Подкомиссия

Сначала явились глянцево–черные корабли, в рассчитанном беспорядке падали они с неба, сея страх, и, точно семена, опустились на просторное летное поле. Следом, будто яркие бабочки, появились медлительные цветные корабли, некоторое время парили в нерешимости и наконец сели вперемешку с грозными черными.

— Красиво! — вздохнула Сирина, отходя от окна зала заседаний. — К этому бы еще музыку.

— Похоронный марш, — сказал Торн. — Или реквием. Или унылые флейты. Скажу честно, Рина, мне страшно. Если переговоры кончатся провалом, опять начнется ад. Представляешь, пережить еще один такой же год.

— Но провала не будет! — запротестовала Сирина. — Раз уж они согласились на переговоры, конечно, они захотят договориться о мире.

— А кто продиктует условия мира? — Торн угрюмо глядел в окно. — Боюсь, нас очень легко провести. Слишком давно мы сумели наконец решить, что больше в войну не играем, и на том стояли. Мы разучились хитрить, когда–то это было необходимо в отношениях с чужими. Как знать, может быть, эта встреча просто уловка, чтобы собрать в одном месте все наше высшее командование и разом перебить.

— Нет, нет! — Сирина припала к мужу, он обнял ее за плечи. — Не могут они нарушить…

— Не могут? — Торн прижался щекой к ее макушке. — Мы не знаем, Рина. Ничего мы не знаем. У нас слишком мало сведений о них. Мы понятия не имеем об их обычаях, тем более — о том, каковы их нравственные ценности и из чего они исходили, когда приняли наше предложение о перемирии.

— Ну конечно, у них нет никаких задних мыслей. Ведь они взяли с собой семьи. Ты же сам говорил, эти яркие корабли — не военные, а семейные, правда?

— Да, они предложили, чтобы мы прибыли на переговоры со своими семьями, а они явятся со своими, но это не утешает… Они всюду берут с собой семьи, даже в бой.

— В бой?!

— Да. Во время боя семейные корабли располагаются вне досягаемости огня, но каждый раз, как мы повредим или взорвем боевой корабль, один или несколько домашних теряют равновесие и падают или вспыхивают и сгорают без следа. Похоже, это что–то вроде разукрашенных прицепов, а энергией и всем необходимым их снабжают боевые корабли. — Складки меж бровей и у губ Торна прорезались глубже, лицо стало несчастное. — Они–то этого не знают, но, уж не говоря о том, что их оружие лучше нашего, они просто вынудили нас предложить перемирие. Не можем мы и дальше сбивать боевые корабли, когда с каждой черной ракетой падают и эти разноцветные летучие домики, черт их возьми, точно цветы осыпаются. И каждый лепесток уносит жизнь женщин и детей.

Сирину пробрала дрожь, и она тесней прижалась к Торну.

— Нужно прийти к соглашению. Больше воевать невозможно. Вы должны им как–то объяснить. Уж конечно, раз мы хотим мира и они тоже…

— Мы не знаем, чего они хотят, — мрачно сказал Торн. — Это вторжение, агрессия, они пришельцы с враждебных миров, совершенно нам чуждые, — какая тут надежда найти общий язык?

Молча оба вышли из зала заседаний и, нажав кнопку, чтобы автоматически защелкнулся замок, затворили за собой дверь.

— Ой, мама, смотри! Тут стена! — Пятилетний Кроха растопырил пальцы, и его руки, точно чумазые морские звезды с закругленными лучами, распластались на зеленоватом волнистом стеклобетоне ограды десяти футов высотой; изгибаясь среди деревьев, она уходила вниз по отлогому склону холма. — Откуда стена? Зачем? Как же нам дойти на пруд играть с золотыми рыбками?

Сирина тронула ограду.

— Гостям, которые прилетели на красивых кораблях, тоже надо где–то гулять и играть. Вот инженерный батальон и огородил для них место.

— А почему меня не пустят играть у пруда? — нахмурился Кроха.

— Они не знают, что ты хочешь там играть.

— Так я им скажу! — Кроха задрал голову. — Эй, вы! — закричал он изо всех сил, даже кулаки сжал и весь напрягся. — Эй! Я хочу играть у пруда!

Сирина засмеялась.

— Тише, Кроха! Даже если они тебя и услышат, так не поймут. Они прилетели очень издалека. Они не говорят по–нашему.

— А может, мы бы с ними поиграли, — задумчиво сказал малыш.

— Да, — вздохнула Сирина, — может быть, вы и могли бы поиграть. Если бы не ограда. Но понимаешь, Кроха, мы не знаем, что они за… народ. Не знаем, захотят ли они играть. Может быть, они… нехорошие.

— А как узнать, если стенка?

— Мы и не можем узнать, раз тут огорожено, — сказала Сирина.

Они продолжали спускаться с холма, Кроха все вел ладонью по ограде.

— Может, они плохие, — сказал он наконец. — Может, они совсем гадкие, вот женерный тальон и выстроил для них клетку… бо–оль–шую клетку! — Он вскинул руки по стене, насколько мог дотянуться. — По–твоему, у них хвосты?

— Хвосты? — засмеялась Сирина. — С чего ты взял?

— Не знаю. Они очень издалека. Вот бы мне хвост… длинный, мохнатый и чтоб загибался!

И Кроха усердно завертел попкой.

— Зачем тебе хвост?

— Очень удобно, — с важностью сказал Кроха. — Лазать по деревьям… и закрывать шею, когда холодно!

Они спустились к подножью холма.

— Почему здесь нет других детей? — спросил Кроха. — Мне не с кем играть.

— Ну, это трудно объяснить, — начала Сирина, ступая по узкой кромке вдоль русла давно пересохшего ручейка.

— А ты не ясняй. Просто скажи.

— Видишь ли, на больших черных кораблях сюда прилетели линженийские генералы совещаться с генералом Уоршемом и с другими нашими генералами. А на красивых круглых кораблях они привезли свои семьи. Вот и наши генералы взяли с собой семьи, но у всех наших генералов дети уже взрослые. Только ты один у нашего папы маленький. Поэтому тебе и не с кем играть.

Если бы все и правда было так просто, подумала Сирина; опять нахлынула усталость, нелегко дались эти недели словопрений и ожидания.

— А–а, — задумчиво протянул Кроха. — Значит, там, за стеной, тоже есть дети, да?

— Да, наверно, там есть маленькие линженийцы. Пожалуй, можно их называть детьми.

Кроха соскользнул на дно пересохшего ручейка, растянулся на животе. Прижался щекой к песку и попробовал заглянуть в щелку под оградой там, где она пересекала бывшее русло.

— Никого не видно, — сказал он, разочарованный.

И они стали подниматься обратно к дому; на ходу Кроха вел ладонью по стене, она отзывалась чуть слышным шорохом. Скоро уже и их двор.

— Мамочка!

— Что, Кроха?

— Это стена, чтобы их не выпускать, да?

— Да, — сказала Сирина.

— А, по–моему, не так, — сказал Кроха. — По–моему, это она меня не впускает.

Следующие несколько дней Сирина мучилась из–за Торна. Лежала рядом с ним в темноте и молилась, а он беспокойно метался, даже во сне искал выход из тупика.

Плотно сжав губы, она уносила тарелки с едой, к которой он так и не притронулся, варила еще и еще кофе. С надеждой летела мыслью за ним, когда, полный надежд и решимости, он выходил из дому, и печально сникала, когда он, возвратись, приносил с собою дух все более глубокого, безысходного отчаяния. А в промежутках старалась развлечь сынишку, в долгие солнечные дни позволяла свободно бегать по жилому кварталу военного городка, а вечерами побольше с ним играла.

Однажды вечером Сирина укладывала волосы в высокую прическу и при этом вполглаза следила, как сын плещется в ванночке. Он набрал пригоршни мыльной пены и облепил щеки и подбородок.

— Бреюсь, как папа, — бормотал он. — Бреюсь, бреюсь, бреюсь. — Указательным пальцем смахнул пену. Опять набрал полные горсти и облепил все лицо. — А теперь я Дувик. Весь мохнатый, как Дувик. Смотри, мамочка, я весь…

Он открыл глаза, хотел проверить, смотрит ли она. И пришлось повозиться с ним, пока глаза не перестало щипать. Наконец слезы смыли следы бедствия. Сирина села и начала растирать успокоенное маленькое тело мохнатым полотенцем.

— Дувик бы тоже заплакал, если б мыло попало ему в глаза, — напоследок всхлипнул Кроха. — Правда, мамочка?

— Дувик? Наверно заплакал бы, — согласилась Сирина. — Когда мыло ест глаза, всякий заплачет. А кто это — Дувик?

Сын весь напрягся у нее на коленях. Отвел глаза.

— Мамочка, а завтра папа будет со мной играть?

— Может быть. — Она ухватила его мокрую ногу. — Кто такой Дувик?

— А можно мне сегодня на сладкое розовое печенье? Я люблю розовое…

— Кто такой Дувик? — спросила Сирина потверже.

Кроха окинул критическим взором палец на ноге, потом искоса глянул на мать.

— Дувик… Дувик — мальчик.

— Вот как? Игрушечный мальчик?

— Не игрушечный, — прошептал Кроха и потупился. — Настоящий мальчик, линженийский.

Сирина изумленно ахнула, и Кроха заторопился, теперь он смотрел ей прямо в глаза.

— Он хороший, мамочка, честное слово! Он не говорит плохие слова, и неправду не говорит, и не дерзит своей маме. Он бегает быстро, как я… а если я споткнусь, он меня обгонит. Он… он… — Кроха опять потупился. Губы его задрожали. — Он мне нравится…

— Где же… как… ведь стена… — От ужаса Сирина растеряла все слова.

— Я выкопал дырку, — признался Кроха. — Под стеной, где песок. Ты ведь не говорила, что нельзя! Дувик пришел играть. И его мама пришла. Она красивая. У нее шерстка розовая, а у Дувика такая славная, зеленая. Всюду, всюду шерстка! — с восторгом продолжал Кроха. — И под одежкой тоже! Только нос без шерсти, и глаза, и уши, и еще ладошки!

— Кроха, да как ты мог! Вдруг бы тебе сделали больно! Вдруг бы они…

Сирина крепко прижала к себе сынишку, чтобы он не увидел ее лица. Кроха вывернулся из ее рук.

— Дувик никому не сделает больно! И знаешь что, у него нос закрывается! Сам закрывается! Он умеет закрывать нос и складывать уши! Вот бы мне так! Очень удобно! Зато я больше, и я умею петь, а Дувик не умеет. Зато он умеет свистеть носом, а у меня не получилось, только высморкался. Дувик хороший!

Сирина помогает малышу надеть пижаму, а в мыслях сумятица. И мороз по коже. Как теперь быть? Запретить Крохе лазить под ограду? Держать подальше от опасности, которая, быть может, только затаилась и ждет? Что скажет Торн? Рассказать ли ему? Вдруг это лишь ускорит столкновение, от которого…

— Кроха, сколько раз ты играл с Дувиком?

— Сколько? — Кроха напыжился. — Сейчас посчитаю, — важно сказал он и минуту–другую что–то бормотал и шептал, перебирая пальцами. И объявил с торжеством: — Четыре раза! Один, два, три, целых четыре раза.

— И ты не боялся?

— Не–е! — И поспешно прибавил. — Ну, только в первый раз, немножечко. Я думал, может, у них хвосты, и они хвостом возьмут за шею и задушат. А хвостов нет. — В голосе разочарование. — Просто они одетые, как мы, а под одежкой шерсть.

— Значит, ты и маму Дувика тоже видел?

— Конечно, — сказал Кроха. — В первый день она там была. Они все собрались вокруг меня, а она их прогнала. Они все большие. Детей нет, один Дувик. Они немножко толкались, хотели меня потрогать, а она им велела уйти, и они ушли, осталась только она с Дувиком.

— Ох, Кроха! — вырвалось у Сирины, в страхе она представила эту картину: стоит маленький Кроха, а вокруг теснятся взрослые линженийцы и хотят его «потрогать».

— Ты что, мамочка?

— Ничего, милый. — Она провела языком по пересохшим губам. — Можно, когда ты опять пойдешь к Дувику, я тоже с тобой пойду? Я хочу познакомиться с его мамой.

— Да, да! — закричал Кроха. — Давай пойдем! Давай сейчас пойдем!

— Не сейчас. — Она еще не оправилась от страха, дрожали коленки. — Уже поздно. Мы пойдем к ним завтра. И вот что, Кроха, пока ничего не говори папе. Потом будет ему сюрприз.

— Ладно, мамочка. Это хороший сюрприз. Да? Я тебя очень–очень удивил, да?

— Да, конечно, — сказала Сирина. — Очень–очень удивил.

На другой день Кроха, присев на корточки, внимательно осмотрел дыру под оградой.

— Она немножко маленькая, — сказал он. — Вдруг ты застрянешь.

Сирина чувствовала, сердце вот–вот выскочит, однако засмеялась.

— Не очень это будет красиво, правда? Пришла в гости и застряла в дверях…

Засмеялся и Кроха.

— Будет чудно, — сказал он. — Лучше пойдем поищем настоящую дверь.

— Нет–нет, — поспешно возразила Сирина. — Мы сделаем эту пошире.

— Ага. Я позову Дувика, он поможет копать.

— Прекрасно. — У Сирины перехватило горло. Испугалась маленького, мелькнула мысль. И тут же оправдание: испугалась линженийца… агрессора… захватчика. Кроха распластался на песке и проскользнул под оградой.

— Ты копай! — крикнул он. — Я сейчас!

Сирина стала на колени, запустила руки в песок — сухой, он поддавался так легко, что она стала отгребать его уже не ладонями, а обеими руками во весь охват.

А потом донесся отчаянный крик Крохи.

На мгновенье Сирина оцепенела. Сын опять закричал, ближе, и она поспешно, лихорадочно отгребла кучу песка. И стала протискиваться в отверстие, песок набивался в ворот блузки, спину ободрало нижним краем ограды. Из кустов пулей вылетел Кроха.

— Дувик! Дувик утонул! — кричал он, захлебываясь плачем. — Он в пруду! Под водой! Мне его не достать! Мама, мамочка!

Сирина на бегу схватила руку сына и, спотыкаясь, таща его за собой, побежала к пруду с золотыми рыбками. Перегнулась через низенький бортик, во взбаламученной воде мелькнули густой зеленый мех и испуганные глаза. Не промешкав и секунды — лишь отбросила подальше Кроху, даже вдохнуть толком не успела, — Сирина нырнула. Вода жгла ноздри, Сирина слепо шарила в мутной тьме, а маленькие руки и ноги трепыхались, выскальзывали и никак ей не давались. Наконец она вынырнула, задыхаясь и отплевываясь, толкая перед собою все еще отбивающегося Дувика. Кроха схватил его, потянул к себе, Сирина с трудом перевалилась через бортик и упала боком на Дувика.

Тут раздался крик еще громче и отчаянней, Сирину яростно отшвырнули прочь, а Дувика подхватили чьи–то ярко–розовые руки. Сирина отвела пряди намокших волос, подняла глаза — на нее враждебно, в упор ярко–розовыми глазами смотрела мать Дувика.

Сирина отодвинулась поближе к Крохе, прижала его к себе, не отрывая взгляда от линженийки. Розовая мать тревожно ощупывала зеленого ребенка с ног до головы, и Сирина как–то отрешенно отметила — а ведь Кроха ни разу не упомянул, что у Дувика глаза одного цвета с шерсткой и между пальцами ног перепонки.

Перепончатые лапки! Ее разобрал почти истерический смех. О Господи! Неудивительно, что мать Дувика не поняла и перепугалась.

— Ты умеешь говорить с Дувиком? — спросила она плачущего Кроху.

— Не умею! — сквозь рыдания ответил сын. — Играть и так можно.

— Перестань плакать, Кроха. Помоги мне, подумаем вместе. Мама Дувика думает, что мы хотели сделать ему больно. В пруду он бы не утонул. Помнишь, нос у него сам закрывается, и он умеет складывать уши. Как нам объяснить его маме, что мы не хотели ему сделать ничего плохого?

— Ну… — Кроха провел кулачком по щекам, размазывая слезы, — давай мы его обнимем…

— Это не годится, Кроха. — Сирина похолодела от страха, за кустами мелькали новые яркоокрашенные фигуры, они приближались… — Боюсь, она не позволит нам его тронуть.

На минуту подумалось — не попробовать ли сбежать через ту дыру под оградой, но Сирина перевела дух и постаралась овладеть собой.

— Давай сделаем понарошку, Кроха, — сказала она. — Покажем Дувикиной маме, как мы подумали, что он тонет. Ты упади в пруд, а я тебя вытащу. Ты понарошку утони, а я… я стану плакать.

— Ты уже и так плачешь, — сказал Кроха, и его рожица покривилась.

— Просто я упражняюсь. — Сирина постаралась сдержать дрожь в голосе. — Ну, давай.

Кроха замешкался, вода всегда так влекла его, а тут решимость ему изменила. Сирина вдруг вскрикнула, испуганный Кроха потерял равновесие и свалился с бортика. Сирина ухватила его прежде, чем он с головой ушел под воду, и вытащила, изо всех сил изображая ужас и отчаяние.

— Замри, — яростно прошептала она. — Не шевелись, ты умер!

И Кроха так убедительно обмяк у нее на руках, что ее стоны и горестные возгласы оказались притворными лишь наполовину. Она склонилась над недвижимым телом сынишки и раскачивалась взад и вперед — воплощение скорби.

Чья–то рука опустилась ей на плечо, она подняла голову и встретилась взглядом с линженийкой. Они долго смотрели в глаза друг другу, потом линженийка улыбнулась, показав белые ровные зубы, и мохнатая розовая рука погладила Кроху по плечу. Он тотчас раскрыл глаза и сел. Из–за спины матери выглядывал Дувик, миг — и малыши уже катятся в обнимку по земле, весело борются и кувыркаются под ногами нерешительно застывших матерей. Среди всех тревог и страхов Сирина нашла в себе силы засмеяться дрожащим смешком, и мать Дувика тихонько засвистела носом.

В ту ночь Торн закричал во сне, и его крик разбудил Сирину. Она лежала в темноте, а в мыслях, будто огонек свечи, трепетала все та же неизменная мольба. Тихонько соскользнула она с постели и пошла в полутемную детскую взглянуть, как спит Кроха. Потом опустилась на колени, выдвинула нижний ящик комода. Погладила чуть отсвечивающие складки спрятанной здесь линженийской ткани — линженийка дала ей это полотнище завернуться, пока не высохла намокшая в пруду одежда. Сирина отдала взамен свою кружевную сорочку. Сейчас она ощущала под пальцами выпуклый узор и вспоминала, какой он был красивый при свете солнца. А потом солнце погасло, и ей привиделось: взорвался черный боевой корабль — и тотчас же рухнул, объятый огненной смертью, жилой корабль, с треском обугливаются розовые, зеленые, желтые яркие шкурки, съеживаются узорчатые ткани перед последней вспышкой пламени. Сирина уронила голову в ладони, ее затрясло.

А потом перед глазами сверкнул серебристый корабль — он чернеет, плавится, — зловещие капли уносятся в пустоту космоса. И так явственно послышался плач осиротевшего Крохи, что она рывком захлопнула ящик и опять подошла взглянуть на мирную спящую рожицу, безо всякой необходимости подоткнула одеяло.

Когда она вернулась в спальню, Торн лежал на спине, закинув руки за голову, локти торчали углами.

— Не спишь? — Сирина присела на край кровати.

— Нет. — Голос такой, будто задели туго натянутую проволоку. — Мы в тупике. Каждая сторона предлагает кое–какие мысли — держит этакий аккуратненький обруч, а другая нипочем не хочет через него прыгать. Мы хотим мира, но, видно, никак не можем им это внушить. Они хотят чего–то от нас, но не говорят толком чего — видно, боятся непоправимо выдать себя и оказаться в нашей власти, а если не получат, что им надо, и мира не будет. Ну как распутать этот узел?

— Если бы они просто улетели…

Сирина села на постели, подобрав ноги, обхватила руками тоненькие щиколотки.

— Вот это как раз мы выяснили, — с горечью сказал Торн. — Улетать они не желают. По вкусу это нам или нет, но они здесь останутся.

— Торн, — внезапно прервала Сирина сумрачное молчание. — А почему бы нам просто не принять их по–доброму? Почему просто не сказать: приходите к нам! Они странники, пришли издалека. Разве мы не можем оказать гостеприимство…

Торн нетерпеливо дернулся на подушке.

— Звучит так, будто издалека — это просто из соседнего штата… или из соседней страны.

— Не говори мне, пожалуйста, что мы вернулись к старой формуле «чужой — значит враг». — От волнения голос Сирины прозвучал резко. — Неужели нельзя допустить, что они настроены дружелюбно? Навестить их… побеседовать попросту…

— Дружелюбно! — Торн порывисто сел, отбросил сбившееся одеяло. — Навестить! Побеседовать! — Он задохнулся, умолк. Потом продолжал с грозным спокойствием: — Может быть, тебе угодно навестить вдов наших людей, которые навещали дружелюбных линженийцев? Людей, чьи корабли сбиты без предупреждения…

— Их корабли тоже сбиты без предупреждения, — с тихим упрямством возразила Сирина. — Так же, как наши. Кто стрелял первым? Скажи по совести, ведь этого никто не знает наверняка.

Короткое напряженное молчание, потом Торн медленно лег, повернулся к жене спиной и не вымолвил больше ни слова.

Теперь я уже ничего не могу ему сказать, пожаловалась Сирина своей смятой подушке. Узнай он про ту дырку под оградой, он умрет.

После этого несколько дней Сирина уходила из дому вместе с Крохой, и дыра под оградой становилась все шире.

Мать Дувика (Кроха называл ее миссис Рози) учила Сирину вышивать по великолепным тканям вроде той, которую дала ей после купанья в пруду. В ответ Сирина учила миссис Рози вязать. По крайней мере начала учить. Показала, как вывязывать лицевые и изнаночные петли, прибавлять и убавлять, и тут миссис Рози взяла у нее вязанье — и Сирина только рот раскрыла, глядя, как молниеносно заработали поросшие розовой шерсткой пальцы. Вот глупая, с чего она вообразила, будто миссис Рози ничего этого не умеет! Однако их тесным кружком обступили другие линженийки, щупали вязанье, что–то восклицали мягкими флейтовыми голосами — похоже, никогда раньше они ничего такого не видели. Клубок шерсти, который принесла с собой Сирина, скоро кончился, но миссис Рози принесла мотки плотной крученой нити, какую линженийки расплетали для своего вышиванья, и взглянув бегло на образцы в Сиринином альбоме, принялись вязать из этой блестящей линженийской нитки.

Скоро улыбок и жестов, смеха и посвистывания уже не хватало. Сирина раздобыла записи линженийской речи — скудные обрывки — и стала их изучать. Помогали они мало, этот словарь не очень–то подходил для вопросов, какие ей хотелось обсудить с миссис Рози и другими линженийками. Но в тот день, когда она выговорила и высвистала для миссис Рози свои первые слова по–линженийски, миссис Рози, запинаясь, сказала первую фразу на языке людей. Они наперебой смеялись и свистели и принялись показывать знаками и называть и догадками перекидывать мостки через провалы непонимания.

К концу недели Сирина чувствовала себя преступницей. Им с Крохой жилось так интересно и весело, а Торн с каждого заседания приходил все более замученный и усталый.

— Они невыносимы, — ожесточенно сказал он однажды вечером и подался вперед в кресле, пригнулся, будто готовый к прыжку. — Мы ничего не можем от них добиться.

— А чего они хотят? — спросила Сирина. — Они до сих пор не сказали?

— Я не должен был рассказывать… — Торн устало откинулся на спинку кресла. — А, да какая разница. Все идет прахом!

— Ох, нет, Торн! Они же разумные, человечные… — Под изумленным взглядом мужа Сирина спохватилась, докончила запинаясь: — Разве нет? Разве не так?

— Человечные? Это скрытные, враждебные чужаки. Мы им объясняем, объясняем до хрипоты, а они пересвистываются друг с другом и отвечают только да или нет. И точка.

— А понимают ли они…

— У нас имеются переводчики, уж какие ни на есть. Не слишком хорошие, но лучших взять неоткуда.

— А все–таки, чего линженийцы от нас хотят?

Торн коротко засмеялся.

— Насколько мы могли понять, они просто–напросто хотят получить наши океаны и прибрежные земли.

— Да нет же, Торн, неужели они так безрассудны!

— Ну, сказать по совести, мы не уверены, что они именно этого добиваются, но они опять и опять заговаривают про океаны, а когда мы спрашиваем напрямик — вам наши океаны нужны? — они высвистывают отказ. Невозможно нам понять друг друга. — Торн тяжело вздохнул. — Ты ведь не знаешь их так, как мы, Рина.

— Нет, — горестно сказала Сирина, — так, как вы, не знаю.

Назавтра, со своей тревогой, с Крохой и с корзинкой снеди, она вновь отправилась к лазейке у подножия холма. Накануне миссис Рози угощала их полдником, сегодня очередь Сирины. Они уселись в кружок на траве, и Сирина, скрывая беспокойство, так же дружески посмеялась над миссис Рози, впервые отведавшей маслину, как смеялась над ней накануне миссис Рози, когда Сирина впервые откусила пирвит, — наверно, забавно она выглядела: и проглотить боязно, и выплюнуть совестно.

Кроха и Дувик дружно потянулись к лимонному торту со взбитыми сливками, предназначенному на сладкое.

— Не трогай торт, Кроха, — сказала Сирина, — он будет после всего.

— Мы только пробуем мягкое сверху, — сказал Кроха, на верхней губе у него при каждом слове подрагивал белый комочек.

— Пробовать будешь потом. Достань–ка яйца. Наверно, Дувик их тоже никогда не ел.

Кроха стал рыться в корзинке, а Сирина достала большую дорожную солонку с дырчатой крышкой.

— Вот они, яйца! — закричал Кроха. — Дувик, смотри, сперва надо разбить скорлупу…

Сирина стала посвящать миссис Рози в тайну крутых яиц, все шло легко и просто, пока она не посыпала облупленное яйцо солью. Миссис Рози подставила руку, и Сирина насыпала ей в горсть несколько крупинок. Миссис Рози попробовала их на вкус.

Она тихо, изумленно засвистела, попробовала опять. Робко потянулась к солонке. Сирина улыбнулась и дала солонку. Миссис Рози насыпала в ладонь еще немножко, пыталась заглянуть в дырочки. Сирина сняла крышку и показала соль внутри.

Долгую минуту миссис Рози смотрела на белые крупинки, потом громко, пронзительно засвистела. Сирина растерянно отшатнулась — из всех кустов будто ветром вынесло линжениек. Они теснились вокруг миссис Рози, во все глаза смотрели на солонку, подталкивали друг друга, тихонько посвистывали. Одна помчалась прочь и тотчас принесла высокий сосуд с водой. Медленно, осторожно миссис Рози высыпала соль с ладони в воду, перевернула вверх дном солонку. Помешала воду веткой, которую кто–то сорвал с куста. Едва соль растворилась, линженийки выстроились в очередь. Каждая подставляла сложенные чашкой ладони и, словно причастие, получала полные пригоршни соленой воды. И каждая поскорей, чтобы не выронить ни капли, подносила этот дар к лицу и глубоко вдыхала, втягивала соленую воду.

Миссис Рози причастилась последней, и, когда подняла мокрое лицо, глаза ее сияли так благодарно, что Сирина едва удержалась от слез. Десятки линжениек окружили ее и наперебой спешили коснуться мягким указательным пальцем ее щеки — Сирина уже знала, это означает «спасибо».

Когда толпа опять растаяла в тени кустов, миссис Рози села, с нежностью погладила солонку.

— Соль, — сказала Сирина и показала на солонку.

— Шриприл, — сказала миссис Рози.

— Шриприл? — повторила Сирина, ей не удалось выговорить непривычное слово так мягко и плавно.

Миссис Рози кивнула.

— Шриприл хорошо? — спросила Сирина, пытаясь понять, что же произошло.

— Шриприл хорошо, — подтвердила миссис Рози. — Нету шриприл — нету ребенок линжени. Дуви… Дуви… — Она замешкалась в поисках нужного слова. — Один Дуви… ребенок нету. — И покачала головой, бессильная перед этим провалом в познаниях.

Сирина тоже подыскивала слова, ей казалось, она почти уловила мысль. Она вырвала пучок травы.

— Трава, — сказала она. И подбросила еще пучок. — Больше травы. Больше. Больше.

Трава ложилась холмиком. Миссис Рози посмотрела на траву, потом на Сирину.

— Не больше маленький линжени. Дуви… — Она разделила сорванную — траву на совсем маленькие дольки. — Ребенок, ребенок, ребенок, — досчитала до последней кучки, с нежностью помедлила. — Дуви.

— О–о, — протянула Сирина. — Дуви последний линженийский ребенок? Больше нету?

Миссис Рози мысленно перебрала каждое услышанное слово и кивнула:

— Да, да! Больше нету. Нету шриприл — нету ребенок.

Сирина встрепенулась, пораженная догадкой. Быть может… быть может, из–за этого и война. Быть может, им просто нужна соль. Для них она бесценное сокровище. Быть может…

— Соль, шриприл, — заговорила она. — Больше, больше, больше шриприл — линжени уйдут домой?

— Больше, больше, больше шриприл — да, — сказала миссис Рози. — Уйдут домой — нет. Дом нет. Дом нехорошо. Нет вода, нет шриприл.

— Вот оно что… — Сирина призадумалась. — Больше линжени? Больше, больше, больше?

Миссис Рози посмотрела на нее, внезапно обе умолкли, каждую молнией поразила та же мысль — другая из вражеского лагеря! Сирина попыталась улыбнуться. Миссис Рози оглянулась на Дувика и Кроху, те с упоением пробовали подряд всю снедь из корзинки. И ей стало спокойнее. Чуть помедлив, она сказала:

— Нету больше линжени. — И показала на летное поле, заполненное черными и разноцветными кораблями. — Линжени. — Сжала руки, ладонь к ладони, и сникла, устало опустились плечи. — Нету больше линжени.

Сирина застыла, ошеломленная. Знало бы наше верховное командование! Нету больше линженийцев с их грозным, сокрушительным оружием. Только и есть те, что приземлились, — нигде не выжидает чуждый мир, готовый прислать новые силы, когда не станет вот этих кораблей. Их не станет — и совсем не станет линженийцев. Только и нужно стереть с лица Земли вот эти корабли, пусть ценою тяжких, неизбежных потерь, — и генералы выиграют войну… и уничтожат целый народ.

Должно быть, линженийцы явились искать — или потребовать — прибежища. Соседи, которые побоялись просить… а может, им не дали времени попросить. С чего началась война? Кто в кого стрелял первый? Знает ли кто–нибудь наверняка?

Неуверенность эту Сирина принесла домой вместе с пустой корзинкой. Рассказать, рассказать, рассказать, шептала под ногами трава, пока она поднималась на холм. Расскажи — и кончится война. Но чем кончится, как?! — мысленно вскрикнула Сирина. Уничтожим мы их или приютим? Как? Как?

Убить, убить, убить, скрипело под ногами, когда она ступила на усыпанный гравием внутренний двор. Убить чужаков… ничего с ними общего… не люди… сколько наших пало смертью храбрых.

А сколько их пало смертью храбрых? В сбитых, объятых пламенем кораблях… бесприютные… обездоленные… лишенные детей?

Сирина дала Крохе новую игру–головоломку и книжку с картинками и ушла в спальню. Села на кровать, остановившимся взглядом встретила свое отражение в зеркале.

Но дай им соленой воды, и их станет больше… и отдать все наши океаны, хоть они и говорят, что океаны не годятся. Их станет больше, больше, и они захватят наш мир… оттеснят нас… вытеснят… подавят.

А их мужчины… и наши. Вторую неделю совещаются и никак не сговорятся. Где же им сговориться! Они боятся выдать себя друг другу. В сущности, ничего они друг о друге не знают. Они и не пробовали узнать хоть что–то по–настоящему важное. Ручаюсь, никто из наших мужчин понятия не имеет, что линжениец умеет сомкнуть ноздри и сложить уши. И ни один линжениец понятия не имеет, что мы посыпаем нашу еду тем, без чего они вымирают.

Сирина не представляла себе, сколько времени она так просидела; наконец ее разыскал Кроха и потребовал ужина, а потом она потребовала, чтобы он лег спать.

Она чуть с ума не сошла от сомнений, пока не вернулся домой Торн.

— Ну вот, — сказал он, устало опускаясь в кресло. — Почти уже кончено.

— Кончено! — В Сирине вспыхнула надежда. — Значит, вы достигли…

— Тупика мы достигли, мертвой точки, — угрюмо сказал Торн. — Завтра встречаемся в последний раз. Еще одно окончательное «нет» с обеих сторон — и крышка. Опять начнется кровопролитие.

— Ох, нет, Торн, нет! — На миг Сирина зажала рот стиснутым кулаком. — Нельзя нам больше их убивать. Это бесчеловечно! Это…

— Это самозащита, — резко, с возмущением оборвал ее Торн. — Пожалуйста, Рина, на сегодня хватит. Избавь меня от твоего прекраснодушия. Мы и так слишком неопытны в переговорах с противником, это наши враги, а не милые домашние кошечки и собачки. Идет война, и мы должны победить. Только впусти к нам линженийцев, и они захватят всю Землю, станут кишеть как мухи!

— Нет, нет, — прошептала Сирина, в ней всколыхнулись все тайные страхи, слезы так и хлынули. — Ничего они не захватят! Не захватят! Неужели?

Давно уже ровно дышал рядом спящий Торн, а Сирина все лежала без сна, глядя в невидимый во тьме потолок. И на грифельной доске темноты старательно выводила слово за словом.

Рассказать — и война кончится.

Либо мы поможем линженийцам… либо их уничтожим.

Промолчать. Переговоры прервутся. Опять будет война.

Мы понесем тяжкие потери — а линженийцев уничтожим.

Миссис Рози мне верит.

Кроха любит Дувика. И Дувик его любит.

Потом слабый огонек–мольба, который едва не погасили мучительные сомнения, вновь ярко вспыхнул, и Сирина уснула.

Наутро она отослала Кроху поиграть с Дувиком.

— Играйте у пруда с золотыми рыбками, — сказала она. — Я скоро приду.

— Ладно, мамочка. А ты принесешь пирожных? — лукаво спросил Кроха. — Дувик с у–до–воль–ствием ест пирожные.

Сирина рассмеялась.

— Один мой знакомый Кроха тоже с у–до–вольствием ест пирожные. Беги, лакомка! — И она шлепком вытолкнула его из дверей.

— До свиданья, мамочка! — крикнул он на бегу.

— До свиданья. Будь умницей.

— Буду.

Сирина следила за сынишкой, пока он не скрылся под холмом, потом пригладила волосы, облизнула пересохшие губы. Шагнула было к спальне, круто повернулась и пошла к парадной двери. Встреться она взглядом хотя бы только со своим отражением в зеркале, решимость ей изменит. Она постояла, держась за ручку двери, — смотрела, как ползет стрелка, отмеряя нескончаемые пятнадцать минут… теперь Кроха наверняка за оградой… Сирина распахнула дверь и вышла из дому.

Улыбка послужила ей пропуском из жилого квартала к зданию штаба. Изобразив на лице деловитую уверенность, она прошагала к крыльцу, где шли переговоры, и тут мужество ей изменило. Она медлила вне поля зрения часовых, сжимала руки, собираясь с духом. Потом расправила складки платья, провела рукой по волосам, из каких–то потаенных источников силы извлекла подобие улыбки и тихонько, на цыпочках ступила в вестибюль.

И вмиг ощутила колючие взгляды часовых, будто бабочку накололи на булавку. Прижала палец к губам, призывая к молчанию, и на цыпочках подошла.

— Здравствуйте, Тернер. Привет, Франивери, — прошептала она.

Стражи переглянулись, и Тернер негромко прохрипел:

— Вам сюда не положено, мэм. Пожалуйста, уходите.

— Я знаю, что не положено. — Сделать виноватое лицо было совсем нетрудно. — Но, Тернер, я… мне так хочется посмотреть на линженийцев! — Тернер уже открыл рот, но она не дала ему вымолвить ни слова: — Да, конечно, фотографии я видела, но мне ужасно хочется увидеть живого, настоящего. Я только одним глазком, можно? — Она скользнула поближе к двери. — Только загляну в щелку, тут ведь приоткрыто!

— Приоткрыто, верно, такой приказ, — отрубил Тернер. — Но, мэм, нам не велено…

— Одним глазком? — упрашивала Сирина, сунув палец в щель, — Я тихо, как мышка.

Она осторожно, чуть–чуть расширила щелку, рука ее прокралась внутрь, нащупала ручку, кнопку автоматического замка.

— Но, мэм, отсюда вам все равно их не увидеть.

Сирина рванула дверь, молнией метнулась внутрь, нажала кнопку и захлопнула дверь, почудилось — позади прокатился гром, потрясший все здание. Не дыша, боясь думать, она промчалась через приемную в зал заседаний. И в испуге, споткнувшись, замерла, обеими руками ухватилась за спинку подвернувшегося на дороге стула, ощутила на себе взгляды всех, кто тут был. Торн порывисто встал — суровый, властный, словно закованный в броню, не узнать его.

— Сирина! — крикнул, будто не поверил глазам. И снова поспешно сел.

Сирина шла, огибая стол, упорно отводя взгляд от чужих пронизывающих взглядов — в нее впивались глаза голубые и карие, черные и желтые, зеленые и лиловые. Дошла до конца, повернулась, пугливо оглядела блестящую пустыню огромного стола.

— Господа… — Голос был еле слышен. Сирина откашлялась. — Господа!

И увидела: генерал Уоршем сейчас заговорит, лицо у него жесткое, незнакомое, слишком тяжко бремя ответственности. Сирина оперлась ладонями на полированную поверхность стола.

— Вы собираетесь прекратить переговоры, да? Вы сдаетесь!

Переводчики направили в ее сторону микрофоны, их губы зашевелились в такт ее словам: — О чем вы тут все время говорили? О пушках? О сражениях? Подсчитывали потери? Дескать, если вы с нами поступите вот так, мы вам ответим эдак? Не знаю! — Она помотала головой, ее передернуло. — Не знаю я, как совещаются на высшем уровне. Знаю только, что я учила миссис Рози вязать и показала, как резать лимонный торт… — Она видела, переводчики в недоумении листают свои справочники. — И я уже знаю, зачем они прилетели и что им нужно!

Сирина сморщила губы и с грехом пополам то ли просвистала, то ли выдохнула по–линженийски:

— Дуви ребенок линжени. Только Дуви, больше нету!

При имени Дуви один из линженийцев вздрогнул и медленно поднялся, вырос над столом — большой, весь лиловый. Переводчики опять лихорадочно рылись в словарях. Сирина понимала, они ищут, что значит линженийское «ребенок». На совещаниях генералов о детях не говорится.

Лиловый линжениец медленно заговорил, но Сирина покачала головой:

— Я мало знаю линженийский.

Рядом кто–то прошептал:

— Что вы знаете о Дуви?

Ей сунули наушники. Трясущимися руками Сирина их надела. Почему ей позволяют говорить? Почему генерал Уоршем позволил ей вот так прервать совещание?

— Я знакома с Дуви, — заторопилась она. — И с матерью Дуви знакома. Дуви играет с Крохой… с моим сыном, с маленьким сынишкой.

За столом поднялся негромкий говор, и Сирина стиснула руки, опустила голову. Тот линжениец опять заговорил, и наушники пробормотали жестяным голосом:

— Какого цвета мать Дуви?

— Розовая.

Опять торопливо листаются словари в поисках: розовая… розовая. Наконец Сирина приподняла подол платья, показала краешек ярко–розовой комбинации.

Линжениец кивнул и сел.

— Сирина. — Голос генерала Уоршема так спокоен, как будто они просто беседуют, сидя вечером во дворе. — Чего вы, собственно, хотите?

Мгновенье Сирина не решалась посмотреть на него, потом вскинула голову.

— Торн сказал, что сегодня последний день переговоров. Что обе стороны скажут «нет». Что у нас с линженийцами нет ничего общего и мы никогда не сможем понять друг друга и прийти к соглашению.

— А по–вашему, сможем? — мягко спросил генерал Уоршем и этим оборвал движение в зале, где все всколыхнулось, когда так внезапно обнажены были общие тщательно скрываемые мысли.

— Сможем, я знаю. Между нами гораздо больше сходства, чем различий, и это просто глупо — столько времени сидеть тут и попрекать друг друга тем, в чем мы расходимся, и даже не попробовать найти хоть какое–то сходство. А по самой сути мы такие же… мы одинаковые… — Она запнулась. — Перед Богом мы все одинаковы. (Ну конечно же, переводчикам не найти слова «Бог»!) И я думаю, мы должны уделить им хлеба и соли и оказать гостеприимство. — Сирина слабо улыбнулась. — На их языке соль — шриприл.

Среди линженийцев волной прошло приглушенное пересвистывание, а тот, лиловый, привстал было, но снова сел.

Генерал Уоршем бросил на лилового оценивающий взгляд, поджал губы.

— Но существуют различия…

— Различия! — вскипела Сирина. — Нет таких различий, которые не сгладятся, если два народа по–настоящему узнают друг друга.

Он окинула взглядом сидящих за столом и с безмерным облегчением увидела, что лицо Торна смягчилось.

— Идемте со мной, — настойчиво сказала она. — Идем, посмотрите на Дувика с Крохой, на двух малышей — линженийца и нашего, на тех, кто еще не выучился подозрительности и страхам, ненависти и предрассудкам. Объявите… перерыв, или перемирие, или как там полагается и пойдемте со мной. Вот увидите детей, увидите миссис Рози за вязаньем, обсудим все в семейном кругу, тогда… Ну, если вы и после этого решите, что вам надо воевать, тогда уж…

Она развела руками.

Начали спускаться с холма, у Сирины подкашивались ноги, и Торну пришлось ее поддерживать.

— Ох, Торн, — зашептала она чуть не со слезами — я ведь не думала, что они пойдут. Думала, меня расстреляют, или арестуют, или…

— Мы не хотим войны. Я же тебе говорил, — пробормотал муж. — Мы готовы ухватиться за соломинку, даже в образе дерзкой особы женского пола, которая врывается на важное заседание и задирает подол! — Мимолетная улыбка сбежала с его лица.

— Долго тянется это знакомство?

— Кроха там бывает уже недели две. Я чуть побольше недели.

— Почему ты мне не говорила?

— Я пыталась… два раза. Ты и слышать ничего не хотел. И потом, сам знаешь, как бы ты к этому отнесся.

Торн не находил слов; лишь почти уже у подножия холма он спросил:

— Каким образом ты столько всего узнала? Почему ты думаешь, что сумела разобраться…

Сирина подавила истерический смешок:

— Я угощала их яйцами!

И вот все они стоят и смотрят на дыру под оградой.

— Эту лазейку нашел Кроха, — оправдываясь, сказала Сирина. — Я сделала ее пошире, но тут приходится… ползком.

Она легла на песок и, извиваясь ужом, пролезла в отверстие. Съежилась по другую сторону стены, подобрала коленки к подбородку, зажала рот руками и ждет. Долгая минута тишины, потом треск, кряхтенье, и, пластаясь по песку, из–под ограды выползает генерал Уоршем, на полпути застрял, дергается, пытаясь высвободиться. Забавное зрелище, но еще миг, и Сирина смотрит уже с восхищением: хоть он и в пыли, неуклюже поднимается, отряхивает измятую одежду, однако и сейчас в нем чувствуется достоинство и сила, какое счастье, что это он должен говорить от имени землян!

Следом по одному появляются остальные, люди и линженийцы вперемешку, процессию замыкает Торн. Сделав знак молчать, Сирина ведет их к кустам, закрывающим сбоку пруд с золотыми рыбками.

Дуви и Кроха наклонились над бортиком.

— Вот он! — кричит Кроха, перегнулся, едва не падая, показывает пальцем. — Вон там, на дне, это мой самый лучший шарик! Достань мне шарик! Твоя мама не рассердится?

Дуви всматривается.

— Шарик пошел в воду.

— Нуда, я же говорю! — нетерпеливо кричит Кроха. — А у тебя закрывается нос, — он прижимает палец к блестящей, среди зеленой шерсти черной кнопке, — и уши складываются, — он треплет их указательным пальцем, и Дуви складывает уши гармошкой. — Ух ты! — восторженно вздыхает Кроха. — Вот бы мне так уметь.

— Дуви пошел в воду? — спрашивает Дуви.

— Ага, — кивает Кроха, — это мой самый лучший шарик. А тебе и купальных трусиков не надо, на тебе шерстка.

Дуви сбросил свою нехитрую одежку, скользнул в пруд. И вынырнул, зажав что–то в кулаке.

— Ух, спасибо!

Кроха протянул руку, Дуви осторожно вложил в нее что–то, Кроха сжал руку. И тотчас взвизгнул, отшвырнул подношение.

— Ты гадкий! — закричал он. — Отдай шарик! Это скользкая противная рыба!

Он нагнулся, затеребил Дуви, потянулся к другой его руке. Короткая схватка, всплеск — оба малыша скатились с берега и скрылись под водой.

У Сирины пресеклось дыхание, она подалась вперед, но тут из воды возникла озабоченная рожица Дуви. Он рывками тащил Кроху, Кроха отчаянно отфыркивался, кашлял. Дуви выволок его на траву. Опустился рядом на корточки, гладит Кроху по спине, то горестно посвистывает носом, то виновато лепечет по–линженийски.

Кроха кашляет, трет глаза кулаками.

— Ой–ой! — Он похлопал ладонями по мокрой насквозь майке. — Мама–то как рассердится. Надел все чистое, и все промокло. Дувик, а где мой шарик?

Дуви поднялся и опять пошел к воде. Кроха двинулся следом и вдруг закричал:

— Ой, Дувик, а где рыбка? Бедная, она без воды умрет. У меня одна рыбка гуппи умерла.

— Рыбка? — переспросил Дуви.

— Ну да. — Кроха показал раскрытую ладонь, он пытливо вглядывался в траву. — Скользкая, маленькая, ты мне дал вместо шарика.

Оба принялись шарить в траве, потом Дуви свистнул, с торжеством выкрикнул:

— Рыбка!

И, подхватив находку в сложенные горсти, бросил ее в пруд.

— Вот! — сказал Кроха. — Теперь она не умрет. Смотри, поплыла!

Дуви снова полез в воду и извлек потерянный мраморный шарик.

— А теперь смотри, — сказал Кроха, — я тебя научу их кидать.

Кусты позади поглощенных игрой мальчуганов раздвинулись, и появилась миссис Рози. Улыбнулась детям и вдруг увидела по другую сторону лужайки молчаливую группу взрослых. Широко раскрыла глаза, изумленно засвистала. Мальчики подняли головы, обернулись.

— Папка! — закричал Кроха. — Ты пришел с нами играть?

Раскинув руки, он помчался к Торну, но лишь на каких–нибудь два шага опередил Дувика — тот, радостно свистя, со всех ног бежал к рослому лиловому линженийцу.

Сирина едва не расхохоталась, так похожи в эту минуту были Торн и линжениец — оба старались по–отечески встретить своих отпрысков и притом сохранить подобающее достоинство.

Миссис Рози нерешительно подошла и остановилась подле Сирины. Сирина ее обняла. Кроха повис на шее Торна, изо всех силенок стиснул в объятиях и опять соскользнул наземь.

— Привет, генерал Уоршем! — сказал он, с некоторым опозданием вспомнив о правилах приличия, и протянул чумазую лапку. — Знаешь, пап, я учил Дувика кидать шарики, но у тебя получается лучше. Ты ему покажи, как надо играть.

— Н–ну… — Торн смущенно покосился на генерала Уоршема.

Дуви насвистывал и лепетал переливчато, будто флейта, над кучкой ярких, блестящих шариков, а генерал Уоршем приглядывался к лиловому линженийцу. Вздернув бровь, подмигнул Торну, потом всем остальным.

— Предлагаю объявить перерыв, — сказал он. — Следует обдумать новые обстоятельства, предъявленные нам для рассмотрения.

Сирину разом отпустило, ушло долгое, мучительное напряжение; она отвернулась — незачем миссис Рози видеть, как она плачет. Но миссис Рози с интересом глядела на яркие шарики и не заметила ее слез, слез надежды.