— Слышь, Ахметов?

— Э.

— Правда, что у вас женятся по-темному?

— Почему?

— Откуда я знаю, люди говорят.

Ахметов не ответил. Он лежал недалеко от Рябова в укрытии из кустов, тростника, осоки, пристально вглядывался в сторону протоки. Их дело, по выражению Рябова, выгорело, канитель, как он сказал, удалась, они не только панику устроили, но и вовремя смылись. Настроение у Рябова поднималось заметно, как вода в половодье. Рябова просто-напросто распирало от желания говорить.

— Слышь, чего говорю?

— Э.

— Выходит, черт-те что подсунуть могут?

Ахметов молчал. Он не мог, как Рябов, переключиться на пустое.

— Представляю, — стал рассуждать Рябов. — Ты с нее покрывало снимаешь, а под ним такая холера, что не приснится в дурном сне. Правда, нет, Ахметов?

— Отстань, да, — сказал Ахметов. Ему время надо было, чтобы очухаться, прийти в себя.

Нежелание товарища отвечать на вопросы подхлестнуло Рябова.

— Ты скажи, так это или нет, — настаивал он на своем, но, не получив ответа, принялся рассуждать: — Девкам, конечно, хорошо, — заключил разведчик. — Подластилась к родственникам жениха — это они умеют, на тебе, пожалуйста, окрутили, охмурили. А парню как? Не чуял, не гадал — в ситуацию попал. Так, что ли?

— А у вас как? — не выдержал Ахметов.

— У нас? — охотно откликнулся Рябов. — Просто. Как в кассе. Отдал деньги, получи чек. Кому как повезет, — объяснил он. — Бывает так, что хуже не придумаешь. У нас одному — вот умора — алименты присудили, а он ее ни ухом, ни рылом не ведал.

— Как это?

Если уж Рябов прицепится, от него не так просто отделаться.

— По закону, — принялся объяснять Денис — Он у нас башковитый был, спец, что надо. Хорошо заколачивал. Она на него показала. Подружек-свидетельниц предоставила, они в один голос подтвердили: ходил он, мол, к ней, и точка. А он лопух лопухом. Над железяками кумекать мастер, а в жизни ни замахнуться, ни отмахнуться. Она его и захомутала. На восемнадцать лет. «Жить больше с ним не хочу, — заявила на суде, — пусть он мне алименты платит». Во невезуха, а?

— Теперь всем повезло, да, — втягивался в разговор Ахметов. — Война всех сравняла, э.

— Не скажи, — возразил Рябов. — С тебя да с меня немного наскребешь, а ей и тут выгода. Он на фронт рвался, а его на Урал. Бронь ему дали как специалисту высокого класса. Влип парень, чего там говорить, знала шлюха, на кого показать.

— Э, Рябов!

Денис понял, что переборщил. При Ахметове можно ругать хоть комдива, только не женщину.

— Слышь, Ахметов, — снижая голос, спросил Рябов, — а как назвать такое?

— Перестань, да, — твердо сказал Ахметов.

Какое-то время они лежали молча.

Светало все больше и больше. Болото нехотя туманилось. Как со сна. Это был утренний туман, который рассасывается с восходом солнца. С восходом солнца, подумал Ахметов, должна открыться для наблюдения протока, мост через нее, оба берега, занятые немцами, которые так шумно нервничали ночью, стреляя друг в друга. Что-то они предпримут?

Разведчики намеренно не стали забираться в глубь болота. Опыт подсказал, что немцы не станут искать группу у себя под носом, они будут высматривать их дальше, там, где растительность погуще.

— Ахметов?

— Э.

— Я чего сказать хочу. Перед войной резанули мне аппендикс. Плевая операция, я не о ней. С нами в палате монгол лежал. Потешный такой, по-русски ни бе ни ме, еле-еле. Он говорил, что у них там, в Монголии, девки с парнями не целуются.

— Ну и что?

— Как это что? — неподдельно удивился Рябов. — Девку облапишь, в первую очередь поцелуй требуется, уста, как говорят, с устами сливаться должны.

— Ащь! У каждого народа свои обычаи, да, — сказал Ахметов.

— Ну, ты даешь, — не принял объяснение Денис. — Какие же это обычаи — изуверство одно. А насчет остального прочего тогда как же?

— Перестань, э!

Странным, не всегда и во всем понятным был для Ахметова Денис Рябов. То серьезен, то болтает недостойное мужчины. В такие моменты старшина Колосов называет его балаболом, и он не обижается. «Язык, — говорит сам по себе, — без костей, мелет да мелет, какой, мол, с него спрос». Командир Рябова оговаривал. «Хороший вы человек, Рябов, — сказал о нем Речкин, — только безделье для вас крайне вредно».

— Ахметов? Слышь, Ахметов?

— Замри, э, — предупредил Ахметов. — Туман поднимается, да. Смотреть надо, да.

Туман и впрямь поднимался. Вроде слоеного пирога получалось над болотом. Сверху чисто, посередке вата-туман, снизу тоже развиднелось. Туман и поднимался, и рассасывался. Показалось солнце.

С берега донесся гул. Слышно было, как заработали двигатели автомашин.

Над болотом появился самолет. Вчерашний. И позавчерашний. Все та же «рама», летчик которой стал свидетелем гибели полицейских и немцев. Глядя на него, Ахметов подумал о том, что не зря этот самолет появился, немцы сейчас ударят по острову. «Рама» тем временем пролетела над протокой, стала кружить над Ахметовым и Рябовым, смещалась все дальше, скрываясь порою с глаз долой.

— Ахметов?

— Э.

— Пронесло, кажись, а?

— Ты можешь помолчать? — строго спросил Ахметов.

— А чего? Ты думаешь, они нас услышат? Хренушки. У них там слышь как гудит?

На мосту показался бронетранспортер, за ним — другой. По мосту прошел тягач. Виделось шевеление на обоих берегах. Через какое-то время бронетранспортеры потащили на прицепе грузовики. Две автомашины протащил на буксире тягач.

— Во дают, — радостно произнес Денис. — Наш с тобой мусор подбирают. Ты им, наверное, все радиаторы разбил из «магдалины».

— Ты тоже по фарам бил, я видел, — сказал Ахметов.

— Я садил из «шмайссера», а ты из «магдалины». «Магдалина» баба серьезная. Ты им движки поколотил — это точно.

Ахметов подумал о том, что очередь из трофейного пулемета, нареченного бойцами «магдалиной», могла попортить и радиаторы, и двигатели автомашин настолько, что немцам пришлось вызывать помощь. У них это дело поставлено. Бывало, наступали, наступали, а приходили, ни трупов немецких, ни техники, все уволакивают. Если, конечно, не в окружение попадали. Тут уж немец все бросал.

— Слышь, Ахметов?

— Э.

— Что ты все «э» да «э», кажись, уходят.

Бронетранспортеры, тягач, другие автомашины с орудиями на прицепах выстраивались вдоль дороги. Через мост шли и шли солдаты. Одни из них уже забрались в кузова. Солдат было много, они выходили из леса, что клином примыкал к протоке. Усилился гул двигателей. Колонна тронулась, потом и вовсе скрылась в зарослях.

— Во чудеса, — сказал Рябов. — Что делать будем?

— Лежать будем, да. Темноты ждать будем. Как решили, как договаривались, так и поступать будем, да.

— «Лежать, да», — повторяя интонацию Ахметова, сказал Рябов. — А за мошонку не боишься, да? Если она отмокнет да отвалится, да.

— Перестань, э, — сказал Ахметов.

Они лежали до захода солнца, до того, как стало темнеть. Потом пошли в Ольховку, в ту деревню, в которой Рябов встретился с подпольщиком Галкиным.

Шли трудно. «Лыжи» хорошо держали на чарусе, но оказались непригодными среди кочек, кустов, промоин. Чем ближе подходили к берегу, тем тяжелее приходилось. Брели от кочки к кочке, проваливаясь порою по пояс. Страховали, вытягивали друг друга.

Чем ближе подходили к деревне, тем гуще становились заросли. Деревня оправдывала название. В лесу чернели стволы черемухи, высилась рябина, кустилась бузина. Но более всего росло здесь ольхи. Ольха толстоствольная, с густой, не пропускающей свет кроной. Настолько густой, что в зарослях держался ровный полумрак. Ахметов отыскал тропу, по ней они и вышли к краю леса. Увидели автомашины. Тупорылые грузовики стояли рядом. Можно было разглядеть рисунок протекторов на скатах. Возле грузовиков топтались, о чем-то переговариваясь, немцы. Их было трое — по количеству автомашин. Видимо, это были водители. Разговаривая и перетаптываясь, они курили, запах сигаретного дыма долетал до разведчиков.

Вокруг деревни, метрах в тридцати друг от друга, тоже стояли немцы. Одни из них были в пилотках, другие без головных уборов, но у каждого закатаны рукава. Стояли они привычно, широко расставив ноги, нацелив стволы автоматов в сторону домов.

Хозяйничали немцы и в деревне. В домах, у домов, в сараях. Одни из них вели по дороге жителей, другие осматривали дома, дворы. Скрывались в дверных проемах, заглядывали в колодцы, рушили поленницы дров. В домах немцы что-то находили, поскольку из окон вылетало барахло, возле домов вязались узлы.

Чуть в стороне от деревни высился черный, крытый соломой амбар. В него немцы и загоняли жителей деревни.

Ахметов оглянулся на Рябова. Глаза товарища поблескивали лихорадочным блеском, рот был полуоткрыт. На миг показалось, что Денис может крикнуть.

— Слышь, Денис, уходить надо, — зашептал в ухо товарищу Ахметов, почувствовав в Рябове готовность к безрассудному шагу.

— Куда? — шевельнул ответно губами Денис.

— Сам знаешь, — шепотом объяснил Ахметов. — Не положено нам вмешиваться.

Ахметов напомнил Рябову об одной из пакостнейших сторон работы разведчиков. Видеть расправы, жестокость, прочую гнусность со стороны оккупантов и не выдать себя, не защитить людей хотя бы и ценою собственной жизни. Не обнаружить себя, когда на твоих глазах убивают беззащитных. На глазах здоровых мужиков, воинов, призванных защищать свой народ, свой кров, свое прошлое, настоящее и будущее. Немцы явно готовили расправу над мирными жителями. Гитлеровцев было много, около роты. В деревню вполз бронетранспортер. Он остановился в центре возле двухэтажного дома. Из кузова на землю спрыгнули солдаты. Из кабины вылез офицер.

— Слышь, Фуад, — зашептал Денис, — травища по пояс.

— Ну? — не понял Ахметов.

— Травища, говорю, в пояс. Подберемся к амбару, снимем там немцев, прикроем побег жителей к лесу.

На что был смел Ахметов, но и тот оторопел от предложения Рябова.

— Куда ты попрешь против роты, против брони, — зашептал он ответно, — о приказе забыл? Уходить надо, понял, Денис?

Бронетранспортер не задержался в деревне, поплыл дальше. Обогнул крайний дом. Объехал стоящие борт к борту грузовики. Стал за ними кормой к лесу, нацелив выхлопную трубу в разведчиков. Водитель выключил движок. Соскочил на землю. Подошел к шоферам. В бронированной машине остался сидеть пулеметчик. Разведчики видели крутой затылок, широкую спину дюжего гитлеровца. Смотрел он в сторону деревни. Сидел, не оборачиваясь.

От амбара в это время донесся плач. Вначале едва различимый, плач становился все громче и громче, перешел в вой, в котором различались детские голоса.

— Ну! — грозно шепнул Рябов.

— Приказ, Денис.

Из глаз Рябова полыхнуло огнем. Он резко развернулся, пополз. Ахметов бросился вслед. Ухватил Рябова за ноги. Денис отбросил товарища. Промычал что-то нечленораздельное. Пополз. Ахметову ничего другого не оставалось, как ползти следом.

Вначале Ахметов подумал, что Денис, как и предлагал, поползет к амбару. Но Рябов полз к бронетранспортеру. Этот маневр своего товарища Ахметов понял. Мельком подумал о том, что бронетранспортер, пожалуй, захватить можно. В душе он не осуждал Дениса. Ахметов понял, что стопор, который так надежно держит душу разведчика в критических ситуациях, соскочил, теперь можно либо поддержать товарища, либо уйти. Последнее было бы недостойно мужчины, как привык говорить Фуад Ахметов.

В мгновение ока оба оказались у бронетранспортера. Рябов уже понял, что Ахметов следует за ним по пятам. Он даже не оборачивался. Подобрался к заднему борту машины. Приподнялся. Ахметов тут же забрался к нему на плечи. В тот же миг Денис резко выпрямился, поднял товарища.

Ахметов увидел крутой затылок, широкую спину немца. Метнул нож. Перемахнул через борт.

Следом за ним и Рябов ухватился за скобу, с силой оттолкнулся от земли, перебросил тело в кузов. Больно ударился бедром об угол ящика. Увидел Ахметова. Тот вытащил из спины немца нож, вытер лезвие о его же куртку.

На миг показалось, немец шевельнулся. Рябов насторожился. Ахметов перехватил его взгляд, понял, махнул рукой: не волнуйся, мол, готов немец. Глазами показал на ящики с гранатами. Об один из ящиков и стукнулся Денис.

Рябов прополз мимо Ахметова, перевалил через труп карателя, приподнялся, осторожно выглянул.

Гитлеровцы возле грузовиков, а с ними и водитель бронетранспортера по-прежнему смотрели в сторону деревни.

Ахметов проверил пулемет. Пододвинул к ногам ящик с гранатами. Вскрыл еще один. Припал к смотровой щели. Прикинул расстояние до грузовиков, до водителей, что стояли и смотрели в ожидании зрелища. Подполз к Рябову.

— Давай разом, Денис. Я давлю их гранатами, ты запускаешь движок.

— Понял, Фуад, начинай.

Ахметов бросил одну за другой две гранаты. Рябов запустил движок. Ахметов припал к пулемету, готовый резануть гитлеровцев очередью. Стрелять не пришлось. Гранаты уложили водителей.

Рябов повел бронетранспортер плавно, давая возможность Ахметову для прицельного броска. Ахметов бросил по гранате под передок каждой автомашины, гранаты взорвались, машины ткнулись тупыми мордами на спущенных скатах. У одной из них из-под капота показался дым. Сгорят и остальные, подумал Ахметов, поскольку тупорылые грузовики стояли борт к борту.

Над амбаром показался дым. Показалось пламя. Разведчики увидели немцев с факелами. Каратели бежали вдоль амбара, останавливались, подтягивались на цыпочках, стараясь достать до соломы.

— К амбару, Денис! — дико заорал Ахметов. — Гони к амбару!

С этими словами Фуад прильнул к пулемету, дал очередь по факельщикам. Не попал. Немцы бросили факелы. Побежали, пригнувшись, за амбар. Засуетились немцы в деревне и в охранении. По бронированному борту машины зацокали пули.

Стрелять было легко, целиться трудно. Очень трудно, поскольку Рябов прибавил в скорости, тяжелую машину качало из стороны в сторону. Ахметов стал бить короткими очередями, но и они редко достигали цели. Гитлеровцы воспользовались этим. Те, что были у амбара, стали стрелять из-за угла, чуть выглядывая из-за строения. Другие тоже нашли себе укрытия. Стреляли из-за колодца, из окон домов, из-за поленниц дров.

Денис тоже увидел дым, огонь, факельщиков. Он погнал машину к амбару. Остановил машину, не доезжая, давая возможность Ахметову стрелять прицельно. Ахметов понял Рябова, прицелился, прошелся очередью по углу строения, от бревен брызнули щепки, из-за угла вывалился немец, ткнувшись автоматом в землю, накрыв его своим телом.

— Гранатами дави! — заорал Рябов.

Ахметов бросил пулемет, нагнулся, схватил гранату. Его качнуло, потому что Рябов вновь включил скорость. Машина огибала амбар. Ахметов увидел убегающих немцев. Бросил одну гранату, другую. Достал немцев. Кинулся к пулемету.

Крыша амбара разгоралась, до разведчиков доносился крик и плач запертых в нем людей.

Денис обогнул амбар, разворачивая машину на месте, направляя ее к воротам. Увидел бревна, подпирающие эти ворота, сбил их, в тот же миг створки распахнулись, из амбара хлынул народ.

Рябов остановил машину. Попятился, прикрывая выбегавших из амбара людей, потому что от домов стреляли немцы, их автоматные очереди доставали бронетранспортер.

— За амбар! Все за амбар! — орал сверху Ахметов.

Обезумевшие люди не поняли его. Они бросились от амбара россыпью. Кто-то уже упал, сраженный автоматной очередью гитлеровца. Ахметов снова затрясся, стреляя из пулемета.

Рябов видел, как падали женщины, дети. Он развернул машину, направил ее к домам.

У Ахметова кончилась лента. Нечего было и думать, чтобы заложить новую. Машину бросало из стороны в сторону.

Денис обернулся.

— Гранатами дави! Гранатами! — крикнул он.

Бронетранспортер утюгом попер вдоль домов. Рябов погнал машину к лесу. Заложил крутой вираж для повторного броска.

— Дави, дави их, Фуад!

Легких Рябов не жалел. Как не жалел он эту бронированную машину, выжимая из нее все, на что она была способна, понимая, что на скорости они и уязвимы менее всего. Вновь приблизились дома. Ахметов бросал гранаты. Иногда попадал в проемы окон на вспышки выстрелов. Чаще гранаты рвались под окнами.

Часть немцев побежала огородами к лесу.

— Уходят! Слышь, Денис, уходят!

Бронетранспортер вновь проскочил деревню.

— У-у-у! — прогудел Рябов, сворачивая на поле, направляя машину к лесу.

Ахметов увидел, что Рябов понял его. Выбросил за борт опустевший ящик. Нагнулся, напрягся, приподнял и выбросил с кормы труп немца, чтобы тот не мешался под ногами.

Многие каратели уже перемахнули через ограды, бежали полем. Теперь их можно было передавить по одному. Рябов понял это.

На миг увиделось поле сорок первого года. Тот боец, по телу которого прошлась гусеница немецкого танка. Увиделся деловой немец со строчками ровных зубов, мелькнувших из-под фотоаппарата. Как вспышка молнии. Как оборванный крик. В голове заколотилась мысль, Рябов беззвучно зашевелил губами: «Смерть за смерть, гады. Смерть за смерть!» На предельной скорости он гнал машину вперед, а в голове колотилась и колотилась только эта фраза.

Гитлеровцы побежали от машины. Они потеряли ориентир. До ближайшего карателя оставалось метров тридцать, не больше. Рябов напрягся. Немец обернулся. В руках у него затрясся от выстрелов автомат. Денис повел машину на него. Увидел глаза гитлеровца. Ужас в этих глазах. Вероятно, такой же, каким были наполнены и его глаза в том поле в сорок первом году. Ужас на всех один. У него округленные, вылезающие из орбит глаза, перекошенное лицо, полуоткрытый в безмолвном крике рот.

Теперь Рябов услышал этот крик. Что-то он задел в Рябове. Может быть, тот нерв, который удерживает человека в человеке. Может быть, что-то еще. Непознанное. То, что не дает человеку превращаться в зверя. Факт тот, что, услышав безмолвный крик, в последнее мгновение Денис отвернул машину, бронетранспортер промчался рядом с гитлеровцем.

Из леса ударил пулемет. Раздались автоматные очереди. Послышались одиночные, более резкие винтовочные выстрелы. На окраине леса показались люди. Стали падать бежавшие по полю немцы. Из леса выскочили конники.

Рябов не стал задерживаться на поле. Он развернулся, повел машину назад тем же путем, снова огибая деревню. Гитлеровцы замолкли, но они еще не были уничтожены. Какая-то часть из них оставалась в домах.

На мгновение Денис почувствовал неприятную дрожь в руках. То ли от напряжения, которое достигло предела, то ли от возбуждения боем. Очередь из автомата, полоснувшая по щитку, заставила его вновь собраться. Рябов увидел гитлеровца. Тот прятался за срубом колодца. Ударил неожиданно, целясь в Дениса. Рябов направил бронированную махину на сруб. Гитлеровец не выдержал, побежал, припадая на правую ногу. Рябову показалось, что он ранен. Прежде чем это понимание пришло к нему, Ахметов срезал гитлеровца из автомата.

Конники появились и в деревне. Они добивали гитлеровцев.

Рябов выключил мотор. Откинулся на спинку сиденья. Расслабленно бросил руки вдоль колен. Обмяк.

Плюхнулся на жесткое сиденье Ахметов. Прислонился спиной к борту. Пропало желание двигаться. Смотрелось и не виделось. Слушалось и не слышалось. Глушила тишина. Подобное состояние Ахметов испытывал после атак, рукопашных особенно, когда врагов приходилось убивать чем попадя, коли свились в клубок с единственной целью — убить. И еще раз убить. И еще. «Папа, убей немца. Если он встанет, ты его опять убей. Он будет вставать, а ты его убивай…» — как говорилось в письме малолетнего сына погибшему в бою бойцу, которое однажды читал Ахметов.

Не враз стали доходить до слуха звуки. То ли говор, то ли скрип. Ощутилось тепло нагретого солнцем борта за спиной. Увиделась синь неба. Различились запахи. Горечи сгоревшего пороха, сладости некошеных трав.

— Не ранен? — спросил Ахметов первое, что пришло в голову, повернувшись к кабине.

— Нет, — отозвался Рябов, — а ты?

— Пронесло, — сказал Ахметов, представив себе вдруг то, как мучительно искали они выход, как появился на дороге этот бронетранспортер, который выручил, защитил, помог. Вспомнил свое предчувствие удачи перед захватом этой бронированной машины.

— Вот гады, — донеслись до Ахметова слова товарища. — Ни один не сдался. Отстреливались, падлы, до конца. Даже раненые.

— Сила силу переборола, — ответил ему на это Ахметов.

— Не понял, — сказал Рябов.

— Кого давили, э. Карателей. На месте преступления, да. Они понимали, что пощады им быть не может. Расплата для них оказалась сильнее смерти. Страх расплаты за содеянное самый сильный страх, он все другие страхи перебарывает. Даже ужас перед видимой смертью, да. Оттого и стреляли они до конца. Не от геройства.

Подскакал один из конников. К машине бежали люди. Кого-то несли от горевшего амбара. Горели грузовики в конце деревни у леса. Снова послышалась стрельба.

Разведчики выбрались из бронетранспортера. Соскочил с лошади подскакавший партизан. Худой, черный, в ремнях. Слева планшетка, кавалерийская шашка. На другом боку массивный парабеллум в деревянной кобуре. В руках автомат. На голове кубанка с широкой красной лентой наискосок. Нос крупный, мясистый. Глаза сидят глубоко. Широкие брови нависли над ними карнизами. Тронул усы.

— Кто такие? — требовательно спросил партизан.

Рябов не ждал такого приема. Такого тона.

— Сам кто такой? — спросил он нехотя.

Вопрос Рябова партизану явно не понравился.

— Кто мы, о том вся округа знает, — громко сказал он. — Вас видим впервые.

— Тогда и спрашивай о нас у округи, — ответил Денис, повысив голос. — У тех спроси, кого мы из огня вытащили, — показал он рукой на горевший амбар.

Конник пристально всмотрелся в разведчиков.

— Ладно, — произнес он несколько мягче. — Вы находитесь в зоне действия партизанской бригады «За Родину!». Я командир одного из отрядов Полосухин.

«Господи, — мысленно произнес Рябов. — Везение, как и несчастья, идет полосой. Встретились с теми, к кому шли». Вслух, однако, сказал другое.

— Фронтовая разведка, — коротко доложил Денис.

На лице партизана появилось подобие улыбки.

— Это ж другой разговор, товарищи разведчики, — сказал Полосухин. — У нас тут свои зоны, — объяснил он, — потому и спросил. Вас только двое?

— Двое, — согласился Рябов.

— Однако наворотили, — кивнул он в сторону горевших грузовиков.

— Повезло, — сказал на это Рябов. — Крепость удалось захватить, — коснулся он рукой борта бронетранспортера.

— Зовут как?

— Зови Денисом, не ошибешься, — назвался Рябов.

— Ахметов, — представился Фуад.

— Как в Ольховке очутились?

— Это что, допрос? — сказал Рябов, не отошедший от неожиданной требовательности налетевшего на коне партизана.

— Не лезь в пузырь, разведчик, — совсем уж спокойно произнес партизан. — Мы сюда знаешь как рвали. Аллюр три креста.

Рябов хоть и разговаривал с Полосухиным, но и стрельбу слушал. Уловил тот момент, когда затихли последние выстрелы. Настроение поднялось. Задавили немцев.

— К вам мы шли, если вы из бригады «За Родину!», — сказал он. — Приказ был доставить рацию с радистом.

— Вам назвали Ольховку?

— Где?

— В приказе.

— Не знаю. С нами командир был, — объяснил Рябов.

— Где он?

— Там, — махнул рукой Рябов в сторону болота. — Немцы нас больно плотно обложили.

Подскакал партизан. Почти мальчишка. Лицо бледное, ни кровинки в нем. По виду почти мальчишка.

— Ты чего, Сашок? — спросил Полосухин.

Партизан соскочил с коня, подошел к командиру отряда, зашептал ему на ухо что-то. Что, слышно не было. Полосухин переспросил.

— Лю-у-ди! Пожа-ар! — донесся чей-то истошный крик.

Те из жителей, что спешили к бронетранспортеру, остановились, замерли, обернулись на крик. Увидели дым над крайним, со стороны кузни, домом. С той стороны, откуда явились в деревню каратели на своих автомашинах, которые тоже дымили у леса. Народ хлынул на пожар. Рябов почему-то подумал о причинах пожара. Избу могли поджечь каратели. Могла она загореться от взрыва гранаты. Могла полыхнуть и от пулеметных очередей, которыми выкуривал Ахметов гитлеровцев из домов. Огня было много в этом жестоком бою. Он поддался призыву, готов был бежать на пожар.

— Погоди, разведка, — сказал командир партизанского отряда. — Нам с тобой в другом разобраться надо.

Он повел разведчиков за собой, к тому дому, в котором всего несколько дней назад Рябов встретился с подпольщиком из Глуховска Сашей Галкиным.

Вместе вошли в дом. Увидели хозяина. Тот лежал на полу в луже крови, с перерезанным горлом. Глаза старика были открыты. Словно он замер, разглядывая потолок.

Рябов узнал его. К этому старику он постучался ночью, отбившись от своих. Этот старик принял его. Свел Рябова с подпольщиком. Снабдил их болотоходами.

Полосухин не задержался в доме. Слова не произнес. Развернулся, кивнул, приглашая за собой. Направились они в соседний дом, вовсе нежилой, с забитыми окнами. В доме стоял полумрак. Толпились люди. Тоже партизаны. На полу лежало два трупа. И тоже кровь.

— Сонных кончили, — глухо произнес кто-то.

Полосухин распорядился, вышел из дома. Сел на приступках крыльца.

— Ваши? — спросил Рябов.

— Из бригады, — подтвердил командир отряда. Помолчал. Растер ладонью лоб. — Вас они тут ждали, — объяснил, вздохнув.

— Нас? — удивился Рябов.

Полосухин объяснил, каким образом конный отряд очутился в Ольховке. Рассказал о людях, ушедших к фронту, о показаниях Зотовой, о приказе комбрига как можно скорее добраться до этой деревни.

— Неувязка получается, — сказал ему на это Рябов. — Нас к Ольховке немцы загнали. Маршрут у нас шел через Малые Броды. Я тут был у этого деда, — кивнул он на соседний дом.

— Когда? — удивился Полосухин.

— Две ночи назад.

— Ничего не понимаю, — сказал Полосухин. — Был и с нашими не встретился?

— Дед свел меня с подпольщиком из Глуховска. Саша Галкин. Хороший парень. Дед лыжи дал по болоту пробираться. Выручили нас эти лыжи.

— Не знаю такого.

— Он с нашими остался, когда мы до них добрались. Сказал, что постарается вывести наших к вам туда, в бригаду.

— Вот видишь. Возвращаться нам надо немедля.

— Куда?

— В бригаду, куда еще.

— А ребята?

— Ты видишь, что здесь произошло? Могли они и подсадку сделать.

— Какую подсадку?

— Подсадить к вам своего под видом подпольщика.

— Не похоже, — выразил сомнение Рябов. — Если бы, как ты говоришь, они подсадку сотворили, разве стали бы эти падлы вести огонь на уничтожение. Они же там, — он опять указал на болото, — топи вверх дном перевернули. Как выжили, не знаю.

Полосухин задумался. Война, особенно партизанская соткана из неожиданностей. Понял это давно, да привыкнуть никак не может. Решать тем не менее что-то надо.

— Пожалуй, ты прав, — согласился он с Рябовым, — надо идти.

Из Ольховки ушли не сразу. Хоронили партизан, хозяина явки, женщину и старика, убитых карателями в перестрелке, когда хлынул народ из горевшего амбара. Собрали оружие убитых гитлеровцев. Рябов осмотрел бронетранспортер. Видимых поломок не оказалось. Горючего оставалось в баках много, приборы работали, двигатель завелся с полуоборота. Бронетранспортер решили сохранить, спрятали его в лесу, в зарослях. Жителям посоветовали тоже уходить в лес. Назвали место, где они могут получить помощь от партизан. Сказали, что судьба Ольховки гитлеровцами решена, да они это и сами поняли. Ушли к вечеру, когда солнце почти коснулось горизонта.

Из письма начальника тылового района 17-Ц майора Пауля Кнюфкена некоему Феликсу Шеффнеру, погибшему в железнодорожной катастрофе по пути следования на фронт.

«…я пытаюсь понять, дорогой Феликс, то, что происходит, почему нас преследуют неудачи. Случай с моим бывшим начальником, место которого теперь занял я, приоткрыл мне глаза на явления, тормозящие наше движение к цели. Что бы там ни говорили разного рода нытики после Сталинграда, во мне зреет убеждение, что наш фюрер прав, сто раз прав, давая оценку неудачам на Восточном фронте. Виноваты бездарные генералы. Виноваты недочеловеки типа Фосса. Они сумели возвыситься на волне нашего движения, а теперь проваливают дело. Волны, как известно, несут на себе пену. Подобно пене они взлетели на гребне волн. Но пена остается пеной. Волны нашего прибоя выплеснут ее на прибрежную полосу, а сами с новой силой ударят в основание большевистского фундамента, и это будет последний удар, от него распадется все здание Советов.

Дорогой Феликс! Сердечно рад именно твоему поздравлению с назначением меня на эту должность. Ты прав, передо мной открывается перспектива. «С большого, — как ты пишешь, — кресла видится и лучше, и дальше». Я сделаю все от меня зависящее, чтобы как можно лучше выполнить волю фюрера. Несмотря на то, что положение у нас тут очень серьезное. Не проходит дня без чрезвычайных происшествий. Странно, но сопротивление русских растет, все мы обеспокоены подобным положением. Многое оказалось не так, как мы когда-то думали, и это обстоятельство тем более налагает на меня особую ответственность…»