Следующий прямой потомок Лю Бана, его правнук У-ди (156–87 гг. до н.э., правил в 140–87 гг. до н.э.) был одним из величайших правителей Поднебесной за всю ее историю. При нем Китай стал государством по-настоящему единым — не только по признаку сильной центральной власти (такое было и при Цинь Шихуанди), но и по духу.

Когда У-ди сменил на престоле отца, ему было всего 16 лет, но это считалось тогда вполне достаточным возрастом для самостоятельного правления (Цинь Шихуанди начинал в тринадцать). К тому времени страна находилась во вполне благополучном состоянии — во всяком случае, не верилось, что полвека назад она лежала в развалинах после гражданской войны.

Император У-ди 

Столица Чан-ань стала шумным многолюдным городом, одним из самых больших в тогдашнем мире. С прямыми улицами, движение по которым осуществлялось в три ряда — средний не занимался, он был для царских нужд. Главное украшение столиц, как правило, царские дворцы. В Чан-ани их было целых пять, и это были целые комплексы из нескольких десятков прекрасных строений, привольно разбросанных и так гармонично вписанных в природу, как это возможно только в Китае. В городе были огромные рынки — центры торговли всем, что ни есть на свете. Здесь же оглашались указы, совершались казни, здесь же выступали акробаты и кукольные театры (театр актеров появится в Китае много позже, в начале II тысячелетия н.э.). Вдоль улиц пролегали наклонные глиняные желоба, по которым сточные воды стекали в каналы, а те несли отходы всей городской жизни в реки.

В окрестностях находилось множество загородных дворцов знати и богачей. Огромен и великолепен был императорский парк Шанлинь, охотничьи угодья которого тянулись на десятки километров. Здесь был своего рода зоопарк и ботанический сад — животные и растения, завезенные из дальних стран. Большой пруд был таких размеров, что на нем разыгрывали морские сражения настоящие корабли, а время от времени из его глубин выплывал огромный механический дракон, вертел башкой и махал крыльями.

Конный экипаж (I–III вв., эпоха Хань) 

Парк существовал еще со времен предыдущей, ушедшей в небытие династии, но при У-ди он был значительно расширен. При этом под него были заняты и плодородные земли, и территории, на редкость богатые полезными ископаемыми и лесами с ценными породами деревьев. Советники ненавязчиво пытались внушить повелителю, что, может быть, не стоит лишать себя такого богатства и сгонять с насиженных мест большое число людей — но Сын Неба не пожелал идти наперекор своим желаниям.

Земледелие в Китае было на подъеме. Сеяли пшеницу и просо, все больше появлялось рисовых плантаций — с юга пришли высокоурожайные сорта. Ирригационная система, которую начали создавать в Сычуаньской котловине еще во времена царства Цинь, в III в. до н.э., действует и в наши дни. В деревнях увеличивалось поголовье тяглового скота, хотя пока чаще орудовали мотыгой, чем использовали плуг.

Налоги были необременительны — примерно 1/15 урожая. Была, правда, еще и подушная подать, и трудовые повинности (как уставная месячная, так и авральные) — но жить все равно было можно. В Китае проживало уже около 60 млн. человек. Для сравнения: берега Нила населяло не более 7 миллионов, в Галлии через столетие было миллионов 15, в Италии 20. Неспроста и нынешнее самоназвание китайцев — по имени той династии: ханьцы.

В городах росло число богатых ремесленников и торговцев, как бы ни старались их поприжать верхи и как бы ни поглядывали неодобрительно низы (а в смутные годы взглядами дело не ограничивалось — богатеев-выскочек громили в первую очередь). Это были не только хозяева мастерских и лавочники, но и владельцы рудников, оптовые торговцы солью, зерном, бамбуком и чем угодно, крупные скотоводы. В голодные годы они стремились скупить землю по дешевке, и вчерашние ее владельцы оказывались арендаторами или шли в батраки, а то и продавали в рабство детей и внуков.

Сцены охоты и жатвы (I–III вв., эпоха Хань)

Сельские общины, как мы уже видели, этому противодействовали — но, во-первых, деньги есть деньги, а во-вторых, и в общинах, с тех пор как земля перешла во владение малых семей и упростилась ее купля-продажа, происходило расслоение. Выделялись «сильные дома», вокруг которых складывались многочисленные кланы, их главы старались обзавестись официальным рангом, да повыше. Получив хорошее образование, выходцы из «сильных домов» попадали на государственную службу.

У-ди восстановил существовавшие при Цинь Шихуанди монополии на соль, железо, отливку монеты, изготовление алкогольных напитков, но осуществлялись они через систему откупов. Откупщиками выступали все те же успешные представители торгово-ремесленного люда, ростовщики — они платили в казну огромные деньги за право добычи и продажи соли (соль выпаривалась из морской воды или добывалась из глубоких шахт), за то, чтобы взять на себя весь цикл металлургического производства — от добычи руды до чеканки монеты, заниматься виноделием (вино изготавливалось пока преимущественно из риса).

Правительство систематически отягощало этот оборотистый класс налогами, сохраняло некоторые прежние ограничения на его деятельность, даже на его быт — так, торговцам запрещалось ездить верхом и носить шелковые одежды. Но в то же время разрешало покупать за высокую плату престижные ранги и даже государственные должности (правда, незначительные).

В городах значительная часть производства была сосредоточена в государственных мастерских, в которых трудились, как правило, лучшие мастера (в основном, в порядке отбытия трудовой повинности). Здесь производилось многое из того, что изумляет сегодня посетителей музеев.

* * *

Бюрократическому аппарату государства, его структуре и ходу его деятельности У-ди уделял первоочередное внимание. Мы видели, что в Китае начинала преобладать конфуцианская идеология, но правительство не собиралось отказываться и от легистских методов. В областях, на которые была поделена вся страна, большой властью обладали губернаторы — но их держали под пристальным контролем цензоры-прокуроры, наделенные очень широкими полномочиями. Более суровым стало отношение к преступникам, при этом власть руководствовалась не столько целями устрашения, сколько практическими соображениями: осужденных, а зачастую и их семьи отправляли на рудники, на строительные работы, на рытье каналов. Для созидательной деятельности, направляемой императором, всякие рабочие руки были кстати.

Гонец 

В 121 г. до н.э. вышел указ, подрубавший самую основу могущества крупной удельной знати: теперь уделы после смерти владельца не переходили от отца к одному из сыновей, а подлежали разделу между всеми многочисленными наследниками. Государство избавлялось от постоянной угрозы мятежей, исходившей от этого сословия, от его стремления к самоуправству.

При дворе У-ди был создан своего рода консультативный совет, в который входило около сотни самых выдающихся ученых, обладателей почетного звания боши (что-то вроде профессорского). К ним обращались по поводу важнейших вопросов — в первую очередь государственного управления, но иногда и мировоззренческих. В разгоравшихся там дискуссиях происходило сближение доханьского конфуцианства с легизмом. Почва для этого, несомненно, была: представители обеих школ хотели, чтобы Китай был сильной единой державой, подвластной одному только Сыну Неба, чтобы управление совершалось посредством «ученых мужей» (шэньши), наделенных всеми добродетелями — ли, чтобы главной целью его было благоденствие народа Поднебесной. В сущности, существовавшие разногласия сводились к расстановке акцентов: одни видели залог успеха в опоре на доброе начало в человеке, в укреплении «моральных устоев», другие считали, что нужно побольше строгого порядка и поменьше отвлеченных разглагольствований о народном благе — наверху лучше знают, что нужно человеку для его полного счастья. В недалеком будущем дискуссия вылилась в знаменитый «спор о соли и железе» — по поводу того, следует ли сохранить монополии или их надо отменить. За сохранение выступали, конечно, «государственники» — легисты, а за отмену — конфуцианцы, утверждавшие, что для благополучия общества важнее не материальная мощь государства, а добродетель государя.

* * *

Конфуцианство не могло уже быть таким же, как при Учителе. Исторический опыт показал, что далекое прошлое в качестве непреложного образца для подражания не годится. Царства, опиравшиеся на уделы, рухнули в первую очередь, а побеждали те, что насаждали в своей жизни не укорененные в старину ритуальные нормы, не «человечность», а порядки военного лагеря. Правда, такие тоже в конце концов плохо кончили… Вот и надо было все хорошенько обдумать. Так рождалось обогащенное легизмом «имперское», или ханьское конфуцианство. Именно в те годы конфуцианство в его преобразованном виде стало основой китайского самосознания, можно сказать, его структурообразующим фактором (что само оно своим появлением на свет обязано исконному китайскому менталитету — мы уже говорили). А китайские чиновники во все времена были, с одной стороны, по-легистски дисциплинированны, а с другой — в большинстве своем не забывали о совести и о долге.

Самые дельные ответы на вопросы императора и его министров давал конфуцианец Дун Чжуншу. Главную цель своих литературных трудов и всей своей деятельности он видел в том, чтобы конфуцианство стало руководством к устроению всей общественной жизни. Иногда он явно брал через край. Когда в 136 г. до н.э. У-ди учредил специальную академию для изучения пяти основных конфуцианских канонов — Дун Чжуншу стал настойчиво добиваться от него «искоренить сто школ и почитать только конфуцианство». Хотя именно в те годы последователи Учителя стали гораздо терпимей к чужим доктринам, чем прежде.

По инициативе Дун Чжуншу впервые стали проводиться экзамены на занятие чиновничьих должностей по кругу знаний, базирующемуся на конфуцианских трудах. Это был первый шаг к созданию в будущем стройной экзаменационной системы — основе отбора кадров для государственной службы.

Другая огромная заслуга ученого в том, что он существенно дополнил конфуцианское учение в мировоззренческом плане: обогатил его представлениями о первоосновах бытия — подобными тем, что открылись даосам и основателю учения о первоэлементах у-син Цзоу Яню. 

Во главе мироздания ученый видел Небо. Оно источник всех вещей, Великий Путь Дао свершается по его установлению: «Порядок и смута, гибель и процветание зависят от судьбы, ниспосылаемой Небом. От нее нельзя уклониться». Вместе с Небом в рождении всех вещей участвует и Земля — как важнейшая составная часть природы.

А между Небом, которое вверху, и Землей, которая внизу — человек, и он — самое ценное из всего того, что создано Небом. Небо творит вещи, Земля их вскармливает, а человек доводит до совершенства своей культурной деятельностью. Человек, учил далее Дун Чжуншу, призван «пользоваться всеми вещами и повелевать всякими тварями» (ироничные даосы в ответ заметили, что, следуя такой логике, венец творения — это комары, которые сосут из человека кровь и таким образом используют его).

Главный «материал» для построения всего сущего — дышащая, живая энергия ци, открытая даосами. Силы инь и ян — это ее проявления.

Мыслитель представил триаду Небо — Человек — Земля в виде трех горизонтальных полос. Потом пересек их вертикальной — Путем Дао, и получился иероглиф «ван» — правитель, который единственный может постичь его сокровенный смысл и который повелевает, исходя из этого знания, т. е. следуя сокровенной воле Неба.

Ход исторического процесса Небо направляет, используя круговорот первоэлементов. Каждая династия, которой соответствует определенный первоэлемент, начинается с обретения Мандата Неба, проходит через «три периода господства», а потом сменяется следующей — по закону чередования первоэлементов. При этом в плане конкретных исторических реалий было уточнено, что на смену династии Чжоу, которой сопутствовала энергия огня, пришла под знаком воды не Цинь, а Хань. Цинь же была объявлена незаконной, выпадающей из данного Небом распорядка вещей.

Кроме того, Дун Чжуншу высказал мнение, что великий Конфуций вполне заслуживал того, чтобы Небо обратило на него свой взор и вручило Мандат ему — но этого, к сожалению, почему-то не произошло.

* * *

Главной внешней проблемой по-прежнему были хунну. Политика умиротворения действовала малоэффективно, и У-ди стал искать «врагов своих врагов», чтобы обрести в них союзников для решительных действий. В 138 г. до н.э. на дальний запад была отправлена дипломатическая (она же разведывательная) миссия из сотни человек во главе с Чжан Цянем. Но путешествие затянулось — путешественники на целых десять лет оказались в плену у хунну. В конце концов выжившим удалось бежать, и Чжан Цянь оказался в Фергане — более чем в трех тысячах километров от ханьскои столицы, не только за тридевять земель, но и за множество гор и пустынь.

Для Запада это была дальняя восточная граница эллинистического мира — Бактрийское царство, одно из тех, что возникли после завоевательных походов Александра Македонского и многое усвоили из античной культуры.

Бактрии тоже изрядно доставалось от хунну — но ни до чего конкретного не договорились. Да, сказать по правде, и при более успешном завершении переговоров вряд ли вышел бы какой-то толк: трудно представить, как можно было скоординировать военные планы на таком расстоянии.

На обратном пути экспедиция опять угодила в плен все к тем же «гостеприимным» хозяевам, но на этот раз удалось быстро улизнуть: у хунну была большая сумятица по поводу выбора вождя союза племен. Если предание достоверно, Чжан Цянь впервые привез тогда в Поднебесную грецкий орех и виноградную лозу, и именно от него ведет свою историю китайское виноделие — в его европейском, а не рисовом варианте. А еще он поведал Сыну Неба о прекрасных конях и о сильных, выносливых ослах, виденных им в далекой западной стране, и о прочих своих впечатлениях (они вошли в написанную им книгу, представляющую собой ценнейший исторический и географический источник). И, как следовало ожидать от опытного дипломата, о наилучших путях для похода туда большой армии.

Через некоторое время китайские воины действительно добрались до Ферганской долины, в ней и в близлежащих оазисах были устроены военные форпосты. Императорская конюшня украсилась лошадьми невиданных прежде достоинств. А еще появилась возможность для продвижения китайских товаров далеко на запад. Главной гордостью Поднебесной как тогда, так и много позже были шелковые ткани. Транзитом китайские шелка доходили до Рима, где сразу же стали объектом ажиотажного спроса, а неведомых пока китайцев прозвали seres — «людьми шелка» (наш замечательный историк Лев Гумилев, неисправимый евразиец, язвил, что своим успехом эта продукция Поднебесной была обязана тому, что тогдашняя Европа неимоверно завшивела, а за шелковые сорочки кусачие насекомые не могли зацепиться своим лапками и летели вниз, под безжалостные италийские сандалии).

Вообще-то китайцы никогда не стремились к расширению внешней торговли, считая, что у них и без нее имеется все самое лучшее. Но соображения престижа им не были чужды, и исходя из них, они охотно экспортировали свою культуру — а при возможности не прочь были и расширить свою империю.

* * *

Большая война с хунну началась задолго до возвращения Чжан Цяня. Четыре китайских полководца наступали одновременно по разным направлениям, и, в конце концов, от кочевников были очищены обширные приграничные районы. Туда сразу же потекли переселенцы, особенно много их оседало на плодородных землях в северной излучине Хуанхэ. Чтобы обезопасить свои теперь уже тылы, У-ди занялся приведением в порядок Великой стены. Кроме ремонта, она была продлена далеко на запад, обеспечивая защиту караванов до самой пустыни Такла-Макан — что сделало возможным регулярные торговые связи с Восточным Туркестаном. В западном своем углу несравненное фортификационное сооружение украсилось так называемыми Нефритовыми воротами (неподалеку от современного Юймыня в провинции Ганьсу). Китайским армиям приносили успех не только талант полководцев и бывшая на высоте военная теория, но и вооружение — особенно хороши были длинные стальные мечи и кольчуги у всадников и арбалеты у пехотинцев.

Военная экспансия распространялась также на юг, в направлении Вьетнама, и на восток — в Корею и Маньчжурию. Китайская культура проникала еще дальше: через Корею с ней познакомились японцы. К концу правления У-ди империя Хань включала в себя практически все ныне наиболее заселенные районы Китая, а ее площадь составляла около трех миллионов квадратных километров (свыше пяти Франций!).

Великая Китайская стена

Но за все надо платить. Войны, а также строительство, прокладка дорог и каналов, осуществляемые с имперским размахом, разоряли казну. Заработала фискальная мысль. Был введен налог на любые продажи на рынке — знакомый нам по началу 90-х «налог с продаж». Налогами облагались транспортные средства и недвижимость. Не забыли и о детишках: китайчата в возрасте от трех до четырнадцати лет стали плательщиками подушного налога. И все больше продавалось прав на откупа: «спор о соли и железе» был решен однозначно.

В целом, однако, в сердцах рядовых китайцев гордость за свершения явно перевесила тяжесть затраченных трудов, а жизнь в Поднебесной в ту эпоху можно оценивать как достаточно-благополучную. Недаром правление У-ди оставило о себе память как о примере для подражания всем прочим Сынам Неба. А дух народа Поднебесной стал таков, что до какого разброда не дошла бы страна, в каком горестном положении ни оказалась — всегда находились силы, способные восстановить утраченное.

* * *

Во времена У-ди творил великий историк Сыма Цянь (145–86 гг. до н.э.), заслуживший у европейских коллег прозвание «китайский Тацит». Его отец занимал при дворе важную должность главного астролога, проявил себя как певец и рассказчик, и император весьма ценил его. Он и начал собирать материалы для книги по истории — завещав продолжение своего труда сыну. Сыма Цянь служил при дворе, выполнял ответственные поручения, много путешествовал — не забывая ученых занятий. Но в 99 г. до н.э. над ним разразилась гроза. На севере полководец Ли Лин в безнадежной ситуации сдался орде хунну и предпочел не возвращаться из плена — за сдачу неприятелю его ждала неминуемая казнь. Но вместо него на плахе оказались его мать, жена и сын. Историк пытался вступиться за несчастных, но это было расценено как обвинение в несправедливости по адресу Сына Неба, и Сыму Цяня приговорили за это к оскоплению. Он не был обладателем высокого ранга, что могло смягчить его участь, не было ни богатства, ни влиятельных связей — и жестокий приговор был исполнен.,

Изувеченный историк продолжил труд своей жизни. Его «Исторические записки» в последнем советском издании вместились в восемь объемистых томов. Там есть такие автобиографические строки: «И я имел желание: исследовать все то, что существует между небом и людьми, проникнуть в сущность изменений с глубокой древности до наших дней и рассказать об этом всем устами одного лица. Но черновик мой не был завершен, когда несчастье меня постигло. Я сожалел, что дела не закончил. Вот почему мучительное наказание без гнева, без недовольства перенес. Теперь действительно я книгу эту написал. Я передал ее достойным людям и в городе, в столице ее распространил. Итак, я заплатил сторицей за прежний свой позор».

Великий китайский историк Сыма Цянь 

«Записки» охватывают китайскую историю от самых мифологических глубин (еще более ранних, чем династия Ся) до событий, современных автору — правления У-ди. Беспристрастное описание событий (что действительно роднит его с Тацитом) соседствует с назидательными характеристиками в духе Мандата Неба. Так, на протяжении династии Ся, согласно его схеме, «искренность» вырождается в «дикость», во времена Шан происходило нисхождение от «благочестья» к «суеверному почитанию духов», при Чжоу — от «цивилизованности» к внешнему соблюдению правил, каковая дурная тенденция была усугублена самочинной династией Цинь, взявшей за высший принцип бездушный закон. Династии же Хань историк, не помня зла, ставит в заслугу то, что она выправила траекторию, вернув в Поднебесную «искренность».

Символичным, как движение от первобытной дикости к культуре, историку представляется следующий описанный им эпизод. В середине IV в. до н.э. чиновник Симэнь Бао прибыл в одну местность близ Хуанхэ. Оказалось, что тамошние шаманы ежегодно приносят самую красивую девушку в жертву богу реки. Чиновник разогнал колдунов, приказал, чтобы больше таких мерзостей не повторялось. Но этим не ограничился: организовал строительство канала, отведшего воду реки на крестьянские поля. Благодарное население построило в его честь храм, и с тех пор поклонялось чиновнику как своему святому покровителю.

* * *

Благочестивый император заботился о надлежащем поддержании прежних культов, учреждал новые — одним из них было почитание Высшей Гармонии. Он основал Палату Музыки, обязанностью которой было музыкальное сопровождение обрядов. На современников огромное впечатление произвело торжественное шествие к священной горе Тай, где У-ди принес жертвы Небу и Земле, воссылая им благодарность за успехи своей династии.

Но — старость не радость. На склоне лет у императора возник интерес, по-человечески вполне понятный, однако принявший примерно те же нездоровые формы, что столетием раньше у Цинь Шихуанди (у того — отнюдь не в старости). Сын Неба возжелал бессмертия. Дворец немедленно заполнили маги разной ориентации, посыпались предложения открыть Острова Блаженных, воскресить любимую жену, в неограниченном количестве добывать золото из ртути. И, конечно же, получить эликсир бессмертия. Кто-то лишался головы за очевидное шарлатанство, но остальные продолжали свои попытки, а на смену павшим приходили другие.

Магия широко распространилась в придворных кругах, кое-где в своем черном, колдовском варианте. Одну наложницу уличили в ворожбе с целью приворотить У-ди к лишившейся его внимания императрице: попытка насилия над волей государя стоила жизни и ей, и трем сотням ее предполагаемых сообщников. И этот случай не был единичным.

Было покушение на жизнь императора — безуспешное. Но и эликсира бессмертия не нашли. В 87 г. до н.э. великий У-ди скончался.