Вы помните, как вдовствующая императрица У-хоу, лишив власти своего сына Жуй-цзуна, заодно приказала убить двух его любимых наложниц — наверное, чтобы не очень радовался жизни в отставке. Сюань-цзун был сыном одной из них.

Человек, о каких говорят, что ничто человеческое им не чуждо. С ближними своими сердечен. С приближенными бывал когда мягок, когда тверд — и то, и другое обычно к месту. Хотя иногда мог взорваться — это, наверное, в бабушку. Любил изящное: играл на музыкальных инструментах, сочинял стихи, был замечательным каллиграфом. Хороший спортсмен — с увлечением играл в конное поло (в тогдашнем его варианте). Вошел в историю как заядлый любитель петушиных боев и игры в кости. Приверженец даосизма, смог постичь его философские глубины.

Сюань-цзун страшно не любил чародейство, и один уличенный в нем министр умер под палками. Государыня, прибегшая к магии, чтобы исцелиться от бесплодия, была изгнана из дворца, а ее супруг с тех пор ограничивался обществом наложниц. От них у него было пятьдесят девять детей. Ни один из сыновей не смог превзойти в этом отца, хоть парни и были под стать ему. У одного было тридцать шесть, у другого пятьдесят пять, и только у одного пятьдесят восемь (и на всю эту ребятню полагались подобающие царским отпрыскам поместья).

Советников император подобрал себе не из коррумпированной камарильи прежнего двора, а из тех, кто не очень рвался к чинам — желали сначала понять, что же от них потребуется, как государь собирается управлять Поднебесной. То есть из настоящих ученых мужей-конфуцианцев. Вскоре им представился случай обозначить свою принципиальную позицию в одном спорном деле. Двое молодых людей обвинялись в убийстве цензора, несправедливое, по их мнению, обвинение которого против их отца послужило причиной его казни. Одни советники считали, что их, как примерных сыновей, следует оправдать, другие — что казнить, как несомненных нарушителей закона. Сюань-цзун высказался за высшую меру.

На наведение порядка в управлении ушло несколько лет. Особенно много внимания уделялось провинциям: туда перевели многих сведущих столичных чиновников, заработала, как положено, инспекция. За период тотальной расхлябанности развелось множество бродяг, слонявшихся без дела то ли по природной наклонности, то ли от безысходности. От них были проблемы, но не было дохода в казну. Изданный императором указ на шесть лет освобождал от налогов тех, кто пожелает осесть на предоставляемой ему земле. Число податных в короткий срок увеличилось на 800 тысяч человек.

После наступившего на границах относительного замирения были сокращены гарнизоны — от этого тоже прибавилось земледельцев. Был взят курс на профессионализацию армии — численность местной милиции, от которой все равно было мало толка, была сведена к минимуму. Но приветствовалось, чтобы солдаты, служащие в приграничных районах, обзаводились семьями и хозяйством. В окраинных областях войска подчинялись военным губернаторам, многие из которых происходили из кочевников — в этом не видели пока большой опасности.

Были приведены в порядок казенные зернохранилища, открывались новые соляные шахты. Вот где не удалось навести порядок — это в денежном обращении. Фальшивомонетчиков развелось столько, что даже государство было вынуждено и принимать, и расплачиваться их продукцией.

Рисовые поля

В целом же чиновники не зря получали дважды в год свое зерно. Они имели выходной только на десятый день и работали не только без устали, но и с приложением умственной энергии: в эти годы был значительно усовершенствован и упрощен документооборот. Страна благодаря их усилиям зажила лучше, одним из проявлений чего стало повышение налогового совершеннолетия с 21 года до 23 лет. Лица моложе этого возраста не привлекались и к трудовой повинности.

Император подавал пример экономии: не носил сам и запретил появляться во дворце в роскошной одежде и в драгоценностях. Даже значительно сократил число своих обожаемых наложниц. Но на «Академию Ханьлинь», в которую были приглашены все виднейшие ученые Поднебесной (достойную преемницу знаменитой «Академии Цзися», существовавшей в царстве Ци в IV в. до н.э.) Сюань цзун денег не жалел.

Император предпочитал мир войне. Удавалось сдерживать киданей, которые представляли реальную угрозу на северо-востоке. Так же, как и напиравших с запада последователей пророка — против них приходилось держать многочисленный гарнизон в Кашгаре, что к северу от Кашмира. Отрадны были дружественные отношения, установившиеся со всеми корейскими царствами и с островной Японией. Спокойней стало на тибетском и тюркском порубежьях.

Чан-аньский двор стремился к утверждению тех принципов в отношениях с другими государствами, которые стали складываться еще в древности. Он стоял на том, что все прочие государи — вассалы Поднебесной. Исходя из этого строился и церемониал приема посольств — от них не только требовали знаков почтения, но и вручали им различные регалии для передачи своим повелителям: они символизировали подтверждение Сыном Неба их прав на правление. Конечно, большинство иностранных государей смотрело на это как на мало к чему обязывающую условность, но кто-то действительно признавал сюзеренитет китайского императора — и побаиваясь его силы, и рассчитывая на помощь в трудных обстоятельствах (так было с тюркскими государственными образованиями, сложившимися после разгрома каганата, с корейским царством Силла, с тибетско-бирманским царством Наньчжао, возникшем на труднодоступном высокогорном плато на юге Китая, и с некоторыми другими).

* * *

Сюань-цзун, как твердый приверженец даосизма, основал специальные школы, где преподавались премудрости учения. Был расширен круг даосских трактатов, знание которых необходимо было при сдаче экзаменов на ученую степень. И эпоху своего правления он назвал вполне по-даосски: «Небесное Сокровище». Более того: в каждом китайском доме полагалось иметь на видном месте лист, на котором было начертано нечто вроде «символа веры» даосизма.

К буддизму Сюань-цзун проявлял определенный интерес. В его дворце, наряду с даосскими священниками, постоянно находились и буддийские монахи: хотя бы на случай, если надо будет помолиться о выпадении дождя на иссушенную засухой землю. Но в то же время эта чужеродного происхождения вера вызывала у него немалые опасения. Буддийские монастыри все больше превращались не столько в религиозные центры, привлекающие толпы верующих, сколько в хорошо налаженные финансово-экономические предприятия. Они владели огромными земельными участками — с пашнями, садами, лесами, богатствами недр. Там трудилось множество арендаторов, наемных работников, послушников, рабов. У монастырей были свои ремесленные мастерские, гостиницы, они широко вели торговые дела. Ученые монахи неплохо освоили азы банковского дела: занимались ростовщичеством, наладили вексельную систему (благодаря ей, купцы могли не брать с собой в дорогу большие суммы денег, что было довольно рискованно из-за разбоя: достаточно было иметь гарантийное письмо от одного монастыря к другому). Многие китайские крестьяне, вместо того, чтобы исправно трудиться на полях и платить налоги, уходили в монахи.

Сюань-цзун принял соответствующие меры. Деятельность монастырей была поставлена под контроль. Части монахов пришлось вернуться на свои наделы, стала ограничиваться и численность сангху — религиозных общин буддистов-мирян. Были упразднены «лишние» деревенские кумирни. Вопросами, связанными с буддизмом, стало заниматься то подразделение ведомства ритуала, которое отвечало за прием и отправку посольств — этим подчеркивалась его чужеродность. Такие строгости поддерживались правоверными конфуцианцами: в буддизме как религии они видели посягательство на приоритет общегосударственных культов, а в его общественной значимости — угрозу для существования Поднебесной как единой, спаянной общими интересами и взглядами семьи.

Большая пагода Диких гусей в Сиани (эпоха Тан)

Статуя Будды в Гонконге.

Но нельзя было не признавать притягательности буддизма за счет его глубочайшей философской мысли, его опоры на личность конкретного человека, которому открывался путь к вечному блаженству через очищение от грехов, его готовности оказать насущную помощь молитвами перед высшими силами. И не только молитвами — монастыри не скупились на благотворительность. Монахи занимались врачеванием, спасали тысячи людей во время эпидемий. Буддийские празднества, отмечавшиеся в монастырях, были многолюдны и необыкновенно зрелищны, их участники переживали высочайший духовный подъем — вплоть до экстаза. Пагоды, призванные устремлять людские помыслы ввысь, стали необъемлемой частью китайского пейзажа. Особенно оживляли они равнинные просторы в дельтах великих рек. Буддийские статуи и фрески оказали немалое влияние на китайское искусство.

На долю буддизма выпадет еще немало гонений, но в китайском общественном сознании уже сложился синкретизм, сосуществование трех основных религий — конфуцианства, даосизма и буддизма. Синкретизм существует и в наши дни (не будем иронизировать и ставить в тот же ряд, например, «идеи Мао»). Причем во все прошедшие века религии вполне мирно уживались в душах отдельно взятых китайцев и даже обогащали там друг друга.

* * *

Культура Поднебесной в эпоху Тан была на высочайшем подъеме. В упомянутой выше Академии Ханьлинь создавались труды по самым разным отраслям знаний. Тщательно собирались старинные тексты — тем, кто их приносил, в награду отмеряли немало шелка, а содержание ветхих свитков и бамбуковых табличек тщательно переписывалось на бумагу.

Специальное ученое ведомство составляло по образцу сочинений Сыма Цяня историю прежних и нынешней династий — на основании сохранившихся летописей, указов и других архивных сведений. Было написано восемь так называемых «нормативных» историй, посвященных династиям, правившим с I по VII вв. После кончины очередного Сына Неба историки подводили итог его царствованию — своеобразный «приговор истории» — и начинали кропотливо собирать материал о текущем правлении.

Не останавливаясь на содержании всей культурной жизни эпохи, особо отметим взлет поэзии. Она была в необыкновенном почете — программа «дворцовых» экзаменов на ученое звание «продвинутого мужа», которое открывало путь к высоким чинам, обязательно включала сочинение стихотворения. Стихи скрашивали нелегкие годы, проводимые чиновниками в дальних провинциях, куда их забрасывала служба. Переложенные на музыку, стихи звучали из уст девушек — обитательниц «веселых домов».

Творения Ли Бо, Ду Фу, Ван Вэя — сокровища не только китайской, но и мировой Литературы. Ли Бо называл себя «одним из десяти тысяч творений природы» — и ему была открыта ее сокровенная внутренняя жизнь:

В поэзии Ли Бо часто присутствуют мотивы луны, чаши рисового вина и доставляемой ею радости. По преданию, однажды он, пребывая в блаженном опьянении и творческом вдохновении, потянулся из лодки за манящим отражением ночного светила — и утонул. Но, скорее всего, это вымысел — тоже поэтический.