял самое бредовое решение за все свое правление: он объявил колонистов «бунтовщиками», хотя, уже будучи обманутыми, они не переставали без устали твердить о своей лояльности Короне!

Что произойдет, если разрыв и вправду осуществится? Вся Северная Америка станет полигоном. Дело шло к расколу между лоялистами и мятежниками. Уж не грозит ли нам война за независимость? У Стивенса в этом не было никаких сомнений. А если война разразится, если восставшим будет не хватать союзников… так к кому же они еще обратятся, если не к Франции? Размышляя об этой гипотетической ситуации, Стивенс был уверен, что французская монархия воспользуется возможностью поддержать повстанцев и взять реванш за Парижский договор. Реванш, о котором она мечтает уже десять лет. Доказательством служило хотя бы то что Франция строила флот. Она модернизировала вооружения и улучшала обучение своих солдат, одновременно повышая их численность – источники Стивенса называли цифру в 300 000 человек. Если Великобритания и сохраняла господство на море, то ситуацию в континентальной Европе, что бы там ни говорили, определял австрийский альянс а также семейный пакт между Францией и Испанией. В этом контексте бунт тринадцати колоний, если он продолжится может привести к противостоянию британцев со всеми великими европейскими нациями.

В это будет вовлечен весь мир!

Лорд Стивенс спустился с крыльца.

– Черная Орхидея?… – произнес он. – Вы свели счеты с венецианцем?

– Да, – раздалось из-под капюшона.

– Браво! Вы убили легенду.

– Невозможно окончательно выполоть все сорняки.

– Пора закончить эту вашу игру в кегли. После всех остальных смерть Виравольты произведет немало шума.

– Пфф! Они совсем запутались. Я не могу оставаться здесь долго, Стивенс. Меня еще ждет встреча в «Прокопе», где я завершу свое произведение. Мне также нужно отправить особое донесение в Шуази. Этим займется один из наших; донесение особой важности.

Баснописец повернулся лицом к подручным. Затем он продолжал:

– Я неплохо развлекаюсь, Стивенс. Они голову потеряют от паники, если этого еще не произошло. Но мне еще остается завоевать несколько немаловажных трофеев.

– Ну что ж, заканчивайте свое дело. Но не путайте наш проект с вашей личной вендеттой. Все скоро встанет на свои места.

Баснописец изобразил нечто вроде реверанса, затем повернулся в своем развевающемся плаще и вскочил в седло. Он подал знак ждавшим его в саду людям, одетым так же, как он. Все оживились, побежали седлать своих лошадей, пасущихся по всему парку. Они образовали странную адскую когорту.

– До скорого, Стивенс. – Баснописец оскалился. – И God Save the King.

Он пришпорил коня, который встал на дыбы, и помчался к воротам парка. Он исчез в сопровождении своих людей, чьи плащи развевались по ветру.

Стивенс погладил розу у себя на груди.

Роза, лилия… и судьба Америки.

 

Добыча и тень

Он только что сказал Ландретто последнее «прости». И пока Пьетро шел по направлению к Парижу, перед его глазами возникали навязчивые образы, в которые ему до сих пор не верилось.

На рассвете он очнулся у трупа своего бывшего лакея. За его спиной садовники и работники зверинца, кто с граблями в руках, кто опершись на свои веники, образовали нечто вроде почетного караула. В иных обстоятельствах подобные последние почести показались бы комичными. Но в этой своеобразной сцене, разыгравшейся между Латоной и Лабиринтом, между бассейном Аполлона и Анселадом, была трагическая серьезность. Царило полное безмолвие.

Ландретто… Друг мой…

Пьетро не сдерживал слез.

Тело Ландретто покоилось на скамье, он все еще был в костюме наездника. Глаза были закрыты, кожа имела синеватый оттенок, смерть сковала черты лица. Утренний свет как будто вновь придал ему немного жизни. Его положили так, чтобы скрыть след от веревки, сдавливавшей ему шею. Обеими руками, сложенными на груди, он сжимал свою шляпу. Перья скрещивались у него на сердце; галуны и пуговицы были начищены до блеска.

«Маленький принц… У тебя нет права на духовую музыки фонтаны…»

Гладя его щеку, венецианец вспоминал.

Где их молодость – и где его собственная? Он смотрел, как вдоль стен курится версальская пудра, представлял себе, как по маслянистым каналам плывут гондолы, как с лиц, с сердец и со стен сыплется штукатурка, – все это казалось каким-то туманным сном. Но куда же ушло то время, когда они пели?

Он поцеловал его лоб.

Ландретто…

Наконец, он выпрямился и медленно отошел, произнося последнее «прости», оставляя его во власти иной тени – или же, как он надеялся, зеленого рая.

Вечная весна сада Гесперид.

Сидя в карете, увозившей его в Париж, он поднял голову. «Ну… А что же теперь?»

Ему нужно было собраться с силами. Смерть Ландретто он так не оставит, в этом он себе поклялся. У него был, по крайней мере, один козырь: противник полагал, что он мертв. Делая сверхчеловеческое усилие, чтобы обуздать свой гнев и отчаяние, он восстановил последние шахматные ходы Баснописца.

Лисица и Аист Ланскене

Волк и Ягненок Розетта

Лягушка и Вол Жаба

Ворона и Лисица Ландретто

Лев и Мышь Я…

Собака и ее тень

Обезьяна-Король

Стрекоза и Муравей

Заяц и Черепаха

Лев состарившийся

Подъехав к элегантной, украшенной цветами витрине кафе «Прокоп», расположенного в квартале Сен-Жермен, где проходила ярмарка, Пьетро вышел из кареты и с решительным видом вошел в зал.

Он толкнул дверь.

Его тут же захлестнуло царившее в кафе оживление. Кафе! Кафе! Вот наконец что-то, способное сблизить парижан и венецианцев. Раньше в Венеции в начале самых буйных загулов Виравольта заходил со своим любимым лакеем во «Флориан» или в какое-нибудь ridotto. Но здесь кафе было приличным и священным заведением, Храмом, настоящей церковью, где произносилось столько правдивых и глубокомысленных суждений, основанных на богатом опыте… Стоило послушать всех этих танцовщиц и артисток после спектакля (они были воплощением мудрости, с трибуны громогласно обращаясь к целому свету), захмелевших карточных и бильярдных игроков, простолюдинов и аристократов, потерпевших поражение на пути к искуплению, вещунов на час или же ремесленников, поднимающих бокалы за здоровье короля, чтобы забыть тяжкий день, пригубив божественной амброзии. В Париже насчитывалось шестьсот или семьсот кафе, помножьте это на количество посетителей – два, три, тридцать, пятьдесят, – и вы получите десятки тысяч оракулов, пророков и пифий, позволяющих себе высказывать довольно определенные мысли не только обо всех прошлых, настоящих и будущих земных проблемах, но и предлагать их радикальные, а порой и совершенно неожиданные решения…

«Французская комедия! Баснописец и комедианты, что ж, это кстати», – думал Пьетро, входя в кафе, расположенное напротив здания, в котором выступала труппа «Королевские комедианты».

У самого входа путь ему преградила женщина – а может, это был мужчина? Венецианцу потребовалось несколько мгновений, чтобы понять, в чем дело. Наконец он узнал его, несмотря на черную шляпу с широкими, лихо закрученными полями, несмотря на мушку и бандитский платок, блеск в глазах и откровенное покачивание бедрами. Это был кавалер Грома, выдающийся агент Тайной королевской службы, переодетый женщиной мужчина, имеющий тысячу лиц, Афродита-гермафродит. Перед Виравольтой предстала еще одна легенда: шевалье д'Эон.

Они познакомились несколько лет назад в Лондоне, но почти ничего не знали друг о друге. Черная Орхидея уважительно относился к своему коллеге, который одинаково вальяжно занимался как дипломатией, так и шпионажем. Его также называли мадемуазель д'Эон, так как он был известен своей исключительной способностью перевоплощаться в женщину. Пьетро улыбнулся. Ради встречи с этим молодчиком стоило отклониться от намеченного пути. Он начал свою карьеру как адвокат парламента, а затем был назначен Людовиком XV «королевским цензором истории и беллетристики». После этого он вошел в состав Тайной службы. Являясь секретарем посольства при российском дворе, он пытался добиться от Елизаветы альянса с Францией. Он утверждал, что выполнял при царице обязанности «чтицы» под псевдонимом Лия де Бомон. Царица разоблачила его и попыталась соблазнить; отвергнувший ее притязания кавалер был объявлен сумасшедшим. В 1762 году он участвовал в написании Парижского договора и выработке пресловутого плана вторжения в Великобританию, потом был назначен полномочным министром при посольстве герцога Нивернуа, зачем секретарем графа де Герши, нового посла в Лондоне, с которым он вел постоянную войну и непрестанно судился. По всей Европе ходили слухи, что на самом деле он был женщиной. Слухи эти он ни разу не попытался опровергнуть. У него были нежные черты лица, тонкое лицо, длинные ресницы. Пьетро задавался вопросом, уж не нарочно ли он стремится культивировать эту двусмысленность, которая стала в некотором роде его фабричным клеймом. Клеймо, по крайней мере, оригинальное…

– Ах, это вы, – сказал Виравольта.

– Орхидея!.. Я ждал вас. Присоединяйтесь к нам.

В этот вечер на д'Эоне было долгополое синее пальто с золотыми пуговицами. Ему вслед оборачивались, так как под пальто можно было заметить странное платье с черным декольте. Волосы его были собраны в узел на затылке, а в руке он держал веер из карминного кружева. На его пальцах сверкали кольца, включая перстень с печаткой, содержащей ядовитый порошок, который при необходимости легко стряхивался в стакан. Его яркий и очаровательный облик довершали шпага на боку и кинжал в голенище.

Они пробирались через зал кафе. В свете хрустальных люстр зеркала до бесконечности множили отражения посетителей; овалы и медальоны на стенах придавали этому заведению изысканный вид. Это кафе отличалось типичной парижской элегантностью и являлось совершенно особым заведением. «Прокоп» гордился тем, что был литературным кафе, своего рода салоном, местом встреч интеллектуалов, художников, заезжих волокит. Его посещали Руссо, Вольтер и Дидро, а также Мармонтель и Кребийон. Кроме того, сюда заглядывали романисты, а в такие дни, как сегодня, и шпионы. Справа вела импровизированные бои группа шахматистов, стратегов, погруженных в обдумывание ходов; далее, за одним из тех столиков, которые придавали этому месту особый шарм, сидели двое шпионов – к ним и направлялись Пьетро и «мадемуазель» д'Эон.

Виравольта без труда узнал первого из них, он тоже был завсегдатаем. Строго говоря, Пьер-Август Карон де Бомарше, сын часовщика, не был агентом Тайной службы, хотя и выполнял многочисленные миссии по поручению шефа полиции Сартина. Сама его жизнь походила на роман. В 1756 году он женился на вдове Мадлене Катрине Обертен, в замужестве Франке, которая была старше его более чем на десять лет, и похоронил ее год спустя; существовало подозрение, что он несколько ускорил ее кончину. И это лишь один из многочисленных скандалов, окружавших Бомарше… Он был искусным соблазнителем, учил дочерей Людовика XV игре на арфе, сошелся с финансистом двора Парисом Дюверне и пустился с ним в отчаянные коммерческие спекуляции – еще одна область, в которой он умел проявить себя одновременно чудовищем и гением. Его громадное состояние позволило ему купить должность королевского секретаря, а затем стать генерал-лейтенантом в Охотничьем ведомстве. Пользуясь покровительством принца де Конти, он взялся за написание небольших интермедий для частных театров, а затем попробовал себя в драме, создав пьесы «Евгения» и «Два друга, или Лионский купец». Его вторая супруга, также скончавшаяся вскоре после свадьбы, тоже оставила ему огромное состояние. На этот раз его обвинили в незаконном присвоении наследства. – Вот как, Черная Орхидея… – проговорил он, завидев приближающегося Пьетро.

Венецианец поклонился, чуть заметно улыбнувшись. Ни ему, ни Бомарше не хотелось предаваться общим воспоминаниям. Уже четыре года подряд жизнь драматурга состояла из бесконечных процессов и неожиданных поворотов судьбы, шла ли речь о деле графа де ла Бланша, о запутанных правах наследования Париса Дюверне или о жалобах против Гезмана. Он имел репутацию отравителя и мошенника. Бесспорно, он продемонстрировал свой талант в составлении юридических докладов, но потерял основную часть своего состояния и свои гражданские права. Сартин все еще был его союзником, однако Бомарше впал в немилость. Он только что вернулся из Лондона, где вел переговоры с целью запретить распространение пасквиля против госпожи Дюбарри, «Тайные воспоминания публичной женщины» Тевено де Моранда. Трудно было не признать, что, находясь при исполнении «секретной миссии», Бомарше вел себя как слон в посудной лавке. Пьетро пришлось отправиться самому, чтобы спасти исход переговоров. О Бомарше он знал столь же мало, как о д'Эоне, что объяснялось их занятостью и требованиями Службы; но они уже встречались при дворе – при дворе, где Бомарше во что бы то ни стало должен был восстановить свое положение. Переодетый шевалье и драматург сегодня встретились впервые; эту встречу следовало сохранить в тайне.

Но одно было ясно: в отличие от Виравольты, Бомарше не сомневался, что шевалье на самом деле женщина… В конце концов по его заинтересованным взглядам венецианец понял… что драматург был отнюдь не безразличен к шарму переодетого агента!

«Вот у кого безупречный вкус», – отметил он про себя.

– Вы знакомы, я полагаю, – сказал д'Эон Виравольте. – Что касается этой очаровательной особы…

– Сапфир, – проговорила дама, вставая из-за стола.

Эта последняя участница встречи еще не была представлена. Ее сильно набеленное лицо с искусственными ресницами под эксцентричным париком казалось Пьетро знакомым. У так называемой Сапфир был юный, но удивительно энергичный вид. Она протянула ему руку с пальцами арфистки, улыбнулась и поприветствовала его мелодичным голосом. И вправду, ее тесситура была исключительной. Когда он появился, Сапфир подскочила от удивления. Ложбинку ее шейки украшал синий камень, от которого, видимо, и происходил ее псевдоним. На запястье красовался браслет. Все остальное: лиф с гофрированными воротничками, платье и нижние юбки – было рассчитано на то, чтобы двигаться максимально свободно.

– Мы уже встречались? – спросил Пьетро.

– Возможно, во сне, господин де Лансаль. Я много слышала о ваших подвигах.

Она нахально оглядела его с ног до головы.

– Вы вполне соответствуете вашей легенде… Все же старше, чем на медальонах… Знаете ли вы, что некоторые из них все еще хранятся в секретерах ваших бывших пассий?

– Ах… Сапфир, которая уже давно скрывает свое подлинное имя, занимала пост в Лондоне, где я с ней и познакомился. Представьте себе, у нее было самое оригинальное прикрытие: она пела в Оперном театре. У нее чудный голос. Затем ее перевели… в Венецию.

Сапфир еще шире улыбнулась.

– Понятно, – сказал Пьетро.

– Присядем, – предложил шевалье.

Все расселись вокруг стола.

Бомарше заказал безалкогольный напиток, Сапфир – шербет.

– Капучино, – недолго думая произнес Виравольта. – Он улыбнулся. – С молоком, но не перемешивайте.

– Эту встречу устроил Брогли, а сам в ней участия не принимает, – проговорил д'Эон. – Убивают не только людей Тайной службы, но и мелких осведомителей; видимо, ополчились на всю нашу сеть! Нужно будет изменить шифры и кодовые имена.

Он был прав. В Лондоне д'Эон использовал псевдоним Уильям Вольф; Бомарше был де Ронак – сентиментальная анаграмма Карона. Ну а Сапфир оставалась Сапфир.

– …В любом случае, австрийцы уже расшифровали большинство криптограмм, – продолжал шевалье, – и мы больше не можем чувствовать себя в безопасности. Как вы знаете, каждая жертва получила по басне. Я попытался решить эту головоломку… С нами играют, мы находимся под угрозой. Вопрос в том, кто нам угрожает и почему.

Бомарше все еще с заинтересованным видом смотрел на д'Эона.

– Я тоже получил свою басню и чуть было в ней не остался, – сказал Пьетро. – Он играет с нами. Хотите верьте, хотите нет, но этого визионера на организацию убийств наших людей вдохновил Лафонтен и версальские сады. Точнее, боскеты и фонтаны Лабиринта. Мы попали в западню, в этом заключается содержание его послания!

– Проблема в том, что мы не знаем, какая судьба ждет Тайную службу! – резко произнес Бомарше. – Я только что написал королю, чтобы объяснить ему положение, в котором мы оказались по воле его деда, а также суть миссии, которую он мне поручил в марте. Я беспрестанно курсировал между Лондоном и Версалем. Совершил по крайней мере четыре поездки за шесть месяцев! И вот по возвращении я обнаруживаю, что Людовик XV при смерти и даже не могу сообщить ему, что миссия выполнена! Это лондонское дело может иметь последствия! А пока я заканчиваю комедию в четырех актах, историю одного графа, влюбленного в воспитанницу доктора, об интригах, в которые он пускается с помощью своего лакея. Возможно, я назову ее «Тщетная предосторожность», или «Севильский цирюльник», или сохраню оба названия, как вы думаете?

Все переглянулись.

– Гм. Согласен, нас ждут более срочные дела.

Шевалье д'Эон резким движением кисти раскрыл свой веер.

– Я полагаю, что распад Тайной службы пытаются ускорить, имея в виду более важные цели, – сказал он. – Но какие? Верженн все еще в Стокгольме. Возможно, мы больше узнаем, если активизируем его агентуру.

– Есть слух, что король прочит его в министерство иностранных дел, – сказал Бомарше.

– Представляете? – подхватила Сапфир. – Один из наших в правительстве… Вот кто отлично устроил свои дела!

– В любом случае, я сомневаюсь, чтобы король выбрал нашего обожаемого графа де Брогли. И непохоже, что он собирается сохранить д'Эгийона.

Пьетро наклонился с беспокойным видом.

– Увидим. Людовик XVI должен уже сегодня узнать, что мы существуем. А решения последуют своевременно. Но ситуация хуже, чем вы думаете. И опасность исходит не из Стокгольма, Вены или Пруссии. Баснописец убил моего бывшего лакея Ландретто и в данный момент уверен, что и сам я мертв. Но я опасаюсь, что он метит выше, гораздо выше.

– Что вы имеете в виду? – спросил д'Эон.

– В ко… короля? – протянула Сапфир.

– В королевскую чету. И весь режим в целом. Я думаю, что это англичане. По какой причине, понятия не имею; пока это только интуиция, у меня нет доказательств. Но я боюсь самого страшного.

– Англичане? Опять! Но почему? – вопрошал д'Эон. – Им разве не достаточно того, что мы получили щелчок по носу в результате Парижского договора? Я беседовал с Вилкесом; ни один из моих корреспондентов не предупреждал меня о таком повороте дел. Если и существует масштабный план для дестабилизации нашей сети, то не думаю, чтобы он был, как обычно, делом рук английского правительства или парламента.

– Возможно, это какой-нибудь специально привлеченный наемник. Кто-то, действующий на периферии их служб…

– Агент контрразведки? – спросил Пьетро.

– С мандатом или без оного, – сказал шевалье.

– Но это безумие, в конце концов! – вскричала Сапфир. – Георг III на это не пойдет… Он не может желать опрокинуть монархический режим! Против него двинутся Мария Терезия, Испания, Пруссия, распадутся альянсы!

– Да… А как насчет Америки? – сказал Пьетро.

– Да что такое Америка! Это несерьезно – Америка!

– Однако это совсем не глупо, – проговорил Бомарше, вдруг принимая озабоченный вид.

Он щелкнул языком.

– Мы продолжим собирать информацию, Виравольта, – сказал он. – Будьте уверены. Что касается меня, я не имею ни малейшего понятия о том, кто такой Баснописец.

– А тем временем над всеми нами навис дамоклов меч, о котором мы ничего не знаем, – сказал Пьетро.

– То есть никто ничего не знает, – проговорил д'Эон гримасничая.

– Но зачем тогда мы здесь собрались? – спросил Бомарше.

– В самом деле! Спрашивается, почему мы здесь все вместе выставлены напоказ с нарушением элементарных правил безопасности. Меня интере…

Воцарилось длительное молчание. Д'Эон моргнул.

– Брогли, он… – произнесла Сапфир.

Все вздрогнули и переглянулись.

– Четверо за раз, – сказал Бомарше, прищуривая глаз.

– А если это… – продолжала Сапфир.

– …засада? – закончил д'Эон.

Едва он успел договорить, как послышался свист. Они подскочили. Какой-то предмет вонзился в раму одного из зеркал, совсем рядом со столом.

Это был кинжал.

На его лезвие был нанизан листок.

Д'Эон сорвал его и тут же развернул.

Собака и ее тень

Книга VI, басня 17

– Добыча и тень… – прошептал шевалье.

Там, в глубине зеркала, перед которым они сидели, они увидели его отражение.

Он стоял перед ними во весь рост, подбоченясь как Командор. Полы его плаща были распахнуты, под ними виднелись черные панталоны и кожаные сапоги. К груди была приколота красная роза; поблескивала серебряная пряжка ремня. На боку сверкал эфес шпаги.

– Баснописец, – прошептал Виравольта.

Вновь воцарилось долгое молчание; головы всех четырех агентов были повернуты в одном направлении. Завороженные, они смотрели на это явление.

– Это провокация, – сказал Бомарше.

– И он здесь один! – воскликнула Сапфир.

Виравольта вскочил, опрокинув стул.

– Я убью вас своими руками!

– Итак, вы живы, – сказал Баснописец. – Ну что ж браво, Виравольта. Вы меня удивили. Разыгрывайте с нами следующую сказку…

Его голос изменился. Он был еще более суровым, чем обычно.

– Добыча и тень, мой друг.

Пьетро бросился вперед, но остановился. Баснописец вдруг, отступил, чтобы пропустить десяток мужчин. Все были одеты точно так же, как он, – в плащи с черным капюшоном. Они разошлись по всему кафе. Посетители вскочили; между ними, шелестя своими плащами, возникали другие «баснописцы», до того момента сидевшие незаметно. Со своих мест вставали шахматисты, их исполосованные рожи красноречиво подтверждали, что они были не стратегами игры, а нанятыми по случаю бандитами. Обеспокоенные официанты «Прокопа» пятились, издавая приглушенные крики.

Хозяин заведения, усатый сицилиец; похожий на своих предков, впал в панику.

– Madré mia…

– Как раз вовремя, – пробормотал Бомарше сквозь зубы.

– Как им удалось… – сказала Сапфир. – А мы-то ничего не заметили!

Стоя на пороге кафе, Командор поднял руку.

Время опять как будто остановилось. Бомарше выпрямился.

– Ну что ж, друзья, кажется, нам нужно защищаться. Он выхватил шпагу.

– И как всегда…

Он встал в позицию, очерчивая шпагой в воздухе изящный полукруг.

– …с изысканностью…

Д'Эон в свою очередь вынул шпагу.

– …элегантностью…

Сапфир схватила два кинжала и завертела ими.

– …утонченностью…

– …и пылом, – проговорил Виравольта, вставая рядом с ними.

Все четверо оказались в окружении «баснописцев» и наемников. Эта свора была готова ринуться на них. Пьетро злобно улыбнулся.

– Подрежем же им бороды, – сказал Бомарше.

Его лезвие засвистело.

Командор опустил руку.

В одном порыве «баснописцы» и наемники бросились вперед; д'Эон левой рукой быстро сложил свой украшенный карминным кружевом веер и спустил большим пальцем маленькую защелку у его основания. В тот же миг из каждого ребра веера выдвинулось сверкающее лезвие. Четким движением кисти д'Эон раскрыл веер в направлении нападающих. Ядовитые острия настигли трех или четырех переодетых персонажей. Они сразу пошатнулись под действием сильного яда. Д'Эон подул на прядь волос, помахивая перед собой веером, а Пьетро поглядел на него с удивлением:

– Уж не являетесь ли вы тоже клиенткой господина Марьянна?

В ответ шевалье лишь улыбнулся. Некоторые их противники достали оружие и приготовились стрелять. Пьетро схватил висевший у него на боку пистолет, доставшийся ему от служащего Королевского ведомства. Он нажимал на курок вновь и вновь. С шумом и металлическим скрежетом стволы стремительно вращались, выпуская по шесть пуль подряд и нанося соответствующий урон противнику. Один из врагов, перепрыгнув через стол, повернулся в воздухе, перед тем как приземлиться перед Виравольтой, сломав по пути два стула.

– У меня в запасе тоже найдется парочка козырей.

– Ах! Просвещенный век! – прокомментировал д'Эон.

Затем он отбросил свой веер, а Пьетро – пороховой пистолет. Вместе они кинулись в схватку, сжимая шпаги. В двух шагах от них Сапфир избавилась от платья, под которым обнаружились изящная талия и темно-голубой костюм, более подходящий для боя; она жонглировала кинжалами с безупречным мастерством. Бомарше не отставал. Одним прыжком он перемахнул со стула на мраморный стол. Будучи профессиональным фехтовальщиком, он уничтожал всех вокруг, с упоением предаваясь убийству. Пьетро пришел ему на помощь, вскочив на стол и скрестив шпаги с двумя нападавшими, находившимися на соседнем столе.

– Направо! – кричал Пьетро.

– Налево! – бросил Бомарше.

Тем временем, стоя в проеме входной двери, Командор наблюдал за этой схваткой как за театральным представлением. Его лицо все еще было скрыто капюшоном. Он чуть было не зааплодировал, увидев, как Черная Орхидея прыгнул на люстру и перелетел на ней из одного конца кафе в другой, чтобы приземлиться среди трех «баснописцев», одолевавших Сапфир. Обслуживающий персонал кафе и некоторые посетители не из числа сражающихся упали на пол, закрыв головы руками. Бились стаканы, чашки и бутылки; ломались этажерки; зеркала взрывались, извергая снопы осколков; стулья трещали.

И вдруг все прекратилось.

Виравольта и Бомарше, оба растрепанные, посмотрели друг на друга.

Шевалье д'Эон выпрямился.

Сапфир сделала то же, надевая свой парик задом наперед и пытаясь отыскать в беспорядочной куче свое платье.

Вокруг валялись двадцать тел, некоторые прямо на полу, другие в нелепых позах, положив руки на столы и стулья. Слышалось хрипение. Повсюду виднелись следы крови, битое стекло и куски деревянной мебели. Как после урагана.

Медленно стали подниматься с пола и посетители, вернее, уцелевшие.

Пьетро бросился к выходу.

Но Командор исчез.

Остались лишь черный плащ и красная роза, а сам он как будто испарился.

Пьетро опустился на колени, нахмурившись, взял в руки розу и долго разглядывал ее.

Добыча и тень…

Он отбросил розу в дальний угол, встал на ноги и направился к одному из агонизирующих «баснописцев». Тем временем Бомарше с отвращением очищал шпагу от крови, Сапфир оправляла наряд, а д'Эон складывал веер, который спрятал затем в декольте, между накладных грудей.

– Мне это совсем не нравится, я чувствую боль в икре, – сказал д'Эон.

– Которая у вас, между прочим, очень изящна, – проговорил Бомарше.

– Льстец.

– Не волен обвинять…

– Как бы там ни было, ваш удар превосходен.

– Неправда ли?

– Люблю я эти литературные кафе, – сквозь зубы прошипел Пьетро.

Он небрежно схватил фальшивого Баснописца и сдернул с него капюшон. Мужчина, раненный в живот, все еще дышал, но его взор начал затуманиваться. Пьетро дал знак Сапфир подать ему один из ее кинжалов. Он схватил умирающего за волосы и направил острие оружия прямо ему в глаз, взгляд которого выражал лишь панику.

– Кто такой Баснописец?

Мужчина пытался что-то произнести. Струйка крови вытекла у него изо рта.

– Где он скрывается? Отвечай!

Мужчина издал хрип. Пьетро наклонился.

– Что-что?

– Эр… Эрбле… Ос-ос… Особняк…

И глаза его закрылись навеки.

Эрбле.

– Сапфир? Вольф? Ронак?

Все встрепенулись и повернули головы в его направлении.

– По седлам. У нас есть работа.

Он нашел свою треуголку, упавшую во время битвы, и водрузил ее на голову.

На груди он поправил орхидею.

Нехорошая улыбка играла у него на губах.

– Дело не ждет! – закричал он.

 

Обезьяна-Король

В окна дворца Шуази хлестал дождь; король снова и снова прокручивал в голове недавние разоблачения.

Оцепеневший, он не отрываясь глядел на пляшущие в камине языки пламени.

Из письма Шарля де Брогли он узнал о существовании Тайной службы. Он был ошеломлен. Или, скорее, он начал понимать, что нужно быть готовым ко всему. Итак, его дед в течение двадцати лет пользовался услугами особых агентов в рамках Черного кабинета! Призрачный кабинет! На самой верхушке государства!

Людовик, как и герцог д'Эгийон до него, был совершенно растерян, обнаружив существование параллельной дипломатии. И сейчас, когда он сам оказался во главе государства, ему следовало взять на себя управление этой государственной машиной, еще более сложной, чем спектакли эпохи де Люлли! Людовика смущало не только столь быстрое погружение во все политические дела: он находился на краю пропасти, узнавая о том, какие теневые методы использовала Тайная служба, чтобы посадить на польский престол французского принца, единственным результатом чего стал раздел страны; как она пыталась противостоять английской мощи со столь же ничтожными последствиями; как лишь в Швеции она добилась успеха. Возникал вопрос: если не принимать во внимание Швецию, в чем еще был прок от этой службы?

Граф де Брогли ожидал распоряжений. Итак? Следует ли Людовику объявить об окончательном и бесповоротном роспуске этой агентуры, или же вновь активизировать это подпольное «агентство» и продолжить дело деда? В довершение всего он узнал, что контрразведчики в Вене сумели прочитать сообщения, которые агенты Тайной службы передавали при помощи шифров. В этих шифрах Людовик мало разбирался. Нужно было пересмотреть сами формы деятельности этой сети. Он покачал головой. Наконец, даже имена этих агентов погрузили его в беспокойные размышления. Дюмурье, Бретей, д'Эон, Бомарше, не говоря уже об этом венецианце, Виравольте, слуге двух господ! Их репутациям, если связь между ними станет общеизвестна, будет нанесен немалый вред – а краеугольным камнем в этой конструкции являлся граф де Брогли, заклятый враг герцога д'Эгийона, который представал то конспиратором высокого полета, то второразрядным ловкачом!

Шарль де Брогли защищался: нет, он никогда не участвовал в заговоре против королевства, а все распоряжения ему лично отдавал монарх. Он напоминал, что его ссылка стала результатом происков герцога д'Эгийона и Дюбарри и что ему всегда приходилось быть козлом отпущения. Он разъяснял основы организации Тайной службы и называл имена некоторых агентов: почтовый интендант д'Огни, дворцовый служка Гимар, передававший поручения, а также Дюбуа-Мартин, в обязанности которого входила дешифровка инструкций и кодирование ответов, предназначенных для короля. Все это имело отношение к технической стороне дела. У Людовика, конечно, не было непосредственного списка агентов сети. И скорее всего, никакого списка и не существовало, разве что в голове графа. Хотя…

Гимар передал ему письмо де Брогли, а д'Огни – зашифрованные письма. Король вскрыл их, чтобы посмотреть, как выглядит шифр. Из целой килы бумаг, переданных д'Огни, два послания были написаны открытым текстом: одно от шевалье д'Эона, называвшегося Уильямом Вольфом, другое от Дескриво, генерального консула Рагюза. И в том и в другом содержались вопросы о текущих делах. Король готовился ответить Шарлю, послав депешу тем же способом, вместе с майской зарплатой для всех агентов службы. Он позволит Брогли руководить своим «бюро» до июля, пока не отдаст более четкие распоряжения. А до того момента он будет хранить гробовое молчание и обдумывать свое решение. Он осведомится о точных причинах ссылки графа, чтобы лучше оценить ситуацию. До июля, по крайней мере, он составит собственное мнение…

Как поступить с Тайной службой?

Все происходило слишком быстро.

Он вытянул ноги к камину и провел рукой по глазам.

Затем он вернулся к работе. К его величайшему удивлению, он получил сегодня еще одно неожиданное письмо, но зашифрованное иначе. Оно было адресовано ему и оставлено у входа в Шуази, затем передано солдату, который направил его дальше в соответствии с установленным иерархическим порядком. Д'Огни и Гимар утверждали, что понятия о нем не имеют. Они исследовали конверт и восковую печать, на которой не значилось ничего, кроме странной буквы Б. Они даже вообразили, что письмо может содержать яд – не редкость в Версале. Но ничего не нашли. Письмо не было послано через обычные каналы службы, как будто… как будто оно предназначалось специально для короля. Его передали ему, предварительно прочитав, с его согласия, и соблюдая тысячи предосторожностей. Д'Огни было известно от Брогли, что означает буква Б. Он немедленно проинформировал короля, а затем скопировал содержание письма. Что казалось абсурдным и из ряда вон выходящим, так это то, что ключ кода был дан в виде игры, предложенной лично королю! И вот, сгорбившись перед камином, прищурившись, с пером на коленях, Людовик развлекался попытками разгадать шифр. Д'Огни собирался передать его Дюбуа-Мартину, чтобы тот занялся этим со своей стороны.

Но королю не придется ждать. Шифр был совсем детским! Он уже почти разгадал…

8 ♣ 4 ♥ ♣ 24 ♥ 5 ♦ ♠ 3 ♥ 326 ♠ 524 ♥ 3 178 ○ 3 ♥ 243

3 1153173 2 ♦ ♣ ♠ 5 ♦ ♥ 3 ♥ 24 93 ♥ 24 ♣ 143

Обезьяна-Король

Вскоре Вы умрете.

Баснописец

Король увидел в зеркале отражение своего озадаченного лица. Он ничего не понимал.

Анна Сантамария возвращалась в карете от модистки королевы Розы Бертен.

Ничто, казалось, не предвещало того, что сия модистка когда-нибудь взойдет на олимп славы. Роза Бертен родилась в Аббевилле в семье кавалера конно-полицейского корпуса, и, как поговаривали, – то есть как она сама рассказывала, – цыганка предсказала ей блестящее будущее. Эта маленькая провинциалка прибыла в Париж в возрасте шестнадцати лет, мечтая в один прекрасный день быть представленной ко двору. Она устроилась работницей в модный магазин мадам Пажелль «Верх галантности». На самом деле Розу звали Мари-Жанн, но она сочла, что цветочное имя больше подойдет к ее цвету лица и поспособствует ее продвижению в свете, и в этом был тонкий расчет. Как неугомонная пчелка, она начала разъезжать по Парижу, развозя благородным дамам коробки с побрякушками и воротничками. Она познакомилась с герцогиней де Шартр, принцессой де Конти, принцессой де Ламбаль. Все сочли, что Роза не лишена пикантности; герцог де Шартр, находивший ее очень милой, хотел, чтобы она стала его любовницей. Так как она отвергла его ухаживания, он вознамерился похитить ее и осыпать бриллиантами. Однажды, когда она разговаривала с графиней д'Юссон, объявили о приезде графа; малышка и не подумала встать. Госпожа д'Юссон была поражена и строго отчитала ее, на что Роза спокойно заявила: «Просто госпожа графиня не знает, что стоит мне захотеть, и я сегодня же стану графиней де Шартр… Но месье должен помнить о своем титуле, а я не забуду об огромной дистанции, существующей между нами!» После чего она низко поклонилась и удалилась.

Это благоразумное высказывание решило ее судьбу. Роза Бертен основала свой собственный дом на улице Сент-Оноре, «У Великих Моголов», и очень быстро получила уйму заказов. К ней привязалась сама Мария Антуанетта. Анна Сантамария тоже периодически навещала ее, хотя Роза чаще всего сама приезжала к придворным. Малышка недаром уверовала в предсказание цыганки, она и вправду добилась успеха. Как и Анна; ведь красивой венецианке потребовалось немало усилий, чтобы не рассориться с Дюбарри, пока та жила в Версале, в то же время пользуясь доверием Марии Антуанетты и принцессы де Ламбаль, заклятых врагов графини. Анна всему научилась еще в Венеции, когда состояла в браке с лукавым Октавио; сама она происходила из аристократической венецианской семьи, носившей фамилию Сантамария, издавна искушенной в придворных интригах. Со стороны отца среди ее родственников были многочисленные дипломаты, включая двух послов во Франции.

Анна возвращалась со множеством коробок. Она купила одну необычайно изящную соломенную шляпку, украшенную лентами из тафты, другую из атласа, завязывающуюся под подбородком, а также тюлевую косынку и батистовый чепчик. Улыбаясь, она думала о своих покупках, когда карета резко остановилась. Удивленная, она отодвинула фиолетовые занавески и выглянула наружу.

Согнутый в три погибели мужчина, приближавшийся к ней, показался ей отдаленно знакомым. Он был несказанно уродлив. На его лице виднелись три шрама, у него был беззубый оскал, и он напоминал зверя из детской волшебной сказки. Этьенн тут же убедился, что его не обманули. Эта венецианская куколка была восхитительна. Он оглядывал ее чудную шею и груди, налитые, как спелые фрукты; на ней было платье с глубоким декольте и приталенным корсажем, застегнутое на ряд крючков и удлиненное сзади, чтобы подчеркнуть изгиб спины. Платье это, скроенное из бархата цвета сливы, плотно облегало ее фигуру, подобны песочным часам. Светлые локоны Анны были подобраны. На них как бы случайно опустилась инкрустированная драгоценными камнями бабочка.

Охотничий нож, который вытащил слуга Баснописца, окончательно развеял сомнения венецианки по поводу его намерений, и в то же время в карету проник исходящий от него удушающий смрад.

Анна также заметила, что он был не один. Ее остановили на мощеной дороге, ведущей в Марли. Вокруг кареты стояло еще шесть человек. Хотя Анне этого не было видно, но ее кучер не мог пошевелиться, так как ему приставили нож к горлу.

– Я… я ничего не мог поделать, мадам! – закричал он.

Анна подумала, что, возможно, ей удастся задобрить своего похитителя.

Он просунул голову в дверцу.

Она медленно поднимала свое платье.

– Итак, мой друг, что же вам от меня надо?

– Вы должны выйти и следовать за мной, – проговорил Этьенн медоточивым голосом.

Он еще шире улыбнулся, не стыдясь обнажить свои гнилые зубы.

Нежные пальцы Анны скользили вдоль бедра, – из-под платья показался кусочек тела… а также соблазнительная подвязка из черного кружева.

Сверкнул перстень.

Этьенн смотрел во все глаза.

– Но, месье… Вы знаете, кто я такая и как меня называли в Венеции?

Он не заметил небольшой венецианский кинжал, который она вдруг выхватила из-за набедренной застежки; рука ее описала небольшой полукруг. Он едва успел уклониться. Клинок оставил на его подбородке глубокий шрам. Еще один!

– Меня называли Черной Вдовой!

– ШЛЮХА! – взревел он.

Тут же подскочили остальные мужланы, вооруженные кинжалами и пистолетами.

Увидев, что она окружена, Анна гордо вышла из кареты.

С надменным видом она стояла перед ними.

Этьенн отступил на несколько шагов, хватаясь рукой за кровоточащий подбородок.

– Ну, сейчас ты поплатишься!..

Один из его спутников удержал его.

– Стой!. Ее велели доставить невредимой. Ты что, забыл?

– Ладно, но когда мы с этим покончим, красотка моя… Ты тоже отведаешь моего клинка.

Он ограничился тем, что ущипнул ее за щеку. Она запрокинула голову, отодвигаясь от окружавших ее людей.

– Не смей дотрагиваться до меня, ничтожный.

– Пошли. Надеть ей повязку на глаза.

И ее увели.

 

Налет на загородный особняк

– Ну а что же теперь?

Виравольта отступил в тень.

Вместе с ним за живой изгородью из самшита скрывались д'Эон и Бомарше. Сапфир в это время ехала в Рюффек на встречу с Шарлем де Брогли. Им показалось странным, что шеф службы созвал своих агентов в «Прокоп» на встречу, которая обернулась западней. Или информация так или иначе просочилась… или дело было в самом Брогли. В это предположение не решались поверить ни Пьетро, ни его товарищи. Но надо было все-таки удостовериться. Сапфир вызвалась исполнить эту рискованную миссию. А миссия, выпавшая надолго Виравольты, драматурга и «мадемуазель» д'Эон, была ничуть не легче.

– Я насчитал их около дюжины, повсюду вокруг замка.

Наступила ночь. Сквозь тучи светила луна, на которой четко вырисовывалось пятно Лунного моря. Силуэт заброшенного особняка напоминал готический замок, вокруг которого вились летучие мыши и совы. На первом этаже мерцал огонь. На юго-восточном углу строения находилась башня с остроконечной крышей, служившая тюрьмой. С обеих сторон лестницы, ведущей на крыльцо, можно было различить старинные рвы. Чуть дальше из водоема доносилось кваканье.

– Я пойду на разведку, – предложил Пьетро.

– Куда, интересно? – усмехнулся Бомарше.

– Я проберусь поверху.

– Поверху? – спросил удивленный д'Эон.

Пьетро улыбнулся, проводя пальцем по краю своей треуголки.

– Я подам вам знак.

Он ринулся вперед.

– Но… Виравольта!

Однако больше его не было слышно.

– Он неисправим, – сказал Бомарше.

– Итальянец, – добавил д'Эон.

Силуэт Пьетро растворился во тьме. Он проскользнул между двумя часовыми с факелами в руках, которые несли вахту с южной стороны, шагая взад и вперед от одного бывшего рва до другого. Спрятавшись за тюремной башней, Пьетро поднял глаза. На первом этаже, расположенном на высоте тридцати футов над ним, находилось открытое окно, достаточно большое, чтобы через него пролез человек; створки со свинцовыми украшениями закрывались снаружи. Пьетро нащупал на своем ремне пистолет господина Марьянна. Он осмотрел крюк над стволом и проверил приводной механизм. Сначала нужно было распутать железный трос, по-змеиному свернутый петлями. Ну же! Эти узлы… просто безумие. Поминутно оглядываясь, он много раз принимался распутывать – петля снизу, петля сверху… В любой момент его могли обнаружить. Он вложил крюк в гильзу и наконец услышал многообещающий щелчок… Затем он навел пистолет на окно.

Щелк.

Никакого эффекта.

Щелк-щелк-щелк?

Пьетро смотрел на пистолет.

В это время Бомарше, не желающий терять времени даром, развлекался в меру своих сил.

– Вот видите, мадемуазель д'Эон… Мы здесь вдвоем… Ночью, в этих кустах…

Бомарше обнял его за талию. Шевалье высвободился.

– Какая дерзость!

Получив отпор, Бомарше не настаивал. Он улыбнулся.

Д'Эон пожал плечами.

Драматург вздохнул и вновь посмотрел в сторону Пьетро.

– Ай! – прошептал он.

– В чем дело?

– Идут, – сказал Бомарше, подбородком указывая на укрытие Виравольты.

Приближался часовой. Он был пока еще в нескольких метрах от тюремной башни, где, прижавшись к стене, стоял венецианец. Бомарше поморщился. Они с д'Эоном не сводили с часового глаз.

– Надо что-то предпринять! – выдохнул д'Эон.

– Да, но что?

– Не знаю! Свистите!

– Свистите, как это – свистите?

Он покачал головой, скорчил презрительную гримасу и пригнулся.

– Скорее! Скорее!

Бомарше поднял камешек. Выйдя из укрытия, он энергично бросил его часовому вслед, затем вновь отступил в кусты.

– Это все, что вы придумали?

Бомарше опять скорчил гримасу.

– Иногда у вас довольно вялый стиль, – проворчал д'Эон.

Камешек гулко ударился о стену замка. Тут же факел изменил направление движения; встревоженный часовой пошел назад. Он остановился на расстоянии нескольких метров и прислушался. Бомарше и д'Эон затаили дыхание. Факел раскачивался из стороны в сторону. Человек вглядывался в темноту. Холодный ветерок теребил листву каштанов.

Щелк-щелк-щелк.

Пьетро выбивался из сил, все еще целясь в направлении окна.

Часовой вновь пустился в путь и уже подходил к месту где стоял Виравольта.

На этот раз Пьетро расслышал его шаги.

Ну же! НУ!

Он изо всех сил нажимал на спусковой механизм.

Часовой почти поравнялся с Виравольтой, когда крюк, вибрируя, вылетел вверх.

Трос моментально ослаб, металлический коготок перелетел сквозь открытое окно и приземлился внутри. Пьетро потянул на себя, и крючок с первой попытки вонзился в оконный выступ. Венецианец оперся о стену. Теперь ему оставалось лишь повернуть собачку в другом направлении, и трос начал втягиваться обратно в патронник, плавно поднимая Пьетро вверх. Из-за угла тюремной башни появился часовой. Его факел проплыл прямо под ногами Виравольты. На мгновение он вновь задрожал, как будто человек что-то почувствовал. Затаившийся в кустах Бомарше вздрогнул; д'Эон взял его за руку. Но Пьетро был вне опасности. Тучу пронесло, и вновь вышла луна; они едва успели заметить ногу Виравольты, тут же исчезнувшую внутри.

– Удалось! – сказал Бомарше.

– А теперь что? – спросил д'Эон.

– Поступим в соответствии с его распоряжением. Подождем сигнала.

Виравольта поспешно спустился на каменный пол замка.

«Ну вот. Это было прос…»

Он замер.

В него целились три пистолета.

Он сокрушенно улыбнулся.

Человек в капюшоне с иронией произнес:

– Добрый вечер.

Доставленная в замок в собственной карете, Анна Сантамария находилась сейчас в огромном зале на последнем этаже. Ей навстречу вышел лично Стивенс. К ним присоединился Баснописец. Она стояла среди своих похитителей со связанными руками и белой повязкой на глазах, беспокойно поводя носом в их направлении. Одна прядь упала ей на лоб. Грудь вздымалась при каждом вдохе. Стивенс забрал кинжал венецианки. Сейчас он лежал на столе, стоявшем в центре помещения.

– Ну и… где я? – произнесла она дерзким тоном. – И кто пускается столь низко, похищая беззащитных женщин?

Стивенс улыбнулся.

– Беззащитных… Это еще как сказать.

Баснописец сидел чуть поодаль, рядом с камином внушительного вида, подперев подбородок рукой в перчатке. Время от времени он машинально тер сапогом по пятнам от пыли и пепла на полу. На железных каминных крюках были подвешены воздуходувный мех и воспламеняющаяся головешка. На высоком потолке виднелись массивные дубовые перекрытия. Зал освещала старинная люстра, цепью прикрепленная к кольцу на северной стене. На южной стене висела потертая шпалера, изображавшая охотничью сцену в Сен-Жермен. С восточной стороны за малиновыми шторами скрывалось другое крыло здания. Посреди комнаты на пыльном ковре стояли стол на витых ножках и шесть стульев. Наконец, в углу, на бюро с парными канделябрами, были разложены планы. Через окно доносился шум ветра, можно было разглядеть луну и верхушки деревьев, а далее – крыши и колокольню Эрбле.

Стивенс подошел к Анне и погладил ее по лицу. Она отвернулась.

– Ну, ну, моя дорогая, моя мегера,… Спокойно.

Он повернулся к Баснописцу.

– Вы схватили лакея, но не смогли заполучить господина… И решили отыграться на супруге?

– Ла… лакея? Господина? О чем вы? – спросила Анна.

– У меня есть свои планы. Раз она в наших руках, Виравольта сделает все, что необходимо. Он сдастся, жертвуя собой, или же станет служить нашим интересам. Не беспокойтесь и позвольте мне продолжать игру. Поле боя будет расчищено, как вы того хотите, и мы вместе нанесем роковой удар.

– Кто вы?! – закричала Анна. – Где Пьетро? Где мой сын? Стивенс оглядел ее с ног до головы. От ее красоты дух захватывало. Щеки горели, и это почти животное исступление делало ее еще прекраснее.

– Раз вам угодно, давайте познакомимся.

Стивенс погладил розу, приколотую к его костюму.

Red for Lancaster, white for the York.

Он снял повязку с глаз Анны.

Она едва сдержала крик, когда лорд Стивенс с улыбкой положил руку ей на плечо.

– Пожалуйста, моя дорогая. У вас чудесные глаза, это бесспорно… От любви к вам можно умереть, прелестная маркиза… Они зеленые, голубые или карие? Всего понемножку, в зависимости от освещения… Удивительно… И если бы только одни глаза…

– Стивенс, – перебил Баснописец. – Не валите все в одну кучу.

Стивенс лукаво улыбнулся.

– Совершенно очевидно, что не вам удастся воспользоваться ею в том смысле, который имею в виду я.

Баснописец промолчал.

Стивенс снова посмотрел на Анну:

– Дорогая моя, я позабочусь о том, чтобы ваш загородный отдых здесь оказался приятным. А если вы будете благоразумно себя вести, то я смог бы даже снять ваши…

Он запнулся. В дверь глухо и настойчиво стучали.

Стивенс выругался:

– Ну, что там еще! Да!

Дверь распахнулась, за ней стоял Этьенн. Изобразив ироничный реверанс, он облизал губы и сказал:

– Здесь Черная Орхидея.

Стивенс и Баснописец переглянулись.

У Анны замерло сердце.

– У вас еще есть время удрать, – сказала она насмешливо.

– В… Виравольта? – переспросил Стивенс недоверчиво.

– Под надежной охраной, – елейным голосом уточнил Этьенн. – Он пытался проникнуть в замок… Мы посадили его в камеру.

– Вы уверены? – уточнил Стивенс.

Этьенн подтвердил. Анна помрачнела.

– Он еще расторопнее, чем мы предполагали, – сказал Баснописец.

– Не стоит так зазнаваться, – заметил Стивенс. – Оказалось достаточно двух-трех человек, чтобы его схватить, в то время как двадцать потерпели поражение в «Прокопе». Нечего особенно ликовать.

– Вынужден с вами согласиться, – произнес Баснописец, нахмурившись.

Воцарилось молчание, затем Стивенс повернулся к Анне.

– Отлично. Вы довольны? Но это еще не самое лучшее. Я думаю… я думаю, ему неизвестно, что вы здесь.

Он повернулся к Баснописцу.

– Друг мой, подготовим же эту встречу, если вы ничего не имеете против… Вы можете подыскать любую подходящую басню. Кем будет наш гость – псом, ослом, совой? А она? Мышь или тигрица?

Баснописец медленно снял перчатки.

Анна опустила взгляд на его руки… Она прищурилась.

Показались его усыпанные перстнями пальцы.

Стивенс повернулся к Этьенну.

– Вы приведете его к нам… как только мы будем готовы.

 

Любовь и Безумие

Затаившиеся в кустах Бомарше и д'Эон начали беспокоиться.

– Ну что же он там делает?

– Он сказал, что подаст нам знак, – проговорил шевалье.

– Что-то долговато…

– Надо ему доверять.

– А если с ним что-нибудь случилось?

– Случилось? Да ладно, его не остановит никакое препятствие.

Взор Пьетро скользил по влажному камню, пока его со связанными руками вели вверх по витой лестнице. Наконец открылась запертая на железный замок дверь. Его втолкнули в зал. Люстра, свечи и канделябры, камин, шпалера. В конце стола восседал Стивенс. Пьетро вглядывался в его продолговатое лицо, черные волосы с проседью, глубоко посаженные глаза, обрубок уха, складку возле рта. Он обратил внимание на розу, приколотую к его груди. Стивенс сидел на одном из резных стульев, а за ним вырисовывался силуэт в капюшоне, с рукой, лежащей на папке; Баснописец молчал, склонив голову. Стивенс заговорил.

– Так значит, это и вправду вы! Чем мы обязаны такой чести?

– Вы навязчивы, Виравольта, – подхватил Баснописец, не давая ему возможности ответить. – Интересно, как вам удалось выжить сначала в клетке со львом, затем в «Прокопе»… и каким образом вы нашли нас здесь?

Пьетро заметил, что он меняет звучание своего голоса.

– Эх! Да он просто направился вслед за вами!

Его акцент не вызывал сомнений. Этот человек… был англичанином, по всей вероятности. Не теряя ни секунды, Пьетро принялся анализировать ситуацию. Вдруг он почувствовал тонкий запах. Это духи, духи, которые…

Он нахмурился.

Стивенс встал, указывая на листок веленевой бумаги, лежащий на длинном деревянном столе рядом с пером и чернильницей. Там же лежал и кинжал. Неподалеку Этьенн сложил оружие, отобранное у Пьетро. Стивенс хохотнул, увидев пистолет господина Марьянна, снабженный крючком.

– Замечательно, – сказал Стивенс, беря его в руки. – Положите это в надежное место.

Он снова повернулся к венецианцу.

– У нас появилась весьма пикантная идея. Немного поиграть перед тем, как мы с вами покончим. Мы вам развяжем руки, дорогой друг. Не пытайтесь воспользоваться этим, вы напрасно потратите свои силы.

Он снова подал знак, и тут же через порог зала перешагнуло несколько человек, которые со всех сторон окружили Виравольту. Один из них снял с него путы. Пьетро потер затекшие кисти. Двое других встали по обе стороны от шторы.

– Кто вы? – спросил Пьетро.

Стивенс улыбнулся и пригласил его присесть на один из резных стульев. Пьетро повиновался. Перед ним лежали чистый лист, перо и чернильница. Но он все еще думал об аромате духов… Этот аромат становился все более ощутимым и все более тонким…

Стивенс прищелкнул языком.

– Нам нужно написать последнюю басню, дорогой друг. И вместе с тем мы с вами напишем новую страницу Истории. Мне кажется вполне логичным то, что она будет создана вашей рукой. Так Черная Орхидея внесет вклад в наш шедевр. Что вы на это скажете?

– Я на это скажу, что вы теряете рассудок, – сказал Пьетро. – Вы мне напоминаете одного ренегата, который однажды попался на моем пути в Венеции…

Стивенс усмехнулся.

– Итак, мой друг… Займемся диктантом! Басня, которую мы собираемся вместе написать, предназначена для высокопоставленного лица. По правде говоря, одного из самых могущественных лиц в государстве. Вы близки этому лицу. Поэтому тот факт, что наша декларация будет написана вашим почерком – это, поверьте мне, истинный подарок небес!

Пьетро, как ученик, сидел перед чистым листом бумаги.

– Вы заблуждаетесь.

– Ах… Вы просто еще не осознаете всей ситуации… Позвольте вас просветить. Начнем с небольшой преамбулы. Древние учат нас, что нет ничего лучше небольшого театрального представления для того, чтобы дестабилизировать врага во время войны. Вы понимаете? Чувство мизансцены. Чувство драмы. Создать впечатление, что вы невидимы. Появляться и исчезать подобно тени. Быть мифом. Используя пиротехнику, растворяться в облаке дыма… Наш Баснописец одарен в этой области, не так ли? Весьма одарен. Что касается меня, я действую в меру своих способностей. Я пользуюсь собственными средствами. Вот что я лично могу вам предложить.

«Этот аромат… Ну да, это же…»

И еще забытый на столе венецианский кинжал!

В этот момент лорд Стивенс подал знак Баснописцу, который театральным жестом открыл занавес.

– Анна Сантамария из Венеции!

Пьетро показалось, что сердце остановилось в его груди.

А Баснописец принялся декламировать:

Любовь и Безумие

Книга XII, басня 14

За занавесом Анна стояла на деревянной доске, перекинутой через зияющий колодец. Ей снова завязали глаза, а в рот всунули кляп. Руки были связаны, ног не было видно под длинным платьем. Она стояла очень прямо, не двигаясь, пытаясь сдерживать дыхание из страха, что один вдох может нарушить равновесие. Через колодец было переброшено несколько шатких досок, частично покрытых лишайником и казавшихся наполовину прогнившими. Как Пьетро понял, колодец этот был остатком разрушенной винтовой каменной лестницы, ранее соединявшей различные этажи замка. Эта часть, очевидно, уже давно находилась в заброшенном состоянии, о чем свидетельствовали расположенные за занавесками массивные дубовые двери, раньше отделявшие западное крыло здания и в данный момент открытые. Лестничная клетка из камня и покрытого мхом дерева была лишь смутным призраком былого жилища. На вершине лестницы, которая больше никуда не вела, среди тьмы Пьетро смог разглядеть поблекшие от времени портреты; глаза изображенных на них людей сливались с траурной мглой. На потолке находились странный блок и веревка, которая, как казалось, спускалась вглубь, равномерно покачиваясь из стороны в сторону. Потоки холодного воздуха со свистом доносились из отверстия, а ниже невозможно было различить ничего, кроме темной ямы, как будто идущей в самые недра земли, откуда поднимались языки тумана…

При малейшем неосторожном движении Анна упадет и разобьется.

Чтобы заставить ее двигаться вперед, за ней стоял мужчина с кинжалом наготове.

А Баснописец продолжал заливаться:

– Извините, – комментировал Стивенс. – Ведь эта басня не была запланирована! Вы должны были уже умереть, не так ли? То, что вы выжили и неожиданно вторглись сюда, заставило нашего друга внести изменения в план. Это импровизация! Непредвиденные обстоятельства на сцене – вы знаете, что это значит. – Он рассмеялся, разводя руками. – Madness leading Love, Безумие ведет Любовь! Ах! Вот кто достоин наших лучших английских поэтов! Знаете ли вы, что говорят об этой басне? Будто бы она была навеяна длинной аллегорией Луизы Лабе, вошедшей в состав «Дебатов между Безумием и Любовью» и впоследствии использованной отцом Комиром в «Кармине». Речь идет о латинской поэме невероятной красоты, которую Лафонтен заново интерпретировал. Поэме, которой восхищаются все без исключения… Но я отклоняюсь от темы.

Заложив руки в перчатках за спину, Стивенс расхаживал по залу. Он подал знак стоявшему за спиной Анны человеку с кинжалом. Тот вынул у нее изо рта кляп.

– Пьетро!

– Ты не ранена?

– Итак, Виравольта, вот правила игры. За каждую строчку, которую вы напишете, – и постарайтесь, пожалуйста, писать разборчиво и аккуратно, – вы получите право подсказать вашей драгоценной супруге, в каком направлении ей шагать. Но осторожно: некоторые из этих досок уже насквозь прогнили… Они не выдержат ее веса. Не кажется ли вам, что в некотором роде здесь содержится метафора брачного союза? Так что наша авантюра получает немного соли или, скорее, пикантности. Давайте, Виравольта! Вам Безумие, ей Любовь! Удастся ли вам перевести ее на другую сторону пропасти?

– Все будет в порядке, – произнесла Анна сдавленным голосом, выдававшим ее волнение.

– А что я от этого выигрываю? – поинтересовался Пьетро.

– Вы меня спрашиваете? Но, Орхидея… Вы выиграете ее жизнь! Вы понимаете? Если вы напишете нашу басню, а она перейдет через пропасть, она будет жить. Что касается вас… Это, конечно, другое дело.

У Пьетро пересохли губы.

«Нет! Только не она! Все, что угодно, только не она».

Перед его взором возник повешенный в грабовой аллее Ландретто. Смерть в том саду… а сейчас они играют с ней, с ней!

«Сохраняй хладнокровие! Умоляю! Не утрать его в этот момент! Слепое Безумие – поводырь Любви!»

– Отпустите ее, – сказал Пьетро. – Она не имеет никакого отношения ко всему этому.

Он вспотел. Стивенс прокашлялся.

– Не говорите глупостей. Начнем. Вы знаете нашу басню, я в этом уверен. Она, как вам разъяснит находящийся здесь специалист…

Баснописец поклонился, приложив руку к груди.

– Она первая по порядку в первой книге Лафонтена. Ни одна другая не получила столько комментариев. Ваш дорогой Руссо привел ее как пример того, что, по его мнению, нельзя давать читать детям… В очередной раз ее вариант мы находим у Эзопа.

Пьетро покачал головой…

– Стрекоза появляется в «Баснях», так сказать, только один раз. Она символизирует небрежность, беззаботность, непредусмотрительность. Еще один человеческий недостаток… Но в этой басне множество ошибок! Например, стрекоза неустанно трудится, добывая себе пропитание при помощи своего хоботка. Кроме того, она умирает в конце лета. Поэтому она не может испытывать нужду, когда «зима катит в глаза», не говоря уже о том, что муравей, спящий всю зиму, не в состоянии ее услышать. И наконец, муравьи едят совсем не то, что стрекозы! У баснописцев есть право на фантазии. Так сказать, поэтическое право…

«Но о чем это он?» – думал Пьетро.

– Начнем! – повторил Стивенс.

Он остановился.

– Книга первая, басня первая: «Стрекоза и Муравей». Берите перо, Вира вольта.

Дрожащей рукой Виравольта взял в руки перо.

– Вам повезло, – улыбнулся Стивенс. – Вы собственной рукой подпишете смертный приговор французскому королевству.

Пьетро сдержал улыбку. Перо!

То самое, которое у него отобрали. И чернильница тоже…

Он вспомнил афоризм Августина Марьянна: «Перо сильнее шпаги».

«Августин! Благослови вас Бог», – подумал Виравольта.

Он медленно открутил крышечку чернильницы и обмакнул в нее сухой кончик пера.

Острие кинжала дотронулось до ребра Анны, заставляя ее сделать шаг вперед. Она задрожала. Доска затряслась.

Стивенс начал диктовать:

– Пишите.

Перо повисло над листом.

Пьетро сделал вдох…

– Вы правы, – проговорил он с недоброй улыбкой на лице.

– В каком смысле? – удивился Стивенс.

– В смысле театральности. И облаков дыма.

И все завертелось.

 

О взрывающемся пере

Когда волна взрыва ударила по оконным рамам и стеклам двое в кустах подскочили.

Озадаченный Бомарше повернулся к шевалье:

– Это и есть сигнал?

Д'Эон выглядел совершенно сбитым с толку.

– Что нам делать?

По тревоге по направлению к крыльцу бежало около дюжины часовых, патрулировавших замок. Вдруг какой-то незнакомец на бешеной скорости проскакал через парк. Сзади на шее у него болталась треуголка. Лента, которой был подвязан его шиньон, наполовину распустилась. На нем был плащ без обшивки и с круглым воротником, длинными коричневыми рукавами и карманами с треугольными клапанами. Под плащом был камзол персикового цвета, белые панталоны и блестящие сапоги. Лицо его сияло юностью, отвагой и особенно бесшабашностью. Не спешиваясь, он выхватил шпагу и дерзко направил ее на силуэты врагов; это заставило их бросить факелы. Волосы Козимо Виравольты развевались на ветру. Он кричал, чтобы подбодрить себя.

– А это еще кто?

– Не знаю, но он отчаянный. И кажется, он с нами заодно.

Козимо ворвался в крут врагов, размахивая шпагой направо и налево.

Бомарше в свою очередь обнажил шпагу.

– Неплохо.

– Ммм… десятеро против трех… – проговорил д'Эон.

– Ну и денек выдался! Avanti!

И они бросились в бой.

Взрывающееся перо господина Марьянна сослужило свою службу. Молниеносно развернувшись, Пьетро выверенным жестом бросил его за спину, на пол-, взрыв заставил подскочить Стивенса и Баснописца. В облаке дыма трое их помощников упали на пол перед другими ошеломленными статистами. В ту же секунду Пьетро схватил лежащий на столе кинжал Анны и с поразительной точностью метнул его в человека, стоявшего за его супругой. Кинжал со свистом вонзился ему в горло. Он повалился назад, схватившись руками за шею, из которой фонтаном брызнула кровь. Потеряв равновесие, Анна чуть было не полетела на дно колодца. Она тоже упала, ударившись о бывшую каменную балюстраду лестницы и едва не раскроив себе подбородок. К счастью, она оказалась по ту сторону колодца. Лежа на боку, мужчина извивался от боли и сдавленно хрипел. Доска, на которой она только что стояла, заколебалась, затем обрушилась в бездну, увлекая с собой остальные. Из глубины поднялось облако пыли.

Пользуясь замешательством, Пьетро бросился на своего ближайшего соседа. Он направил его пистолет против него самого, и пуля попала в самое сердце. Затем венецианец схватил его шпагу, это была его собственная шпага с венецианским клинком, которую у него отобрали при поимке.

– Ну, я уже лучше себя чувствую.

Повернувшись, он обнаружил за собой двоих противников. Тут же подоспели еще четверо. Ударом ноги Виравольта опрокинул стул и прыгнул на стол из темного дерева.

Окружен.

Другие уже собирались вокруг него.

Стивенс и Баснописец обменялись взглядами, затем Стивенс улыбнулся.

– Как всегда, непредсказуем. Но всему наступает конец Господа! Убейте его.

«Ну а что теперь?» – подумал Пьетро, тяжело дыша.

Дверь с шумом распахнулась.

Перед ними предстал Козимо в окровавленных сорочке и куртке.

Пьетро изумленно посмотрел на него.

– Вот это выход! Что ты здесь делаешь?

Козимо улыбнулся.

Он размахивал шпагой.

– Надо же мне было повторить мой урок.

Он бросился вперед. Пьетро сделал то же самое, уклоняясь от ударов шпаг, скрещивавшихся у его ног. Схватившись за люстру, он перенесся на несколько метров и оказался рядом с сыном. Анна освобождалась от пут при помощи кинжала человека, только что испустившего дух. Снизу доносились удары шпаг и пороховые взрывы; видимо, Бомарше и шевалье д'Эон тоже решили вмешаться. Шпаги отца и сына указывали в одном направлении; их снова окружила вся банда. Просвистел клинок Пьетро.

– Хорошо. Начнем. Кварта, кисть влево, рука вытянута, дужки горизонтально…

– Знаю. Контррипост. Атака в темп.

Они перешли в наступление. Лицо первого мужчины было разрублено от уха до уха.

– Атака и комбинация…

Это был уже не поединок, а балет.

– Финт.

– Двойной финт.

– Шажок…

– Колющий удар.

Этьенн атаковал последним. Он с ревом ринулся вперед, зажав в кулаке сверкающее лезвие. Козимо успел почувствовать ужасную вонь, исходившую от его одежды, и увидеть, как на него обрушивается темная масса. Глаза этого зверя горели яростью, губы были искажены гримасой, а его искалеченное лицо, казалось, выглядывало из самой преисподней. На мгновение Козимо померещилось, что перед ним кабан, бросающийся на свою жертву. Хромец налетел на него всем своим весом, но молодой человек оказался более расторопным.

Острием шпаги он ударил его прямо в лоб.

Этьенн на мгновение скосил глаза, затем его взор заволокла кровавая пелена.

В конце раздалось бульканье.

– И все это – сгибая колени, – закончил Козимо, выпрямляясь и переводя дух.

Этьенн рухнул.

Трупы устилали весь пол.

– Получается! – воскликнул Козимо.

– Вот видишь! – сказал Пьетро.

Баснописец издал вопль, заметив, как рассекли лоб его слуге. Ситуация становилась критической. Шелестя плащом, он бросился к выходу и исчез. Пока Виравольта и Козимо заканчивали бой, Стивенс подошел к Анне. С искаженным ненавистью лицом он собирался поднять ее, схватив за волосы. Вдруг он заметил, что руки у нее свободны. Она сняла свою повязку и одарила его лучезарной и мстительной улыбкой. Стивенс начала ничего не понял… затем его пронзила острая боль, на всадила ему в икру кинжал Виравольты. Ее рука, вцепившаяся в рукоятку, все еще поворачивала клинок.

– Черная Вдова! – воскликнула она. – Теперь тебе ясно? – Анна! – закричал Пьетро.

Виравольта с сыном бросились к ней.

Отскочив от Анны с застрявшим в ноге кинжалом, Стивенс ослепнув от боли, завопил, затем ухватился за ближайшую веревку, соединенную с блоком, находящимся над темным отверстием. Тут же он соскользнул вниз. Послышался какой-то металлический звук. Привязанное к другому концу веревки, поднималось ведро, наполненное строительным мусором, которое вскоре столкнулось с железной дугой на потолке. Пьетро подбежал так быстро, что и сам чуть было не упал. Он посмотрел вниз, но увидел лишь темный провал. Стивенс ускользнул. Козимо положил руку на плечо отца.

– Бог с ним!

– А Баснописец?

Пьетро помог Анне подняться.

– Он тоже удрал, – сказала она. – Может, еще успеем?

– Надеюсь, его схватят внизу!

– Внизу?

– Потом объясню.

Она улыбнулась ему, оправляя платье, пока он сжимал ее в объятиях.

– Мне хотелось знать, где ты. Сегодня вечером в Версале прием, а потом бал. Я была бы так собой недовольна, если бы пришлось пропустить.

– Ты еще не натанцевалась? – спросил Пьетро.

– А ты, любимый?

Они еще раз обнялись.

Затем они повернулись к Козимо.

– А ты как здесь оказался?

– Я шел по стопам отца от «Прокопа». Это не так уж сложно – весь путь усыпан трупами.

Пьетро крепко обнял сына.

– Козимо… спасибо, что послушался своего отца. А какой у тебя прогресс!

Пьетро отступил на шаг и посмотрел на него. Козимо рассмеялся:

– Да и вы ничего, совсем неплохо для старика.

Наконец явились Бомарше и д'Эон.

– Бой уже кончился, – насмешливо сказал Пьетро.

– Вы шутите, я надеюсь.

– А Баснописец?

– Его мы не видели, – сказал д'Эон.

– Кто эти люди? – спросил Козимо.

Пьетро посмотрел на них и, приложив руку к сердцу, с улыбкой подошел к ним.

– Друзья.

Все направились к окнам, выбитым взрывом рокового пера Августина Марьянна. Пол и каменные стены почернели. Через окно они разглядели силуэты Баснописца в капюшоне и Стивенса, скакавших через парк в лучах восходящего солнца. Они уже достигли ворот.

Пьетро смотрел, как они удаляются, когда Анна окликнула его:

– Пьетро!

Он оглянулся. Она указывала на планы, разложенные на бюро в углу зала, между двумя канделябрами, с которых капал воск. Пьетро переглянулся с сыном, затем подошел поближе.

Но… что же это такое?

Там были планы двух типов. Они пострадали от пороха и боевых действий. На документах первой категории можно было различить нечто вроде химических формул, один вид которых внушал опасение. Они были испещрены техническими символами и столь же непонятными краткими записями. Среди них попадались латинские и греческие высказывания. Наконец, там были и цифры, величины углов и указания расстояний. Документы второго рода были не менее причудливы нечто вроде сети или запутанного плана, покрытого изломанными линиями, начерченными горизонтально и вертикально. Эти разветвления пересекались с крупно нарисованными геометрическими фигурами. Что-либо понять было совершенно невозможно. По всему документу в нескольких местах была написана одна и та же фраза: PARTY TIME.

К тому же Пьетро нашел и странный миниатюрный футляр зеленого цвета с золотом.

Венецианец взял его в руки и открыл.

Он удивился, найдя в нем прядь волос. А внутри был медальон с портретом покойного короля Людовика XV.

– Что же это может означать? – спросила Анна.

Сжав футляр в руке, Пьетро прошептал:

– Не имею ни малейшего представления.

 

Цена шляпки

На эту зиму двор вернулся в Версаль.

– Итак, до Бастилии дело не дошло? – спросил Пьетро.

Герцог д'Эгийон повернулся. Как и во время их последней встречи, он долго стоял лицом к окну, вглядываясь в пустоту. В своем голубом с золотом камзоле он имел вполне официальный вид. Он казался изнуренным и плохо скрывал свою горечь. Но решение было принято.

– Нет, Виравольта. Я собираюсь уйти в отставку. То, чего я так опасался, произошло. План королевы вернуть Шуазеля потерпел поражение… Но ей достанется моя голова. Король сделал свой выбор. Я не стал дожидаться и решил уйти сам.

Пьетро сидел в кресле, закинув ногу на ногу и положив руки на подлокотники. Действительно, в кабинете герцога в военном министерстве царил беспорядок, что никак не соответствовало маниакальному пристрастию к чистоте его хозяина. На бюро грудой были свалены папки. Повсюду стояли коробки, время от времени входили служащие и молча забирали с полок изящные безделушки и книги. Подняв бровь, Пьетро посмотрел на бронзовый бюст, который проносили мимо него.

– Мое время подошло к концу, Виравольта. По крайней мере, на данный момент. А может, и навсегда.

Он обдумывал свои последние слова, произнесенные с мрачным и торжественным видом.

Затем он повернулся к Черной Орхидее.

– Мое единственное утешение – это то, что удел Шарля де Брогли не лучше моего. Он все еще в ссылке, и ему не достанется мое министерство… А канцелярия – и подавно.

Траурная атмосфера, царившая в кабинете, представляла резкий контраст с весельем, охватившим Версаль. На горизонте появилась новая надежда. Народ желал верить в перемены. Людовик не пользовался полным доверием народа, но вызывал симпатию. Помня об излишествах и мучительном конце его покойного деда, люди ценили его желание действовать по закону добродетели. Всем нравилась его очевидная привязанность к королеве, так как уже долгие годы страна не испытывала удовольствия от созерцания королевской четы, а теперь это удовольствие не омрачалось даже трудностями, связанными с зачатием наследника… Людовик с супругой ни на йоту не продвинулись в этом отношении – но все же хорошая новость заключалась в том, что монарх был способен испытывать эрекцию! Боли, возникавшие в королевской крайней плоти при введении члена, прошли. На простынях оставались пятна, о чем сообщалось всем подряд, так как от этого зависело будущее трона. Любое хирургическое вмешательство было бы излишним – супруги и сами рано или поздно справятся.

Огласке был предан и состав правительства. Король перестал прибегать к уловкам. В конечном итоге был вызван Морпа. Государственный министр без портфеля, он имел первенство в Совете. Его старшинство было неоспоримо. Впервые со времени своего изгнания в Бурж, а затем в Поншартрен, вызванного приписанными ему высказываниями против Помпадур› он принимал своих сторонников. Ко всеобщему удивлению, семидесятитрехлетний старик возвращался к делам. В Версале он занимал апартаменты, расположенные над апартаментами короля, где не так давно проживала Дюбарри. Это был символично: мудрый плут наследовал шлюхе, чтобы защищать интересы королевства. Д'Эгийон, который приходился Морпа племянником, на краткий миг поверил в то, что и к нему вернется милость. Его дядя замолвил за него словечко Людовику XVI. Но король не забыл о связях между герцогом и Дюбарри. Морпа не настаивал.

Восстановив традиционное разделение между функциями военного министерства и министерства иностранных дел, король посадил в первое кресло графа дю Мюи, бывшего друга своего отца и губернатора Фландрии, а во второе – Верженна, до тех пор занимавшего пост посла в Швеции. Команда была, таким образом, укомплектована, и д'Эгийону пришлось очистить помещение. Триумвирату и непопулярным решениям пришел конец. Были высланы также Мопу и аббат Террэй. Тюрго стал министром финансов, Миромениль – юстиции, Сартин – флота. Все это вызывало всеобщее ликование. Морпа, поклонник Монтескье и сторонник умеренной монархии, занялся восстановлением былого парламента, к великому удовольствию судей. Эта новая инициатива была восторженно принята, на площадях стали сжигать чучела и изображения бывших министров. Несколько дней назад выходившие из здания суда король и королева были встречены овацией. Людовик XVI желал, чтобы его любили! На цоколе статуи славного короля Генриха IV, что на Новом мосту, чьей-то рукой было начертано: Resurrexit.

Д'Эгийон тяжело вздохнул. Затем он повернулся к Виравольте.

– Я долго колебался, выбирая линию поведения. В конце концов… – Он подошел к своему бюро. – Я решил позволить вам продолжать ваше расследование. Если король захочет и впредь развлекаться с Тайной службой, то в добрый час. Теперь он должен уже быть в курсе всех дел. Я думаю, он распустит службу. Ну а вы… служите, кому желаете, Виравольта. Вы знаете, как тяготит мое сердце Брогли… Но меня это больше не касается. Оставляю вас в покое.

Впервые он искренне посмотрел Пьетро прямо в лицо. – Я прочел ваши рапорты… по крайней мере, те, которые вы соизволили мне доверить, – сказал он, как всегда, желчно. – Угроза не исчезла… Интересы Франции превыше всего, не так ли?

Пьетро поклонился.

– Именно так. – И он добавил: – Ваше достоинство делает вам честь, ваше превосходительство.

Герцог ограничился гримасой, изображавшей благодарность.

Все было сказано.

Д'Эгийон снова повернулся к окну.

Он покидал Версаль, как тень.

И все же, выходя из кабинета, Пьетро чувствовал прилив сил.

Решение герцога и поворот, который принимали дела, его ободрили. С призраком Бастилии было покончено. Руки у него были развязаны.

Лакей окликнул его и поклонился.

– Господин де Лансаль?

– Да?

– Королева вызывает вас в свои покои.

Дворцовая жизнь вошла в свое обычное русло. Занавески были раздвинуты, и среди этого океана изысканности и возвышенности раздавались хрустальные переливы, звучавшие как струи небольшого фонтана: это облегчался Пьетро Виравольта де Лансаль, тайный агент и бывший шпион Совета Десяти Венецианской республики. В другом конце галереи, едва скрытая шторами, украдкой присев, тоже справляла малую нужду Иоланда де Полиньяк, одна из новых компаньонок королевы. Пьетро привел себя в порядок. Иоланда поднялась ее платье с фижмами упало на пол. Она вернулась к лакеям из своей свиты, державшим спасительный горшок. Оба оказались лицом к лицу на отполированном до зеркального блеска паркете и поприветствовали друг друга, склонившись в реверансе. Пьетро поглядел ей вслед. О ней говорили, что ее походка соблазнительна и непринужденна; и в самом деле, она была наделена небрежной и возбуждающей грацией, как отметил про себя Пьетро, рассматривая ее стройный зад. Брюнетка с цветущим овальным лицом, беспечная и вальяжная, Габриэлла Иоланда де Поластрон, ставшая графиней Жюль де Полиньяк, проводила большую часть времени во владениях де Клей, но время от времени приезжала в Версаль для выполнения своих придворных обязанностей. Пьетро дождался, пока разбегутся все ливрейные лакеи, затем направился к покоям Марии Антуанетты.

После событий, происшедших в Эрбле, Пьетро передал все собранные сведения Брогли, который, разумеется, отрицал свою ответственность за какую-либо утечку информации о сходке в кафе «Прокоп». Он не скрывал, что глубоко оскорблен тем, что вдруг оказался под подозрением у своих собственных агентов! Скорее всего, о встрече было известно Ландретто. Может, Баснописец пытал его, чтобы выбить из него эту информацию перед смертью. Эта мысль, как и предположение о предательстве его бывшего лакея, была неприемлема Для Виравольты. Скорее всего, они проследили за Пьетро после его прибытия в Париж или за одним из других шпионов. Но в остальном все прояснялось, Анна слышала, как кто-то произнес имя Стивенса. О нем кое-что знал Шарль де Брогли. Графу было известно, что Стивенс работал на английскую контрразведку. Он был членом тайного масонского общества Сассекса, «Великой железной ложи». С помощью своих лондонских агентов Брогли смог получить дополнительные сведения. Бомарше и д'Эон вновь переправились на противоположную сторону Ла-Манша – один по поручению Сартина, другой – Тайной службы. Шарль также разузнал кое-что у лорда Стормона, английского посла во Франции. По утверждению Стормона, Стивенс, изначально действовавший по поручению Георга III, намного превысил свои полномочия без каких-либо четких указаний. У самого английского правительства на его счет возникали опасения. Оно собиралось послать собственных эмиссаров, чтобы потребовать у Стивенса разъяснений, а при необходимости и отстранить его от должности. Дело принимало дипломатический оборот.

Однако, прослышав о планах, найденных Пьетро и Анной в Эрбле, Брогли еще больше утвердился в своих подозрениях. Его все сильнее беспокоила мысль о том, что англичане, возможно, готовились сказать последнее слово в давнем споре, направив во Францию свои войска. Эволюция американской ситуации также мучила его. События развивались в ускоренном темпе, и Пьетро не терял бдительности. Планы, найденные в Эрбле, были переданы Августину Марьянну. Пока поиски в них смысла не увенчались успехом. Посланные в особняк драгуны и мушкетеры нашли его пустым. Естественно, враг передислоцировался в иное место. Все надо было начинать заново. Наконец, вызывало тревогу и еще кое-что. В миниатюрном футляре, который Пьетро нашел в Эрбле, Шарль обнаружил записку, спрятанную за медальон с портретом короля. Для главы Тайной службы, знавшего почерк бывшего монарха, сомнений быть не могло: текст был написан рукой Людовика XV. Он был адресован некой Мари:

Что касается локона, найденного в футляре, Брогли затруднялся сказать, кому он мог бы принадлежать. Пьетро вновь настойчиво попросил разыскать в архиве Тайной службы рапорты, посвященные первому Баснописцу, аббату Жаку де Марсию, и пресловутому церковному приходу Сен-Медар. Он оставался настороже.

Виравольта оказался в больших апартаментах королевы, пройдя через Салон Мира: он был полон мраморных статуй, фресок и бронзовых трофеев. Швейцарский гвардеец ударил алебардой о паркет. Он пошел объявить о прибытии Виравольты и, вернувшись, попросил венецианца минутку подождать.

Неслыханная честь – его примут непосредственно в спальне королевы.

Сложив руки на груди, он стоял перед большими окнами, слегка согнув колени; он был обут в башмаки с пряжками. Салон Мира превратился в салон игр Марии Антуанетты. Она приказала установить здесь столы, складные стулья и комоды. Пьетро глядел на улицу. Стоял зверский холод. Зима обещала быть суровой, а в Версале топили, как всегда, плохо. С неба падали крупные хлопья снега. Взор Пьетро затерялся в этом мягком, пушистом океане, покрывавшем ближние боскеты хрустальной пленкой. Он представил себе труп Ландретто и покачал головой. Ему показалось, что тело его лакея в тумане скользит перед ним, как будто в гондоле по водам лагуны. Он пытался думать о другом, глядя на блестящий лед Большого канала. Вдали он различил брошенные сани.

Боже мой, как же красив дворец в такую погоду!

Он едва не чихнул. Вдруг звонкий голос заставил его обернуться

.

– Идите! Идите!

В салоне раздался шум шагов. Из покоев королевы вышла целая армия молодых людей в париках, они несли коробки разных размеров. Посыльные ритмично семенили перед Пьетро, а на небольшом расстоянии за ними шагала миниатюрная дама, державшаяся очень прямо, чересчур надушенная и набеленная. Она шла быстро, продолжая давать им указания, постоянно приподнимая свое платье из зелено-оранжевой тафты. На ее локонах подрагивала шляпка с перьями. Она сняла одну кружевную перчатку. На щечке у нее виднелась мушка, глаза были живые и любопытные, маленький ротик ярко накрашен… На мгновение она остановилась перед венецианцем и оглядела его с ног до головы. Затем изобразила реверанс. Виравольте это показалось забавным. Он тут же узнал ее: это была Роза Бертен, модистка королевы. Она улыбнулась и еще раз ударила в ладоши: «Идите! Идите!», а затем исчезла вместе со своим войском.

В магазине Розы «Великий Могол» трудилось около тридцати работниц. Помимо экстравагантных платьев и шляп, они изготовляли белье, купальные костюмчики, туники и накидки, платочки и бантики для шпаг, веера и перчатки, тапочки и другие чудесные аксессуары. Сумбурная, но чрезвычайно работящая, наделенная сверхчеловеческими амбициями, Роза стремилась завоевать все королевские дворы Европы. После смерти Людовика XV она ввела в моду пуфы, гигантские шляпы, к которым прикреплялись самые невероятные украшения. В связи с трауром, но и повинуясь новым веяниям, она изобрела особенно причудливый пуф. Слева на шляпе располагался кипарис, украшенный ноготками, пробивающимися из крепа, изображавшего нагромождение корней; справа на затерянном среди белых перьев роге изобилия покоился сноп пшеницы. Эта шляпа быстро уступила первенство «пуфу прививки», созданному в честь храбрости короля, который в июне отважился сделать прививку от оспы – операцию, все еще внушавшую страх возможными побочными эффектами. Модистка воспользовалась этим фактом, чтобы соорудить на своей шляпе оливковое дерево, которое обвивал змей Эскулап. Оливковое дерево поддерживало увитую цветами дубину, предназначенную для того, чтобы сразить ветряную оспу. Фоном для этой композиции был закат солнца. За первыми экспериментами последовали другие сумасбродства, например «сентиментальный пуф», которому придавался окончательный вид в зависимости от настроения. В этом, безусловно, проявилась ее гениальность.

С некоторых пор все в Версале были без ума от пуфов. Иногда заходили даже слишком далеко. Но и видели друг друга тоже издалека. Окружение королевы можно было легко опознать по перьям на шляпах, достигавшим как минимум пятидесятисантиметровой длины…

Роза удалилась, и Пьетро сопроводили в спальню Марии Антуанетты.

В просторной комнате, где обычно совершался публичный туалет королевы, жили и умерли две государыни и родилось около двадцати детей Франции. Все здесь дышало одновременно уютом и величием: два трюмо из пальмового дерева, расположенные вокруг камина, барочные картинки над дверями, дугообразная роспись в картушах «Добродетели королевы». По углам красовались лепные гербы Франции и Австрии. Над зеркалами по приказу Марии Антуанетты были повешены портреты ее матери, ее брата Иосифа и Людовика XVI. Интерьер дополняла шпалера, изготовленная мануфактурой в Туре, и пышная кровать под балдахином. Все остальное находилось в полном беспорядке.

– Замечательно, правда? Это замечательно.

Первое, что увидел Пьетро, были не фрески, не трюмо, но пара ножниц. Растрепанный молодчик жонглировал ими, постоянно пощелкивая; затем он откладывал ножницы, чтобы поправить газовую вуаль на примерочном парике. Это был Леонардо, неописуемый Леонардо, вооруженный порхающим гребнем, первый парикмахер королевы, изящный бретер с серебряными ножницами, специалист по надеванию газовых шляпок, Дон Кихот локонов, укротитель непослушных вихров и принц капиллярной клоунады.

Дело в том, что этот Леонардо, хотя и не был да Винчи, обладал несравненным талантом в области ношения париков и разных видов опудривания. В былые времена у «короля-солнца» имелись и другие проблемы, кроме пресловутой анальной фистулы, вырезанной в 1685 году, а также удаленной в 1686 части нёба, вынуждавшей его бороться с дурным запахом изо рта при помощи пастилок, которые он все время сосал. Он еще и облысел к тридцати пяти годам, и тогда двор увлекся париками. После гигантских париков «в полдома» в моду вошли косички и шиньоны, которые особенно импонировали Виравольте. Дамы с их фонтанжами и знаменитыми пуфами тоже не отставали. К удовольствиям, доставляемым париками, добавились радости макияжа: к свинцовым белилам каждый норовил подмешать еще и голубой тон, чтобы лучше подчеркнуть вены и белизну кожи, глаза обводились черным, губы красили в красный цвет, на щеки наносили румяна; не забывали, разумеется, и о мушках из тафты. С некоторых пор в маскарадах Розы Бертен начали принимать участие двое сообщников: парикмахер Леонардо и еще… парфюмер Жан-Луи Фаржон, сумевший после отбытия Дюбарри в ссылку завоевать королеву при помощи надушенных перчаток, которые она надевала во время конных прогулок, а также при помощи ванны скромности – особой жидкости, предназначенной для регулярных омовений высокопоставленной купальщицы.

Так прославилось королевское трио: Леонардо – Бертен – Фаржон.

Посреди шляпок, картонок и коробок из-под обуви, усеянных россыпями мелкого миндального печенья, перед Пьетро стояла Мария Антуанетта, свежая как роза. Как только венецианец вошел, она тут же подняла на него свои ясные глаза.

– Ах, – произнесла она звонким голосом, – вот и господин де Лансаль!

Пьетро поклонился.

– Ваше величество…

– Я очень рада вас видеть. Извините за беспорядок! Только что здесь была мадемуазель Бертен. У этой женщины неудержимая фантазия.

– Совершенно верно, – сказал Пьетро.

– Итак, господин де Лансаль, как вы поживаете? Все еще занимаетесь иностранными делами и сотрудничаете с полицией? Я немножко сердита на них, ведь они лишают меня вашего общества. Уже довольно давно вы не навещаете меня, не заботитесь обо мне. Вы знаете, мне от вашего присутствия спокойнее. Я не забыла, что вы были ангелом-хранителем жены наследника с тех пор, как я появилась здесь.

– Умоляю ваше величество простить меня. Поверьте, не проходит и дня, когда бы я не прилагал стараний вернуться в ваш круг!

– На приемах мне хотя бы удается видеть вашу супругу. Она смеется, рассказывая, как вы беспрестанно повсюду носитесь. Вы слишком активны, господин де Лансаль.

Анна. Она никогда не упускала подходящей возможности.

– Благодарю вас, это так и есть.

Мария Антуанетта улыбнулась ему, и ее улыбка была искренней. Он знал, что нравится ей. Пьетро она показалась довольно пухленькой, но несравненной грациозностью отличались ее манера держать голову, ласковое обращение, а кожа была настолько прозрачна, что ее хотелось сравнить с фарфором. От нее пахло нежным ароматом ириса, видимо, изобретенным Фаржоном. На ней было серебристое платье с фижмами, перехваченное в талии простой лентой из голубого шелка. На лицо уже были нанесены белила и румяна, она была напудрена и более или менее причесана. Пьетро улыбнулся.

Ну же! Все-таки он находился перед королевой Франции.

– Простите, – сказала она, на сей раз обращаясь к Леонардо, но я должна уделить несколько минут господину де Лансалю. Вы можете остаться. Мне очень нравится то, что вы мне предлагаете, но не будет ли светло-голубая лента красивее? Следовало бы еще поинтересоваться у господина Фаржона, не найдет ли он какие-нибудь подходящие для этого платочка духи.

– Да, да, ваше величество, какая блестящая мысль!

– Господин де Лансаль, идите же сюда, поближе.

Она повернулась на сто восемьдесят градусов и начала рыться в картонках. А венецианец тем временем продолжал рассматривать царящий вокруг беспорядок. На буфете он заметил множество флаконов духов, украшенных мифологическими или пасторальными миниатюрами, окаймленными такими высказываниями, как «Любовь проходит, а дружба остается» или «Я храню верность»; некоторые представляли собой загадку, как, например, изображение женщины, задравшей юбки для того, чтобы найти блоху на своей подвязке, сопровождаемое несколько игривым комментарием «Завидую ее судьбе!». Рядом находились флаконы с украшениями в виде камей, несессеры из кожи акулы и знаменитый сундук с приданым королевы. Тем же изобилием отличались и предметы одежды: двенадцать полных зимних одеяний, столько же вычурных костюмов и платьев с фижмами, не считая разных тканей и вещей из муслина. Эти излишества уже начали создавать королеве репутацию расточительницы и вызывать политический резонанс. То, что австриячка вела себя скорее как законодательница мод, чем заботливая королева французов, было встречено с неодобрением. Ее легкомыслие сочли опасным для государственной казны. Тюрго поведал Виравольте, что бюджет Дома королевы уже имел дефицит в размере 300 000 фунтов, несмотря на то что сумма ее личных расходов была удвоена несколько месяцев назад, и поэтому уже пришлось компенсировать недостаток из казны Дома короля.

Все эти траты имели место, но причина заключалась не только в одной королеве; едва заняв свой пост, Тюрго решил произвести солидные сокращения бюджета, начиная с королевских трапез, состоявших из сотен напрасно приготовляемых блюд. Расточительность двора подвергалась критике уже много лет, и поведение капризного Людовика XV, содержавшего сначала своих шлюх из Парк-о-Серф, а затем Дюбарри, не изменило ситуацию к лучшему. Поскольку счета государства не являлись общественным достоянием, досужие домыслы увеличивали их в фантастических пропорциях; в представлениях подданных, иногда совершенно ошибочных, астрономические суммы расходовались на удовлетворение самых невероятных причуд. И улучшений не предвиделось, так как Мария Антуанетта только что получила в подарок от супруга очаровательный дворец Трианон, а также занялась устройством своего маленького англо-китайского сада.

– Взгляните, господин де Лансаль, – сказала королева. – Среди этих сокровищ есть нечто, способное вас заинтересовать.

Она достала из груды хлама картонную коробку.

Пьетро моментально насторожился.

Его внимание привлек инициал. Рельефная золотая буква «Б».

Пьетро стиснул зубы.

– Когда вы это получили?

Мария Антуанетта улыбнулась ему сияющей улыбкой.

– Вчера вечером. Я была уверена, что это подарок от мадемуазель Бертен, но она меня разубедила; к тому же она была очень недовольна, что кому-то вздумалось ей подражать.

– И в этой коробке?… – сказал Пьетро, намереваясь открыть ее.

– Открывайте, открывайте, прошу вас.

Он заглянул в коробку. Внутри находилась еще одна шляпка.

«Это вполне в его духе», – подумал Виравольта.

Шляпка была особым образом украшена: справа находилась избушка, все детали которой были воспроизведены самым кропотливым образом: марлевая ленточка изображала дым, выходящий из камина домика, крытого соломой, расположенного среди трех плюмажей. На пороге насекомое в нелепом клетчатом передничке было поглощено разговором с другим насекомым, держащим в руках гитару. Странным казалось то, что от насекомого с гитарой до самой кромки полей шляпки тянулись капли, напоминающие кровь.

– С ней была записка, – сказала Мария Антуанетта. – Без какой-либо подписи, кроме этого инициала «Б». Я показала ее господину Сартину и господину Верженну, которые сразу же посоветовали сообщить об этом вам.

– И правильно сделали, – мрачно проговорил Пьетро. – Но позвольте мне угадать…

Записка была прикреплена к шляпке вместо цветов и походила на письмо, уведомляющее о некой трагедии.

Пьетро схватил ее, изо всех сил пытаясь обуздать гнев.

Он развернул ее.

– Итак, он все-таки это написал, – сказал Виравольта. И добавил: – Хорошо, что не моей рукой.

Он покачал головой.

Стрекоза и Муравей

Книга I, басня I

Было общеизвестно, что Мария Антуанетта обожает цветы, особенно нарциссы, лилии и сирень – не считая роз, само собой разумеется. Пьетро больше не требовалось прибегать к услугам нормандца, садовника-философа, чтобы угадать скрытый смысл этого последнего послания; снова роза и лилия; ракитник – скрытность; тысячелистник – война; бессмертник – вечные сожаления; и две-три хризантемы.

Это был сигнал.

«Но что означают солнцестоянье и заря? Опять метафоры! – размышлял он. – Баснописец все еще желает убивать баснями и поэзией! Это намек… на определенный момент. Но когда?»

Рядом с Пьетро стояла королева, подняв на него свои огромные глаза серны.

– Бог знает, сколько я прочла эпиграмм и стишков, приписывающих мне всевозможные капризы и истории, иногда совершенно неприличные. Мы знаем об эпидемии сатирических песенок, и, как всегда, мои противники обвиняют меня во всех грехах! Но это…

Она уперлась кулачками в бока.

– Вы в этом что-нибудь понимаете? – спросила королева.

Пьетро вздохнул.

Про себя он выругался.

– Я займусь этим, ваше величество.

 

The Last of Ehgland

Эмиссары короля Георга нашли лорда Стивенса на опушке леса Сен-Жермен-ан-Лэ, как они и предполагали. После спешного отъезда из Эрбле Стивенсу и Баснописцу необходимо было найти иное укрытие. Они не медля созвали свои войска и подготовили отъезд в Реймс. Но Стивенсу не удалось отложить встречу с двумя шпионами, посланными лордом Стормоном, который был обеспокоен событиями, произошедшими с момента его беседы с Шарлем де Брогли.

– Вот и они, – пробормотал один из людей Стивенса.

Время от времени из-за туч выглядывала бледная луна. Двое солдат Стивенса несли факелы. Скорбно завывал ветер, его порывы заставляли дрожать темную густую листву. Посреди этой бездны вырисовывались полосы снега, в темноте принимавшего сероватый оттенок. Перед Стивенсом пробежал какой-то заблудившийся грызун, который поднял обеспокоенную мордочку и тут же пропал из виду.

Наконец появились два всадника в капюшонах.

Английские агенты спешились.

– Good evening, Sir. Secret service.

Они обменялись приветствиями.

– Как вам известно, лорд Стормон обеспокоен теми усилиями, которые вы предпринимаете в настоящий момент. Он действует с санкции короля, которому сообщили о том, как нелегко нам было… разобраться в вашей стратегии Он готов отозвать вас в Англию, и, должен вам признаться это зависит от нашего доклада.

Стивенс с трудом выговорил:

– У вас нет повода для опасений. Я вернусь в Англию очень скоро и при таких обстоятельствах, что король останется очень доволен мной и той миссией, которую он мне поручил.

Второй эмиссар сделал шаг вперед.

– Такие условия были бы возможны в другое время и при других обстоятельствах, сэр. Well, думается, нам придется говорить с вами более откровенно. У нас есть приказ основательно разобраться в характере ваших проектов, особенно в операции, которую вы окрестили Party Time. Нам бы хотелось знать, почему вы решили удалиться в особняк, находящийся на таком расстоянии от Версаля, и по какой причине вам пришлось покинуть ваше убежище. Мы наделены полномочиями освободить вас от ваших обязанностей.

Стивенс поднял бровь при упоминании Party Time. Очевидно, никто ничего не понял. Он не мог удержаться от смеха.

– Вы! Вы «наделены полномочиями»! Хорошенькое дельце. Я не обязан давать вам отчет, как, впрочем, и лорду Стормону. Что касается нашего возлюбленного короля Георга, то не беспокойтесь о нем, я составляю депешу, в которой излагаю все подробности.

Шпион покачал головой под капюшоном.

– Этого недостаточно. Или вы дадите нам допуск к вашим документам, или я попрошу вас последовать за нами. И с вас будут сняты все ваши полномочия.

Стивенс в свою очередь покачал головой.

– В таком случае… боюсь, мы не сможем договориться.

Первый шпион протянул руку к эфесу шпаги. Второй – к пистолету на боку.

– Ну что ж, раз так…

Окружавшие лорда Стивенса люди с факелами сделали движение, как будто собирались вытащить шпаги из ножен. Шпион оказался быстрее и, схватив пистолет, направил его на них.

– Don't move.

На мгновение все замерли.

Двое шпионов, люди Стивенса и сам Стивенс образовали круг на опушке леса. Затем апостол «Великой железной ложи» сложил руки и с тревогой посмотрел на пряжки своих башмаков.

– Друзья мои… Я останусь, я останусь все же… я останусь верным, даже если я останусь последним. The last of England…

Это был сигнал. Из-за деревьев, расположенных поблизости, раздалось два выстрела.

Оба агента упали.

Первый был сражен наповал; второй замер после нескольких конвульсий.

Затем стрелок вышел из-за деревьев.

– Спасибо, – произнес лорд Стивенс.

Он повторил:

– Мерси… Сапфир.

Она подошла к нему. Сапфир была в рубашке, панталонах и черных сапогах, с волосами, собранными на затылке, без парика, но все еще с белилами на лице. Мягкие поля шляпы касались ее плеч. К поясу был пристегнут веер. На шее сверкал сапфир. Узор ее темно-голубого лифа представлял собой крылья насекомого. Она казалась куколкой, превращающейся в бабочку. Подходя к Стивенсу по хрустящему под ногами снегу, она дунула в бесконечно длинные стволы двух пистолетов, которые держала в вытянутых руках.

– You're welcome, – сказала она, останавливаясь перед ним.

Стивенс указал на лежащие на снегу трупы. Вытекающая из их голов кровь медленно образовывала темное пятно.

– Не беспокойтесь о них. Я сам свяжусь с лордом Стормоном, и мы свалим все на службу Брогли. Или же притворимся, что никогда их не видели.

Сапфир скорчила гримасу.

– Сомневаюсь, чтобы ваша игра могла продолжаться еще долго. Но с того момента, когда вы оплатите мои услуги, мне станет все равно.

– Ваши маневры прикрытия в «Прокопе» тоже не имели ошеломляющего успеха…

– Предполагалось, что ваш друг покончил с Виравольтой. Все остальное было бы детской игрой. Я вынуждена была действовать в соответствии с обстоятельствами… чтобы не выдать себя.

Стивенс плотоядно улыбнулся.

– Однако вы не обязаны были уложить дюжину наших людей. Но вы нравитесь мне, Сапфир. Вы настоящий наемник, каких я люблю.

– Тайная служба будет скоро распущена. Мне больше нечего терять… Я подумываю о том, чтобы переехать к вам. У меня все еще много друзей в Лондоне.

Из темноты послышался другой голос:

– Но сперва закончим текущие дела.

На этот раз из-за деревьев появился Баснописец на черном скакуне.

Ночью он не облачался в свой сумрачный наряд.

Лицо его было открыто.

– Мы уже на борту. И пути назад для нас нет. Так не пускайтесь же в бесплодные рассуждения… Сосредоточимся лучше на том, что нам предстоит.

Стивенс разглядывал своего союзника с восхищением, смешанным с иронией, которую он неизменно испытывал по отношению к нему. На вид Баснописцу было лет сорок. Голос его был то звонким, то глухим, в зависимости от испытываемых им эмоций. Взор его, хотя внешне и спокойный, выдавал внутренние бури. У него были черные кудри. Рот его постоянно искажала горькая складка, подчеркивающая впалость щек. Тень, залегавшая в этих впадинах, несколько морщин над бровями, запудренные крути под глазами словно бы напоминали о жестоком детстве, но в то же время и о тех годах, которые он потратил на то, чтобы понять природу власти, изучить все закоулки Версаля, наладить контакты с ренегатами Тайной королевской службы и английскими шпионами, и в течение всего этого времени в нем зрела ненависть. Он не был ни красавцем, ни уродом; но, сидя в седле, в струящемся широком плаще, он производил сильное впечатление и в то же время внушал смутный страх. Он был абсолютно неуправляем.

Стивенс никогда не мог до конца разгадать тайну этого человека. Его расследование зашло в тупик, приведя к запутанной сети янсенистов, группировавшихся вокруг прихода Сен-Медар, который часто посещал его наставник, первый Баснописец, аббат Жак де Марсий. Стивенсу не удалось узнать что-либо еще. Кроме того, ему была непонятна жгучая ненависть, которую Баснописец испытывал по отношению ко всем на свете, начиная с Виравольты, но это, по крайней мере, можно было объяснить: тот был убийцей аббата. «Ну что ж, не важно, – говорил себе Стивенс, – Баснописец содействует реализации моих планов». Когда они заключили пакт в Лондоне, Стивенс оценил его острый ум, который с тех пор уже не раз с блеском проявился, но он был также и источником риска. Стивенс оценил его сумасшествие – кропотливость, с которой тот разрезал животных, чтобы набить их соломой; звериный облик его бывшего слуги, горбуна Этьенна; эту изысканную и извращенную любовь к басням, предназначенным для обучения детей, которую Стивенс всегда находил столь же изысканной, сколь и безумной.

Они вместе завербовали агента Тайной службы Сапфир которая не только была идеальным источником сведений о графе де Брогли и его агентуре, но и предоставляла им доступ к некоторым конфиденциальным делам. Эта встреча в лесу предполагала не только прием английских эмиссаров.

– Я многим рисковала, – сказала Сапфир. – И думаю, пора мне получить то, что мне причитается.

Уперев руки в бока, она приблизилась к Баснописцу. Свои пистолеты она уже убрала.

Стивенс и Баснописец переглянулись.

– В самом деле, – сказал Баснописец.

Он без колебаний достал оружие.

Мелькнула краткая вспышка, послышался выстрел, поднялось пороховое облачко.

– Вот, пожалуйста.

Сапфир еще мгновение продолжала стоять с открытым в ошеломлении ртом, с удивленными глазами, постепенно осознавая происходящее. Из звезды на ее лбу брызнула кровь.

– В конце концов, – сказал Баснописец, – вы упустили одну деталь. – Он улыбнулся. – Вы тоже агент Тайной службы.

Сапфир покачнулась и рухнула на землю.

Стивенс, Баснописец на коне и трое помощников обступили три трупа, проклятую троицу.

– Она становилась слишком опасной… и слишком требовательной, – проговорил Стивенс.

– Она хорошо служила.

– Недостаточно, по-моему.

Стивенс поглядел на своего союзника. У Баснописца был озабоченный вид.

– Какая неприятность…

– Что такое?

– Я не предусмотрел для нее басни.

Он почесал подбородок.

– Это потому что… я не был уверен, что убью ее.

Стивенс смотрел на него, не возражая.

– Nobody's perfect.

В конце концов Стивенс повернулся.

Он кивнул своим людям, указывая на трупы.

– Обыщите их и закопайте.

Затем он улыбнулся и обратился к своему сообщнику.

– Дорогой мой, встретимся в особняке. Мы вместе отправимся в Реймс.

И он удалился.

Баснописец двинулся к лесу. Он бросил прощальный взгляд на Сапфир, ее закатившиеся глаза, полуоткрытый рот, устремленный на луну взгляд. Он попытался интерпретировать узор крови на снегу. Ему стало любопытно, как бы выглядел ее труп, если набить его соломой.

Люди Стивенса унесли тела.

Баснописец ощутил на лбу дуновение ледяного ветра; от мороза у него выступила слеза. «И ты тоже, Стивенс, – подумал он, – когда все будет кончено… Мне нужно будет избавиться от тебя. Ты сумасшедший еще в большей степени, чем я. Вся разница в том, что ты этого не осознаешь».

Затем он стиснул зубы, и его черты исказились новым приступом ярости…

Он натянул поводья.

 

Мученица из Сен-Медара

«Ах нет, не может быть…»

Во время бессонницы на него снизошло озарение.

Шарль де Брогли был так близок к славе… Его злейший враг, герцог д'Эгийон, вернулся к своим любимым занятиям. С тех пор как Верженн занял пост в министерстве иностранных дел, один из агентов Тайной службы наконец приблизился к высшим эшелонам власти. Брогли сам надеялся получить пост, поэтому не мог не завидовать; но он хотя бы был уверен в том, что внешней политикой государства ведает союзник. Давнишним другом был и дю Мюи из военного министерства. И Сартин тоже. Большинство агентов Тайной службы вышли сухими из воды: Бретей находился в Вене, Дюран стал полномочным министром в Санкт-Петербурге, Сен-Прист – послом в Константинополе, что было досадно. В это время он, Шарль де Брогли, все еще должен оправдываться! Он по-прежнему хранил молчание (во имя интересов королевской четы) о форсированном им расследовании дела Баснописца и его смертоносных эпиграмм и велел Виравольте поступать так же. Все это для блага Короны! Можно ли было в большей мере проявить свою преданность! Несмотря на хорошие новости о назначениях, дела Тайной службы все еще пребывали в беспорядке. Король решил наконец забрать всю их знаменитую корреспонденцию. Он полагал, что эти письма таили в себе опасность. Дважды он безуспешно просил у Брогли произвести дешифровку их кода. Он предлагал выплатить июньское жалованье, после чего Черный кабинет будет распущен. Итак, все подходило к концу!

Людовик XVI желал покончить с Тайной службой.

Теперь он требовал уничтожения всех документов, имеющих отношение к деятельности службы, взамен предлагая Шарлю помилование. Но для Брогли уничтожение архивов казалось немыслимым. Ведь с их помощью можно было доказать, что они действовали по повелению самого Людовика XV, и поэтому архивы представляли лучшую защиту для него, как, впрочем, и для всех агентов. Кроме того, в них содержалась ценная для государства информация. Брогли предложил Верженну собрать все документы и подвергнуть их экспертизе. Он также намеревался лично уведомить всех своих агентов об окончании их службы и решить вопрос об их пенсии и содержании.

И затем все шифры будут переданы Верженну для уничтожения.

Тем временем Людовику XVI сообщили о новых документах, свидетельствующих о верности Брогли королевству. Он стал более сговорчивым. Была составлена комиссия по изучению архивов, в которую вошли Верженн и дю Мюи, что вполне устраивало Шарля. Вопрос о вознаграждении агентов нельзя было более откладывать, и вот наконец с этой целью был составлен список их имен – по крайней мере, всех тех, кто еще был активен. Король подписал список 10 сентября, ратифицировав план вознаграждения. Польский патриот Мокроновский получит 20 тысяч фунтов. Дюран, Ла Розьер» Дюбуа – Мартен – по шесть тысяч. Для Сен-Приста, отца и сына Кретьенов, Фавье, Друэ и еще нескольких человек тоже предусматривались солидные пенсии. Особое упоминание о заслугах Виравольты и десять тысяч фунтов. Д'Эону достанется даже больше – двенадцать тысяч фунтов; однако он начал возмущаться. В самом низу списка значилась Сапфир. Что касается этого господина Бомарше, вновь уехавшего в Лондон, то…

В этот момент он вспомнил об одной важной детали.

«Покопайтесь в старых делах, – сказал ему Виравольта во время их беседы в садах. – Вновь откройте дело Сен-Медара». Для этого Шарлю не надо было бы дожидаться его советов. Но у Черной Орхидеи были причины для того, чтобы настаивать. Возможно, Брогли о чем-нибудь позабыл… К нему пришло смутное, далекое воспоминание о том, что происходило в то время, когда Виравольта устранил угрозу, исходящую от первого Баснописца, – во время свадьбы Марии Антуанетты…

Шарль вдруг раскрыл глаза и сел на кровати в своей белой ночной сорочке.

Затем в страшной спешке он оделся и направился в Версаль.

Он явился в архивы Королевского ведомства еще до рассвета, пользуясь дружеским расположением Августина Марьянна.

Запыхавшись, Шарль прибыл в архивные помещения, расположенные в подвале, и, сняв свой шейный платок, разложил перед собой груду дел, которые он только что получил. Взял одно, открыл его, пролистал и отпихнул. Затем он схватил другое, третье.

«Возможно ли, что…»

И вот он отыскал ее внутри коричневой, перетянутой кожаным ремнем папки, среди сотен пожелтевших от времени листов. Ту самую деталь. Фразу, которая заставила его подскочить во сне и проснуться, как будто его мозг, сам того не сознавая, никогда не прекращал работу. Ту фразу, затерянную в океане бумаг…

Вот она. Иначе не может быть.

Его палец остановился на следующем абзаце одного из рапортов:

« По всей вероятности, аббат Жак де Марсий, принявший прозвище Баснописец, посещал круги янсенистов-конвульсионистов прихода Сен-Медар. По слухам, он активно заботился о бедных, сиротах и проститутках этого прихода, несмотря на возможную двусмысленность подобных поступков, учитывая неопределенность его ситуации, хотя клевета в его адрес не была подкреплена доказательствами. Он мог, например, сожительствовать с некой Мари Дезарно, проституткой из Сен-Медара …»

У Шарля пересохло в горле. Он поднес руку к губам. Постепенно он осознавал истинные размеры катастрофы. Его глаза готовы были выскочить из орбит.

Боже мой… Боже мой…

Невзирая на проливной дождь, он ринулся в Сен-Медар. Он сообщил о себе через одного из своих осведомителей, который легко смог связаться с кюре и отыскать нужную ему особу Брогли выпрыгнул из кареты прежде, чем она остановилась. Он прошел под колокольней, целиком находящейся в тени небольшой церквушки. Брогли обратил внимание на профили химер с отверстыми пастями на водосливных трубах: они выпустили все свои когти и, казалось, готовы были обрушиться на него. Крыльцо было обрамлено несколькими рядами арок с изображениями апостолов и священных книг; арки символизировали холодные круги Чистилища.

Приход, который в течение краткого периода возглавлял аббат Марсий, имел особую славу. В первой половине века здесь вершились чудовищные дела. Вокруг могилы дьякона, расположенной на кладбище по соседству с церковью, происходили чудесные исцеления; верующие бились здесь в конвульсиях Дьякон, Франсуа де Пари, умер в 1727 году. Этому кумиру бедняков ставилось в вину то, что он был янсенистом, активным членом партии «протестующих». С момента издания буллы Папы Римского «Unigenitus» янсенистов считали еретиками по отношению к католической вере на основании их положений о благодати и предопределении. Теологический спор вовлек всю элиту и даже затронул низшие слои общества, в которых янсенисты пользовались почтением из-за своей прямоты и благотворительности. Во времена Регентства группа епископов, монахов и священников при поддержке многих светских сторонников опротестовала буллу «Unigenitus», за что мятежников стали называть «протестующими». За десять лет поступило множество протестов, в свою очередь приводящих к многочисленным отлучениям от церкви, и в каждом из них речь шла о Франсуа де Пари. Перед смертью он составил завещание, по которому все его имущество отходило к беднякам Сен-Медара.

Вскоре вокруг его могилы стали происходить странные вещи. Поговаривали о чудесах. На кладбище начали стягиваться золотушные и паралитики, чтобы полежать на могиле дьякона или собрать земли для своих повязок. Архиепископ Парижа осудил подобные сборища и потребовал прекращения культа мощей. В ответ на это двадцать три парижских кюре обратились к нему с ходатайством, в котором говорилось о четырех чудесах, которые могут быть подтверждены достоверными свидетельствами. Церковь не отреагировала. Тогда поклонение стало еще неистовей. В рапортах королевской полиции стали появляться сигналы тревоги. В них описывались больные, одержимые неизвестными силами. Излечения сопровождались теперь конвульсиями, а также воплями и хрустом костей. Девушки отдавались мужчинам, которые не медля овладевали ими. Королевские врачи предъявляли обвинения в мошенничестве. Власти закрыли кладбище, но «церемонии» продолжались в подполье. Спазмы превращались в мучения. Боли, испытываемые конвульсионистами, должны были представлять крестные муки. Участники топтали, били и вытягивали конечности своих жертв во имя божественной благодати. Отныне для создания новых стигматов использовались железные ломы, шпаги и лезвия. Сами янсенисты, затронутые этим движением, объявили, что не имеют ничего общего с его ужасами. Вскоре осталось лишь несколько тайных сообществ. Равнодушие или ненависть духовенства и властей подтолкнули их на самую крайнюю меру: отождествление с Христом путем инсценировки Его мук и распятия.

Об этом сейчас вообще не упоминалось; но полиции было известно, что и полвека спустя не все очаги конвульсионистов были искоренены. Аббат Марсий, последователь Франсуа де Пари, был, возможно, из их числа. Проведя небольшое расследование, Шарль узнал, что сегодняшнего кюре Сен-Медара зовут Жан Моруа – аббат Жан Моруа.

Он постучал в дверь ризницы. Тут же ему открыл священник. Стройный семидесятилетний старик с сетью морщинок у глаз, Жан Моруа плавно двигался в своем черном одеянии. Шарль показал ему королевскую печать, которой он пользовался со времен Людовика XV.

Моруа впустил шефа Тайной службы.

– Она здесь? – произнес Шарль.

– Она ждет вас.

Вдоль стен висели стихари. На конторке, освещенной свечкой, лежала Библия и были разбросаны какие-то бумаги. Аббат открыл дверь, находящуюся в глубине ризницы. Она вела в здание, расположенное за церковью. Под лестницей аббат приподнял шпалеру, за которой находилась еще одна дверь, а также несколько ступеней, ведущих в подвал. Они направились вниз. Ступени привели в помещение с каменными крестовыми сводами. Оно было обставлено как гостиная: глубокий диван и книжный шкаф, переполненный религиозными книгами и трактатами о мистике. Вокруг стола со скудным убранством располагалось еще одно бюро и множество стульев. Зажгли дополнительные свечи. На столе стояли две чашки и кувшин с травяным отваром, от которого еще шел пар. Как только они вошли, сидящая неподалеку женщина неопределенного возраста тут же подняла голову, как будто ждала их.

Шарль сразу заметил, что она была слепа.

– Это вы, Жан?

– Это я, Мари. Я кого-то привел.

Шарль внимательно рассматривал женщину. У нее были выжжены глаза. Казалось, что ее веки были зашиты в глубине глазных впадин, заполненных наростами из фиолетовой кожи. Она была такая же тощая, как и аббат. Шаль, покрывающая ее голову и плечи, еще больше делала ее похожей на ведьму из детской сказки. Однако ее лоб, на который падало несколько седых прядей, казался спокойным и светлым. У нее были очень длинные руки, а кисти она держала под мышками. Она сидела, словно Парка в своем святилище.

– Посланец Версаля… который собирает информацию об аббате Марсии, – вновь заговорил Моруа.

– Об аббате… Но ведь он давно умер, – проговорила старуха.

– Вы знали его, не так ли? – спросил Шарль.

Старуха медленно высвободила свои руки. Брогли увидел, что они были чудовищно изувечены. На ладонях зияли глубокие дыры. «Стигматы», – подумал Шарль.

Он повернулся к Моруа.

– Я приютил Мари много лет назад, – сказал священник. – Ее долгое время преследовали власти. Но она страдает сегодня так же, как и вчера. Все ее родные умерли. Она никогда не искала ничего, кроме душевного покоя… Раньше она надеялась найти его в самых страшных муках. Она была… с ними. Конвульсионистка. Она знала не только Жака де Марсия, но и Франсуа де Пари.

Ее окружала почти мистическая аура, от нее веяло смертью, как будто она уже одной ногой стояла в могиле. Значит, она участвовала в тайных церемониях, предавая свою плоть мучениям, чтобы достойнее принести себя в жертву Христу и приблизиться к нему в страдании. На этом пути она дошла до самого конца.

– Какой прелестный портрет, – усмехнувшись, проговорила Мари Дезарно. – Не забывайте, Жан, что одно ухо у меня еще слышит. Впрочем, молчание вашего гостя красноречиво… Кого вы увидели, Бога или дьявола? Мы ошибались, мой друг. Да-да, ошибались. Но видите, от тех страданий, от того желания самоистязания и смерти мне осталось вот это.

Она развела своими длинными руками, показывая ему продырявленные ладони.

– Следы нашего безумия. Мы, одержимые Господом… Да! Я была одной из тех, кого били до смерти и кто поднимался, сотрясаясь от спазмов и конвульсий. Я была добровольной мученицей. Меня распинали.

Она опять засмеялась.

– Ну, не до конца, конечно.

Все еще звучал ее смех. Ощущая сухость во рту, Шарль повторил:

– Знали ли вы аббата Марсия?

Он схватил стул и сел напротив нее.

– О да… А до него и дьякона. Оба были святыми. Они встретились, постойте… Должно быть, около 1730 года. Сорок лет назад!

Она подняла голову.

– Марсий был тогда семинаристом… Они с дьяконом поддерживали «протестующих». Для Жака это оказалось труднее. Он был молод… Все его свершения в лоне Церкви были еще впереди… Он действовал тайно, а ситуация после «Unigenitus» стала совсем непростой… Понимаете, он не мог пойти на то, чтобы его выдворил или отлучил епископ… Но он разделял идеи Франсуа. И его благотворительность. Жак был потрясен несправедливостью. Я подчеркиваю – действительно потрясен. Физически. Дьякон имел обыкновение сообщать ему… тайны.

– Тайны? Какие тайны?

Потрескавшиеся губы старухи вытянулись. У нее отсутствовали многие зубы.

– Почем мне знать? Тайны исповеди. Может, алхимии. Вас именно это интересует? Нет, мой друг, не тайны черной магии или эзотерического шабаша. Они были просто истинными служителями Бога, которых даже Церковь хотела уничтожить…

Шарль наклонился.

– Известно ли вам, что Жак де Марсий собирался устроить покушение на супругу наследника после ее приезда во Францию?

Она сделала жест отрицания.

– Какая нелепость! Мой друг, именно в этом хотели вас убедить. Говорили, что он критиковал Марию Терезию с кафедры во время раздела Польши. Но в действительности единственным, к чему он стремился, был разговор! Разговор с королем. Он не отдавал себе отчета! Он хотел лишь аудиенции. Он желал, чтобы его выслушали! Его пытались убить, потому что он знал правду.

– Какую правду?

Кривая улыбка не сходила с ее губ. Но на этот раз старуха заколебалась.

– Какую правду? – настаивал Брогли. – Вы и аббат… У вас были… интимные отношения?

Она опять странно засмеялась – это было почти кудахтанье.

– С Жаком? Нет… с ним – нет.

Старуха помолчала, замыкаясь в себе, как будто она погружалась в прошлое. Затем задумчиво заговорила:

– И он не принимал участия в наших церемониях. Жак присутствовал на одном из тайных ритуалов. Он видел, как мы извиваемся от боли. Да, он был янсенистом. Но он не был согласен с нами. Его пугало то, чем занимались мы с друзьями… Он ушел, бледный и потрясенный. Я хорошо помню. Это вообще оказалось последним, что мне довелось увидеть. В тот же самый вечер мне выжгли глаза.

С самого начала разговора Шарлю было чрезвычайно не по себе.

– Глаза… Но почему?

– Ну, я же сказала, что иногда мы заходили слишком далеко. Да потому что я была недостойна смотреть на Всемогущего!

Она произнесла это с ноткой раскаяния, но и с каким-то отголоском былого безумия. Шарль провел рукой по лбу. Он понял – он уже знал. Но он хотел услышать это из уст безумной. Ему требовалось доказательство.

– Почему?

Ее губы дрожали. Она все еще колебалась.

– Потому что…

– Почему, Мари, почему вы были недостойны смотреть на Господа?

– Потому что я бросила своего ребенка!

Брогли позволил ей продолжать. Сейчас она уже не могла остановиться. Старуха говорила треснувшим голосом:

– Они меня заставили! Они хотели забрать его у меня или убить его! Тогда я его отослала… Я его поручила… кормилице… Эта необразованная скотина воспитывала и других детей, она жила за десять лье от Парижа… Она плохо с ним обращалась, я это знаю. И другие дети тоже его били. Она издевалась над ним, называла его маленьким принцем… И она насмехалась надо мной! Жак спас нас. Он его приютил и вырастил. Меня же преследовали… И я бежала…

– Но знаете ли вы, где ваш сын? Знаете ли вы, чем он сейчас занимается?

Она снова подняла голову. Ее лицо оставалось совершенно неподвижным. Через несколько мгновений она ответила:

– А что, разве он жив!

Шарль поднес руку к губам.

«Боже мой… Боже мой…»

Он почувствовал огромный комок в горле.

– Нет… Нет, Мари… Но…

Он наклонился и нежно взял ее за руки.

– Скажите мне, Мари… чем вы занимались раньше? До того как присоединились к конвульсионистам?

– Чем я занималась? Я торговала своим телом, господин граф! – воскликнула она сдавленным голосом.

Она тоже наклонилась, и Брогли подумал, что ее кости могут треснуть. Руки Шарля были горячими и влажными; руки конвульсионистки – ледяными.

– Я была шлюхой! Я жила с умирающей матерью и двумя сестрами… Много раз ко мне приходил один мужчина. В то время я была красивой и соблазнительной… Он увез меня.

– Куда же? Куда он вас увез?

– В Парк-о-Серф, – сказала она смеясь, но теперь это был смех сумасшедшей. – В Парк-о-Серф!

Яйцо Шарля стало мертвенно-бледным. Слова старухи преследовали его, звучали в его голове, а она не переставала хохотать.

Тогда шеф Тайной службы достал небольшой предмет, который он принес с собой.

В продырявленную тощую ладонь старухи он вложил футляр.

– Что это? – спросила она.

– Сувенир.

Она открыла его. Ее рука ощупывала прядь волос и записку, которую она уже не могла прочитать. На краткий миг на ее лбу более явно обозначились морщины; она нахмурилась, продолжая поглаживать листок, как будто перебирала что-то в своей памяти…

Ее лицо просветлело, но тут же вновь омрачилось.

И она заплакала. Но в ее всхлипываниях не было слез – их поглощали бездонные, как у мумии, глазные впадины, похожие на кратеры потухших вулканов.

Перед самым уходом, столь же стремительным, как и его приход, Шарля остановил аббат.

Кюре мрачно посмотрел на него.

– Вам следовало бы побыть в уединении.

– У меня нет времени, господин аббат.

Моруа твердо держал шефа Тайной службы за руку.

– Нет, нет. Вам следует уединиться.

Шарль поднял на кюре удивленные глаза.

– Где же? – спросил он.

Моруа ограничился тем, что указал дрожащим пальцем наверх.

Шарль находился в центре кладбища Сен-Медар.

Снова пошел дождь.

Надгробные памятники казались мрачными пятнами на влажной земле. Покосившиеся то влево, то вправо кресты как будто отбивали ритм загробного времени. Повсюду уныло зияли входы в склепы, закрытые решеткой со скрипучими замками. Каменные лестницы исчезали в глубинах мавзолеев, ведя, возможно, к каким-нибудь парижским катакомбам. Меж могилами завывал ветер. Совсем не нужно было особенно напрягать воображение, чтобы представить себе, как посреди этих эпитафий в Средние века происходили погребальные танцы и по ковчегам с мощами скользили тени скелетов, висельников, призраков и тех, с кого заживо содрали кожу.

– Это чудовищно, – неслышно пробормотал Шарль. – Чудовищно.

Шарль стоял перед могилой аббата Марсия. После смерти его тело было возвращено приходу. Он был здесь похоронен. В двух шагах от того места, где покоился дьякон Франсуа де Пари, там, где начали происходить чудеса, исцеления и конвульсии. Шарль посмотрел на шаткую стелу.

Здесь покоится

Жак де Марсий

1715–1770

Благодарные прихожане

По его векам стекали капли дождя…

Вдруг он заметил, что на могиле лежат цветы.

Свежие цветы.

А рядом с ними неподвижно сидит птица.

Прищурившись, Шарль наклонился. Птица не пошевельнулась. Это… это было чучело.

Шарль поднял его, долго осматривал, затем поставил на место.

Птица эта была принесена в дар…

«Он возвращается сюда время от времени, – подумал де Брогли. – Он приносит на могилу цветы».

В подвалах Министерского крыла Августин Марьянн разложил на своем бюро планы, привезенные Виравольтой из его экспедиции в Эрбле.

Уже давно он пытался разгадать эту головоломку. Он одновременно изучал обе категории планов, пытаясь их понять. Была ли между ними связь? А что означала эта загадочная фраза – Party Time? Граф де Брогли думал, что это план вторжения на французское побережье, своего рода встречный план по отношению к готовившейся высадке агентов Тайной службы в Англии. Но если такой проект и существовал, это был явно не он. Нет, здесь что-то другое. Но эти научные формулы, расстояния, углы, подсчеты… что они могут означать? Рассматривая планы одного типа, Августин терялся, как мышь, в лабиринте горизонтальных и вертикальных линий, оканчивающихся непонятными кругами и другими геометрическими фигурами; другой ворох документов, наполовину почерневших из-за размытых чернил, содержал невразумительные химические формулы. Он обнаружил намеки на античные труды Анаксагора из Клазомен и попросил разъяснений у нескольких членов Академии Наук, не сообщая, чем вызвана срочность этой консультации.

В частности, он обратился к одному из своих друзей, химику Антуану Лавуазье, служившему в пороховом ведомстве. Его труды по усовершенствованию производства пороха уже сослужили службу Виравольте, агентам Тайной и служ6ы и членам гвардии, но никто из них не был проинформирован обо всех тонкостях этих нововведений. Однако основной интерес химика неустанно сближал его с начальником Бюро изобретений Королевского ведомства, поэтому Августин получал информацию даже о самых незначительных результатах текущих исследований. Он знал, что Лавуазье также очень интересовался феноменом воспламенения и не скрывал своего скептического отношения к традиционной теории, в соответствии с которой материалы при горении выделяли некое вещество – так называемый флогистон. Не без вызова он пытался в настоящий момент создать альтернативную теорию.

Именно Лавуазье, рассмотрев некоторые элементы отдельных планов Августина, направил его по верному пути.

– Здесь и здесь… Если дополнить символы… Речь идет о сере, – решительно сказал он.

Но все это продолжало оставаться тайной.

Августин пером очертил фразу, которую только что восстановил.

Он снова нацепил на нос свое пенсне.

«Сера. А тут сырая нефть».

С беспокойным видом он выпрямился, приоткрыв рот.

«А это… Liber ignium ad comburendos hoste… Боже мой, что же это такое?»

В тот самый момент, когда Августин Марьянн ломал голову над учеными формулами, Шарль де Брогли поручил доверенному мальчику передать Виравольте сообщение о своих открытиях. Брогли уже побывал у Мари. А Пьетро только что простился с королевой и вновь находился в Салоне Мира.

Его также проинформировали о роспуске Тайной службы. Недавно он получил письмо от Шарля, в котором, как будто в память о добрых старых временах, сообщалось не только о расчетах, но и о последних мероприятиях. «Новый генеральный прокурор, – в агентурной корреспонденции покойного Людовика XV называли именно так, – сообщил мне, что он не желает, чтобы деятельность службы продолжилась. В соответствии с предписаниями и предусмотренной для Вас процедурой, Ваше пенсионное вознаграждение составляет 10 тысяч фунтов». Виравольта уже некоторое время ожидал этого; но, как и все остальные, он не мог подвести черту под столькими годами службы. Агентуру распустят? Они собираются закрыть лавочку? Следует ли ему вернуться в Италию? Он не был уверен. Пьетро тоже умел читать между строк. Возможно, служба полностью не исчезнет. Дела Франции не могут до такой степени приостановиться, и шпионаж еще ожидают светлые дни… Шарль добавил постскриптум: «Вы знаете, что нам остается завершить еще одну миссию для блага королевского дома. Я не сообщил новому генеральному прокурору о подробностях нашего дела, чтобы не тревожить его. Тем не менее мы обязаны проявлять неослабную бдительность в связи с нависшей над нами угрозой. Спасите агентуру и наших судей. Можете считать это своим последним заданием».

В этом не было никаких сомнений.

Лакей передал Пьетро второе послание от графа де Брогли в тот момент, когда в Зеркальной галерее начинался очередной церемониал.

После утреннего туалета и мессы королевская чета обычно проходила по Зеркальной галерее между выстроившимися в два ряда придворными. В этот момент каждый с нетерпением ждал взгляда, улыбки, слова, которое свидетельствовало бы о том, что он все еще пользуется монаршей милостью. Пьетро встал сзади, за дверью, в которую только что вошел Людовик XVI с супругой. Они следовали вдоль центральной оси галереи. Пьетро показалось, что он узнал лицо парфюмера Фаржона, который в некотором отдалении улыбался и кланялся Марии Антуанетте.

Лакей с серебряной чашей в руках протискивался сквозь толпу по направлению к Виравольте.

– От губернатора.

Пьетро взял послание. Распечатав его, он увидел убористый и словно лихорадочный почерк графа де Брогли. Вот что он прочел:

« Сногсшибательная новость. Баснописец – сын генерального прокурора ».

– Не может быть! – воскликнул Виравольта.

Его звонкий и сильный голос разнесся по всей Зеркальной галерее. И тут же все для него прояснилось.

С ошеломленным видом Пьетро повернулся к Людовику XVI и Марии Антуанетте. Он смотрел, как королевская чета следовала под люстрами, меж зеркал и золотых настенных панелей, вдоль этой Зеркальной галереи, полной тысяч отражений, с огромными окнами, сквозь которые струился золотистый солнечный свет.

«Сын короля… Угроза трону…»

Он сразу все понял.

Повсюду в Версале можно было увидеть изображение солнца, эмблемы, выбитой по приказу великого короля на одной из триумфальных арок, которые в былые времена были великолепны и очень изящны. Он присвоил себе этот знак – ведь принц, пожертвовавший собой во имя славы Франции, не мог не быть светочем всего мира. С того момента как он воссел на престол, Людовик XVI Не переставал думать о подготовке к коронации. Уже в мае прошлого года он поручил разработать план церемонии распорядителю Ведомства развлечений и первым дворянам. В декабре он наконец решился выделить сумму в 760 000 фунтов. Коронация будет происходить в Реймсе, по традиции французских монархов. Он выбрал дату 11 июня 1775 года, незадолго до летнего солнцестояния, самого длинного дня в году.

Пьетро забрал себе записку, адресованную Марии Антуанетте, которая, помимо басни «Стрекоза и Муравей», содержала еще и загадочное предупреждение Баснописца.

«Ну разумеется», – подумал Виравольта.

Король, потомок Солнца. Солнцестояние. Новая заря.

Коронация.

Блеск.

В этот день Баснописец нанесет удар.

После этого Шарль де Брогли неистово взялся за дело. Необходимо было перехватить инициативу. Вновь открывшиеся факты подверглись тщательному изучению. Он созвал шпиков и осведомителей, поручил им кружить вокруг Сен-Медара, послал их поразнюхать в бывших кругах конвульсионистов и беспокойных янсенистов. Среди парижских низов была проведена облава, огромная сеть была подготовлена Брогли и генерал-лейтенантом полиции. В улочках и предместьях, тавернах и публичных домах происходили аресты: были схвачены возмутители спокойствия и проститутки, две маркизы-отравительницы и даже королевский повар и фонтанных дел мастер, служившие в самом Версале. Виравольта руководил налетами; в окружении офицеров полиции, которых вынужден был ему выделить Сартин, он без предупреждения появлялся в кафе и харчевнях, на чердаках старых гостиниц и в подвалах всех тех, кто мог иметь какие-либо претензии к монархии, – а таких было очень, очень много. Прочесывались все закоулки в чреве Парижа, вылавливалось все» что было там извращенного и ничтожного; проверки на высоком уровне охватывали английские структуры, Брогли тряс британскую сеть, убеждая Верженна вызвать лорда Стормона и потребовать у него объяснений. Граф набросился на документацию Стивенса. К нему приводили на допрос подданных Георга III, предположительно отдыхавших во Франции. Охота продолжалась и в оружейных залах, и в игорных заведениях; конфискованы были все папки и картотеки; хватали беглых; наведывались к иным бывшим любовницам Людовика XV – вплоть до удалившейся в монастырь Дюбарри! В версальские альковы и сады внедрили шпионов; распускали разные слухи. Агентура, хотя и находившаяся в состоянии агонии, развернулась, до последнего используя свой вес и силы, приобретенные за тридцать лет закулисных интриг, – подобно смертельно раненному зверю, она бросала на выполнение последней миссии всю мощь своего опыта и авторитета.

Коронация приближалась.