Потери, потери, потери… В каждый час, в каждую минуту войны. Как следствие потерь — могилы. Братские и одиночные. Больше всего — братских. Много осталось подобий могил. Когда уходили, а времени на захоронение не оставалось. Помнились незахороненные. Брошенные. Во время прорывов особенно. Когда бежали. Когда не было возможности наклониться, прикрыть павшему хотя бы веки…

Каждый раз, когда предстояли похороны, комбриг Солдатов вглядывался в прошлое — и каждый раз он видел глаза. Время размыло лица погибших, а их глаза память хранила. Открытые ветрам, солнцу, воронью… Глаза друзей. Товарищей. Знакомых и незнакомых. Людей, с которыми всегда и всего было поровну…

Комбриг вышел из штабной землянки, глубоко вздохнул, медленно побрел знакомой тропой, думая о только что закончившемся совещании, о прожитом дне, который тоже не обошелся без потерь. На совещании слушали доклад Полосухина о событиях в Ольховке. Разбирали бой у завалов. Решали текущие дела. В конце совещания Солдатов отдал необходимые распоряжения, отправился в свою землянку. По пути завернул на голоса. Благо все рядом. Комбриг зашел на партизанское кладбище, где люди готовили еще одно братское захоронение на утро. Утром предстояло похоронить тех, кто погиб на завалах. Постоял. Поговорил с людьми. Отправился к себе.

Вечер готовился перейти в ночь. Густела темень. Комбриг вошел в землянку. Хотел было засветить керосиновую лампу, передумал. Откинул плащ-палатку, загораживающую окно, распахнул створки. Прислушался к ходу часов на стене.

Ходики появились у него недавно. Их принесли партизаны с пожарища. Умельцы оживили неисправный механизм.

«Тик-так, тик-так», — торопили время ходики.

Солдатов услышал другое слово.

Было.

«Было-было, было-было».

Слово повторялось и повторялось.

Было.

Подумалось о том, что было и вовсе худо, с наступившим временем не сравнить. Было такое, что из тысяч за какие-то сутки в живых оставались единицы, чудом было, как это оставшиеся в живых не сходили с ума. Было такое, что мертвые тела укрывали собою родную землю так плотно, будто сговорились перед смертью не оставить, врагу места на этой земле, чтобы ступить на нее. Было такое, что по телам мертвых воинов катилась и катилась живая сила, будто мало было этой силе пролитой крови. Не хватало ей того, что люди уже померли под пулями, под бомбами и снарядами… Вражья сила мешала останки воинов с землей. Подумалось о том, что теперь уже то страшное время не вернется никогда. Научились бить немца. Научились гнать его с родной земли. Теперь и потери, не в пример тому времени, меньше. Есть возможность хоронить павших.

Маятник часов постукивал, погоняя время, в лад его стуку другое слово забилось в голове: «связь».

Солдатов стал повторять это слово, пытаясь сосредоточиться на других мыслях, к тому, что было не додумано им ранее.

Людей к фронту они посылали в третий раз. Две группы пропали без следа. С уходом третьей группы в Ольховке появилась предательница Зотова. Она выследила партизан, немцы их уничтожили. Как уничтожили бы они деревню, не случись подоспеть разведчикам да полосухинцам.

Третья группа, скорее всего, до фронта не дошла. Немцы перехватили партизан. Кто-то из группы выдал явку в Ольховке. Не выдержал пыток.

Кто?

Почему немцы, направив своих карателей против партизан, ударили в направлении Кабанова? Видимо, им не удалось узнать координаты базы?

Солдатов стал жевать и жевать факты, пытаясь определить их взаимосвязь.

Комбриг перестал воспринимать звуки. Его не отвлекали ни голоса на партизанском кладбище, ни ход настенных часов.

К фронту послали троих. Двое — конники из отряда Полосухина Гуляев и Павлов — знали не только координаты базы, но и подходы к ней, проходы в завалах. Третий — подпольщик Касьянов, он из Глуховска, месторасположение базы не знал. Но он, как и остальные, знал о явке в Ольховке, куда они, или кто-то из них, должны были провести связных или связного фронта, случись им добраться до своих.

Судя по срокам появления провокатора Зотовой в Ольховке, явку в деревне выдал кто-то из троих. Скорее всего третий, подпольщик из Глуховска Касьянов, и вот почему.

За два года партизанской войны Солдатов не раз убеждался в том, что предательство не бывает частичным. Предатель не может что-либо утаить. Предательство вроде течи в плотине. Если образовалась, то вода уйдет вся, обнажив дно. В душе каждого человека есть нечто вроде плотины. Сдерживающее начало, помогающее человеку сохранить в себе человека. Проявил слабость, смалодушничал — образовалась течь.

Тот, кто рассказал немцам об Ольховке, знал, видимо, только о ней. Иначе каратели не ломились бы сквозь завалы в направлении Кабанова, нашли бы способ блокировать базу. Гуляев и Павлов, знавшие координаты базы, либо погибли, либо где-то укрылись. Касьянов попал к немцам, не выдержал пыток. Такое уже бывало не раз. Он же рассказал немцам о задании группы. Предают до конца.

Потому немцы и послали Зотову в Ольховку. Им надо было так подобраться к деревне, чтобы захватить партизан врасплох. И деревню им надо было спалить вместе с жителями, чтобы создать видимость обычной расправы. С тем, чтобы создать пустоту. На случай возвращения Гуляева и Павлова…

Оба партизана могли и погибнуть, такой исход Солдатов допускал. Тогда немцы могли бы подослать к нашим товарищам за линией фронта провокатора, агента, называй как хочешь, сути дела это не изменит. В таком случае немцы могли бы перехватить радиста. С такой целью им тоже было выгодно зарезать партизан, спалить деревню. Все, мол, шито-крыто.

Солдатов почувствовал вдруг такую усталость, от которой опускаются руки, становится трудно дышать. Резким движением он распахнул ворот гимнастерки, стал тереть горло, грудь.

Голова пухла от дум. О потерях. О той же связи, которой не было. О других заботах, которые растут и растут, как грибы после дождя. Из головы не шел разговор с Ханаевым. Не зря обеспокоен доктор. Болезнь Неплюева серьезная, несерьезно надеяться на авось. Надо какие-то другие усилия.

Какие?

Мысленно Солдатов все чаще и чаще возвращался к фронтовым разведчикам. Что там ни говори, а опыт у них огромный, если смогли они просочиться там, где немцы не оставили ни одной лазейки. Выделить разведчикам опытных проводников. Выделить лучших лошадей, чтобы значительную часть пути они проделали верхом. Это и облегчение, и экономия сил, времени…

Спать Солдатову в ту ночь так и не удалось. Он зашел за Грязновым, вместе они и появились у Речкина.

Лейтенант спал.

На базу раненого привезли накануне днем, в разгар боя партизан на лесных завалах. Прежде чем за раненого принялся доктор Ханаев, оба, комбриг и комиссар, поговорили с Речкиным. Только с их уходом врач осмотрел лейтенанта.

Ханаев напомнил Речкину отца. Внешне. Ростом, сутулостью, бородкой клинышком. Пенсне у Ханаева оказалось, как у отца, с тонкой золотой цепочкой. Схожим оказалось умение слушать. Схожими были движения. Памятными до щемящей в сердце боли. Прикосновение ладони ко лбу. Прикосновение кончиков пальцев к запястью…

Викентий Васильевич осмотрел Речкина, дал необходимые указания медицинской сестре — пожилой миловидной женщине, его вызвали к другим раненым. Не задержалась возле лейтенанта сестра. Речкин понял, что состояние его здоровья не вызвало тревоги ни у доктора, ни у сестры.

Лежал Речкин напротив окна в полуземлянке. Окно оставалось открытым. Под окном стоял самодельный, шитый из грубых досок стол. Чурбаки заменяли стулья. Стены обшиты горбылем. Потолок бревенчатый, пол — земляной. На полу лежал слой полыни. Запах полыни сильный, степной, он забивал иные запахи леса.

Оглядев помещение, Речкин стал смотреть в окно. Прислушался к пению птиц. Почувствовал перемену. Все дни его лихорадило, бросало из жары в холод. Теперь приятно потеплело.

Потепление он ощутил, подъезжая к базе. Телегу покачивало на лесной дороге, встряхивало на корнях, прочих неровностях. Лейтенант тем не менее неудобств не испытывал. Партизаны сена на подстилку не пожалели, было хорошо. Он лежал, смотрел в небо на облака. Одни из них напоминали животных, другие были похожи на людей. Облака-животные дыбились, старались подмять друг друга. Облака-люди бежали, не было видно конца этому бегу.

Память лейтенанта выхватила из прошлого похожий день, белесоватую синь неба, такие же облака. Лейтенант увидел себя в прошлом, когда было ему лет семь-восемь. Он так же лежал на спине, смотрел в облака, они напоминали ему людей и животных. Так же пахло сеном. Покатая спина возницы заслоняла круп лошади. Сбочь от возницы сидел отец.

К тому времени он уже знал, что его мать умерла при родах. То есть он не мог ее помнить. И все-таки он помнил каждую черточку дорогого лица. Мать запомнилась в белом. Она была медсестрой, «сестрой милосердия» — как называл ее отец. Столь же белым была у нее лицо. А на нем черные брови, черные глаза и ровные, снежной белизны зубы. Запомнились черные густые пышные волосы.

В доме было много фотографий матери. Но в том-то и дело, что память Речкина хранила не только материнские черты, но и цвет. То, что не могла передать фотография. Мальчику, кроме того, запомнились движения. То, как утыкался он в колени матери, плача от ушиба, а она поглаживала его мягкой теплой ладошкой, целовала в макушку горячими губами. Поднимала. Сажала на колени. Прижимала к сердцу. Он слышал равномерные удары материнского сердца. Они успокаивали, поскольку бились в лад собственному сердцу, он ощущал этот лад.

Память прокручивала и прокручивала то, что глубоко засело в нем именно от общения с матерью. Он слышал ее голос. Мать напевала что-то ритмическое, но вместе с тем и жалостливое. Видел, как мать накрывала на стол, хлопотала, уходила на кухню, несла оттуда самовар. Сам он сидел на стуле, значит, был уже большой…

Колеса чуть поскрипывали, телега раскачивалась, мальчику казалось, что он в ладье, ладью несет течение. От тепла, от покоя, который вдруг охватил его, он прикрыл глаза. В тот же миг почувствовал прикосновение. Мягкое, едва ощутимое. Не испугался. Не всполошился. Сразу понял, что головы его коснулась ладонь, что ладонь материнская. Мать взъерошила ему волосы, закрыла ими лоб, надвинула их на глаза. Потрепала ладошкой сначала по одной щеке, потом по другой. Он вскинул руки, чтобы поймать и не отпускать материнскую руку, поймал воздух. Открыл глаза. Сел, ошалело уставившись в пространство.

Они подъезжали к Истре со стороны Звенигорода. Дорога пошла под уклон. Им еще предстояло скатиться вниз, к деревне Вельяминово, к деревянному мосту через реку, за которым, собственно, от железнодорожного переезда и начинался город. Пока же город был виден почти весь. Горел на солнце купол Ново-Иерусалимского монастыря. Из-под железнодорожного моста недалеко от вокзального здания выбегала Истра-река. Петляла. Скрывалась под откосом. Появлялась вновь, все так же изгибаясь, бежала среди холмов в низком ложе, а на левом ее берегу маяком светлела еще одна хрупкая издали церковь. Бег реки со всеми ее изгибами был означен крупноголовыми ветлами, зарослями кустов по обеим ее берегам. Не умолкая пели жаворонки. Их было много в летнем небе. Если умолкал один, песню подхватывал другой. От этого казалось, что пение жаворонков бесконечно. Крохотные птицы забирались под собственное пение так высоко, что пропадали из глаз. В стороне, там, где под откосом скрывалась Истра-река, парил коршун.

Сначала он не понял, куда делась мать. Не понял, почему он не смог ухватить ее за руку. Понял, что мать ему привиделась. В тот же миг испытал пронзительную жалость к себе. Он расплакался, стал звать мать. На его слезы вскинулся отец. Развернулся. Сграбастал сына в охапку, прижал к себе, повторял одно и то же: «Что ты, сынок, успокойся, что ты…» Одну и ту же фразу, все те же слова.

Дорога пошла круто под уклон. Возница соскочил с телеги. Шел рядом с лошадью, придерживаясь рукой за оглоблю.

Отец будто споткнулся на одних и тех же словах. Заплакал. Мальчишке стало жалко отца. Он впервые испытал это чувство. Удивился не только слезам отца, но и этому возникшему в нем чувству, от которого захотелось стать сильным-сильным.

Желание стать сильным пришло к нему через проявление слабости родным человеком. Мысленно к этому факту Речкин будет обращаться не раз, как только повзрослеет, станет задумываться над фактами, над явлениями.

Слабость требует защиты. Слабость требует силы. Силы-стены, силы-опоры. Тут такая взаимосвязь, другой не дано. На той дороге возле родного города в нем впервые проклюнулось то, что должно было проявиться гораздо позже, по достижении определенного возраста, но ранняя потеря матери, отсутствие ее ласк, которые всего лишь грезились, повзрослили его не по годам…

С этими мыслями лейтенант и заснул. Проснулся от движения воздуха. От ощущения присутствия людей. Он открыл глаза, увидел рассвет. Скосился. Увидел комбрига и комиссара. Те стояли, не решаясь будить раненого лейтенанта. Но если они пришли, значит, он был нужен.

Накануне Солдатов и Грязнов побывали в землянке у Речкина. Все, что надо было знать лейтенанту, он узнал из первых уст. О радисте Неплюеве, о старшине Колосове, о докторе Ханаеве, который собирался помочь Неплюеву. Причем надежда на эту помощь допускалась с большим оглядом. Накануне сердце Речкина екнуло при встрече с Грязновым. Лейтенант, как и старшина, запомнил, узнал капитана из сорок первого года. Однако комбриг и старшина вошли к Речкину с улыбкой, улыбка сама по себе если не гарантия, то предложение дружбы или расположения.

Теперь Речкин увидел на лицах командиров озабоченность. Видно было, что пришли они к Речкину по серьезному делу.

Дело оказалось слишком серьезным. Об эксперименте над Неплюевым, о котором говорили накануне, теперь и разговору быть не могло. Ханаев обдумал возможные последствия, пришел к неутешительному выводу, что время они потеряют, вред организму радиста нанесут непоправимый, цели своей не достигнут. Оба они доктору верили, пришли к лейтенанту с единственной целью: найти какой-то иной вариант.

Какой?

Единственным вариантом было — послать, как и прежде, связных к фронту.

В разговоре с раненым комбриг пошел даже на то, что раскрыл некоторые данные, готовые к передаче командованию фронтом. Продемонстрировал, так сказать, свое особое расположение, доверие к посланцу фронта, вовлекая лейтенанта в активный поиск выхода из создавшегося положения. Предполагаемая попытка одна из многих, но все они пока кончались неудачами.

По мнению Солдатова и Грязнова, выход тем не менее оставался прежним. Надо снова посылать группу. В группу включить фронтовых разведчиков.

Лейтенант понял партизанских командиров. Попросил прислать к нему старшину Колосова.