Ковчег
— Профессор Хенуэл?
— Он самый.
— Я — Чарлз Айберсон из «Межконтинентальных новостей».
Они с улыбкой пожали друг другу руки. Потом повернулись и пошли прочь от вполне современного, но сплошь покрытого пылью турецкого автобуса, который только что доставил бородатого репортера за полтораста миль из Эрзерума, ближайшего аэропорта. Несколько минут шли молча, потом Айберсон задал неизбежный вопрос. Он спросил полушутя, полусерьезно:
— Ну как, нашли уже?
— Да, — спокойно отозвался Хенуэл. — Мы его нашли.
— Вы шутите?!
— Нисколько, — ответил археолог. — Безусловно, нашли. Никаких сомнений.
Репортер растерялся — с чего начать?
— А как он выглядит? Неужели и правда, как описано в Библии? Не может этого быть!
— Все правда, — терпеливо ответил Хенуэл.
Они подошли к старому, видавшему виды форду, и Хенуэл знаком предложил спутнику забраться внутрь. Машина ждала на солнцепеке, и до раскаленного металла невозможно было дотронуться. Айберсон постарался устроиться поудобнее и только потом повторил:
— Как же он выглядит, профессор?
Хенуэл включил зажигание, и машина мягко взяла с места.
— Мы точно не знаем, — сказал наконец Хенуэл. — Он слишком глубоко вмерз в лед. Можно различить только смутные очертания. — И, немного помолчав, прибавил: — Он огромен.
— Когда вы его нашли?
— Нам очень повезло, — признался Хенуэл. — Наши альпинисты наткнулись на него уже на второй день поисков. С неделю назад.
— Неделю назад! Господи, да что ж вы все молчали? Такую новость надо было мигом разнести по всему свету. Как же так можно: отыскать Ноев ковчег — и за целую неделю хоть бы словечко!
— Сначала нам надо было в этом удостовериться, — возразил Хенуэл. — Ничего, скоро вы его увидите своими глазами. Тогда можете кричать на весь мир.
— А еще кто будет этим заниматься… в смысле кто из газетчиков? — озабоченно спросил Айберсон.
— Больше никто. Вы единственный.
— Вы что, серьезно? У меня исключительное право?
— Выходит, что так.
— Да ну! Вот это повезло! Но почему именно я?
— Просто доктору Кристи нравится ваш стиль.
— Кристи?! — Айберсон был приятно удивлен. — А я думал, он нашего брата газетчика не переносит, всех до единого.
— Тогда скажем так: из всех репортеров вы ему наименее неприятны.
— Вот это больше похоже на правду. Стало быть, Кристи целую неделю замалчивает величайшую сенсацию со времен… со времен Всемирного потопа, а потом спокойненько выбирает мальчика на побегушках _ пускай, мол, сообщит радостную весть всем прочим смертным.
— Кстати, он имеет на это полное право как глава экспедиции, — заметил Хенуэл. — Или вы бы предпочли, чтобы он выбрал другого мальчика на побегушках?
Айберсон смолчал; теперь он неотрывно смотрел в окно — местность унылая, иссушенная солнцем, не за что зацепиться взгляду. Сама дорога неплоха, но движения мало, только и попадаются редкие грузовики да крестьянские повозки, запряженные, как всегда в Турции, волами.
— Как вы добрались? — спросил Хенуэл.
Да что ж, смутно помню, в Каире меня разбудили среди ночи, сунули в руки битком набитый конверт — билеты, расписания воздушных рейсов и прочее. Не успел опомниться, хвать, мы уже приземляемся в Стамбуле. Потом, в самолете до Эрзерума или как его там, меня изрядно мутило; а ехать оттуда автобусом — сущая пытка. Вообще же очень милое путешествие.
— Я вижу, вас порядком торопили?
— Да уж. Я до того наспех подхватился, даже не представляю, где мы сейчас, только и понятно, что в Турции. Я знаю, вы должны были встретить мои автобус в каком–то Догу… Догу…
— Догубайязите, — подсказал Хенуэл. — Не бог весть какой городишка, но ближайший к Арарату. По прямой около тридцати миль. Наш главный лагерь еще на десять миль выше по этой дороге. Мы сейчас в самом восточном углу Турции, совсем рядом с «железным занавесом».
— Да ну?
— Да, отсюда до границы миль двадцать пять. Русские даже заявили турецкому правительству протест. Говорят, наша экспедиция хочет устроить на вершине Арарата наблюдательный пункт и шпионить за их территорией. Слыхали вы что–нибудь подобное?
От Догубайязита дорога все время шла в гору. А теперь они почти уже достигли вершины гряды, что вставала перед ними с самого начала пути, подъем стал круче, и Хенуэл прибавил газу. Старый форд затрясло. Со свистом проносились мимо деревья, и внезапно машина миновала перевал. Айберсон с жадным нетерпением вытянул шею — впереди, милях в двадцати, поблескивала белизной в лучах предвечернего солнца приплюснутая куполообразная вершина легендарной горы.
— Так вот он…
— Да, — сказал Хенуэл. — Это и есть Арарат.
— Что вас надоумило начать поиски именно здесь? — Айберсон не сводил глаз с далекой горы.
— Библия, — просто ответил Хенуэл. — В Книге Бытия ясно сказано, что Ной причалил именно тут.
— Да, я знаю. Но, пожалуй, было довольно рискованно на это полагаться. Столько времени прошло…
— Ну, нет. Существует ведь не только свидетельство Ветхого завета. По–моему, на самом деле вся затея началась с легенды. У здешних жителей от дедов к внукам передается рассказ о пастухе, который видел на вершине Арарата вмерзший в лед ковчег. Слух дошел до турецкого правительства, и оно даже снарядило экспедицию. Это было в тысяча восемьсот тридцать третьем.
— Нашли они что–нибудь?
— Видимо, нашли. В докладе экспедиции говорилось, что в летние месяцы изо льда проступает острый нос корабля. Позже его видели еще несколько человек. Видел в тысяча восемьсот девяносто втором некий доктор Нури, архидиакон Иерусалима и Вавилона. Потом, во время первой мировой войны, русский летчик по фамилии Росковицкий заметил его с самолета. Царь отправил на поиски экспедицию — в разгар войны, учтите. Полагают, что они обнаружили ковчег и даже сфотографировали. Но все доказательства были утеряны во время революции. Снова ковчег увидели только уже в дни второй мировой войны. Его несколько раз замечали с воздуха. Все сообщения сходятся на одном: в ледяной шапке с южной стороны виднеется заостренный нос корабля. После войны здесь побывали несколько экспедиций. Слыхали вы о докторе Эроне Смите?
— Это специалист по Всемирному потопу?
— Он самый. В пятьдесят первом он возглавил поисковую партию из сорока человек. Они провели на вершине Арарата две недели, но ничего не нашли. На следующий год такую же попытку предпринял француз Рикье — и тоже вернулся ни с чем.
— Как же так, у них ничего не вышло, а вам улыбнулось счастье?
— Видите ли, все зависит от состояния ледяной шапки, а она, в свой черед, зависит от погоды. В суровую зиму ледяной покров над ковчегом нарастает. А если зима мягкая и за ней настает жаркое лето, льды тают и часть ковчега обнажается. Вот тут нам и правда повезло. Лето в этом году не очень теплое и ковчег не выступил наружу. Но мы ухитрились отыскать его подо льдом. Это был один шанс из тысячи.
— А как вы добудете его из–подо льда? — спросил Айберсон.
— Никак. Во всяком случае, не в нынешнем году. У нас пока нет ни времени, ни нужного снаряжения. Сейчас мы при помощи совсем слабых мелких взрывов удаляем часть льда. Потом прорубимся сквозь него, чтоб открылся кусочек корпуса. Таким образом мы надеемся хотя бы выяснить истинный возраст ковчега.
— Значит, мы его почти не увидим?
— Боюсь, что так. Разве только…
— Что?
— Тут есть одна загвоздка. Гарни и Кауфман, наши геологи, говорят, что через южную оконечность ледяной шапки проходит трещина. Огромная глыба может отвалиться в любую минуту. И тогда вместе с нею рухнет ковчег. Профиль склона таков, что ковчег упадет не больше, чем на восемьдесят футов, но для него и один фут — гибель.
— Так ведь при падении лед разобьется и ковчег окажется на виду, — возразил Айберсон.
— Лед–то, вероятно, разобьется. Но и ковчег разлетится вдребезги. Нет, лучше уж не ускорять обвал, а подождать до будущего года, тогда мы вернемся и проделаем все это как следует.
— А если взять радар? Уж наверно вы могли бы в точности установить и форму ковчега, и размеры.
— К сожалению, для радара лед непроницаем.
— Ну, а если попробовать звукоуловители, как на подводных лодках? Звуковые–то волны через лед пройдут?
— Пройдут. Но у льда структура слишком сложная, он отразит уйму ложных сигналов, ясной картины не получится. Боюсь, тут легкого способа нет. Придется и дальше пользоваться взрывчаткой, и дай нам Бог не перехватить. Взрывники говорят, если действовать очень осторожно, все должно бы сойти гладко, хотя и они не в восторге от этой истории.
— А что ж сам Кристи? — спросил Айберсон. — Уж верно ему не терпится?
— Как ни странно, Кристи полностью согласен с геологами. Потому–то мы и движемся черепашьим шагом. Кристи против всего, что может повредить его нежно любимому детищу. Даже не понимаю, как он вообще позволил прибегнуть к взрывчатке. Наверно, только потому, что он жаждет поскорей определить возраст ковчега. У него, знаете, есть одна нелепейшая теория.
— Может быть, я ошибаюсь, профессор, но чует мое сердце, что вы не большой поклонник доктора Кристи.
— Вы правы, — без запинки ответил Хенуэл. — Хотя я безмерно уважаю его талант. Поймите меня правильно: в своей области он царь и бог, тут никто с ним не сравнится. А что второго такого несносного сукина сына свет не видал, это уж другой вопрос.
— Послушайте, вы правда профессор археологии? — спросил Айберсон.
— Ну конечно. Почему бы и нет?
— Прошу извинить. Просто вы не так разговариваете. Наверно, вы то самое исключение, которое подтверждает правило. Помню, я раз встретил одного профессора античной истории, так тот на досуге руководил дикси–джазом. Вы случайно ничем таким не занимаетесь?
Хенуэл рассмеялся.
— Некогда! Я самый обыкновенный археолог, и у меня нет ни минуты свободной. Знаете, в чем ваша беда? Вы вбили себе в голову, что каждый археолог непременно этакий старый одуванчик, рассеянный, выживший из ума холостяк. Видно, начитались собственных статей.
Теперь расхохотался Айберсон.
— Сдаюсь!
Впереди дорога раздваивалась. Шоссе на север уходило влево, а пыльный проселок сворачивал вправо, к подножью Арарата.
— Тут мы прощаемся с шоссе, — сказал Хенуэл, и форд двинулся направо. Хенуэл кивком показал вдаль, там вокруг невысокой водонапорной башни жалась стайка деревянных домишек. Рядом примостилась старенькая дакота-3. — Ну вот. Как поется в песне, «дом любимый, дом родной». Во время войны тут был запасной аэродром. В лачугах гуляют сквозняки, но летом это не беда.
Айберсон чуть не задохнулся, такое вдруг нахлынуло волнение.
— Мне все еще не верится, — сказал он. — С таким не сразу освоишься. Фантастика. И даже не сам ковчег, но что я–то здесь очутился. Почему я, а не кто другой? Ведь это одно из величайших открытий за всю историю человечества — и как раз мне досталось о нем написать? — Он чуть помолчал. — Все равно не понимаю, почему Кристи выбрал именно меня.
— Я думаю, из–за вашей статьи о храмах Абу Симбела.
— А, в связи с Асуанской плотиной. Да, это из лучших моих работ. Кажется, я сказал все, что надо, хотя заодно по сути признался, что ни черта не смыслю в археологии.
— В том–то и соль. Это и умилило старика, — без улыбки объяснил Хенуэл. — По его мнению, все газетчики — круглые невежды, вот он и выбрал единственного, кто не постеснялся признаться в своем невежестве.
— И вы всерьез воображаете, что я в это поверю?
— Ну, не то чтобы очень всерьез, — засмеялся Хенуэл и мягко остановил машину перед самым большим из деревянных домиков.
Водитель и пассажир потянулись, откинулись на спинку сиденья. Настал долгий час предвечерней прохлады, и обоим не хотелось двигаться. Они сидели в закрытой машине, расслабясь всем телом, ни о чем не думая.
— Это вы, Фрэнк?
На пороге дома появился высокий, ладно скроенный человек в тяжелом летном комбинезоне, в кожаном шлеме и с кислородной маской. В одной руке кинокамера, в другой — черный чемоданчик. Он быстро подошел к машине.
— Так я и думал, что это вы. Как раз вовремя. Еще пять минут — и мы бы отправились без вас.
Из дому выбежали еще трое и кинулись к самолету. Они даже не заметили стоявшую сбоку, у самой двери, машину. Ни Хенуэл, ни Айберсон не успели спросить, что случилось: высокий вновь заговорил, от волнения у него даже голос дрожал.
— Дождались, Фрэнк! Дождались! Нам сообщили двадцать минут назад. Слышимость была паршивая, но главное понятно. Дождались!
— Ради Бога, Энди! — закричал в ответ Хенуэл. — Объясните толком! Что происходит?
Энди постарался взять себя в руки, заговорил более связно:
— Альпинисты передали по радио. Гарни и Кауфман были как раз над трещиной. Вся та глыба отделилась и рухнула. Рассыпалась в пыль. А ковчег там, на месте. Они его ясно видели.
— Какой он? — быстро спросил Айберсон.
Энди уже почти овладел собой. Сказал негромко:
— Они сообщили очень мало. Мне даже показалось, не хотели говорить. Только повторяли, что он огромный. И все. Просто повторяли, что огромный… Полетите с нами, Фрэнк?
— Конечно!
— А как насчет глаз и ушей широкой публики?
— Без меня вам не улететь, не надейтесь! — мрачно сказал Айберсон.
Через считанные минуты дакота была уже в воздухе и упрямо набирала высоту. В грузовом отсеке Энди проверял киноснаряжение. Остальные забрались в герметичную кабину, но оператору надо сделать четкие и ясные снимки, значит, придется держать люк открытым. В тесной передней кабине жались Айберсон, Хенуэл и те члены экспедиции, кого новость застала в главном лагере. Журналист злился. В таких случаях нужен простор, чтоб было где двигаться, дышать, думать. И главное, важно быть одному в ту минуту, когда увидишь ковчег! А тут изволь толкаться, изворачиваться, чтобы хоть что–то увидеть из крохотного окошка. Чувство такое, словно тебя обокрали. Выпало редкостное счастье, такой случай бывает раз в жизни — и нелепо, несправедливо, что нельзя им насладиться в наилучших условиях. Вот Энди повезло, он там, в хвосте фюзеляжа, один.
Внезапная мысль так поразила, что Айберсон сказал вслух:
— А зачем Энди кислородная маска? Высоко нам надо подняться?
— Сколько, по–вашему, в этой горе? — спросил кто–то вместо ответа.
— Не знаю. Восемь тысяч футов, ну, может, девять или чуть побольше.
— Шестнадцать тысяч девятьсот шестнадцать, — уточнил Хенуэл. — Если округлить, семнадцать тысяч футов.
— И на какой высоте ковчег?
— Примерно футов на восемьсот ниже вершины.
— Не может быть! — запротестовал Айберсон. — Как же его туда занесло?
Один из спутников засмеялся:
— Вы еще не рассказали ему про теорию Кристи, Фрэнк?
— Не успел. — Хенуэл обернулся к Айберсону. — Сейчас объясню. Коротко говоря…
— Не надо коротко, — перебил журналист. — Мне нужны подробности. Расскажите все, как есть.
— О Всемирном потопе повествует не только Книга Бытия, — начал Хенуэл. — Подобные предания существуют, например, в Австралии, в Индии, Полинезии, Тибете и Южной Америке. Вернее, рассказы о великом потопе в древности передавались из поколения в поколение у всех народов мира. Самый подробный — шумерский эпос о Гильгамеше. Он даже обстоятельней, чем Библия, и притом во многом с ней совпадает! Так вот, мы считаем, что все эти легенды описывают одно и то же событие: грандиозное наводнение, которое произошло за четыре тысячелетия до нашей эры. Следы его первым открыл Вули в тысяча девятьсот двадцать девятом, при раскопках древнего шумерского города Ур. На глубине тридцати футов он наткнулся на слой глины. А под этим слоем опять оказались черепки и другие следы древнего поселения. Так что мы знаем: Всемирный потоп или, точнее, какой–то очень сильный потоп действительно был. Мы даже примерно высчитали его масштабы. Но как бы он ни был грандиозен, этот потоп четырехтысячного года до нашей эры все–таки не мог поднять ковчег почти на вершину Арарата.
Вот на этом и строит свою теорию Кристи. Он утверждает, что предание о Ноевом ковчеге относится к событиям гораздо более ранним. Рассказ передавался из поколения в поколение, какие–то частности постепенно менялись. А записали эту историю впервые лет через двести или триста после потопа четырехтысячного года, и тот, кто записал, украсил ее либо подробностями, дошедшими от очевидцев этого второго потопа, либо взятыми из эпоса о Гильгамеше — тогда он был уже широко известен. Так что многое из первоначальной легенды о Ноевом ковчеге оказалось утраченным.
Кристи полагает, что катастрофа, которую пережил Ной, была куда страшней потопа четырехтысячного года, — а он тоже оказался тяжким бедствием, можете мне поверить. И в этом, по крайней мере, я готов согласиться с Кристи. Ведь какая неслыханная мощь нужна разгулявшейся стихии, чтобы забросить Ковчег на высоту семнадцати тысяч футов! Но дальше Кристи начинает завираться.
— То есть?
— Сейчас попробую объяснить. Знаете вы, что такое «полумесяц плодородия»?
— Как будто знаю. Кажется, так называют колыбель цивилизации?
— Правильно: часть Среднего Востока между Нилом и долиной Тигра и Евфрата. Здесь — начало Греции, Риму, современной Европе; все истоки ведут сюда, к «полумесяцу плодородия», хотя мы толком не знаем почему. Кристи дает на это ответ. Он уверяет, что искру жизни здесь высек сам Ной. По его теории Ной был представителем какой–то очень древней цивилизации — она погибла во время катастрофы, а он чудом уцелел. Если верить доктору Кристи, Ной родом вовсе не со Среднего Востока, его родина гораздо дальше, за многие тысячи миль.
— Атлантида, что ли?
Хенуэл пожал плечами и умолк. Самолет, гудя, поднимался все выше.
— Эй, смотрите! — крикнул кто–то.
Все кинулись к окнам. Жесткая трава, которой поросли склоны внизу, сменилась зернистым льдом, он начинался на уровне четырнадцати тысяч футов и окутывал всю гору вплоть до ледяной вершины. А вот и альпинисты: отчетливо чернея на этой белизне, они гуськом, в одной связке возвращаются на ночь. в свой лагерь. Один вскинул голову, мельком глянул на самолет, но никто даже рукой не помахал.
— Что–то не очень приветливо нас встречают, — удивился Айберсон.
— Да, — отозвался Хенуэл. — Как–то странно…
Его прервал треск в радиорупоре. Тесную кабину заполнил голос пилота:
— Внимание, всем приготовиться! Сейчас посадка.
И опять Айберсону перехватило горло от волнения. Как и остальные, он вытягивал шею и часто дышал. Окно запотело, он нетерпеливо протер стекло — раз, другой, третий.
И наконец — вот оно! В гиганской россыпи ледяных осколков лежит Ковчег. С первого взгляда ясно, что это такое. Хоть он и пострадал при падении, ошибиться невозможно, всем хорошо знакомы эти очертания. Даже малый ребенок узнал бы исполинскую махину, что лежит под крылом самолета, багровея в лучах заходящего солнца.
Это космический корабль.