Песнь IV

Сластолюбцы

Лучана Сальестри была не из тех благородных дам, которых Венеции нравилось иногда являть взорам на официальных приемах, как, например, во время визита Генриха III, когда республика, готовая совершенствовать пышность своих политических приемов, добавила остроты, выставив вереницу симпатичных мордашек, призванных упрочить ее репутацию. Нет, Лучана Сальестри была дорогой куртизанкой, ведущей весьма насыщенную жизнь. Она кичилась тем, что пишет стихи и умеет философствовать, ловко используя при этом свою чувственность. Обладая волнующим шармом, она была одновременно ученым и шлюхой, отребьем и бутоном прелестной юности. Как все девицы дурного поведения, она подпадала под многочисленные запреты, наложенные властями. Но добродушная терпимость и молчаливое покровительство сильных мира сего позволяли ей с легкостью избегать государственных громов и молний. Лучана некоторым образом представляла собой целую организацию: если и продавала свое тело, то лишь важным путешественникам, чтобы, так сказать, «увенчать» выгодную торговую сделку или облегчить им бремя повседневных забот.

Инквизиторы, преследуя проституток, охотились за бедняжками из района Сан-Поло, галерей Сан-Марко или Санта-Тринита. Она же, двадцатидвухлетняя вдова богатейшего торговца тканями, о скупости которого по Венеции ходили легенды, прогуливалась в окрестностях садов Дворца дожей, наслаждаясь двусмысленностью своего положения. Лучана и впрямь была очаровательна: прелестное личико, мушка в уголке рта, глаза газели, идеальное тело, облаченное в муар, кружева и вышивку. Одной ее танцующей походки хватило бы, чтобы околдовать прохожего. Ко всему этому она добавляла подстегивающую воображение таинственность, то прячась за подходящим молодым честолюбцем, то прибегнув к веселой короткой перепалке. И это позволяло ей с неподражаемым талантом вертеть обожателями.

Лучана устраивала приемы на своей вилле, выходящей на Гранд-канал, которую, как и все остальное, унаследовала от мужа. Этот брак позволил ей избежать серых стен монастыря. В общем, она всем была обязана-замужеству. Мессир Сальестри так любил свои дукаты, что стал легендой: поговаривали, будто некогда он считал минуты, как монеты, именуя время «редкостным богатством». И Лучана до сих пор чтила память этого непревзойденного скряги — возжигала свечи в память о нем, одновременно преспокойно транжиря накопленные им средства. Лучана была столь же расточительна, сколь он скуп. Она отыскивала все новые способы удовлетворять свои склонности, отдаваясь каждому, кого считала достойным себя. Общество Марчелло одно время ее развлекало. Общество же Джованни Кампьони, члена сената, сулило другие выгоды. Но совершенно очевидно — если только она не притворялась, что отлично умела делать, — Лучана еще не знала о происшествии в Сан-Лука.

Следуя указаниям Эмилио Виндикати, Пьетро прошлой ночью, выйдя из Уголовного суда, сжег переданный ему наставником доклад. Утром он с помощью Броцци и Ландретто опросил весь персонал театра, проверяя алиби. Результаты не вдохновляли. И Виравольта решил пообщаться с Лучаной на ее вилле на Гранд-канале. Вилла Сальестри была одной из тех маленьких жемчужин Венеции, о существовании которых и не подозревал праздный прохожий, обманутый обшарпанным фасадом, скрывающим удивительный интерьер. Миновав входные арки, человек попадал в сад, казавшийся воплощением сна: фонтан в центре, цветочные клумбы, извилистые аллеи, тянувшиеся вдоль аркад. Этот небольшой садик представлялся иным миром, словно по волшебству отсекая уличные шумы и услаждая слух лишь журчанием воды, приглашая отдохнуть и расслабиться.

Само трехэтажное здание столь же гармонично демонстрировало свои контрасты. Стены, местами поврежденные влагой, лишь приобретали дополнительный штрих к своей упадочной красоте. К тому же, глядя на них, нельзя было догадаться о богатстве внутреннего убранства, обнаруженном Пьетро, едва его пропустили в дом. Лакированная мебель с золотыми замками, широкие, обитые бархатом или шелком диваны, фамильные портреты. Сверкающие ясными бликами зеркала, анфилада приоткрытых дверей, за которыми виднелись балдахины и закрывающие альковы колышущиеся занавеси. Царящая здесь интимная, пусть и несколько вычурная атмосфера сразу проникала в душу. И тем не менее встреча с хозяйкой оказалась для Пьетро довольно мучительной. Лучана Сальестри слышала о Черной Орхидее, но представления не имела о настоящем имени человека, назвавшегося Дожем. Пьетро же, со своей стороны, отлично зная все сплетни о выходках красотки, после многих месяцев в тюрьме не мог удержаться от мыслей куда более приятных, нежели те, что преследовали его после визита в Сан-Лука.

Эта улыбка, эти губки, смеющееся горлышко, этот бюст, который она расчетливо демонстрировала под самым его носом — все стало бы для него сущей пыткой, если бы воспоминания о большой любви, Анне Сантамарии, не будоражили душу. Но изображать равнодушие перед Лучаной, старательно пытавшейся его соблазнить, нетерпеливыми вздохами обнаруживая скрытую под напускной естественностью жажду мужского внимания, было сродни подвигу. Пьетро с трудом отказался от желания наказать прелестницу, как она того заслуживала, и вынудить ее забыться настолько, чтобы, отбросив всякое жеманство, умолять его насытить ее голод. Вместо этого он должен был допросить ее о заговоре и распятии.

Виравольта сидел напротив Лучаны в обитом сиреневым бархатом кресле, барабаня пальцами по подлокотнику. Она же, полулежа на диване, время от времени поглядывала на открытые окна балкона, выходящего на Гранд-канал. Возле нее небрежно валялся раскрытый экземпляр «Хвастливого воина» Плавта.

Пьетро снял свою повязку и для разнообразия нарисовал себе длинный шрам на правой щеке, а в правое ухо вставил серьгу. Он облачился в белый с золотом камзол и белые перчатки. Темную шляпу снял и положил рядом.

— Что вы делали позапрошлой ночью? — спросил, положив ногу на ногу, Пьетро.

Лучана улыбнулась и сдула прядку волос со лба. Светлую прядку особого венецианского цвета, почти рыжую. Оттенок, которого можно добиться лишь в результате длительного пребывания под жгучим солнцем на террасе. Местные женщины, сидя на балконе, обычно прикрывали голову большими соломенными шляпами без тульи и мазали волосы соком ревеня, кислота которого под воздействием солнечных лучей и придавала волосам этот особенный оттенок.

— А что, по-вашему, может делать ночью женщина вроде меня?

Пьетро с трудом выдавил улыбку пересохшими губами.

— Не ходили ли вы, часом, на представление пьесы Гольдони в театре Сан-Лука?

Лучана провела ладошкой по розовой щечке, затем по шейке, небрежно погладила подвеску в форме дельфина и снова улыбнулась.

— Ах… Намек на Марчелло, полагаю. Вы неплохо осведомлены, как вижу. Нет, по правде говоря, в ту ночь я устроила себе передышку. Осталась дома отдохнуть в одиночестве, хоть это мне и несвойственно.

— Действительно в одиночестве? — улыбнулся Пьетро. — Лучана, расскажите мне о сенаторе Джованни Кампьони. Позволю себе заметить, что он, как и Марчелло, являлся частью ваших привычек…

Она на мгновение удивилась, но тут же звонко расхохоталась.

— Воистину ничто не ускользает от зорких глаз республики!

— В особенности поведение ее самых достойных представителей. Наш блистательный сенатор не был с вами в тот вечер? Как, по-вашему, согласится ли он подтвердить… ваше алиби?

Лучана нахмурилась:

— А зачем мне алиби? Боюсь, я не совсем понимаю. Быть может, вам пора объяснить причину своего визита.

Она согнула ногу, и ее юбка задралась до колена. Пьетро хватило одного быстрого взгляда, чтобы рассмотреть белое кружево, и это еще более усилило чувство его неудовлетворенности. Но он тут же нашел чем отвлечься. Пошарив в кармане плаща, достал оттуда тряпицу, развернул и сунул брошь красавице под нос.

— Узнаете этот предмет?

Лучана изумленно вскрикнула и, мгновенно выхватив брошь, внимательно ее осмотрела.

— Это действительно мое. Джованни специально для меня заказал эту драгоценность у одного ювелира на Риальто… Да, это моя брошь, никаких сомнений! Вот, видите инициалы? У меня ее украли буквально несколько дней назад. Можете себе вообразить мое огорчение! Я боялась расстроить Джованни… Но где вы ее нашли?

— Простите меня за дурные вести… но эту брошь нашли на месте преступления. Возле трупа Марчелло Торретоне.

Лучана потеряла дар речи, уставившись на него распахнутыми глазами газели. Какая прелесть. То ли в ней пропала великолепная актриса, то ли она действительно была в шоке, но ей потребовалось некоторое время, чтобы прийти в себя.

— Марчелло… Умер? Как это случилось?

— Его убили.

— Господи…

Опять повисло молчание.

— Но… что же с ним произошло?

Пьетро закусил губу:

— Я избавлю вас от подробностей, синьора, в которых нет ничего веселого.

— Кто мог это сделать?!

— Именно это я и пытаюсь выяснить. И посему мне бы очень хотелось рассчитывать на ваше сотрудничество.

Взгляд Лучаны устремился в пространство. Положив руку на грудь, она склонила голову. Ее личико внезапно стало печальным.

— Боже мой… Какая трагедия. А я как раз задавалась вопросом, почему Марчелло не дает о себе знать. Мы должны были встретиться вчера вечером, я…

Она замолчала, глядя на Виравольту, и он уловил страх в ее взоре. Лучана попыталась вернуть искренний тон:

— Но поверьте, я к этому совершенно непричастна! Эту брошь у меня украли, что еще я могу вам сказать?

— Вы не предполагаете, кто мог ее украсть? Быть может, сам Марчелло?

— Вот уж нелепая мысль! Зачем ему это делать?

— А Джованни?

— Джованни? Какой смысл красть у меня брошь, которую сам же и подарил? И его здесь не было позавчера. Я его не видела уже довольно давно.

— Вы не знаете, были ли у Марчелло враги? — наклонился к ней Пьетро.

Лучана неопределенно улыбнулась:

— Да. Один был.

Пьетро сцепил руки под подбородком. Неужели куртизанка в курсе двойной жизни Марчелло?

— Марчелло был мальчиком… сложным, — продолжила Лучана. — Именно это и делало его столь притягательным. Он был одержим идеей зла. И хотел любыми путями его избежать. Мне кажется… он считал себя виноватым в том, что произошло с его несчастной матерью. Она инвалид и полупомешанная. Но она всегда такой была. Помешана на Боге, вы понимаете, о чем я? Никогда не отличалась уравновешенностью, а ее муж и того меньше. И это усилилось, когда она ушла со сцены. Марчелло был по природе своей мучеником.

— Что еще вам о нем известно?

Лучана снова посмотрела Виравольте прямо в глаза.

— Это уже много, разве нет? Марчелло был великим актером. И человеком, скрывающим свои страдания. В любви… у него были специфические вкусы. Он любил… не только женщин.

Пьетро приподнял бровь. Лучана откашлялась.

— Позвольте мне не вдаваться в этот вопрос. Мне кажется, покойные имеют право на некоторую долю уважения. Скажем, Марчелло никогда не был достаточно любим, и ему предпочли Бога. Отчасти именно поэтому я пыталась в меру своих скромных возможностей дать ему своего рода лекарство…

— Понимаю… — кивнул Пьетро и, поразмыслив несколько секунд, задал Лучане еще один вопрос: — Будет ли нескромным с моей стороны поинтересоваться, принимали ли вы в последнее время еще каких-нибудь мужчин, синьора?

Лучана пристально на него поглядела. Виравольта был совершенно уверен, что она не осталась равнодушной к его шраму. Ее щеки заалели еще сильнее, и она провела язычком по губам.

— Дело в том, что… Они приходят в масках, понимаете? Были трое… Один француз, судя по акценту. Двух других я никогда не видела и ничего о них не знаю… Они приходят, обладают мной и уходят. Это мог быть кто угодно. Вы, например…

Последние слова она буквально прошептала. Их лица оказались в опасной близости.

Пьетро отвернулся и уставился в потолок.

Разговор с Лучаной продлился еще несколько минут. Виравольта попытался вернуться к заинтересовавшему его моменту в рассказе куртизанки, но это ничего ему не дало. У Марчелло были другие связи… менее открытые? «Он любил не только женщин», — сказала она. И Пьетро помнил размышления Гольдони в театре Сан-Лука: «Марчелло не больно-то умел ладить с женщинами… Он как будто постоянно над ними издевался». Марчелло Торретоне, комедиант, агент Десяти… любил также и мужчин? Да, вполне возможно. Более чем. Двойственность во всем… Сей факт тоже отсутствовал в рапорте Десяти. Они это просто проигнорировали или использовали как дополнительный рычаг давления? Но в любом случае скрытность Марчелло побивала все рекорды. Пьетро был заинтригован и раздражен. Не слушая больше Лучану, он некоторое время собирался с мыслями. И когда удалялся от виллы, она с балкона смотрела ему вслед, задумчиво теребя прядь волос. Несомненное очарование молодой женщины все еще тревожило душу Пьетро, когда он снова сел в гондолу, доставившую его к вилле Сальестри. Лучана! Весьма волнующая особа… Чувственная, строптивая и покладистая одновременно. Зачарованная роскошью и удовольствиями, предлагающая мужчинам свое тело и запускающая лапку во все новые кошельки, считающая и пересчитывающая состояние, оставленное ей мужем… Почему ее брошь оказалась в театре Сан-Лука подле трупа Марчелло? Она утверждает, будто не знает, кто ее украл. Если не врет, это мог быть Марчелло, Джованни Кампьони, а также любой из ее воздыхателей. Сенатор Кампьони может оказаться ключом к разгадке. Но подход к столь высокопоставленной персоне требует определенной деликатности, и для проведения его допроса нужна некоторая тактическая подготовка. Придется разработать стратегию совместно с Эмилио Виндикати и самим дожем. Пьетро намеревался заняться этим в первый же удобный момент.

А сейчас Черная Орхидея должен продолжить разведку, как послушный солдатик.

Строительство церкви Сан-Джорджо Маджоре, расположенной на острове с тем же названием и отделенной от Сан-Марко одним из рукавов лагуны, началось в 1565 году по воле Палладио, и каких-то сорок лет спустя его завершил один из учеников великого архитектора. Сан-Джорджо Маджоре, находясь напротив Дворца дожей и Пьяццетты, играла в республике немалую роль, контролируя поток судов на входе и выходе из города. Самая первая церковь была тут построена в 790 году, в X веке к ней добавился монастырь бенедиктинцев. Два других строения разрушило землетрясение. Вместе с Иль-Реденторе-на-Джудекке церковь Сан-Джорджо Маджоре была единственной, целиком и полностью спроектированной самим Палладио. Высадившись у ее подножия на паперть, отделявшую церковь от воды, Виравольта невольно залюбовался красотой фасада из истрийского камня с колоннами в коринфском стиле. Пьетро улыбнулся, глядя на статуи дожей, установленные по углам здания в благодарность за дары, принесенные ими монастырю. Вместо ветхой колокольни XV века недавно построили новую, ничуть не уступающую той, что на площади Сан-Марко. Именно в этой церкви обретался священник Каффелли, исповедник покойного Марчелло.

Пьетро, оставив слугу у гондолы, пересек паперть, поднялся по ступенькам к двойным вратам и вошел в церковь.

Шагая между рядами, Виравольта внутренне готовился к встрече, заранее призывая себя сохранять спокойствие — и, насколько возможно, чувство юмора. Но, по правде говоря, он помнил ту роль, которую Каффелли сыграл в его аресте. Будь у него развязаны руки, он с удовольствием отлупил бы святого отца, лжеца и доносчика, чтобы напомнить о хороших манерах.

Восстановить отношения сложнее, чем их испортить.

Пьетро увидел Каффелли у алтаря. Священник, казалось, предавался размышлениям у картины, изображавшей снятие с креста. Сан-Джорджо была пуста, не считая фигуры в покрывале — наверняка какая-то монашенка, пришедшая помолиться, — вот она тихо встала и выскользнула на улицу. Каффелли, услышав шаги Пьетро, обернулся. Он положил на алтарь Библию, которую держал в руке, и задул две свечки, нахмурившись при виде пришельца. Пьетро взглянул на картину «Снятие с креста» и внутренним взором вновь увидел себя и Броцци, врача Уголовного суда, снимающих останки Марчелло на сцене театра Сан-Лука. Он стряхнул видение и снова уставился на Каффелли. Несмотря на сумрак и грим, тот узнал Виравольту, с трудом удержав возглас изумления. Мужчины некоторое время молча смотрели друг на друга. Священник был человеком среднего роста, почти лысым, с тяжелым, толстогубым и одутловатым лицом. Пьетро поразила его бледность.

Козимо Каффелли вздохнул и наконец нарушил молчание:

— Вот уж не ожидал… Виравольта!

— К вашим услугам, — ответил Пьетро.

Снова повисла пауза, затем Каффелли заговорил:

— Я думал, вы должны пройти через мост Вздохов к месту казни или по крайней мере бичевания, которое заслужили…

— Мне жаль вас разочаровывать.

— Скажите, как вам удалось сбежать? Нет… Должно быть, вы продали душу, чтобы найти выход из той скверной ситуации, в которой очутились… Что могло понадобиться Совету десяти, чтобы решиться на это помилование? Хотелось бы знать. Надеюсь все же, что ваша свобода временная. Лично я считаю, что вас следовало держать в тюрьме как можно дольше. Но мне не привыкать принимать нечестивцев. Господь всегда протягивает руку тем, кто сошел с Его пути… Ну что, Виравольта? Вы встали на путь исправления?

Пьетро не удержался от обидного хохота, и Каффелли это, естественно, не понравилось.

— Не совсем, отец мой. Но оставим комплименты. Беда не приходит одна, и вы наверняка обрадуетесь, узнав, что в настоящий момент я действую во благо нашей любимой республики… Если гонец, каковым я являюсь, вам не по вкусу, возможно, вы снизойдете к важности дела, которое я представляю! Дож и Совет десяти поручили мне некую миссию в обмен на свободу… Миссию довольно специфическую. И в данный момент конфиденциальную. Именно по этой причине я и пришел к вам, и, еще раз повторяю, мой визит должен оставаться тайной во избежание распрей с нашей доблестной инквизицией и Уголовным судом, у которых чувство юмора отнюдь не является основной чертой.

С этими словами Пьетро достал письмо с полномочиями, украшенное печатью дожа. Каффелли недоверчиво взял бумагу, внимательно ее прочитал и вернул Виравольте:

— Вы — защитник интересов Венеции? Со смеху можно умереть. Сенатор Оттавио в курсе этого фарса? Можете быть уверены, что я…

С лица Виравольты исчез даже намек на улыбку, и, угрожающе шагнув к священнику, он ядовито бросил:

— В этом я нисколько не сомневаюсь. Но повторяю: миссия моя тайная, и вам отлично известно, что, выдав ее, вы заслужите все громы и молнии Совета десяти. Шутки в сторону, если не возражаете! Нравится вам это или нет, но я вернулся!

«И лучше бы ему поостеречься, не то я сам его распну».

Пьетро нахмурился:

— Я пришел поговорить об одном человеке из вашей паствы, отец Каффелли. Речь идет о Марчелло Торретоне, ведущем актере из труппы Гольдони. Его обнаружили мертвым, представьте себе… Распятым на театральной сцене. Если не ошибаюсь, вы были его исповедником…

— Что?!

Каффелли побелел, губы затряслись. Он провел рукой по лбу, черты лица явственно исказились. Известие его, несомненно, потрясло.

Он даже пошатнулся, и Пьетро подумал, что священник сейчас упадет. Но в последний миг Каффелли овладел собой и, пристально глядя Пьетро в глаза, пробормотал:

— Хорошо… Я понял. Но не говорите так громко. Вы не имеете представления, какому риску подвергаетесь.

— Но мы же тут одни, — возразил удивленный реакцией священника Виравольта.

— Враг повсюду… Идемте.

Резкая смена в поведении Каффелли при одном лишь упоминании о Марчелло подсказала Пьетро, что он правильно сделал, придя сюда, и его любопытство только возросло. Каффелли взял его за локоть и решительно поволок в исповедальню Сан-Джорджо. Священник вошел внутрь, знаком велев Пьетро занять место с другой стороны. Тот скользнул в темный закуток, отдернул сиреневый занавес и наклонился к зарешеченному оконцу, отделявшему его от священника.

— Должен признаться, святой отец, что давненько не бывал в подобной ситуации, — заметил Пьетро. — Если не считать того случая, когда выдал себя за священника в Неаполе, чтобы соблазнить одну юную прелестницу, вынудив эту молоденькую грешницу упасть в мои объятия… Приятное воспоминание, надо заметить…

— Прекратите, Виравольта. Вы сказали, распят?

Пьетро приподнял бровь. Из тона Каффелли совершенно испарилась свойственная тому уверенность.

— Да. А до этого убийца вырвал ему глаза.

— Пресвятая Дева… Этого не может быть…

— Вам что-нибудь известно, святой отец? Давайте, настал ваш черед исповедоваться. Не забывайте, что это во имя республики. О каком враге вы говорили?

— Дьявол! Не слышали о нем? Я совершенно уверен, что Большой совет и сенат в курсе и все там вздрагивают при одном упоминании. Дож наверняка вам сообщил, не так ли? Дьявол! Он в Венеции!

— Дьявол… — протянул Виравольта. — Надо же… Но о ком именно идет речь?

— Никто этого не знает. Я думаю… Мне кажется, Марчелло собирался с ним встретиться лично. Он называл его иначе… Да, Химера — вот как Марчелло его называл… Это все, что я могу вам сказать.

— Марчелло назначил встречу в Сан-Лука… Люциферу?

— Говорю же вам, не надо иронизировать, несчастный вы безумец! Эта тень теперь тут на нашу беду… И даже если это и не сам Дьявол, то жесток он не меньше, уж поверьте! Или вам недостаточно того, что, по вашим словам, вы видели в театре?..

Каффелли перекрестился.

— Скажите-ка… — вздохнул Пьетро, — именно об этом вам рассказывал Марчелло, когда приходил сюда?

Каффелли за решеткой оконца поморщился:

— Вы же отлично знаете, Виравольта, что я связан тайной, как и вы. И поручения, данного вам, недостаточно, чтобы я отринул тайну исповеди, доверившись бандиту, каковым вы по сути являетесь. Скажу лишь, что худшее еще впереди, тут нет никаких сомнений…

Пьетро полагал, что коль уж Марчелло и впрямь был шпионом Десяти, вряд ли он мог довериться Каффелли и поверять ему государственные секреты на исповедях. И в то же время священник явно в курсе расследования, которое вел Марчелло. Знает ли он больше, чем говорит? Вполне вероятно. А может, так или иначе замешан в убийстве? Если он сам не является информатором Совета десяти, то мог представлять для Марчелло ценный источник сведений. То, как священник ухватился за тайну исповеди, казалось Пьетро одновременно и вполне законным, и подозрительным. Истинную же подоплеку его отношений с актером следовало изучить поглубже. И вот тут Пьетро опасался худшего.

— Что вам в точности известно о Марчелло?

— То же, что и всем. Он был актером в труппе Гольдони.

— И все?

Священник поколебался и сжал голову руками.

— Да.

Пьетро был совершенно уверен, что Каффелли лжет.

— Но разве вы не являлись его исповедником? Святой отец… О чем Марчелло вам рассказывал? Он не чувствовал, что ему грозит опасность?

— Пресвятая Дева… Я молился денно и нощно, надеясь, что этого не произойдет… Какой позор, Господи… Ну почему случилось именно так? Почему все идет все хуже и хуже… Марчелло… Этот мальчик заслуживал большего… Он был…

— Мне описали Марчелло как человека, одержимого идеей греха. Это так?

— Марчелло был… потерянным человеком. Он… отказался от своей веры. Я помогал ему вновь обрести ее.

— Надо же, — прищурился Пьетро. — Отказался от веры… Почему? В чем он чувствовал себя виноватым, святой отец?

Каффелли молча покачал головой. Пьетро решил уточнить вопрос.

— Быть может, в этом сыграла какую-то роль его личная жизнь?

Дыхание Каффелли внезапно участилось. Подумав, что на сей раз молчание может сойти за признание, священник решил ответить:

— Личная жизнь Марчелло касалась лишь его одного, и в ваших поисках сведения о ней ничем не помогут.

— Не уверен. Но если это так, то соблаговолите сообщить, с кем он встречался… Мне известно, что у него была связь с Лучаной Сальестри… Был кто-то еще?

Никакой реакции не последовало. Козимо явно сопротивлялся. Виравольта решил сменить тактику:

— Хорошо… Святой отец… Вы не знаете, вращался ли Марчелло в опасных кругах? Были ли у него враги?

Священник облизнул губы и заговорил не сразу, словно выталкивая из себя слова.

— Стриги, — выдохнул Каффелли. — Огненные птицы…

— Как-как? Огненные птицы? О чем это вы?

— Стриги, которых также называют Огненными птицами… Ищите их.

— Я не понимаю, святой отец. А…

— Нет-нет, это все, что я могу сказать… Теперь уходите… Оставьте меня одного.

Пьетро задал еще пару вопросов, но Каффелли не ответил. Услышав шорох, Виравольта попытался разглядеть силуэт священника через решетку оконца. Потом задернул занавеску и выглянул из исповедальни. Шаги Каффелли эхом разносились под сводами церкви. Схватившись за поясницу, он чуть согнулся, будто у него болела спина.

«Стриги, — подумал Пьетро. — Химерические создания, разновидность вампиров, собаки с головой женщины, средневековая легенда. Порождения тьмы, связанные с адскими силами… И этот Дьявол, он же Химера… Что бы все это значило?»

Пьетро еще долго сидел в исповедальне, погрузившись в мысли. У него сложилось неприятное ощущение, что Каффелли сказал либо слишком много, либо недостаточно. Но в данный момент из священника вряд ли удастся еще что-то выудить.

Вздохнув, Виравольта отдернул занавес исповедальни и тоже ушел.

Пьетро вернулся на паперть Сан-Джорджо, где его поджидал Ландретто.

— Ну? — поинтересовался слуга.

— Наш друг знает много интересного. Не удивлюсь, если он так или иначе причастен к этому делу. Не следует его выпускать из виду… Я смогу его сломать, эти церковники — народ слабый. И мы с ним еще не рассчитались… Но здесь все не так просто. Одно точно: Марчелло опасался за свою жизнь. И похоже, Каффелли тоже опасается за свою… Скажи-ка, Ландретто: Стриги или Огненные птицы — тебе это о чем-нибудь говорит?

— Э-э… Абсолютно ни о чем.

— Я так и думал.

— А если бы я знал?

— А если бы знал, то, по словам старины Козимо, в Венецию явился дьявол…

— Очень печально. Но у меня есть для вас известия.

— Да? — Пьетро уставился на лагуну.

— Броцци послал к нам одного из своих людей. Он определил происхождение осколков стекла, обнаруженных в глазницах Марчелло и возле его тела. Они из мастерской Спадетти, в Мурано, что вас не удивит. Спадетти — член Гильдии стеклодувов.

— Спадетти, — посмотрел на слугу Пьетро. — Один из хозяев Мурано. Отлично, друг мой.

Они направились к гондоле.

Солнце клонилось к закату, заливая Венецию оранжевым светом.

— Мы отправимся туда на рассвете. А нынче вечером, о Ландретто…

Пьетро потянулся. Он устал, это дело давило на него. И хотел приятно провести свободное время, на что имел полное право. Немножко развлечения не повредит возложенной на него миссии.

И в конце концов, у него есть официальное благословение Казановы.

«Будь достоин меня», — сказал ему Джакомо перед тем, как Пьетро покинул тюрьму.

Виравольта с улыбкой повернулся к слуге:

— Нынче вечером, Ландретто, я предоставляю нам свободу действий! Повеселимся, как в старые добрые времена… Преступления меня гнетут, а самые красивые женщины в мире нас уже заждались! Пошли, и точка!

* * *

После ухода Пьетро отец Каффелли остался один в церкви Сан-Джорджо Маджоре, врата которой запер. Наступающая ночь надвигалась на святое место. Струилась между статуй, накрывая своей тенью холодный пыльный пол. В середине нефа горели несколько свечей. Козимо стоял на коленях перед алтарем, подняв глаза к жуткой сцене «Снятия с креста». Ничто больше не нарушало тишину в церкви, кроме дыхания священника, прерываемого стенаниями. Козимо Каффелли со слезами на глазах молился своему Спасителю. Иногда ему мерещились вокруг шепчущие тени. «Театр теней», как сказал бы Марчелло. Священник боялся закрыть глаза, потому что в этом полумраке его не одолевали назойливые видения. Видения с запахом серы, поднявшиеся из глубин его души и постоянно мучившие его, причиняя смертельную боль.

«Господь мой, почему Ты меня покинул?» Сейчас враг знал, знал все. Ничто не могло от него укрыться. Перед Каффелли лежала раскрытая Библия, и на одной из гравюр дьявол, с искаженным насмешливой гримасой лицом и закрученным вокруг лап раздвоенным хвостом, уговаривал Христа следовать за собой. Подле него кружили сонмища адских существ. Но зло было не только тут, вокруг Козимо. Оно было внутри него. И оно становилось все более устрашающим и непонятным. Козимо потерял праведный путь, он заплутал. Вскоре немыслимое станет известно миру, и его покроет такой позор, которому нет названия: проклят навечно Венецией и людьми!

«Господи Боже, я виноват! Да, Господи, я согрешил! Почему Ты меня покинул?»

И Козимо Каффелли, чья тень колебалась на полу церкви Сан-Джорджо Маджоре в неверном свете свечей, бичевал себя резкими ударами плети.

* * *

Пьетро с Ландретто следовали за фонарщиком, время от времени обмениваясь с ним шуточками. Они начали развлекаться в таверне «У дикаря» и, уже слегка хмельные, распевали песенки. Его светлость и Эмилио Виндикати неплохо пополнили их казну, выделив средства на непредвиденные расходы при выполнении порученного Виравольтезадания. И возможность выпить за здоровье республики, расплатившись дукатами из государственной казны, делала процесс возлияния еще приятнее. Маленькая компания изредка сталкивалась с Владыками ночи в темных мантиях, которые ругались и призывали малость поутихнуть. Но Пьетро тут же предъявлял выданную дожем охранную грамоту, и их моментально оставляли в покое. К тому же после небольшой стычки с бандитами на выходе из театра Сан-Лука Пьетро готов был достойно встретить любого, посмевшего их задеть.

И вот они с Ландретто топали по влажной мостовой, периодически спотыкаясь и поддерживая друг друга. После «Дикаря» они посетили винную лавку, где продавали вино в розлив. Потом с аппетитом налопались бисквитов, напились раки, настойки из лепестков розы и апельсинового дерева, мальвазии и молочного шербета. Затем заскочили в кафе «Флориан» рядом с дворцом прокуратора и отправились в другую таверну, чтобы на сей раз устроить себе царский ужин: суп и баранина, жареные колбаски, целый каплун с рисом и абрикосами, трюфели, пара перепелок, свежий сыр и, наконец, лепешки из маиса и пшеницы, замешенные с маслом, яйцом и молоком, украшенные цукатами и изюмом. Затем, припомнив старые связи, Пьетро со своим слугой отправился в Ридотто, знаменитое место, где играли в фараон, пикет, кости. Им сопутствовала удача: они выиграли кругленькую сумму, вполне достаточную, чтобы потратить несколько монеток на таинственных женщин Сан-Марко, из тени аркад завлекавших своими прелестями прохожих. Пьетро с Ландретто потанцевали с ними под скрипки оркестра, расположившегося возле дворца прокуратора. Виравольта, не прикасавшийся к этому инструменту уже очень давно, даже попробовал сыграть, энергично исполнив мелодию Габриэлли. И вот теперь, под светившей высоко в небе луной, они отправлялись в одно из секретных местечек, процветавших в Венеции.

Пьетро с радостью воссоединился со своим слугой: Ландретто был его извечным собутыльником. Мужчины дружили, хотя один и прислуживал другому. А нынче вечером вопрос главенства вообще померк в сиянии встречи. К тому же Пьетро никогда не забывал, что сам по происхождению всего лишь уличный мальчишка с Сан-Самуэле. Ландретто не был уроженцем Венеции. Он родился в Парме и, как Виравольта, рано лишился отца, а вскоре исчезла и мать. Ландретто довольно долго болтался по дорогам Италии, то побираясь, то подворовывая. Потом его взяли под свое покровительство безденежные дворяне, сперва в Пизе, затем в Генуе. Ландретто тоже был свободным человеком, и Пьетро отлично знал, что у слуги имеется в запасе не один трюк. На вид простоватый весельчак, Ландретто обладал изрядной долей цинизма, приобретенного во время бродяжничества. За внешностью недотепистого наивного юнца скрывался цепкий ум, отлично умеющий определить свою выгоду. Будучи самого что ни есть плебейского происхождения, он тем не менее умел заставить сильных мира сего прислушаться к своему мнению и приложил руку к освобождению хозяина.

Пьетро знал, что Ландретто предпринял все мыслимые и немыслимые шаги, пытаясь вытащить его из застенков. Сам Эмилио Виндикати в конечном итоге услышал стенания и сетования этого парня, столь умелого и преданного. Пьетро также подозревал, что Ландретто попросту дал Эмилио взятку, дабы тот взвалил на Виравольту это полицейское расследование в обмен на свободу.

Местечко, куда направлялись приятели, соседствовало с основной резиденцией Контарини. Там располагались кухни, игровые и музыкальные салоны. Именно это место Виравольта с Ландретто по настоянию Виндикати избрали для своего обитания. За шесть цехинов они сняли жилье у повара английского посла. И Пьетро, отлично знавший этот квартал, мог лишь поздравить своего куратора с отличным выбором. Добравшись до места, они еще пару часов поиграли на первом этаже и даже ввязались в горячую дискуссию о достоинствах различных текстов Ариосто, что позволило Пьетро блеснуть познанием некоторых цитат. А перед глазами стояло нежное личико Анны Сантамарии. И с каждым ударом сердца он спрашивал себя вновь и вновь: где она? Что делает? Думает ли о нем, любит ли по-прежнему? Но, помимо прямого запрета Виндикати, Пьетро, пребывая в подвешенном состоянии, не желал поддаваться ноющей, накатывавшей волнами боли и своей зависимости. Эта одержимость становилась невыносимой, и от нее требовалось срочно избавиться. Вскрыть нарыв. Забыть сомнения. Забыть… Есть л и у него иной выбор, кроме как забыть эту женщину и жить дальше?

«Ох, Анна, простишь ли ты меня?»

Бороться. Он мог бы побороться. Но с кем? И как?

«Дай себе волю».

В этот вечер Пьетро много выпил.

«Ладно, за тебя, Джакомо».

Среди присутствовавших этой ночью патрициев, как и он, в масках находилась молодая женщина, не вписывающаяся в окружение: Анцилла Адеодат, метиска, привезенная каким-то венецианским капитаном из бывших колоний. Она отличалась редкой красотой: длинные каштановые кудри, украшенные розой, кожа цвета кофе с молоком, воздушное платье с белыми кружевами. Пьетро помнил, как некогда соблазнил ее, а заодно, кстати говоря, и хозяек игорного дома — мать и дочь Контарини. Это было задолго до появления Анны. Несмотря на маску, Анцилла тоже сразу его узнала. Должно быть, хватило бутоньерки, выдавшей Пьетро прекрасной метиске. Она подошла к нему в музыкальном салоне, прямо и решительно глядя в глаза, и погладила цветок на его груди.

— Неужели Черную Орхидею выпустили из тюрьмы? Да как же такое…

Пьетро молча улыбнулся. Тогда она встала на мысочки и шепнула ему на ухо:

— Пьетро Виравольта, это ты? Как насчет того, чтобы побывать на островах… как говаривали в былые времена?

— Такие путешествия не забываются, — усмехнулся Виравольта.

И довольно скоро они оказались в одной из комнат.

Ландретто прислушался под дверью: звук поцелуев, шорох снимаемой одежды. Он собрался было подсмотреть в замочную скважину, но тщетно — изнутри торчал ключ. Вздохи, охи, возня на простынях…

Ландретто подождал еще немного… и тяжело вздохнул. Ему в эту ночь ловить было нечего.

И вскоре слуга завалился в свою постель.

Однако эта ночь закончилась странным эпизодом.

Примерно за час до рассвета Пьетро разбудил стук в дверь.

Уж не приснилось ли это ему?

Но тихое поскребывание о дверной косяк подтвердило, что он не ошибся. Виравольта покосился на Анциллу Адеодат. Ее волосы рассыпались по подушке, спина обнажилась. Что-то пробормотав во сне, она снова ровно задышала. Пьетро тихонько встал, стараясь не разбудить красавицу, взял подсвечник и открыл дверь.

Никого. Ни справа, ни слева.

А вот под ногами что-то лежало. Кто-то оставил на пороге исписанный бисерным почерком клочок бумаги. Заинтригованный, Пьетро поднял бумажку и поднес поближе к свету:

Пьетро еще раз оглядел коридор. Ничего, лишь тьма из конца в конец и ночная тишина. Он обернулся — Анцилла по-прежнему спала. Пьетро растерянно постоял с бумажкой в одной руке и подсвечником в другой… Провел ладонью по лицу. Во рту пересохло. Ну, что еще стряслось? Кто мог подбросить ему эту записку непонятного содержания? Он перечитал бумажку, почесал затылок и прислушался. Все было тихо. Собравшись наконец с мыслями, он попытался понять написанное.

Потом, прищурившись, внимательно оглядел коридор и стену напротив.

И двинулся.

«Два шага вперед».

Полы скрипели. Виравольта осторожно закрыл дверь своей комнаты. Немного постоял, глядя под ноги и представляя, что будет, если кто-то застукает его в коридоре в таком виде. Полуголый, в белой рубахе. Либо сумасшедший, либо призрак, заблудившийся в мире живых. Или, как минимум, мающийся бессонницей тип с безумным взором, быть может, под воздействием какого-нибудь наркотика, привезенного из экзотической страны. Пьетро нахмурился. Все это походило на вязкий сон или скорее кошмар. Ощущение было странное. Будто его ведет некая сила, высший разум, управляющий волей.

«Следуй за мной, Виравольта, в сем менуэте теней».

И вот он и впрямь танцует с ночью.

«Налево их шесть».

Развернувшись, Пьетро медленно отсчитал шесть шагов. Слева оказалась соседняя комната, где спал Ландретто. Справа коридор поворачивал за угол. На пол со свечи упала капля воска. Сердце Пьетро забилось быстрее. Он и сам этому удивился. Помедлив, Виравольта прокашлялся. События развивались чересчур быстро. Но у него было подспудное ощущение, что не следует противиться зову, хотя он совершенно не понимал, в чем смысл. Виравольта снова потер лоб.

«Затем поворот, и восемь направо».

Пьетро свернул за угол и сделал восемь шагов. Перед ним оказались две двери, справа и слева, затем две другие. Послышались странные звуки. Что-то вроде хриплого дыхания. Затем приглушенный крик, скрип кровати под весом активно двигающегося тела.

«Склонись над замком».

Виравольта наклонился к правой двери, к грубой замочной скважине. Он приник к ней глазом — ключа изнутри не было. Пьетро машинально поднял свечу, все еще сомневаясь, не снится ли ему все это. Менуэт теней привел его к этой двери точнее, чем самая странная карта, ведущая к кладу. Клад, но какой именно? На мгновение ему вспомнилась похожая сценка из детства, когда он заглянул через замочную скважину в комнату родителей. Джулию-актрису трахал Паскуале-сапожник. Воспоминание о давным-давно утраченной невинности. Он помнил свое тогдашнее удивление и отвращение, смесь желания и зависти, охватившие его при виде этого плотского удовлетворения страсти.

Восторженное и животное проявление чувств.

«Тогда ты увидишь…»

Пьетро выпрямился и помассировал веки.

Сердце забилось еще сильнее, хотя в открывшемся ему зрелище не было ничего веселого. Может, он не так разглядел?

Виравольта опять наклонился.

Над хрупким тельцем нависал всей своей массой крупный мужчина. С него ручьями тек пот, он хрипел, как бык на шлюхе, приглушая ее вопли, лицо исказилось жуткой гримасой. Нелепая полумаска с оторвавшейся завязкой болталась у него под подбородком. Он даже не потрудился раздеться, а просто задрал темное облачение, обнажив жирные ноги, бледные и волосатые, как лапки насекомого. Пьетро следил за развитием омерзительной метаморфозы. Мужчина кряхтел все сильнее, его искаженное лицо наливалось кровью. На висках отчетливо проступили вены. Маска продолжала болтаться… Внезапно, после нескольких особенно сильных движений бедрами, мужчина застыл, снова зажав ладонью рот своей жертвы. Лицо его заострилось, тело напряглось в экстазе, глаза закатились. В этот миг абсолютного восторга он походил на дуэлянта, внезапно пронзенного шпагой, или солдата, получившего смертельную рану, от которой вот-вот упадет на поле брани.

— Пресвятая Дева, — повторял он, — Пресвятая Дева…

Отец Козимо Каффелли, исповедник из Сан-Джорджо Маджоре, изливался внутрь того, кто молил его о пощаде. И Пьетро наконец понял: болезненному натиску подверглась не дорогая шлюха, а юноша от силы семнадцати лет.

«Насколько плоть слаба».

Бесшумно, в шоке от увиденного, Пьетро двинулся к своей комнате. Хотя и поколебался, не открыть ли дверь пинком. Он мог бы ворваться и захватить Каффелли врасплох, полюбоваться на его испуганную физиономию, насладиться позором. Мог бы перечислить все кары небесные, которые обрушатся на святошу, а напоследок как следует унизить. Уж он бы вволю посмеялся над таким лицемерием. «Значит, святой отец, вот так вы служите Христу и Деве Марии? Какая у вас высокая мораль, какой роскошный пример для всей Венеции!»

Но нет.

Пьетро казалось, что он снова погрузился в кошмар, усиленный воздействием выпитого накануне алкоголя. Увиденное оставило в душе привкус горечи. Он лег, прижавшись к теплому телу Анциллы, и натянул одеяло. В чертах прекрасной метиски ему привиделись далекие, расплывчатые и запретные черты Анны Сантамарии. Казалось, этой ночью он ее предал. Но разве не таков единственный способ забыть? Забыть о страсти, у которой нет будущего, совершенно точно нет будущего? И все же… Неужели это единственно возможный конец?

«Не знаю… Честно говоря, просто не знаю».

Еще долго в мозгу роились мрачные мысли.

Пьетро положил записку рядом с подсвечником, свечи в котором практически догорели. Он будто снова увидел труп распятого Марчелло, пыхтящего над подростком Каффелли, лицо Броцци во время вскрытия. Виравольта пытался представить черты автора менуэта теней, размышлял о Стригах и Химере, летящих в окружении демонов. И думал об этой подписи: Вергилий.

В ту ночь он больше не заснул.

 

Песнь V

Стекло Миноса

Проблема зла

Андреа Викарио, член Большого совета

Зло и свобода. Гл. 1

Я сформулировал бы проблему зла следующим образом: если грех существует, следует ли его рассматривать как предшествующее свершению наших деяний или как соотносительное осуществлению нашей свободы воли, в эдакой перефразировке августинцев [12] ? Воплощается ли Люцифер лишь в деяниях людских, или его следует поместить ante [13] , как вечную скверну, заложенную не только в глубине нашей природы, но и существовавшую до начала времен, инициирующую само Творение? Джованни де Луджио и манихеи [14] неоднократно задавали этот вопрос; на мой взгляд, ключевой, поскольку человек либо зол изначально, либо нет. Либо демон — наше собственное создание, порожденное извращенным осуществлением той свободы, которой Господь рискнул наделить нас при сотворении, доверив самый драгоценный, но и самый опасный дар. Либо зло неотделимо от человека, и есть творец или участник сотворения мира, в котором доля тьмы по крайней мере столь же велика, сколь и доля Господня. Но, по моему мнению, отстаивание августинцами свободы воли не подтверждает всеобщности зла. В мире есть зло, которое отнюдь не следует из того, что мы неверно реализуем свободу воли, но является чистым проявлением воли Божией, будь то болезни и вызванные ими страдания, которые ни от кого не зависят. И тогда следует признать: Бог обрекает нас на страдания, и этого Бога, эту вечную сущность, коя лишь одна может быть оправдана разумом даже в невыносимые разуму времена, я называю Вельзевулом. Грех внутри нас, как метка Люцифера, искажающая улыбки ангелов. Именно поэтому на вопрос «Зол ли человек?» я отвечаю: «Да, но не является воплощением зла». Потому что на другой вопрос: «Существует ли Сатана?» я тоже отвечаю «Да», причем без тени сомнения.

Лучана Сальестри мало продвинулась в чтении непростого произведения. Обычно она любила пребывать в одиночестве, пользуясь моментами спокойствия, чтобы предаться радостям, отличным от радостей плоти. В свое время ее муж собрал большую библиотеку, которую куртизанка теперь постоянно пополняла. Лучане нравилось время от времени выбирать книгу и оставлять на ней свои комментарии. Но в данный момент ей не удавалось сосредоточиться больше чем на пару минут. Она откладывала книгу, задумавшись, роняла ее рядом с собой, потом нерешительно брала снова. А в конечном итоге совсем отложила, уставившись в пространство. Визит этого человека, задававшего вопросы о смерти Марчелло, ее встревожил. Лучана с нежностью вспоминала покойного актера. Она не стала распространяться о сексуальной двойственности Марчелло, сочтя сие несущественным в этой темной истории. Однако в глубине души росли сомнения. Тревожила и непонятная кража броши. Лучана тщетно пыталась вспомнить… Но так и не сообразила, при каких обстоятельствах ее могли украсть. Женщина прикрыла глаза… Эту брошь она надевала редко. Только к приходу Джованни, когда сенатор выкраивал время, чтобы нанести ей визит.

Перед ее мысленным взором предстало лицо Джованни Кампьони. Замешан ли он в этом деле? Дорогой Джованни. Он был сильно увлечен ею. И в свою очередь, вызывал ее нежность. Норовил нести на плечах все тяготы мира… «Политика, — подумала Лучана. — Ах эта политика!» Она припомнила, что, согласно некоторым интерпретациям Апокалипсиса, политика и есть тот пресловутый океан, тайное убежище, откуда появится Антихрист в день Страшного суда. Дракон выйдет из огромного моря, моря страстей — и человеческих тоже. Джованни из тех, кто будто преследует его, этого дракона. Джованни с его великими идеями… Лучана улыбнулась. Но с ней он практически не обсуждал свои речи в сенате. К тому же его положение обязывает не распространяться о дискуссиях, касающихся безопасности Светлейшей. Единственное, что она ощущала, когда он к ней прижимался, — это скрытую усталость, его надежду, столь же огромную, как череда неудачных попыток заставить услышать свой голос. Этот одинокий король вызывал расположение. При ином раскладе — будь разница в возрасте не такой огромной — она вполне могла бы в него влюбиться.

Губы женщины скривила горькая усмешка. Влюбиться. А была ли она вообще когда-нибудь влюблена? Лучана встала. Шлейф домашнего платья тихо скользил позади нее, когда она направилась к камину. На каминной доске стоял портрет покойного супруга, рядом с ним — немножко ладана. Ее лары и пенаты. Она… Ее выдали замуж насильно и слишком рано, как и многих других. Она притворялась, что любит. И даже на какое-то время увлеклась этой игрой. Нужно же было как-то скрашивать свою жизнь. А когда овдовела, чувствовала ли она настоящую грусть? Да, по привычке играть, ставшей уже частью ее самой. Но при этом… Могла ли она отрицать тайную радость, ужасную, постыдную, которую ощутила при виде усопшего мужа? Позор ей! Но эта печаль слишком быстро растворилась, чтобы она смогла должным образом оценить весь смысл утраты. Лучана смотрела на портрет мужа, его высокий лоб, строгие глаза, надменный рот. Сколько раз она видела, как дорогой супруг запирается в кабинете, чтобы разобраться с бухгалтерией, полностью игнорируя желания жены, заранее высокомерно уверенный, что она удовлетворена, полностью удовлетворена. Глядя, как увлеченно он подсчитывает активы и пассивы, она представляла Панталоне, окунающего руки в котелок с золотыми монетами. Это было сильнее ее… и сильнее его. На самом деле Лучана была одинока задолго до смерти мужа. С самых первых дней замужества.

С первой ночи.

Женщина зажгла благовония под портретом. Прозрачный дымок вознесся к потолку. Конечно, она не станет опускаться на колени, безусловно, нет. Теперь она молода, красива, богата, желанна и обожаема. И удовлетворится, только преспокойно растранжирив все накопленные покойным мужем богатства. Тратить, тратить, тратить… как он копил. Исключительно ради удовольствия. Вместо того чтобы, скажем, пустить капитал в оборот. И если средства вдруг подойдут к концу, она легко найдет нового защитника — Джованни, например, который только этого и ждет.

Оставалась лишь одна проблема. Любовь. Настоящая любовь. Ну почему она лишена на нее права?

Любовь…

В уголках губ Лучаны появилась горькая складочка разочарования.

Она вернулась на диван к недочитанной книге.

* * *

Венецию заволокло туманом. Тем самым ледяным вязким туманом, неспособным прогнать темноту. Он проникал до костей, вызывая дрожь, и само время будто исчезало, увязая в плотной пелене. Буквально в двух шагах ничего не было видно. Пьетро шагал вперед, наблюдая, как ноги впечатываются в мостовую. Состояние души вполне соответствовало погоде. Ландретто шлепал рядом. Дом Контарини они покинули довольно рано. В какой-то момент Пьетро, нахмурившись, обернулся. Стук, стук… Это его шаги отдаются эхом или кто-то идет следом? Он тронул за плечо слугу.

— Что стряслось?

Пьетро не ответил, вглядываясь в туман. И в этот миг… ему показалось, будто мелькнули тени, поспешно исчезнувшие из поля зрения, растворившись во тьме. Возле него кто-то двигался — если, конечно, не какие-то случайные прохожие, ранние венецианские пташки, отправившиеся куда-то по своим делам. Пьетро не знал наверняка. Но и у него в голове царил туман, такой же как на улице. Эмилио Виндикати предупредил, что будет следить за действиями Виравольты. Чтобы «контролировать» его поведение и оказать помощь в случае необходимости. Быть может… Быть может, за ним и сейчас следят? Как бы то ни было, нужно оставаться настороже. Пьетро некоторое время постоял неподвижно, потом рассеянно ответил на вопрос Ландретто:

— Нет, ничего.

И пошел дальше.

* * *

Барка неслась в пустоте. Пьетро слышал лишь шелест воды, по мере того как суденышко двигалось в сторону Мурано. Перевозчику требовались все умение и опыт, чтобы не плыть наугад. Сидевший рядом с Виравольтой Ландретто, погрузившись в свои мысли, клацал от холода зубами. Отчалив в окрестностях площади Сан-Марко, они еще ка-кое-то время различали силуэты окружающих строений, но вскоре растворились в зловонном мареве, в котором сейчас и плыли. Однажды им попалась другая лодочка, двигающаяся в противоположном направлении. На носу ее человек в капюшоне держал в вытянутой руке фонарь. Он перемолвился парой слов с собратом и исчез в тумане. Потом они обогнули темный силуэт Сан-Микеле, который тоже растворился в дымке. В воздухе носился аромат тайны, словно природа в беспокойной дреме готовила души к какому-то новому апокалипсису. Она навевала тысячи волшебных снов, но черная магия, угрожающая и опасная, ползла по кромке воды между видневшимися сваями. Темное пятно, затерявшееся в лагуне. В этой атмосфере нереальности Пьетро вдруг почудилось, будто они покинули землю в поисках другого мира, таинственного и волнующего.

Он припомнил ночные события. Ландретто пока еще об этом не знал. Откровенно говоря, Виравольта задавался вопросом, не явилось ли все это лишь плодом его воображения? Но ведь он видел именно Каффелли, без всякого сомнения. И сохранил записку, «Менуэт теней». Надо будет показать ее Броцци, может, Совет сорока сумеет определить происхождение бумаги и чернил. В мозгу Виравольты крутились картинки вчерашней ночи. У священника из Сан-Джорджо это наверняка не первая ночная вылазка… Тут сомнений почти нет. Пьетро сам в свое время отказался от тонзуры, чтобы пользоваться удовольствиями, получаемыми от женщин. А уж в Риме Виравольта таких видал-перевидал, так что не ему осуждать Каффелли. Но все же Козимо сильно рисковал. Опьянение плотью… Но он! Священник Сан-Джорджо Маджоре! Какая глупость! Но как бы то ни было, промелькнувшая у Виравольты мысль, что Каффелли мог завязать с Марчелло специфические отношения, очень даже походила на правду. Пьетро слишком хорошо знал людей, чтобы не понимать: все они — плод своих сдерживаемых страстей, радостей и горестей, своих прошлых заблуждений. Но поведение Каффелли свидетельствовало о серьезной проблеме. Пьетро припомнил слова священника:

«Пресвятая Дева… Я молился денно и нощно, надеясь, что этого не произойдет… Какой позор, Господи… Ну почему все должно случиться именно так? Почему идет все хуже и хуже… Марчелло… Этот мальчик заслуживал большего… Он был…»

Марчелло, одержимый грехом — как и, несомненно, Каффелли. Это по крайней мере известно. Вот что их сближало. Один предал свою природу, второй — веру. И это обоюдное смятение могло породить крепкую дружбу. Они понимали страдания, которые испытывал каждый из них. Даже если отбросить вырисовывавшиеся политические проблемы, эта точка соприкосновения могла послужить плодотворной почвой для их взаимных исповедей. Два человека, живущих двойной жизнью, мучающиеся, любимые и одновременно обделенные любовью, обреченные скрывать свои интимные радости, клятвопреступники в глазах света — и в первую очередь наверняка в своих собственных. Уродливая картина, напитанная ядом… Секреты и исповеди. Агент Десяти и признания. Две души, убежденные, что прокляты, раздираемые собственной двойственностью, могучим зовом своей природы, недостижимыми идеалами. Пьетро, будучи великим бабником, не мог до конца осознать внутренние мучения, пережитые этими людьми.

Прикрыв глаза, он потер лоб и снова принялся размышлять о записке, сунутой ему под дверь.

Кто мог ее написать? Подпись-то была: Вергилий. Но единственным знакомым Пьетро Вергилием был автор «Энеиды», что не давало результата. Но будь то пресловутый Дьявол, таинственный Химера или Стриги, о которых рассказал Каффелли, Пьетро подозревал, что сейчас следят за ним самим. Неужели новости так быстро распространились? Или этот «менуэт» ему подсунул другой задействованный Советом десяти агент, чтобы тайно сообщить о важной части головоломки? Не ведет ли Совет десяти параллельное расследование? Маловероятно. Вергилий или те, кто сейчас следит за самим Пьетро, наверняка непосредственно замешаны в убийстве Марчелло. Пьетро все больше и больше убеждался, что убийство в театре вовсе не дело рук одиночки и за всей этой инсценировкой скрывается какой-то иной, темный смысл. А если убийца орудовал не один, то скорее всего действовал от имени некой организации. Быть может, этих таинственных Огненных птиц.

Остается только найти доказательства, буде таковые имеются.

А пока суд да дело, нужно потянуть за другую ниточку: происхождение осколков стекла, обнаруженных в глазницах Марчелло и вокруг тела, наверняка даст новые сведения.

Им пришлось провести в своей лодочке еще добрый час, прежде чем перевозчик указал рукой на берег Мурано и начал готовиться к причаливанию.

Они наконец-то вынырнули из тумана.

В XIII веке Большой совет Венеции ради безопасности и более полного контроля за ремесленниками решил перенести стекольные мастерские на остров Мурано. С тех пор Гильдия стеклодувов стала очень могущественной. С конца XIV века она экспортировала свою продукцию даже в Лондон, и с расцветом эпохи Возрождения ее торговые пути простирались все дальше. Работа венецианских стеклодувов достигла такого совершенства, которому не было равных в истории декоративного искусства. Предметы, покрытые эмалью, переливающиеся различными цветами, позолоченные и украшенные современными картинками или сценами из мифов, стали гордостью гильдии, весьма успешно адаптировавшейся к изменениям «хорошего вкуса» великих европейских дворов. Затем пришла пора филиграни: на изделие навивались тонкие нити из опалового стекла, которые после специальной обработки составляли бесконечно разнообразное плетение. Получались столь уникальные вещи, что во многих соседних странах создали мастерские, работающие «в венецианской манере». Утечка из лагуны секретов производства, несмотря на строгий контроль венецианских властей, усилилась после публикации в 1612 году знаменитой книги Нери «Искусство стеклоделия». Этот труд продемонстрировал достижения стеклодувов, неустанно совершенствующихся еще со Средних веков. Астрономические линзы, медицинские инструменты, пипетки, флаконы и перегонные аппараты алхимиков, очки вроде тех, что носил Броцци, врач Уголовного суда, вначале изготавливаемые специально для ученых, а затем и для массового потребления, — все это дало венецианскому стеклу возможность найти обширные рынки сбыта, помимо традиционных. Венецианское стекло соперничало с горным хрусталем. Спорило с богемским по легкости, прозрачности и прочности. Замена в печах дров на уголь подтолкнула мастеров на разработку новых процессов изготовления. Увеличение процента окиси свинца позволило создать стекло, поражающее радужной игрой света и особой легкостью, знаменитый хрусталь, который сам по себе подтверждал высочайшее искусство муранских стеклодувов. Венеция оставалась владычицей стекольного производства. Венецианские зеркала, витражи, статуэтки и кубки, вазы и блюда, предметы сугубо утилитарные или декоративные, считались самыми утонченными в мире.

В мастерской Спадетти, по которой бродили Пьетро со слугой, практически все это делали. Царившие здесь жара и суматоха напоминали адские печи, преддверие пещеры, где вполне мог обосноваться античный бог Вулкан. Работа в этих огромных мастерских являла собой увлекательное зрелище: жители сказочного подземелья рождали вокруг себя тысячи раскаленных бутонов. Их были сотни — полуголых или облаченных в мокрое от пота белье мускулистых демонов. Они пыхтели, дули, носились с места на место среди раскаленных угольев, тщательно проверяя качество законченных вещей. Стучали инструменты, звенело стекло, шумели печи, звучали песни и возгласы мастеровых. Из этого вечного горнила выходили изумительные драгоценности венецианского стекольного производства, жемчужины чистой воды.

Гильдия стеклодувов была организована как и большинство венецианских корпораций — имела свою резиденцию, общину и управляющий совет. Совет возглавлял администратор, который следил за порядком, регулировал внутренние конфликты и вносил новых членов в реестр, копия которого направлялась в соответствующую магистратуру. Ассамблеями руководили гильдейские мастера, и лишь они имели право владеть торговыми лавками. Иерархия была четко прописанной: пять-шесть лет — мальчик на побегушках; лет десять — двенадцать — работяга; и лишь затем можно было стать мастером, предоставив на суд лучших стеклодувов созданный шедевр.

Деятельность венецианских корпораций контролировалась не только внутренним распорядком и дисциплиной, но и Советом десяти. А Гильдия стеклодувов вообще была под особым контролем. Примерно лет сто назад Кольбер заслал на Мурано французских тайных агентов. Тем удалось подкупить кое-кого из мастеровых и заполучить секреты, позволившие хитроумным французам создать зеркальные мастерские, соперничающие с венецианскими. Промышленный шпионаж был вполне реальным, и наказание за него тоже предусматривалось серьезное — от колодок до казни.

И уж совершенно исключалось участие корпораций в политической жизни. Дож ограничивался тем, что принимал их делегатов четыре раза в год — во время официальных торжеств в дни святого Марка, Вознесения, святого Витта и святого Стефана.

Пьетро с Ландретто, ведомые одним из мастеровых, вскоре предстали перед Федерико Спадетти, одним из самых влиятельных мастеров гильдии. Спадетти оказался смуглым мужчиной лет пятидесяти в замызганной рубахе из хлопка. Потное лицо покрыто угольной пылью, на голове — белая тюбетейка. Ну просто вылитый Вулкан, разве что бороды не хватало. В руке — клещи, на конце которых извивалась над угольями капля раскаленного стекла. Прежде чем ответить на приветствие Виравольты, мастер поиграл внушительными бицепсами. Пьетро показал Спадетти выданное дожем свидетельство, но убрал его, прежде чем тот успел заляпать бумагу грязными пальцами.

— Федерико Спадетти? Я хотел бы задать вам несколько вопросов.

Спадетти вздохнул, отложил клещи и вытер лоб. Уперев руки в бока, он, явно недовольный тем, что его побеспокоили, снова потребовал свидетельство. Его лицо на мгновение исказила гримаса, затем, принимая неизбежное, он произнес:

— Хорошо… Говорите, я вас слушаю.

Жестом фокусника Пьетро достал платок, в который были завернуты осколки стекла, найденные в театре Сан-Лука возле трупа Марчелло.

— Не могли бы вы сказать, что это за стекло?

Спадетти поморщился, наклонился поближе и почесал подбородок.

— Вы позволите?..

Пьетро протянул ему платок. Старший мастер взял несколько осколков, внимательно их осмотрел, взвесил на ладони, потом отошел к полке, сравнил с каким-то лежащим на ней предметом и вернулся к Виравольте.

— Судя по чистоте, весу и обработке, я бы сказал, что это хрусталь. Да, похоже на то…

— Мы полагаем, это стекло могло быть изготовлено в вашей мастерской. Что думаете?

Спадетти, прищурившись, посмотрел на него.

— Возможно, мессир, — немного помолчав, ответил он. — Но, как вам известно, я не единственный делаю это стекло. При отсутствии клейма не знаю, как столь мелкие осколки…

— Конечно, — кивнул Пьетро. — Но разве это не ваша специализация, и разве не вы — главный производитель хрусталя? Мессир Спадетти, не могли бы вы определить, от какого именно предмета эти осколки?

Спадетти, по-прежнему склонившийся над платком, на миг сунул в него нос и понюхал. Потом отвернулся и чихнул, а затем, устало вздохнув, лишь прищелкнул языком.

— М-м… Не думаю, что это был какой-то декоративный предмет, мессир. Нет ни окрашивания, ни филиграни, ничего… Это могло быть что угодно: стакан, кубок, ваза, статуэтка…

Пьетро направился к полке, где лежали разные предметы. Выдержав паузу, он взял один из них и показал Спадетти:

— А вот от такого?

Это был элегантный стилет с перламутровой рукояткой в форме обернувшейся вокруг черепа змеи.

— Э-э… Да, вполне, — ответил Спадетти. — Скажите-ка, мессир, а что конкретно вы ищете?

Мастер, расставив ноги, встал напротив Пьетро.

— Могу я получить один такой?

— Конечно. За два дуката, — кивнул стеклодув.

— Как вижу, вам палец в рот не клади, даже если дело касается Совета десяти.

— Особенно когда касается Совета десяти, — пробормотал старший мастер.

Пьетро, улыбнувшись, достал кошель, извлек оттуда пару дукатов и протянул Спадетти, который взамен вручил ему стилет.

— Скажите-ка, друг мой, вы никогда не слышали о Стригах?

— О чем?!

Пьетро откашлялся.

— О Стригах, или Огненных птицах?

— Нет, — сердито посмотрел на него стеклодув.

— Ладно. Хм… Вот уж это точно стоит прояснить.

Черная Орхидея, заложив руки за спину и насвистывая, неторопливо прошелся по мастерской.

— Не хочу показаться невежливым, мессир, но у вас все? Мне надо работать.

Пьетро резко остановился перед потрясающе красивым изделием, над которым трудился молодой стеклодув. Вещь была действительно весьма необычной. Платье, отлитое целиком и выглядевшее словно настоящее на деревянном манекене. Но это было воистину уникальное платье. Увенчанное воротничком из стеклянной нити, оно состояло из стеклянных языков, сверкая мириадами прозрачных узоров, переливающихся всеми цветами радуги на груди и бедрах, до самого развевающегося подола, украшенного множеством светящихся, как опал, кружев и ленточек. Платье из стекла! Пряжка в форме звезды скрепляла поясок из сверкающих жемчужин.

Пьетро восхищенно присвистнул:

— Великолепно, маэстро!

В глазах подошедшего Спадетти светилась гордость. Старший мастер слегка расслабился и сменил тон.

— Этот шедевр делает мой сын, Таццио, — указал он на стоявшего на коленях и увлеченного работой юношу. — Вскоре он придет мне на смену. Но для этого ему нужно стать признанным мастером. Эта вещь и впрямь уникальна. В этом году гильдия устраивает конкурс между мастерскими. Сам дож вручит приз победителю на праздновании Вознесения, в разгар карнавала. А с этим платьем… у нас неплохие шансы. Представьте себе, Таццио влюблен, ага! В малышку Северину, мессир. И говорит, что, создавая это платье, черпает вдохновение в красоте своей возлюбленной. Любовь — самый сильный вдохновитель, верно?

Спадетти отцовским жестом взъерошил светлые волосы Таццио. Юноша на мгновение обратил к Виравольте ангельское лицо и приветливо улыбнулся.

— Мои поздравления, — сказал Пьетро. — Это настоящее сокровище редкостной красоты. И вы оставите его здесь, вот так, у всех на виду?

Замечание вызвало у стеклодува улыбку.

— Все, что мы делаем, уникально, мессир. И, наоборот, весьма полезно, чтобы все знали, что именно мы готовим. Наши мастерские сотрудничают, но при этом и соперничают между собой. Скажем так: это платье — своего рода способ…

Он не мог подобрать подходящего слова.

— Показать, кто тут главный, так? — подсказал Пьетро, понизив голос. — Но неужели вы думаете, что такое платье и впрямь можно носить?

На губах Спадетти заиграла лукавая улыбка.

— В том-то и суть.

Пьетро посмотрел на мастера, затем снова на платье. Стремление создавать шедевры было свойственно не одним стеклодувам. Все этим увлекались. На Сан-Джован-ни, центре торговцев Риальто, ремесленные цеха давным-давно состязались в мастерстве. И могущество каждого цеха выражалось в размерах даров и творений. Впрочем, красота занимала первое место. Это платье из стекла тоже было удивительным произведением искусства.

— Федерико, — проговорил наконец Пьетро, — нельзя ли взглянуть на ваши книги заказов? У вас ведь наверняка есть реестры или что-то в этом роде?

Спадетти опять напрягся и подозрительно покосился на Пьетро, явно колеблясь. Но все же сдался:

— Скажите, мессир, вы хотя бы представляете, сколько вещей выходит из моей мастерской каждый месяц? Больше трех тысяч. И расходятся они по всей Европе. Конечно же, у меня есть реестры. И здоровенная книга учета. Давайте пройдем в мой кабинет, там нам будет удобней.

Мужчины оказались в относительной тишине маленькой комнатушки, в которой сидел старший мастер. Предварительно Пьетро отослал Ландретто отнести стилет Броцци и узнать у врача последние новости. Быть может, у Совета сорока за это время наметился какой-нибудь прогресс в расследовании дела. Спадетти притащил внушительный реестр и раскрыл его перед Виравольтой. Тот уселся за пыльный стол и довольно долго штудировал записи, а старший мастер тем временем удалился по своим делам. Пьетро внимательно изучил каждый заказ, а кое-что переписал на отдельный листок. В основном это были заказы на стилеты и те, где вызывала сомнения личность заказчика. Но за пару часов он далеко не продвинулся и начал уже задаваться вопросом, не напрасно ли теряет время. Тогда он потихоньку нырнул в кабинет и выудил еще две запыленные книги, засунутые под пачку бланков заказов.

— Так-так…

Не прошло и получаса, как у него вырвалось изумленное восклицание. Сунув под мышку заинтересовавший его реестр, Пьетро немедленно отправился на поиски старшего мастера, которого обнаружил сидящим перед одной из печей, неподалеку от сына и стеклянного платья.

— Мессир Спадетти! Кто такой этот «Минос»…

Спадетти посмотрел на запись, пару раз озадаченно моргнув.

— Ну… э-э… вы… этот… Да откуда мне знать? Больше полугода прошло.

— Я нашел еще две книги помимо тех, что вы мне предоставили.

— Они не имеют значения.

Пьетро вопросительно приподнял бровь:

— Я в этом не уверен. Ведь именно вы заполняете реестры, верно? И имя этого клиента вам ни о чем не говорит? Вы с ним лично не встречались?

— Нет, мессир. Я вообще по большей части имею дело с посредниками. А иногда вместо меня переговоры ведет Таццио. Если бы мне пришлось держать в памяти всех, с кем имею дело, я бы в лагуну кинулся!

— Н-да, — скептически протянул Пьетро. — Но вот посмотрите. Если я правильно понимаю вашу запись, речь идет о заказе на линзы. На увеличительное стекло.

— Линзы… А, ну да, возможно.

— Возможно! Увеличительные стекла! На сумму в двенадцать тысяч дукатов! — аж задохнулся Пьетро.

Мужчины переглянулись.

— Да с таким количеством стекла нет смысла кидаться в лагуну, мессир! Оно покроет ее всю целиком! — продолжил Пьетро. — И не пытайтесь мне сказать, что ничего не помните…

Интересно, Спадетти просто разозлился, что к нему пристают с вопросами, или действительно чем-то смущен?

— Да за каким чертом могли понадобиться сотни, если не тысячи увеличительных стекол? — вопросил Пьетро.

Спадетти натянуто улыбнулся и стащил с головы шапочку.

— Это и впрямь был исключительный заказ… Мне иногда доводится напрямую сотрудничать с эмиссарами королевских дворов или разных правительств. И вот теперь, когда вы об этом заговорили, я не удивлюсь, если…

— А этот Минос… Он может быть представителем королевского двора или иностранного правительства, как вы говорите?

— Вполне возможно, мессир. Да, теперь припоминаю… Я разговаривал с посыльным. Когда поступает такой заказ, не до капризов. Как только в моем или гильдейском кошеле начинают звенеть дукаты… — Он посмотрел на Пьетро, вновь обретя уверенность. — Понятия не имею, какой коронованной особе возжелалось засыпать дворец линзами, мессир, но это не мое дело. Мне наплевать. А мои ученики делают ту работу, которую им поручают.

Пьетро озадаченно уставился на стеклодува:

— А можно узнать точное имя и происхождение заказчика?

— Наверное, ордер где-то и есть… — Стеклодув осекся. — Вы хотите, чтобы я его нашел…

Пьетро кивнул:

— И побыстрей, мессир Спадетти. И вообще вам было бы неплохо проявить больше энтузиазма в сотрудничестве.

Спадетти вздохнул. Но он слишком хорошо знал, чья тень маячит за спиной Виравольты — Совета десяти. Хлопнув ладонями по коленям, он наконец поднялся:

— Ладно, ладно, иду…

И неторопливо потопал в свой кабинет в главном зале. К счастью, поиски не заняли много времени. Спадетти казался все более взволнованным. На заказе, представленном им Пьетро, стояла какая-то неразборчивая подпись. Ни печати, ни штемпеля… Пьетро выругался.

— Вы надо мной издеваетесь, мессир Спадетти?! У меня складывается впечатление, что у вас весьма своеобразная манера заполнять бланки заказов…

Продолжить он не успел. В кабинет внезапно ворвался один из рабочих:

— Мессир, это вы — посланец Совета десяти?

Пьетро воззрился на него. Рабочий, юнец от силы лет двадцати, имел совершенно обезумевший вид. Он тяжело дышал, упершись руками в колени.

— Да, это я. В чем дело?

— У меня для вас послание от вашего слуги и члена Уголовного суда…

— Ну-ка, соберитесь, молодой человек. Что стряслось?

Парнишка выпрямился.

— Случилось нечто ужасное…

* * *

Пока Пьетро торчал в мастерских Спадетти, над Венецией сгустились черные тучи и разразилась сильнейшая гроза. Воды лагуны вскипели. Еще чуть-чуть, и Пьетро не удалось бы добраться до места. Когда он наконец оказался на паперти перед церковью Сан-Джорджо Маджоре, там уже собралась добрая сотня людей, застывших под проливным дождем. Они обменивались испуганными взглядами, кто-то закрыв ладонью рот, кто-то прижав руки к груди или указывая вверх. Отовсюду неслись вопли ужаса. Виравольта протолкался сквозь толпу. Порывы ветра заглушали его голос. Работая локтями, он добрался до Ландретто и Антонио Броцци.

— Что происходит?

Вместо ответа врач Уголовного суда посмотрел вверх, предлагая Пьетро сделать то же самое. И правда, все присутствующие стояли, задрав головы к карнизу над входом в церковь. Сперва промокший до нитки Пьетро ничего толком не видел сквозь струи дождя. А потом вдруг оглушительно громыхнуло и небо прорезали зигзаги молний. Пьетро обалдело повернулся к Ландретто, шокированный, как и все, увиденной мерзостью.

В свете молний он разглядел человеческий силуэт, вертевшийся на шквальном ветру, как флюгер. Тело на веревке. Оно свисало, будто странное продолжение венчавшей карниз белой статуи. Доносившийся сверху оглушающий гул колоколов бил по ушам. Труп с безвольно болтающимися руками и ногами вращался на веревке. Должно быть, в него раз десять ударила молния, поскольку он казался обугленным. Мешок еще дымящейся плоти дергался под ударами гнева Господня, раздавленный рычащими тучами, отданный на волю бури! Эти жалкие останки казались адским видением.

На карниз поднялись двое мужчин, чтобы попытаться снять с виселицы этот жуткий человеческий флюгер. Они забрались по внутренним стенам церкви при помощи веревок и теперь продвигались по опасно скользкому камню. Мужчины старались закрепиться покрепче, протягивая руки к трупу, а тем временем шум внизу продолжал нарастать.

— Это Каффелли, — сообщил Ландретто. — Исповедник Марчелло… Его подняли туда… На верхушку собственной церкви!

Священника наконец сняли и при помощи длинных веревок спустили на паперть. Служителям Уголовного суда потребовалось немало усилий, чтобы оттеснить толпу и позволить Броцци, Виравольте и Ландретто протиснуться внутрь Сан-Джорджо. Для них распахнули настежь обе створки огромных дверей. В церкви царил полумрак. Три человека зажигали свечи. Зажгли их и на алтаре, на который водрузили труп Каффелли. Затем Виравольта приказал освободить от посторонних святое место, а Броцци тем временем засучил рукава. Его неизменная сумка, мокрая насквозь, стояла рядом. Пьетро глазам своим не верил. Кошмар продолжался. Глядя на Броцци у алтаря, склонившегося в позе официанта над трупом, Виравольта не знал, что и думать. Видневшаяся за спиной врача Уголовного суда фреска, изображающая снятие с креста, лишь добавила Пьетро оторопи. Он потрогал губу, затем нахмурился и выругался.

Снятие с креста…

С полей шляпы еще стекала вода. Сняв головной убор, Виравольта поднялся по ступенькам к алтарю.

— Я прямо сейчас посмотрю, можно ли что-то выяснить, — сказал Броцци. — В жертву ударила молния. — Врач потрогал пинцетом конечности трупа; кусок плоти отвалился сам собой. — Две трети поверхности тела обуглились, волосы сгорели полностью. Волосяной покров конечностей… Скажите-ка, Виравольта, вашему слуге нечем заняться? У меня в сумке несколько листов веленевой бумаги и немного чернил. Он мог бы записывать мои комментарии. Тогда мне не придется отвлекаться на это и поможет при написании итогового отчета. Он ведь умеет писать?

Ландретто вопросительно поглядел на хозяина. Пьетро молча дернул подбородком. Ландретто подошел к алтарю, пошарил в сумке врача и выудил необходимые предметы. И вскоре уже сосредоточенно и прилежно записывал то, что говорил врач. Пьетро же слушал вполуха, зачарованно глядя на фреску «Снятие с креста». На ней были изображены Богородица, Мария Магдалина и Иосиф Аримафейский, собирающий кровь Христову. На заднем плане римские легионеры. В небесах звезды гнева Господнего. Похоронный плач Голгофы. Под фреской находилась дарохранительница. Пьетро подошел поближе. Совершенно определенно… убийца любит обыгрывать библейские метафоры. Связь между Марчелло, тоже снятого со своего рода проклятого дерева, как только что сняли Каффелли с карниза Сан-Джорджо, не вызывала сомнений.

— Священника связали веревками, — сообщил Броцци. — Следы еще видны на горле, талии, вокруг запястий и щиколоток. О! Погодите-ка, посмотрим вот это… Кровоподтек на затылке и небольшая трещина в черепе позволяют предположить, что его оглушили, прежде чем подвесить на фронтоне Сан-Джорджо. Пьетро! Невозможно, чтобы все это проделал один человек! Каффелли наверняка… очнулся, как только его поместили в то место, под шквалы ветра.

Неужели Химера управляет стихиями и предвидел, что молния ударит в карниз и прикончит священника? Не в этом ли самое большое могущество Дьявола? Враг, кем бы он ни был, сумел обрушить эту бурю на Венецию? Пьетро не мог отделаться от мысли о роке.

— И еще кое-что… — продолжил Броцци.

Он снял очки и некоторое время протирал их, стараясь подавить тошноту. Подняв остатки одежды, он обнаружил на обожженной плоти еще одну рану.

— Его оскопили.

Врач глубоко вздохнул и вновь нацепил очки.

— Он практически истек кровью. Одежду с него не сняли, но от нее мало что осталось.

Пальцы Пьетро поглаживали картину. Это и впрямь была картина, а не фреска, как сперва показалось. Внезапно он увидел небольшую разницу между цветом побеленной известью стены и тем местом, где — теперь он в этом не сомневался — изначально висела картина. Никаких сомнений — ее недавно переместили. Рама картины расположена под странным углом, не совсем прямо… Пьетро провел рукой по раме, потом коснулся стены, присел и рывком приподнял картину. Ландретто увидел, как хозяин пошатнулся, тут же бросил перо и помчался на помощь под изумленным взглядом Броцци. Вдвоем они сняли картину. Броцци продолжил осмотр трупа. А Пьетро со слугой положили огромное полотно чуть в стороне. И снова поглядели на место, прежде закрытое картиной. Стену там пересекала поперечная трещина, совершенно хаотичная, и…

Броцци продолжал что-то говорить, но Виравольта его не слышал.

«Черт подери…»

Он медленно отступил на несколько шагов.

Когда Виравольта оказался рядом с врачом, тот, встревоженный воцарившейся гробовой тишиной, снял очки и, в свою очередь, уставился на стену.

И чуть ниже:

«Vexilla regis prodeunt inferni».

Надпись была свежая, не вырезанная ножом на человеческой плоти, как в случае с Марчелло, а написанная на стене.

— Написано кровью, — пробормотал Пьетро и растерянно поглядел на Броцци.

Рука врача Уголовного суда упала на труп.

«Близятся знамена ада».

 

Песнь VI

Адская буря

Проблема зла

Андреа Викарио, член Большого совета

О грехе и каре Господней:

зло и власть. Гл. IV

…Все здание иудео-христианства опирается на одно: сознание греха, которое передается через метафору о первородном грехе и провозглашается основой цивилизации. В свете фактического господства этого постулата у еретических сект есть только две возможности: отринуть его целиком и тем самым обрушить основы морали в целом или объявить неполным и требовать возврата к источнику религиозных посланий, взывая к ригоризму «правоверных». В обоих случаях торжествует грех; этот отказ и призыв к возмездию обуславливают осуществление духовной власти, и таким образом снова правит Люцифер. Там, где царит террор, правит и власть: именно поэтому парадокс в том, что у официальных религий основным инструментом подавления является зло; именно поэтому во всем мире империи создаются лишь силой; именно поэтому проблема зла — вопрос политический, и посему само существование проблемы зла нам снова указывает на то, что в этом мире торжествует Сатана.

— Убийца или убийцы быстро справились с делом, — подытожил Пьетро. — Быстро, но весьма эффективно, следует признать.

Перепуганный дож, казалось, несколько подрастерял свою обычную сдержанность.

Пьетро, Эмилио Виндикати и Антонио Броцци сидели перед его светлостью в зале Коллегии. За окном по-прежнему бушевала буря, и в помещении горели все люстры. Броцци то и дело поднимал взгляд к фрескам на потолке.

Доктору совершенно очевидно хотелось находиться где-нибудь в другом месте. Слишком большое напряжение вредило его сердцу.

— Это невозможно, невозможно! — твердил Франческо Лоредано.

Дож помотал головой и в конце концов треснул кулаком по подлокотнику трона.

— Если подробности смерти Марчелло Торретоне можно было утаить от общественности, то в этом случае вся Венеция в курсе! Дело будет неизбежно представлено Большому совету, Эмилио. Вас самого и представителей Уголовного суда вызовут для дачи объяснений о ходе следствия! Вам надо подготовиться… И, кстати, я не удивлюсь, если это убийство осуществлено средь бела дня именно для того, чтобы вынудить нас включить в игру Большой совет! Мы рискуем в очередной раз оказаться в опасных водах, пробираясь между нашими маленькими секретами и общественным обсуждением! Если мы хотим продолжить тайное следствие, которое ведет Виравольта, Совет десяти и Уголовный суд должны предоставить свой вариант. Но из всего этого мне ровно никакой пользы, Эмилио! Совсем никакой! Вы поставили меня в положение, которое мне совершенно не нравится. Нам необходимы результаты, в Большом совете состоят далеко не глупцы. Они быстро почуют: что-то происходит вне их поля зрения. А что мы имеем на данный момент?

— След «менуэта теней» никуда не ведет, — взял слово Пьетро. — Признаюсь, что задавался вопросом, не является ли этот Вергилий одним из эмиссаров Эмилио, но он заверяет меня в обратном. Значит, существует все же связь между убийством Марчелло, отца Каффелли и той малоприятной сценкой, к которой меня направили в доме Контарини. Если, как я полагаю, Марчелло и Каффелли были любовниками, то, вполне возможно, оба представляли реальную угрозу для того или тех, кого мы разыскиваем… Но больше всего меня тревожит, что кому-то уже известна возложенная на меня миссия! К тому же, когда я ехал на Мурано, у меня было ощущение, будто за мной следят. Священник сказал: «Враг повсюду». И если никто из нас не проболтался — простите, что вынужден рассматривать все возможности, — то, вероятно, проговорился Каффелли перед смертью или кто-то из труппы Сан-Лука, более прозорливый, чем другие… Или Лучана Сальестри, чью брошь мы нашли в этом самом театре.

— Священник из Сан-Джорджо… — проговорил дож. — Боже правый! Какое несчастье для его добрых прихожан!

— При таких темпах наше расследование скоро перестанет быть тайным, — продолжил Пьетро. — Я с вами согласен, ваша светлость: этот самый «некто» хочет вынудить нас действовать открыто, вызвать грандиозный скандал и поставить в затруднительное положение. Дело ведется умело, и от ловушки, в которую мы угодили, сильно разит политическим расчетом… А в совокупности с драматической постановкой этих показательных убийств очень даже подтверждает подозрения Эмилио: мы связаны с хитрым игроком, отлично знающим интимные привычки тех, кого он замучил. Возможно, это кто-то из наших патрициев… Или иностранец вкупе со специалистами по грязным делишкам, ваша светлость… Такое уже бывало.

— Кто-то, кто-то… Но кто?! — тревожно вопросил дож. — Венецианский нобиль, иностранный шпион, посол враждебной державы? Этот Минос, чей след вы отыскали в амбарных книгах стеклодува и который, судя по всему, заказывает у нас под носом целые корабли стеклянных линз для неизвестных нам целей? Это же полная бессмыслица… И наконец, к чему все это, Виравольта?

— Взбаламутить республику, пошатнуть наши устои… Откуда мне знать? Ни Марчелло, ни Каффелли, совершенно очевидно, не были политическими целями; но Марчелло работал на Совет десяти и, как и священник, слишком много знал, это-то уж достоверно.

Дож, несколько успокоенный, потер лоб и поправил шапочку. Затем поднялся и подошел к окну. Дождь заливал стекло, за которым виднелась серая поверхность лагуны.

Когда Лоредано обернулся, в небе сверкнула молния.

— За фасадом гниль! Грех! Разложение! А что же скрывается в душах людей? Господи… Нет-нет, так не годится. Мы продвигаемся слишком медленно.

— Давайте подходить к делу прагматично, ваша светлость, — поднял руку Виндикати. — Не поддаваясь мудреным действиям противника и не считая его более ловким, чем он есть на самом деле. Даже принимая во внимание степень опасности. Я отправил агентов проверить регистрационные книги Спадетти и гильдии. Как раз сейчас стеклодувов допрашивают, в первую очередь Спадетти. Он утверждает, что ничего не знает. Мы ему пригрозили, но он молчит как рыба. У нас нет доказательств его причастности к этому делу. Он не отрицает, что заказ реальный, но говорит об ошибке в ведении регистрационных записей и якобы сильно об этом сожалеет. Проблема в том, что информации об этом загадочном заказчике линз нет, а я не могу вечно держать Спадетти под замком и нарушать работу его мастерской. Гильдия уже всполошилась и шумит об остановке всего производства… Меня просто удивляет, что дражайший Совет десяти не отреагировал раньше, учитывая состояние регистрационных книг старшего мастера; вот этой ошибке я объяснений не вижу. Коль Спадетти придется выпустить, не будем терять его из виду. Установим слежку, попробуем разговорить. Но на данный момент не могу сказать, что удается выяснить с этой стороны. Огненные птицы, надписи, предположительно библейского содержания, на туловище Марчелло и за картиной в Сан-Джорджо — вот, что требует прояснения.

— Да… Лично меня больше всего занимает брошь Лучаны Сальестри и ее связь с сенатором Джованни Кампьони, — добавил Виравольта. — По-моему, это единственный ощутимый след. Мне необходимо переговорить с Кампьони, но при этом я автоматически посвящу в дело одного из самых видных членов сената, а его влияние в Большом совете известно. Мне нужны вы, ваша светлость, или посредничество Эмилио, чтобы подготовить почву. И мы должны выработать совместную стратегию. Кампьони — первый подозреваемый, даже если — не стану от вас скрывать — это представляется чересчур очевидным.

— Безусловно, — кивнул Броцци. — Такое впечатление, будто нас хотят навести именно на него. Золотую брошь, найденную в Сан-Лука, могли специально оставить возле тела Марчелло. Это может быть очередной манипуляцией. Но коль уж все пути ведут к сенатору Кампьони, пойдем к нему! И посмотрим, что Пьетро удастся из этого вытянуть.

Повисло молчание, нарушаемое лишь стуком дождя в окно.

Затем Франческо Лоредано тяжело вздохнул и изрек:

— Хорошо. Давайте им займемся.

* * *

Брольо — одно из самых любопытных местечек Венеции. Расположенный у подножия Дворца дожей, неподалеку от Пьяццетты, он обязан своим названием существовавшему тут когда-то огороду. И в этом месте даже венецианцы, не говоря уж об иностранцах, частенько зачарованно останавливались. Ежедневно здесь встречались патриции, дабы обсудить последние общественные события и дела. В рамках города Брольо нес воистину политическую функцию: патриции, достигшие двадцати пяти лет и призванные отныне заседать в Большом совете, именно тут в первый раз «облачались в тогу», получая в некотором роде официальное посвящение. Но Брольо был и тем особым местом, где завязывались интриги республики. И это придавало перчинки его убранству, среди которого сейчас вышагивал, заложив руки за спину, Пьетро в компании его превосходительства Джованни Кампьони: на выложенных вдоль аллей плоских камнях была выгравирована антология преступлений, совершенных изменниками родины, и списки постигших их наказаний. Небо над головой прогуливающихся мужчин слегка прояснилось. Пробивались даже бледные солнечные лучи. В воздухе витал особый аромат, который бывает лишь после грозы.

— Значит, это вы — Черная Орхидея, — сказал сенатор. — Наслышан… Легенды о ваших шалостях давно уже докатились и до Большого совета, и до сената… И многие задавались вопросом — и задаются до сих пор, — на чьей вы действительно стороне… Сенатор Оттавио знает о вашем освобождении?

— Понятия не имею… Но не думаю. И так даже лучше.

Виравольта выдержал паузу.

— Но мне кажется, у нас есть куда более важные проблемы.

— Безусловно…

Кампьони вздохнул.

— Марчелло Торретоне, отец Каффелли… Значит, Совет десяти, как и Уголовный суд, убежден, что между этими событиями есть связь?

Джованни Кампьони было около шестидесяти. Он носил черный подбитый мехом горностая костюм члена сената, стянутый на талии пластинчатым поясом с серебряной пряжкой, и берет. Сенатор, нахмурившись, шел рядом с Пьетро, опираясь на трость. Через некоторое время Виравольта остановился и повернулся к патрицию.

— Вы не встречались на днях с Лучаной Сальестри?

Кампьони удивленно остановился. Они стояли возле большой цветочной клумбы, яркость которой резко контрастировала с мрачной миной патриция.

— Дело в том, что… Как бы это сказать…

— Простите за вопрос, ваше превосходительство, но вы поймете, почему это важно для следствия, которое я веду. Дарили ли вы ей некоторое время назад золотую брошь с ее инициалами, Л и С, узором из двух мечей и украшенной жемчужинами розой?

Кампьони изумился еще больше.

— Да, именно такую! Но хотелось бы мне знать, кто вам позволил…

— Когда вы видели эту брошь на Лучане в последний раз?

— Примерно пару недель назад, но…

— Пару недель… И с тех пор ни разу?

— Да. Не соблаговолите ли все же сообщить, какая связь между этим подарком и теми темными делами, о которых вы начали мне говорить?

— Эту брошь, ваше превосходительство, обнаружили у ног Марчелло Торретоне в театре Сан-Лука. Лучана от вас это скрывала, но она утверждает, будто сию вещь у нее украл несколько дней назад какой-то тип, ей неизвестный.

Кампьони вскинул голову и недовольно поморщился, нервно поглаживая набалдашник трости.

— Так вот почему Совет десяти хотел, чтобы я с вами поговорил…

— Именно так, ваше превосходительство… Вам известно, что Лучана была также любовницей Марчелло?

Кампьони кивнул. Ему становилось все труднее сохранять спокойствие.

— Как я мог этого не знать? Вся Венеция об этом говорила. Видите ли, дело в том… В жизни Лучаны много мужчин…

Тон, которым это было сказано — практически шепот, — не ускользнул от внимания Пьетро. Сенатор был влюблен, это очевидно. И мысль, что куртизанка принимает в своей постели других мужчин, явно причиняла ему страдания. Патриций нахмурился, на лице его отразилась боль, которую он с трудом подавлял.

— Да, я ее люблю, — признался Кампьони, сжав кулак, словно прочитал мысли Пьетро. — Люблю вот уже больше десяти лет. Вам не кажется смешным, что такой человек, как я, может трепетать при одной мысли об объятиях обычной куртизанки, такой молоденькой и привычной к аркадам дворца прокуратора… Я это понимаю. Вот что отвлекает меня от проблем республики! Но эта женщина — мой наркотик, моя пряность, я не могу от нее отделаться… Нет смысла скрывать от вас: я содрогаюсь от одной лишь мысли, что однажды ее потеряю, и при этом она — мой позор… Она из тех, кто вас околдовывает, дарит самые острые переживания и привязывает к себе слишком крепко… Самка богомола, да! Обожаемая и опасная. О Господи… Но вам ведь это знакомо, не так ли?

Перед глазами Пьетро предстало видение Анны Сантамарии, Черной Вдовы.

Но отвечать прямо он не стал.

— Не волнуйтесь, ваше превосходительство… — Пьетро снова двинулся вперед. — Немного искренности не помешает по нынешним временам.

Они помолчали, потом Кампьони продолжил:

— Что же касается броши, то при чем тут я, если ее украли? Вы же не думаете, что я могу быть как-то замешан в этих убийствах!

— О, такая мысль мне и в голову не приходила, ваше превосходительство! — улыбнулся Пьетро.

Кампьони вроде успокоился. Его дыхание, до того несколько учащенное, замедлилось. Но Пьетро всего лишь отложил самые деликатные вопросы. Торопливо пошарив в кармане, он выудил два клочка бумаги и протянул патрицию.

— Одна из этих записок была найдена у тела Марчелло Торретоне, другая — в церкви Сан-Джорджо Маджоре. Вам это о чем-нибудь говорит?

Кампьони взял листочки и прочёл:

— Ну что ж. — Сенатор явно пытался вспомнить, что эти слова ему напоминают. — По-моему, я где-то это уже видел… Но вот где?.. — Он потер лоб и спросил: — К чему все эти эпиграммы? Такое впечатление, будто это какая-то поэма…

— Вне контекста, который мне пока неизвестен, они вроде бы ничего не означают, — ответил Пьетро. — Как и полный вариант, кстати говоря. Ваше превосходительство… — Виравольта набрал в грудь побольше воздуха и ринулся в пропасть: — Расскажите мне о Химере, о тех, кого называют Стригами, или Огненными птицами…

Сжимавшие бумаги пальцы Кампьони задрожали. Он огляделся по сторонам. И Пьетро понял, что попал точно в яблочко. Разговор становился все более интересным… Виравольта не спускал глаз с губ патриция. Реакция последнего на упоминание об Огненных птицах напоминала Пьетро отца Каффелли, когда он сообщил ему о распятии Марчелло Торретоне. Те же признаки смертельного ужаса: кровь отлила от лица, лоб покрылся испариной. Кампьони прижал одну руку к груди, а вторую протянул к Пьетро, словно бумаги, которые он по-прежнему сжимал, были пропитаны ядом. С округлившимися от страха глазами сенатор наклонился и прошептал Виравольте на ухо:

— Значит, вы тоже в курсе!

— Что вам известно? — надавил Пьетро.

Кампьони, вздрогнув, заколебался. Потом еще раз огляделся по сторонам.

— Я… Я вижу тени… И боюсь, они меня преследуют повсюду. Иногда я твержу себе, что это всего лишь мое воображение, но… По правде говоря, я боюсь.

— Совершено два ужасных преступления, ваше превосходительство, и нет гарантии, что этого больше не произойдет. Жизненно необходимо, чтобы вы рассказали мне все вам известное. Что это за Огненные птицы?

Мужчины обменялись долгим взглядом. Затем Кампьони приобнял Пьетро за плечи и увлек за собой.

— Я говорю о секте, друг мой, — прерывисто и взволнованно заговорил сенатор. — О тайной организации. Их вождя действительно зовут Химера, или Дьявол, но больше о нем ничего не известно… Секта сатанистов, окопавшаяся здесь, в Венеции, и где-то на материке… По слухам, ее ответвления есть и за пределами Италии. Вот что такое Огненные птицы. Но существует кое-что похуже, гораздо хуже…

— О чем вы?

— Они внедрились в нашу административную систему, магистратуры и службы. Вплоть до сената — да-да, милейший! — и Большого совета!

Мысли Виравольты завертелись со страшной скоростью.

— Но какова их цель?

— Цель? Да полноте, уважаемый, это же очевидно! Патриции бегут в деревню, военный флот более не способен отстаивать наши интересы за границей, повсюду разврат и распутство, Венеция разваливается! Да вы сами, Черная Орхидея, — яркое порождение этого мира!.. Кто сейчас верит, будто республика еще может скрыть за своим блеском пожирающее ее разложение? Они хотят власти! Диктатуры, друг мой! Или, если вам больше нравится, самодержавного режима, ультраконсервативного… Известно ли вам, на чем выросло наше могущество? На контроле морей. Тот, кто владеет Венецией, может контролировать Адриатику, Средиземное море и пути на восток и запад! Этого вам недостаточно? Вы наивны, если полагаете, будто этого мало, чтобы раздразнить весь мир… Но если с тем фактом, что золотой век миновал, согласны все, то договориться насчет методов его реставрации никто не может… Убийства, о которых вы рассказали, — всего лишь дерево, а за ним скрывается лес! Яуговариваю сенат дать больше прав народу, позволить его представителям войти в наши властные структуры… Известно ли вам, о чем поговаривают во Франции, в Англии? Коронованные особы иностранных держав тоже боятся. По слухам, их философы вбивают в умы граждан опасные идеи. Однако мы должны верить в возможности реформировать наши властные структуры, это просто необходимо! И со мной согласны многие члены Большого совета, которые меня знают и уважают. Но всем известно, чего это некогда стоило дожу Фальеру… Я мешаю, все больше и больше голосов поднимается в защиту совершенно противоположных мер, призывая к наведению жесткого порядка в городе… По правде говоря, у нас веет реакционным ветром. И Огненные птицы активно злодействуют среди нас, стараясь еще больше дискредитировать наше правительство. И я совершенно убежден, что нахожусь у них под прицелом. И вы наверняка тоже. Но слишком обширный заговор быстро обернется против них самих. Пожалуй, это единственное, что их останавливает. Наша война более коварна: скрытая битва, война группировок и рангов, игра властей! Я хотел предупредить дожа, который давно делает вид, будто меня не слышит. Но многие правовые нормы, которые мы пытаемся провести, натыкаются на всевозможные препятствия, мешающие их осуществлению. Мне чинят препятствия везде, куда бы я ни совался. О конечно, никаких официальных шагов против меня не предпринимается, все проделывается весьма ловко и расчетливо и таким образом, что я не понимаю, откуда в точности нанесен удар. Теперь вам ясно, почему у моей дорогой Лучаны украли эту брошь и подкинули в Сан-Лука? Естественно, чтобы подставить меня. Они хотят моего падения! Моего и моих сторонников! И я не могу попросить о защите. Кто может гарантировать, что среди этих защитников не окажется тех, кто ведет двойную игру? Не доверяйте никому, друг мой, ибо под подозрением все…

Эту тираду Джованни Кампьони выдал на одном дыхании и, лишь закончив, перевел дух. Плечи его внезапно поникли. Он покачал головой:

— Впрочем, достаточно. Я и так сказал вам слишком много.

У Пьетро еще была масса вопросов, но сенатор жестом остановил его:

— Нет, хватит! Я сейчас рискую двумя жизнями, своей и вашей. Оставьте меня в покое, прошу вас. Мне нужно поразмыслить, как нам защититься, мне и моим ближним. Если вдруг у меня появятся интересные для вас сведения, я как-нибудь исхитрюсь их вам передать. Где вы обосновались?

— В доме Контарини.

— Хорошо… Но пообещайте мне, что какие бы сведения я вам ни передал, вы не поделитесь ими ни с кем, кроме дожа. Это ясно? Ни с кем, включая членов Малого совета и Совета десяти!

— Обещаю.

Кампьони удалился с мрачным видом, размахивая рукой, словно прогоняя Пьетро.

Виравольта остался в одиночестве посреди Брольо.

«Диктатура в Венеции! Заговор сатанистов!»

* * *

Черная Орхидея гладил пальцами округлые ягодицы Анциллы Адеодат. Та лежала рядом и, смеясь, читала в лицах театральную пьесу. Кстати говоря, делала она это довольно талантливо, время от времени поворачиваясь к улыбавшемуся Виравольте. Но мысли его бродили далеко. Пьетро погладил кудрявые волосы молодой женщины, которую в очередной раз позаимствовал у мужа, милейшего капитана Арсенала, болтавшегося где-то в водах залива. Прекрасная Анцилла была очень поэтична. Она хранила воспоминания о цветущих садах и оливах родного Кипра, об охряной пыли, ароматах и восточных пряностях. Ее мать, родом из Нубии, продали в рабство итальянскому отцу Анциллы, жителю Вероны. Анцилла, которую всю жизнь продавали или давали в пользование, как вещь, обязана была своим спасением восторженной любви симпатичного капитана, довольно терпимо относящегося к ее выходкам. Сам он шлялся по городам и весям и явно полагал, что все, способствующее счастью молодой женщины, хорошо и для него. Главное, чтобы она всегда возвращалась к нему, когда он находится в Венеции. Пьетро мог только приветствовать любезную самоотверженность бравого офицера.

По комнате разнесся смеющийся голос Анциллы:

— «Фульдженцио: Да выслушайте же меня, прошу вас, и ответьте как должно. Господин Леонардо вот-вот заключит выгодный брак.

Бернардино: Тем лучше, я счастлив.

Фульдженцио: Но если он не изыщет способа заплатить долги, то рискует упустить эту выгодную женитьбу.

Бернардино: Как? Такому человеку, как он, достаточно лишь топнуть ногой, чтобы на него отовсюду посыпались деньги…»

Повернувшись к Пьетро, Анцилла продолжила чтение:

— «Пьетро: Я тебя больше не слушаю, свет моих очей.

Анцилла: Почему ты так хмур, Пьетро? Ау! Пьетро!»

Очнувшись от размышлений, Виравольта виновато улыбнулся:

— Прости, Анцилла. Просто… У меня голова занята странным делом.

Анцилла повернулась на бок, затем уселась по-турецки, сложив руки на коленях. Пьетро с удовольствием любовался изгибом ее ног и грудью с коричневыми сосками. Молодая женщина взяла со стоящего рядом столика фрукт, откусила кусок и с набитым ртом спросила:

— Не расскажешь? Может, я тебе шмогу помочь… М-м, фрухш вошхительный…

— Нет, милая. О таких делах лучше не распространяться.

— Да что у тебя за дела с Советом десяти? Знаешь, о тебе уже начинают шептаться…

— Я это предвидел. А что в точности…

Пьетро замолчал, потому что кто-то постучал в дверь.

Виравольта встал, быстро оделся и пошел открывать. В коридоре стоял мальчонка в лохмотьях, радостно улыбаясь и почесывая нос. Мордашка чумазая, во рту не хватало пары зубов. Но огромные глазищи, лучистые и веселые, затмевали все остальное.

— Кто тебя сюда пропустил, а?

Мальчуган заулыбался еще шире:

— Виравольта де Лансаль?

— Он самый.

Парнишка протянул сложенное вчетверо запечатанное письмо.

Удивленный Пьетро взял послание и собрался было закрыть дверь, но ребенок не сдвинулся с места. Виравольта мгновенно все понял, порылся в кошеле и дал пареньку несколько мелких монет. Тот кубарем скатился с лестницы и исчез. Заинтригованный Пьетро распечатал письмо. Сидевшая на кровати Анцилла выпрямилась.

«Не слишком ли быстро разворачиваются события?» — подумал Пьетро, читая послание.

«Птицы соберутся полным составом в своей вольере; чтобы ими полюбоваться, нужно поехать на материк, на виллу Мора, что в Местре. Это развалины, но место идеальное, дабы многим согреться у большого костра и поделиться маленькими секретами. Однако внимание: как и на карнавале, требуется костюм.

Дж. К.».

Дж. К. Джованни Кампьони. А птицы, очевидно, Огненные.

— Плохие новости? — поинтересовалась Анцилла.

— Вовсе нет, лапушка. Наоборот…

Пьетро уселся в глубокое кресло, положив ногу за ногу и пристроив руку на подлокотник, снова погрузился в мысли. Анцилла, нетерпеливо вздохнув, принялась причесываться.

— Ладно… Раз ты не хочешь поделиться со мной своими тайнами…

Она снова упала на кровать и вернулась к чтению. Он потянулся к низенькому столику рядом и положил на него письмо. На маленькой вышитой скатерке стояла бронзовая статуэтка Цербера, трехглавого пса, стража ада.

Пьетро некоторое время рассматривал разверстые пасти твари, мускулистые бока, раздвоенный хвост. И ему показалось, будто он слышит яростный лай чудовища, изрыгающего адский огонь.

Некоторые мысли иногда бродят замысловатыми и неожиданными путями, прежде чем вылиться в озарение. Такие мгновения внезапного подъема крайне редки. И Пьетро, положив письмо на столик, пережил именно такой момент. Вопросы, роившиеся в мозгу, внезапно выстроились в логическую цепочку, приведшую к разгадке, до сих пор ускользавшей. Обе надписи — и на теле Марчелло, и в церкви Сан-Джорджо Маджоре… «Я был здесь внове, — мне ответил он, — когда при мне сюда сошел Властитель, хоруговью победы осенен…» Фраза Эмилио Виндикати: «Ты только что ступил в преддверие ада, поверь мне». Подпись Вергилий в «Менуэте теней». Имя заказчика стеклянных линз на Мурано — Минос. «Близятся знамена владыки ада…» И вот эта статуэтка: пес с тремя разверстыми пастями, декоративная безделушка, на которую при других обстоятельствах он бы и внимания не обратил.

При других обстоятельствах — нет, но при нынешних…

Петро побледнел и судорожно потер ладонью лоб.

Анцилла вылезла из постели и изумленно уставилась на его искаженное ужасом лицо.

— Да ты словно дьявола увидел!