Итак, седой профессор-эволюционист предложил работать в своей клинике. Даута ликовал. Предстояло осваивать область регенеративной медицины! Именно это направление он считал самым перспективным в плане бессмертия.

В другом направлении, в геронтологии, он уже успел разочароваться. Геронтологи не лечили старость, не боролись с процессом старения. Они лишь выбирали способы лечения, подходящие именно для стариков. Это не то. Даута решительно отодвинул геронтологию на задний план и сосредоточился на регенерации.

Судьба-злодейка ударила буквально через неделю, откуда не ждали. Дело было в областной больнице. Утром отменили первую пару и отправили на уборку снега. Снега и правда, навалило много, дворники не справлялись. Группе вручили лопаты и скребки, наметили фронт работ. Четверке Дауты предстояло очистить один из входов: крыльцо и козырек. Двое на козырьке — скидывают, Даута с напарником внизу подбирают. Это по плану, но студенты — веселые, энергичные люди. Раздурились там, на козырьке, и свалились вниз. Неудачно свалились. В это время на крыльцо поднималась согбенная старушка. За лечением шла, еле ползла. Такая немощная, что Даута скребок отставил и помогать ей взялся, чтоб по ступенькам подняться. А тут сверху эти два клоуна обрушились. Прямо на бабушку. Самим хоть бы что, а бабушке сломали ногу и два ребра. Это на рентгене выяснилось, про переломы. Бабушка стонет-причитает из кабинета, а в коридоре эти четверо стоят понуро. Главврач снимки посмотрел на свет, потом глянул на балбесов и коротко, зло припечатал:

— Уроды.

Отчислили всех четверых. Без права восстановления. Врач не имеет права на беспечность. Если видел Даута потенциальную опасность, то должен был принять меры, а не тащить бабушку на крыльцо. «А четвертый вообще в стороне стоял. Его-то за что?» — «За всё!» Вот он какой, суд по совести.

Без диплома не светит теперь клиника. Прощай, регенеративная медицина. «И что теперь делать?» — спрашивал Даута у своих крыльев. Крылья свернулись трубочкой и молчали. В жизни наступил перелом, все планы порушились из-за какого-то диплома. Владимир стоял на жизненном распутье и смотрел в туман неизвестности. Он знал, чего он хочет — он хочет бессмертия, но не ведает как до него добраться.

Впервые Даута ощутил тяжесть на плечах. Не стало легкости, исчезло ощущение полета. Возникло неприятное тяжелое чувство, что теперь придется трудно и упорно грести — монотонно, бездумно, непонятно куда. Хрустнуло что-то в душе, что-то сломалось… стержень какой-то. Поникли крылья.

Ему что-то предлагали. Он, не думая, соглашался. Так и оказался фельдшером по контракту в горячей точке — как во сне: направили и он пришел, подписал какие-то документы. Выдали военную форму, посадили в самолет и вот: уже война кругом, настоящая — с грязью и кровью.

И на передовой работал, и в лазарете. Насмотрелся всякого. Иногда накрошат солдатиков, привезут в мед. пункт. Тогда работы много — про всё забываешь, носишься, как белка в колесе. А как затишье, так опять тоска. Тогда ходит Даута невесело, думает о своем. Курить начал.

Вышел как-то из перевязочной. Воздуха глотнуть да покурить. Курилкой назывались лавочки буквой «П» со вкопанным под бычки колесом. В курилке обычно людей хватает. Многие курят. Особенно выздоравливающие. А тут нет почти никого. Только капитан один сидит. Вчера привезли. В кисть осколочное у него. Сидит, покуривает. На небо смотрит, улыбается. Подошел Даута, сел, ногу за ногу, обнял себя и в землю смотрит. Покурили, помолчали.

— Чего это ты такой? — спрашивает капитан.

— Да так, — вяло отмахнулся Даута.

— У нас вот тоже — ходил один, всё думал. Потом зырк в угол, на автоматы, и как прыгнул, — капитан протяжно затянулся и выпустил струю дыма. — Ребята успели: навалились, вырвали автомат. Тот пеной брызгает и орет «перестреляю, твари!»…

— Боевая психическая травма, — угрюмо отвечает Даута. — Мне не грозит.

— А про экспедиционное бешенство слышал? — спрашивает капитан и смотрит в упор.

Даута глянул на капитана с любопытством. Каких только людей не встретишь на войне. Начитанный капитан. Экспедиционным бешенством называют психические расстройства в малых группах. Люди сначала замыкаются, а потом начинают друг на друга бросаться.

Некие личности из психологов пытались это явление притянуть за уши к агрессивности: дескать, агрессия заложена в природе, поэтому не судите строго садистов и прочую дрянь человеческую. Даута вспомнил, как кипятился лектор на этот счет. Бегал у доски и патетично потряхивал рукой со словами: «Сначала в личностное пространство с ногами залезут, а потом говорят, что агрессия у человека в крови течет!» — далее лектор успокаивался, — «Запомните, господа студенты. Агрессия — это реакция. Она — не причина. Это то же самое, что сунуть человека в воду, а потом утверждать, что бульканье заложено в его природе. Ищите саму воду, а не пузыри на воде!» Даута улыбнулся и посмотрел опять на капитана. Кажется, тот хотел сказать, что у Дауты депрессия, и до добра это не доведет.

— Да тебя выпишут завтра. Дотерплю, не загрызу, поди, — попытался отшутиться Даута.

Офицер глядел, не улыбаясь.

— Надо разговаривать. Не держи. Что у тебя?

Даута вздохнул.

— Бессмертие у меня.

— Смерти боишься?

— Нет. Я хочу найти способ сделать людей бессмертными, — криво усмехнулся Даута. — И не знаю, как искать.

Капитан сначала приподнял брови, а потом нахмурился.

— Я пацаном тоже хотел. Бессмертие и спецназовцем, — он коснулся груди забинтованной рукой. — Видишь, спецназовцем стал.

Даута хмыкнул в ответ:

— А я — фельдшером стал.

— Со смертью, значит, бьешься…

— Вроде того.

На сердце потеплело. Хотя, казалось бы — с чего? Просто пару слов сказали друг другу. Даута подумал, что давно ни с кем не разговаривал по душам. А капитан вздохнул и сказал:

— Да никому оно не надо, бессмертие это. Посмотри вокруг. Тут половина за адреналином приехала. Ходишь по краю, в спину костлявая дышит. Ух как живешь! На кураже!

— И ты? — тихо спросил Даута.

— Я… нет. Я тут по совести. Это нельзя, что «они» тут творят.

Посидели еще. По второй закурили. Капитан выпустил дым и продолжил:

— Говорят, что война — двигатель прогресса… Что думаешь? В первую мировую пенициллин придумали, вторая дала сверхзвуковые самолеты, а из-за угрозы ядерной люди в космос полетели, — он затянулся и добавил: — Медицина вообще на войнах обогатилась. Без войны люди не развиваются.

— Тоже слышал, — ответил Даута. — Не согласен.

— Ох ты!

— Думаю, рывок тогда происходит, когда люди вместе за дело берутся. А война тут сбоку. Она только заставляет объединяться. Нет в войне никакого прогресса. Смерть только.

— Смерть как кнут. Без нее остановятся. Прогресс подгонять надо, — добавил капитан.

— Не… Не остановятся, — задумчиво глядя перед собой, сказал Даута. — Люди не думают о смерти, а все равно картины пишут. Живут, будто бессмертные. Развитие — это не от страха.

Капитан выкинул окурок и встал, собираясь идти.

— Тогда удачи, фельдшер. Я тебя понял.

Даута улыбнулся и тихонько кивнул в ответ.

— Спасибо.

Часто потом вспоминал Даута этого капитана. Особенно, когда боролся за чью-нибудь жизнь. На блок-посту минометный обстрел, одному бойцу посекло ноги и пах, в кашу, кровь лезет зараза, жгут не наложить, боец смотрит, глаза детские — не довезти до мед. пункта, не успеть, встает смерть над бойцом — Даута злился на смерть, вспоминал капитана и думал: «И этому умирать нужно?!» — и стискивал зубы, — «Нет, подожди…»; брал две жерди — одну под спину, другую на живот — стягивал, прижимал аорту к позвоночнику через живот: нигде такому не учат. Даута вспоминал капитана — капитан не хотел, он через силу говорил, что смерть нужна — говорил, а сам не верил. Потому что не нужна она никому. Смерть эта. И Даута с ней боролся, как мог.

Но вот, чем дальше спасал жизни Владимир, тем больше понимал, что медицина вообще проблему бессмертия не решает. Для нее старость — это не болезнь. Медицина только «случайную поломку» устранить может, а «гарантийный срок эксплуатации» организма она не увеличивает. От этого становилось совсем тошно — зря с медициной связался. «Да и кому это бессмертие нужно?! Глупая затея» — думал Даута, и крылья за спиной горько звякали, как гири.

Что удивительно — и умирать не хотят люди, и жизнь не ценят. Беспечно живут. Беспечно до тупости. Технику безопасности нарушают. Правила дорожного движения им как будто спиртом написаны — быстро испаряются. Обычно, правда, ничем плохим это не заканчивается.

Как-то случай был. Уже перед отправкой домой, взял Даута двух бойцов, пошли порыбачить — гранатами рыбу глушить. Это почти в тылу. Но всё равно, перед рыбалкой надо место обойти, проверить — чужие-то нахаживают. Шли тихонько, слушали. Вышли к поляне, а там БТР стоит. Мирно так стоит. На броне солдатик лежит, спит на солнышке. Автоматик рядом на броне греется. С другого борта офицер в карту смотрит, карандашиком и линеечкой чертит, компас крутит. Остальных не видно. Свои. Но такое разгильдяйство надо наказывать — не на даче.

Даутин боец подполз тихонько и прибрал автомат с брони. Тут и Даута со вторым вышли, на прицел взяли этих зайчиков. Зайчики-то по форме одеты, а Даутовские в свитерах и бородами заросшие — не понять, чьи. «На колени! Руки за голову! Документы!» Выгнали экипаж на свет. Грустные все, ноги ватные. Неприятно это, когда тебя бородачи на мушке держат. Строго всё проверили, автомат отдали и пальцем погрозили на прощание.

Вечером пришли в расположение — вот он, знакомый БТР. Командир в палатку зовет с проверяющим знакомиться.

— А это наш фельдшер.

Проверяющий, тот самый, которого этот фельдшер пару часов назад допрашивал, как услышал про фельдшера, так сквасился. Он же из полковой разведки. И какой-то фельдшер потрогал его за боевое вымя! Даута каменным взглядом просигналил: «Обидно?! Радуйся, что это свои тебе встретились». Разговора не вышло. Про такое не очень разговаривают.

Это потом только Даута подумал, что сам рисковал, дурак, и бойцов еще потянул. Могли пострелять. Разведка, всё-таки. Зарекся на будущее от игрушек таких. Повзрослел Владимир, стал Владимиром Николаевичем.

Вскоре кончилась Даутина война. Поехал он домой. В город прибыли, отметились в части и пошли с товарищем по домам. Идут по парку, по нормальному городскому парку в нормальном мирном городе. Прохожих только нет никого. Пасмурно. Осенний воздух холодит. И вдруг товарищ тихо командует:

— Люди в лесу.

Рефлекс отработан: упасть, откатиться, автомат с предохранителя. А автомата-то и нету. Как — нету?! Паника. Потом только доходит, что это городской парк. Встали, стряхнули сухие листья, посмеялись нервно.

Поначалу без оружия в мирной жизни чувствуешь себя голым или как будто часть тела отняли. В спину дует. Кто ты без инструмента?! Кусочек мяса всего лишь, креветка беспомощная — любой сожрет.

Война отпускала не сразу. На войне свои привычки, быстро от них не избавишься. Там всё резко, рассуждать вредно. А гражданские двигаются медленно, неэкономно, бестолково, в облаках витают — это раздражало: «Чего ты такой вялый! Под ноги смотри! Шевелись быстрее! Тебя уже сто раз убили бы, недотепа! Что на проходе встал?! Мешаешь же другим, балда».

Владимир Николаевич вселился на первое время обратно к родителям и пошел искать работу. Военным фельдшером он больше не хотел. А кем хотел — уже не знал. «Бессмертие» больно мучило и не отпускало — как к нему подобраться, да и надо ли оно кому? Крылья за спиной висели мокрой тряпкой.

Устроился работать в бригаду скорой помощи. Никуда больше не брали. Адова работа. Жилье не дают и зарплата грустная. Придется пожить у родителей подольше.

Даута начал пить водку. Сядет с бутылкой в комнате, в бывшей своей детской, и пьет. Выпьет стакан, откинется на спинку. Смотрит. Вот стол, где он уроки делал. Пустой пыльный аквариум, в нем бессмертные гидры когда-то сдохли. Книжки по медицине на полках. Макет черепа. Потолок — «старый знакомый». Смотрит Даута на свое детство удалое и в горле сухо становится. Зачем жить? Чтоб вот так до старости на скорой работать? Всплывают слова деда, что смысл жизни человеку дает культура. «Да ну ее к черту, культуру эту. Допить бутылку и спать. Завтра на смену».