Рябов по сантиметрам вытягивал тело из протоки. Опасался нарушить размеренное однообразие ночных звуков. Всплеском, неосторожным движением, от которого может скатиться и плюхнуться в воду камень или ком земли, и тогда могут вдруг замолкнуть лягушки или тоже вдруг может оказаться рядом птица — и взметнется, шарахнется, выдавая того, кто так тайно крался. Берег оказался травянистым. Рябов выполз бесшумно. Лежал, не шевелясь. Ждал, покуда с одежды сойдет вода. Настраивал себя на удачу. Он всегда настраивал себя на удачу, если промах грозил бедой для него и для товарищей.

В последней стычке с немцами, когда он один остался прикрывать отход друзей-товарищей, остался, как он понимал, на верную смерть, времени у него не было. С того момента, когда последней очередью из автомата почти в упор он уложил гитлеровского офицера, замахнулся на немцев рукой с зажатой в ней гранатой, времени для раздумий не было. Он только заметил, как солдаты, вместо того чтобы прошить его очередями из своих «шмайссеров», сами бросились бежать. В тот же миг и он рванул так, как до того не бегал. Мысль заколотилась чуть позже, когда стал задыхаться от бега, когда понял, что погони нет. «Утек, а. Кажись, утек!» — стучало в висках, и других дум не было.

Теперь он лежал в тени моста, вспоминал июль сорок первого года, неоглядное поле, поле-ковер из разнотравья, вобравшее в себя все цвета радуги. Душистое поле, по которому они шли, отступая, надеясь в душе на привал где-нибудь впереди, там, где едва проглядывалась кромка леса. Они отступали уже много дней и ночей, мерили и мерили версты, в ногах гудело, тело нестерпимо зудело от пота, думалось только о привале. Поле пересекал прямой, как луч, большак. Они шли по этому большаку, с опаской поглядывая на небо, ибо не было укрытий на этом поле, а беда двигалась им навстречу. Из того леса, в котором они надеялись отдохнуть, выползли танки.

Гитлеровцы сразу сообразили, что у бойцов нет ни гранат, ни бутылок с зажигательной смесью. Поняли, что нет угрозы для их мощных машин, опасаться им нечего. Они рассыпались веером, охватывая разбегавшихся людей. Начали охоту. Неслись на высоких скоростях. Замирали, выбирая очередную жертву. Догоняли. Разворачивались на месте. Снова гонялись за бойцами. Каждый раз старались наехать на человека гусеницей.

Бежали бойцы, бежал Рябов. За спиной слышал гул гнавшейся за ним машины. Гул заполнил пространство, давил в спину, прибавлял прыти. Потом Рябов подумает о том, почему он бежал безоглядно, не пытаясь даже увильнуть. Но этот огляд в прошлое придет потом. А тогда он бежал, как другие: справа, слева, впереди, позади, всюду на этом огромном поле.

Мимо Рябова, обгоняя, на большой скорости промчался танк. Рябов скосил глаза. Замер. Не в силах был шевельнуть ни рукой, ни ногой. Он увидел, как обогнавший его танк настиг бойца. Ударил левой гусеницей бежавшего в спину. Боец вскинул руки. Упал, будто споткнулся. Танк проехал по живому телу. Рябов услышал хруст. Потом он станет убеждать себя в том, что то была слуховая галлюцинация. Он не мог слышать хруста, потому что со всех сторон неслись крики обезумевших людей, ревели танки. Позже он узнает, что в обычном бою одни и те же явления каждому видятся по-своему. Видится подчас такое, чего не было и быть не могло. Но в тот момент он услышал хруст, верил в то, что хрустнул череп бойца под гусеницей танка. Именно череп, как будто тело человека состоит только из черепа.

Рябов отшатнулся. Отвернулся. Увидел еще один танк. Танк летел на него. Он был огромен. Заслонял небо и поле. Люк у танка был откинут. Над люком высился некто в черном с фотоаппаратом у глаз. Этот некто в черном целился фотоаппаратом куда-то в сторону. Под нижней кромкой фотоаппарата виделся открытый в старании рот. И зубы. Ровные строчки зубов. Рябов стал пятиться от танка. Он широко растопырил руки, винтовка волочилась за ним прикладом по земле. И тут он увидел глаза. Вроде бы человечьи. Глаза-гвозди, распявшие Христа. Эти глаза смотрели на Рябова из черного проема танка, готовые промчаться сквозь него. Водителя танка не было видно. Рябов видел только глаза. И что-то черное вокруг. Как провал. Как бездна, посреди которой замерли глаза-хищники, глаза-охотники, глаза-убийцы.

Та же неведомая сила, что остановила его при виде раздавленного бойца, вновь парализовала Рябова. Он так и стоял, не в силах сделать шага, предпринять хоть что-то, чтобы спастись. Тело схватило судорогой. Оно как бы закаменело. Беззвучно открывался и закрывался рот. Рябов напрягся так, что, казалось, оборвутся жилы. Сделал один полушаг, другой. Стал пятиться. Над ухом совсем рядом громыхнул выстрел. В черном проеме пропали глаза. Танк круто отвернул в сторону. Мчался, перерезая путь еще одной машине, сближаясь с ней, ударив наконец ее в борт, отчего тараненый танк накренился, чуть было не опрокинулся, но устоял. И все-таки правая гусеница у него размоталась, он стал кружиться, словно смертельно раненный зверь, сзади, из моторного отсека, пополз черный дым.

В следующий миг Рябов получил удар в ухо. На ногах, однако, устоял. Обернулся. Увидел старшину Колосова с перекошенным от злобы лицом, рот его, выплевывавший матерные слова. Эти слова доносились до Рябова будто издали. «Раззява, туды-т твою мать, куда бежишь? Стоять!» Старшина кричал еще что-то, но это что-то неслось уже мимо Рябова. Он увидел, как из протараненной машины стали выскакивать танкисты, как падали они, сраженные пулями. Увидел того черного на танке, видимо офицера, который только что возвышался над люком, фотографируя, оскалив в старании рот. Теперь он безжизненно обвис, свесившись с башни, выронив из рук болтавшийся у него на ремешке фотоаппарат.

При виде дымившегося танка, убитых танкистов Рябова охватило дикое злорадство. Он стал стрелять. Он уже понял, что удачный выстрел старшины, поразивший водителя грозной машины, спас его от неминуемой гибели. Старался стрелять прицельно. Не слушались руки. Мушка не совпадала с прорезью прицела. Но он старался, вместе со старанием возвращалось спокойствие.

Оглядывая поле, Рябов понял, что не все бойцы поддались панике. Одни — стреляли, лежа в траве. Другие высились над нею, стреляли, припадая щеками к ложам винтовок, тщательно целясь с колена или стоя, как на тренировках, били, судя по всему, в смотровые щели танков. Какой-то смельчак забрался на танк, лег на броню, пихал что-то в смотровую щель. Танк крутился, раз гонялся, резко останавливался на ходу. Водитель, видимо, пытался сбросить бойца с машины. Поединок заметили гитлеровцы. Может быть, они связались друг с другом по рации. Немцы расстреляли бойца из пулемета, тот скатился с брони. Танк в это время пятился назад, вращая башней с орудийным стволом. Танк пятился от упавшего мертвого или тяжелораненого бойца.

Нагляделся Рябов в войну. С первых дней. Видел такое, чего и вовсе не хочется вспоминать. Но то поле, ту дикую охоту на людей помнил. Видел все как было. Панику, страх, но пуще всего собственный стыд. Оттого, что «спраздновал, — как он потом говорил, — труса», поддался безотчетному порыву, безоглядному бегу, забыв о долге, о назначении воина при любых обстоятельствах стоять насмерть. Подобного состояния Рябов не испытывал более никогда. Более он уже не терял рассудка. Даже если на рассудок не оставалось времени. В самых что ни на есть критических ситуациях успевал наперед всего сообразить, потом сделать. Стыд, однако, сидел в нем, он мстил врагам за унижение, за то, что по их вине произошло с ним «такое, — как он говорил, — паскудство». Каждый раз, вспоминая то поле, Рябов приобретал уверенность, желание отомстить прибавляло силы, заставляло быть предельно собранным.

…Лежа под мостом, Рябов стянул с себя сапоги, размотал портянки. Подобраться к часовым он должен как можно ближе, ударить наверняка. Потому и разулся. Сапоги разбухли от воды, в них тяжело. А ему теперь кошачья легкость требовалась. И мягкость кошачья. Кошачья пружинистость.

Над головой, на мосту часовые переговаривались о чем-то на своем языке. Рябов особо не прислушивался. Он ждал, когда они пойдут. Дождался. Как только часовой медленно пошел по настилу, Рябов стал взбираться по откосу, стараясь не обнаружить себя. Чувствовал себя спокойно. Замирал, выжидал, стараясь двигаться в такт шагам часового. Оба немца вновь сошлись на середине моста. Рябов коротко дважды проскрипел по-лягушачьи. В ответ услышал такой же сигнал. Ахметов сообщал, что и он выбрался на насыпь, пора сближаться. Двигался медленно. В те моменты, когда часовые тихо переговаривались между собой. Приблизился вплотную. Выбрал момент для прыжка. Достал часового. Подхватил бездыханное тело на руки, чтобы не было шума, глядя на то, как оседает в руках Ахметова другой часовой.

— Сориентируемся? — прошептал Ахметов.

Рябов пристально вгляделся в темень ночи. Различал шарообразные заросли кустарника по берегам протоки. За кустами можно было различить контуры кузовов автомашин. Прошлой ночью, когда они пробирались протокой с Галкиным, этих машин здесь не было. Возможно, их не было видно из протоки, по которой они двигались. Грузовики, похоже, стояли фарами к воде. Из этого факта следовало, что при малейшем шуме протока будет освещена не только ракетами, но и фарами. Выходило так, что протокой двигаться более опасно, нежели берегом, об этом подумал Рябов.

— Слышь, Ахметов, — зашептал Денис товарищу. — Фрицы теперь к протоке глазами приклеились, это точно. В грузовиках, наверно, тоже дежурные сидят. Давай берегом пробираться, под этими машинами пролезем.

До пулеметчиков оставалось метров пятьдесят. Об этом Рябов говорил Ахметову еще перед вылазкой. Рябов хорошо запомнил пулеметные гнезда, когда пробирался с Колосовым протокой. В ту ночь тоже не было луны, но и облаков не было, не было такой густой темени.

— Лыжи, мешки надо взять, э, — напомнил Ахметов.

Они разошлись, юркнули под мост, забрали вещи. Присели на настил. Обулись.

— Готов, да. — шепнул Ахметов Рябову.

— Начинать тебе, — напомнил Рябов.

За мостом протока расширялась. Там не различить друг друга, сигнала не подать. Ахметов парень шустрый, но ему еще надо определиться, ему действовать на ощупь, а Рябову по памяти. Поэтому так и договаривались. Как только Ахметов дотянется до пулеметчиков, осмотрится, тогда и задавит их гранатами. Взрыв первой гранаты послужит сигналом для Рябова. Тогда и он уничтожит пулеметную точку на своем берегу. Потом они обстреляют оба берега из немецких автоматов, что подобрали у часовых, отойдут в болото.

— Ты это… Не зарывайся, — посоветовал Рябов. — Как на лыжи встанешь, вправо уходи. До рассвета мы далеко будем.

— Понял, — ответно шепнул Ахметов, и они разошлись.

Ночь дышала живым. Кто-то двигался в темноте, слышалось шуршание ног о траву. Кто-то настраивал приемник. То музыка вдруг прорвется, то слова на непонятном языке.

Ахметов приближался к машине с брезентовым верхом, что стояла, нацелив фары на протоку. Ползти было неудобно. В левой руке он держал лыжи, в правой трофейный «шмайссер». Свой автомат на спине. Ахметов вытягивал руку с лыжами, потом другую со «шмайссером», подтягивался сам. Втянулся под кузов автомашины. Услышал голоса. Понял, что в кабине грузовика сидят и разговаривают солдаты.

Каждый раз, когда Ахметову приходилось пробираться среди врагов, он испытывал чувство удовлетворенной удали, сравнимое с тем, когда преодолевал он опасные участки заброшенных горных троп у себя на родине, миновать которые решится не каждый горец. В мирной жизни он не отдавал себе отчета в подобных безрассудных поступках, но так уж получалось. Преодолев себя однажды мальчишкой на спор со сверстниками, он не мог остановиться, искал и находил новые испытания. Ахметов не мог объяснить постоянную тягу к риску. «Я мужчина, э!» — обычно отмахивался он, если заходил о том разговор. Эту фразу он повторял неоднократно, повторил ее и при разговоре с Речкиным. Лейтенант сказал, что у разведчика особая ноша, не скрывал тяжести предстоящей жизни. Говорил то, что всегда он говорил при наборе добровольцев. Ахметов первым шагнул из строя. Лейтенант присмотрелся к невысокому, цепкому, черному, как южная ночь, бойцу, спросил, все ли боец взвесил, соглашаясь стать разведчиком. «Я мужчина, э!» — ответил Ахметов. Эту фразу он повторял и после, считая, видимо, что в ней есть ответы на многие вопросы.

Ахметов пробрался под машиной, увидел такую же. Она тоже стояла фарами к протоке, в кабине этой автомашины тоже кто-то сидел, из кабины несло табачным дымом. Метрах в двадцати от машин угадывались палатки. Ахметов прополз и под этой автомашиной, и еще под одной. Прислушался. Вгляделся в темень. Различил брустверы. Подумал о том, что за брустверами могут быть минометчики, которые днем обстреливали болото. Пополз дальше. Почувствовал под ладонями свеженакопанную землю. Замер. Стал двигаться еще медленнее. Убедился в том, что натолкнулся на ход сообщения. Пополз вдоль этого хода, под уклон, к протоке, до которой оставалось чуть-чуть. На пути оказался еще один бруствер. Ахметов понял, что это и есть пулеметная точка, которую предстоит уничтожить.

Тишину взорвал выстрел. С моста взвилась и вспыхнула красная ракета. Немцы, видимо, обнаружили трупы часовых. Может быть, разводящий проверял посты. Об этом Ахметов подумает чуть позже В момент вспышки ракеты он увидел спины пулеметчиков, контур пулемета на бруствере. Две лимонки, приготовленные к броску, лежали в кармане Их надо было еще достать, выдернуть кольца бросить. Трофейный автомат он держал в руках. Ахметов воспользовался этим обстоятельством, сдвинул защелку предохранителя, ударил в спины пулеметчикам, скатился в ячейку.

Последующие действия неслись стремительно, как горный поток. Ракета не успела догореть, когда Ахметов выхватил гранаты, швырнул их одну за другой в сторону чернеющих палаток. Раздались два взрыва. Тут же в небе повисли огненные шары. Осветительные ракеты залили пространство вокруг пронзительным светом. Заработали моторы автомашин. Включились фары. Ахметов приник к пулемету. Ударил короткими очередями по машинам на противоположной стороне. Взял чуть выше фар, целясь по кабинам. Потом прошелся по фарам. Фары потухли. Остатки патронов он выпустил по мечущимся на берегу фигурам.

Немцы в ответ старались вовсю. В небе повисла россыпь огненных шаров. Хорошо стал виден мост, солдаты на нем. Ахметов приладился к трофейному автомату. Длинной очередью из него ударил по мосту. Очередь была означена трассирующими пулями, хорошо просматривалась. Ахметов заметил, как такие же ровные строчки протянулись с противоположного берега. Гасли фары автомашин, под которыми он только что прополз. Выходило, что и Рябов задавил пулеметчиков.

Ахметов прекратил стрельбу, но теперь уже оба берега огрызались огнем многих автоматов. Немцы залегли на мосту, стреляли с настила. Послышались взрывы гранат, крики, стон. Медлить было нельзя. Надо было уходить. Ахметов скатился к протоке.