Дорогая Мэй,

Я видела вчера сон о тебе. Ты шла по рельсам, и твои залитые лунным светом, раскинутые в стороны руки походили на тонкие белые крылья. Ты повернулась ко мне, и наши взгляды встретились. Я понимала, что ты сейчас упадешь. Видела, как ты зависла в воздухе, не касаясь ногами рельсов. Я отчаянно пыталась обрести контроль над своим телом и подойти к тебе. Но не могла. Ноги не слушались. В голове билась мысль, что ты меня ждешь. Оставалось всего одно мгновение. Если бы я могла шагнуть вперед, то смогла бы схватить тебя за руку. Но мое тело оцепенело. Я старалась изо всех сил, но поднять ногу для меня было все равно, что сдвинуть гору. Я никогда еще не испытывала такого ужаса, как в этот момент – пытаясь дотянуться до тебя.

Затем я услышала твой шепот:

– Лорел. – Ты повернулась ко мне спиной. – Посмотри.

И тогда я увидела это. Как появляются и расправляются твои крылья. Тонкие, но невероятно прочные, блестящие как вода. Они не были сломаны. Они уносили тебя в небо, и ты становилась все меньше, пока не превратилась в яркую точку, горящую как звезда. И я поняла, что ты там. Ты везде.

Проснувшись, я пошла в твою спальню. Не считая одежды, которую я брала у тебя (но всегда возвращала назад) и сорванного со стены плаката Nirvana (прости), все в твоей комнате осталось так же, как в тот последний вечер перед кино. Я посидела немного на твоей постели, а затем забрала твои мексиканские свечи, чтобы зажечь у себя, и твою коллекцию морских ракушек, чтобы разложить их на своем столе. Теперь я не боялась трогать твои вещи и подыскивать им новое место. Моя комната почти не изменилась с тех пор, как ты переехала из нее, перейдя в старшую школу. И я хотела, чтобы она стала больше похожей на меня – такую, какой я стала. Чтобы среди моих вещей – диска Дженис Джоплин, который отдала мне Кристен перед отъездом в Нью-Йорк, сердечка Ская, которое он вырезал мне на Рождество, и светящихся в ночи звезд, приклеенных к потолку в нашем детстве, были частички тебя.

Разглядывая твою книжную полку, я нашла сборник стихов Э. Э. Каммингса. У тебя в нем лежала закладка – ты сделала ее сама в третьем классе. «Мэй» – написано на ней голубым лаком с блестками. Я прочитала отмеченное тобой стихотворение, и оно было таким красивым, что я заплакала. Оно прекрасно все целиком, но последняя строчка идеальна: «Я несу твое сердце, твое сердце в своем».

Я забрала этот сборник себе, вместе с закладкой. Снова и снова перечитывала стихотворение и понимала, что ты отметила его для меня. Понимала, что должна была его найти. Мэй, я ношу тебя в себе.

Но это не меняет того, что я безумно скучаю по тебе. Каждый раз, когда что-то происходит, даже какая-нибудь мелочь, я жалею, что не могу поделиться этим с тобой. Мы со Скаем снова вместе. Иногда, уносясь мыслями в будущее, я беспокоюсь о том, что случится через год, когда он уедет учиться в университет. Тогда я делаю глубокий вдох и думаю о настоящем. Этим летом я устроилась на работу в закусочную при городском бассейне. Мои подруги Натали и Ханна иногда приходят туда к окончанию моей работы, ближе к вечеру. Ханна читает журналы, Натали рисует, и мы все пьем кока-колу и едим чипсы. Они никогда не залезают в бассейн, а я, как и в детстве, обожаю плавать. Обожаю то, как отталкиваю воду руками, а она всегда возвращается обратно. Иногда мы сталкиваемся в бассейне с Джейни и ее парнем. Ты бы удивилась, увидев ее сейчас. Она приходит в розовом купальнике в белый горошек. Сначала мы чувствовали некоторую неловкость, она сердилась на меня за то, что я исчезла из ее жизни после твоей смерти. Но постепенно это прошло. Теперь она даже присоединяется в бассейне к нам с Ханной и Натали. Сегодня мы вспоминали, как ты учила нас прыгать с трамплина в воду. Мы ужасно боялись, но ты показала нам, как это просто и легко.

Я написала много писем в этом году, и мне это очень помогло. После того как я наконец отдала их своей учительнице (оставила в ее ящичке для почты), она перезвонила мне и сказала, что гордится мной. Я поблагодарила ее за то, что она прочитала мои письма. Затем она сказала, что мне нужна помощь, чтобы справиться со всем этим, и я ей ответила, что родители уже водят меня к психотерапевту. Психотерапевт на самом деле милая женщина и считает меня умной. Когда мама вернулась из Калифорнии, я рассказала ей о том, что случилось, а она потом рассказала об этом папе.

– Прости, что подвели тебя, Лорел, – сказал он. – Прости, что подвели твою сестру.

Говоря это, он выглядел так, словно кто-то выстрелил ему в самое сердце. Я обняла его, не зная, что еще сделать.

Мэй, теперь я осознаю – дело не в том, что я не должна была рассказывать тебе о Билли. Дело в том, что я должна была рассказать тебе о нем раньше, и тогда, возможно, ты тоже смогла бы поделиться тем, что происходит с тобой, и никому из нас не пришлось бы возвращаться туда снова и снова. Я думаю, что если бы ты все еще была здесь, то мы бы помогли друг другу. Ты бы ушла с того края, на котором стояла, и все то яркое и прекрасное, что было в тебе, продолжало бы нам всем светить. Теперь я не могу тебя вернуть. Но я прощаю себя. И прощаю тебя. Мэй, я люблю тебя всей душой. Долгое время я хотела лишь одного – быть похожей на тебя. Однако я поняла, что я – не ты, я другая, и сейчас могу носить твое сердце в своем, куда бы я ни пошла.

Сегодня я решила, что пора кое-что сделать. Я знала, что настало время.

Из твоей комнаты я пошла к папе, как обычно слушавшему запись бейсбольного матча. Когда я вошла, он убавил звук.

– Как поживают «Кабс»? – спросила я.

– Выиграли три игры в первой серии. Скрести за нас пальцы.

Улыбнувшись, я показала, что мои пальцы уже скрещены.

– Пап?

– Лорел? – поддразнил меня он.

– Я хочу развеять прах Мэй.

Он этого не ожидал.

– О, – судорожно сглотнув, отозвался он, а потом попытался взять себя в руки: – Что же… А где бы ты хотела это сделать?

– На реке.

Я могла бы подождать и развеять твой прах у океана, но мне хотелось, чтобы ты сначала попутешествовала по реке со всеми ее поворотами. И я знаю: когда я увижу, как его волны омывают берег и услышу их шепот, то почувствую, что ты рядом.

– Хорошо, – сказал папа. – Думаю, это отличная идея.

– Тогда пойдем? – спросила я.

– Сейчас? – У него сорвался голос.

Я кивнула.

– И нужно заехать за мамой.

Папа снова сглотнул.

– Хорошо, – согласился он и поднялся, позабыв о бейсбольном матче, звуки которого все еще тихо доносились из колонок.

Я позвонила маме, которая жила у тети Эми, и сказала, что мы сейчас за ней заедем. Она не спорила и не задавала никаких вопросов. Просто сказала: «Ладно». Тетя Эми встречалась с Фредом, с которым познакомилась в церкви. Он очень милый, намного лучше ее приверженца Христа. Про себя я называю его Мистером Эдом, потому что у него нос как у лошади и свои длинные седые волосы он собирает в хвост.

Мама с папой молчали всю дорогу. Я сидела сзади и крепко сжимала урну с прахом, удивляясь ее тяжести и думая о ее содержимом – о том, что осталось от твоего тела. Девушка, когда-то хохотавшая от души, скакавшая галопом на воображаемой лошади, спавшая в своем красном платье с блестками – теперь всего лишь горстка пепла в урне. А затем я поняла, что это больше не ты. Ты совсем не там.

Мы остановились у нашего с тобой места, и мама с папой прошли за мной по рельсам к середине моста. В эти мгновения наш с тобой укромный уголок снова стал для меня таким, каким был при тебе. Местом, которое мы нашли, когда гуляли с родителями в лесу и убежали далеко вперед, пытаясь добежать до небес. Местом, где мы часами сидели, болтали и играли в «Пустяки». Река, которую мы любили в любое время года, текла по-летнему еле слышно. Я передала урну маме, и, зачерпнув горсть пепла, она со слезами на глазах разжала пальцы. Передав урну папе, она потянулась ко мне. Развеяв по ветру еще одну горсть, папа сказал:

– Мэй, эта земля – твоя земля.

Помнишь? Он пел нам эту песню в детстве. «От Калифорнии до островов Нью-Йорка, От секвойного леса до вод Гольфстрима…» Он прав. Это твоя земля. Вся она. Ты везде на ней. Во всем огромном мире, о котором мы так мечтали.

Папа передал урну мне. Высыпав весь оставшийся пепел, я смотрела, как ветер несет его к воде. Частицы пепла прилипли к пальцам.

– Теперь она свободна, – сказала я.

И папа разрыдался как маленький ребенок. Никогда еще я не видела его таким. Я обняла его. Мама, постояв в стороне, тоже подошла, и мы уже втроем затряслись от плача.

Успокоившись, папа взъерошил мне волосы:

– Я люблю тебя, Лорел.

– Я тоже люблю тебя, пап.

– Ты сильная, но для нас ты все еще наша маленькая девочка, – сказала мама. Она перевела взгляд на папу и несколько секунд, не отрываясь, смотрела ему в глаза. – Мы гордимся тобой. И твоя сестра тоже.

Улыбнувшись им, я спросила:

– Хотите поиграть в «Пустяки»?

Они засмеялись.

– Я уже и забыл, когда играл в последний раз, – улыбнулся папа.

– Мы с Мэй играли в нее здесь, – призналась я. – После того, как ты нас этому научил. Давайте сыграем для нее.

Мы перешли на другой берег реки, чтобы набрать в лесу веток. Мама выбрала одну с красивой шишкой на конце. Папина ветка была похожа на трость. Я нашла одну себе – с корой, а другую тебе – гладкую, прямую и прочную. Мы вернулись на мост и перегнулись через перила.

– Раз, два, три, – сосчитал папа, мы бросили ветки и перебежали на другую сторону моста.

Твоя выиграла! Я сказала папе с мамой: это потому, что ты спешишь к океану.

Я представила, как твою ветку сотни лет омывают волны, как она становится гладкой и жесткой как камень. Как спустя множество лет ее находит на пляже маленькая девочка и кладет себе на полку, куда ставит все вещи, которые дарят ей ощущение, что мир – волшебен.

Мэй, я решила, что, когда вырасту, хочу стать поэтом. И так как я уже почти чувствую себя взрослой, то написала на этой неделе свое первое стихотворение. Я написала его тебе. Перед тем как уйти с моста, я прочитала тебе его вслух.