Синьхайская революция

Сунь Ятсен неустанно трудился в эмиграции во благо китайской революции. Он и его сторонники организовали 10 вооруженных выступлений, преимущественно в южных провинциях (но все они закончились неудачей).

Юг оказался наиболее подходящей почвой для революционной работы. Там действовали, помимо возглавляемого Сунь Ятсеном «Союза возрождения Китая», еще и революционные организации, возглавляемые Хуан Сином (1874–1916) – сыном учителя, человеком редкого мужества и организаторских способностей, Чжан Бинлинем (1868–1936) – предводителем мыслящей элиты, и другие.

В 1905 г. на встрече лидеров в Японии произошло объединение нескольких организаций, крупнейшей из которых был «Союз возрождения Китая», в «Китайский революционный объединенный союз». Идеологической основой его программы стали знаменитые «три народных принципа» Сунь Ятсена, пропагандировавшиеся им в журнале «Минь бао» («Народная газета»). Эта триада состояла из «национальности», «народовластия» и «народного благоденствия».

Смысл, вкладывавшийся автором в эти понятия, был куда сложнее и дискуссионнее, чем представляется. Первый принцип выражал необходимость освобождения китайского народа – для чего требовалось свергнуть маньчжурскую династию. Второй следовало понимать как призыв к установлению демократической республики. Третьим определялась экономическая компонента программы: «народное благоденствие» предполагало признание частной собственности, наделение каждого крестьянина землей, государственное регулирование экономики и многое другое, что, говоря современным языком, определяло «китайскую модель социализма». Сунь Ятсен не принимал либерального капиталистического пути развития.

Если конкретнее: решение аграрного вопроса надо было начинать с установления системы единого государственного налога на землю, величина которого должна зависеть от качества земли. Это, в свою очередь, должно обеспечить сосредоточение всех рентных доходов в руках народного государства, которое употребит их на общее благо. В том числе на развитие общенародного (государственного) сектора в промышленности – ему предназначалась ведущая роль.

В целом программа соединяла в себе китайский национализм (протест против чужеземного правления и придания Китаю полуколониального статуса) и понимание необходимости модернизации страны на основе опыта западной цивилизации.

В своей революционной борьбе «Объединенный союз» исходил из той же посылки, что и «Союз возрождения Китая» в своей прежней деятельности: страна созрела для всеобщего восстания, необходим только запал – хорошо организованное, успешное выступление.

Таким должно было стать восстание в Гуанчжоу, произошедшее в апреле 1911 г. Им, как и несколькими предыдущими, руководил отважный Хуан Син. По плану предполагалось, что отряд из самых надежных людей захватит основные административные здания этого крупнейшего города юга Китая, после чего будет провозглашена народная власть.

Но на ход событий повлияла неразумная инициатива одного слишком нетерпеливого революционера: он совершил покушение на командующего местным гарнизоном. Генерал-губернатор приказал принять экстренные меры: все прибывающие суда тщательно обыскивались, у солдат «новых войск», которых резонно подозревали в неблагонадежности, отобрали боевые патроны.

27 апреля восстание все же началось. Хуан Син лично возглавил атаку на генерал-губернаторский дворец – и он был захвачен. Но тут подоспели крупные части правительственных войск. Восставшие бились с ними всю ночь, Хуан Син был ранен в руку. К утру пришлось отступить. Руководитель, отлежавшись на конспиративной квартире, сумел перебраться в Гонконг.

Но другое вооруженное восстание, произошедшее в том же году, положило начало революции. События разворачивались в главном городе провинции Хубэй, что в среднем течении Янцзы – Учане (в 1956 г. город влился в Ухань). Здесь действовали две организации: «Литературное общество» и «Союз общего прогресса», поддерживавших тесный контакт с «Объединенным союзом». В городе стоял многочисленный гарнизон, значительную часть которого составляли «новые войска». Революционерам удалось разагитировать значительную часть военнослужащих, примерно пять тысяч из которых выразили готовность выступить в оружием в руках против цинского правительства. Одновременно «Объединенный союз» готовил еще несколько выступлений.

Однако властям удалось узнать о готовящемся восстании, начались аресты и скорые казни. И тогда вечером 10 октября 1911 г. поднялись солдаты саперного батальона во главе с сержантом Сюн Бинкунем. К ним присоединились другие части, восставшим удалось захватить арсенал. После ожесточенных ночных боев город, включая все административные здания, был в руках восставших.

Руководители восстания встретились на совместном заседании с провинциальным «Совещательным комитетом по подготовке конституции» (напомню, такие комитеты были избраны по указу 1909 г. в русле проводимой цинским правительством «новой политики»). Революционеры и реформаторы нашли общий язык – на этом этапе революции они действовали заодно. Характерна личность главы комитета Тан Хуалуна. Выходец из богатого купеческого рода, он имел высокую ученую степень цзиньши, окончил курс юридических наук в Японии, в свое время занимал важнейшие бюрократические посты. И он, и другие члены комитета успели разочароваться в способности стоящей у власти маньчжурской династии провести действенные перемены.

Было образовано Хубэйское революционное правительство, во главе которого был поставлен генерал Ли Юаньхун: природный ханец, он не разделял революционных взглядов, но был популярен среди солдат и младших офицеров. Тан Хуалун стал главой гражданской администрации. Все поддерживающие движение срезали себе косы – символ покорности маньчжурской династии был больше не в моде.

Правительство объявило Китай республикой и потребовало отречения династии. Во все провинции было направлено обращение, в котором содержались и такие слова: «Голодный народ, заброшенные поля, повсюду стоны и мольбы бедняков о помощи. Кто, как не маньчжуры, лишили народ всего и поставили его на край гибели? Мы обращаемся к вам, отцы и братья восемнадцати провинций Китая. Не щадите сил для полной победы над врагом и возрождения нашей страны, чтобы мы могли смыть наш позор и на вечные времена учредить республику».

Другой документ, адресованный «уважаемым сановникам», призывал поддержать революцию и их – или по крайней мере остаться в стороне. Принимая его, члены правительства полагали воздействовать в первую очередь на патриотические чувства высших бюрократов ханьского происхождения: на тот момент «региональные милитаристы», занимающие большую часть постов генерал-губернаторов и наместников, были, по сути, основной политической опорой режима.

Консулам иностранных держав, находящимся в Ханькоу (с 1953 г. часть Ухани), были направлены дипломатические ноты, в которых заявлялось, что революционное правительство признает все ранее подписанные обязательства государства. Те в ответ заявили о своем нейтралитете. Когда цинское правительство обратилось к ним с просьбой о срочном займе для подавления смуты, то получило отказ.

В течение двух месяцев власть цинского правительства была свергнута в 15 провинциях. Даже три северо-восточные, в которых проживало очень много этнических маньчжуров, заявили о своем нейтралитете. Фактически цинская власть была действенна только в Хэнани, Ганьсу и столичной Чжили.

Основой создававшейся революционной армии стали части «новых войск», среди которых давно уже велась пропагандистская работа «Объединенного союза». К 100 тысячам профессиональных военных присоединились 300 тысяч добровольцев: в основном это были крестьяне, ремесленники, рабочие, члены тайных обществ, учащаяся молодежь.

Цинский двор, чувствуя, что полностью утрачивает контроль за ситуацией, назначил главнокомандующим, а потом и премьер-министром Юань Шикая. Несколько последних лет генерал находился не у дел: вскоре после смерти Цыси его отправили подальше от двора «лечить больную ногу». Теперь, когда о нем срочно вспомнили, он сначала заявил, что «нога не совсем зажила», но потом все же откликнулся на зов. Однако какой жизненной позиции придерживался генерал Юань Шикай, в общих чертах мы уже имеем представление. Вот и сейчас: он не спешил лично вмешиваться в ход событий, предпочитая некоторое время посмотреть на происходящее со стороны.

А правительство располагало еще немалой воинской силой. Наиболее боеспособной была «бэйянская армия» – части «новых войск», формировавшиеся и проходившие подготовку под непосредственным руководством Юань Шикая. Цинские войска двинулись в наступление на Учан и Ухань под командованием генерала Фэн Гочжана. В течение ноября в ходе упорных боев они заняли сначала Ханькоу, потом Ханьян – но под Учаном были остановлены. Произошла некоторая стабилизация ситуации – на традиционной линии разграничения Север – Юг.

Юань Шикай почувствовал, что пришло его время. 16 ноября он прибыл в Пекин и приступил к исполнению своих премьерских обязанностей – а фактически, пользуясь недееспособностью цинского двора, принял всю полноту власти. Большим подспорьем ему было то, что ранее он не раз вел дела с представителями держав, пользовался у них авторитетом, и теперь они видели в нем гаранта соблюдения их интересов.

Генерал вовсе не собирался служить спасательным кругом для возложившей на него все свои надежды маньчжурской династии. Сам он был чистокровным ханьцем, и через британского посла озадачил державы вопросом: как они отнесутся к тому, что Мандат Неба перейдет к новому императору и основателю династии Юань Шикаю.

В то же время он объявил о созыве всекитайского парламента и установил тайные контакты с революционным правительством. Возглавлявший его генерал Ли Юаньхун считал, что Юань Шикай – лучшая кандидатура в президенты, и направил ему письмо с уговорами: «Разве вы не самый знаменитый и не самый способный человек среди китайцев?.. Возрождение китайцев и поддержание суверенитета Китая зависит от вас». Собственно, такой поворот был приемлем для всех основных фигур южного революционного лагеря. Даже Сунь Ятсен, предлагавший уже президентский пост самому Ли Юаньхуну, заявил, что в принципе не возражает и против кандидатуры Юань Шикая.

Генерал Ли Юаньхун

При посредничестве британского консула была достигнута договоренность о перемирии, а 18 декабря в Шанхае представители противоборствующих сторон сели за стол переговоров. Северную делегацию возглавлял Тан Шаои, министр в правительстве Юань Шикая, южную – У Тинфан, бывший посол в США.

Тан Шаои настаивал на конституционно-монархическом государственном устройстве при номинальном главенстве маньчжурской династии. Против такого решения не возражали бы и державы: 20 декабря консулы Англии, Франции, Германии, США и Японии ясно дали это понять, направив обеим сторонам телеграммы, в которых содержалось пожелание «достигнуть скорейшего согласия, способного положить конец настоящему конфликту». Но Юг занял твердую позицию: Юань Шикай занимает пост президента, но только после отречения династии Цин.

Тем временем положение революционной стороны укреплялось. 21 декабря в Гонконге после долгого перерыва вступил на китайскую землю Сунь Ятсен, а через четыре дня ему была устроена восторженная встреча в Шанхае. Известие о начале революции застало его в США, но до родины он добирался кружным путем, через Европу: встречаясь с видными деятелями разных стран, он старался заручиться их поддержкой китайской революции.

В Нанкине собрались представители 17 революционных провинций, объявившие себя Национальным собранием. Оно провело выборы президента: 16 из 17 голосов было подано за Сунь Ятсена (выставлялись еще кандидатуры революционера Хуан Сина и генерала Ли Юаньхуна). Получив известие об избрании, Сунь Ятсен заявил о своем согласии занять должность, но в то же время в телеграмме, отправленной в Пекин Юань Шикаю, поставил его в известность, что занимает пост временно, в силу чрезвычайных обстоятельств, и готов уступить его.

1 января 1912 г. Сунь Ятсен прибыл из Шанхая в Нанкин, и уже в 10 часов утра принес присягу в качестве первого президента Китайской Республики. Прозвучали слова: «Я клянусь свергнуть маньчжурское самодержавное правительство, укрепить Китайскую Республику, заботиться о счастье и благоденствии народа, руководствоваться общественным мнением народа. Обязуюсь быть преданным интересам нашей страны и всегда служить народу. Когда самодержавное правительство будет свернуто, когда внутри страны не будет больше смуты, когда Китайская Республика займет подобающее ей место среди других государств и будет признана ими, я сложу с себя полномочия. Торжественно клянусь в этом народу».

Этот день стал днем официального провозглашения Китайской Республики. Сунь Ятсен сформировал правительство, в которое вошли как его сторонники по революционной борьбе (Хуан Син занял пост министра обороны), так и либеральные деятели и опытные администраторы империи. Вице-президентом стал генерал Ли Юаньхун.

Первыми указами были поставлены вне закона дремучие реликты былых веков (некоторые, правда, повторно – после того, как это уже было сделано цинским правительством при проведении курса «новой политики»). Были запрещены пытки и торговля людьми. Все проданные в долговое рабство освобождались. Запрещалось бинтовать ноги девочкам, а мужчины должны были избавиться от косы – символа национального унижения. Кроме того, запрещалось курение опиума.

Под руководством Сунь Ятсена был разработан проект конституции, одобренной 10 марта 1912 г. Национальным собранием. Основополагающий документ гарантировал равноправие всех граждан «независимо от расы, класса и религии», право частной собственности, свободу предпринимательской деятельности, основные демократические свободы: неприкосновенность личности и жилища, свободу слова и печати, свободу организаций, а также право «сдавать экзамены для замещения чиновничьей должности».

Но проблема власти еще не была решена. Юань Шикай, узнав об избрании Сунь Ятсена президентом, прервал переговоры в Шанхае, заявив, что требование установления конституционной монархии – обязательное, и объявил дополнительный набор в свои войска. Но революционное правительство в ответ повело себя еще жестче: было объявлено о подготовке к наступлению на Пекин.

В создавшейся ситуации генерал проявил благоразумие (и личное, и государственное). 1 февраля он заявил вдовствующей императрице (вдове Гуансюя), что армия – больше не помощница династии, и добился согласия вести переговоры на условии возможности отречения.

На этом Север и Юг договорились. 15 февраля, после того, как Сунь Ятсен сложил с себя полномочия, Национальное собрание единогласно избрало Юань Шикая президентом. На следующий день в ознаменование победы революции было устроено торжественное шествие к могиле основателя династии Мин, крестьянского сына Чжу Юаньчжана. Возглавил процессию Сунь Ятсен.

Но до этого произошло еще одно событие, исполненное печального величия. 12 февраля вдовствующая императрица от имени малолетнего императора Пу И издала эдикты об отречении династии. О конце имперского периода в истории Поднебесной, продлившегося свыше двух тысячелетий. Великая древняя традиция уступала реалиям ХХ века: «Общее желание ясно выражает Волю Неба, и не нам противодействовать этим желаниям… Мы с императором с нашей стороны сим актом передаем суверенитет народу в целом и заявляем, что конституция отныне будет республиканской, тем самым удовлетворяем требования тех, кто ненавидит беспорядок и желает мира, кто следует учению мудрых, согласно которому Поднебесная принадлежит народу».

По старому китайскому календарю шли последние дни года синьхай. Поэтому революция 1911–1912 гг. получила название Синьхайской. Низложенный император проживал с семейством в Запретном городе. Впрочем, ему еще будут воздавать императорские почести: сначала как реставрированному на 8 дней в ходе внутриполитической смуты императору Поднебесной, а позднее, в течение нескольких лет, – как марионеточному императору организованного японцами государства Маньчжоу-го. Но будут и плен в СССР, и лагеря в народном Китае, и работа простым садовником – вплоть до смерти в 1967 г., в дни Культурной революции.

 

Первые годы республики

Новое китайское правительство носило коалиционный характер. Премьером Юань Шикай назначил Тан Шаои – своего представителя на недавних переговорах в Шанхае, довольно неожиданно вступившего теперь в Объединенный союз. 29 апреля в Пекине, вновь ставшем общекитайской столицей, собралось Национальное собрание, состоявшее теперь уже из представителей всех провинций страны.

Начался процесс партийного строительства. Опорой Юань Шикая стала Республиканская партия, председателем которой был избран генерал Ли Юаньхун. Социалистическая партия во главе с Цзян Канху была близка к Объединенному союзу и в своей идеологии использовала те из положений Сунь Ятсена, которые носили социалистический характер.

Сам Сунь Ятсен, освободившись от забот текущего руководства страной, постоянно совершал поездки по разным провинциям Китая и пропагандировал свои взгляды на дальнейшее развитие страны. Он считал, что два из трех его «народных принципов», национальность и народовластие, уже в основном осуществлены, и теперь надо приступать к претворению в жизнь третьего – «народного благоденствия». Для этого необходимо проведение политики «государственного социализма». Задачу эту в первую очередь должен взять на себя Объединенный союз, который виделся Сунь Ятсену, как сказали бы позже, «партией ленинского типа» – той, о которой Владимир Ильич уверенно сказал: «Есть такая партия!». Партией, которая, подобна большевистской, готова взять на себя всю полноту власти в стране для осуществления своей программы, и не очень-то, мягко говоря, нуждается в прочих политических силах. В теоретических работах Сунь Ятсена очень много говорится о необходимости партийной опеки над всеми сторонами общественной и экономической жизни страны – партия, по сути, сливается с государством и стремится неограниченно расширить сферу своей деятельности. Очевидно, такие взгляды – очередное проявление неискоренимого конфуцианства китайцев.

Но Сунь Ятсен встретил по этому вопросу возражения многих своих сторонников. Они считали, что Объединенный союз не должен и впредь оставаться по духу авангардной революционной партией, спаянной строгой дисциплиной – необходимо преобразование в партию парламентского типа, переход на более широкую идеологическую платформу, на которой возможно объединение всех левых и патриотических сил.

Сучжоу – китайская «Венеция»

В августе 1912 г. в Пекине прошел учредительный съезд, на котором к Объединенному союзу присоединились еще четыре партии. Так возникла Национальная партия, название которой всемирно известно в китайском произношении – Гоминьдан. Главными пунктами ее программы стали достижение политического единства страны, развитие местного самоуправления, проведение политики народного благоденствия. Гоминьдан пошел на демобилизацию революционных армий, созданных на Юге вошедшими в него партиями.

Стремясь к осуществлению своих идей на практике, Сунь Ятсен согласился занять пост генерального директора железных дорог. На нем он возглавил разработку грандиозного плана развития железнодорожного транспорта в Китае, видя в нем одно из важнейших условий превращения страны в социально благополучную державу.

На прошедших вскоре парламентских выборах по-прежнему действовали высокие избирательные цензы, поэтому в них смогло принять участие не более 10 % населения страны. Гоминьдан добился большого успеха, получив почти половину мест как в палате представителей, так и в верхней палате. Ему по праву должно было быть доверено формирование правительства.

Но это не устраивало президента Юань Шикая. Он приложил немало стараний для объединения всех представленных в парламенте антигоминьдановских сил вокруг своей опоры – Республиканской партии. Впрочем, парламент не был главным направлением в политической деятельности генерала. Он провел дополнительный набор для укрепления верной ему Бэйянской армии и перебросил крупные ее части в наиболее стратегически важные пункты страны, такие как Ухань, Шанхай, Нанкин. Чтобы получше материально обеспечить эти войска, он занял крупные суммы у западных банков, не поставив в известность парламент. Не останавливался президент и перед актами террора: так, по его указанию был убит лидер парламентского большинства, которого Гоминьдан прочил в премьер-министры.

В целом в стране сохранялись еще прежние, имперские бюрократические порядки. Но если на Севере действовала установленная Юань Шикаем военная власть и наблюдалось относительное спокойствие, то более свободомыслящий Юг бурлил. Вспыхивали голодные бунты, тайные общества убивали неугодных им чиновников. Только к осени 1914 г. удалось подавить большое народное восстание в Центральном Китае – при этом посланные Юань Шикаем на усмирение войска проявили большую жестокость. Возвращались к непарламентской практике революционные партии. В вотчине Ли Юаньхуна Хубэе они готовили против него выступление, но заговор был раскрыт, последовали аресты и расправы.

Сунь Ятсен считал, что в складывающихся обстоятельствах Гоминьдан должен разорвать с Юань Шикаем отношения и начать против него вооруженную борьбу. Но большинство руководителей партии его не поддержало. Однако когда генерал издал указ «Об искоренении беспорядков и умиротворении» и снял революционных лидеров с занимаемых ими высоких постов (Хун Син был уволен с поста командующего Южной армией) – Гоминьдан, опираясь на верные ему части, перешел к решительным действиям.

Партия обратилась к народу с призывом выступить против Юань Шикая, обвиняя его в стремлении занять опустевший трон: «В то время, когда миллионы людей живут в нищете, он думает только о своей коронации». Последовавшие события получили название «второй революции».

События разворачивались иначе, чем на то надеялись руководители Гоминьдана. Всенародной поддержки их призыв не встретил, а Юань Шикай вновь проявил себя хорошим военачальником и политиком. К сентябрю 1913 г. он сломил на Севере сопротивление немногих выступивших против него воинских частей и отрядов сторонников Гоминьдана. Чтобы закрепить свою победу, уже 6 октября он провел в Национальном собрании новые выборы президента – и добился успеха, не скупясь на обещания и не останавливаясь перед прямым подкупом. Проигравший ему в борьбе за высший пост Ли Юаньхун на следующий день был избран вице-президентом.

Следующим своим шагом Юань Шикай запретил Гоминьдан и лишил его депутатов в Национальном собрании мандатов. По сути это означало разгон парламента – что президент и узаконил, издав указ о его роспуске. Заодно были распущены все провинциальные собрания.

Принятая после победы Синьхайской революции конституция была отменена, а введенная вместо нее наделяла президента фактически диктаторскими полномочиями. Сам он более чем прозрачно обозначил свои намерения, когда 23 декабря 1914 г., облаченный в императорские одеяния, совершил жертвоприношения в храме Неба. Были восстановлены прежние звания и чины, а также традиционная система отбора чиновников. Был учрежден общегосударственный культ Конфуция, все государственные служащие обязаны были участвовать в обрядах почитания его.

Возможность демократического развития страны была окончательно утрачена. Китаю предстояли долгие десятилетия диктатур и кровавых гражданских усобиц.

Сложная ситуация сложилась после Синьхайской революции на национальных окраинах.

В Синьцзяне члены Объединенного союза, действуя совместно с местными тайными обществами, выступили против маньчжурских властей сразу же после начала революционных событий – но восстание было жестоко подавлено. Более успешным было выступление частей «новых войск» – им удалось установить революционную власть в значительной части провинции. В последовавшем противоборстве различных сил победителем вышел ставленник Юань Шикая, насадивший в Синьцзяне военный режим.

В Монголии накануне революции состоялось тайное совещание местных племенных и духовных лидеров, в котором принял участие и богдо-геген – глава буддийской ламаистской церкви. Собравшиеся решили обратиться к российскому царскому правительству с просьбой о приеме Монголии в состав империи. Петербург, сочувственно относясь к стремлению монголов к автономии, в то же время не хотел обострять отношения с Поднебесной.

Когда произошла Синьхайская революция, в Монголии началось восстание, маньчжурские чиновники были изгнаны, и к власти пришла местная знать. 3 ноября 1912 г. в Урге было подписано соглашение, по которому Россия обещала монголам всяческую помощь в отстаивании ими своей автономии. Юань Шикай был против автономии; но в конце концов пошел на соглашение с Россией: к ней отходила Внешняя Монголия, а Внутренняя оставалась в составе Китая. Президент не стал предавать документ огласке, боясь возмущения болеющих за целостность страны китайцев. Но в недалеком будущем этот договор значительно осложнил российско-китайские отношения.

Тибет, теократическое государство, возглавляемое далай-ламой, находился от цинской империи в вассальной зависимости. Во время Синьхайской революции в стране началось широкое национально-освободительное движение, направленное против китайского присутствия. Юань Шикай, утвердившись у власти, решил силой подавить выступления и направил в Тибет войска. Но ему помешали англичане: с согласия далай-ламы в Лхасу был введен 3-тысячный британский контингент. Портить отношения с Великобританией Юань Шикай не собирался, и Тибет сохранил свой государственный статус. Но в Китае раздались громкие протесты, и был организован бойкот английских товаров.

События Первой мировой войны привели к осложнению отношений Китая с державами. С самого ее начала китайское правительство заявило о своем нейтралитете. Япония же 22 августа 1914 г. объявила Германии войну. Широкого участия в мировом конфликте она не принимала, но ее войска атаковали немецкие части, размещенные на Шаньдунском полуострове, значительная часть которого была позаимствована Германией под видом долгосрочной аренды. Больших сражений не было, так как немецкое военное присутствие здесь было невелико (за все время мировой войны Япония потеряла убитыми около трехсот человек). Но, добившись успеха, Япония на правах победителя объявила, что территория отходит теперь к ней. Планы правителей Страны Восходящего Солнца распространялись еще дальше: пользуясь тем, что государствам Антанты, ведущим отчаянную борьбу в Европе, не до Дальнего Востока, они намеревались полностью вытеснить западных конкурентов из Китая и превратить его в свой протекторат.

Закрепившись на Шаньдунском полуострове, Япония предъявили Китаю список претензий, получивший название «Двадцати одного требования». В этом документе она настаивала на признании Китаем ее прав на полуостров, на фактической передаче ей южной Маньчжурии и Внутренней Монголии, на контроле над китайской армией, полицией, министерством финансов, министерством иностранных дел, на предоставлении новых концессий и т. д. Юань Шикай, хоть и не сразу, но согласился удовлетворить значительную часть этих требований. Он рассчитывал, что в нужный момент Япония поддержит его в его планах восшествия на престол. Генерал повел пропагандистскую кампанию, целью которой было внушить широкой общественности, что на такие уступки приходится идти только из-за того, что Китай крайне ослаблен республиканской формой правления и необходимо срочно восстановить монархию.

Президент организовал также «петиционную кампанию», в ходе которой на его имя подавались прошения с настоятельной просьбой – занять престол. С той же целью по всей стране устраивались «референдумы». Чтобы окружить свою личность неким монархическим ореолом, Юань Шикай выдал свою дочь замуж за свернутого цинского императора Пу И.

Но президент, несмотря на все свои оправдания и пропагандистские кампании, существенно повредил своей репутации, пойдя навстречу японским притязаниям. С другой стороны, против его милитаристских амбиций решительно выступали милитаристы, которые в ходе революции еще крепче утвердились в своих владениях, отладили систему власти, включив в нее и провинциальные собрания (в Юньнани генерал Цай Э даже провозгласил независимость своей провинции). Государь император, тем более такой напористый и даровитый, был им совсем ни к чему.

Претендент на престол вынужден был публично заявить об отказе от своих намерений. Неизвестно, насколько он был при этом искренен – 6 июня 1916 г. Юань Шикай неожиданно скончался в возрасте 57 лет.

С его смертью пекинская власть значительно ослабла – к выгоде милитаристов. Монархическая идея, правда, вскоре опять стала знаменосной. Губернатор провинции Анхой, он же генерал-инспектор войск долины Янцзы – Чжан Сюнь был последним активным приверженцем свергнутой династии: он и его подчиненные и после победы революции продолжали носить косу. 1 июля 1917 г. он ввел войска в Пекин, провозгласил восстановление монархии и вернул на престол проживавшего в Запретом городе экс-императора Пу И. Но лидер бэйянской милитаристской группировки Дуань Цижуй сумел собрать достаточные силы, чтобы подавить этот путч – при этом на Пекин были сброшены с аэроплана две бомбы.

Дуань Цижуй вернул себе пост премьер-министра, который он занимал уже некоторое время сразу после смерти Юань Шикая, и объявил об основании «второй республики». Он настоял и на эффектном внешнеполитическом жесте – 14 августа 1917 г. Китай выступил на стороне Антанты, объявив войну Германии. Но все попытки премьера централизовать страну оказались безуспешны: значительная часть Китая как была, так и оставалась под властью милитаристов. Которые то объединялись в более-менее устойчивые группировки, то начинали вновь враждовать между собой.

Политическая карта Китая становилась все более пестрой. «Бэйянские милитаристы» разогнали в Пекине парламент, и многие его депутаты перебрались на Юг. Там образовался новый центр власти – Военное правительство. Номинально его возглавил Сунь Ятсен, ему было присвоено звание генералиссимуса – но на самом деле он, со всем своим авторитетом, служил лишь ширмой для южных милитаристских группировок. Северное и южное правительства развязали даже между собой боевые действия, но ситуация вскоре стала патовой. Ни в одном, ни в другом лагере не было единства – каждый генерал больше всего думал о своих местнических интересах. В феврале 1919 г. представители двух правительств встретились в Шанхае, но через три месяца разъехались, не подписав никакого документа.

Появлялось множество политических партий, большинство которых опять же старалось заручиться генеральской поддержкой. В то же время возникло множество газет и журналов, для передачи информации и пропаганды широко использовалась телеграфная и радиосвязь, политики активно общались непосредственно с избирателями – люди, не только горожане, но и крестьянские массы, оказывались в совершенно непривычной для них информационной среде, политизировались. От этого была, конечно, немалая польза – в плане общего развития. Но в реальной политике господствовала грубая сила.

Хотя, оговоримся, деятельность милитаристов нельзя характеризовать преимущественно в отрицательном смысле. Несмотря на то, что из-за их местничества затруднялись хозяйственные связи между различными частями страны, а население облагалось высокими налогами, страдало от постоянных усобиц, нередко принимавших форму военных конфликтов – большинство генералов немало делало для всестороннего развития своих владений.

Первая четверть ХХ в. в целом оказалась для страны периодом довольно успешного развития промышленности и культуры. Особенно быстро развивались приморские провинции. Так, население Шанхая с 1910 по 1920 гг. утроилось и достигло 2,5 млн. человек. Китай, несмотря ни на что, модернизировался, втягивался и в мировые экономические отношения, и в мировую цивилизацию.

Участие страны в мировой войне ограничилось отправкой в воюющие страны неквалифицированной рабочей силы – кули. Немало их оказалось и в России, и во время нашей Гражданской войны десятки тысяч китайских интернационалистов доблестно сражались в рядах Красной Армии (сказано без всякой иронии – тому есть множество свидетельств).

Когда же мировое побоище закончилось и Китай оказался в стане победителей, он не получил практически ничего. Даже Шаньдун в соответствии с Версальским договором так и остался в распоряжении японцев.

Японский капитал, наряду с английским и американским, стал занимать ведущие позиции в экономике Китая.

Китаю пора было привыкать к еще одной особенности заморской цивилизации – к тому, что зачинщиками многих протестов и беспорядков становятся студенты. Тем более, что властители дум этой продвинутой молодежи в своих воззрениях порою уже очень далеко заходили на Запад и ни во что не ставили традиционные нормы. Слова философа и публициста Ху Ши: «Без всякого почтения я осуждаю нашу восточную цивилизацию и горячо воспеваю современную цивилизацию Запада». Звучали даже требования заменить китайский язык на эсперанто, а в качестве официальных божеств признать «господина Науку» и «господина Демократию» (в китайском языке, который не знает родовой принадлежности неодушевленных предметов и абстрактных понятий, перед этими словами в подобных случаях пишется «господин», а не «госпожа»). Справедливости ради – развернутое интеллигенцией движение за «новую культуру» привело к вхождению в широкое употребление письменного языка «байхуа», близкого а разговорному, – это способствовало приобщению к грамоте десятков миллионов простых китайцев.

Однако вспышка студенческого возмущения, ставшая в некотором отношении эпохальной, обращена была отчасти против западных держав. Но в первую очередь против Японии – в связи с ее «Двадцатью одним требованием» и присвоением Шаньдуна, закрепленным Версальским договором. 4 мая 1919 г. тысячи студентов тринадцати высших пекинских учебных заведений вышли на площадь Тяньаньмынь, требуя от правительства не подписывать Версальский договор и вывести из своего состава прояпонски настроенных министров. Словами дело не ограничилось – одного высокопоставленного чиновника-японофила избили, у другого сожгли дом. Правительство было настроено на укрепление отношений с могучим островным соседом, поэтому принялось наводить порядок с явно несоразмерным усердием. Были произведены многочисленные аресты. Но волнения перекинулись на Шанхай, потом на другие вузовские центры. В Шанхае студентов и школьников поддержали сначала торговцы, потом рабочие – одни закрыли свои лавки, другие объявили забастовку. Эти же силы выступили заодно и в некоторых других городах. Правительство наконец поняло, что назревает нечто необычное и серьезное – только в Шанхае бастовало 60 тысяч человек, и решило не идти на обострение. Арестованных (их набралось уже более тысячи) отпустили, неугодных протестантам министров отправили в отставку. Больше того – Китай не стал подписывать Версальского договора. Последовавший за этими событиями общественный подъем получил название «Движения 4 мая».

Большое влияние на общественные настроения в Китае оказывала Великая Октябрьская революция в России. Один из организаторов «Движения 4 мая», вставший впоследствии на марксистские позиции Ли Дачжао, прямо призвал «последовать примеру русских». Освоение марксизма происходило преимущественно на основании переводов трудов Ленина и Троцкого. Мао Цзэдун вспоминал: «Китайцы обрели марксизм в результате применения его русскими. Идти по пути русских – таков был вывод». Привлекало то, что «высшее достижение западной социально-политической мысли» – марксизм (он еще долгое время будет казаться таковым не одним только китайцам) было успешно применено и привело к победе революции, к коренному общественному перевороту именно в России – в стране, далеко не самой промышленно развитой, с абсолютным преобладанием крестьянского населения. Напрашивались аналогии, пример вдохновлял.

Одним рывком – в светлое будущее, в небо, сошедшее на землю, – тысячелетняя утопия всех крестьянских восстаний. Такое же устремление явно присутствовало в душах тех, кто сплотился в коммунистическую партию Китая. Впрочем, нечто подобное двигало и отцами-основателями Гоминьдана, и их приверженцами. Но эта партия по духу своему была слишком конфуцианской, после победы Синьхайской революции она стала скорее реформистской, чем революционной. А многие были настроены кинуться сломя головы за таинственным, манящим своей новизной пророчеством – как это было в страшные годы тайпинского восстания.

Но – «кому апельсинчиков, кому капустки». Миллионам китайцев казалась надежней гоминьдановская опора на традиционную духовность. Близкий к правым кругам Гоминьдана философ Лян Шумин утверждал: «Будущая мировая культура – это возрожденная культура Китая… ибо конфуцианство – это не просто идея, а сама жизнь».

Подобный национализм всегда найдет отклик в душах, в которых больно задето чувство национального достоинства, тем более если это достоинство – по определению «поднебесное». Но, конечно же, совсем уже несметные миллионы простых людей, измученных всеми навалившимся на них невзгодами, от чистого сердца могли сказать своим идеологически озадаченным соотечественникам: «нам бы ваши заботы». Однако их тоже скоро озадачат – да они и сами озадачатся, большинство неожиданно для самих себя.

Усиление в Поднебесной революционных настроений не могло не привлечь внимания московских товарищей. В апреле 1920 г. по указанию Коминтерна в Китай прибыла из Владивостока группа идеологически подкованных российских коммунистов. Они усиленно старались вникнуть в смысл происходящего, оказывали помощь в создании в разных частях страны марксистских кружков.

В г. Чанша, центре провинции Хэнань, руководителем кружка стал товарищ Мао Цзэдун. Примерно в это же время группа молодых марксистов возникла в среде китайских эмигрантов в Токио. Во Франции начинали свой славный путь будущие руководители КПК и Китайской Народной Республики Чжоу Эньлай, Дэн Сяопин, Ли Лисань. Осенью 1920 г. при финансовой поддержке Коминтерна на марксистские позиции перешел журнал «Синь цяннянь», который, подобно «Искре», стал идеологическим и организующим центром для групп коммунистической направленности. Расширялась пропагандистская деятельность (в том числе в рабочих клубах, в школах для рабочих), появлялись новые печатные органы.

В июле – августе 1921 г. в Шанхае прошло совещание 12 делегатов от семи кружков (в их число входил товарищ Мао Цзэдун), которые объявили об организации Коммунистической партии Китая (КПК). Немалую роль в этом историческом событии сыграли присутствующие там представители Коминтерна. Новая партия сразу же заняла влиятельные позиции в рабочем движении – в Шанхае по инициативе коммунистов был создан Всекитайский секретариат профсоюзов.

В начале 1922 г. в Москве и Петрограде по инициативе Коминтерна прошел Съезд народов Дальнего Востока. В составе китайской делегации были представители коммунистов, Гоминьдана, других левых партий. Часть китайских товарищей была принята В. И. Лениным.

На съезде китайские коммунисты высказали свою точку зрения: в их стране вот-вот начнется социалистическая революция, и они должны возглавить ее. Но руководители Коминтерна поправили их: построение социализма в Китае дело не ближайшего будущего, революция будет носить на первом этапе национально-освободительный характер, а потому необходимо налаживать отношения с другими левыми партиями и организациями – в первую очередь с Гоминьданом.

Мощнейшими политическими силами в Китае продолжали оставаться милитаристские группировки, ведущей партией был Гоминьдан, а самым известным политическим деятелем – его руководитель Сунь Ятсен. Он возглавил работу по преобразованию партии в многочисленную боевую организацию. Когда в южной провинции Гуандун власть захватил сочувствующий Гоминьдану милитарист Чэнь Цзюньмин, там была создана гоминьдановская революционная база.

В апреле 1921 г. в Гуанчжоу собрались на съезд делегаты всекитайского парламента – Национального собрания созыва 1913 г., и избрали Сунь Ятсена чрезвычайным президентом Китайской Республики. Конечно, в силовом отношении с милитаристами он тягаться не мог, но моральный и политический авторитет его стал еще выше.

Сунь Ятсен приступил к подготовке объединительного военного похода на Север, отправной точкой которого должна была стать революционная база в Гуандуне. Он искал опору в рабочем движении, привлек в свое правительство коммунистов.

Но ближайшие события показали непрочность его положения. Сначала Чэнь Цзюньминь, «передумав», совершил военный переворот и изгнал Сунь Ятсена из своих владений. Но потом самого диктатора одолели, объединившись, его коллеги из Гуанси и Юньнани – и восстановили власть чрезвычайного президента. Осмыслив уроки произошедшего, Сунь Ятсен принялся за организацию собственной революционной армии – он не хотел и впредь зависеть от настроения милитаристов и их непрекращающихся разборок.

Понимая, что западные державы, при всех симпатиях их политических кругов к нему лично, военной, экономической и политической помощи Гоминьдану не окажут – потому что они поддерживали тесные отношения с пекинским правительством, признавая его единственно законным, Сунь Ятсен решил расширять связи с Советской Россией. Москва тоже официально признавала только северокитайское правительство. Но в то же время советское руководство, проанализировав ситуацию, пришло к выводу, что в настоящих условиях, когда о скорой победе социализма в Китае речи идти не может, Сунь Ятсен и его Гоминьдан – самая перспективная революционная сила.

В августе 1923 г. в Москву прибыла военно-политическая делегация во главе с зятем Сунь Ятсена – Чан Кайши (1887–1975). Она провела переговоры по самому широкому кругу вопросов с советским руководством и с Коминтерном. Китайским делегатам была обещана всесторонняя помощь. Но обозначилось и идеологическое расхождение. В резолюции Коминтерна «по китайскому вопросу» говорилось, что одна из задач революции – уничтожить «институт крупных и многочисленных средних и мелких землевладельцев, не работающих на земле» (не пугайтесь, речь шла об уничтожении только института, а не землевладельцев). Для Сунь Ятсена, мечтавшего о социальной гармонии и считавшего необходимой защиту прав собственности, такой тезис был неприемлем. Но по вопросу о необходимости создания в Китае широкого антиимпериалистического фронта стороны пришли к согласию.

Уже в октябре 1923 г. в Гуанчжоу прибыл советский представитель М. М. Бородин (Грузенберг), которого Сунь Ятсен сделал главным своим советником по реорганизации Гоминьдана. Одновременно прибыла группа военных специалистов, в задачу которых входила помощь в создании китайской революционной армии. Вскоре во главе этой группы встал В. К. Блюхер – прославленный полководец Гражданской войны в России, будущий маршал Советского Союза. На острове Вампу близ Гуанчжоу была создана высшая военная школа, подготовившая тысячи командиров и комиссаров революционной армии. Начальником школы был Чан Кайши, в ее работе активное участие принимал один из руководителей КПК Чжоу Эньлай. И в политических, и в военных вопросах Гоминьдан на этом этапе тесно сотрудничал с КПК.

Делегаты собравшегося в январе 1924 г. в Гуанчжоу I Конгресса Гоминьдана представляли 11 тысяч членов партии. Основной его документ – Манифест был подготовлен при участии представителей компартии и Бородина. Акцент делался на противостоянии мировому империализму и китайскому милитаризму: «Беспорядки в нашей стране создаются великими державами, интересы которых в Китае сталкиваются и которые во имя своих целей истребляют наш народ руками милитаристов».

Касаясь социально-политических задач, Манифест определял будущее конституционное устройство Китая как основывающееся на деятельности «пяти властей» – законодательной, судебной, исполнительной, экзаменационной и контрольной. При проведении принципа «народовластия» необходимо было «избежать недостатков, которые несет с собой парламентаризм», «устранить пороки, присущие системе выборов». Реализация принципа «народного благоденствия» виделась в первую очередь в уравнении прав на землю и в ограничении деятельности капиталистов-частников – что было вполне в духе китайской традиции. По мысли Сунь Ятсена, «народное благоденствие – это и есть социализм, или, как он еще называется, коммунизм». Он считал, что приоритет в поиске путей к справедливому устроению общества принадлежит не западной социально-политической науке, а традиционной китайской, в значительной степени конфуцианской идее «великой гармонии». Ее наступление он обусловил построением такого общества, в котором высшим собственником будет являться весь народ, а не частные лица: «Если все будет принадлежать всем, то наша цель – народное благоденствие – будет действительно достигнута, и воцарится мир великой гармонии, о котором мечтал Конфуций». По мнению Сунь Ятсена, в прошлом наибольших успехов в области коммунистической мысли и коммунистического строительства достиг вождь тайпинов Хун Сюцюань: «Экономическая система, создававшаяся Хун Сюцюанем, была системой коммунистической. И это было коммунистической действительностью, а не только теорией» (позднее примерно такого же мнения придерживался Мао Цзэдун).

Устройство Гоминьдана Сунь Ятсен мыслил, как мы помним, как партии «ленинского типа». В одном из партийных документов было записано, что «организационным принципом Гоминьдана является демократический централизм». Президент партии наделялся по существу диктаторскими полномочиями.

Уже на этом конгрессе правые круги Гоминьдана выступили против сотрудничества с коммунистами, но Сунь Ятсен своим авторитетом сумел отвергнуть это требование.

Правильность курса на создание собственной революционной армии вскоре подтвердилась. Правительство Сунь Ятсена, испытывая большие финансовые трудности, вынуждено было обложить дополнительными налогами богатую гуанчжоускую буржуазию, тесно связанную с английскими предпринимателями. В ответ та, располагая собственной вооруженной милицией, устроила «мятеж бумажных тигров», как окрестили его впоследствии. Выступление было быстро подавлено: план операции составили советские военные специалисты, а основной ударной силой были курсанты школы Ванпу, рабочие отряды и артиллерийские части. Общее командование осуществлял Чан Кайши – тогда уже становившийся харизматическим лидером.

Затем настал черед более масштабного военного мероприятия – Первого Восточного похода. Он был направлен против основного на тот момент недруга революционного правительства – милитариста Чэнь Цзюньмина. Успешно проведенный, он позволил расширить территорию революционной базы Гоминьдана в Гуандуне.

Был достигнут и первый «международный» успех. Гоминьдановское правительство поддержало забастовку китайских рабочих на территории англо-французской концессии в Шамяне (районе Гуанчжоу), координируя при этом свои действия с проявившими пролетарскую солидарность рабочими организациями Гуанчжоу. Власти концессии вынуждены были пойти навстречу требованиям забастовщиков.

В Гуандуне стали образовываться крестьянские союзы, с инициативой создания которых выступили коммунисты, работающие в крестьянском отделе ЦИК Гоминьдана. Союзы ставили перед собой задачи снижения арендной платы и налогов, а также организации отрядов самообороны.

В январе 1925 г. в Шанхае состоялся IV съезд КПК. В партии насчитывалось тогда 1 тысяча человек – может показаться, что это совсем немного, но это была боевая революционная организация, а увеличение ее рядов шло в геометрической прогрессии.

В решениях съезда особо подчеркивалась необходимость активизации работы среди пролетариата – как то и подобало марксистской партии. В то же время успех в деле создания крестьянских союзов в Гуандуне заставил уделить большое внимание и аграрному вопросу. Прежние решения были дополнены постановлением о необходимости «вести борьбу с тухао и лешэнь». Эти термины часто переводятся как «помещики» и «кулаки», примерно так же трактовались они иногда и китайскими бойцами идеологического фронта. Хотя помещики в нашем понимании, т. е. феодалы, путем насильственного принуждения эксплуатирующие крестьян, существовали в Поднебесной только в древние времена. Тухао – это скорее крупные землевладельцы, сами не занимающиеся трудом на земле: шэньши, традиционно занимающие посты в местной администрации, верхушка кланов – «сильные дома», своего рода местная знать, горожане – чиновники, торговцы, ростовщики и прочие буржуа. Все они держали на своей земле батраков и арендаторов (иногда субарендаторов). Лешэнь тоже следует трактовать как кулаков с осторожностью – учитывая клановый характер китайской общины, не размытый и в ХХ веке. Или наличие значительного числа безземельных потомков более поздних пришельцев (переселенцев) в данную местность (на Юге это хорошо знакомые нам по тайпинскому восстанию хакка) – они в значительной своей части были батраками и арендаторами. В глазах революционных преобразователей деревни использующие их труд крестьяне (в т. ч. середняки, а то и бедняки, испытывающие иногда потребность в сезонных рабочих) обретали черты мироедов – «лиц, использующих наемный труд».

Пока лозунг борьбы с тухао и лешэнь не мог иметь значимых реальных последствий, но уже очень скоро исходящая от него линия в аграрной политике КПК приведет к многим несправедливостям и кровопролитию.

Впрочем, левацкая линия в КПК по разным вопросам обозначилась уже тогда. Так, генеральный секретарь партии Чэнь Дусю и некоторые другие руководящие товарищи, в их числе Мао Цзэдун, настаивали на фактическом выходе из структур Гоминьдана – партии несравненно более массовой, пользующейся поддержкой широких слоев населения. Такого решения принято не было – большинство делегатов понимало, что такая акция значительно снизит эффективность совместных действий в рамках широкого фронта и лишит КПК многих возможностей для работы в массах.

31 мая 1924 г. пекинское правительство подписало с Советским Союзом «Соглашение об общих принципах урегулирования вопросов между Союзом ССР и Китайской Республикой». Между странами устанавливались дипломатические отношения, СССР отказывался от привилегий, которых добилась царская Россия от цинского Китая после подавления восстания ихэтуаней. «Китайская восточная железная дорога» – КВЖД, под которой прежде подразумевалась прежде всего находящаяся под российским управлением территория, по которой она проходила, превращалась в «чисто коммерческое предприятие», действующее на паритетных основах. Так Россия стала первой великой державой, с которой Китай заключил полностью равноправное соглашение.

Столица государства – Пекин постоянно находился в центре борьбы милитаристов. Между группировками, контролировавшими северо-восточные провинции Китая, периодически вспыхивали полномасштабные войны, победители в которых претендовали на формирование правительства – того, которое представляло Китай на международной арене.

Осенью 1924 г. сложилась ситуация, когда большого успеха добились войска одного из чжилийских (по названию столичной провинции Чжили) генералов Фэн Юйсяна, заявившего о своей поддержке Сунь Ятсена и Гоминьдана. Он легализовал также на своей территории деятельность коммунистов, установил тесные отношения с Советским Союзом и стал получать от него военную помощь.

Фэн Юйсян, наряду с представителями некоторых других группировок, вошел в состав пекинского правительства. В создавшейся ситуации глава правительства генерал Дуань Цижуй предложил руководителям всех ведущих политических сил страны собраться на объединительную конференцию. Приглашение было направлено и Сунь Ятсену.

Сунь Ятсен, готовившийся уже возглавить военный поход на Север, ответил согласием и отправился туда с мирной миссией – в сопровождении жены Сун Цинлин, руководителей Гоминьдана и своего политического советника Бородина. Поездка затянулась надолго, приняв агитационный характер: «отец китайской революции» собирал повсюду огромные митинги, на которых призывал к единению, к созданию сильного, независимого, построенного на началах справедливости Китая. Но 12 марта 1925 г. путешествие было прервано: великий сын китайского народа Сунь Ятсен скончался. Он был давно и тяжело болен, но мужественно не подавал вида.

Объединительной конференции в Пекине не получилось, более того, продолжились милитаристские войны. В то же время росла организованность рабочего и крестьянского движения, усиливалось стремление к национальному единству. И все более мощной становилась революционная база в Гуандуне. Назревало внутриполитическое обострение на новом уровне.

 

Национальная революция 1925–1927 гг.

Забастовочное движение в приморских городах принимало все более выраженный политический характер. Так, во время стачек на японских текстильных фабриках в Шанхае и Циндао, непосредственным поводом для которых послужило тяжелое положение рабочих, вскоре были выдвинуты общенациональные лозунги, содержащие протест против захвата Японией части китайской территории. В Шанхае забастовщиков поддержали студенты.

Рост численности и влияния китайских профсоюзов позволил коммунистам в мае 1925 г. провести в Гуанчжоу II съезд профсоюзов, на котором была образована Всекитайская федерация профсоюзов (ВФП), объединившая 540 тысяч работников.

30 мая 1925 г. в Шанхае британская полиция международного сеттльмента (не подлежащего юрисдикции китайских властей района города) расстреляла демонстрацию китайских студентов, проходившую под антиимпериалистическими лозунгами. В ответ уже на следующий день по инициативе коммунистов был создан Генеральный совет шанхайских профсоюзов, председателем которого стал один из руководителей КПК Ли Лисань. Начались забастовки, в ходе которых были созданы профсоюзные организации на японских и английских предприятиях. В начале июня бастовало около 130 тысяч рабочих. Коммунисты пользовались большим влиянием и в городском Объединенном союзе студентов. Объединенный союз торговцев различных улиц поддержал забастовщиков не только материально, но и действием: участием в демонстрациях, организацией бойкота иностранных товаров, закрытием лавок. 7 июня был создан Объединенный комитет рабочих, торговцев и студентов – фактически складывался единый фронт.

Возглавляемое Объединенным комитетом движение получило название «Движения 30 мая». Среди выдвинутых им семнадцати программных требований были введение трудового законодательства, свобода профсоюзов и право на забастовку. Выражался протест против того, что иностранцы обладают большой властью во всем Шанхае, а китайцы не имеют права даже появляться на улицах сеттльмента без специального разрешения. Организация шанхайской буржуазии, Генеральная торговая палата Шанхая, выдвинула свой список требований патриотического характера – тоже достаточно жестких.

Шанхайские выступления поддержали глава северного правительства и некоторые милитаристы. В адрес иностранных представительств были направлены ноты протеста в связи с расстрелом 30 мая, а забастовщикам были перечислены значительные денежные средства.

В результате иностранные владельцы шанхайских предприятий пошли на существенные уступки. После этого некоторые течения «Движения 30 мая» решили прекратить борьбу, то же сделала Генеральная торговая палата. А 13 июня в город «для поддержания порядка» были введены войска фэнтяньской милитаристской группировки (одной из северных). Горячие головы из руководства КПК, в том числе Ли Лисань, заговорили о восстании, но большинство их товарищей сочло, что шансов на успех в вооруженной борьбе нет никаких, а к этому времени уже достигнуто главное: стало складываться широкое национальное движение, единый фронт.

Забастовки прошли в некоторых других городах побережья. После того, как в англо-французской концессии Шамянь в провинции Гуанси британскими войсками была расстреляна многотысячная демонстрация китайских рабочих, большинство их покинуло территорию концессии. В знак солидарности забастовали рабочие Гонконга, там тоже многие стали уходить с территории колонии. Как и во время событий в Шанхае, заодно с забастовщиками были торговцы – их излюбленным оружием стал бойкот иностранных товаров. В некоторых городах Китая, в том числе в Пекине, прошли демонстрации.

Партийные организации Гоминьдана и КПК, поддерживая акции протеста «Движения 30 мая», действовали заодно. За эти месяцы численность КПК возросла до 4 тысяч человек.

Движение имело и международную поддержку. Не только моральную, но и материальную – что было очень кстати при проведении забастовок.

На Севере действия так называемой «национальной армии» чжилийского милитариста Фэн Юйсяна, поддерживавшего тесный контакт с руководством Гоминьдана, сковывали вооруженные силы реакционных милитаристских группировок. Партийные организации Гоминьдана и КПК получали более широкие возможности для усиления своего влияния в тех районах.

Осенью 1925 г. усобицы милитаристов приняли ожесточенный характер – шла борьба за Пекин. Генерал Сун Чуаньфан (тоже из чжилийской группировки) отбил у фэнтяньцев Шанхай и весь нижний бассейн Янцзы. В то же время другой фэнтяньский генерал Го Сунлин примкнул к Фэн Юйсяну и совместно с ним выступил против группировки Чжан Цзолиня. 26 ноября 1925 г. «национальная армия» Фэн Юйсяна вступила в Пекин, а войска Го Сунлина, ставшие «2-й национальной армией», развернули наступление против фэнтяньцев в Маньчжурии.

Фэнтяньцы были уже на грани разгрома, «2-я национальная армия» подходила к Мукдену, в котором располагалась ставка Чжан Цзолиня. Но на помощь своему подопечному пришли японцы – совместно с его частями они нанесли наступающим серьезное поражение. Причем Го Сунлин, которого предательски заманили в японское консульство, был убит.

Представители империалистических держав, вовсе не заинтересованных в усилении национальных сил, вынудили Фэн Юйсяна уйти из правительства, и в начале 1926 г. он отбыл в Москву. Части его «1-й национальной армии» оставили Пекин.

Куда худшая участь ждала «2-ю национальную армию», перебазировавшуюся в провинцию Хэнань. Для продолжения борьбы с фэнтяньцами ее командование произвело там повышение налогов, и в результате вспыхнуло восстание, руководимое традиционным тайным обществом «Красные пики». Крестьяне плохо разбирались в высокой политике и их не интересовало, ради чего очередной милитарист облагает их дополнительными поборами. Разгром армии довершил один из реакционных генералов.

В целом по стране усобицы милитаристов ослабили их позиции. Они пользовались все меньшей поддержкой населения, в то время как авторитет гуанчжоуского гоминьдановского правительства, занявшего выраженную национальную и антиимпериалистическую позицию, возрастал. 1 июля 1925 г. оно провозгласило себя Национальным правительством Китайской Республики. Главой правительства стал Ван Цзинвэй – представитель левого крыла Гоминьдана, стоявшего за сотрудничество с КПК. Непосредственно в состав правительства коммунисты не вошли, но заявили о намерении оказывать ему всяческую поддержку – оставляя за собой в то же время право отстаивать свою позицию.

Главной задачей момента было укрепление революционной армии – стало очевидно, что добром с северными милитаристами дело национального объединения решить не удастся. План ее реорганизации был подготовлен группой советских военных специалистов во главе с В. К. Блюхером. Она получила название Национально-революционной армии (НРА). Армия была по-прежнему наемной (давнишняя уже китайская традиция), в ее состав включались пожелавшие присоединиться подразделения милитаристских войск – но во всех частях образовывались политорганы, состоящие из гоминьдановских и коммунистических партийных активистов. Это превращало армию не только в военную, но и в мощную политическую силу.

Уже осенью 1925 г. армия выступила во «2-й Восточный поход» – против войск Чэнь Цзюньмина, вознамерившегося при поддержке англичан вновь захватить восточную часть провинции Гуандун. Во главе НРА стоял Чан Кайши, при нем постоянно находились советские военные специалисты. Противник был полностью разбит в течение двух месяцев, после чего армия предприняла «Южный поход», освободив всю южную часть провинции Гуандун (без о. Хайнань).

После этих военных успехов многие лидеры Гоминьдана почувствовали прилив сил и амбиций, и внутри партии обострились политические и идейные разногласия – в первую очередь по поводу дальнейшего сотрудничества с КПК.

Течение «новых правых», возглавляемое почитателем Конфуция Дай Цзитао, критиковало коммунистов с позиций принципа «народного благоденствия» Сунь Ятсена, его учения о социальной гармонии. Цели коммунистов «новым правым» представлялись утопическими, способными только расколоть единый фронт и привести революцию к поражению. На стороне Дай Цзитао был набиравший все большую силу Чан Кайши.

Но на II конгрессе Гоминьдана (в котором насчитывалось уже четверть миллиона членов) возобладало мнение левых – с коммунистами надо сотрудничать. Причем левый крен оказался очень велик. И на конгрессе, и в развернувшейся после него партийной пропаганде откровенно звучали призывы к радикальным социальным преобразованиям, к пересмотру отношений собственности. Часть лидеров компартии обнадежилась до того, что решила, что Гоминьдан – это созревший плод, который сам только того и ждет, чтобы свалиться прямо в руки КПК – и решила ускорить процесс еще более смелыми лозунгами. В результате многие социальные слои, составляющие основу единого фронта, готовы были отшатнуться не только от коммунистов, но и от Гоминьдана.

Впрочем, было больше громких слов, чем дела. А вот генерал Чан Кайши предпочел действовать, и действовал он со свойственной ему решительностью. 20 марта 1926 г. он объявил в Гуанчжоу военное положение и ввел в город части своего корпуса. Было арестовано несколько десятков активистов КПК. Но руководство Гоминьдана такие резкие телодвижения не одобрило, чрезвычайное положение было отменено, задержанные отпущены на свободу. Однако по отношению к Чан Кайши никаких мер предпринято не было, и он стал пользоваться еще большим влиянием в партии, а главное – в армии. Глава правительства левый гоминьдановец Ван Цзивэй под предлогом болезни оставил свой пост и уехал за границу, а его место занял Тань Янькай, настроенный на тесное сотрудничество с Чан Кайши.

Не удивительно, что на состоявшемся вскоре пленуме Гоминьдана было принято решение, что коммунисты не могут занимать в партии ответственные посты, а что касается работы с рабочими и крестьянскими организациями – Гоминьдан должен решительно перехватить на этом направлении инициативу у КПК. Чан Кайши занял сразу несколько высоких постов, среди которых – председателя ЦИК (председателем партии по-прежнему оставался Ван Цзинвэй) и главнокомандующего НРА.

Полностью от сотрудничества с КПК Чан Кайши на этом этапе не отказывался, и был готов по-прежнему поддерживать дружественные отношения с СССР. В свою очередь, Коминтерн, для которого все произошедшее стало неприятной неожиданностью, принял постановления, которые должны были остудить пыл и коммунистов, и левых деятелей Гоминьдана. Им было указано, что главная задача – борьба с империализмом, а главное оружие этой борьбы – единый фронт.

Главком НРА Чан Кайши принялся за подготовку к Северному походу – наступлению с целью захвата столицы и которого уже по счету в истории Поднебесной воссоединения страны. В рядах возглавляемой им армии насчитывалось не менее 100 тысяч бойцов, подготовке которых он отдал много сил – поэтому его не страшило, что у противостоящих гоминьдановской армии милитаристов большое численное превосходство. Обнадеживало и то, что генерал Фэн Юйсян вновь вернулся к своей очень боеспособной «1-ой национальной армии», отошедшей к западу от Пекина, и вновь готов был к взаимодействию с Гоминьданом.

Тем не менее Чан Кайши добился от руководства партии согласия на проведение мобилизации. Она обеспечила НРА большое пополнение, поскольку под управлением гуанчжоуского правительства к этому времени находились не только Гуандун, но и Гуанси, Гуйчжоу и часть Хунани.

Москва не одобряла идею похода – ведь СССР поддерживал с пекинским правительством дипломатические отношения и имел довольно обширные экономические связи. Но руководство КПК, взвесив все за и против, решило примкнуть к этому крупномасштабному военному мероприятию: участие в нем давало возможность укрепить свое влияние на массы по всей стране. Вполне вероятной казалась и перспектива, что в ходе совместной борьбы КПК удастся зарекомендовать себя наиболее боевитой и авторитетной силой и оттеснить Гоминьдан с главенствующей позиции.

Северный поход, план которого был разработан при участии В. К. Блюхера и других советских военспецов, начался 9 июля 1926 г. Вооружение армии было пополнено щедрыми поставками из СССР – вплоть до боевых самолетов. Советские летчики и военные советники принимали и личное участие в боях. Главным лозунгом похода был «Долой империализм, долой милитаризм!» – с обоими его тезисами было согласно абсолютное большинство китайцев. В том числе немало военнослужащих, включая генералов, из состава милитаристских армий.

Но поход, происходивший по нескольким направлениям, сопровождался тяжелыми боями и оказался предприятием весьма долгосрочным. Только в феврале 1927 г., захватив к тому времени Ухань, куда перебралось гоминьдановское правительство, и закрепившись в нескольких провинциях, НРА предприняла наступление на Шанхай. В конце марта в городе началась всеобщая забастовка, переросшая в вооруженное восстание, и к моменту вступления частей НРА Шанхай был уже очищен от милитаристских войск и контролировался рабочими отрядами.

Дальнейший ход событий осложнился. При взятии Шанхая и некоторых других городов были жертвы среди иностранцев, пострадала их собственность. В отместку военные корабли держав поднялись по Янцзы и подвергли артиллерийскому обстрелу Нанкин, что привело к гибели многих сотен горожан и большим разрушениям. Гоминьдановским руководителям в Шанхае и Ухани были предъявлены ультиматумы с требованием наказать виновных в нападениях на иностранных граждан и компенсировать нанесенный им ущерб.

Пекинское северное правительство ужесточило репрессии против своих политических противников, в первую очередь против членов Гоминьдана и КПК. 6 апреля 1927 г. армейскими подразделениями было захвачено посольство СССР, в котором пытались найти убежище китайские коммунисты. Несколько советских дипломатов подверглось аресту, а все члены КПК, попавшие в руки милитаристов, в том числе один из лидеров партии Ли Дачжао, были казнены.

Произошло серьезное обострение в лагере Гоминьдана и его союзников. В Шанхае Чан Кайши решил противопоставить рабочим отрядам, фактически самостоятельно освободившим город, ополчение из членов тайных обществ. Этим новобранцам было роздано оружие, и в ходе спровоцированных ими столкновений было убито и ранено около трехсот рабочих. Части НРА также вмешались в события, выступив против рабочих дружин. Демонстрации протеста были разогнаны пулеметным огнем. Начались аресты, и городская организация КПК была вынуждена уйти в подполье.

В нескольких освобожденных городах шанхайскому примеру Чан Кайши последовали и другие генералы. Вскоре такие стремящиеся к самостоятельным политическим действиям полководцы получили прозвище «новых милитаристов».

А их образец для подражания, Чан Кайши пошел еще дальше. 18 апреля в Нанкине он объявил о создании собственного «Национального правительства» – в противовес уханьскому. Его поддержали силы, которым импонировал бонапартизм генерала: довольная быстрым «наведением порядка» шанхайская буржуазия, «новые милитаристы», придерживающиеся правых взглядов члены Гоминьдана, которым давно был не по душе нарушающий чистоту «трех народных принципов» Сунь Ятсена союз с коммунистами. Так образовалось два центра политической власти – в Ухани, где находилось правительство, которое вновь возглавил Ван Цзинвэй, и в Нанкине.

Положение, сложившееся к тому времени на подконтрольных Гоминдану территориях, нельзя было назвать благополучным.

Крестьянство немало натерпелось от прежних милитаристских режимов, которые постоянно повышали налоги и вводили все новые повинности – и теперь ожидало улучшения своей доли. Новая власть, действительно, желала облегчить положение деревни. Были установлены ограничения на арендные платежи (не более 25 % от урожая), на ростовщический процент, отменены чрезвычайные налоги. Но существенно снизить налоги ведущий тяжелую затяжную войну Гоминьдан не мог.

Так что деревня была недовольна и этой, не оправдавшей ее надежд, властью. Вспыхивали даже восстания – подобные тому, что, возглавляемое «Красными пиками», недавно привело к гибели «2-ой национальной армии» в Хэнани. Правда, подобное случалось редко. Но повсеместно образовывались крестьянские союзы, число членов которых к весне 1927 г. достигло 10 миллионов. В союзы объединялись преимущественно беднейшие слои деревни (они составляли около 25 % сельского населения). В условиях, когда и без того тяжелое положение усугублялось стихийными бедствиями и неурожаями, эти люди думали только о выживании и со злобой поглядывали и на представителей власти, и на своих более зажиточных односельчан. Понятно, что такая организованность бедноты в самой ближайшей перспективе была чревата грозными социальными потрясениями.

В городах к Гоминьдану тоже были серьезные претензии. Заботясь о сохранении единого фронта, правительство не могло далеко пойти навстречу требованиям рабочих, ограничиваясь введением принудительного арбитража конфликтов между «трудом и капиталом». А положение китайских рабочих действительно нуждалось в существенном улучшении, к тому же их «разум возмущенный» постоянно подогревался пропагандой коммунистов о необходимости коренного социального переустройства.

Большего ожидали и широкие демократические слои. Гоминьдановское руководство, следуя утверждению Сунь Ятсена о необходимости после прихода к власти долгого периода «попечительства» над всей общественной жизнью, вело себя так, как свойственно стремящейся к монопольному правлению партии. Общественные, тем более политические организации к решению важнейших вопросов не допускались – но в то же время находились под бдительным надзором.

Гоминьдановский государственный аппарат все теснее сращивался с армейскими структурами, т. к. НРА представляло из себя, как мы видели, не только военный, но и политический механизм, и при занятии новых территорий армия сразу же брала на себя функции управления ими. Однако если прежде ее личный состав, в первую очередь офицерский корпус, состоял из людей, прошедших через умелую идеологическую обработку, осуществляемую политработниками, то теперь НРА на 2/3 состояла из бывших военнослужащих милитаристских армий, целыми частями вливавшихся в ее состав. Генералитет, офицерство в массе своей мыслили теперь вполне консервативно. Можно сказать, по-милитаристски, как повелось в военных наместничествах. Наньчан, где долгое время располагалась ставка Чан Кайши, рассматривался военными как основной политический центр, к указаниям из которого они в первую очередь и прислушивались. Потом таковым стал Нанкин – когда туда, после череды громких побед, перебрался главнокомандующий. Тем более, когда он образовал там свое правительство.

КПК тоже становилась организацией, все менее склонной к компромиссам. В решениях ее пленумов, в немалой степени под воздействием Коминтерна, провозглашалось, что «гегемоном движения все более и более становится пролетариат», что наступил момент, «когда пролетариат должен выбирать между перспективой блока со значительными слоями буржуазии и перспективой дальнейшего укрепления своего союза с крестьянством». Выбор свой руководство КПК делало, конечно же, не в пользу «значительных слоев буржуазии», то есть не в пользу единого фронта. Прямо говорилось, что участие в гоминьдановском правительстве необходимо только для того, чтобы перехватить руководство революционным процессом, а сам этот процесс определялся как социалистический по своей сути уже на современном этапе. КПК к тому времени стала мощной политической силой не только благодаря своему боевому духу, но и в количественном отношении – в ее рядах насчитывалось уже 58 тысяч членов.

Положение уханьского правительства было незавидным. Контролируемую им территорию со всех сторон окружали враждебные или недружественные силы: с востока Чан Кайши, с юга поддерживающий его гоминьдановский лидер Ли Цзишэнь, с севера и запада – войска милитаристов. Надежность собственных войск была под большим вопросом.

КПК, из-за проводимых против нее Чан Кайши репрессий, вынуждена была разворачивать свою деятельность в основном в контролируемых Уханью районах, в первую очередь в провинциях Хунань и Хубэй. «Классовому сотрудничеству», которое в сложившихся обстоятельствах было жизненно необходимо, ее деятельность отнюдь не способствовала. В результате предприниматели, неся огромные убытки от забастовок, переносили свою производственную и торговую активность из Ухани в Шанхай. В деревне началось наступление бедняцких крестьянских союзов на имущие слои. Впрочем, на переделе земли беднота особенно не настаивала (в основном из-за клановых предрассудков), ограничиваясь «экспроприацией» части движимого имущества и запасов зерна, а также «коллективными обедами», которыми вынуждены были ублажать ее богатые соседи. Но крепкие хозяева вскоре показали, что могут за себя постоять, и между их отрядами самообороны и крестьянскими союзами кое-где стали разгораться настоящие сражения.

В армии большинство и офицерского корпуса, и солдат были выходцами из состоятельных крестьянских семей, и происходящее в деревне симпатий к правительству у них не прибавляло. В мае – июне 1927 г. некоторые уханьские генералы по собственной инициативе занялись наведением порядка и в городе, и особенно в деревне, подавляя деятельность коммунистов, крестьянских союзов и рабочих организаций. Правительство ограничивалось тем, что призывало своих военачальников успокоиться.

Выход уханьское правительство нашло в проведении второго этапа Северного похода – в совместном наступлении всех гоминьдановских сил и «национальной армии» Фэн Юйсяна на Пекин. Представлялось, что в случае успеха победители просто обязаны будут разрешить все свои противоречия и заняться устроением нового Китая.

Вскоре была одержана важная победа: в Хэнани уханьская армия и войска Фэн Юйсяна, наступая с разных направлений, разбили части фэнтяньских милитаристов и соединились. Но командующий «национальной армией», становящийся на все более антикоммунистические позиции и проведший переговоры с Чан Кайши, выдвинул главе уханьского правительства фактически ультиматум: «Я вынужден настаивать на том, что настоящий момент – это самое подходящее время для объединения Гоминьдана в целях борьбы против наших общих врагов. Я хочу, чтобы вы приняли решение немедленно». Без всяких комментариев было понятно, что речь идет о полном разрыве с КПК.

Ван Цзинвэй понимал, что противостоять нажиму он не сможет – к требованиям Фэн Юйсяна присоединились все генералы уханьской армии. Но он не хотел портить отношения с советским правительством и с Коминтерном, от которых получал немалую помощь. Нельзя было не считаться и с тем, что коммунисты вели большую работу в органах гоминьдановской власти и имели большое влияние на рабочие и крестьянские организации. Не говоря уж о том, что идеологически Ван Цзинвэй стоял на достаточно левых позициях, не слишком отличающихся от позиций КПК. Поэтому он добился от тех, кто оказывал на него давление, чтобы вопрос перед коммунистами был поставлен в более мягкой форме: желающие сохранить свои руководящие посты в Гоминьдане должны выйти из КПК.

Однако лидеры КПК не были настроены на компромисс, и в этом их поддерживало московское руководство. Коммунисты вышли из уханьского правительства, а руководство партии стало исходить из возможности силового противостояния с Гоминьданом.

И они не стали медлить, а решили нанести удар первыми. Размах рабочего и крестьянского движения внушал уверенность в том, что в Китае назрел революционный взрыв на почве классовых противоречий. Поэтому руководство КПК взяло курс на «установление революционно-демократической диктатуры рабочего класса и крестьянства».

1 августа 1927 г. в Наньчане (центре провинции Цзянси) восстали воинские части, в которых давно уже вели работу коммунистические агитаторы. В ответ уханьское правительство приняло решение о полном разрыве с КПК и начало репрессии против ее членов.

На прошедшем 7 августа в Ханькоу чрезвычайном совещании ЦК КПК от руководящих постов были отстранены «правые оппортунисты», а их места заняли более революционные товарищи. Было принято решение о начале крестьянских восстаний: они были приурочены к сбору урожая и одновременной с ним уплате налогов, а потому заранее получили название «восстаний осеннего урожая». Предполагалось приступить к безвозмездной конфискации земель у крупных землевладельцев, к национализации земли и передаче ее в пользование крестьянам на уравнительных началах (что было близко к российскому образцу октября 1917 г. – ленинскому «Декрету о земле», положения которого были позаимствованы из эсеровской аграрной программы). В широкой агитации партия сочла необходимым не выходить пока за границы левогоминьдановских лозунгов, но на партинструктажах активистам уже рекомендовали проводить в массы мысль об установлении «власти советов», а также «разоблачать реакционную сущность суньятсенизма».

Выступление в Наньчане, в подготовке которого участвовал В. К. Блюхер, поначалу имело успех. Восставшие, заявляя о верности «заветам Сунь Ятсена», заявили о необходимости восстановления революционной базы в Гуандуне и подготовки «нового Северного похода». В то же время прозвучал призыв к образованию революционных органов крестьянской власти.

5 августа 1927 г. восставшие части численностью в 20 тысяч человек выступили из Наньчана и вскоре достигли приморской южной провинции Фуцзянь – откуда намеревались двинуться к провинции Гуандун. Планировалось, что создание собственной революционной базы станет ценным заделом перед началом «восстаний осеннего урожая».

Но большого революционного энтузиазма населения не было встречено нигде: ни в Цзянси, ни в Фуцзяни, ни в Гуандуне. «Расчет на поддержку крестьян не оправдался. Они, как об этом писали впоследствии сами участники похода, разбегались, услышав о приближении повстанческих войск, и не для кого было расклеивать листовки, пропагандируя идеи аграрной революции. Убегали и крестьяне, и помещики, и в результате борьбу некому и не с кем было вести» (Л. П. Делюсин).

В Гуандуне восставшим пришлось вести ожесточенные бои с гоминьдановскими войсками, и в конечном счете они потерпели здесь полное поражение. Лишь небольшим группам (одной из них руководил Чжу Дэ – в будущем маршал, главнокомандующий Народно-освободительной армией Китая) удалось прорваться в районы крестьянских восстаний и относительно прочно закрепиться там.

Большинство начавшихся в конце августа «восстаний осеннего урожая» тоже не имело успеха, лишь в нескольких районах были созданы революционные базы. Зато в ходе их значительно возросла классовая рознь в деревне: дело зачастую не ограничивалось одной только конфискацией земель, немало крупных землевладельцев было убито, а на раскулаченных на многолюдных митингах напяливали шутовские колпаки (страшная «потеря лица»).

Восстания в городах тоже были быстро подавлены гоминьдановскими войсками, лишь в Гуанчжоу восставшим удалось продержаться несколько дней. Социалистической революции в Китае в 1927 г. не произошло.

В июне 1927 г. армия Чан Кайши потерпела поражение от северных войск в районе Сюйчжоу, и генерал вскоре подал в отставку. Образованное им в Нанкине правительство распалось, и в город перебрались уханьские лидеры. В то же время на сцену все увереннее стали выходить гоминьдановские «новые милитаристы».

В этот смутный час сын Сунь Ятсена, видный гоминьдановский деятель Сунь Фо выступил с инициативой созыва партийного пленума с целью восстановления единства. В ходе переговоров, проводившихся в подготовительный период, выяснилось, что против возвращения на ведущие роли Чан Кайши существенных возражений нет.

В декабре генерал вновь стал главнокомандующим НРА. А на прошедшем в феврале 1928 г. пленуме ЦИК Гоминьдана Чан Кайши возглавил Национальное правительство. Столицей гоминьдановского государства официально стал Нанкин.

Полный консолидации гоминьдановских сил добиться не удалось, и новые, и союзные Гоминьдану старые милитаристы сохраняли немалую самостоятельность, но все же стало возможным продолжение Северного похода.

Армия Гоминьдана вновь действовала совместно с войсками Фэн Юйсяна. Но теперь к ним присоединился и другой северный милитарист – шансийский Янь Сишань. На долю этого нового союзника и выпал самый яркий успех – в июне 1928 г. его войска вступили в Пекин. Незадолго до этого скончался активнейший противник Гоминьдана, маньчжурский милитарист Чжан Цзолинь – скорее всего, он был ликвидирован японцами, которые были недовольны тем, что генерал стал выходить из-под контроля. В его наместничестве – Маньчжурии стал править его сын Чжан Сюелян, который разделял идею возрождения великого Китая и был готов сотрудничать с Гоминьданом.

После того как всекитайские полномочия нанкинского правительства признал и тибетский далай-лама, практически вся Поднебесная в той или иной мере стала ему подконтрольна.

 

«Нанкинское десятилетие»

Период до начала полномасштабной японской агрессии в 1937 г. получил название «нанкинского десятилетия» – это были годы довольно успешного развития страны, особенно на фоне того, что было до них и что наступило после.

Впрочем, не все было гладко – и это еще мягко сказано. Оппозиционные Чан Кайши партийные группировки смыкались с милитаристами и порою начинались военные действия, грозившие вновь перерасти в гражданскую войну. Правительственным войскам пришлось встретиться на поле боя и с вчерашними союзниками – Фэн Юйсяном и освободителем Пекина Янь Сишанем. В устранении этой угрозы большую помощь оказал маньчжурский Чжан Сюелян. Противостояния обострились и на Севере, и на Юге, и только когда японские войска в 1931 г. вступили в Маньчжурию и отторгли ее от Китая – соперники решили наконец-то прекратить раздоры.

В ноябре 1931 г. прошел IV объединительный конгресс Гоминьдана. На нем был достигнут компромисс между сторонниками Чан Кайши и группировкой Ван Цзинвэя – главы прежнего уханьского правительства. Помимо выраженной левизны своих социально-политических взглядов, Ван Цзинвэй стоял на паназитских и японофильских позициях – несмотря на агрессию в Маньчжурии, он считал, что для блага Китая необходимо тесное сотрудничество со Страной Восходящего Солнца.

В результате взаимных уступок Ван Цзинвэй возглавил образованное в январе 1932 г. новое Национальное правительство, а Чан Кайши вновь стал главнокомандующим НРА. Только в 1935 г., на очередном конгрессе Чан Кайши возглавил и правительство, выступив под лозунгами национализма и восстановления территориальной целостности страны: прояпонская ориентация Ван Цзинвэя стала неприемлемой для большинства видных деятелей Гоминьдана.

Несмотря на всю привлекательность и силу личности Чан Кайши, надежного механизма власти в стране ему создать не удалось. Он умело старался примирить различные группировки и различные точки зрения, ему удалось покончить с «войной всех против всех» – и это было немало. Но четкой программы Чан Кайши не имел – хотя, возможно, при тогдашней политической ситуации оно и к лучшему. «Сложившаяся структура гоминьдановского режима даже к середине 30-х гг. политически была чрезвычайно слабой и уязвимой. Центральный государственный аппарат только начинал складываться, а местный по-прежнему оставался старым, в основном милитаристским. Гоминьдан фактически был конгломератом разнородных фракций и группировок, прочно не связанных ни сильной политической организацией, ни объединяющей идеей и программой. Существенно меняет облик Гоминьдана и гипертрофированная политическая роль армии. Это сказывается как в перенесении в партию военных методов решения политических разногласий, в забвении демократической процедуры, в усилении автократического начала, так и в прямом сращивании партийного и военного аппаратов. Повышение политической роли военного фактора отнюдь не свидетельствовало о боевой мощи НРА. Скорее наоборот, военная слабость НРА отчетливо проявилась в столкновениях с японской армией и с вооруженными силами КПК» (А. В. Меликсетов).

Главнокомандующий Чан Кайши

Чувствуя необходимость выдвинуть идеологическую платформу, которая могла бы привлечь к нему умы и души, Гоминьдан не шел дальше попыток приспособить к текущему моменту идеи Сунь Ятсена в их ставшей уже хрестоматийной трактовке. За новое могло сойти и несколько подзабытое старое: широко пропагандируемое «Движение за новую жизнь» призвано было утверждать в повседневности основные конфуцианские принципы: уважения к старшим, правильного ритуала, целомудрия, стыда. К ним добавились национальное чувство и готовность встать на защиту отечества. «Был издан кодекс из 96 правил, детально регламентировавший «правильное» поведение. Поборникам «новой жизни» предписывалось, например, не чавкать за едой, не курить, не плевать, ходить в застегнутом мундире, убивать крыс и мух, покупать китайские товары и т. п. По указанию сверху в стране было создано 1 300 местных ассоциаций в поддержку нового движения. Откровенно авторитарный, полувоенный характер этой инициативы гоминьдановских властей со всей ясностью обнаруживает и ее внутреннюю слабость: лишенное связи с традиционными символами и ценностями китайской культуры, «Движение за новую жизнь», как и позднейшие идеологические кампании при коммунистах, могло обеспечить связь между правящими верхами и обществом лишь посредством приказов и палочной дисциплины, что отнюдь не способствовало развитию той гражданской ответственности, которую силилась внедрить в народ новая идеология» (В. В. Малявин).

Популярности Гоминьдану прибавляла его патриотическая позиция в международных отношениях, направленная на отмену всех прежних унизительных для Китая договоров.

Япония проявляла недоброжелательность по отношению к нанкинскому правительству с момента его образования. Особенно резко это проявилось, когда был возобновлен Северный поход: пытаясь сорвать его, японские войска заняли г. Цзинань в Шаньдуне и устроили там 3 мая 1928 г. бойню китайского населения, в результате чего было убито и ранено более 10 тысяч человек. Это не смогло помешать успешному завершению похода, но Япония признала новое китайское правительство только в январе 1929 г.

Первыми из держав это сделали США – в июле 1928 г. Американское правительство всегда поддерживало дружественные отношения с Гоминьданом. Следом о признании заявила Англия.

Для Китая очень болезненна была проблема иностранных концессий – фактически отторгнутых от него территорий. Проявив дипломатические упорство, гоминдановское правительство добилось освобождения 20 из них (при общей численности 33). Были пересмотрены пункты договоров, предусматривающие экстерриториальность (неподсудность китайской юрисдикции) иностранных граждан.

Сложно складывались отношения с СССР. Советское правительство всесторонне поддерживало КПК, вступившую в открытую борьбу с Гоминьданом. Китайская сторона предъявляла правительству СССР претензии по поводу того, что советские консульства и торгпредства помогают коммунистам вести свою пропаганду, направленную против законной власти, что при необходимости те находят в них убежище. Ставился вопрос о закрытии советских учреждений.

Нанкинское правительство требовало полной передачи Китаю КВЖД, что в общем-то отражало настроения большинства китайцев. Проблема эта вскоре обострилась из-за действий маньчжурского лидера милитариста Чжана Сюэляна, находившегося, как мы помним, в относительном согласии с Чан Кайши. В мае 1929 г., явно не без одобрения Нанкина, было совершено нападение на советское консульство в Харбине, а в июле войска Чжан Сюэляна осуществили захват КВЖД. Все советские служащие были отстранены от работы, часть из них подверглась аресту. Такие действия встретили открытую поддержку Национального правительства. Иного и быть не могло, на стороне маньчжурских властей были даже многие руководящие деятели КПК.

Правительство СССР ответило решительными мерами, что было оправдано еще и тем, что заодно с милитаристскими частями действовали отряды русских белогвардейцев, обосновавшихся в Маньчжурии после окончания гражданской войны. Была сформирована Особая Дальневосточная армия под командованием В. К. Блюхера – недавнего главы советских советников при Гоминьдане. Дело дошло до крупного вооруженного конфликта, с советской стороны в сражениях участвовали танки. 20-тысячная маньчжурская группировка была разбита, половина ее солдат и офицеров оказалась в плену. С ними обращались гуманно, вели активную пропагандистскую работу, разъясняя, что они стали жертвами происков мировой буржуазии и ее наймитов. Дипломаты тем временем искали пути к примирению, и в конце 1929 г. представители СССР подписали соглашения сначала с маньчжурской стороной (в Ново-Уссурийске), а потом с китайской (в Хабаровске) – ситуация на КВЖД была возвращена к изначальному состоянию. Однако китайские руководители придерживались прежней точки зрения – КВЖД целиком должна принадлежать их стране. Проблема эта становилась яблоком раздора на всех последующих советско-китайских переговорах. Дипломатические отношения между странами были восстановлены только в 1932 г., после того, как Япония совершила агрессию в Маньчжурии.

Вторжение туда японской Квантунской армии началось в октябре 1931 г. с территории Кореи (аннексированной Японией в 1910 г.) после явно спровоцированного инцидента. Оккупация была проведена быстро, милитаристским войскам явно не по силам было оказать эффективное сопротивление – и они его почти не оказывали.

Японскому руководству было очень желательно, чтобы нанкинское правительство не просто согласилось на этот захват, но и признало бы его важным шагом к созданию «сферы совместного процветания», которая объединила бы под эгидой Японии сначала весь дальневосточный регион, (включая, разумеется, Китай), а потом и многие другие страны Азии.

Но китайская сторона не собиралась идти навстречу таким пожеланиям. Япония пошла на обострение ситуации: в январе 1932 г. в устье Янцзы высадился большой японский десант и завязал бои с китайской армией на подступах к Щанхаю. Но китайцы – и военнослужащие, и пришедшие им на помощь мирные жители сражались героически, и нападавшие не смогли захватить город.

Тогда в Маньчжурии, провинции со сложным этническим составом населения, была инспирирована кампания за полную независимость от Китая. Поддержав эту «инициативу», японские оккупационные власти приступили к созданию государства Маньчжоу-го. Причем не просто государства, а империи, во главе которой, после некоторых колебаний, согласился встать последний китайский император из маньчжурской династии Пу И.

В начале 1932 г. границы Маньчжоу-го были расширены за счет аннексии еще нескольких северокитайских территорий. Руководство Гоминьдана понимало, что сил для противостояния агрессии у Китая пока недостаточно, да и в собственных его рядах было немало тех, кто выступал за стратегическое сотрудничество с Японией – среди них все тот же Ван Цзинвэй. Западные державы, на словах осуждая агрессора, реальной поддержки Китаю не оказывали (хотя межимпериалистические противоречия на Дальнем Востоке обострялись).

В мае 1933 г. нанкинское правительство было вынуждено подписать с Японией соглашение, которым предусматривалась демилитаризация граничащей с Шаньдунским полуостровом северо-восточной провинции Хэбэй. А по секретному договору, заключенному в июне 1935 г., практически весь Северный Китай подпадал под японский военный контроль. Но аппетиты японского правительства непрерывное росли: благодаря его подстрекательству, в 1935 г. традиционная монгольская знать во главе с князем Дэваном развернула движение за самоопределение Внутренней Монголии.

Почтовая марка Манчжоу-го с портретом императора Пу И

Несмотря ни на что, экономика гоминьдановского государства в «нанкинское десятилетие» развивалась довольно успешно. При этом Чан Кайши и другие руководители Гоминьдана были верны завету Сунь Ятсена – общество нуждается во всесторонней опеке. Поэтому все больший удельный вес в промышленности занимал государственный сектор, государственные органы определяли основные направления развития всей экономики и осуществляли чересчур дотошное государственное регулирование. Перед гоминьдановскими правителями был пример Мексики и Турции, которым жесткое государственное руководство экономикой позволило добиться довольно значительных успехов в преодолении отсталости. Немалое влияние оказывал и советский опыт осуществления ускоренной индустриализации плановыми методами (как раз в те годы советские люди доблестно выполняли задания первых сталинских пятилеток). Собственно, либерализм нигде в мире тогда не был в моде – США, Германия, Англия и другие передовые западные страны только за счет государственного регулирования смогли вырваться из трясины Великой депрессии.

Наконец-то были ликвидированы внутренние таможенные барьеры. Много внимания уделялось развитию инфраструктуры, в первую очередь транспорта. Становилось все больше железных дорог, которые теперь только на 1/3 принадлежали иностранному капиталу (раньше – почти целиком). Появились национальные пароходные компании – в том числе океанские, гражданские авиалинии. Была создана государственная банковская система. Крупные промышленные группировки, принадлежащие национальному капиталу и претендующие на монопольное положение на рынке, появились в текстильной, цементной, химической промышленности. Но роль иностранного капитала, в первую очередь японского, британского, американского, была по-прежнему очень велика.

В условиях того времени эффективной оказалась практика, когда известные предприниматели и финансисты входили в советы государственных предприятий и банков, а крупные чиновники становились владельцами частных предприятий (вспомним, что в царской России знаменитый «русский Крупп» Алексей Иванович Путилов долгое время пребывал на посту «товарища» (по современным понятиям – заместителя) министра финансов. Вскоре, однако, стала проявляться хорошо нам знакомая негативная сторона такой практики: партийно-правительственная верхушка переплеталась с государственно-монополистической, частнопредпринимательской, финансовой; все более ненасытной и всеобъемлющей становилась коррупция. Тем не менее за десятилетие с 1926 по 1936 гг. промышленное производство возросло на 86 %, а среднегодовой прирост составил 6,4 % – это в те годы, когда весь западный мир страдал от экономического кризиса и его последствий.

В сфере социально-политической Гоминьдан также взял на себя руководящую роль. Быстро подавив попытки революционного влияния на рабочий класс, исходящие от КПК, Гоминьдан добился немалого успеха в создании рабочих организаций реформистского типа, в том числе на иностранных предприятиях. Можно сказать, что профсоюзы стали важным звеном гоминьдановского политического режима.

В сельской местности успехи были скромнее. У Гоминьдана просто не было сил, чтобы проводить активную политику в четырехсотмиллионной китайской деревне. Действовали законы, регулирующие арендные отношения, предпринимались изъятия запредельных излишков земли, а просто излишки облагались прогрессивным налогом. Организовывались социально уравновешенные крестьянские союзы, а не комбеды коммунистического образца – о которых нам не раз еще придется говорить. Но процесс сбора налогов в сельской местности нанкинское правительство вынуждено было, по образцу цинских времен, отдать на откуп местным властям – не без большого ущерба для казны, а ведь это всегда была важнейшая доходная статья китайского бюджета. Кое-где мероприятиям Гоминьдана активно противодействовала зажиточная верхушка: были даже случаи убийства правительственных чиновников и руководителей региональных парторганизаций.

В целом в «нанкинское десятилетие» китайская деревня в массе своей не бедствовала – кормила город и не голодала сама. Главной же социальной опорой Гоминьдана оставались армия и партийно-правительственная бюрократия.

 

Великий поход

Коммунисты, выбитые Гоминьданом из городов и многих сельских районов, оказались в тяжелом положении. Основной ареной их активной деятельности становилась сельская глубинка – где были слабы или вообще отсутствовали органы гоминьдановской власти, куда не дотягивались руки милитаристов – старых и новых. Здесь КПК создавала свои революционные базы, свои советы и свою Красную армию.

Шестой по счету съезд партии прошел в июне – июле 1928 г. в Подмосковье. Среди поставленных на нем первоочередных задач было свержение власти Гоминьдана и установление революционно-демократической диктатуры рабочего класса и крестьянства, осуществляемой через советы. В аграрной программе партии говорилось о необходимости конфискации земли у крупных землевладельцев и передачи ее малоземельным и безземельным крестьянам. Решения, принятые съездом, были одобрены Коминтерном. При избрании ЦК партии в число его членов вошел отсутствовавший на съезде из-за занятости товарищ Мао Цзэдун.

Мао Цзэдун, не менее великий сын китайского народа, чем Цинь Шихуанди или Сунь Ятсен, родился в 1893 г. в деревне Шаошань, что неподалеку от Чанша (центра южной провинции Хунань), в крестьянской семье. Кстати, Цинь Шихуанди, основатель первой китайской империи, был его любимым историческим персонажем – наряду с тайпинским вождем Хун Сюцюанем.

Некоторые считают, что семья, из которой происходил Мао Цзэдун, была кулацкой. Но такое мнение основывается на рассказах вроде того, что однажды сельская беднота, особенно ожесточившись в голодный год, стала отбирать излишки у всех, у кого они, на ее взгляд водились – отобрали и у семьи Мао. Однако кто не покажется толстосумом голодному бедняку? Существует и противоположная точка зрения: родители Цзэдуна сами были бедняками. Один из аргументов – в их доме окна вместо стекол заклеивались бумагой. Но большинство китайцев, особенно на Юге, до самого последнего времени предпочитали бумагу легко бьющимся стекляшкам. Так что нам, чтобы не попасть впросак из-за незнания китайской специфики, выгоднее всего разделить нейтральный взгляд: это была обычная трудолюбивая семья.

Мао – студент в Ченду

Мальчик рано пристрастился к чтению. Сначала больше всего любил китайские исторические романы, потом к ним добавились увлекательные книги европейских авторов. Он и сам писал стихи. После того, как частые тогда социальные потрясения не раз затронули и родную деревню, в круг интересов вошли серьезные книги по истории и общественно-политическая литература. Руссо, Екатерина Великая, Наполеон, лорд Гладстон – эти персонажи мировой драмы привлекали особое внимание Цзэдуна.

В первый раз Мао женился в 1908 году, но его жена вскоре умерла. Узнав о начале Синьхайской революции, он сразу же отрезал косу. Недолгое время служил в армии. В 24 года закончил в Пекине педагогическое училище и на какое-то время задержался в столице: проживая вместе с тремя товарищами-студентами в крохотной комнатушке, изучал вместе с ними марксизм и проводил ночи напролет в спорах. Вернувшись в родную деревню, сначала преподавал в школе историю, потом открыл книжную лавку (торговля шла неплохо).

В 1920 г. Мао Цзэдун вступил в коммунистическую партию и сразу же стал выделяться своей активностью, вербуя новых членов и организуя забастовки. Человек эмоциональный, энергичный, сильный, он был склонен к броской революционной фразе, к порыву – родись на несколько десятилетий раньше, он вполне мог стать одним из тайпинских вождей. Одним рывком в светлое будущее – а чем плохо? Не у всех только получается. Но молодой Мао был уверен, что у него получится.

Вторая его жена Ян Кайхой была расстреляна гоминьдановцами в 1930 г. за то, что отказалась выдать местонахождение мужа. От нее у Мао осталось двое сыновей – Мао Аньин и Мао Аньцин. После гибели матери они долго бродяжничали, отец сумел разыскать их только через несколько лет. Мао Аньцин однажды был жестоко избит полицией, после чего у него всю жизнь проявлялись признаки психического расстройства. Работал он переводчиком. Старший, Мао Аньин, учился в Советском Союзе. В 1951 г. принял участие в Корейской войне, где погиб во время бомбежки (всего у Мао было десять зафиксированных детей, но до достаточно зрелого возраста дожило только четверо).

Третья спутница жизни, Хэ Цзижэнь, участвовала вместе с мужем в Великом походе. Во время него она была тяжело ранена в голову при артобстреле и практически лишилась рассудка. Четвертой женой стала еще одна товарищ по партии – всем известная Цзян Цин, в прошлом шанхайская актриса, а в будущем заводила Культурной революции и глава «банды четырех».

У нас еще будут поводы остановиться на личности Мао Цзэдуна. Пока же отметим, что он, человек прекрасно физически развитый, был отличным пловцом (его легендарные заплывы по Янцзы – это не просто дешевая агитка), отличался феноменальной работоспособностью – мог деятельно бодрствовать по 48 часов кряду. Но любил и поваляться в кровати, и тоже сутками. Ужасно любил танцевать, танцевал подолгу и с упоением, причем все равно, под какой аккомпанемент, – будь то пластинка с записью Пекинской оперы или американский джаз. Был любвеобилен и пользовался у женщин успехом – отнюдь не за счет служебного положения (разве что под старость). Мао Цзэдун вообще обладал несомненной харизмой и умел воздействовать на людей, а люди тянулись к нему. Но был ли он сам добрым человеком? Мнения разные. Рассказывали, что когда в цирке сорвался из-под купола мальчик-акробат, Мао не повел и глазом, продолжая оживленную беседу с друзьями. Если так и было – в оправдание можно сослаться на то, что на своем боевом пути он видел слишком много смертей. Достоянием широкой мировой общественности стало его выступление в ноябре 1957 г. на Совещании представителей коммунистических и рабочих партий в Москве: он тогда сказанул, что не беда, если в ядерной войне погибнет половина человечества – зато другая половина построит коммунизм. Что ж, люди значительные мыслят несколько иными категориями, чем мы, простые смертные. Вот ведь и наш Егор Гайдар заявил, что ради торжества либеральной идеи придется принести в жертву два поколения россиян (все равно что дважды отрубить человеку голову для того, чтобы сделать его счастливым). А как хорошо он иногда улыбается, и некоторые близко знающие его люди говорят про него хорошее. Можно, конечно, согласиться, что Мао Цзэдун наломал дров не меньше Гайдара – так ведь и масштаб фигуры другой. Так что оставим без комментариев обвинения в подозрительности и злопамятности, заметим лишь, что, во-первых, в большой политике без этих достоинств далеко не уедешь и долго не протянешь, во-вторых, есть и противоположные отзывы.

В чем один из секретов воздействия Мао на простых китайцев – в душе он сам оставался всю жизнь простым крестьянином: и во время боевых походов, и в зените славы. Немного мешковатым («медведеподобным»), порою грубоватым, порою охочим до соленой шутки. Обладающий огромной силой ума, начитанный, мог прикинуться простаком. Одного из своих молодых близких родственников Мао поучал: «Сынок, читая много книг, императором не станешь и великого царства не завоюешь».

Недруги, желая вызвать по отношению к «великому кормчему» соответствующие чувства, осведомляли, в частности, что он никогда не чистит зубы. Но он не чистил их по-европейски: китайские крестьяне, осуществляя гигиену рта, прополаскивали его чаем с чаинками, а потом тщательно прочищали зубы шелковой нитью – что Мао всегда и делал.

В советских районах формировались части революционной Красной армии. Состав ее был очень неоднороден. Здесь были, наряду с проверенными партийцами и уцелевшими участниками рабочих восстаний, члены крестьянских союзов и прочий сельский люд, приверженцы тайных обществ со странноватыми взглядами, маргинальный элемент – вплоть до бандитов. Особая статья – бывшие солдаты и офицеры гоминьдановской армии. В 1928 г. нанкинское правительство стало проводить сокращение численности своих войск, и многие военнослужащие, надевшие форму по найму, оказывались не у дел – или боялись оказаться в подобной ситуации в самое ближайшее время. В Сычуани в ряды Красной армии влилась сразу целая бригада во главе со своим генералом: однажды утром он построил весь личный состав на плацу и объявил, что обстоятельства складываются таким образом, что теперь у них только два пути – или по домам, если кто не забыл еще туда дорогу, или в Красную армию. Все предпочли последнее.

По своему социальному происхождению и армия, и партия становились все более крестьянскими, и некоторые пессимисты заявляли, что с такой движущей силой трудновато будет осуществить марксистско-ленинскую идею о победе пролетарской революции. Но руководители партии вроде Мао Цзэдуна на это возражали (особенно уверенно – после Великого похода и годов, проведенных в Особом районе в Яньани), что условия жизни в советских районах таковы, что прошедшие через эту школу – лучше любого пролетария, так что с движущей силой все в порядке.

Перегибов в революционной практике, особенно при решении аграрного вопроса, хватало. «Чувствуя пассивность основных масс пролетариата, КПК стремилась «раскачать» бедноту, разжечь классовую борьбу в деревне путем физического уничтожения крупных землевладельцев, шэньши, чиновников, тухао, лешэнь. Усиление влияния «леваков» в КПК приводило к тому, что кулака приравнивали к помещику, к кулакам относили значительную часть середняков, а это могло означать и физическую ликвидацию кулаков и части середняков. Такая политика действительно приводила к чрезвычайному обострению борьбы имущих и неимущих в деревне, приводила к крайнему ожесточению деревенской бедноты, выступления которой сопровождались не только убийствами местных эксплуататоров, но и уничтожением целых «враждебных» деревень, вспышками кровавой межклановой борьбы, сжиганием при отходе волостных и уездных городов» (А. В. Меликсетов).

Коминтерн и некоторые руководители КПК осуждали подобные эксцессы, относили их к левому уклону, с которым надо решительно бороться. Но в партийных рядах преобладали нетерпеливо-революционные и далекие от гуманных настроения. Так, считавшийся умеренным Цюй Цюбо вещал на VI съезде КПК: «Вся политика нашей аграрной революции, цель этой политики есть именно истребление помещичьего класса как целого класса, но это еще не значит, что нужно физически истреблять всех подряд. Если крестьяне хотят убивать, пусть убивают… пусть сами убивают, может быть, казнят одного-двух невинных людей, это неважно».

В советском районе в южной провинции Цзянси Мао Цзэдун, опираясь на верные ему части Красной армии, уничтожил несогласных с его революционной линией партийных работников и не пожелавших подчиниться ему армейских командиров. Такое крутое деяние вызвало лишь словесное осуждение руководства КПК, и в результате у Мао возросли и авторитет, и число сторонников. Вскоре то же самое проделал Чжан Готао в советском районе на стыке провинций Хубэй, Хэнань и Аньхой.

Ли Лисань, в молодости состоявший в марксистском кружке в Париже и группировка которого преобладала в то время в КПК, узнав о вторжении японских войск в Маньчжурию, обнадежился: это событие вполне может привести к столкновению Японии с СССР, что приведет к еще более крупному международному конфликту – а от него совсем уж недалеко до «взрыва мировой революции». Правда, товарища Ли Лисаня вскоре отстранили от руководства партией.

Боевой дух Красной армии был высок, неплох был и уровень ее подготовки – за счет присутствия в ее рядах значительного числа профессиональных военных. Гоминьдановская же армия высокой идейностью уже не отличалась и в бой не рвалась. Взаимодействия с войсками милитаристов, вроде бы поддерживавших нанкинское правительство, не получалось – у тех были свои интересы. Поэтому части Красной армии, пусть не очень многочисленные, смогли успешно отразить несколько больших карательных походов гоминьдановских войск против советских районов.

Увереннее почувствовав почву под ногами, КПК осуществила важное политическое мероприятие: на съезде представителей советских районов, прошедшем в ноябре 1931 г. в провинции Цзянси, была провозглашена Китайская Советская Республика. Председателем ее Центрального исполнительного комитета и правительства был избран Мао Цзэдун, его заместителями – Чжан Готао и Сян Ин.

В Красной армии к тому времени состояло уже около 300 тысяч бойцов, причем примерно половина из них являлись членами партии. Армейские парторганизации были самыми крепкими, и, как и у Гоминьдана, Красная армия, занимая новые территории, становилась там организатором местного управления. Количество членов КПК к октябрю 1933 г. составило 240 тысяч.

Когда произошло вторжение японских войск в Маньчжурию, компартия заняла однозначно патриотическую позицию, и правительство Китайской Советской Республики объявило Японии войну. Коммунисты вели очень активную подпольную работу на захваченных агрессором территориях. Но задача свержения власти Гоминьдана в любом случае оставалась первоочередной.

Мао Цзэдун летом 1932 г. получил щелчок по своим неуемным амбициям: за стремление полностью устранить руководящие органы КПК от контроля над подчиненными ему воинскими частями и занимаемыми ими территориями, за продолжение преобразований на селе прежними левацкими методами его отстранили от должности главного политкомиссара Красной армии – этот пост занял Чжоу Эньлай. Но Мао по-прежнему оставался во главе ЦИК Китайской Советской Республики.

Постепенно Гоминьдану, несмотря на все трудности, удалось значительно ослабить политический разброд в стране и создать достаточно эффективную систему власти во главе с нанкинским правительством. Советские районы во все большей степени оказывались в изолированном положении – противник обладал очень большим численным преимуществом.

В вооруженной борьбе с КПК нанкинское правительство могло рассчитывать на поддержку отрядов самообороны, создаваемых имущей частью деревни. К середине 1934 г. гоминьдановские силы сумели установить плотную блокаду Центрального советского района в провинции Цзянси (на юге страны).

Положение тамошней группировки Красной армии становилось отчаянным. И тогда руководство партии приняло решение о прорыве и передислокации на Север. Части были сведены в «Полевую Красную армию Первого фронта», общая численность которой, вместе с тыловыми подразделениями, составляла около 100 тысяч человек. Командармом был назначен Чжу Дэ, а политкомиссаром – Чжоу Эньлай. Решительным ударом армии удалось пробиться сквозь гоминьдановские заслоны. Так в октябре 1934 г. начался легендарный Великий поход, беспримерный по героизму и выпавшим на долю его участников нечеловеческим лишениям.

Это был путь сквозь горы и ущелья, когда, ведя непрерывные бои с отрядами Гоминьдана и милитаристов, приходилось преодолевать бурные реки, глубокие пропасти (а потом и пустыни), наводя переправы и мосты под огнем врага. С тех пор не знающий страха боец, в зеленой краснозведной кепке и с маузером – излюбленным оружием красноармейцев – стал символом китайской коммунистической революции. Те, кто остались в живых, за год прошли с боями 12 тысяч километров.

Сначала путь лежал на Сычуань, на соединение с армией Чжан Готао. За эти первые месяцы врагам удалось ликвидировать почти все основные советские районы, погибло большинство членов партии. Но в январе 1935 г. солдаты Великого похода одержали важную победу при Цзуньи в провинции Гуйчжоу.

Здесь по требованию Мао Цзэдуна было созвано расширенное совещание политбюро ЦК КПК, на котором произошло выяснение отношений. Возобладала позиция Мао и его сторонников: главная причина понесенных тяжелых поражений и утрат – в военных и политических просчетах конкретных руководителей партии. Такая трактовка событий пришлась по душе и военным командирам. Мао Цзэдун был введен в секретариат ЦК и фактически возглавил Военный совет. Будущее показало, что это был едва ли не важнейший его успех на пути к абсолютной власти в партии.

Но когда добрались до Сычуани, оказалось, что здесь под командованием Чжан Готао находятся гораздо большие красные силы, чем те, что пришли из Центрального района. Вражеские пули и снаряды, горные кручи, лишения унесли более половины участников похода. Возникли противоречия, и Мао Цзэдун принял неожиданное решение – с преданными ему частями и стоящими на его стороне руководителями партии быстрыми маршами направился на север, в провинцию Шаньси. Это был раскол – основным побудительным мотивом Мао было, скорее всего, опасение, что в сложившихся обстоятельствах ему вряд ли удастся удержаться на ведущем положении. На этом непредусмотренном этапе похода пришлось преодолеть страшную пустыню, погибли еще тысячи героев.

В октябре 1935 г. Чжан Готао и его сторонники сформировали новый состав ЦК КПК. Раскол был преодолен только через год с помощью Коминтерна. В конечном счете верх одержал Мао Цзэдун.

Герой Красной армии (лубок)

«Нью-Йорк таймс» сравнивала Великий поход с исходом евреев из Египта и переходом Ганнибала через Альпы. А в своей вышедшей в 1985 г. книге «Великий поход – небывалая история» американский историк Х. Солсбери назвал эту героическую эпопею «памятником человеческой веры» и высказал мнение, что в ХХ веке мир не знал деяния, имевшего столь же значительные последствия для его дальнейших судеб. Неспроста название «Великий поход» получил первый китайский космический спутник.

В горных районах провинции Шэньси был создан Особый советский район с центром в Яньани (городе, возникшем когда-то как пещерный).

Во время Великого похода контакты с Коминтерном были утрачены, и представители КПК при нем во главе с товарищем Ван Мином вынуждены были действовать без связи со своим партийным руководством. 1 августа 1935 г. во время работы очередного конгресса Коминтерна китайская делегация от имени КПК обратилась с воззванием «Ко всему народу Китая об отпоре Японии и спасении родины». Позднее были приняты аналогичные обращения, направленные ведущим политическим деятелям Китая, в том числе Чан Кайши. Это был призыв ко всем национальным силам прекратить гражданскую войну и объединиться в антиимпериалистической борьбе.

Вскоре Япония предъявила новые агрессивные требования нанкинскому правительству. В ответ в Пекине прошли бурные студенческие демонстрации протеста, в организации которых ведущую роль играли руководители городской организации КПК (Лю Шаоци, Пэн Чжэнь). Чан Кайши, не получая реальной поддержки от западных держав, снова стал искать сближения с СССР. Ради этого он оставил свои планы окончательного уничтожения советских районов и Красной армии. Через китайского военного атташе в Москве были установлены контакты с руководством КПК. Предложения Чан Кайши сводились к признанию руководителями компартии «трех народных принципов» Сунь Ятсена в качестве идеологической основы союза, присоединению Красной армии к гоминьдановской НРА – при этом ее части составляли бы отдельные соединения, преобразованию советов в административные единицы, действующие под руководством нанкинского правительства.

Но руководство КПК с трудом шло на сближение. Узнав об обращениях, с которыми выступила китайская делегация на конгрессе Коминтерна, оно тоже обратилось с призывом объединиться против японской агрессии к различным политическим силам – но Гоминьдан в их число не входил, он ставился на одну доску с империалистами. А в феврале – апреле 1936 г. по инициативе Мао Цзэдуна Красная армия предприняла из Особого района наступление на «национальную армию» милитариста Ян Сишаня в провинции Шаньси, получившее название «Восточного похода». Но Гоминьдан выступил на защиту своего давнего союзника, и Красная армия сама оказалась на грани разгрома. После этого Мао Цзэдун обратился к Нанкину с призывом прекратить гражданскую войну и объединиться для отпора Японии.

Начались переговоры, в августе 1936 г. руководство КПК направило нанкинскому правительству открытое письмо с согласием на воссоздание единого фронта. Однако наметившееся сближение было едва окончательно не сорвано из-за так называемых «сианьских событий».

В провинции Шэньси, центром которой является Сиань, сконцентрировались войска милитаристских группировок, настроенных антияпонски – но в то же время их предводители не питали симпатий и к Чан Кайши. Руководство КПК решило воспользоваться ситуацией, и его представители договорились с генералами о перемирии, а возможно и о совместных действиях против нанкинского правительства.

Как раз в это время в Сиань прибыл Чан Кайши, намеревавшийся устранить разногласия с милитаристами. Но в ночь на 12 декабря он был арестован генералами собственной (гоминьдановской) Северо-западной армии, решившими объединиться с милитаристами и повести борьбу как против японцев, так и против нанкинского правительства. Узнав об этой акции, Мао Цзэдун и другие руководители КПК заявили о полной поддержке выступления. Чан Кайши ждала неминуемая расправа.

Но китайская общественность резко негативно отреагировала на происходящее, а в Гоминьдане раздались призывы к решительному наступлению на Особый район – то есть к возобновлению гражданской войны. На руководство КПК активно воздействовали правительство СССР и Коминтерн. В результате 25 декабря 1936 г. Чан Кайши был освобожден.

Переговоры были возобновлены, в Нанкин прибыла делегация КПК во главе с Чжоу Эньлаем. Чтобы подкрепить ее позиции, СССР предложил Чан Кайши заключить военно-техническое соглашение, предусматривающее поставки современного вооружения. К лету 1937 г. между КПК и Гоминьданом была достигнута предварительная договоренность на ранее выдвинутых Нанкином условиях: признания «трех народных принципов», включения советов в гоминьдановскую систему власти, а соединений Красной армии – в НРА.

 

Японо-китайская война

Тем же летом 1937 г. японская экспансия переросла в страшную полномасштабную войну, затянувшуюся на восемь лет и стоившую китайскому народу неисчислимых жертв и страданий.

7 июля 1937 г. японские подразделения пытались овладеть стратегически важным мостом Марко Поло у Лугоуцяо близ Пекина, но натолкнулись на решительное противодействие китайской охраны. Инцидент был не очень серьезный, захваченный во время него японский военнослужащий был вскоре освобожден. Но Япония всей своей военной силой нанесла по Китаю удары на Севере, в Центре и на побережье.

Сразу выяснилось, что китайская армия не может биться на равных. Она была многочисленна, за последние десятилетия в ней произошли положительные изменения, она стала неплохо вооруженной – но все же ей не сравниться было с отлично организованным и освоившим современную технику врагом. И НРА, и Красная армия были слишком политизированы, нацелены, наряду со своим непосредственным предназначением, на решение «гражданских» задач административного управления. При этом офицерский корпус гоминьдановской армии хорошо усвоил милитаристские повадки – отцы-командиры смотрели на свои подразделения как на вотчины. Огромное значение имело и то, что китайские солдаты, прирожденные конфуцианцы, были способны на самопожертвование, но не склонны были искать единоборства, зачастую избегали его, пасовали – в то время как «сыны микадо», одержимые самурайским духом, с дьявольским напором, со штыком наперевес рвались в атаку.

Вскоре после «инцидента у Лугоцзяо» японцы захватили Пекин и Тяньцзинь, в середине ноября пал Шанхай. В декабре произошла трагедия Нанкина. Большая группировка гоминьдановских войск, оборонявшая столицу, была прижата к Янцзы и капитулировала. Но это не спасло китайским солдатам их жизней: японский командующий заявил, что китайцы не дрались, как подобает настоящим воинам, а потому не могут рассчитывать на снисхождение и на плен. Риса не вдоволь и у японских детей, с какой же стати кормить трусов? Началась чудовищная, затянувшаяся на несколько дней бойня.

Сначала людей расстреливали партиями на берегу реки – они часами смотрели на смерть товарищей и ждали своей очереди. Потом, видно, возбужденные запахом крови, самураи стали рубить своими короткими мечами пленным головы, прикалывать их штыками. Принялись рыскать по домам в поисках укрывшихся, заодно убивая мирных жителей и без счета насилуя женщин и девушек. Кто-то пытался найти спасение, вплавь преодолев Янцзы – но ее холодные стремительные воды не пощадили никого. В этой бойне погибло не менее 200 тысяч человек. В конце Второй мировой войны командовавший наступлением на Нанкин японский генерал сделал себе харакири – но не из-за угрызений совести, а не желая быть захваченным в плен. Несколько его подчиненных были казнены по приговору суда. Но Япония так до сих пор и не признала факта преступления и не пожелала принести официальных извинений Китаю. Это обстоятельство является серьезным препятствием к более тесному сближению двух стран.

«Нанкинская резня»: расправа японских оккупантов с китайскими пленными

Весной и летом 1938 г. японские войска добились новых успехов в Центральном Китае, был открыт фронт на Юге. Но Ухань, куда перебралось гоминьдановское правительство, держалась стойко. Были предприняты без преувеличения героические усилия по эвакуации промышленных предприятий из угрожаемых районов на запад. СССР решил оказать Китаю действенную помощь, и в рамках ее были осуществлены большие поставки военной техники. На подступах к Ухани в небе отважно дрались советские летчики. Китайская же авиация была слаба, и японские асы почти без помех бомбили города и расстреливали на дорогах колонны войск и беженцев.

В конце октября 1938 г. все же пала Ухань, и китайское правительство нашло пристанище еще выше по Янцзы, в Чунцине. Японский морской десант захватил Гуанчжоу. Но уже становилось ясно, что главной своей цели агрессору добиться не удалось: Китай не собирался признавать поражение и идти на сотрудничество с Японией, на что та очень рассчитывала. Война принимала затяжной характер, японская армия несла немалые потери.

Красная армия, которая теперь числилась 8-й армией НРА (вскоре была сформирована и 4-я Новая армия) использовала свой богатый опыт партизанской борьбы. Среди немногих китайских побед был разгром большой японской колонны, попавшей в засаду, устроенную дивизией под командованием Линь Бяо в горном ущелье на северо-востоке Шаньси.

Но наметилась и другая тенденция: воинские части КПК не прочь были расширять свои освобожденные районы не только за счет территорий, отбитых у оккупантов, но и за счет своего союзника – Гоминьдана.

С конца 1938 г. интенсивность боевых действий стала спадать. Япония захватила уже немалую часть китайской территории и занялась хозяйственным освоением добычи. Так, в северо-восточных китайских провинциях, как и в соседствующей с ними образованной в 1931 г. Маньчжоу-го, создавался высокоразвитый индустриальный район, который призван был играть важную роль в наращивании мощи Японской империи. Упор делался на развитие тяжелой промышленности, здесь было налажено массовое производство самолетов и танков.

Планы у Страны Восходящего Солнца были масштаба всемирного: уже была прочерчена ось «Берлин – Рим – Токио», и на картах делались геополитические прикидки – как бы сподручней организовать встречу германских и японских войск в долине Ганга, у южных отрогов Гималаев (и это не были досужие имперские фантазии: если бы немцы в 1942 г. захватили Сталинград, то, повернув вдоль Волги на юг и пройдя через симпатизирующий им Иран, они были бы совсем близко от цели. Япония к тому времени уже оккупировала Бирму и проникла на восток Индии, где с ней готова была взаимодействовать созданная левым крылом Конгресса «индийская национальная армия», уже сражавшаяся с англичанами).

Но пока захваченные китайские территории были подразделены оккупационными властями на три разряда: «зоны спокойствия», «зоны полуспокойствия» и «зоны опасности». В первую входили города, а также местность в пределах 10–15 км от опорных пунктов и важнейших дорог. Полуспокойно считалось там, где днем ситуация контролировалась японскими патрулями, а оставаться на ночь не рекомендовалось. В третьей, безусловно опасной для оккупантов зоне действовали гоминьдановские или коммунистические органы власти, велась партизанская борьба. Японское командование посылало туда для «умиротворения» карательные экспедиции, действовавшие с крайней жестокостью – согласно официально провозглашенному принципу «все жги, все убивай, все грабь».

В декабре 1938 г. японский премьер-министр Каноэ сделал адресованное китайскому правительству заявление: для прекращения конфликта Китай должен всесторонне сотрудничать с Японией и Маньчжоу-го ради «установления нового порядка», присоединиться к борьбе с коммунизмом, признать касающиеся до него «особые интересы» Японии. Чан Кайши не собирался идти ни на какие переговоры, но в руководстве Гоминьдана были и те, кто прислушался к прозвучавшему из Токио призыву. Сказались давние японофильские взгляды Ван Цзинвэя и его сторонников – они пошли на прямой контакт с захватчиками, и в марте 1940 г. в оккупированном Нанкине было образовано «центральное правительство». Во главе его встал Ван Цзинвэй. Была создана и армия, численность которой вскоре достигла 800 тысяч человек – в ее задачи входило «обеспечение порядка» в японском тылу. Этим же должна была заниматься разветвленная администрация «центрального правительства». «Центральное правительство» в своей агитации постоянно указывало на противоречия между Гоминьданом и КПК. Как особо показательный представлялся инцидент, произошедший в начале 1941 г.: в отместку за непрекращающиеся захваты территорий, контролируемых Чан Кайши, гоминьдановские части разгромили штаб 4-й Новой армии и нанесли большие потери ее личному составу.

В сентябре 1939 г. в Европе началась Вторая мировая война, 22 июня 1941 г. фашистская Германия напала на Советский Союз. В июле 1941 г. Китайская Республика разорвала с Германией дипломатические отношения. А после того, как 7 декабря 1941 г. японская авиация и флот нанесли вероломный удар по американской военно-морской базе в Пирл-Харборе и образовалась антигитлеровская коалиция, Китай оказался в ее рядах. На китайско-бирманско-индийском театре военных действий было образовано союзническое командование (с западной стороны основными партнерами были США и Англия). Япония, воздержавшаяся от войны с Советским Союзом, захватила Сингапур, Малайю, Филиппины, Индокитай и повела наступление на юг, в направлении Австралии – создавая вожделенную «сферу совместного процветания». Кажется странным, но только на этом этапе гоминьданоское правительство официально объявило войну Японии.

Красная армия, отойдя от тактики преимущественно партизанских действий, провела в августе – ноябре 1941 г. крупную войсковую операцию, получившую название «битвы 100 полков». Но в результате ответного японского наступления коммунистические части понесли тяжелые потери, территория освобожденных районов сократилась, их население уменьшилось вдвое и стало составлять примерно 50 млн. человек против 100 млн. в 1940 г. После этого руководство КПК воздерживалось от масштабных боевых действий против японцев – предпочитая сохранять силы для неизбежной в обозримой перспективе схватки за власть с Гоминьданом. Справедливости ради надо сказать, что тому тоже не был чужд подобный ход мысли. Оба заклятых китайских союзника исходили из того, что главная заслуга в победе над Японией будет принадлежать внешним силам.

Несмотря на то, что Китай имел немало партнеров по коалиции, он долгое время находился почти в изоляции. С внешним миром, не считая воздушного сообщения, он был связан только долгой и трудной дорогой, ведущей через Синьцзян в Советский Союз, и Бирманской шоссейной дорогой на юге. Не удивительно, что когда в 1944 г. японские войска вновь развернули широкие наступательные операции, гоминьдановская армия с трудом выстояла.

После 1942 г. количество освобожденных советских районов и их территория вновь стали постепенно увеличиваться, и к началу 1945 г. в них проживало около 95 млн. человек (главным «источником роста» по-прежнему оставались гоминьдановские районы, причем прежняя администрация в них иногда попросту уничтожалась).

Восстанавливалась и Красная армия. В ведении партизанской борьбы ей не было равных, а это привлекало и отряды крестьянской самообороны, и попавших в окружение солдат и офицеров гоминьдановской армии, желавших действовать самостоятельными подразделениями, и членов тайных обществ. Довольно успешно проходила мобилизация сельской молодежи: велико было ее желание встать на защиту своих семейств и своих деревень от японских оккупантов. Большое значение имело то, что КПК в эти годы проводила весьма умеренную аграрную политику – в духе единого фронта. Прежняя опора на социальные низы китайской деревни была пока отставлена. В апреле 1945 г. в советских районах насчитывалось 910 тыс. бойцов регулярных частей Красной армии и свыше 2 млн. ополченцев. Но ощущалась большая нехватка оружия. Американская военная помощь адресовалась Гоминьдану, советское правительство, следуя заключенным договорам, тоже направляло ему основную часть вооружений.

КПК не стала возвращаться к единовластию в вопросах местного управления. Проводился принцип «трех третей» – одна треть мест в советах доставалась коммунистам, а две трети – «представителям прогрессивных и промежуточных сил». Постановления, принимаемые органами власти, действующими на советских территориях, увязывались с законами, изданными правительством Чан Кайши.

Но неизбежны были и левацкие срывы. Мао Цзэдун и его сторонники уже в силу своей идейной ориентации, не говоря уж о складе характера и силе привычки, не могли последовательно пребывать в русле «вынужденных уступок Гоминьдану», как называли они социально умеренную политику. Нередки были и злоупотребления, чинимые членами органов местной власти – преимущественно по корыстным мотивам, но под прикрытием революционной фразы. Случалось, что руководители разных уровней, не исключая и партийных работников, старались присвоить себе лучшие земли, лучший скот, лучший инвентарь.

Что касается вооруженной борьбы, то Мао Цзэдун так определил ее стратегическую направленность: «10 % усилий – на борьбу с японскими захватчиками, 20 % – на защиту от Гоминьдана, 70 % – на сохранение своего потенциала». Конечно, жизнь вносила коррективы в подобные установки, и кулаки у красных бойцов чесались на интервентов не меньше, чем у гоминьдановских. Но повторимся: и руководство КПК, и руководство Гоминьдана считали, что главная борьба начнется после того, как союзные державы проделают основную работу по разгрому Японии.

Делая «вынужденные уступки Гоминьдану» в социальной политике, проводимой в советских районах, при руководстве партийной жизнью Мао Цзэдун вовсе не собирался умерять свой пыл и свои амбиции.

В партии сложилась кадровая ситуация, когда 75 % ее членов были неграмотны, а соответственно средний осознанный идейно-политический уровень (а не «сознательность») очень невысок. Поэтому возросли роль образованной партийной верхушки, ее авторитет – и ее отрыв от общей партийной массы. Обстановка, благоприятная для формирования психологии вождизма.

Еще в ноябре 1938 г. на расширенном пленуме ЦК КПК до китайских коммунистов было доведено мнение И. В. Сталина и Георгия Димитрова, что они считают Мао Цзэдуна вождем КПК. В соответствии с реалиями, установившимися в международном коммунистическом движении, это была непререкаемая санкция свыше. На этом же пленуме по инициативе Мао Цзэдуна была подчеркнута необходимость творческой переработки марксизма применительно к китайским условиям – вождь КПК решил встать в ряд великих теоретиков бессмертного учения.

Разрабатывая свой вариант марксистско-ленинской теории, он брал из нее то, что было, с одной стороны, созвучно китайской традиции и давним утопическим чаяниям народных движений, а с другой – то, что являлось наиболее приемлемым для мировоззрения, складывающегося у партийцев при казарменном «яньаньском образе жизни». Мировоззрения упрощенного, полного революционной героики, жажды действия – и настороженного.

Националистическую основу взглядов Мао можно проиллюстрировать выдержкой из выступления одного из ближайших сподвижников и толкователей его учения Чэнь Бода: «Социализм – это самая прекрасная мечта, волновавшая людей в Китае на протяжении нескольких тысячелетий. Мо-цзы называл эту мечту «всеобщей любовью», в «Ли-юнь» она именуется «великой гармонией». Идеал «великой гармонии» – идеал социализма и коммунизма – не является для нашей партии привнесенным извне, это внутренняя историческая потребность нашего народа, это – конечная цель нашей партии, и никто, кроме корыстолюбцев, не может отрицать этого… Диалектика истории такова: сначала Восток шел впереди и развитие цивилизации шло с Востока на Запад; затем Запад стал передовым… Однако Восток снова воспрянул… Восток стал передовым… Решающей силой этого Востока является Китай».

Чтобы китайская революция, международно признанным лидером которой он теперь стал, не выглядела незрелой, Мао Цзэдун уверенно постулировал, что в Китае, с его специфическими жизненными условиями и специфической историей, роль крестьянства в революционном процессе важнее, чем роль рабочего класса, а потому оно и должно стать главной движущей силой революции. А во главе мирового революционного процесса Мао Цзэдуну уже тогда виделась КПК. Когда в тяжелейшие для Советского Союза дни начала фашистской агрессии летом 1941 г. советское руководство обратилось к нему с просьбой развернуть активные боевые действия против японских войск, чтобы уменьшить вероятность нападения Японии на СССР, Мао ответил обещанием сделать все возможное и заверениями о полной поддержке борьбы советского народа. На деле же не было предпринято ничего (хотя в случае поражения Советского Союза почти наверняка не уцелела бы и КПК).

Для нужд текущего общекитайского политического момента и ближайшей перспективы, для того, чтобы КПК могла занять ведущие позиции в едином фронте, партийными идеологами под руководством Мао Цзэдуна была разработана концепция «новой демократии», в которой немалую роль играли основополагающие воззрения Сунь Ятсена. Как первоочередная в ней ставилась задача национального освобождения. Аграрная реформа объявлялась необходимой не для уравнительного перераспределения земли, а для устранения «феодальных пережитков» – т. е. крупного землевладения не занятых производительным сельским трудом собственников. Говорилось о поощрении предпринимательства и рыночных отношений. Наряду с защитой отечественного производителя ставилась задача создания условий для привлечения иностранного капитала. Предлагалось национализировать бюрократическую частную собственность, процветавшую при гоминьдановском правлении, и сделать ее основой государственного сектора и всей экономики. Хотя в концепции применялись понятия марксистской классовой теории, но ставилась задача взаимовыгодного сотрудничества труда и капитала.

Все это вполне соответствовало суньятсеновскому принципу «народного благоденствия». Но что особенно выигрышно звучало для различных течений единого фронта на фоне гоминьдановских реалий – «новая демократия» предусматривала развитие многопартийной системы. При этом яньаньские идеологи выражали уверенность, что КПК сможет стать ведущей политической силой и возглавить другие патриотически настроенные партии и общественные движения.

Но одновременно с работой над этой полной слов о свободном сотрудничестве и плюрализме концепцией, Мао Цзэдун инициировал летом 1941 г. мероприятие по идеологической обработке (чтобы не сказать оболваниванию) партийных активистов и широких партийных масс, в первую очередь тех, что находились в Особом районе. Во время него вырабатывался тот особый, «яньаньский» тип мышления (под стать «яньаньскому» казарменному стилю жизни), который стал господствующим в КПК на несколько последующих десятилетий. Мероприятие получило название «движения за упорядочение стиля в партии» (чжэнфэн).

Была составлена программа партийной учебы. В нее входили труды самого Мао Цзэдуна и несколько статей Сталина. И люди день за днем, месяцами занимались зазубриванием выдержек из них. Такой метод обучения не был новинкой в китайской традиции – он веками применялся в школе, когда ученики десятки раз повторяли вслед за учителем ключевые положения конфуцианской догматики, как то: «с чего начинается человек: его природа в основе своей добра. По природе люди друг другу близки, по привычкам друг от друга далеки». По своему малолетству дети могли не понимать еще толком смысла фразы, но она должна была крепко осесть в их подсознании, стать элементом мировосприятия. Теперь же аналогичная система обучения применялась к китайским коммунистам всех возрастов. Причем учебный процесс был построен в определенном смысле мастерски: люди впадали в фанатичный ажиотаж, с ожесточенными лицами и устремленными в одну точку взглядами выкрикивая хором изречения своего любимого вождя и вождя сопредельного коммунистического государства. Тогда же появились первые цитатники: бойцы вырезали отдельные фразы из газет и журналов и вклеивали их в записные книжки – они становились их неизменными спутниками и в минуты отдыха, и на позициях, и в рейдах по тылам врага.

Но заучиванием цитат дело не ограничилось. Партийцев еще и науськивали на «критику» тех руководителей, которые казались Мао препятствием на его пути к абсолютной власти. По той же конфуцианской традиции, людей могли прямо по имени не называть, якобы оберегая их «лицо» (так, позднее, в годы Культурной революции миллионы и миллионы раз звучали проклятия хунвэйбинов по адресу какого-то так и не названного «самого главного, стоящего у власти и идущего по капиталистическому пути» – но все прекрасно знали, что это заместитель председателя ЦК КПК, Председатель КНР Лю Шаоци).

Многие из критикуемых были сняты с руководящих постов. Те из них, кто вовремя осознал свои ошибки, поклялся в верности Мао и заслужил его доверие, пошли опять на повышение, но многие сгинули навсегда. Чистке подверглась не только верхушка партии – через нее прошли и многие рядовые партработники и активисты. Так была отработана не раз применявшаяся впоследствии тактика манипулирования революционным общественным мнением для того, чтобы держать в страхе, а при необходимости и устранять ответственных партийных и государственных работников любого уровня – выборочно или коллективно. С помощью «движения за упорядочение стиля в партии» были еще прочнее внедрены во внутрипартийную жизнь армейские порядки – железная дисциплина и единоначалие.

На VII съезде КПК, проходившем в Яньани весной 1945 г., Лю Шаоци, крепко стоявший тогда на партийном Олимпе, заявил в своем докладе: «Идеи Мао Цзэдуна – это идеология, объединяющая теорию марксизма-ленинизма с практикой китайской революции, это китайский коммунизм, китайский марксизм. Идеи Мао Цзэдуна – это дальнейшее развитие марксизма в национально-демократической революции в колониальных, полуколониальных и полуфеодальных странах в современную эпоху, это превосходный образец национального марксизма». А в принятом съездом новом уставе партии было записано: «КПК во всей своей работе руководствуется идеями Мао Цзэдуна».

Заключительный этап войны проходил в условиях, когда после объявления Советским Союзом войны Японии Советская армия освобождала Маньчжурию и Северную Корею, а американцы подвергли остатки японских вооруженных сил и японские города массовым бомбардировкам, сбросили на Хиросиму и Нагасаки новоявленные сверхсмертоносные ядерные бомбы. Воля Японии к продолжению сопротивления была сломлена. 2 сентября 1945 г. на борту американского линкора «Миссури» ее представители подписали акт о безоговорочной капитуляции. Как на то и рассчитывали китайские руководящие деятели, основную роль в победе над Японией сыграли иностранные силы. А КПК и Гоминьдану предстояло теперь решительным образом приступить к тому, к чему они давно готовились, – борьбе за власть между собой.

Советское правительство, заявив о заинтересованности в мирном разрешении китайских проблем, все захваченное у японской Квантунской армии вооружение передало Красной армии. Территория Маньчжурии перешла под контроль КПК. Американцы же оказали поддержку Гоминьдану, причем в самой необходимой ему на тот момент форме – предоставив большое количество транспортной авиации. Дело в том, что советские районы оказались в стратегически более выгодном положении: они были ближе к оккупированным японцами густонаселенным областям и большим городам, части же гоминьдановской армии располагались в основном в отдаленных от побережья западных и юго-западных районах страны. Чан Кайши потребовал от японского командования, чтобы его войска капитулировали перед правительственной НРА, и отдал ее частям приказ как можно быстрее продвигаться в освобождаемые районы. Здесь и оказались очень кстати услуги американской военно-транспортной авиации. В результате многие крупнейшие ранее оккупированные города перешли под контроль Чунцинского гоминьдановского правительства.

Правда, на последнем этапе войны, когда КПК громко выступила с инициативой «новой демократии», американское правительство проявило некоторый интерес к возможности сотрудничества с коммунистами. Летом 1944 г. в Яньань прибыла «союзническая миссия наблюдателей». В целом партийное руководство во главе с Мао Цзэдуном и обстановка в Особом районе произвели на нее благоприятное впечатление, и в Вашингтон были отправлены вполне положительные донесения. Побывавшие в советских районах американские журналисты левой ориентации (в том числе Эдгар Сноу) тоже давали в прессе благожелательные репортажи об увиденном. Но в конце концов американское правительство утвердилось во мнении, что «новая демократия» – это всего лишь пропагандистская уловка коммунистов, и сделало окончательную ставку на Гоминьдан.

В свою очередь, руководители КПК не без некоторой надежды ожидали такого поворота событий, когда вооруженные силы СССР и США столкнулись бы между собой, а они оказались в положении любимого фольклорного персонажа Мао Цзэдуна: обезьяны, наблюдающей с высокого холма за смертельной схваткой двух тигров – чтобы по ее окончании спуститься вниз и снять шкуры. Но этому не суждено было случиться.

 

Гражданская война 1945–1951 гг.

На территории советских районов, от Маньчжурии до острова Хайнань, проживало около четверти населения Китая. КПК была многочисленной, сплоченной организацией, и на ее основе действовали крепкие властные структуры. Серьезную военную силу представляла собой Красная армия: опытная, идеологически подкованная, наконец-то более-менее неплохо вооруженная.

Но Гоминьдан выглядел, на внешний взгляд, предпочтительнее – хотя бы за счет гораздо более многочисленной и лучше вооруженной армии, не говоря уж о том, что им было сформировано признанное во всем мире правительство, которое могло рассчитывать на широкую помощь из-за рубежа. Как КПК и Красная армия, Гоминьдан и НРА тоже были сильно идеологизированными организациями. Но гоминьдановские партийные функционеры, контролируя и направляя все стороны жизни общества, очевидно, больше, чем следовало бы, прониклись личными материальными интересами. Коммунисты же, а вслед за ними и значительная часть населения советских районов (и не только их), горели революционным задором.

Но довольно резкое заявление советского правительства от 14 августа 1945 г. о том, что СССР признает правительство Чан Кайши единственным законным представителем китайского народа, а также телеграмма, посланная И. В. Сталиным лично Мао Цзэдуну, несколько охладили пыл товарищей из КПК. И тогда они, быстро переустроившись, избрали другую тактику действий: вести с Гоминьданом долгие переговоры о проведении политики единого фронта, пропагандировать идеи «новой демократии» на гоминьдановских территориях, а тем временем, опять же, готовиться к решающей схватке.

Заручившись гарантиями безопасности, Мао Цзэдун 28 августа вылетел в Чунцин для переговоров с Чан Кайши – тот уже не раз приглашал его встретиться. Но в те же дни командование Красной армии получило закрытую директиву: на Севере «завоевать все, что можно завоевать», а в других районах – действовать по обстановке, но примерно в том же духе.

В роли посредников на переговорах в Чунцине, по договоренности обеих сторон, выступали американские дипломаты. 10 октября 1945 г. было заключено соглашение о перемирии, но по таким важнейшим вопросам, как объединение армий и властных структур, решения найдено не было.

Мао Цзэдун (1946 г.)

После этого переговоры на некоторое время прервались и возобновились в январе 1946 г. В этот промежуток времени в Москве состоялась встреча министров иностранных дел СССР, США и Великобритании, которые высказались за мирное объединение Китая. Была выдвинута инициатива проведения конференции с участием КПК, Гоминьдана и других политических сил. В случае ее успеха можно было бы переходить по всей стране от однопартийных правлений к созданию органов власти на демократической основе.

Конференция состоялась, но, как вскоре выяснилось, Гоминьдан от монополии на власть отказываться не собирался: его руководители дополнили резолюции конференции такими оговорками, что это означало фактическое их непризнание. Руководство КПК действовало более гибко, чем противник. Не отвергая американского посредничества, неустанно призывая к демократизации политической жизни, оно смогло обрести в глазах широкой общественности по всей стране весьма привлекательный имидж.

Летом 1946 г. гоминьдановские войска активизировали свои действия в противостоянии с Красной армией, и в самом скором времени локальные столкновения переросли в полномасштабную гражданскую войну – долгую и кровавую.

Если в тяжелые годы антияпонской войны гоминьдановское правительство довольно успешно действовало в экономике, то теперь и в этом отношении его политика вызывала все большее недовольство.

За счет правительственной поддержки государственный сектор в первые два послевоенных года показывал неплохие темпы роста, особенно в шанхайском регионе. Но там, куда у правительства не доходили руки (в том числе на западе страны, где за время войны было построено немало новых предприятий и куда было эвакуировано немало старых), или куда они доходили с неоправданной силой, на частных предприятиях – там дела шли плохо. Инфляция была непомерно высока, уровень жизни трудящихся постоянно снижался.

Еще хуже было положение в деревне. Налоги, как и во время войны, взимались в натуральном выражении, в первую очередь зерном. Вдобавок значительную часть урожая крестьяне обязаны были поставлять государству по твердым закупочным ценам, которые были значительно ниже рыночных. Получалось, что для свободной продажи практически ничего не оставалось ни у крестьян-собственников, ни у арендодателей.

Так что гоминьдановский режим быстро терял социальную опору и в городе, и в деревне. Если раньше он представлялся защитником интересов тех, кому было что терять, то теперь молодежь из состоятельных слоев на военную службу не шла, НРА превращалась в армию бедняков, и любой ее солдат, находясь в компании себе подобных, мог призадуматься – а не более ли подходящее место для него в Красной армии? Коммунистическая агитация в войсках Гоминьдана пользовалась большим успехом.

В Маньчжурии КПК получила революционную базу, совсем не похожую на прежние, в которых подавляющую часть населения составляли крестьяне. Это был высокоразвитый промышленный район, обладание которым могло обеспечить немалую долю успеха в гражданской войне. Сюда было срочно направлено около 50 тысяч партийных работников, так как во времена японской оккупации создать в Маньчжурии крепкую сеть своих организаций КПК не смогла.

Было ясно, что руководство Гоминьдана тоже прекрасно понимает значение Маньчжурии и попытается сделать все возможное для ее захвата. Поэтому командование Красной армии, которая стала теперь носить название Народно-освободительной армии (НОА), перебросило на северо-восток из других советских районов наиболее боеспособные части. К ним присоединилось немало бывших военнослужащих армии Маньчжоу-го – они отличались хорошей профессиональной подготовкой, полученной у японских инструкторов. Была проведена мобилизация местной молодежи, и скоро северо-восточная группировка НОА насчитывала около 300 тысяч бойцов.

Когда летом 1946 г. Гоминьдан развернул свое широкое наступление, главный удар действительно был нанесен в Маньчжурии. Но его ожидали, и хотя гоминьдановской армии и удалось захватить несколько городов, в целом эту важнейшую революционную базу КПК удалось отстоять.

Войска Гоминьдана атаковали и другие освобожденные районы. В марте 1947 г. им удалось даже захватить на время Яньань, которая являлась местом расположения центральных органов КПК.

Обороняясь, НОА применяла тактику «войны самозащиты». Командование исходило из того, что Гоминьдан находится в кризисном состоянии и время работает не на него. Использовался богатый опыт партизанских боев. Части НОА, стараясь избежать больших потерь, быстро маневрировали, нанося противнику неожиданные удары. Из месяца в месяц возрастало число гоминьдановских солдат, сдавшихся в плен или переходивших с оружием в руках на сторону коммунистов. За год двухмиллионная действующая армия Гоминьдана сократилась более чем на половину. Несмотря на большие американские поставки оружия, она теряла свое превосходство.

Летом 1947 г. НОА перешла в контрнаступление. Одновременно руководство КПК выдвинуло новые лозунги. Главным был «долой Чан Кайши!» – о договоренности с Гоминьданом речь уже не шла.

После окончания Второй мировой войны китайский народ, освободившийся от чужеземной оккупации, переживал прилив националистического чувства, и был в этом отношении легко раним. Когда американский солдат изнасиловал в Пекине китайскую девушку, по городу прошли многотысячные студенческие демонстрации под антиамериканскими лозунгами. Тесные контакты чанкайшистского правительства с США были налицо, а призыв КПК к построению демократического национального государства был очень притягателен (хотя коммунистическое руководство в своем кругу уже не мыслило многопартийность так, как прежде: после своей победы оно планировало разрешить деятельность только тех партий и общественных организаций, которые полностью признают руководящую роль КПК).

Ко всему прочему, многие гоминьдановские деятели, предчувствуя конечное поражение, без зазрения совести ударились в коррупцию и казнокрадство, стараясь, пока не поздно, потуже набить карман. КПК прямо указывала на «клику четырех семейств»: Чан Кайши, Сун Цзывэня, Кун Сянси и братьев Чэнь. Возможно, конкретные фамилии были указаны не очень обоснованно, но суть явления обвинение отражало адекватно, а главное – оно находило широкий отклик.

В стане Гоминьдана начался разброд. Так, в британской колонии Гонконг прошел «съезд демократических групп Гоминьдана», дополнительный вес которому придавало присутствие вдовы Сунь Ятсена – Сун Цинлин. Она и была названа почетным председателем образованного Революционного комитета Гоминьдана (который, правда, большой роли в последующих событиях не сыграл). В Гонконге возобновила свою деятельность распущенная Чан Кайши «Демократическая лига», заявившая о своей готовности сотрудничать с КПК.

Наступление НОА проходило в несколько этапов. На каждом из них захватывались все новые районы. Руководство партии поставило задачу привлекать в ряды революционной армии как можно больше пленных военнослужащих. И это задание успешно выполнялось: 80–90 % гоминьдановских солдат и большинство офицеров соглашались встать под красные знамена. Во второй половине 1949 г. из общего числа потерь гоминьдановской армии только 6 % приходилось на убитых и раненных. В январе 1949 г. защищавшая Пекин 250-тысячная группа войск в полном составе перешла на сторону коммунистов. Вскоре НОА имела в своих рядах более 3 млн. бойцов и превзошла по численности армию Гоминьдана.

Вступление китайской Красной армии в Пекин. 1949 г.

Заключительный этап начался в апреле 1949 г., после того, как гоминьдановское правительство отвергло предложение руководства КПК прекратить войну (справедливости ради – этот призыв походил скорее на требование капитуляции). В ночь на 21 апреля части Красной армии (НОА) героически форсировали широкую и быструю Янцзы. Уже 23 апреля был взят Нанкин, 27 мая – Шанхай. В октябре наступающие достигли южной провинции Гуандун.

В сентябре в Пекине, которому суждено было вновь стать китайской столицей, собралась сессия «Народной политической консультативной конференции» – органа единого фронта, который взял на себя функции Учредительного собрания. 30 сентября было избрано Центральное народное правительство во главе с Мао Цзэдуном. Следующий день, 1 октября 1949 г. стал самой значительной датой в современной истории Китая. На торжественном митинге на огромной пекинской площади Тяньаньмынь Мао Цзэдун провозгласил образование Китайской Народной Республики.

На Юге бои еще продолжались. В декабре 1949 г. началась эвакуация на Тайвань гоминьдановского правительства, партийных работников, остатков армии и всех, кто пожелал последовать за ними. На остров перебралось около 2 млн. человек (при том, что коренное его население составляло 6 млн). Они привезли с собой немалые ценности, в том числе исторические и художественные (тайваньские музеи располагают сейчас одними из богатейших в Китае коллекций). Так появилось политическое новообразование, сохранившее название гоминьдановского государства – Китайская Республика. Оно стало источником международной напряженности на все последующие десятилетия – вплоть до сегодняшнего дня. И примером для подражания многим странам мира, оказавшимся на распутье.

В конце 1949 г. было сломлено сопротивление милитаристов в Сычуани, а весной 1950 г. части НОА заняли большой южный остров Хайнань. Но предстояло установление новой власти в Тибете, правители которого вновь считали себя вполне самостоятельными. Поход туда состоялся осенью 1950 г. Слабая и немногочисленная тибетская армия не смогла оказать серьезного сопротивления. Но на этот раз конфликт завершился достаточно примирительно. Было подписано «Соглашение о мероприятиях по мирному освобождению Тибета», по которому Тибет получал значительную автономию, а далай-лама оставался его главой.

Довольно долго продолжалась борьба с внутренней контрреволюцией. С теми, кто не желал признавать установление новой власти и оказывал ожесточенное сопротивление – во главе их стояли в первую очередь крупные собственники. В одной только провинции Гуанси в течение 1950 г. погибло 7 тысяч активистов новой власти и поддерживающих ее мирных жителей.

В то же время, как водится в подобных исторических ситуациях и как признавали потом сами руководители КПК, во враги часто записывали тех, кого выгодно было посчитать таковыми местным представителям народной власти. Собственно, последним было на что сослаться и в идеологическом плане, – принятое еще в 1946 г. постановление, касавшееся аграрных преобразований, так и называлось: «О сведении счетов». В нем шла речь о конфискации земель у помещиков, но кое-где оно было воспринято как санкция на кровавые расправы.

Всего этот заключительный и, возможно, наиболее жестокий этап гражданской войны по некоторым оценкам унес (на конец 1951 г.) около 2 миллионов жизней. Но все же он оказался не слишком длительным, чего многие опасались. Немалую роль сыграло то, что в целом в эти годы КПК старалась придерживаться линии «новой демократии».

 

Китайская Народная Республика – Первые годы

Победители были умеренно великодушны. Демократические партии, которые помогли КПК победить Гоминьдан, получили право на существование – но, согласно заключенному с ними соглашению, только в крупных и средних городах, а в социальном отношении сфера их деятельности не должна была распространяться за пределы буржуазии и интеллигенции (очевидно, душевное здоровье этих категорий граждан не очень волновало новую власть).

Провозглашение КНР на площади Тяньаньмынь в Пекине 1 октября 1949 г.

Земельный закон был принят довольно щадящий. У богатых землевладельцев изымались только излишки – то, что они не обрабатывали своими силами, а сдавали в аренду. Это относилось и к скоту и инвентарю. Конфискованное распределялось между беднотой по количеству едоков в семье. Земля объявлялась частной собственностью ее владельцев. Лю Шаоци говорил в одном из своих выступлений: «Принятая нами политика сохранения кулацких хозяйств является не временной политикой, а политикой, рассчитанной на длительный срок. Иными словами, хозяйства кулаков будут сохранены в течение всего периода «новой демократии». Необходимость сохранения кулацких хозяйств отпадет только тогда, когда созреют условия для широкого использования машин в сельском хозяйстве, для организации колхозов и для осуществления социалистических преобразований в деревне, а для этого потребуется довольно продолжительное время. Вот почему мы поддерживаем в настоящее время политику сохранения кулацких хозяйств».

Однако и в таких условиях даже безземельное крестьянство неохотно принимало дармовую землю: в китайской деревне слишком сильны были общинно-клановые связи, и многие не хотели пользоваться отобранным у того, «кому мы не ровня», но кто все-таки «свой». А богачи, в свою очередь, сразу стали добрее к своим малоимущим односельчанам, стараясь расположить их к себе. Были случаи организованного вооруженного сопротивления переделу.

Тогда, чтобы разбередить несознательную деревенщину, на фронт проведения аграрной реформы были брошены отряды городских активистов, в которые включались и командиры и политработники НОА. Заодно создавались народные трибуналы, которые вершили суд и расправу, вплоть до смертных приговоров, «по упрощенной процедуре».

Шедшая таким образом умеренная социализация деревни растянулась на три года. Выиграло от нее в первую очередь беднейшее крестьянство, получившее свыше 40 млн. га земли. Не остались в стороне и местные руководители всех уровней и сельские активисты.

Несмотря на существенные, порой кровавые издержки реформы, сельскохозяйственное производство уже в 1952 г. достигло довоенного уровня (т. е. уровня «нанкинского десятилетия»). А КПК получила прочную социальную опору в деревне: в ходе перераспределения в выигрыше оказалось около 300 миллионов крестьян, причем многие получили землю впервые.

В городах новая власть была избавлена от необходимости проведения широких экспроприаций своими предшественниками. Гоминьдан успел превратить большинство крупных частных предприятий в государственную и государственно-бюрократическую собственность, та же участь постигла многие иностранные предприятия. Народная власть довольно умело распорядилась этим перешедшим к ней достоянием, проведя «централизацию финансово-экономической работы». Удалось сделать и то, что многие годы оставалось не под силу Гоминьдану, – обуздать инфляцию.

Чжоу Эньлай, премьер Госсовета КНР

В первые годы власти КНР довольно успешно взаимодействовали с частным капиталом, который производил примерно 2/3 промышленной продукции и осуществлял еще большую долю ее товарооборота. Правительственные органы поощряли деятельность частных предприятий, их владельцев обнадеживало и то, что КПК брала на себя объективное разрешение классовых конфликтов. В результате легкая промышленность уже к 1952 г. достигла довоенного уровня.

Однако в том же 1952 г. руководство КПК решило, что пора действовать по-партийному принципиально. Начало было положено проведением кампании борьбы против «трех зол» (коррупции, расточительства, бюрократизма) в государственном аппарате и «пяти зол», в которых была уличена буржуазия. В ходе кампании было установлено, что большинство частных предпринимателей уклоняется от уплаты налогов, производит некачественную продукцию, занимается спекуляцией, участвует в расхищении сырья. В соучастии была обвинена значительная часть партийного и государственного аппарата (к 1953 г. в КПК состояло уже свыше 6 млн. членов, и понятно, что народ в ряды правящей партии поспешил встать всякий).

Была проведена чистка, число членов партии сократилось на 10 %, немало ответственных работников (около 4,5 %) было осуждено народными трибуналами – вплоть до расстрела. Для провинившихся буржуев самым распространенным наказанием стало обязательство возместить нанесенный ущерб.

В ходе разгоревшейся тогда в руководстве КПК дискуссии высказал свое мнение и Мао Цзэдун. По его словам, некоторые товарищи зря думали, что «новодемократическая» линия в политике партии так и будет продолжаться – необходимо переходить в наступление на частнособственнические отношения как в городе, так и в деревне. Мао Цзэдун призвал взять «генеральную линию» на социалистическую революцию.

Объективные причины для беспокойства действительно существовали. Аграрная реформа хоть и привела к восстановлению сельскохозяйственного производства, но мелкие частные собственники, из которых преимущественно состояла деревня, не могли обеспечить достаточного прироста товарной продукции – продуктов питания и сырья, необходимых для проведения индустриализации (именно это обстоятельство стало одной из главных причин проведения коллективизации и в СССР). Некоторые руководители партии считали, что ситуацию можно исправить повышением технического уровня крестьянских хозяйств, оказанием помощи в проведении кооперации, стимулированием увеличения производства через рыночные отношения – обеспечивая, например, деревню промышленной продукцией по сходным ценам. То есть используя советский опыт НЭПа. Но это претило революционному духу Мао Цзэдуна и его сторонников.

В октябре 1953 г. в стране была введена хлебная монополия – частным лицам запрещалось торговать зерном. Через год монополизирована была торговля растительным маслом, хлопком, хлопчатобумажными тканями. Вскоре была введена карточная система для всех основных предметов потребления.

В 1953–1955 гг. действительно был обеспечен значительный прирост поставок зерна – этого удалось добиться с помощью идеологической и репрессивной машины государства. Примерно 40 % заготовок зерновых поступало в виде налога, 60 % – как обязательные поставки по твердым ценам, очень невысоким. В результате из крестьянских амбаров выгребался не только весь прибавочный продукт, но и часть необходимого – крестьяне попросту начинали недоедать. Когда же во многих районах начался форменный голод, рабоче-крестьянское государство посчитало своим долгом немедленно прийти на помощь (как мы помним, это считала своим долгом любая власть в Поднебесной, начиная с мифической династии Ся). 2/3 государственных заготовок было отправлено обратно в деревню – для ее экстренной подкормки. В итоге оказалось: хлеба и риса в городах не прибавилось, а сельское хозяйство лишилось всяких экономических стимулов для повышения производства.

Выход решили искать в кооперации. Начать с «групп производственной взаимопомощи», потом перейти к производственным кооперативам «полусоциалистического» типа – тем, члены которых сохраняли частную собственность на свои совместно обрабатываемые наделы земли. Следующим, «социалистическим» уровнем считались кооперативы с коллективной собственностью на землю и на орудия производства и с распределением доходов по труду. Кооперацию следовало проводить без перегибов: предполагалось, что к 1957 г. в кооперативы низшего типа будет вовлечена примерно пятая часть крестьянских хозяйств.

В Поднебесной все явственнее складывался культ личности Мао Цзэдуна. Его прославлению служила целенаправленная пропагандистская кампания, возглавляемая лучшими партийными идеологами (Лю Шаоци, Чэнь Бода и другими). На высоком полиграфическом уровне и огромным тиражом были изданы «Избранные произведения» Мао Цзэдуна. При этом произведения избирались таким образом, чтобы, с одной стороны, они соответствовали сталинской версии марксизма-ленинизма, а с другой – представляли собой свод оригинальных идей Мао Цзэдуна, что позволяло причислить Мао к крупнейшим теоретикам, классикам марксизма-ленинизма. Эти труды стали объектом тщательного изучения в сети партийной учебы, широко пропагандировались среди населения. Люди привыкали с благоговением, восторгом и надеждой относиться к личности своего вождя.

Укрепив партийные ряды чисткой, серьезнее взялись за интеллигенцию – которая, благодаря лозунгу «новой демократии», в свое время в массе своей поддержала КПК в ее борьбе за власть. Избранная схема раскручивания идеологической кампании впоследствии применялась не раз. Началом стало широкое обсуждение кинофильма «Жизнь У Синя», посвященного известному просветителю XIX века. Мао Цзэдун нашел, что картина грешит «отрицанием классовой борьбы», «проповедью феодальной культуры». Обвинение распространили на массы интеллигенции, и началось упорное повседневное ее «перевоспитание», главным способом которого стало изучение произведений Мао Цзэдуна на занятиях в сети «идеологической учебы». В известной мере это было повторением чжэньфэна – «движения за упорядочение стиля в партии», проводившегося в Особом районе во время антияпонской войны. Теперь партийные идеологи набирались нового опыта в деле обработки массового сознания и манипулирования им в нужном направлении.

Международная обстановка того времени определялась в первую очередь состоянием «холодной войны» между просоветским (коммунистическим) и проамериканским (империалистическим) блоками, и тем, что холодная война вполне может перерасти в более чем горячую – термоядерную, реальная угроза чего возникала не раз, так как блоки постоянно стремились к расширению сфер влияния.

Залогом успеха мирового коммунистического движения представлялась советско-китайская дружба (дружба «шестой части земного шара с четвертой частью населения Земли» – так восхвалялась она в одном официозном стихотворении тех лет). Вскоре после провозглашения КНР в декабре 1949 г. Мао Цзэдун во главе большой китайской делегации прибыл в Москву для переговоров со Сталиным и другими советскими руководителями. 14 февраля 1950 г. был подписан «Договор о дружбе, союзе и взаимопомощи» между двумя странами. Это была декларация стратегического сотрудничества на вечные времена. СССР обязывался в короткий срок передать Китаю все права на КВЖД и на советскую собственность в г. Дальнем (Даляне), вывести свои войска из Порт-Артура (совместно используемой военно-морской базы). Договор предусматривал оказание Советским Союзом большой помощи Китаю в виде содействия в строительстве важнейших промышленных объектов, поставок оборудования, передачи технологической документации и т. д.

Сталин и Мао. На марке (1950 г.)…

…и в жизни

Последующие экономические и культурные отношения складывались самым благоприятным образом – в 1952 г. на долю Советского Союза приходилось более половины внешнего товарооборота Китая. На китайских предприятиях, в научно-исследовательских и конструкторских организациях, в вузах работали тысячи советских специалистов и преподавателей. Множество китайских студентов в одежде полувоенного покроя и неизменных кепках красноармейского образца прибывало на учебу в Советский Союз.

Вскоре произошел международный конфликт – еще более, пожалуй, чреватый глобальной катастрофой, чем возникший позже Карибский кризис.

По итогам Второй мировой войны Корейский полуостров был разделен по 38-й параллели на две зоны ответственности – советскую и американскую. Но в 1948 г. эта географическая координата превратилась в реальную границу между коммунистической Корейской Народно-Демократической республикой, возглавляемой вождем и учителем товарищем Ким Ир Сеном, и проамериканской Республикой Кореей – или, в просторечье, между Северной и Южной Кореей. В июне 1950 г. северокорейская армия неожиданно вторглась на Юг – для «воссоединения родины». Поначалу ей сопутствовал большой успех, но ООН осудила агрессию, и под ее флагом в Корею были посланы международные силы, ядром которых стали американские войска – в очень немалом количестве. В войне сразу же наступил перелом, армия КНДР понесла огромные потери, противнику даже удалось захватить северную столицу – Пхеньян и приблизиться к территории КНР.

И тогда китайское руководство решило оказать коммунистическому соседу полномасштабную военную поддержку: под наименованием добровольцев в Корею были направлены крупные воинские соединения (на этой войне, как уже говорилось, погиб сын Мао Цзэдуна – Мао Аньин). Поколебавшись, решило не оставаться в стороне и советское руководство. СССР оказывал друзьям помощь не только вооружением – в корейском небе доблестно воевали лучшие советские асы, пилотировавшие лучшие реактивные истребители того времени – МиГи (и усердно старавшиеся сойти за «местных» – мешая по рации наскоро заученные непонятные слова с отборным фронтовым матом).

Весы качнулись в противоположную сторону – причем не в последний раз. Погибли миллионы корейцев – солдат и мирных жителей, десятки тысяч американцев, около трехсот советских летчиков. Потери Китая были очень велики – около миллиона убитых и раненых. Китайские части применяли тактику живой волны, когда массы пехоты бросались под пулеметный и артиллерийский огонь, несли огромные потери – но продолжали бесстрашно, в полный рост надвигаться на врага. Американский командующий Макартур не раз предлагал нанести ядерные удары по войскам противника в Корее и на территории КНР – но это неизбежно привело бы к третьей мировой войне, и высшее американское руководство – президент Гарри Трумэн и его окружение решили, что лучше не надо. Янки больше хотят жить, чем азиаты и чем русские. В конце концов 27 июля 1953 г. было подписано действующее и по сей день перемирие. Разграничительная линия осталась там же, где была, – на 38-й параллели.

После Корейской войны разделение большей части мира на два враждующих лагеря утвердилось еще прочнее, а для Китая пути на Запад были практически закрыты. Зато ничто теперь не отвлекало от того, чтобы постараться занять ведущую позицию в авангарде борьбы с империализмом.

20 сентября 1954 г. 1-я сессия Всекитайского собрания народных представителей (ВСНП) единогласно приняла Конституцию КНР. Китай провозглашался государством народной демократии, руководимым рабочим классом и основанном на союзе рабочих и крестьян. Говорилось также, что «Китайская Народная Республика, опираясь на государственные органы и общественные силы, путем социалистической индустриализации и социалистических преобразований обеспечивает постепенное уничтожение системы эксплуатации и построение социалистического общества». «Священной и неприкосновенной» объявлялась только общественная собственность – частная под эту категорию не подпадала.

Конституция вводила пост Председателя КНР, и его занял Мао Цзэдун. Председателем Постоянного комитета ВСНП, исполняющего функции этого органа власти между сессиями, стал Лю Шаоци. Правительство, именуемое в КНР Государственным советом, вновь возглавил Чжоу Эньлай.

Вскоре по советскому примеру был принят пятилетний план развития народного хозяйства. По своей сути, он конкретизировал курс, указанный Конституцией, – на построение социализма. Ставилась задача создания около семисот так называемых «сверхлимитных объектов» – ведущих предприятий, преимущественно тяжелой индустрии и энергетики. Промышленное производство должно было удвоиться, доходы рабочих и служащих – возрасти на треть. К концу пятилетки кооперацией должны были быть охвачены треть крестьянских дворов и два миллиона работающих на рынок кустарей-ремесленников. Большинство частных предприятий как в промышленности, так и в торговле должны были тем или иным образом войти в государственно-капиталистический сектор.

Н. С. Хрущев, возглавивший Советский Союз после смерти Сталина, в еще большей степени, чем предшественник, был настроен на развитие дружественных отношений с Китаем (Сталин испытывал по адресу Мао Цзэдуна некоторые сомнения – хотя тот всегда выражал ему глубокое уважение, возможно, достаточно искренне). По заключенным новым соглашениям о сотрудничестве СССР передал КНР 1 400 проектов промышленных предприятий и 24 000 комплектов технической документации на различные виды продукции. В Советский Союз прибыли из Китая еще многие тысячи студентов и специалистов для обучения и стажировки. Помощь Китаю оказывали и другие социалистические страны.

Китайская промышленность делала большие успехи: в 1957 г. уровень производства превысил показатель 1952 г. почти в 2,5 раза. Впервые было освоено производство самолетов, автомобилей, тракторов.

Но эти же годы ознаменовались расправами Мао Цзэдуна со своими явными и мнимыми противниками в партийном руководстве и новыми громогласными идеологическими кампаниями.

Осенью 1954 г. происходило вроде бы вполне безобидное научное обсуждение знаменитого романа «Сон в красном тереме», написанного еще в XVIII в. Но неожиданно на известного исследователя этого романа Юй Пинбо обрушилась далеко не научная критика: его стали обвинять в том, что он является проводником буржуазной идеологии и поддерживает отношения со сбежавшим на Тайвань философом и публицистом Ху Ши. В ему подобные зачислили многих других деятелей китайской культуры. Параллельно по той же схеме превратили в травлю «скрытых контрреволюционеров от культуры» литературную дискуссию вокруг творчества современного поэта и литературоведа Ху Фэна, одного из руководителей Союза китайских писателей. Многие были обвинены в намерении восстановить гоминьдановский режим и подверглись арестам.

Летом 1955 г. состоялось разбирательство по делу одного из создателей КПК, члена политбюро Гао Гана и другого высокопоставленного партийного деятеля – Жао Шуши. Их обвинили в заговоре, подрывающем единство рядов партии, в создании «антипартийной группировки». Официально объявленное наказание было достаточно мягким: виновным сделали «серьезное предупреждение» и оставили в рядах партии. Но Гао Ган, находясь под арестом, погиб – как было заявлено, «покончил жизнь самоубийством».

В 1955 г. была проведена массовая кампания по выявлению «контрреволюционеров». Репрессиям подвергалось около 80 тысяч человек: от ответственных работников госучреждений до «затаившихся помещиков».

Как вскоре оказалось, все это было необходимо Мао Цзэдуну для того, чтобы подготовить общество к реализации его революционных идей об ускоренных социалистических преобразованиях, в первую очередь в деревне. В предыдущие годы умеренным руководителям партии удавалось, вопреки его намерениям, проводить намеченную ранее программу постепенного кооперирования деревни. Было даже распущено 200 тысяч скороспелых кооперативов «социалистического типа». Но в июле 1955 г. Мао Цзэдун собрал совещание работников среднего партийного звена, и в их лице напрямую, через голову высшего руководства КПК, обратился к массе партийных активистов на местах с призывом: решительно изменить облик деревни, так как без этого невозможна успешная индустриализация страны.

Призыв харизматического вождя китайской революции был услышан. Была проведена пропагандистская кампания, во время которой широко распространялись «идеи Мао». Например, жителям деревни старались польстить (и небезуспешно) утверждением, что «китайские крестьяне лучше, чем английские и американские рабочие», – то есть трудолюбивее, сознательнее, а соответственно революционней. Одновременно на партийных пленумах были поставлены на место умеренные оппоненты. И уже в июне 1956 г. 92 % крестьянских хозяйств входило в кооперативы «социалистического типа» – с коллективной собственностью на землю и на средства производства.

Но к заметным успехам такой «социализм сверху» не привел. Неплохо было уже то, что сельскохозяйственное производство удалось сохранить на прежнему уровне. Но усилилось недовольство значительной части китайской деревни, которая с революционной бесцеремонностью ставилась на службу индустриализации.

В аналогичном направлении шли преобразования в городах. Практически все частные предприятия с числом работников более пятисот были превращены в предприятия смешанного типа – государственно-капиталистические. Мелкие и средние производственные и торговые предприятия были поставлены под прямое управление государственных отраслевых компаний. Но надо признать, что проводя эти меры, руководство КПК действовало осторожнее, чем в деревне. Было собрано совещание членов Всекитайской ассоциации торговцев и промышленников, и Мао Цзэдун лично обратился к этим авторитетам частного бизнеса: в их же интересах не просто согласиться с переходом в лоно госсектора, но и проявить при этом добросовестность и активность. За это нынешним собственникам будут гарантированы высокие посты в новых структурах и в течение семи лет будут выплачиваться 5 % от годовой прибыли. В целом свое слово Мао сдержал, дивиденды выплачивались даже дольше – до 1966 г. Это послужило одной из причин того, что богатые хуацяо – зарубежные китайцы – впоследствии довольно охотно и безбоязненно вкладывали деньги в китайскую экономику.

Дэн Сяопин

Попросили побыстрее принять правильное решение и кустарей, и к 1955 г. уже 9 миллионов из них (90 %) состояло в производственных кооперативах.

Что стало неприятной неожиданностью для руководства партии – это «большие беспорядки», устроенные в Шанхае рабочими бывших частных предприятий весной 1957 г.: они бастовали против заметного ухудшения своего положения после «огосударствления». Происходили и выступления студентов.

Как бы там ни было, к середине 1956 г. частная собственность в Китае как значимое экономическое и социальное явление была практически ликвидирована. Рыночные отношения тоже были сведены до минимума. Это дало право Мао Цзэдуну заявить на VIII съезде КПК, что «пролетарско-социалистическая революция уже завершена».

На этом съезде, однако, прозвучали намеки на «выпячивание личностей, их прославление». Правда, из чувства самосохранения (и заботясь о сохранении единства партии), докладчики спешили подчеркнуть, что главным борцом против подобных тенденций является товарищ Мао Цзэдун. Но по инициативе Дэн Сяопина из устава было изъято утверждение, что «идеи Мао Цзэдуна» являются основополагающими для партии. Такого Мао не забывал.

На Тайване события в эти годы разворачивались следующим образом.

Эвакуировавшиеся на остров в конце 1949 – начале 1950 гг. партийные структуры Гоминьдана сразу же занялись закреплением своего единовластия. Пресекалась любая оппозиционная деятельность, выявленные «коммунистические агенты» беспощадно уничтожались. Принимались чрезвычайные меры по укреплению обороны.

Бояться было чего. Победоносная Красная армия (НОА) явно готовилась к броску через Тайваньский пролив (наименьшая его ширина 139 км), чтобы искоренить своего главного врага, гоминьдановскую нечисть, и восстановить территориальную целостность страны (в этом вопросе и китайские лидеры, и весь китайский народ всегда были очень щепетильны – что при стародавних императорах, что при коммунистах). Президент США Г. Трумэн, хоть и отказался признать КНР, в то же время заявил, что Америка будет нейтрально относиться к внутрикитайским разборкам.

Но все изменилось 25 июня 1950 г., когда началась Корейская война. Вскоре после ее начала американские войска и части китайских «добровольцев» в открытую сошлись на поле боя, и Тайвань стал занимать совсем другое место в вашингтонском внешнеполитическом раскладе. В водах вокруг острова появились корабли американского 7-го флота, став надежным щитом против возможного вторжения. Теперь Гоминьдан мог без излишней тревоги строить долгосрочные планы по обустройству доставшегося ему пусть не очень большого, но вполне самодостаточного государства.

Партия предприняла меры по укреплению своих рядов. В нее постарались привлечь побольше коренных тайваньцев. В социальном разрезе предпочтительнее были рабочие, крестьяне и интеллигенты – они постепенно приходили на смену кондовой материковой партийной бюрократии.

Президентский дворец в Тайбэе (Тайвань)

В идеологии святыней оставались «три народных принципа» Сунь Ятсена, но сроки построения вожделенного «общества всеобщей гармонии» отодвигались на достаточно отдаленное будущее. Сунь Ятсен предполагал, что когда эта светлая мечта станет явью, то «труд будет служить всему обществу, а не являться трудом ради заработной платы. Поэтому экономическая система общества великой гармонии будет основываться на сотрудничестве, а ее целью будет служение народу». Но вынужденные быть более практичными Чан Кайши и его соратники сочли необходимым признать, что пока придется удовлетвориться «эрой малого спокойствия»: «в этом обществе товары производятся ради прибыли, а люди трудятся ради получения заработной платы». Так что постановили, что капитализм и рынок – это не такое уж зло, их можно и нужно использовать и совершенствовать. На этом же настаивали и прагматичные американские благодетели, которые, имея уже за плечами некоторый успешный опыт реализации «плана Маршалла» – программы восстановления послевоенной Европы, считали необходимым давать деньги не на проедание, а на структурную перестройку национальной экономики, в том числе в направлении развития рыночных отношений.

Однако довольно долгое время сильна была убежденность в необходимости сохранения господствующих позиций государственного сектора в базовых отраслях промышленности, в банковском деле, на транспорте, во внешней торговле. Только к концу 50-х гг. была разработана и стала эффективно выполняться программа приватизации, привлекшая как отечественные частные вложения, так и иностранные инвестиции (в первую очередь от хуацяо).

Более уверенно проводилась аграрная реформа, на ее обеспечение направлялась и большая часть невоенной американской помощи (военная, кстати сказать, была намного больше). На первом ее этапе безземельным и малоземельным крестьянам были проданы по доступной цене участки земли, принадлежавшей ранее японским колонизаторам. Были аннулированы задолженности ростовщикам и арендодателям, установлена предельная ставка аренды. На втором, самом сложном этапе реформы осуществлялся фактический передел земли – но не революционными методами. Был установлен максимальный размер землевладения – 3 га поливных земель и 5 га богарных, после чего излишки были выкуплены государством (с оплатой облигациями государственного займа), и проданы более чем 100 тысячам крестьянских семей. В результате – если прежде 2/3 крестьянских семей были арендаторами, то теперь доля собственников составляла 90 %.

 

Большой скачок

В конце 1956 г Мао Цзэдун призвал провести новую кампанию «по упорядочению стиля в партии» – по классическому яньаньскому образцу (так и говорилось: «Вернуться к яньаньскому образу жизни, изжить буржуазный образ жизни»). Старожилы КПК, способные к обобщениям, могли догадаться, что затевается нечто кардинальное.

Но, вопреки их ожиданиям, тут же прозвучало обращение сначала к членам партии, а потом и ко всем китайским гражданам: «пусть расцветает сто цветов, пусть соперничают все ученые». Имелось в виду, что каждый, не боясь последствий, волен публично критиковать любое решение руководства и выдвигать любое предложение, касающееся дальнейшего развития страны. Языки действительно развязались. Университетские профессора, деятели демократических партий, работники культуры, студенты ставили под сомнение даже маоцзэдуновский «китайский путь к социализму» и руководящую роль КПК.

Однако уже через месяц все встало на свои места, и выяснилось, чего стоила нежданно свалившаяся свобода слова. В передовице главного рупора ЦК КПК газеты «Жэньминь жибао» прозвучало: «С 8 мая по 7 июня наша газета и вся партийная печать по указанию ЦК почти не выступали против неправильных взглядов. Это было сделано для того, чтобы ядовитые травы могли разрастись пышно-пышно и народ увидел бы это и содрогнулся, поразившись, что в мире существуют такие явления, чтобы народ своими руками уничтожил всю эту мерзость».

Очистительная кампания повелась с невиданным прежде размахом. Всем доверчивым говорунам и заподозренным в сочувствии присваивался ярлык «буржуазного элемента». Таких оказалось несколько миллионов. Полмиллиона признанных буржуазными элементами, наиболее злостными, были отправлены в лагеря «трудового перевоспитания». На очередном пленуме Мао Цзэдун охарактеризовал произошедшее как «социалистическую революцию на идеологическом и политическом фронте».

На международной арене наметились первые расхождения с Москвой. После ХХ съезда КПСС Мао открыто высказывал недовольство тем, что советское руководство «втаптывает Сталина в грязь». Не нравилось ему и стремление к мирному сосуществованию с капиталистическим миром. Именно тогда, в ноябре 1957 г. прозвучало его знаменитое откровение, сделанное на Совещании представителей коммунистических и рабочих партий в Москве: «Если половина человечества будет уничтожена, то еще останется половина, зато империализм будет полностью уничтожен и во всем мире будет лишь социализм, а за полвека или за целый век население опять возрастет, даже больше, чем на половину».

Теперь Мао Цзэдун смело мог браться за осуществление дела всей своей жизни. Китай должен был в кратчайшие сроки построить коммунизм, КПК – встать во главе мирового коммунистического движения, а сам он – утвердиться в качестве непререкаемого лидера партии и народа. В его планах было много от революционной романтики, нерастраченной с юных лет, но была и националистическая, если не сказать мессианская надежда на свой народ: самый многочисленный в мире, необыкновенно трудолюбивый, а главное – тоже не утративший способности мечтать и верить. В вождя – простого, обаятельного, гениального, в светлое будущее – великую гармонию коммунизма, в свое высшее предназначение.

То, что происходило в Китае после Второй сессии VIII съезда КПК, состоявшейся в мае 1958 г., вошло в историю под названием «большого скачка». Но «большой скачок» был одной из составных частей провозглашенного тогда курса «трех красных знамен». Другими его компонентами, или знаменами, были «новая генеральная линия» (идеологические меры по всесторонней ориентации страны на рывок) и преобразование деревни путем превращения ее в совокупность народных коммун.

Мао сумел заразить своим энтузиазмом и своей уверенностью большинство руководителей КПК. Предполагалось, что «за три года упорного труда» будет перевыполнен принятый ранее «нереволюционный» пятилетний план и настигнута Япония – по уровню развития сельского хозяйства. На то, чтобы догнать по объему промышленного производства Англию, отводилось 15 лет, США – 20. За пятилетку 1958–1962 гг. планировалось увеличить годовой выпуск промышленной продукции в 6,5 раз, сельскохозяйственной – в 2,5 раза. Производство стали должно было возрасти в 10 раз!

Сторонним наблюдателям этой сюрреалистической фантасмагории «большой скачок» запомнился огромными бесформенными чушками застывшего металла, порожденными чревами самодельных доменных печей – вздыбившихся на окраинах всех китайских сел в подмогу консервативной городской металлургии. Рядом со своими заводскими собратьями эти домны выглядели бы, возможно, убого, но на фоне сельских пейзажей и приземистых деревенек они казались инопланетными монстрами. Эта кустарная металлургия потребила колоссальное количество руды, угля и дров, а треть ее продукции оказалась никуда не годной. Но чтобы местное руководство могло отчитаться в выполнении задания, в переплавку шел весь металлический домашний скарб, вплоть до мисок и ложек (ешьте палочками – это гигиеничнее).

Запомнились грузовики, доверху заполненные трупиками воробышков, – заодно с крысами, мухами и комарами они были зачислены в разряд «четырех вредителей» (подчитали, сколько они всей своей популяцией могут склевать за год зерен пшеницы и риса – и ужаснулись). Сельские жители, прибывшие на подмогу горожане и солдаты НОА без устали колотили в тазы и во все гремучее, чтобы заставить птичек постоянно находиться в полете – а когда они выбивались из сил, их приканчивали палками. Очаровательные раскосенькие девчушки-школьницы мастерили хитроумные силки – и их передовой опыт кинохроника тиражировала на всю Поднебесную. Обрадовавшись гибели пернатого врага, непомерно расплодилась саранча – и сожрала гораздо больше.

Народные коммуны в перспективе должны были стать базовыми ячейками коммунистического общества, заменив в этом качестве явно морально устаревшую и исчерпавшую свои возможности традиционную семью – и на селе, и в городе. Коммуна мыслилась не только как коллективный труд, но и как обобществление всей человеческой жизни по казарменному образцу.

Но начинать надо с малого, поэтому первым делом стали упразднять приусадебные участки, распределение по труду, вообще личную материальную заинтересованность. Мао Цзэдун вещал в одном из своих выступлений: «Приусадебные участки ликвидируются. Куры, утки, деревья возле домов пока остаются в собственности крестьян. В дальнейшем и это будет обобществлено… Надо продумать вопрос об отказе от системы денежного жалования и восстановлении системы бесплатного снабжения». Кое-где пошли и дальше: буржуазные домашние кухни были заменены общественными столовыми, в которых за совместными трапезами собиралась вся народная коммуна.

Революционного энтузиазма было в избытке. Те же коммуны: они укладывались в рамки представлений об идеальном обществе эпохи великой гармонии. Конечно, до идеала далеко – но, во-первых, не все же сразу, а во-вторых – будем надеяться, что далеко, да не очень. Лет через несколько – глядишь, и… Всей страной наваливались на реализацию грандиозных ирригационных проектов. В январе 1958 г. их претворением в жизнь было занято около 100 млн. человек! Сам Мао Цзэдун в компании верных соратников по партии с природной крестьянской сноровкой и под прицелами кинокамер орудовал лопатой на строительстве водохранилища в окрестностях Пекина – на фоне знаменитой арки, открывающей дорогу к мавзолеям императоров минской династии. Смотрелся он, несмотря на свои 65, очень неплохо.

Через какое-то время, однако, у людей опасливых все чаще стали возникать подозрения, что скакнули не совсем туда, куда надо. Если неудача с металлургическим бумом обозначилась не сразу (тем более, что за счет беспардонных приписок отчетные цифры выглядели вполне благополучно: за 1958 г. производство стали возросло в 2 раза), то несостоятельность эксперимента в сельском хозяйстве ощущалась чувствительнее. В преображенной деревне вскоре возникла нехватка продуктов питания, и за длинными столами в общественных столовых стали вспыхивать драки из-за лучшего куска. С молодых и сильных коммунаров сразу слетела конфуцианская патина: старикам доставались лишь остатки, и они недоедали.

Исчезновение материальной заинтересованности не компенсировалось задором ударников производства, и в целом производительность труда падала. Отношение к общественной собственности зачастую было несознательным, продовольственные запасы и даже семенной фонд при случае могли ускоренными темпами проесть «сообча». Большой моральный ущерб наносила показуха. Вдоль полотна железной дороги, по которой часто курсировали правительственные литерные поезда, на полях трудились разодетые в праздничные одежды крестьяне, распевая под музыкальный аккомпанемент жизнерадостные песни. Чтобы создать видимость богатого урожая, рисовую рассаду высаживали пучками. От этого она, когда начинала входить в рост, загнивала на корню, и чтобы исправить положение, на полях запускали вентиляторы. Работы повсюду велись некомпетентно, штурмовщина еще больше снижала качество.

Высшие партийные руководители решили лично выехать на места, чтобы иметь представление о происходящем не только через цифры отчетности и прикрытое шелковой занавесочкой окно салон-вагона. Мао Цзэдун посетил свою родную деревню Шаошань в провинции Хунань, где не был уже больше тридцати лет. Поклонившись могилам родителей, он решил, как подобает, почтить души предков в сельской часовенке. Но оказалось, что ее совсем недавно разобрали на кирпичи для строительства доменной печи. Близ деревни в авральном порядке было построено водохранилище, но плотина протекала, и во время дождей приходилось откачивать воду – чтобы гидросооружение не учинило губительного наводнения.

Но местный молодой партийный руководитель Хуа Гофэн произвел на Мао самое благоприятное впечатление своей энергией и верою в конечное торжество коммунизма – и в скором будущем его ждала блистательная карьера.

На пленуме ЦК, состоявшемся в конце 1958 г., курс «трех знамен» был признан в целом правильным, но в итоговый документ все же вписали, что «переход к коммунизму представляет собой сложный и длительный процесс, и перескочить через этап социализма нельзя».

Весной следующего 1959 г. повсеместно стала ощущаться нехватка овощей, рыбы, масла и, что особенно болезненно, чая. К лету ситуация обострилась, страна начинала поедать то, что было необходимо для посева. Стравленный на никчемную металлургию уголь не попал в топки паровозов, и на транспорте стали возникать серьезные перебои.

На очередном пленуме Мао Цзэдуну, настаивавшему на том, чтобы следовать намеченным курсом без страха и сомнения («достижения огромны, проблем немало, перспективы светлые»), пришлось столкнуться с оппозицией. Особенно смело выступил министр обороны маршал Пэн Дэхуай. Он подверг критике и деревенскую металлургию, и непродуманно форсированное насаждение народных коммун. Отметил, что в руководстве партии сложилась обстановка, когда принцип коллективного принятия решений сменяется личным диктатом. Ответственным за такую ситуацию он назвал все руководство партии, «включая товарища Мао Цзэдуна».

Маршал направил лично Мао письмо – достаточно откровенное и резкое. Адресат сделал его достоянием всеобщей гласности и созвал высших руководителей партии на совещание. Принял он их, судя по всему, только что выйдя из бассейна – в купальном халате и в тапочках-шлепанцах. Прозвучали грозные слова. Мао назвал письмо Пэн Дэхуая попыткой расколоть партию и предупредил, что если такое произойдет – он создаст новую партию и новую армию. В ближайшем своем выступлении он повторил угрозу, заявив, что если будут продолжаться нападки на «курс трех красных знамен» и на него лично, то: «Я уйду, я пойду в деревню и возглавлю крестьян, чтобы свергнуть правительство. Если освободительная армия не пойдет на мной, то я пойду искать Красную армию».

В такой ситуации позицию Пэн Дэхуая поддержали немногие. Чжоу Эньлай, Лю Шаоци, Чжу Дэ и другие предпочли не рисковать единством партийных рядов. Несогласные с Мао сами стали объектом нападок. Вскоре они во главе с Пэн Дэхуаем были сняты со своих постов. Новым министром обороны стал Линь Бяо – всегда клявшийся в личной преданности вождю.

Укрепив свои позиции, Мао повел страну прежним курсом. Англию теперь было постановлено догнать за 5 лет. Но в 1960 г. повсеместно начался голод, продолжавшийся и в следующем году. Зерновых стали собирать меньше, чем в 1954 г., резко сократилось поголовье скота.

На национальных окраинах многие местные руководители, представители коренных народов, были заменены присланными из центра ханьцами. Это усугубило там недовольство реалиями «большого скачка». В Тибете под лозунгами независимости вспыхнуло вооруженное восстание. Его подавление привело к десяткам тысяч жертв. 80 тысяч тибетцев во главе с далай-ламой покинули территорию Китая. То же сделали 60 тысяч синцзянских уйгуров, перебравшихся в Советский Союз.

Внешняя политика Китая способствовала росту международной напряженности. В 1958 г. возобновились обстрелы расположенных в Тайваньском проливе островков, занятых гоминьдановскими войсками. В ответ США вернули туда корабли 7-го флота, а в ситуации, когда СССР и КНР были связаны военным договором, это грозило столкновением двух ядерных держав.

Осенью 1959 г. интересы СССР вновь были существенно задеты: Китай спровоцировал кровопролитные вооруженные столкновения с Индией, с которой у Советского Союза были очень хорошие отношения и которой он оказывал военную помощь и осуществлял военные поставки. Получилось, что две крупнейшие азиатские страны воюют друг с другом советским оружием – это существенно подрывало международной престиж СССР. Напряженность нарастая, привела в 1962 г. крупному китайско-индийскому конфликту, в результате которого КНР захватила стратегически важные районы близ границ Пакистана и Афганистана.

Мао твердо решил, что КНР должна стать во главе коммунистического и национально-освободительного движения во всем мире, а он сам – «коммунистом № 1». Широкой пропагандой Китай представлялся как страна, больше других приблизившаяся к построению коммунистического общества, СССР – как застрявшая из-за ошибок своего руководства на социалистическом этапе, слегка «обуржуазившаяся», а титовская Югославия – как повернувшая обратно в капитализм.

В вину советскому руководству ставилось то, что оно не идет на обострение с империализмом, все чаще говорит о необходимости «политики мирного сосуществования». По-прежнему выражалось несогласие с критикой культа личности Сталина. Добавилось и ухудшение личных отношений между Мао Цзэдуном и Хрущевым. Так, во время официального визита Никиты Сергеевича в Пекин Мао принял его, увлеченно плавая в бассейне – и запросто предложил составить ему компанию. Скорее всего, это было довольно бестактным выражением претензии на лидерство. Но ходили разговоры, что незадолго до этого Хрущев, будучи в Америке, довольно пренебрежительно отозвался о Китае и о его вожде – о чем американские спецслужбы не преминули поставить в известность Пекин.

О нерушимой дружбе «шестой части земного шара с четвертой частью населения Земли» говорить уже не приходилось. Работавшим в Китае советским специалистам стало часто выражаться подчеркнутое недоверие – они отстранялись от ответственных участков работы. Летом 1960 г. советское правительство приняло решение об их отзыве. Руководители КНР сразу же стали списывать на эту акцию собственные неудачи с «большим скачком» – что никак не соответствовало действительности, и отказались от импорта нуждающегося в техническом сопровождении советского оборудования. Все чаще происходили нарушения советской границы гражданами КНР. О Хрущеве в китайской прессе отзывались уже без всяких церемоний. Про него писали, что это «человек грубый и вероломный», «пролезший в советскую компартию ревизионист». Обличался он и по нормам конфуцианской морали, как неверный слуга своего государя: «изменивший Сталину, который его очень ценил и выдвигал». Кстати, Мао Цзэдун не раз повторял: «Необходимо бдительно следить за тем, чтобы у нас не появился свой Хрущев!».

К 1961 г. стало окончательно ясно, что «большой скачок» не удался. Последствия его были тяжкие, в деревне просто страшные: согласно оценкам, от голода погибло около 10 миллионов человек. Валовой национальный продукт сократился на треть, реальные доходы рабочих уменьшились на 10 %. Решено было перейти к политике «урегулирования».

Довольно явственно стал обозначаться разрыв между теми, кто стремился развивать страну, исходя в первую очередь из реальных возможностей – среди них наиболее авторитетным руководителем был Лю Шаоци, и теми, кто напирал на примат идеологии, – их вождем и знаменем был, конечно, Мао Цзэдун. В неудаче «скачка» Мао, по обыкновению, обвинял «врагов» и «плохих элементов» среди местных руководителей, и призывал к очередной чистке партии от «буржуазных и мелкобуржуазных элементов».

В начале 1962 г. прошло самое многочисленное за всю предшествующую историю КПК совещание партийного руководства – на нем присутствовало 7 тысяч партработников всех уровней. В отчетном докладе ЦК, с которым выступил Лю Шаоци, признавалось, что после «большого скачка» стране придется приходить в себя не менее 10 лет. «Битву за сталь» он назвал «мыльным пузырем».

Было предложено перейти в сельхозкоммунах к закреплению заданий за отдельными семьями, даже за отдельными работниками, а в торговле частично восстановить рыночные отношения. Прозвучали и такие смелые слова: «Некоторым китайским руководителям не хватает скромности и осмотрительности, у них много зазнайства и самодовольства». К этому заявлению присоединились Дэн Сяопин, особо подчеркнувший, что «опасна ситуация, когда небольшая группа партийных лидеров, а тем более один человек действуют самовластно, не желая выслушивать противоположные мнения», и маршал Чжу Дэ, отметивший опасность левого уклона.

В ходе дискуссии Мао сделал мужественное заявление: «За все ошибки, допущенные непосредственно ЦК, ответственность несу я, за косвенные отвечаю также я, поскольку я являюсь председателем ЦК». Но это «допущенные ЦК» – непосредственно и косвенно, означало, что каждый отвечает за упущения, сделанные на своем месте – то есть виноваты и верхи, и низы – вплоть до секретарей парткомов народных коммун. Ошибочность «курса трех красных знамен» Председатель признать не пожелал. По нему выходило, что главная причина неудач – в недостаточном уровне революционности.

В его поддержку выступил новый министр обороны маршал Линь Бяо, поделившийся наблюдением: дела шли плохо только тогда, когда к мнению Мао Цзэдуна не относились с должным уважением. Земляк Мао, секретарь уездного парткома из его родной Хунани – Хуа Гофэн тоже присутствовал на партийном форуме и заявил в своем выступлении, что возвращение к посемейным, тем более индивидуальным заданиям – пораженчество. Надо уверенно идти социалистическим путем. Мао Цзэдун не преминул заметить в кругу соратников: «Хуа Гофэн – это честный человек». В его устах такие слова дорогого стоили.

Но в целом происходившее на совещании если и не означало для Мао Цзэдуна, по традиционным понятиям, потери лица, то все же было существенным поражением. После него осмелела творческая интеллигенция, которой не по душе было лицемерное воспевание «большого скачка», к которому ее принуждали в последние годы. Раздавались призывы «писать правду». В порядке иносказания (вообще свойственного китайской культуре), в книгах и на сцене прославлялся Хай Жуй – отважный министр эпохи династии Мин, не боявшийся высказывать императору свое мнение о положении в стране – и уволенный за это в отставку. Никому не надо было растолковывать, что подразумевается конфликт между Мао Цзэдуном и опальным маршалом Пэн Дэхуаем. Партийный публицист Дэн То, главный редактор «Жэньминь жибао», в своих статьях делал намеки еще прозрачнее: они звучали как прямая насмешка над руководством партии. Считалось, что авторы подобных выступлений опираются на поддержку Лю Шаоци. Он и сам опубликовал, значительно переработав, свою статью 30-х годов, в которой речь шла о «некоторых товарищах», которые, «ничего не смысля в марксизме-ленинизме или жонглируя марксистско-ленинской теорией, мнили себя «китайским Марксом» или «китайским Лениным». Более того, без зазрения совести требовали, чтобы их уважали как Маркса и Ленина, чтобы их поддержали как «вождей», чтобы к ним питали верность и любовь».

Мао Цзэдун предпочел несколько отстраниться от руководства практической деятельностью партии и правительства. В управлении страной более важную роль стали играть прагматично настроенные деятели. Коммуны были поделены на производственные бригады, включающие 10–30 дворов, которые и стали основными трудовыми подразделениями. Крестьяне снова могли владеть приусадебными участками, разводить птицу и свиней. Вновь заработали сельские и городские рынки. Восстанавливалась, хоть и медленно, система оплаты по труду – включая премии. Дэн Сяопин любил повторять пословицу: «неважно, какого цвета кошка – черного либо желтого, хороша та кошка, которая ловит мышей». Он услышал ее от крестьян провинции Аньхой, которые выступили с инициативой возврата от коммун к кооперативам, к системе контрактации и даже к индивидуальному ведению хозяйства – и успешно проводили ее в жизнь. Через десятилетия эта пословица станет своеобразным лозунгом новой волны китайских реформ. А в 1963 и 1964 гг. рост производства в промышленности составил 20 %, в сельском хозяйстве – 10 %. После костоломного скачка очень даже неплохо.

Но Мао Цзэдун вовсе не собирался уходить на покой. Семьдесят – разве это возраст? Со свойственной ему политической хваткой, он стремился занять позиции, наиболее выигрышные в видах предстоящей решающей битвы. Делал все возможное для того, чтобы еще больше утвердить свой авторитет в армии – не зря же он поставил во главе ее своего давнего приближенного Линь Бяо. Военнослужащие значительную часть своего времени проводили на политзанятиях, где им с истинно китайским упорством и мастерством вдалбливали в подкорку «идеи Мао». Армейские типографии огромными тиражами выпускали цитатники с изречениями великого вождя народной революции. Вскоре появится лозунг «учиться у НОАК!» – и вся страна заживет по армейскому образцу (НОАК – аббревиатура нового названия китайской армии).

Весной 1963 г. Мао инспирировал кампанию «за социалистическое воспитание», важнейшей составной частью которой стали репрессии против партийных работников всех уровней, осуждавших курс «трех красных знамен» – многим это стоило жизни.

Чтобы не слишком много думали о себе прагматики, увлеченно насаждавшие начальные формы хозрасчета, Мао Цзэдун выступил с призывом ко всей стране поддержать «опыт Дачжая и Дацина», который состоял в том, что большая сельскохозяйственная бригада, по сути коммуна, из Дачжая обязалась снабжать всеми необходимыми продуктами дацинские нефтепромыслы – весь доход от деятельности которых должен был передаваться государству. Это был замах на создание коммун принципиально нового, аграрно-промышленного типа.

Прагматики из высшего руководства должны были серьезно призадуматься о своем будущем еще в момент начала кампании «за социалистическое воспитание» – при ее проведении основной удар наносился по тем, кто являлся их главной опорой в партии – прагматикам уездного масштаба. Одновременно для принятия надлежащих мер против критиканов-интеллигентов при ЦК КПК была создана «Группа пяти по делам культурной революции»: интересы Мао Цзэдуна в ней представлял известный теоретик Кан Шэн – возможно, соавтор многих трудов Мао. Проработке подверглись многие деятели литературы, театра, кино. Правда, до тюремного заключения и даже до исключения из партии уровень строгости по отношению к ним пока не доходил – «Группа пяти» ограничивалась внушениями. В частности, до сведения творческих личностей довели, что за «дымом столетий», под прикрытием исторических персонажей им не спрятаться – бдительное око партии углядит крамолу везде, поэтому лучше не доводить дела до ее карающего меча.

В совокупности же, как скоро выяснится, мероприятия, проведенные Мао Цзэдуном за период с 1962 по 1965 гг., представляли собой хорошо продуманные и организованные подготовительные действия к одному из величайших потрясений, обрушивавшихся на Китай на протяжении всей его многострадальной истории – Культурной революции.

 

Культурная революция

Были определены и главные объекты атаки. К предводителям группы прагматиков были отнесены Лю Шаоци – Председатель КНР, заместитель председателя ЦК КПК, и Дэн Сяопин – Генеральный секретарь ЦК КПК. Группа – это, конечно, очень условно. Как чего-то оформленного никакой группы не существовало, а названные товарищи в своих выступлениях часто восхваляли «идеи Мао Цзэдуна». Но была приверженность определенной линии развития страны – прагматической и реформистской, допускающей плюрализм мнений. А это претило революционному и деспотическому духу председателя Мао, и люди эти, к своему несчастью, оказались на его пути. Программа преобразования Поднебесной, разработанная Мао Цзэдуном, предполагала продолжение «большого скачка»: превращение страны в совокупность аграрно-промышленных суперкоммун на основании «опыта Дачжая и Дацина». Китайская армия, НОАК должна была превратиться в «великую школу идей Мао Цзэдуна», а по еще большему счету – в образец общественного устройства.

У прагматиков было много сторонников в системе партийной пропаганды, их поддерживала редакция главного партийного рупора – газеты «Жэньминь жибао». Они имели большое влияние в Пекине, на их стороне был секретарь горкома Пэн Чжэнь. К Пэн Чжэню был близок заместитель мэра столицы, известный писатель У Хань – автор наиболее нашумевшей пьесы о судьбе министра эпохи Мин Хай Жуя. Были сторонники и в армии, в первую очередь пользующийся большой популярностью и у военных, и у всего народа маршал Чжу Дэ – герой освободительной и революционной войн, и начальник генштаба НОАК Ло Жуйцин. Особый счет у Мао и его окружения был к творческой и научной интеллигенции, к вузовским преподавателям: очень многие из них даже если и не позволяли себе публичных критических замечаний по адресу политики вождя, то разговорчики и взгляды явно говорили о ее неодобрении. Эта очкастая публика определенно заслуживала хорошей взбучки.

В руководстве КПК Мао Цзэдун мог положиться прежде всего на своих давних соратников Чэнь Бода, Кан Шэна и, конечно же, маршала Линь Бяо. Наконец-то вышла на первый политический план его четвертая супруга Цзян Цин. В прошлом довольно известная шанхайская актриса, став спутницей жизни рабоче-крестьянского вождя, она долгое время пребывала в тени. Туда ее отправил сам Мао, вняв просьбам товарищей по партии, которые не в силах были переносить ее вздорный, злопамятный нрав и склонность к интригам (она, например, неустанно обвиняла лечащих ее докторов в том, что они все хотят сжить ее со света).

Понимая, что в Пекине его позиции не очень сильны, там могут возобладать прагматики, Мао в качестве отправной точки своего революционного наступления избрал Шанхай – здесь в течение нескольких месяцев находился его командный пункт. Главным печатным органом его сторонников стала газета шанхайского горкома партии «Цзэфан жибао».

Прелюдия к культурной революции, ее старт и последующий разворот событий на непосвященный иностранный взгляд представляли картину весьма причудливую. 10 ноября 1965 г., в день прибытия Мао Цзэдуна в Шанхай, в «Цзэфан жибао» появляется давно заготовленная статья «О новой редакции исторической драмы «Разжалование Хай Жуя». Древняя тень опять была призвана на политическую арену – для того, чтобы с ее помощью по «принципу домино» была нанесена цепочка ударов по ныне здравствующим персонажам. В статье резко критиковался автор драмы о Хай Жуе – зам. Пекинского мэра У Хань. Армейский орган, перепечатавший статью, добавил от себя, что пьеса – «большая ядовитая трава». В то же время было отмечено, что ряд газет промедлил с перепечаткой или не дал комментариев в требуемом от них духе – и список врагов пополнился. Начавшись с довольно скромной по номенклатурным меркам личности У Ханя, пропагандистская атака распространилась на его друга Пэн Чжэня, главу пекинских коммунистов. «Все выше, и выше, и выше» – и вскоре объектом критики стал уже Председатель КНР Лю Шаоци. Больше всех на этом этапе пострадал начальник генштаба Ло Жуйцин – он был сначала заключен под домашний арест, а потом снят с поста.

18 апреля 1966 г. в армейской газете прозвучал призыв к началу «великой пролетарской Культурной революции», а в мае на совещании политбюро Мао озвучил ее задачи – стратегические и текущие, служащие цели искоренения «стоящих у власти и идущих по капиталистическому пути». Была образована «Группа по делам Культурной революции» во главе с Чэнь Бода. Среди прочих ее членов выделялась своей неукротимой энергией Цзян Цин.

В качестве движущей силы революции маоистское руководство выбрало молодежь – в первую очередь студентов и старшеклассников. Не набравшиеся еще житейской мудрости, но падкие на революционную фразу, на призывы и лесть боготворимых вождей, эти ребята оказались страшным оружием в опытных руках. В Пекине появились отряды «красных охранников», знаменитых хунвэйбинов – скорее всего не в результате «революционного творчества масс», а по установке свыше. Их действия направлялись «Группой по делам Культурной революции», а главной застрельщицей выступала Цзян Цин. Повсюду запестрели их листовки и стенгазеты – дацзыбао. Первым объектом критики стал ректор Пекинского университета Лу Пин, тесно связанный с горкомом партии. Вскоре лишились своих постов все не вызывающие у Мао доверия столичные руководители.

Заразительный пример был воспринят юнцами в других учебных заведениях – сначала пекинских, потом по всей стране. Психологическая, а зачатую и физическая атака шла на преподавателей, партийных и государственных работников, на интеллигенцию. Имена было кому подсказать, а если на кого-то удар обрушивался по инициативе снизу – это тоже было не лишне. Стали подвергаться разгрому партийные и комсомольские комитеты, редакции неугодных газет. Во время шумной манифестации один паренек воздел над собой портрет Мао, помещенный в газете – и тут высветилось, что на обратной стороне жирными иероглифами напечатано название какой-то статьи: «Бумажный тигр». От помещения редакции остались одни только стены.

Устраивались публичные судилища – людей, в том числе пожилых, ставили на колени и подвергали многочасовым обличениям – в первую очередь в измене делу революции и стремлении вернуть страну на буржуазный путь, а потом и в прочих каких угодно преступлениях. Напяливали им на головы шутовские колпаки, вешали на шею хулительные плакаты, оплевывали, избивали, водили по улицам среди беснующихся толп (зачатую студенты не отказывали себе в удовольствии свести счеты с нелюбимыми преподавателями). В качестве собственно культурной программы грандиозного мероприятия громились монастыри и храмы, запылали костры из книг «буржуазных» авторов, в том числе классиков мировой литературы. Повсюду реяли красные флаги, бросались в глаза будоражащие душу призывы. Двигались многотысячные демонстрации – возможно, на разгром очередного «буржуазного штаба». Отряды хунвэйбинов получили возможность бесплатно разъезжать по всей стране – распространять революцию вширь.

Особенностью происходящих событий было то, что методы противника зачастую заимствовали и главные объекты атаки – партийные руководители из числа «идущих по капиталистическому пути». В глубине души они вряд ли отчетливо осознавали, что же это такое творится вокруг и накатывается на них беспощадной волной: они сами не раз произносили лозунги подобные тем, что видели теперь над головами хунвэйбинов; они могли недолюбливать Мао, но никогда и ничего не злоумышляли против него. Поэтому они сами с чистой совестью обращались к молодежи с эффектными призывами и создавали «рабочие группы» для организации собственных отрядов хунвэйбинов – и на улицах начались кровавые побоища враждебных толп «красных охранников», после которых на мостовой оставались сотни, а то и тысячи убитых и раненных. Но у прагматиков не было шансов на успех. Самое большое, чего они могли добиться, – это вывести на время из-под удара некоторые партийные комитеты: «рабочие группы» докладывали наверх об успешном проведении хунвэйбиновской операции – выполнение которой на самом деле саботировали. Но вскоре деятельность «саботажников» была пресечена отрядами, направляемыми Цзян Цин.

У всего этого кажущегося хаоса на самом деле был очень жесткий каркас – армия. Она тоже в большинстве своем была захвачена порывом Культурной революции, она готова была в огонь и в воду за Председателя Мао – но она любила порядок, и поддержание порядка (пусть своеобразного) было поставлено ей в задачу. К группам из 20–30 хунвэйбинов приставлялись военные инструкторы, которые обучали подопечных организованным действиям и руководили ими. Использовались армейские пункты связи, типографии, транспаранты и прочее.

В августе 1966 г. прошел очередной пленум ЦК КПК. Многие из тех, кому по статусу положено было на нем присутствовать, уже не могли этого сделать – они были ошельмованы и репрессированы, и их место заняли «представители массовых революционных организаций». С отчетным докладом выступил Лю Шаоци – и явно не встретил поддержки подавляющего большинства собравшихся. Мао Цзэдун по-хунвэйбински вывесил дацзыбао, озаглавленное «Открыть огонь по штабам». Имя главного штабиста названо не было, но в этом и не было никакой необходимости.

«Культурная революция» получила полное одобрение, «идеи Мао» вновь были восстановлены в правах в качестве идеологической платформы партии. Лю Шаоци, Чжоу Эньлай, Чжу Дэ, Чэнь Юнь утратили посты заместителей председателя КПК, и Мао Цзэдун и его сторонники обрели неограниченную власть над партией.

В ближайшие недели улицы и площади Пекина наводнили хунвэйбины, съехавшиеся со всех концов страны. Суммарная численность теснящихся на грандиозных митингах толп оценивалась в 10 миллионов человек. Выступая перед ними, Мао Цзэдун заявил: «Я решительно поддерживаю вас!».

В конце года к хунвэйбинам подоспело подкрепление из рабочей молодежи: на предприятиях стали создаваться отряды цзаофаней – «бунтарей». Но тогда же и даже раньше стали появляться отряды «красной гвардии», организуемые по инициативе местного партийного руководства и советских властей. Развернулось отчасти оппозиционное движение «экономизма»: рабочие делегаты приезжали в Пекин и требовали восстановления нормального производственного процесса, своевременной выплаты зарплаты и т. д.

Декабрьской ночью хунвэйбины арестовали бывшего пекинского секретаря Пэн Чжэня – его вытащили из постели, бросили в кузов грузовика и увезли. По приказу Цзян Цин был создан «специальный полк по поимке Пэн Дэхуая» – его стараниями опального маршала захватили в Сычуани и доставили в Пекин.

Расправа над Лю Шаоци и Дэн Сяопином долгое время откладывалась. Только 5 августа 1967 г. (в годовщину вывешивания Мао Цзэдуном дацзыбао «Открыть огонь по штабам») было сочтено, что митинговых проклятий в их адрес извергнуто уже достаточно, и состоялись «судебные процессы». Председатель КНР Лю Шаоци, стоя на коленях в одном нижнем белье, на глазах жены и детей, подвергался издевательствам хунвэйбинов: они пинали его руками и ногами, а особо идейные били цитатниками по голове. Приговоры содержали длительные сроки тюремного заключения – но за жизнь осужденных не мог поручиться никто.

В январе 1967 г. Мао Цзэдун и его сподвижники решили, что настала пора заняться коренной реорганизацией государственного устройства. Начало было положено в Шанхае. Мероприятие было обставлено как «захват власти». Осуществлявшими его отрядами хувэйбинов и цзаофаней руководил выдвиженец группы Мао Цзэдуна – молодой рабочий местной текстильной фабрики Ван Хунвэнь. Пользуясь поддержкой армии, они последовательно вытеснили отряды «красной гвардии», подчиняющиеся местным партийным организациям, из административных зданий, редакций газет, а затем, преодолев упорное сопротивление, захватили здание городского комитета КПК. Эта схема «захвата власти» была воспроизведена в провинциальных и уездных центрах по всей стране.

Охваченные революционной романтикой, творцы культурной революции объявили это деяние подобным установлению Парижской коммуны. Но пока происходящее больше напоминало воцарение анархии – отряды победивших бунтарей оспаривали друг у друга первенство и вступали в междоусобные схватки, а все органы охраны правопорядка бездействовали. Только направляемые Линь Бяо армейские части выступали какой-то организующей силой. Тогда вместо подобий Парижской коммуны решено было создавать ревкомы. Задача обеспечить в этих новых органах власти широкое народное представительство не ставилась. Они формировались на основе принципа «соединения трех сторон»: военных (которые представляли собой главную организующую силу), «революционных левых группировок» – хунвэйбинов и цзаофаней, и уцелевших работников партийных и государственных органов.

Ревкомы призваны были заменить все прежние властные структуры на местах – включая партийные комитеты. Из органов КПК остались только самые высшие – политбюро и ЦК, остальные растворились в ревкомах.

Но этот процесс удалось завершить только к осени 1968 г., потому что во многих местах ход событий принял оборот, несколько неожиданный для вождей Культурной революции.

Сначала, в феврале 1967 г. собравшаяся в Пекине группа руководителей КПК выразила протест против продолжения Культурной революции, заявив, что оно приведет только к развалу партии и экономическому хаосу. Члены «Группы по делам Культурной революции» были обвинены в авантюризме. Прозвучало требование реабилитации Дэн Сяопина, Лю Шаоци и их сторонников. Но этот эпизод, названный впоследствии «февральским противоречием», привел только к усилению репрессий против партийных работников всех уровней, причем отнюдь не только тех, кого можно было отнести к прагматикам – под удар попадали и те, кто просто чем-то не угодил активистам Культурной революции. Стала еще интенсивней вестись психо-идеологическая обработка кадров – в форме критики, самокритики и публичных покаяний.

Но оппозиции удавалось осуществить и более действенные акции. Во многих провинциях был применен стратегический принцип самого Мао Цзэдуна: «деревня окружает город». Создавались вооруженные крестьянские отряды, которые прибывали в города на подмогу местным властям – для наведения долгожданного порядка. Зачастую они действовали в контакте с командирами расположенных там частей НОАК, которые привычно находились в тесных, иногда дружеских отношениях с городским начальством – оказавшимся теперь в опасном положении.

Особенно масштабные события произошли в июле 1967 г. в Ухани. Командующий военным округом Чэнь Цзайдао, пользовавшийся в армейских кругах большой популярностью, взял под свою защиту партийное и советское руководство провинции и арестовал множество хунвэйбиновских активистов – было задержано около 50 тысяч человек. Одновременно, в духе времени, была создана «умеренная» организация хунвэйбинов «Миллион героев» – причем число ее участников вскоре действительно стало соответствовать названию. Порядок в городе поддерживали и отряды народных ополченцев. Когда из Пекина прибыли для прояснения ситуации министр общественной безопасности и другие высокие чины – их арестовали.

Руководители Культурной революции понимали, к каким последствиям может привести это восстание. По распоряжению маршала Линь Бяо в городе были высажены надежные парашютно-десантные части, армейские подразделения прибывали и на речных судах по Янцзы. Выступление было подавлено, на его руководителей, как военных, так гражданских, обрушились репрессии.

Было еще немало случаев, когда военные, партийные и другие местные руководители действовали заодно. В том числе в народившихся ревкомах, где они вступали в конфронтацию с хунвэйбинами и прочими представителями «революционных левых группировок». Те отвечали на это со свойственной им агрессивностью: происходили нападения на воинские части, захватывались их командиры, хунвэйбины и цзаофани останавливали эшелоны и присваивали военные грузы – в том числе те, что направлялись во Вьетнам. Военные, в свою очередь, утихомиривали «бунтарей» без всякой оглядки на Пекин.

Руководители Культурной революции, и в первую очередь Мао Цзэдун, осознавали, до какой степени может разрастись хаос, если будут парализованы и единственные эффективные пока органы управления – армейские. «Революционные левые группировки» явно выходили из-под контроля, предпочитая действовать самочинно.

И тогда, не отваживаясь двигать Культурную революцию дальше, до полного устранения старых партийных кадров и коренного преобразования социально-политической структуры страны на вожделенных коммунистических началах, маоистское руководство принялось за наведение порядка. В июле 1968 г. на встрече с хунвэйбиновскими командирами Мао Цзэдун призвал их прекратить «борьбу с применением силы», иначе придется принять меры… Новым отправным лозунгом стал «Рабочий класс должен руководить всем». Конечно, «руководить всем» продолжали все те же лица, и по их распоряжению армейские подразделения, действуя под видом «агитбригад», приступили к обузданию хунвэйбинов и массовой высылке их в сельскую местность.

Вскоре по баракам и переоборудованным в общаги сараям их там напихалось около 10 миллионов. Вышло, что ребят поманили громкими революционными фразами, науськали, на кого надо, они сделали свое дело – и их попросту кинули. В деревнях от них, недозрелых горожан, толка было мало – разве что ходили с цитатниками наперевес, с призывными фразами на устах, вслед за работающими в поле крестьянами. А те смотрели на них соответственно – как на навязанных им на шею нахлебников. Большую часть времени многие из этих ссыльных проводили за картами, а по возможности – за выпивкой. Возвращаться в города им не разрешали – кто делал это самовольно, попадал под уголовную ответственность. Это было не просто потерянное поколение – это было в прямом смысле слова выброшенное поколение.

Схожая участь постигла 6 миллионов сосланных кадровых работников – но эти хоть могли считать себя пострадавшими в принципиальной политической борьбе или честными жертвами чьих-то грубых ошибок (особенно в случаях, когда это были люди, не запятнавшие себя должностными злоупотреблениями).

Сколько бед наделала Культурная революция, какой ценой было заплачено за то, чтобы Председатель Мао был вознесен превыше облаков и чтобы никто не мог усомниться, что ему там самое место; за то, чтобы души людей прониклись казарменным самосознанием и мировосприятием, чтобы основой власти стали ревкомы, а основой экономики – коммуны и их подобия, и за все прочие радости – не сосчитать. Не сосчитать, сколько людей погибло в результате расправ и во время уличных побоищ. Но некоторые приблизительные оценки имеются. Репрессиям подверглось около 6 миллионов членов партии и миллионы простых граждан (Лю Шаоци, Пэн Дэхуай погибли в тюрьмах, Дэн Сяопин, Чэнь Юнь провели долгие годы в заключении и в ссылке). Промышленное производство только за 1966 г. снизилось на 20 %. Но сельское хозяйство удержалось на прежнем уровне – крестьяне меньше горожан были захвачены этой свистопляской, и в них крепко сидело чувство ответственности: что бы ни творилось в Поднебесной, ее надо кормить. Чувство еще более древнее, чем наставления Учителя Куна.

Наука, образование, культура понесли огромный ущерб. Культурная жизнь свелась к самым примитивным и крикливым формам, типовыми представителями которых стали миллиарды красных книжечек с цитатами Мао да революционные до крайности спектакли Пекинской оперы, отрежиссированные Цзян Цин. Множество писателей, художников, музыкантов, артистов и других творческих людей было репрессировано или непоправимо ошельмовано. Вузы, другие учебные заведения несколько лет бездействовали, не велась подготовка специалистов, заметно увеличилось число неграмотных (таковые составляли около четверти взрослого населения). Творческую интеллигенцию стало принято именовать «девятым поганцем».

Осложнилось международное положение КНР. Министерство иностранных дел перестало существовать. Было совершено множество нападений на иностранные посольства и дипломатов. Советский Союз однозначно превратился во врага № 1 – громогласно скандировался лозунг: «Чтобы уничтожить американский империализм, надо уничтожить советский ревизионизм». В районе острова Даманский на Уссури, на среднеазиатской границе в 1969 г. велись кровопролитные боевые действия. Что творилось в те дни у советского посольства в Пекине – жутко вспомнить. Страшнее всего были искаженные ненавистью лица. Когда из Пекина эвакуировались семьи работников советского посольства, продираться сквозь беснующиеся толпы им помогали дипломаты многих стран, и немалому их числу тоже досталось от хунвэйбинов. На пути отбывающих был установлен огромный портрет Мао, и им пришлось пригибаться под ним – отдавать поклон «великому кормчему». Наши люди по природе своей меньше подвержены массовому психозу (а к тому времени, чего греха таить, в глубине души стали несколько аполитичными) – но и у нас в Москве длинные колонны протестующих граждан шествовали по Мосфильмовской к посольству КНР, на подходе к нему гневно-иронично оживлялись и из толпы то и дело вылетали банки с горчицей и чернилами (доставалось только жилым корпусам – до главного здания было далековато). И у нас облик врага принял типично китайское обличье – изрядно карикатурное, как на плакатах с надписью «Позор Мао!» под монголоидной рожицей.

Были, однако, и положительные подвижки «мирового масштаба» для восторжествовавшего китайского руководства. Американцы, конечно же, заметили, что в Поднебесной хоть и хают их империализм теми же словами, что и прежде – но уже не так громко, берегут глотки для северного соседа, и под шумок уже можно о чем-то договариваться. А еще маоизм стал явлением поистине планетарного размаха – в разных странах стали создаваться коммунистические партии маоистского толка, в джунглях разных континентов появились партизаны с красными цитатниками, на стенах конспиративных квартир городских «герильясов» рядом с бородатым Эрнесто Че заулыбался круглолицый Председатель Мао в красноармейской кепке.

В новом руководстве обозначились три составные его части. Много ответственных постов заняли военные – они возглавляли 80 % провинциальных ревкомов. Им же принадлежало более половины мест в ЦК КПК. Сильны были и позиции вождей и выдвиженцев Культурной революции во главе с Цзян Цин. Третья группа, уцелевшие кадровые работники – те, кто действительно знал толк в управлении страной, ориентировались на Чжоу Эньлая. Премьер Госсовета не попал, подобно виднейшим прагматикам, под удар культурной революции, но он и не был близок к ее заправилам – сумел, по своему обыкновению, остаться центристом.

Революция революцией, а жить надо – поэтому надо работать. В восстановленных на провинциальном уровне парткомах выдвиженцы занимали к 1971 г. только 6 % мест, старым кадровым партийцам принадлежало 34 %, военным – 60 %.

Вот последние-то больше всего и начинали тревожить Мао, особенно министр обороны Линь Бяо. Давний соратник замахивался уже на принадлежавший прежде Лю Шаоци пост Председателя КНР, и заполучить его намеревался именно при поддержке военной верхушки. Жена Линь Бяо – Е Цюнь, сама член политбюро, в кулуарах очередного партийного пленума вела оживленные доверительные беседы с высшими руководителями, склоняя их на сторону мужа. На этом же пленуме выяснилось, что министр обороны придерживается своей, отличной от взглядов Мао Цзэдуна точки зрения на международную политику. Мао объявил соратникам о начале сближения с США, Линь Бяо был против западного курса. К тому времени в Поднебесной успел уже побывать госсекретарь США Генри Киссинджер – шла подготовка сенсационного визита президента Никсона в Пекин.

Закулисье китайской высшей политики всегда было сокрыто завесой тайны – в коммунистические времена поплотнее, пожалуй, чем при императорах. Так что достоверно лишь то, что 13 сентября 1971 г. над территорией Монголии, где размещалась тогда советская группа войск, потерпел аварию реактивный самолет «Трайдент». Среди обломков было обнаружено несколько тел, в том числе, с большой долей вероятности, Линь Бяо и его жены. По просьбе китайского посольства останки были захоронены близ места аварии. Предстоящие традиционные торжества на площади Тяньаньмынь по поводу очередной годовщины образования КНР были без всяких объяснений отменены. Официально была озвучена версия, что Линь Бяо готовил покушение на Председателя Мао и военный переворот, а когда понял, что разоблачен – пытался вместе с другими заговорщиками бежать в СССР, но самолет потерпел аварию. Близкие к Линь Бяо высшие армейские чины подверглись репрессиям, позиции военных в партийном руководстве ослабли.

Слухи ходили разные. Что маршал успел устроить три покушения на жизнь Мао, но все попытки были неудачны. Что убили его вместе с супругой еще накануне аварии на даче Мао в пригороде Пекина, на горе Нефритовой башни, где был устроен дружеский ужин. А потом погрузили тела в самолет, который стараниями спецслужб потерпел катастрофу. Известно, что Мао Цзэдуна упорно настраивала против министра обороны Цзян Цин, внушая мужу, что подготовленный военный переворот вот-вот состоится. А Председатель, несмотря на свои 78, очень ревниво относился к собственной власти. Если все было так, можно понять и Цзянь Цин: судьба бывших первых леди безрадостна везде, Поднебесная не исключение, а тут еще перед глазами шустро интригующая Е Цюнь.

После ослабления военных в ЦК усилилось противоборство выдвиженцев Культурной революции и новой группы умеренных прагматиков. Чжоу Эньлаю удалось настоять на возвращении в политическую жизнь Дэн Сяопина и некоторых его единомышленников. Была проведена довольно широкая реабилитация старых кадров, занимавших прежде посты на разных уровнях.

Из недавних хунвэйбиновских вождей, помимо Цзян Цин, все большим влиянием пользовался бывший шанхайский рабочий и комсомольский вожак Ван Хунвэнь, успешно проведший зимой 1967 г. операцию по «захвату власти». Поговаривали даже, что Мао Цзэдун прочит его в свои преемники. В политбюро образовалась «группа четырех» (в скором времени – «банда четырех»), состоящая из Цзян Цин, Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо (еще одного члена «Группы по проведению Культурной революции») и Яо Вэньюаня (известного партийного публициста, автора той самой статьи «О новой редакции исторической драмы «Разжалование Хай Жуя»», которая послужила выстрелом, давшим старт Культурной революции). Другим влиятельнейшим выдвиженцем Культурной революции был земляк Мао, удостоившийся его благосклонного внимания еще в годы «большого скачка», Хуа Гофэн. Теперь он занимал уже пост министра общественной безопасности, а в подтверждение того, что Председатель не ошибся, разглядев в нем незаурядные способности, предпочел дистанцироваться от группы Цзян Цин.

При активной поддержке Мао эти «левые» провели широкую кампанию «критики Линь Бяо и Конфуция». Линь Бяо олицетворял неверность вождю, Конфуций со всем своим учением, два с половиной тысячелетия шлифовавшим китайский характер, – застарелые догмы, гирями висящие на ногах народа, а по сути огонь критики был направлен против Чжоу Эньлая и других прагматиков.

Но выдающемуся политическому деятелю, практику проходившего в тяжелейших условиях социалистического строительства, «китайскому Косыгину» Чжоу Эньлаю жить оставалось совсем недолго. В одном из своих последних выступлений он успел выдвинуть программу «четырех модернизаций» – усовершенствования и ускоренного развития промышленности, сельского хозяйства, науки и армии. Программу, не лишенную элементов скачкообразности, но в то же время достаточно обоснованную и способную сплотить в тогдашних обстоятельствах все конструктивные силы китайского общества.

В январе 1976 г. премьер Чжоу Эньлай скончался. Это резко обострило ситуацию в руководстве партии. У прагматиков и других умеренных возникло опасение, что все практическое руководство может достаться силам, жаждущим вновь перейти к методам Культурной революции. Многие из них видели лучшую замену Чжоу Эньлаю в Дэн Сяопине – но к тому не благоволил Мао Цзэдун. Вождь предпочел своего любимца Хуа Гофэна, человека, близкого ему и идеологически, и по своему беспокойному духу. К тому же не принадлежавшему к «группе четырех» – для Мао это тоже было плюсом, он начинал побаиваться своей супруги и ее приверженцев.

Вскоре в «левой» печати раздалась критика в адрес покойного – его называли «крупнейшим каппутистом». Но имя Чжоу Эньлая уже успело стать фигурой иносказания – подлинной мишенью был Дэн Сяопин.

Драматические события разыгрались на площади Тяньаньмынь 4 апреля 1976 г., в день поминовения душ усопших. Там собралось около двух миллионов человек – большинство чтобы просто почтить память всегда пользовавшегося уважением премьера Чжоу Эньлая, но многие еще и для того, чтобы выразить свое негативное отношение к Цзян Цин и другим левым. Распространялись направленные против них листовки, звучали смелые выкрики. Правительство сочло происходящее акцией неповиновения и применило вооруженную силу для разгона собравшихся. Пролилась кровь – десятки человек были убиты, тысячи задержаны. Дэн Сяопин был объявлен организатором беспорядков и вновь оказался в опале.

Все понимали, что кончина Мао близка, и шансы «левых» прибрать всю власть к своим рукам очень велики.

 

Годы после Мао

Событие, которого большинство ожидало с тревогой, произошло 9 сентября 1976 г. На 83-м году жизни скончался незабвенный вождь и учитель, создатель Китайской Народной Республики и ее бессменный руководитель Мао Цзэдун. В последние свои годы он перенес три инсульта, а непосредственной причиной смерти стал латеральный склероз, поражающий двигательные центры спинного мозга. Прах вождя покоится ныне в величественном мавзолее на все той же площади Тяньаньмынь.

Председатель Мао Цзэдун в гробу

«Левым» после его смерти было на кого опереться, чтобы встать у руля страны и вновь повести ее курсом ускоренной коммунизации. Из 30 миллионов китайских коммунистов 20 миллионов вступило в партию после начала Культурной революции. Приверженцы «левых» составляли примерно половину ЦК, в ревкомах разных уровней их было около 40 %. В руках «левых» была партийная печать и другие средства массовой информации. В одном только Шанхае подконтрольное им народное ополчение насчитывало в своих рядах несколько сотен тысяч человек (вспомним, что в «группе четырех» Ван Хунвэнь и Яо Вэньюань были шанхайцами, а Цзян Цин в молодости выступала на шанхайской сцене). «Левые» имели немало сторонников и в армии, особенно важна была поддержка командиров частей охраны высших органов партии и правительства. И «левым» был Хуа Гофэн, который и стал официальным преемником Мао – правда, отчасти благодаря тому, что оказался фигурой в известной степени компромиссной.

Среди их потенциальных противников немалую силу представляли армейские руководители во главе с министром обороны маршалом Е Цзяньином.

Эти военачальники были правоверными коммунистами и вовсе не собирались ниспровергать идеи Мао Цзэдуна (тем более, что сами эти идеи в огромной степени были порождены военной обстановкой). Но они прекрасно помнили, к чему ведет неумеренный разгул революционной фразы, подкрепленной реальной силой – поэтому приход к власти «левой» группировки их не устраивал. Е Цзяньин даже выезжал для секретных встреч с Дэн Сяопином в провинцию Гуандун, где тот, попав в опалу, укрывался от возможных посягательств на его жизнь. Еще при жизни Мао маршал говорил в ближнем кругу, что, как только вождь скончается, «группу четырех» необходимо выдворить из руководства.

Между тем «четверка» не сидела сложа руки. Исходя из того, что вполне возможно силовое решение вопроса о власти, она занялась переправкой в Шанхай и другие свои опорные регионы значительного количества оружия, включая артиллерию.

Тут уже встревожился и Хуа Гофэн. Его и раньше настораживало, что «четверка» не ищет сближения с ним – что могло свидетельствовать о том, что ее участники собираются отстранить его от высшего руководства и поделить между собой занимаемые им посты. К тому же Ван Хунвэнь без лишней скромности завел в правительственной резиденции свою собственную канцелярию, действующую помимо канцелярии ЦК партии.

Хуа Гофэн пошел на контакт с Е Цзьньином. Тот стал настаивать на немедленных действиях, Хуа колебался и предлагал устранить «четверку» на ближайшем пленуме. Но когда Цзян Цин и ее присные стали приводить свои силы в боевую готовность – министр обороны взял инициативу на себя.

Важным его достижением было то, что он сумел склонить на свою сторону командира частей правительственной стражи Ван Дунсина, который до этого был на стороне Цзян Цин. Операция была проведена коварно и четко. 6 октября 1976 г. (после смерти Мао не прошло и месяца) членов «группы четырех» пригласили на заседание комитета политбюро для обсуждения готовящегося к печати пятого тома сочинений Мао Цзэдуна – и арестовали. Заодно прихватили и племянника «великого кормчего» Мао Юаньсиня – в последнее время он стал близок к группе.

«Группа четырех» сразу же превратилась в «банду четырех», которая, как было доведено до сведения китайских граждан и широкой мировой общественности, давно уже злоумышляла против Председателя Мао и готовила государственный переворот.

Однако если Е Цзяньин считал необходимым повести решительную борьбу со сторонниками «четверки», то есть теми, кто был порожден Культурной революцией и рвался ее продолжить, то Хуа Гофэн стоял на иной позиции: на закрытой встрече с секретарями парткомов от призвал не ограничиваться «разоблачением преступлений банды четырех», а «продолжать критику Дэн Сяопина». Когда Дэн Сяопин прислал Хуа Гофэну из ссылки письмо с просьбой направить его на «передовой фронт работы» – преемник Мао оставил его без ответа.

В нескольких важных регионах существовала опасность вооруженных выступлений сторонников «банды четырех». Особенно тревожил Шанхай, но, к счастью, твердая проправительственная позиция, занятая местным гарнизоном, остудила горячие «левые» головы. Кое-где все же пришлось применить вооруженную силу. В 19 провинциях был временно установлен «военно-контрольный режим». Началось удаление сторонников «четверки» из провинциальных органов.

Дальнейшие события развивались не так, как того хотелось бы Хуа Гофэну. Сначала на его имя пришло письмо от партийного руководства провинции Гуандун и командования местного военного округа, в котором содержалось требование подвергнуть критике Культурную революцию и реабилитировать пострадавших во время нее партийных работников, в том числе Дэн Сяопина. Затем вопрос о возвращении Дэн Сяопина был поднят на рабочем совещании ЦК, при этом он был охарактеризован как «редкостный талант». Одновременно прозвучало требование пересмотреть отношение партии к событиям на площади Тяньаньмынь в апреле 1976 г.

Произошел заочный (через посредников) диалог между Хуа Гофэном и Дэн Сяопином. Хуа предложил, что если его оппонент признает «контрреволюционный характер» событий на площади – он, со своей стороны, не будет препятствовать его реабилитации. Но Дэн с возмущением отверг сделку.

После продолжавшегося несколько месяцев невидимого стороннему глазу, но напряженного противостояния, прагматики явно стали брать верх. Важным событием стало возвращение из ссылки Дэн Сяопина. В первом же своем выступлении на пленуме ЦК он фактически призвал к пересмотру многих определяющих курс партии теоретических положений, а также к переоценке истории последних десятилетий.

На протяжении 1978 г. из тюрем, лагерей и ссылки вернулись сотни тысяч репрессированных партийцев. Но пребывание Хуа Гофэна на посту Председателя ЦК КПК под сомнение не ставилось. На ближайшем съезде партии он заявил в своем отчетном докладе, что, хотя Культурная революция завершена, но время от времени подобные мероприятия проводить необходимо (чтобы кровь не застаивалась). И следует повнимательнее изучить «опыт Дачжая и Дацина» (по созданию комплексных аграрно-промышленных коммун). Выступил на партийном форуме и Дэн Сяопин. Не покушаясь на основы учения Мао, он призвал «исходить из существующей реальности» – то есть проводить прагматическую линию.

Здание Народного банка Китая в Пекине

Своего рода компромиссной стала обнародованная в выступлении Хуа Гофэна на съезде ВСНП в феврале 1978 г. «Стратегия ускоренного экономического развития КНР». Она базировалась на концепции «четырех модернизаций», предложенной незадолго до своей смерти Чжоу Эньлаем и представляла в определенной мере призыв к очередному рывку – но более осмотрительному. Предполагалось широко использовать западные кредиты и технологии. Было намечено к 1985 г. вдвое увеличить выпуск стали, добычу нефти – в 2,5 раза.

Однако в ходе реализации «Стратегии» на практике вскоре стало ясно, что при сохранении принципиальных основ, на которых зиждется китайская экономика, форсированное развитие невозможно. Тем временем в печати развернулась дискуссия под вроде бы бесспорным с идеологической точки зрения девизом: «Практика – единственный критерий истины». Но в инициировавшей ее статье мало кому известного провинциального преподавателя философии в чуть завуалированной форме (критиковались высказывания Линь Бяо, а некоторые аргументы для их опровержения заимствовались из старой работы Мао) ставился вопрос о возможности критики идей Мао Цзэдуна – незыблемой основы партийной идеологии.

Левые, и в их числе Хуа Гофэн, высказались резко против положений статьи. Прессе дано было строгое указание не допускать впредь подобных публикаций. Однако в ответ Дэн Сяопин и его сторонники решились открыто потребовать проведения коренных реформ. Немного перефразированная помянутая выше пословица стала их лозунгом: «Не важно, какого цвета кошка, черного или белого, лишь бы она хорошо ловила мышей».

В партии и в обществе все чаще слышались голоса о «необходимости раскрепощения сознания». Во вторую годовщину событий на Тяньаньмынь было вывешено множество дацзыбао с критикой политики, на продолжении которой настаивал Хуа Гофэн. Позиция прагматиков находила все большую поддержку у провинциальных и уездных руководителей, у партийных работников военных округов.

Знаковым в новейшей истории Китая стал III пленум ЦК, прошедший осенью 1978 г. В его решениях говорилось о необходимости переключиться с проведения политических кампаний на решение важнейших экономических задач. Целью хозяйственной политики партии было провозглашено повышение материального благосостояния народа. Апрельские события 1976 г. были названы «великим революционным массовым движением». Была дана высокая оценка деятельности Дэн Сяопина за все годы его пребывания в партии. Посмертно были реабилитированы руководители КПК, погибшие в годы Культурной революции – в том числе министр обороны маршал Пэн Дэхуай. В результате принятых решений руководство партии пополнило несколько прагматиков. Во главе частей правительственной охраны были поставлены командиры, лояльные по отношению к Дэн Сяопину и его сторонникам.

«Опыт Дачжая и Дацина» не получил положительной оценки: для руководителей на местах это значило, что они получают возможность строить производственные и социальные отношения на селе исходя из конкретных условий. Прозвучала критика проводимой экономической политики, которая характеризовалась как призванная подготовить очередной «большой скачок». Все это представляло собой явные выпады против Хуа Гофэна.

На сессии ВСНП, состоявшейся в июне 1979 г., было объявлено о переходе к политике «урегулирования» народного хозяйства. Приоритетными сферами экономики становились легкая промышленность и сельское хозяйство. Даже в военной промышленности намечалась частичная конверсия для увеличения выпуска товаров народного потребления: велосипедов, холодильников, телевизоров, стиральных машин, часов. В сельском хозяйстве были повышены закупочные цены, промышленность получила задание увеличить помощь селу.

В сентябре 1979 г. в докладе Е Цзяньина на пленуме ЦК Культурная революция была названа «чудовищным бедствием», «диктатурой фашизма с примесью феодализма». В ближайшее время было проведено немало новых кадровых перестановок, в результате которых возросло влияние сторонников реформ. Хуа Гофэн лишался одного своего поста за другим. Председателем ЦК КПК он перестал быть в июне 1981 г. – это означало окончательное его отстранение от высот партийной власти.

Но к демократии, даже в ограниченном ее понимании – как допустимости свободного высказывания мнений по самым разным вопросам, в том числе идеологическим, – отношение китайского руководства было по-прежнему настороженным. В Пекине с начала 1978 г. существовала «стена демократии», на которой все желающие могли вывешивать свои дацзыбао, разглагольствующие о чем угодно. Некоторые из них вызвали повышенный интерес и порождали в собравшейся возле них толпе оживленные дискуссии. Тогда к стене был прикомандирован «попечительский совет». Имеющий право через определенное время снять сомнительную стенгазету. А весной 1979 г. никто иной, как Дэн Сяопин, санкционировал прекращение этого смелого эксперимента – «стена демократии» перестала существовать. Старого коммуниста беспокоило, что начинает складываться демократическое движение, некоторые течения которого явно придерживаются прозападной, антисоциалистической ориентации, а большинство других в своих требованиях преобразования общества бежит впереди паровоза.

Осенью 1979 г. состоялся суд на группой участников демократического движения – «китайскими диссидентами», как окрестили их на Западе. Были вынесены довольно суровые приговоры. А в печати развернулась пропагандистская кампания, утверждающая незыблемость «четырех основополагающих принципов»: социалистического выбора, диктатуры пролетариата, руководящей роли КПК, идеологической основы: марксизма – ленинизма и идей Мао Цзэдуна. Еще весной 1979 г. Дэн Сяопин в одном из своих выступлений утверждал, что «пустая болтовня об абстрактной демократии» может привести только к подрыву стабильности в обществе и сорвать движение по пути модернизации страны.

Следствие по делу «банды четырех» продвигалось неспешно, судебный процесс начался только осенью 1980 г. и продлился несколько месяцев. Он широко освещался во всех средствах массовой информации. Многие обвинения, выдвигаемые против банды, звучали в то же время как осуждение Культурной революции. Из десяти обвиняемых двое – вдова Мао Цзэдуна Цзян Цин и Чжан Чуньцяо были приговорены к смертной казни (впоследствии замененной на пожизненное заключение).

Что касается оценки Мао Цзэдуна – за ним была сохранена роль одного из величайших деятелей за всю историю Поднебесной, и нарушать его спокойный сон в мавзолее на площади Тяньаньмынь по сей день никто не собирается. Но в «Решении по некоторым вопросам истории КПК со времени основания КНР», принятом на пленуме ЦК в 1981 г., прозвучали слова о «тяжелых ошибках», совершенных вождем в годы Культурной революции. Общий же итог был подведен следующий: «его заслуги занимают главное, а ошибки – второстепенное место». Несомненно, китайским товарищам виднее, чем нам. Важнее всего то, что к концу 1982 г. было реабилитировано почти 3 миллиона человек из тех, кто подвергся ранее гонениям.

В феврале-марте 1979 г. велись масштабные военные действия между Китаем и Вьетнамом. В ходе их китайские войска довольно далеко вторглись на территорию южного соседа, которому совсем недавно оказывалась всесторонняя помощь в борьбе против американской агрессии. Яблоком раздора стала Камбоджа. Там на протяжении нескольких лет властвовал изуверский террористических режим «красных кхмеров» во главе с Пол Потом. Режим этот стоял на маоистских идеологических позициях и был тесно связан с Китаем. Полпотовцы постоянно устраивали провокации на границе с Вьетнамом, во время которых гибло много военнослужащих и мирных жителей. В начале 1979 г. вьетнамские войска провели стремительную успешную операцию, в результате которой режим «красных кхмеров» был свергнут, а 20 тыс. китайских военных советников, которые не смогли ему помочь, убрались из страны.

Китайское руководство было разгневано – Поднебесная всегда очень чувствительно относилась к своим зонам влияния. Вьетнаму решено было преподать хороший урок и вернуть его в фарватер пекинской политики. В наступление были брошены крупные силы. Но выяснилось, что китайские части далеко уступают в уровне подготовки и технической оснащенности вьетнамским, отлично освоившим новейшее советское вооружение. Некоторых успехов удавалось добиваться только числом: как когда-то в Корее, в атаку бесстрашно шли волны пехоты, неся огромные потери. Вторжение было прекращено. Китайская армия оставила вьетнамскую территорию, а руководство КНР делало вид, что все в порядке: Вьетнам получил свое, и теперь будет знать подобающее ему место. При этом будто совсем забывали о том, что в бой не вступала вьетнамская авиация, с которой китайская не могла идти в те годы ни в какое сравнение. На самом же деле китайским политикам стало ясно, что армию срочно надо поднимать на иной качественный уровень – чем и занялись, целеустремленно и небезуспешно.

Вопреки ожиданиям, не улучшились в эти годы и отношения с Советским Союзом. Напротив, когда в конце 1979 г. советские войска вступили в Афганистан для выполнения сомнительного «интернационального долга» – на начальном этапе вторжения им оказали противодействие китайские подразделения, находившиеся в северо-восточных районах Афганистана, а впоследствии КНР постоянно снабжала душманов оружием.

Иное дело Соединенные Штаты. С ними в 1978 г. были восстановлены дипломатические отношения. Вскоре Дэн Сяопин посетил Вашингтон, и по итогам этого визита было подписано коммюнике, в котором говорилось о необходимости противодействия «гегемонизму третьих стран» – разумеется, имелся в виду СССР. Когда КНР посетил советник американского президента Картера по национальной безопасности Збигнев Бжезинский, он, не в меру разрезвившись во время экскурсии на Великую стену, предложил сопровождавшим его китайским переговорщикам посостязаться наперегонки: кто победит, тому и противостоять русским в Афганистане. Бегать не стали, но связи между странами развивались успешно. Росли объемы торговли. Для китайской стороны весьма немаловажно было сотрудничество ее специалистов-ядерщиков с американскими физиками китайского происхождения, среди которых были светила первой мировой величины.

 

Начало реформ

На рубеже 80-х, преодолевая все трудности, Поднебесная выходила на новый путь. Подтолкнуло же на него событие даже не районного масштаба, а масштаба одной деревни, вернее, одной народной коммуны – в уезде Фэньян провинции Аньхой. Состоявшие в ней крестьяне, которым надоело прозябать на грани нищеты и голода, решили поделить землю и инвентарь между отдельными семьями. Ни в коем случае не присваивая их, а как бы взяв в аренду у государства.

Но в то время китайские руководители, даже Дэн Сяопин, в соответствии с устоявшимися за десятилетия взглядами, несколько иначе представляли социалистические реалии. Вышло постановление, в котором говорилось о восстановлении приусадебных участков и подсобных промыслов, но основную работу предписывалось выполнять по-прежнему коллективно – по меньшей мере побригадно. Однако когда летом 1979 г. партийное руководство провинции Аньхой посетило крамольную деревню, увиденное оказалось весьма впечатляющим. Опыт стал быстро распространяться сначала на уездном, потом на провинциальном уровне (похоже, в Китае местные руководители, несмотря ни на что, имели больше возможностей проявлять свою инициативу, или имели для этого больше мужества, чем наши секретари райкомов и обкомов. Во многом благодаря этому они (китайцы) имеют то, что имеют они, а мы имеем то, что имеем мы).

Нанкинская улица – одна из самых оживленных торговых улиц мира, носящая неофициальное название «улица номер один в Китае»

С этого начиналось становление «социализма с китайской спецификой». Подконтрольное, но широкое использование частного интереса и частной инициативы, рыночных отношений – вот его отличительные черты. Но «переходя реку, ногами ощупываем камни» – следуя этой пословице, новое китайское руководство, возглавляемое старым Дэн Сяопином (ему было уже под восемьдесят), не спешило. Ведь предстояло не только развернуть на кардинально иной путь огромную экономику – существенные изменения должны были произойти и в людском сознании. Том самом, которое за многие десятилетия прониклось революционными идеями, на базе которого только и оказалась возможной полоумная и ярая Культурная революция. Людям тоже требовалось время – чтобы в их душах более-менее безболезненно изменились устоявшиеся стереотипы. А от руководителей страны требовались изрядное напряжение воли и большая политическая мудрость, чтобы эти стереотипы изменились, но не слишком.

Китайские лидеры это понимали. Но среди них тоже возникали принципиальные разногласия. Сложилось новое подразделение на радикалов, умеренных и консерваторов. В консерваторах теперь числились те, кто считали, что Китай после 1949 г. развивался в целом в правильном направлении, но мог бы добиться куда большего, если бы не левацкие ошибки Мао Цзэдуна. Задачей на ближайшую перспективу они считали заимствование, с поправкой на китайские условия, той модели реального социализма, которая сложилась в СССР и наиболее развитых странах «народной демократии». Те, кого называли умеренными, не сомневались, что социалистический путь развития предпочтительнее капиталистического, и что в целом сложившийся образ развитого социалистического общества верен – но вот «реальный» социализм, такой, как в СССР, нуждается в существенном улучшении. Радикальные реформаторы тоже были за социализм, но то, как они его мыслили, многим казалось чем-то другим. Они не считали нужным сохранять фактически существующую в КНР однопартийную систему (партий, кроме КПК, там довольно много, но они не имеют никакой возможности влиять на государственную политику), а главенствующая роль планового начала в экономике представлялась им несовместимой с успешным использованием рыночного механизма.

Консенсус удалось найти в том, в чем его уже находили: в признании того, что Китай находится на начальной стадии строительства социализма, а значит, пока возможно всякое. В докладе XIII съезду КПК генеральный секретарь партии Чжао Цзыян (близкий к радикальному крылу) заявил, что будущее Китая – в главенстве общественных форм собственности, но чтобы добиться этого, надо использовать различные формы социально-экономических отношений – в том числе и те, которые устойчиво ассоциируются с капитализмом.

На селе начальной стадией реформ стала «система производственной ответственности». Преобладающей стала практика «доведения производственных заданий до отдельного двора». Верховным собственником оставалось государство, но крестьяне получали в индивидуальное пользование участки земли – нередко те самые, которые когда-то, до всех революционных пертурбаций, им уже принадлежали, но, в конце концов, были поглощены народными коммунами – как казалось, безвозвратно. Действующие от имени государства руководители производственных бригад заключали с крестьянскими дворами договоры, в которых оговаривались размер налога и та часть урожая, которая в обязательном порядке должна быть продана государству. При этом закупочные цены были существенно повышены, и увеличивались еще больше, если крестьянин желал продать сверх оговоренного. Хозяйственную деятельность крестьянин мог вести так, как считал нужным, оставшейся частью урожая тоже распоряжался по своему усмотрению. Чтобы крестьяне бережнее относились к своим земельным наделам, были заинтересованы в приобретении дорогостоящих средств производства, сроки действия договоров вскоре были увеличены, а потом стала возможной и передача участка по наследству. Не возбранялся больше и найм батраков. К середине 80-х гг. годовой сбор зерна достиг объема, о котором прежде могли только мечтать – 400 млн. т. Партия торжественно объявила, что с голодом в Китае покончено навсегда.

В городах тоже стал складываться сектор «негосударственных производственных отношений». Сначала частники появились в торговле и в сфере обслуживания, потом стали возникать частные и находящиеся в коллективной собственности мелкие и средние производственные предприятия. Во второй половине 80-х гг. уже около половины работающих горожан было занято в негосударственном секторе, а половина из них – на частных предприятиях.

Дэн Сяопин утверждал: «Нынешний мир – мир открытых отношений. Китай в прошлом был отсталым именно из-за своей замкнутости. После образования КНР нас блокировали, но мы и сами держались замкнуто… Опыт, накопленный за тридцать с лишним лет, свидетельствует о том, что вести строительство при закрытых дверях нельзя – не добьешься развития». Льготным налогообложением привлекались иностранные инвестиции в наиболее современные отрасли экономики. Создавались «специальные экономические зоны», где иностранный капитал получал возможность строить свои предприятия и, опять же, пользовался всевозможными льготами. Самой крупной такой зоной стал прилегающий к Гонконгу район. Особенный интерес к «островкам капитализма» проявляли хуацяо, построившие немало предприятий легкой промышленности и электроники.

Рыночные методы хозяйствования насаждались и на государственных предприятиях. Но здесь возникали трудности, связанные с тем, что их работники привыкли пользоваться льготами, неотъемлемыми от их представления о социализме: бесплатным или дешевым медицинским обслуживанием, дополнительными отпусками, путевками и прочим. Эти люди всегда были самой надежной социальной опорой КПК, и с этим нельзя было не считаться. Отход от жесткого директивного планирования осуществлялся постепенно, но предприятия получали все большую свободу ведения хозяйственной деятельности и свободу выхода на рынок – однако при этом меньше могли рассчитывать на государственную поддержку. Важным следствием таких перемен стало то, что управление предприятиями все в большей степени стало переходить к по-современному образованным и мыслящим технократам – в ущерб традиционным заводским парткомам.

Конечно, появление прослойки «буржуев» и тех, кто предпочел работать на них, а не ради общего дела, ради построения социализма не могло не вызывать напряженности в обществе. Но за десятилетие, прошедшее с начала реформ, средняя зарплата городских трудящихся возросла на 70 %. Темпы роста промышленного производства составили 10 %.

Резко возрос объем внешней торговли. При этом Китай стремился заменить традиционно импортируемые им товары продукцией собственного производства, в том числе изготовленной на принадлежащих иностранному капиталу предприятиях; и в то же время все увереннее осваивал зарубежные рынки, в первую очередь США, Юго-Восточной Азии, Европы. Дешевизна и трудолюбие рабочей силы делали китайские товары конкурентоспособными на них.

Более открытыми стали не только китайская экономика, но и культурная жизнь, быт людей. Все больше молодых китайцев отправлялось учиться за рубеж, все больше людей всех возрастов совершало туристические поездки. Интересно, что во многих кинофильмах пусть не навязчиво, но все же пропагандировалось усвоение западного жизненного стиля – не в ущерб коренным ценностям, разумеется.

Происходившие в стране перемены не могли не привести к увеличению числа тех, кто тяготился «руководящей ролью партии», кто требовал демократических свобод. Несмотря на зоркое око «органов», на то, что свежи еще были в памяти суровые политические процессы 1979 г., ширилось демократические движение.

В конце 1986 г. в провинции Аньхой (откуда, если помните, все и начиналось) прошли демонстрации под лозунгом «Без демократии нет реформ!». Раздавались протесты против роста цен (инфляция – неизбежный спутник становления рыночных отношений), безработицы, коррупции партийно-государственного аппарата. Демонстранты требовали возможности бороться за свои права, действенного участия в решении возникающих перед обществом проблем. Движение, в котором активно участвовали студенты, интеллигенция, другие городские слои, перекинулось на другие провинции, на такие крупные города, как Ухань, Шанхай, на «специальную экономическую зону» Шэньчжэнь (ту, что на границе с Гонконгом). Добавились требования увеличения представительства студенчества и интеллигенции в органах власти.

Эти события привели к тому, что генеральный секретарь Ху Яобан был обвинен в попустительстве «буржуазной либерализации», и его место занял Чжао Цзыян. Дэн Сяопин, подлинный руководитель КПК (несмотря на то, что не занимал высоких официальных постов), вновь, как и в случае со «стеной демократии», решил, что раскачивать политическую лодку опасно, да и вообще ни к чему. На XIII съезде КПК, проходившем в сентябре 1987 г., он предложил дополнить программные партийные документы концепцией сяокан – «уровня среднезажиточной жизни». Понятие это применялось еще в раннем конфуцианстве и представляло собой одну из ступеней восхождения к обществу «всеобщей гармонии» (его успел уже использовать Чан Кайши на Тайване – о чем ниже). Введение его в идеологический обиход служило призывом к спокойному, упорному труду ради освященной древней традицией цели. Уровень сяокан, на котором, по мнению Дэн Сяопина, в конце ХХ века находились высокоразвитые западные страны, лет через пятьдесят будет достигнут и в Китае – при условии, что страна будет развиваться так же стабильно, как и в предыдущие десятилетия.

Вместо химеры либеральной демократии было предложено «совершенствование социалистической политической демократии». Этому призваны были служить такие меры, как ослабление роли парткомов в решении текущих хозяйственных задач, реформа системы партийных органов, совершенствование аппарата управления, препятствующее его бюрократизации.

Однако смерть в апреле 1989 г. опального бывшего генерального секретаря Ху Яобана привела к невиданной вспышке оппозиционного демократического движения, в первую очередь в студенческой среде. Распространялись письма Ху Яобана к Дэн Сяопину, написанные им незадолго до своей смерти. В них говорилось, что партийная бюрократия все больше отдаляется от народа, начинает жить сугубо своими эгоистическими интересами. Ху Яобан не соглашался с критикой «буржуазной либерализации» и предупреждал, что без демократизации жизни общества и партийной жизни КПК превратится в главное препятствие развитию страны.

Начались знаменитые демонстрации и митинги на Тяньаньмынь. В них участвовали сотни тысяч, если не миллионы молодых людей. Непрерывно стекалось пополнение со всей страны. Но если к лозунгам митингующих многие китайцы относились сочувственно, то далеко не всем была по душе явно прозападная направленность движения, забвение, даже отрицание родной культуры. Главным украшением площади стало склеенное из плотной бумаги огромное подобие американской статуи Свободы, а символом грядущей победы оппозиционерам служили два пальца, растопыренные в виде латинской буквы V. К движению, как водится, присоединялись маргинальные и попросту антисоциальные личности, которые в избытке наличествуют во всех крупных городах, не исключая Пекина. Они придавали происходящему специфический колорит, устраивая беспорядки и провоцируя полицию.

Цзян Цзэминь

Существует мнение, что к студенческим беспорядкам каким-то образом был причастен генеральный секретарь Чжао Цзыян. Человек немолодой (родился в 1919 г.), в партийной среде он имел репутацию либерала. В любом случае, он всячески старался смягчить накал страстей, не желая трагической развязки событий. Но студенческие лидеры, похоже, были охвачены эйфорией от той демократической волны, которая накатила в те месяцы на всю Восточную Европу и привела в скором времени к распаду социалистического лагеря и Советского Союза. Они были уверены, что их движение – событие того же ряда.

О том, что творилось в Восточной Европе, прекрасно знали и консерваторы и Дэн Сяопин. Первые настаивали на решительном пресечении беспорядков, второй не стал возражать. В конце мая в Пекин были введены крупные воинские части, сразу же взявшие под контроль важнейшие городские объекты. Но Тяньаньмынь по-прежнему бурлила и сдаваться не собиралась. И тогда в ночь с 3 на 4 июня войска двинулись на приступ. По свидетельствам очевидцев, танки давили людей, но и из рядов защитников раздавались выстрелы. Обстрелы воинских колонн происходили по всему городу – и вызывали самую решительную ответную реакцию: к огневым точкам сразу же бросались штурмовые группы, поддерживаемые плотным огнем. Больницы и морги были переполнены, счет задержанных шел на многие тысячи. В конце июня собрался пленум ЦК, посвященный главным образом произошедшим событиям. Они были объявлены попыткой вооруженного захвата власти и возврата страны на капиталистический путь. Чжао Цзыяна обвинили в потворстве, и он вынужден был уйти в отставку. На пост генерального секретаря был избран Цзян Цзэминь (род. в 1926 г.), мэр Шанхая, в 1986 г. твердой рукой водворивший в городе порядок во время выступлений студентов и интеллигенции.

Из стана консерваторов зазвучали голоса с чугунным оттенком: и о «возрождении духа Яньани», и об «изучении опыта Дацина и Дачжая». Утверждали, что предпочтение рынка плановому началу неизбежно приведет к ликвидации государственного сектора – опоры социалистических отношений в обществе, и дело пойдет к построению не «социализма с китайским лицом», а капитализма в лучшем случае с китайской спецификой. Нельзя сказать, что подобная точка зрения не находила поддержки в обществе – ведь индивидуализм всегда был чужд китайской общественной психологии. Эксцессы Культурной революции, доведшие традиционный коллективизм до уровня стадных инстинктов, начинали забываться, а задевшие многих издержки реформ, тем более свежая кровь, были налицо.

Ход реформ явно замедлился, все чаще ставилась под сомнение их необходимость. В этой ситуации очень большое значение имела позиция, занятая Дэн Сяопином. Строго приструнив либеральные поползновения в политике и в культурной жизни, экономические реформы он отстаивал твердо. На митинге в Шанхае в 1991 г. он заявил, что не надо отождествлять рыночные отношения исключительно с капитализмом. Ведь и капитализм – это не только рынок, но и разностороннее государственное регулирование, базирующееся на научно обоснованных планах. Так что разница – скорее в соотношении планового и рыночного начал, и надо искусно применять то и другое, стараясь не переступить грань, за которой происходит ущемление традиционных национальных ценностей.

На XIV съезде КПК, проходившем весной 1992 г., рынок получил совсем иной статут: теперь это был не преходящий атрибут «начального этапа», а сущностная, неотъемлемая черта китайской модели социализма, «социалистической рыночной экономики». В своем докладе Цзян Цзэминь, не преминув осудить «буржуазный либерализм», главной опасностью назвал «левый уклон».

В феврале 1997 г. скончался товарищ Дэн Сяопин (1904–1997). Человек, проживший необыкновенно долгую, многотрудную и славную жизнь. Он не запечатлелся в китайской истории в таком ярко-багровом ореоле, как Председатель Мао, но, будем надеяться, он как никто другой определил будущее своей родины. Его, одного из основателей КПК, на склоне ХХ века называли и архитектором, и отцом, и патриархом китайских реформ.

Кончина Дэн Сяопина вызвала всплеск надежд и эмоций у «левых». Еще с конца 1995 г. они в своих выступлениях стали делать акцент на печальной судьбе Советского Союза и призывали сделать все для того, чтобы Китайская Народная Республика не отправилась бы следом за ним в тартарары по рыночным рельсам, а уверенно и принципиально, за счет своего примера, возглавила мировое коммунистическое движение (то, что от него осталось).

Накануне назначенного на сентябрь 1997 г. XV съезда КПК главным объектом атаки слева стал секретарь шэньчжэньского горкома партии Ли Ювэй. Некоторые тезисы его доклада, сделанного в Центральной партийной школе, действительно могли показаться консерваторам провокационными. Ли Ювэй исходил из того, что к моменту прихода к власти КПК и провозглашения КНР в Китае не было в наличии ничего из того, что классики марксизма-ленинизма считали необходимым для построения социализма: ни развитых производительных сил и соответствующих им производственных (классовых) отношений, ни, главное, многочисленного пролетариата. А потому, делал он вывод, всеобъемлющая общественная собственность была явлением искусственным. И шел еще дальше: не будет ничего страшного в приватизации государственной собственности.

Помимо обрушившейся на реформаторов в связи с выступлением Ли Ювэя критики в выступлениях и в печати, в ЦК поступали многочисленные письма, осуждавшие покойного Дэн Сяопина за «потворство буржуазии», «капиталистическое перерождение социализма в КНР».

Но на съезде Цзян Цзэминь в своем отчетном докладе охарактеризовал результаты деятельности Дэн Сяопина как существенный вклад в марксистко-ленинское учение и как основу для дальнейшего развития Китая. Он подчеркнул, что «период начального этапа социализма» растянется, возможно, на сто лет, на несколько поколений, и только к его окончанию сложатся условия для перехода к коммунистическому строительству – а соответственно и для пересмотра сложившихся в ходе реформ отношений собственности.

Это заявление должно было успокаивающе подействовать на тех, кто связал свои жизненные планы и надежды со стратегическим курсом реформ: они могли увериться, что однажды с утра пораньше партия не поздравит китайский народ с окончанием «начала» (начального этапа) и не прихлопнет в одночасье весь этот частнособственнический балаган (не исключено, что под бурные аплодисменты значительной части китайского народа).

В докладе говорилось и о приватизации госпредприятий. Частичное ее проведение объявлялось необходимым. Обосновывалась идеологическая чистота мероприятия: методом его проведения было избрано акционирование, а поскольку акции перейдут к народу (в лице отдельных, но многочисленных его представителей) – то и собственность останется народной.

Демократия в КНР по-прежнему допускалась только социалистическая, существующая в условиях диктатуры, – только теперь это была не диктатура пролетариата, а пришедшая ей на смену «демократическая диктатура народа». За которой по-прежнему сохранялась задача борьбы с буржуазным либерализмом. В адрес съезда поступило письмо от находящегося под домашним арестом бывшего генерального секретаря Чжао Цзыяна. В нем он настаивал на том, что события 1989 г. не были попыткой контрреволюции – движение студенчества было вызвано искренним стремлением способствовать искоренению коррупции и подкрепить экономические реформы политическими. Но письмо решили не обсуждать, а его автору ужесточили режим домашнего содержания.

У входа на международное биеннале современного искусства в Пекине. Инсталляция Чэнь Веньцзиня «Красная память».

На съезде было осуществлено несколько важных кадровых перестановок. Процедура их проведения была по сути своей вполне демократичной, что свидетельствовало о том, что КПК удалось создать эффективную, свободную от авторитаризма систему ротации кадров – большое достижение для монопольно правящей партии. В КПК состояло на тот момента около 60 млн. членов, практически 100 % членов ее ЦК имели высшее или специальное среднее образование.

В период после съезда были приняты важные решения относительно государственного сектора. Было установлено, что убыточные предприятия могут быть ликвидированы путем банкротства или расформирования, но тем из них, которые имеют важное народнохозяйственное значение, должна быть оказана государственная поддержка. Основной поток государственных инвестиций решено было направить на 500 крупнейших предприятий, признанных головными (в совокупности они обеспечивали около 40 % потребностей внутреннего рынка). Все работающие на государственных предприятиях получали право на бесплатное медицинское обслуживание и пенсию по старости.

На XVI съезде КПК, состоявшемся в ноябре 2002 г., был выдвинут и сразу же принят к исполнению лозунг «два – без всяких колебаний», касающийся отношений собственности в деревне. Суть его состояла в том, что наряду с государственным сектором (вспомним, что все работающие по системе семейного подряда числились в нем) равными правами наделялся и частный, «необщественный сектор», признаваемый «важной частью социалистической рыночной экономики». Постановление способствовало появлению большого числа крупных фермерских хозяйств.

Важнейшее политическое и идеологическое значение имела принятая на съезде декларация «тройного представительства»: КПК объявлялась выразителем в равной мере интересов различных слоев китайского народа – фактически переставая быть авангардом в первую очередь рабочего класса. Теперь партийная оценка коммуниста в немалой степени зависела от полезности и успешности его деятельности в системе «рыночного социализма» – будь он рабочим государственного предприятия или крупным бизнесменом. Фактически КПК декларировала в своем уставе то, что Макс Вебер назвал «протестантской этикой»: чистосердечное буржуазное служение во благо общества. Это постановление служило и дополнительной гарантией прав частной собственности.

Так буржуазия получила свободный проход в коммунистическую партию. Более того, вскоре сложилась практика, при которой для получения разрешения на открытие частного предприятия очень желательно иметь партийный билет КПК.

Уже на XVI съезде присутствовал делегат, обладающий личным состоянием в 150 млн. долларов. Однако китайских руководителей сегодня уже всерьез тревожит ситуация, когда 20 % населения владеют (подумать только!) 40 % национального богатства (даже не хочется приводить для сравнения наши российские, поистине вопиющие цифры). Представляется, что куда значимее другой показатель: современные китайские юноши и девушки в среднем на 20 сантиметров выше, чем их сверстники и сверстницы 30 лет назад, – в этом отношении они настигли японцев.

Джонка. Гонконг

Во внешней политике китайское руководство тоже исходит теперь в первую очередь из практической выгоды, а не из идеологических соображений. Начало улучшения отношений с СССР относится к приходу к власти М. С. Горбачева. Полная нормализация отношений между двумя странами произошла к 1989 г., что было подтверждено во время визита Михаила Сергеевича в КНР. После распада СССР и возникновения Российской Федерации отношения остались прежними. В коммюнике, подписанном в 1996 г. по итогам визита Б. Н. Ельцина в Пекин, говорилось о «партнерстве, устремленном в XXI век». «Договором о добрососедстве, дружбе и сотрудничестве», подписанном в июле 2001 г. в Москве В. В. Путиным и Цзян Цзэминем, были окончательно устранены все разногласия по территориальным вопросам. Тот же документ определил широкую программу будущего сотрудничества.

Проблем у Поднебесной, разумеется, хватает. Китайцы все еще считают свою страну бедной – уровня среднеразвитости предполагается достигнуть приблизительно к 2020 г. Велики региональные различия в уровне жизни. Если дать наиболее обобщенную характеристику – существует относительно богатый восток и бедный без всяких «относительно» запад. На востоке, правда, живет 80 % населения страны. Замедлились темпы роста в сельском хозяйстве – это связано в первую очередь с преобладанием очень маленьких земельных наделов. Поднебесная стала перенаселенной еще в XVIII в., в лучшие времена династии Цин, когда численность ее населения за несколько десятилетий подскочила со 150 млн. до 400 млн. Сейчас китайцев 1 млрд 300 млн, и несмотря на то, что за минувшие столетия было освоено много новых земель, численность избыточного трудоспособного населения в деревне, согласно оценкам демографов, составляет примерно 200 млн. Это, конечно, не «лишние люди», китайцы всегда найдут себе дело – была бы мотыга. Но в том и проблема, что на карликовых делянках не развернуться современной технике, да она и неэффективна в такой ситуации. Во многих районах, как и в цинские времена, приходится стремиться к тому, чтобы собрать максимально возможный урожай с единицы площади, корпеть над каждым росточком, а лучший помощник – буйвол. Города, несмотря на бурный экономический рост, не способны принять такую массу людей – там только по официальным данным безработица составляет около 6 %, а по некоторым оценкам она значительно выше. Это при том, что доля горожан не составляет пока и 30 % от населения страны (хотя, если прикинуть навскидку, это вдвое больше, чем все население России).

Надо срочно что-то делать с экологией – этим наконец-то всерьез озаботилось руководство КНР. Атмосфера и реки – не лучшие вместилища для отходов стремительно развивающейся экономики. Всерьез тревожит низкое качество значительной части китайских товаров – то барахло, что строчится по принципу «как можно дешевле», существенно подрывает престиж всего китайского экспорта. Даже в России китайские «челноки» уже доверху заполнили соответствующую потребительскую нишу. Что уж говорить о более развитых и привередливых странах.

Китайское руководство не может не беспокоить и собственная судьба. Многие политологи придерживаются того мнения, что развитие рыночных отношений неизбежно должно привести к устранению партийной и идеологической монополии. Но не будем слишком полагаться на подобные прогнозы. Недавно нас куда как убежденно уверяли, что «будущее человечества – коммунизм». Теперь в это мало кто верит, а на слуху – не менее навязчивое прославление всесокрушающей либеральной модели. Ну, ну… «Всех бы свинья забодала, да бог рогов не дал». А вот лучшие идеологи КПК вплотную занялись вопросом, как совместить диалектический материализм с верой в существование Бога и в бессмертие души. Может быть, удастся? Вы представляете – весь Китай возьмет, да и перекрестится. То-то будет чудо! (Хочется, чтобы эти слова прозвучали не очень иронично). Приведем такой еще аргумент: победив Японию во Второй мировой войне, американцы осчастливили ее, наряду с щедрой и разумной экономической поддержкой, еще и парламентской демократией. Но на протяжении шести десятилетий у власти почему-то почти неизменно стоит одна-единственная партия (называется она, правда, Либерально-демократической – но не нам придавать значение названиям. У нас тоже есть одноименная – вспомним, что это за партия и кто ее возглавляет). И внутри японских фирм дух совсем не либеральный, а скорее хорошо нам уже знакомый, конфуцианский. А какие успехи! Пожелаем же и Поднебесной не меньших – земных и космических. В конце концов, как говорил Наполеон, «большие батальоны всегда правы». А их вон какой батальонище!

 

Тайвань: рождение тигра

Посмотрим теперь, как развивался с конца 50-х гг. мини-Китай – гоминьдановский Тайвань, и у нас, возможно, неспроста создастся впечатление, что пришли оба Китая к чему-то очень схожему. Только маленькие они шустрее и сообразительнее, а здоровенного миллиардного дылду если понесет не туда, – не притормозит, не оглянется, пока лоб не расшибет.

На Тайване, как мы уже знаем, государственный сектор сразу же занял неоспоримо преобладающие позиции в промышленности. Если в деревне быстро была проведена аграрная реформа и появился многочисленный класс земельных собственников – в городах Гоминьдан не спешил расставаться со своими «объектами управления». Однако подталкивали условия предоставления американской помощи. Защитник и меценат дядя Сэм щедро одаривал Тайбэй вооружениями, но в области экономики был неумолим, как капиталистическая акула: государство может сохранить жесткий контроль над несколькими ведущими отраслями, в остальных приоритет должен быть отдан местному и иностранному частному капиталу.

В середине 50-х годов получили льготы иностранные инвесторы – этим предложением заинтересовались в первую очередь богатые хуацяо. Но в целом большого притока капиталов в промышленность не произошло – вероятно, Гоминьдану, с его всем известным отечески-покровительственным тоном, не очень доверяли. Существеннее было открытие отделений нескольких зарубежных банков, среди которых следует выделить японский «Ниппон канге бэнк» и «Бэнк оф Америка».

С принятием на рубеже 60-х гг. «Положения о поощрении инвестиций», касающегося и отечественных охотников испытать судьбу на поприще бизнеса, стало быстро расти число китайских предпринимателей. И только с середины 60-х, получив дополнительные гарантии, вовсю развернули свою деятельность приезжие капиталисты: американские, японские, а также из Гонконга, Макао и из мест проживания китайской диаспоры. Особенно привлекательными им показались новые для острова отрасли: электронная, химическая, металлообработка.

Правительство активно контролировало процесс развития частнокапиталистического сектора, в том числе в рамках составлявшихся начиная с 1953 г. четырехлетних планов. При их разработке гоминьдановское руководство исходило из того, что Тайвань беден природными ресурсами, но располагает большим количеством трудолюбивой и дешевой рабочей силы. Первый план был ориентирован на замещение импорта – чтобы не покупать то, что можем сделать сами. Последующие предусматривали возможно большее производство высокотрудоемкой продукции, предназначенной на экспорт. Тайваньский рабочий даже в 1972 г. зарабатывал почти в 4 раза меньше, чем японский (1,6 долларов США в день против 6), и это делало продукцию островного государства конкурентоспособной на мировом рынке. С середины 60-х гг. экспорт возрастал на 20 % в год, а значительную его часть стала составлять продукция нефтехимии, металлургии, судостроения (до этого вывозились преимущественно изделия легкой промышленности и текстиль). Началась постепенная приватизация государственного сектора.

Впервые в новой истории можно было утверждать, что появился промышленно развитый Китай – пусть «малый». И народ в нем жил пусть еще не богатый, но уже не бедный. Не без вмешательства Гоминьдана, всегда бывшего неравнодушным к социальной гармонии, снижался разрыв между богатыми и бедными. Рост благосостояния тайваньских трудящихся не сделал их продукцию более дорогой – производительность труда росла еще быстрее. В середине 70-х годов в мировых деловых кругах заговорили о «тайваньском чуде», и остров стал одним из «четырех тигров» – наряду с Южной Кореей, Гонконгом и Сингапуром.

В 1973 г. на экономике Тайваня, сильно зависящего от импорта энергоносителей, болезненно сказался нефтяной кризис. Поэтому в составленную в 1974 г. программу строительства наиболее значимых объектов тяжелой промышленности, энергетики и транспортной инфраструктуры была включена и атомная электростанция.

В 1975 г. в возрасте 88 лет скончался Чан Кайши – на год опередив своего заклятого врага Мао Цзэдуна. К этому времени фактическим главой государства на протяжении уже нескольких лет был его сын Цзян Цзинго (1910–1988), человек сложной и интересной судьбы. В 1925 г. по направлению отца он прибыл на учебу в Москву, в Университет трудящихся Китая им. Сунь Ятсена. В 1927 г., когда в Китае перестал существовать единый фронт, объединявший Гоминьдан и КПК, Цзян Цзинго выступил с осуждением своего отца и остался в Советском Союзе. Стал членом ВКП(б). Человек недюжинного ума, честный и ответственный, работал там, куда его направляла партия – в колхозе, на заводе, в редакции. Женился на русской девушке.

В 1937 г., когда после начала японской агрессии вновь произошло сближение между СССР и гоминьдановским правительством Китая, Цзян Цзинго с семьей вернулся на родину. Отец простил его и стал доверять высокие посты. В 1949 г., после эвакуации на Тайвань, он занимал должности, пожалуй, наиответственнейшие: по партийной (гоминьдановской) линии курировал службу государственной безопасности и возглавлял Главное политическое управление. С 1953 г. был заместителем министра обороны. В 1972 г., когда отец тяжело заболел, Цзян Цзинго стал Председателем Исполнительного юаня (правительства) – фактически получил всю полноту власти. В 1978 г. Национальное собрание избрало его Президентом Китайской Республики.

Долгое время гарантом политической стабильности на Тайване была диктатура Гоминьдана. Ее необходимость оправдывалась в первую очередь соседством с КНР, руководство которой считало для себя восстановление единства страны делом чести – так что до 1987 г. на Тайване действовало чрезвычайное положение (расположенные в Тайваньском проливе островки, контролируемые Гоминьданом, непрерывно подвергались артиллерийскому обстрелу с материка). Присутствие 7-го американского фронта – фактор немаловажный, но ведь США после нормализации отношений с КНР формально разорвали дипломатические отношения с Тайванем (хотя и держат на острове представительство, выполняющее все функции, необходимые для поддержания нормальных отношений между странами).

Возглавив Гоминьдан, Цзян Цзинго следовал основным положениям учения Сунь Ятсена, однако делал это творчески: в 1973 г. заявил, что «наша экономическая система основывается на свободном предпринимательстве». Но один из великих высказал получившую широкое распространение мысль (очень спорную): «свобода – это осознанная необходимость». А необходимость на Тайване определял Гоминьдан. И если в 1953 г. доход тайваньца, принадлежавшего к 20 % наиболее богатых островитян, в 15 раз превышал доход того, кто относился к 15 % беднейших, то к рубежу тысячелетий, благодаря социально-экономической политике правящей партии, только в 4 раза. Столь благополучное соотношение имеют в мире немногие.

Но Гоминьдан, как всякая партия тоталитарного (ленинского) типа, не мог избежать коррупции (она разъедала его и на континенте, но перебравшись на остров и оказавшись в чрезвычайных обстоятельствах, чиновники, партийные и государственные, стали сознательнее). Это служило дополнительным поводом для того, чтобы поставить под сомнение целесообразность сохранения его монополии на власть. Другим фактором роста демократических настроений была доступность для тайваньцев общения с окружающим миром – гораздо большая, чем у их собратьев из КНР. И они видели, что в этом окружающем мире дышалось несколько свободнее, чем на их острове (или им это только казалось?).

Цзян Цзинго не был, подобно своему отцу, жестким диктатором. Но и при Чан Кайши существовала определенная свобода газетно-журнальной деятельности. Некоторые издания становились знаменами для консолидации оппозиционно настроенных личностей разных толков. Основных течений было два: сепаратистское, выступающее за права коренных островитян и за провозглашение независимости Тайваня от Китая (в то время как Гоминьдан всегда мыслил себя общекитайской партией), и демократическое (ситуация, отдаленно напоминающая наше перестроечное кучкование вокруг «Нашего современника» и «Огонька»).

На острове проводились довольно свободные выборы – сначала местные, а затем и парламентские. Они были необходимы Гоминьдану хотя бы для того, чтобы выигрышней выглядеть в глазах мирового сообщества по сравнению с КПК. Оппозиционеры баллотировались на выборах как независимые депутаты и нередко добивались успеха.

В 1986 г. была образована Демократическая прогрессивная партия (ДПП). Это было сделано в нарушение закона о чрезвычайном положении, который еще действовал – но Цзян Цзинго счел возможным посмотреть на это сквозь пальцы. В ДПП были сильны позиции сепаратистов.

В 1987 г. гоминьдановское руководство отменило чрезвычайное положение, вслед за этим была разрешена деятельность партий. Сначала ДПП, потом несколько других получили официальный статус, в том числе отколовшаяся от Гоминьдана Новая партия, выступившая с критикой коррупции и за проведение более отчетливой политики, направленной на объединение Китая в будущем – а пока на установление более тесных контактов с КНР (НП была образована преимущественно выходцами с континента).

Однако Гоминьдан уверенно сохранял положение ведущей политической силы. Цзян Цзинго способствовал омоложению партии, тому, что коренные тайваньцы стали составлять более значительную часть ее членов. В партию вступали полные энергии, широко мыслящие технократы.

После смерти Цзян Цзинго в 1988 г. Гоминьдан возглавил Ли Дэнхуэй. По его инициативе съезд партии принял решение внести изменение в устав: Гоминьдан отныне считал себя партией не «революционной», а «демократической». Когда в 1996 г. впервые состоялось всенародное голосование на выборах президента Китайской Республики – Ли Дэнхуэй одержал уверенную победу.

Но в 2000 г. верх взял оппозиционный кандидат. А в 2008-м – опять гоминьдановский. Тайвань вступил в новый этап своего существования. Или не один Тайвань, а весь Китай – ведь Гоминьдан вернулся к власти под лозунгом стремления к скорейшему воссоединению?

А может быть, по большому счету, всегда все тот же Китай, которому два с половиной тысячелетия назад Учитель Кун помог собраться с мыслями, и который вскоре вновь явит миру свой воистину поднебесный лик? Поживем – увидим. Дай нам, Господи – и им, и нам.