VIII

ГОРОД НОЧЬЮ

Мальчик знал, что он — один из «заторможенных» детей.

Так его учителя говорили о детях, которые сидели отдельно от остальных, — и он знал, что принадлежит к их числу. В его классе четверо ребят были «заторможенными». Мальчик уже приучился мысленно произносить это слово с той же деликатностью, с какой его проговаривали вслух взрослые. Их четверка располагалась у окна, зачастую совсем не обращая внимания на слова наставника, но их никогда за это не наказывали.

Мальчик сидел с ними, последний в этой четверке, и пялился в окно вместе с остальными. По ночным улицам проезжали машины. Их фары светили приглушенно, чтобы не ранить привыкшие к мраку глаза. Верхушки башен скрывали облачное небо, и каждый шпиль был украшен ярко освещенным знаком — торговой маркой, рекламирующей то, в чем, по мнению взрослых, они остро нуждались.

Мальчишка снова обернулся к учительнице. Некоторое время он слушал, как та рассказывает о языке, учит других — «незаторможенных» — детей новым словам. Мальчик ничего не понял. Почему слова были для них новыми? Он десятки раз встречал их в книгах своей матери.

Наставница заколебалась, поймав его взгляд. Обычно она не замечала его, забывала о его присутствии с давно отработанной легкостью. Но сейчас мальчик не отвернулся. Он с любопытством ждал, попытается ли она научить его новому слову.

Как оказалось, она попыталась. Женщина указала на слово, написанное поперек помаргивающего пикт-экрана, и спросила, понимает ли мальчик его значение.

Он не ответил. Он очень редко отвечал учительнице. Должно быть, именно поэтому взрослые и называли его «заторможенным».

Прозвенел звонок, знаменуя конец уроков, и все ребята повскакивали с мест. Большинство распихивали по сумкам письменные планшеты. «Заторможенные» прятали по карманам клочки бумаги с корявыми детскими рисунками. Мальчику нечего было прятать, потому что почти весь вечер он смотрел в окно.

Дорога домой заняла больше часа и стала еще длиннее из-за дождя. Мальчик шел мимо застрявших в пробках машин, прислушиваясь к перебранке водителей. Неподалеку, в одном или двух кварталах от его обычного пути, раздался треск, как будто кукурузные зерна лопались на огне. Две банды выясняли отношения. Мальчик задумался, какие именно и сколько человек убито?

Он не удивился, когда друг догнал его, хотя и надеялся, что этой ночью сможет побыть один. Он улыбнулся, стараясь не выдать раздражения. Друг улыбнулся в ответ.

Его друг по-настоящему не был другом. Они назывались «друзьями» только потому, что их матери действительно дружили и их семьи занимали соседние квартиры в жилом блоке.

— Учительница задала тебе вопрос, — сказал его друг, как будто мальчик и сам не заметил.

— Я знаю.

— Тогда почему ты не ответил? Не знал, что сказать?

В этом и была вся беда. Мальчик никогда не знал, что сказать, даже если знал правильный ответ.

— Я не понимаю, зачем мы ходим на уроки, — в конце концов ответил он.

Город вокруг них дышал и жил своей обычной жизнью. На соседней дороге завизжали покрышки. Кричащие голоса обвиняли, умоляли и требовали что-то от обладателей других кричащих голосов. Из соседних зданий неслась оглушительная музыка.

— Чтобы учиться, — ответил его друг.

Мать сказала мальчику, что, когда его друг вырастет, «он разобьет немало сердец». Мальчику так не казалось. По его мнению, друг всегда был либо растерян, либо зол, либо зол, потому что растерян.

Мальчик пожал плечами.

— Наша учительница никогда не говорит того, чего я не знал раньше. Но зачем нам нужно учиться? Вот чего я не понимаю.

— Потому что… так надо.

Сейчас друг выглядел растерянным, и это заставило мальчика улыбнуться.

— Когда ты наконец-то открываешь рот, то задаешь совершенно тупые вопросы.

Мальчик промолчал. Его друг никогда не понимал таких вещей.

Примерно на полпути к дому, в глубине того переплетения грязных улочек и переулков, которое взрослые называли «Лабиринтом», мальчик замедлил шаги. Остановившись, он уставился в боковую аллею. Не пытался спрятаться или выступить на свет, просто смотрел.

— Что там? — спросил его друг.

Отвечать мальчику не понадобилось.

— Ох, — сказал друг через секунду, — пошли быстрее, пока они нас не заметили.

Мальчик остался на месте. Вдоль узкой аллеи валялись горы мусора. А среди мусора лежала обнимающаяся парочка. По крайней мере, мужчина обнимал женщину. Ее одежда была порвана и покрыта грязью. Женщина неподвижно лежала на сырой от дождя земле. Голова ее оказалась повернута к мальчику. Когда мужчина взгромоздился на женщину, ее черные глаза продолжали не мигая смотреть на двух детей.

— Идем, — прошептал друг и потянул мальчика прочь за руку.

Тот некоторое время молчал, зато его друг трещал без умолку:

— Нам повезло, что нас не пристрелили. Чего ты на них уставился? Твоя мама что, ничего не говорила тебе о приличиях? Нельзя просто так пялиться.

— Она плакала, — ответил мальчик.

— Ничего не плакала. Ты просто так говоришь.

Мальчик взглянул на своего друга.

— Она плакала, Ксарл.

После этих слов его друг заткнулся. Остаток дороги они прошагали в молчании и, когда дошли до жилого шпиля, расстались, не попрощавшись.

Мать мальчика вернулась домой рано. Он почувствовал запах готовящейся лапши и услышал, как мать напевает во второй комнатке — в маленькой кухне с раздвижной пластиковой дверью.

Когда она вошла в жилую комнату, то опустила рукава, скрыв запястья. Это спрятало татуировки, покрывавшие ее предплечья. Мальчик никогда не спрашивал, почему она их прячет. Чернильные символы, въевшиеся в кожу, показывали, кому она принадлежит. Мальчик знал это, хотя порой задумывался, не означают ли татуировки чего-то большего.

— Сегодня мне звонили из твоей школы, — сказала мать.

Она кивнула на прелектор — пустой сейчас, но мальчик легко мог представить лицо учительницы на этом плоском, зернистом настенном экране.

— Потому что я «заторможенный»? — спросил он.

— Отчего ты так думаешь?

— Потому что я ничего плохого не сделал. Я никогда не делаю ничего плохого. Значит, это оттого, что я «заторможенный».

Мать присела на край кровати, сложив руки на коленях. Ее волосы намокли и потемнели — она недавно мыла голову. Вообще-то у матери были светлые волосы, что для жителей города считалось редкостью.

— Ты скажешь мне, что с тобой происходит? — спросила она.

Мальчик сел рядом с ней, и руки матери легли ему на плечи.

— Я не понимаю, зачем мы учимся, — ответил он. — Мы должны ходить на уроки, но я не знаю зачем.

— Чтобы стать лучше, — сказала она. — Чтобы ты мог жить на Городской Периферии и работать где-нибудь… в каком-нибудь хорошем месте.

Последние слова она произнесла тише, почесывая татуировку с клеймом владельца на руке.

— Этого не будет, — сказал мальчик и улыбнулся, чтобы мать не расстраивалась.

В ответ она прижала его к себе и принялась тихо укачивать, как в те ночи, когда хозяин ее бил. В те ночи кровь, текущая у нее по лицу, капала на волосы мальчику. Нынешней ночью крови не было — только слезы.

— Почему нет? — тихо спросила она.

— Я вступлю в банду, как мой отец. И Ксарл вступит в банду, как его отец. И мы оба умрем на улицах, как и все остальные.

Мальчик выглядел скорее задумчивым, чем печальным. Те слова, что разбивали сердце его матери, почти не тревожили его самого. Факты остаются фактами.

— И потом, на Периферии ведь ничем не лучше, так? Если по правде?

Теперь мать плакала, как та женщина в аллее. Та же пустота и обреченность сквозили в ее глазах.

— Нет, — шепотом признала она. — Там все то же самое.

— Так зачем мне учиться в школе? Зачем ты тратишь деньги на книги? Зачем мне их читать?

Ей потребовалось время, чтобы ответить. Мальчик услышал, как она сглотнула, и почувствовал ее дрожь.

— Мама?

— Ты можешь сделать кое-что еще.

Сейчас она укачивала его, укачивала так же, как раньше, в раннем детстве.

— Если ты будешь лучше других детей, если станешь самым умным и самым сильным, тебе никогда не придется возвращаться в этот мир.

Мальчик взглянул на нее снизу вверх. Он не был уверен, правильно ли расслышал и, если да, нравится ли ему эта идея.

— Покинуть наш мир? Кто…

Он почти спросил: «Кто будет заботиться о тебе?» — но от этого она снова бы расплакалась.

— Кто останется с тобой?

— Не волнуйся за меня. Со мной все будет в порядке. Но пожалуйста, пожалуйста, отвечай на вопросы учительницы. Ты должен показать, какой ты умный. Это важно.

— Но куда я пойду? Что буду делать?

— Ты пойдешь, куда захочешь, и будешь делать, что пожелаешь. — Мать улыбнулась ему. — Герои могут делать все, что захотят.

— Герои?

Эта мысль заставила мальчика рассмеяться. Его смех радовал мать больше всего на свете — он был достаточно взрослым, чтобы это заметить, но слишком маленьким, чтобы понять, почему такая простая вещь может ее утешить.

— Да. Если ты пройдешь испытания, тебя возьмут в легион. Ты станешь героем, рыцарем, покорителем звезд.

Мальчик смотрел на нее долго и пристально.

— Сколько тебе лет, мама?

— Двадцать шесть циклов.

— Ты слишком старая, чтобы пройти эти испытания?

Прежде чем заговорить, мать поцеловала его в лоб. Внезапно она разулыбалась, и напряжение, повисшее в тесной комнатке, рассеялось.

— Я не могу участвовать в испытаниях. Я женщина. И ты не сможешь, если вырастешь таким, как твой отец.

— Но в легион все время берут мальчишек из банд.

— Так было не всегда.

Она пересадила его на кровать и вернулась на кухню помешать макароны в кастрюле.

— Помни, что легион берет только некоторых мальчишек из банд. Они всегда ищут самых лучших и самых умных. Обещай мне, что станешь таким.

— Хорошо, мама.

— Ты больше не будешь молчать на уроках?

— Нет, мама.

— Хорошо. Как там твой друг?

— Ты знаешь, он мне не настоящий друг. Он всегда злится. И он хочет вступить в банду, когда повзрослеет.

Мать снова улыбнулась мальчику, но на сей раз улыбка была печальной и чуть-чуть неискренней.

— Все вступают в банды, мой маленький ученый. Таков порядок вещей. У всех есть дом, банда, работа. Просто запомни: можно делать плохие вещи потому, что вынужден это делать, а можно потому, что это тебе нравится. Чувствуешь разницу?

Она накрыла к обеду маленький стол, натянув на руки узкие перчатки, чтобы не обжечься об алюминиевые миски. Когда все было готово, мать бросила перчатки на кровать и улыбнулась, глядя, как сын делает первый глоток.

Он взглянул на нее снизу вверх и увидел, как странными рывками меняется ее лицо. Улыбка превратилась в кривую усмешку, глаза удлинились, сошлись к переносице и одновременно нечеловечески вытянулись к вискам. Влажные волосы встали дыбом, словно от электрического разряда, и превратились в плюмаж цвета свежей крови.

Она закричала на него — так пронзительно, что от визга вылетели оконные стекла, рассыпав осколки по мостовой внизу. Вопящая женщина потянулась за лежащим на кровати изогнутым клинком — и…

Он открыл глаза в умиротворяющей тьме зала для медитаций.

Но покой длился не больше секунды. Эльдарская ведьма тоже была здесь, последовав за ним из сна в реальный мир. Ведьма произнесла его имя. Женский голос разбил бархатную тишину, а застоявшийся воздух корабля заполнился чужим запахом.

Воин схватил ее за горло. Огромный кулак сомкнулся на бледной шее. Талос вскочил на ноги, увлекая ведьму за собой. В слабой попытке помешать она задергала ногами и разинула рот в беззвучном крике.

Талос разжал пальцы. Женщина пролетела метр и, ударившись ватными ногами о палубу, рухнула на четвереньки.

— Октавия?

Навигатор закашлялась, с трудом втягивая воздух и отплевываясь.

— А вы думали, кто?

В дверном проеме, ведущем в зал для медитаций, скорчился один из ее служителей. В перемотанных бинтами пальцах коротышки подрагивал ржавый обрез.

— Должен ли я напомнить тебе, — холодно сказал Повелитель Ночи, — что, целясь в одного из воинов легиона, ты нарушаешь законы «Завета»?

— Ты сделал больно госпоже. — Человек как-то ухитрялся смотреть сквозь зашитые нитками веки. Несмотря на нескрываемый страх, он не опускал оружия. — Ты сделал ей больно.

Талос опустился на колени и протянул Октавии ладонь, чтобы помочь ей встать. После секундного колебания девушка приняла руку.

— Похоже, ты вызываешь в своих служителях истинную преданность. В отличие от Этригия.

Октавия ощупала опухшее и саднящее горло.

— Все в порядке, Пес. Все в порядке, не волнуйся.

Служитель опустил обрез, засунув его куда-то в складки грязного и дырявого плаща. Навигатор сдула с лица выбившуюся прядь.

— Чем я заслужила такое приветствие? Вы говорили, что я могу заходить свободно, если дверь не заперта.

— Ничем.

Талос вернулся на холодную металлическую плиту, служившую ему кроватью в минуты отдыха.

— Прости меня — я был встревожен тем, что видел во сне.

— Я постучала перед тем, как войти, — добавила девушка.

— Не сомневаюсь.

На мгновение он прижал ладони к глазам, избавляясь от образа ксеносской ведьмы. Но боль осталась и была сильнее, чем когда-либо прежде. Боль пульсировала в виске, расползаясь оттуда паучьей сеткой по всему черепу. Раны, полученные месяц назад, только усилили ее. Теперь даже сон превратился в мучение.

Талос медленно поднял голову и взглянул на навигатора.

— Ты не в своих покоях. И корабль, к моей величайшей радости, больше не трясется. Но мы еще не могли добраться до места назначения.

Было совершенно ясно, что девушка не хочет об этом говорить.

— Нет, — сказала она, не вдаваясь в объяснения.

— Понимаю.

Значит, ей снова потребовался отдых. Вознесенный вряд ли пришел в восторг.

Все трое замолчали. Октавия водила лучом фонарика по стенам. Каждый сантиметр личных покоев Талоса был покрыт нострамскими письменами — поспешно нацарапанными строчками рун, перетекающих одна в другую. Кое-где новые пророчества были выцарапаны поверх старых. Видения, переполнявшие разум Талоса, выплеснулись на стены словами мертвого языка. Такие же рунические пророчества были выгравированы на некоторых участках его брони.

Талоса, похоже, не задело ее любопытство.

— Ты плохо выглядишь, — сказал он девушке.

— Большое спасибо. — Она отлично знала, как паршиво выглядит: кожа цвета прокисшего молока, больная спина и глаза, настолько налившиеся кровью, что даже моргнуть было мучительно. — Вести корабль сквозь бездну душ не так уж легко, знаете ли.

— Я не хотел обидеть тебя. — Голос пророка прозвучал скорее задумчиво, чем виновато. — Галантность покидает нас в первую очередь. Способность вести светскую беседу. Когда мы перестаем быть людьми, это уходит первым.

Октавия фыркнула, но не позволила отвлечь себя от главного.

— О чем был твой кошмар?

Талос улыбнулся ей той кривой и насмешливой улыбкой, что обычно скрывалась под шлемом.

— Об эльдарах. В последнее время я вижу только их.

— Это было пророчество?

Она вновь собрала волосы в хвост, попутно проверив, плотно ли держится повязка на лбу.

— Я уже не уверен. Иногда нелегко ощутить разницу между кошмаром и пророчеством. Это было воспоминание, под конец извратившееся и оскверненное. Ни пророческое видение, ни настоящий сон.

— Казалось бы, после стольких лет вы должны были научиться различать их, — сказала девушка, стараясь не встречаться с ним взглядом.

Талос не ответил на укол, потому что знал, отчего навигатор злится. Октавия была напугана, потрясена тем, что он чуть не придушил ее при пробуждении, и старалась скрыть страх под маской раздражения. Почему люди позволяли таким мелочным чувствам управлять их поведением — оставалось загадкой для Пророка, однако он научился распознавать эти эмоции и не обращать на них внимания.

Ободренная его терпеливым молчанием, она наконец произнесла: «Прошу прощения».

Теперь их глаза встретились: ее орехово-карие, как у большинства уроженцев Терры, и его непроницаемо-черные, лишенные белка очи истинного сына Нострамо. Девушка быстро отвела взгляд. Когда она слишком долго смотрела на этих генетически усиленных полубогов, по коже начинали ползти мурашки. Лицо Талоса почти зажило за прошедший месяц, и все же он больше напоминал оружие, чем живого человека. Под тонкими чертами Пророка скрывался форсированный и слишком массивный череп: каменная глыба, твердая, как сталь. От обоих его висков тянулись хирургические шрамы, белые на белом, почти незаметные на матово-бледной коже. Гармоничные черты, украсившие бы любого человека, на лице этого громадного воина казались почти лишними. Глаза, которые могли бы светиться любопытством и добротой, вместо этого горели разочарованием и еще чем-то отталкивающим и пугающим.

Ненавистью, подумала она. Хозяева люто ненавидели все, включая друг друга.

В ответ на ее изучающий взгляд Пророк улыбнулся. По крайней мере, хоть это в нем оставалось человеческим. Насмешливая улыбка, когда-то принадлежавшая мальчику, знавшему намного больше, чем он желал показать. Изрезанная шрамами статуя гневного бога на секунду исчезла, уступив место чему-то большему.

— Полагаю, ты за этим и пришла, — сказал он, то ли спрашивая, то ли утверждая.

— Возможно. Что вам снилось, прежде чем… прежде чем пришли эльдары?

— Мой родной мир — до того, как мы вернулись и уничтожили его.

Пророк спал в полном боевом облачении, не считая шлема. Септимус с помощью Маруха починил его доспех. Октавия видела завершающий штрих этой работы, когда Талос вновь разнес изображение аквилы одним ударом ритуального молота.

— Какая у вас была семья?

Воин вложил золотой меч в ножны и закрепил за спиной. Рукоятка и крылатая гарда выглядывали из-за плеча Пророка, ожидая, пока за них возьмется хозяйская рука. Талос ответил, не глядя на девушку:

— Мой отец был убийцей, как и его отец до него, и отец его отца. Моя мать была шлюхой на договоре у сутенера и состарилась прежде времени. В пятьдесят она выглядела на все семьдесят. Думаю, подцепила какую-нибудь болезнь.

— Извините, что спросила, — с чувством произнесла девушка.

Талос проверил магазин своего огромного болтера и одним щелчком задвинул его на место.

— Чего ты хочешь, Октавия?

— Септимус однажды сказал мне кое-что.

Талос развернулся и взглянул на навигатора сверху вниз. Ее макушка едва доходила ему до груди.

— Он сказал, что вы убили одного из ваших слуг. Очень давно.

— Терциуса. Варп завладел им. — Талос нахмурился, словно замечание Октавии его оскорбило. — Я дал ему чистую смерть. Он почти не страдал. Это не было бездумным убийством, Октавия. Я никогда не действую безрассудно.

Девушка тряхнула головой.

— Я знаю. Не в этом дело. Но что произошло? «У варпа есть тысяча способов отравить человеческое сердце». — Октавия бледно улыбнулась, процитировав это древнее и напыщенное изречение навигаторов. — Что с ним случилось?

Талос закрепил двуствольный болтер на набедреннике.

— Терциус изменился, снаружи и изнутри. Он всегда был любознателен. Когда мы шли по Морю Душ, ему нравилось стоять на наблюдательной палубе и смотреть прямо в сердце безумия. Он вглядывался в бездну так долго, что она проникла в него. Поначалу никто почти не замечал признаков: судорог и носового кровотечения. А я тогда был младше и плохо знал, как обнаружить скверну. Когда я наконец понял, что он потерян навсегда, Терциус уже превратился в свирепую тварь. Он бродил по нижним палубам, выслеживая и пожирая смертных.

Октавия вздрогнула. Даже самым неопытным из навигаторов приходилось сталкиваться с тысячами чудовищных изменений, поражающих человеческое тело и душу в варпе. И сама Октавия во время тягомотной службы на «Звездной деве» успела наглядеться на призраков скверны, затронувшей неосторожных членов экипажа. Конечно, не столь жуткие, как в рассказе Талоса, но все же…

— А что случилось с Секундусом? — спросила она.

— Я не хочу говорить о втором. Мне неприятно вспоминать о нем, и даже месть эти воспоминания не успокаивает.

Пророк взял в руки шлем и добавил:

— Просто скажи мне, что не так?

Девушка сузила глаза.

— Почему вы думаете, что что-то не так?

— Может быть, потому, что я не законченный идиот.

Октавия с трудом выдавила улыбку. Он мог убить ее. И он убьет ее без малейшего колебания, если посчитает это необходимым.

«Сейчас или никогда», — подумала она.

— Я все время вижу Рожденную-в-пустоте.

Талос медленно выдохнул и ненадолго прикрыл глаза.

— Продолжай.

— Я слышу из-за угла ее плач. Я вижу мельком, как она проносится по пустым коридорам. Это она. Я знаю. Но Пес ее не замечает.

Служитель сконфуженно пожал плечами — его совсем не радовал испытующий взгляд Повелителя Ночи. Талос вновь обернулся к Октавии.

— Итак. — Она склонила голову к плечу. — Я заражена скверной?

В ответ Пророк устало вздохнул.

— От тебя одни проблемы.

Эти слова задели ее гордость. Девушка расправила плечи и выпрямилась во весь рост.

— Я могу сказать о вас то же самое. Вряд ли моя жизнь стала приятнее после того, как вы меня похитили. И это вы охотились на меня, помните? Вы притащили меня на борт, схватив за горло, словно пойманную зверушку.

Талос рассмеялся. У него был тихий смех — немногим громче, чем дуновение воздуха, выдохнутого сквозь кривящиеся в улыбке губы.

— Твой острый терранский язычок никогда мне не наскучит. — Воин перевел дыхание. — Будь осторожна, Октавия. Несмотря на то что ты боишься собственной слабости, беда не в тебе. Этот корабль провел в варпе целую вечность. Скверна не в тебе, а в «Завете». Самые его кости нечисты, и мы вдыхаем заразу с каждым глотком воздуха. Мы еретики. Такова наша судьба.

— Это… не очень-то утешает.

Пророк взглянул на нее настолько по-человечески, что у девушки перехватило дыхание. Заломленная бровь, кривая полуулыбка и выражение, в котором отчетливо читалось: «А чего ты от меня ожидала?»

— «Завет» ненавидит меня, — сказала девушка. — Я это знаю. Его дух отшатывается с отвращением каждый раз, когда я к нему прикасаюсь. Но он не стал бы нарочно запугивать меня призраками. Он слишком прост, чтобы додуматься до такого.

Талос кивнул.

— Конечно. Но «Завет» полон памяти о живших и встретивших смерть на его борту. На этих палубах умерло больше людей, чем числится сейчас у нас в экипаже. И корабль все еще помнит каждого из них. Подумай о крови, что впиталась в сталь вокруг нас, о сотнях последних издыханий, и сейчас циркулирующих в вентиляционной системе. Запертых здесь навечно, вновь и вновь проходящих сквозь легкие живых. Мы обретаемся среди воспоминаний «Завета», так что всем время от времени видятся странные вещи.

Октавия вздрогнула.

— Ненавижу этот корабль.

— Нет, — сказал Талос, снова взяв в руки шлем. — Это неправда.

— Но я воображала совсем другое. Вести боевой корабль легиона Астартес — об этом молится каждый навигатор. И «Завет» движется так, как бывает только в чудесном сне, — он извивается, словно змея в масле. Но все здесь настолько… пропахло тухлятиной… — Голос Октавии звучал все тише и наконец умолк.

Некоторое время девушка пристально всматривалась в лицо Пророка, ощущая острый кислотный запах его дыхания.

— Ты довольно невежливо пялишься на меня, — заметил он.

— Вам повезло, что вы не потеряли глаз.

— Интересно сформулировано. Учитывая, что полчерепа мне заменили металлическими пластинами и, по словам Кириона, левая половина лица у меня выглядит так, словно я проиграл бой скальному кугуару.

Он провел кончиками закованных в перчатку пальцев по медленно рассасывающимся шрамам. Даже его сверхчеловеческой физиологии было нелегко справиться со всеми увечьями. Рубцы на левой половине лица тянулись от виска к уголку губ.

— Это не метка любимца удачи, Октавия.

— Выглядит не так уж и плохо, — возразила девушка.

Что-то в тоне Повелителя Ночи заставило ее почувствовать себя свободнее — возможно, нотка почти братской близости в его ровном голосе и открытом взгляде.

— Что такое «скальный кугуар»?

— Хищник моего родного мира. Когда в следующий раз встретишь одного из Чернецов, присмотрись к его наплечникам. Ревущие львы на них — это то, что мы называли «скальными кугуарами» на Нострамо. Если главарь банды мог покинуть город ради охоты на них, это считалось признаком процветания.

— Госпожа, — перебил его Пес.

Урок истории оборвался. Октавия резко обернулась.

— Что?

Пес неловко переступил с ноги на ногу.

— Однажды я убил скального кота.

Девушка скептически хмыкнула, но Талос ответил прежде, чем она успела ввернуть хоть слово:

— Народец Холмов?

Его низкий голос эхом пронесся по комнате.

Изуродованная голова с венчиком седых волос дернулась в кивке.

— Да, господин. И я правда однажды убил скального кота. Маленького. А потом съел.

— Возможно, так и было, — согласился Талос. — Народец Холмов селился вдали от городов. Они влачили весьма жалкое существование в горах.

Октавия все еще с интересом смотрела на Пса.

— Сколько тебе лет?

— Больше, чем вам, — ответил Пес и снова кивнул, будто его слова все объясняли.

«Странное созданьице», — подумала Октавия, вновь поворачиваясь к Талосу.

— Как ваша рука?

Воин покосился на закованную в доспех левую руку и сжал пальцы в кулак. Внешне она ничем не отличалась от правой. Но под керамитом скрывалось нечто совсем иное: протез из металлических костей на гидравлических суставах. Тихое жужжание искусственных мышц и сервопередач все еще было в новинку Пророку. Талоса забавляла вибрация маленьких сервоприводов в запястье и пощелкивание, которое издавал локоть из пластали, если новая конечность двигалась слишком быстро. Он упражнял руку, притрагиваясь кончиком большого пальца к остальным и повторяя это раз за разом со все увеличивающейся скоростью. Даже самые легкие движения отдавались рокотом в доспехе.

— Кирион потерял руку на Крите, — усмехнулся Талос. — Не совсем то, в чем я бы хотел быть на него похожим.

— Как вы ее ощущаете?

— Как свою собственную руку, — он пожал плечами, — только чужую.

Девушка невольно улыбнулась.

— Все понятно.

— Я собирался поговорить с Делтрианом о предстоящем ремонте, — сказал Пророк. — Хочешь пойти со мной?

— Нет, что вы. Благодарю за предложение.

— Нет, — пропищал Пес, все еще маячивший в дверях. — Нет, сэр.

Судовые вокс-динамики с треском включились. Гортанное рычание Вознесенного разнеслось по коридорам: «Переходим в эмпиреи через тридцать циклов. Всей команде вернуться к рабочим постам».

Октавия подняла голову к настенному динамику.

— Это был вежливый способ сказать: «Октавия, марш в свою комнату».

Талос кивнул.

— Возвращайся в свои покои, навигатор. Остерегайся призраков, блуждающих в здешних коридорах, но постарайся не обращать на них внимания. Сколько нам осталось до места назначения?

— День до границы Мальстрема, — ответила она. — Может быть, два. Есть еще кое-что.

— Что именно?

— Отец Рожденной-в-пустоте. Септимус велел мне не беспокоить вас такими мелочами, но я думаю, вам следует знать.

Талос молча склонил голову, делая ей знак продолжать.

— Иногда на Черном Рынке или еще где-нибудь на палубах для команды он заводит разговор о том, что этот корабль обречен и проклят, что «Завет» погубит всех нас в одну из грядущих ночей. Кое-кто из тех смертных, что постарше, прислушивался к нему и соглашался… Вам известно, как они относились к девочке. Но сейчас и новые члены команды, те, что с Ганга, стали прислушиваться. Аркия обвиняет вас. У девочки был ваш медальон, и все же она… вы знаете.

— Погибла.

Октавия кивнула.

— Я приказал Септимусу разобраться с этим, — пробормотал воин. — Но благодарю, что ты сообщила мне. Я сам покончу с этой ситуацией.

Талос заметил, что ее голос прозвучал неуверенно.

— Мертвые рабы бесполезны, — сказал он. — Но так же бесполезны и непокорные рабы. Я убью его, если он не оставит мне иного выбора, однако у меня нет желания отнимать у него жизнь. Аркия — образец устойчивости к скверне, ведь он сумел зачать ребенка, хоть и провел в черных недрах корабля не один десяток лет. Я не глупец, Октавия. Для смертных он служит примером не в меньшей степени, чем его дочь. Его убийство принесет нам мало пользы и лишь настроит против нас команду. Покорность в людях следует воспитывать, устрашая их наказанием, а не бросая в глубины отчаяния, дабы сломить их дух. В первом случае мы получим преданных и усердных работников, которые будут трудиться, чтобы выжить. Во втором — пустую оболочку, от которой нам, хозяевам, не будет никакого проку.

В воздухе повисла неловкость. Талос буркнул:

— Это все?

— Что ждет нас в Мальстреме? Что такое Зрачок Бездны?

Талос мотнул головой.

— Увидишь своими глазами, если корабль продержится достаточно долго, чтобы достичь дока.

— Значит, это док.

— Это… Октавия, я — воин, а не писец или сочинитель. У меня не хватает слов, чтобы воздать ему должное. Да, Зрачок Бездны — это док.

— Вы сказали «я — воин» так, словно это какое-то проклятие.

Прежде, чем продолжить, Октавия облизнула пересохшие губы.

— Кем вы хотели стать? — спросила девушка. — Я рассказала вам правду — я всегда мечтала о том, чтобы вести боевой корабль, и — к добру или к худу — судьба дала мне желаемое. А как насчет вас? Ничего, что я спрашиваю?

Талос снова рассмеялся тем же приглушенным смехом и постучал пальцем по оскверненному орлу на нагруднике.

— Я хотел стать героем.

В следующий миг он спрятал иссеченное шрамами лицо под череполиким шлемом, и на девушку бесстрастно уставились алые глазные линзы.

— А теперь погляди, что из этого вышло.

 

IX

ПОЛЕТ

Когда один из хозяев-Астартес явился той ночью на Черный Рынок, реакция была смешанной. Большинство застыли на месте, гадая, кто прогневал господ, и отчаянно соображая, не пришло ли время расплатиться за собственные прегрешения. Некоторые упали на колени в благоговении или приветственно склонили головы. Некоторые сбежали, едва заприметив во тьме блеск красных глазных линз хозяина. В основном это были заляпанные маслом рабочие с машинных палуб. Они врассыпную кинулись по коридорам, ведущим из общего зала.

Их бегство осталось без внимания. Воин прошел сквозь расступившуюся толпу и остановился перед мужчиной, который торговал с прилавка обрывками белого полотна и небольшими амулетами, сплетенными из женских волос. Собравшиеся вокруг притушили фонари из уважения перед господином.

— Аркия, — прорычал воин.

Вокс-динамики превратили его голос в гортанный рев, вырывающийся из-за решетки шлема. Человек отшатнулся, пораженный ужасом. Только гордость и упрямство удержали его на ногах.

— Господин?

Воин медленным, рассчитанным движением потянулся к гладиусу в наголенных ножнах. Когда он снова выпрямился, клинок был в его руке, а взгляд алых линз все так же прикован к покрытому испариной лицу смертного. Астартес прорычал еще три слова:

— Возьми этот меч.

Талос швырнул гладиус на стол. Сталь зазвенела, безделушки посыпались во все стороны. Клинок был длиной с предплечье смертного, а его серебристая сталь приняла янтарный оттенок в тусклом свете общего зала.

— Возьми его. Мне надо встретиться с техноадептом, и эта встреча откладывается, пока я нахожусь здесь. Мое терпение на исходе.

Дрожащими пальцами человек взялся за меч.

— Господин? — снова спросил он, и голос его задрожал.

— Клинок в твоих руках был откован на Марсе в ту эпоху, что уже давно стала мифом для большинства живущих в Империуме. Он отсекал головы мужчин, женщин, детей, ксеносов и зверей. Этими самыми руками я вогнал его в сердце человека, управлявшего целым миром.

Воин потянулся к поясу, с которого на короткой и толстой цепи свисал шлем Адептус Астартес. Одним рывком Талос сорвал шлем и бросил его на стол, где за несколько мгновений до этого лежал меч.

Красный керамит, покрытый царапинами и вмятинами. Зеленые глазные линзы, растрескавшиеся и безжизненные. Шлем мертво и безмолвно уставился на Аркию.

— Этот шлем — все, что осталось от воина, убившего твою дочь, — сказал Талос. — Я сам прикончил его в схватке, бушевавшей на палубах во время нашего бегства с Крита. И когда это было сделано, я отрубил его голову тем самым мечом, который ты сейчас силишься удержать в руках.

Человек дернулся — он явно хотел опустить меч и положить его обратно на стол.

— Чего вы хотите от меня, господин?

— Говорят, что ты сеешь семена раздора среди смертной команды, что ты распространяешь слухи о проклятии, лежащем на этом корабле, и твердишь, будто все на его борту обречены на ту же участь, что твоя дочь. Это так?

— Знамения…

— Нет, — хмыкнул Талос. — Если хочешь дожить до конца нашего разговора, забудь о «знамениях». Ты будешь говорить правду или замолчишь навсегда. Итак, ты распространяешь слухи о проклятии, лежащем на «Завете»?

Дыхание Аркии паром вырывалось изо рта в ледяном воздухе.

— Да, мой господин.

Воин кивнул.

— Хорошо. Я не сержусь. Рабам не запрещено испытывать чувства и иметь свое мнение, пускай и ошибочное, но только до тех пор, пока они выполняют свои обязанности. Какие у тебя обязанности, Аркия?

Пожилой человек отступил на шаг.

— Я… я просто чернорабочий, господин мой. Я делаю то, что попросят другие члены команды.

Талос шагнул вперед. Его активированная боевая броня монотонно гудела. Звук резонировал, заставляя ныть зубы.

— И что же, остальные члены команды просят тебя убеждать их в том, что каждый из них проклят?

— Пожалуйста, не убивайте меня, господин.

Талос уставился на человека сверху вниз.

— Я пришел сюда не затем, чтобы убить тебя, глупец. Я пришел, чтобы кое-что показать тебе, чтобы преподать тебе урок, который каждый из нас должен усвоить, чтобы не впасть в безумие от такого существования. — Талос кивнул на шлем и продолжил: — Этот воин убил твою дочь. Его клинок разрубил ее пополам, Аркия. Она умирала несколько секунд и, уверяю тебя, испытывала при этом куда более сильную боль, чем ты способен вообразить. Твоя жена тоже погибла во время атаки, так ведь? Пала от меча Кровавого Ангела? Если в тот последний миг она была с твоей дочерью, этот воин, скорее всего, убил их обеих.

Талос обнажил свой собственный меч. Клинок Кровавых Ангелов, длиной в рост человека, вырванный из мертвых пальцев убитого героя. Начищенный, с крыльями на рукояти артефакт был откован из серебра и золота — непревзойденно искусная работа, чью ценность не представлялось возможным измерить. Талос медленно и аккуратно опустил золотой клинок на плечо смертного. Край лезвия почти касался шеи Аркии.

— Возможно, это и было последним, что они видели. Безликий воин, возвышающийся над ними. Клинок, готовый упасть, готовый разить, готовый оборвать их жизнь.

В глазах человека стояли слезы. Когда он моргнул, слезы потекли по щекам серебряными дорожками.

— Господин… — произнес он.

Всего лишь одно слово.

Талос прочел во взгляде несчастного вопрос.

— Я пришел, чтобы разрешить твои сомнения, Аркия. Я сделал все, что мог. Я разорвал ее убийцу на части. Я сохранил память о нем, я помню, как его кровь горчила на языке в ту секунду, когда я вонзил зубы в его сердце. Твоя дочь погибла, и ты вправе скорбеть о ней. Но вот перед тобой останки ее убийцы. Возьми меч. Разруби шлем. Утоли свою жажду мести.

Смертный наконец-то обрел голос.

— Я не хочу мести, господин.

— Нет?

Повелитель Ночи улыбнулся за наличником шлема, и не зажившие толком мышцы снова заныли. Несмотря на то, что он сказал Октавии, его лицо превратилось в маску непрерывной и изнурительной боли. Он даже подумывал о том, чтобы содрать с левой половины лица кожу, убить нервы и заменить покрытую шрамами плоть на аугметический протез. Он не понимал, почему до сих пор сопротивляется этой мысли.

— Если месть тебя не радует, — продолжил Талос, — тогда твои страдания не так уж сильны. Месть — это все, на что любой из нас может надеяться. Каждый раз мы зализываем раны и ждем, пока они перестанут болеть. Каждое существо на этом корабле, смертное и бессмертное, смирилось с этой истиной. Каждое, кроме тебя. Кроме тебя, настаивающего на том, что пострадал больше других. Тебя, который осмеливается шептать теням о своем несогласии, забывая, что в этой тьме живут его хозяева. Тени нашептывают нам твои секреты, Аркия. Помни, маленький человечек, что на «Завете» с предателей живьем сдирают кожу.

Талос обращался уже не к Аркии. Воин развернулся и говорил с толпой, окружившей их, хотя слова его и предназначались для ушей пожилого раба.

— Так ответь мне: это эгоизм отчаяния заставил тебя нести изменническую чушь, как будто ты единственный потерял что-то бесконечно тебе дорогое? Или ты всерьез считаешь, что твои товарищи восстанут против легиона?

— Моя дочь…

Повелитель Ночи превратился в размытое пятно — промельк движения, взвизг сервомотров. В одну секунду он стоял лицом к толпе, спиной к Аркии, а уже в следующую держал рыдающего смертного за клок седых волос на макушке. Ноги мужчины беспомощно болтались в воздухе.

— Твоя дочь была одной из сотен, потерявших жизнь той ночью, — прорычал Повелитель Ночи, — на корабле, который разваливается прямо у нас под ногами из-за полученных в бою повреждений. Ты хочешь, чтобы я извинился за то, что ее не защитил? Или это тоже ничего не изменит? Или эти слова — пускай и правдивые — будут столь же пусты и бесполезны, как месть? Разве они вернут ее к жизни?

Талос отшвырнул человека. Тот врезался в стол. Прилавок опрокинулся от удара.

— Мы потеряли десятки бойцов в ту же ночь, когда ты лишился своего ребенка. Десятки воинов, ступавших по земле Терры и видевших рухнувшие в пыль стены Императорского Дворца. Воинов, которые целую вечность сражались в безнадежной войне во имя возмездия. Мы потеряли сотни смертных. Каждый человек на борту потерял кого-то или что-то дорогое той ночью, но они молча проглотили свое горе и возложили надежды на месть. Только не ты. Ты обязан рассказать всем, что их потери ничего не значат по сравнению с твоими. Ты неистово бормочешь о том, что каждый должен обмочиться в страхе перед неведомым будущим.

Талос вложил оба меча в ножны и покачал головой.

— Я скорблю о ее смерти, злосчастный отец, скорблю о том, что ее жизнь угасла, а вместе с ней и то, что она воплощала в этом аду. Я сожалею, что смог дать ей только покой отмщения. Но позволь мне выразиться предельно ясно. Ты живешь лишь потому, что мы разрешили тебе жить. Ты сделал свой первый вдох в империи, которую мы построили, и ты будешь служить нам, пока мы сдираем плоть с ее костей. Ненавидь нас. Презирай нас. Нам безразличны твои чувства. Мы не задумаемся о них, даже проливая свою кровь, чтобы тебя защитить. Но слушай меня внимательно, смертный. Не смей ставить свои потери выше чужих. Варп всегда находит путь в сердца глупцов. Нечистые мысли — призывный свет маяка для Нерожденных.

Толпа жадно смотрела. Талос повернулся и заглянул в глаза каждому из рабов, одному за другим.

— Мы движемся по мрачным волнам, и я не собираюсь лгать никому из вас относительно того, что ждет нас в будущем. «Завет» истекает кровью и требует немедленного ремонта. Мы приближаемся к доку Зрачка Бездны — к месту, которое кое-кто из вас вспоминает без всякой радости. Когда мы причалим, вы останетесь запертыми в своих каютах — если, конечно, вас не призовут важные обязанности. Все, у кого есть оружие, должны постоянно носить его с собой.

Один из собравшихся, новый раб с Ганга, выступил вперед.

— Что происходит?

Талос обернулся к человеку и смерил взглядом его небритую физиономию. Только тут Повелитель Ночи осознал, что говорит на нострамском. Половина команды состояла из новичков, и они не понимали мертвого языка.

— Проблемы.

Талос ответил на низком готике, ублюдочном языке Империума. С тех пор как на корабле появилась Октавия, воин стал говорить на нем увереннее.

— Мы направляемся к гавани отступников в самом сердце имперского космоса и окажемся на месте через несколько часов. Есть вероятность того, что корабль попытаются взять абордажем, пока мы будем находиться в порту. Если это случится, защищайте «Завет» ценой собственной жизни. Восьмой легион — не самые добросердечные хозяева, но мы просто святые по сравнению с той швалью, с которой нам придется иметь дело. Помните это, если вас вдруг посетит мысль о побеге.

Талос приберег последний взгляд для Аркии.

— Ты, горемычный отец. Если посмеешь встать поперек дороги легиона с чем-то большим, чем горстка трусливых слов, я сдеру кожу и мышцы с твоих костей. Твой освежеванный скелет распнут прямо в центре этого зала в качестве предостережения для всех остальных. Кивни, если принимаешь эти условия.

Пожилой мужчина кивнул.

— Мудрое решение, — заключил Талос и вышел из зала.

В тенях коридора он проговорил в вокс четыре слова:

— Первый Коготь, ко мне.

Он сидел, сжимая голову трясущимися руками и тихо покачиваясь взад и вперед, сидел посреди пустой комнаты, шепотом повторяя имена ненавистных ему богов.

Один из братьев позвал его сквозь затухающий и вновь нарастающий треск вокса.

— Я иду, — ответил Узас, поднимаясь на ноги.

Он опустил огромный клинок и убрал палец с кнопки, позволив перемалывающим воздух зубьям умолкнуть. Пока воин вслушивался в призыв брата, мотор в рукоятке меча работал на холостом ходу. Под доспехами тело легионера омывал пот. Кожа чесалась, несмотря на то что влага быстро впитывалась в поглощающий слой комбинезона-перчатки.

— Скоро буду, — отозвался Ксарл.

Перо, царапающее пергамент, замедлило свой бег и наконец остановилось. Воин покосился на череполикий шлем, лежавший на письменном столе и следивший за ним немигающим взглядом. Затем неохотно опустил перо обратно в чернильницу. Пригоршня мелкого песка просыпалась на пергамент, чтобы просушить буквы. И только после этого Повелитель Ночи потянулся к микрофону вокса на вороте.

— Как прикажешь, — сказал Меркуций.

Он шагал по коридорам корабля, всматриваясь в темноту сквозь красное стекло линз и мерцающее белое перекрестье прицела. На дисплее сетчатки вспыхнула руна. Пиктограмма, обозначающая имя его брага, пульсировала, привлекая внимание воина. Он моргнул, открывая вокс-канал.

— Что-то случилось?

— Мы собираемся в Зале Памяти, — откликнулся голос Талоса.

— Звучит довольно уныло. По какому случаю?

— Прежде чем мы причалим, я хочу получить полный отчет о необходимых ремонтных работах.

— Я был прав, — отозвался Кирион. — Скука.

— Просто шагай туда.

Талос оборвал связь.

В Зале Памяти гудело эхо божественной машинерии. Сервиторы поднимали и переносили грузы, сверлили и стучали молотками. Каждый из них был облачен в черную робу с символом легиона — крылатым черепом на спине. У нескольких на лбу виднелись татуировки в виде нострамских иероглифов: так метили бывших рабов, совершивших незначительные преступления и приговоренных к существованию в качестве лоботомированных и аугментированных механизмов.

Десятки рабочих и сервиторов трудились у верстаков и длинных конвейеров, где производили болтерные снаряды для воинов легиона, в то время как другие работали у настенных консолей, отыскивая неисправности и направляя ремонтные бригады в разные части корабля. В зале звенело эхо голосов, лязгающих инструментов и терзаемого металла.

Четыре громадных, обмотанных цепями и подвешенных к потолку саркофага виднелись у одной из стен. Лишь один из них оставался обернутым защитным коконом стазис-поля. Потрескавшаяся поверхность саркофага, скрытая голубоватой дымкой поля, была отреставрирована лишь наполовину.

Вместилища дредноутов содрогнулись при очередном рывке корабля, и цепи громко зазвенели. Внешняя оболочка каждого гроба была выкована из драгоценного металла и любовно украшена резьбой. За эту кропотливую и тонкую работу отвечал мастер, чье искусство намного превосходило те незамысловатые наладки, которыми занимались большинство рабов и оружейников.

Первый Коготь окружил гололитический стол, стоящий в центре зала. Перед ними вращалось трехмерное изображение «Завета крови». Его мерцающие контуры были испятнаны красными вспышками сигналов о повреждении. Проекция возникала и вновь исчезала при каждой судороге, сотрясающей корабль.

— Выглядит неважно, — заметил Кирион.

— Да, — прохрипел Люкориф, — совсем плохо.

Его присутствие в Зале Памяти оказалось неприятным сюрпризом для воинов Первого Когтя. Талос был совершенно уверен, что Вознесенный послал раптора, чтобы шпионить за ними.

— Техноадепт, — Талос обернулся к Делтриану, — мне нужен полный список необходимых ремонтных работ и материалов. Мне также необходимо знать, как долго «Завету» придется оставаться в доке на время ремонта.

Талос стоял рядом с Делтрианом напротив Ксарла и Люкорифа. Между тремя воинами было очень мало общего. Пророк в боевой броне легиона, с оружием, вложенным в ножны, спокойно глядел на остальных. Его шлем лежал на краю стола. Люкориф не расстался со своей кровоточащей маской, — если говорить откровенно, Талос понятия не имел, может ли вообще раптор ее теперь снять, — и неловко наклонялся вперед, стараясь удержать равновесие на когтистых лапах. Ксарл тоже снял шлем и прикрепил к магнитному зажиму на бедре. По изрезанному шрамами лицу воина можно было, как по карте, прочесть мрачную повесть прошлых сражений. Он стоял в безразличной позе, переводя цепкий взгляд с Талоса на Люкорифа. Ксарл и не пытался скрыть заинтересованность — он чувствовал, как между двумя воинами зарождается соперничество, и пристально следил за обоими.

Делтриан ухмылялся, потому что ухмылялся всегда. Хромированный череп под капюшоном не мог принять другое выражение. Когда техножрец говорил, провода-вены и мышцы-кабели на его щеках и шее сокращались и растягивались. Его синтетический голос был бесстрастным и монотонным, как у машины.

— Варп-двигатели за последние восемь месяцев подверглись повреждениям, не рекомендуемым техническими спецификациями, — тут Делтриан сделал паузу, направив взгляд зеленых линз на Люкорифа, — но они функционируют в допустимых границах.

Раздалось тихое шипение — это глазные имплантаты техноадепта увлажнились охлаждающим спреем из встроенных в слезные железы распылителей. Талос невольно покосился на Механикум. Воин старался удержать свое любопытство в рамках приличий, однако все время задавался вопросом, зачем техножрецу Механикум Марса понадобилось реконструировать свой облик по образу и подобию человеческого существа с ободранной кожей? Он подозревал, что дело тут в связи Делтриана с Восьмым легионом. Эта внешность, вызывающая страх в смертных, определенно ему подходила.

А может, все сводилось к религии. Теперешний вид Делтриана соединял два аспекта — он показывал, как далеко техножрец продвинулся по пути ведущих к техническому совершенству изменений, и одновременно намекал на человеческое происхождение адепта Механикум.

Талос понял, что уже некоторое время беззастенчиво пялится на Делтриана. С виноватой улыбкой он снова перевел взгляд на гололитический экран.

Делтриан указал хромированной клешней на красные отметки, разбросанные по корпусу.

— Неисправные системы расположены в этих участках. Секции обшивки, нуждающиеся в капитальном ремонте, находятся здесь, здесь, здесь и здесь. Что касается внутренних систем, то Девятый легион серьезно повредил генераторы реальности. До настоящего времени проводимых на борту ремонтных работ хватало, чтобы поддерживать устойчивый полет в эмпиреях. Однако, если мы вскоре не встанем в док, чтобы провести капитальный ремонт генераторов реальности, предохранители будут препятствовать активации варп-двигателей.

— И что это значит? — спросил Ксарл.

— Значит, что поле Геллера повреждено, — ответил Талос. — Варп-двигатели долго не протянут, если мы не починим генераторы щита.

— Да, — подтвердил Делтриан, оценивший безупречную точность формулировки.

Кивнув Легионес Астартес Один-Два-Десять, предпочтительное обращение — Талос, — техножрец завершил свою речь:

— Совершенно верно.

— Девятый… Кровавые Ангелы, — просипел Люкориф. — Больше не легион.

— Принято, — на мгновение склонил голову Делтриан. — Записано.

Кирион кивнул в сторону гололитического экрана.

— Поле Геллера повреждено?

Модуль голосовой передачи, встроенный в горло Делтриана, разразился треском машинного кода.

— Критически повреждено. Временные наладки уже не спасают положения. Чем дольше мы пробудем в имматериуме, тем больше риск образования бреши.

Талос покачал головой, наблюдая за вращением гололитической проекции.

— Это займет недели. Может быть, даже месяцы.

Из глотки Делтриана вновь донеслась скороговорка машинного кода — мешанина цифр, перемешанная с треском статики. Из всего набора звуков, издаваемых техноадептом, это наиболее смахивало на ругательство.

— Неисправность варп-двигателя — не главная проблема «Завета». Смотрите.

Скелетообразные пальцы простучали по клавиатуре гололитического стола, вводя код. Изображение дрогнуло, и еще несколько участков корпуса замерцали красным. Когда ни один из воинов не сказал ни слова, Делтриан нетерпеливо рыкнул:

— Я повторяю — смотрите!

— Да, я вижу, — соврал Кирион. — Теперь все понятно. Но объясните это Узасу.

Талос бросил на брата яростный взгляд, оборвав его на полуслове.

— Просвети нас, техноадепт. Что мы тут видим?

Несколько секунд Делтриан просто смотрел на воинов, словно ожидая какой-то заключительной реплики. Не дождавшись, техножрец плотнее закутался в черный плащ. Серебряный череп скрылся в глубине капюшона. Талос никогда бы не поверил, что механический скелет способен выглядеть раздраженным, при этом сохраняя ухмылку на лице, однако так и было.

— Это статистический прогноз повреждений, которые мы получим за оставшиеся дни путешествия. Он основан на том, что турбулентность имматериума останется неизменной.

Талос провел кончиками закованных в перчатку пальцев по шрамам, расходящимся от виска. Воин не подозревал, что это бессознательное движение входит у него в привычку.

— Хватит, чтобы вывести корабль из строя.

— Почти, — согласился Делтриан. — Наш навигатор слаба и неопытна. Она бросает корабль в самые свирепые течения и ведет его прямо сквозь волны варпа, потому что не видит обходного пути. Представьте, какой ущерб проложенный ей курс наносит «Завету».

— Значит, она неумелый навигатор, — буркнул Ксарл. — Переходи к сути, техножрец.

— Если пользоваться нострамским жаргоном, навигатор вытряхнет из нас то дерьмо, что зовется жизнью. Корабль развалится на куски.

Делтриан выключил гололитический экран.

— Я объясню ситуацию предельно просто. До сего дня мы полагались на находчивость и воображаемую концепцию под названием «удача». Эти средства исчерпали себя. Раб три тысячи сто один, предпочтительное обращение — Октавия, своей некомпетентностью уничтожит корабль, если не сумеет договориться с машинным духом и не изменит технику навигации.

Раптор зарычал, втянув воздух сквозь решетку динамика.

Делтриан поднял хромированную конечность, предупреждая комментарий Люкорифа.

— Нет. Не прерывайте данную вокализацию. Есть еще кое-что. Мы доберемся до пункта назначения. Я говорю о будущих возможностях и проблемах. Она должна научиться управлять судном быстрее и искуснее, иначе при каждом путешествии сквозь имматериум «Завет» будет получать новые раны.

Талос ничего не ответил.

— Кроме того, — упорно продолжал Делтриан, — наш полет ускоряет износ нескольких жизненно важных систем. Вентиляции. Рециркуляции жидких отходов. Подзарядников, питающих батареи левого борта. Список можно продолжить. Наше судно получило столько повреждений в течение последнего стандартного солнечного года, что только тридцать процентов систем функционируют в рамках допустимых параметров. По мере того как мои бригады сервиторов продвигаются вглубь корабля в ходе восстановительных работ, они обнаруживают новые неполадки и докладывают мне о них.

Талос кивнул, но по-прежнему молчал.

— Мне недостает опыта в считывании эмоциональных индикаторов с лиц, не подвергшихся аугментическому протезированию. — Делтриан склонил голову набок. — Кажется, вы испытываете эмоциональную реакцию. Какую именно?

— Он на тебя злится. — Узас облизнул клыки. — Ты обижаешь его ручного зверька.

— Я не понимаю, — признался Делтриан. — Я лишь говорю о фактах.

— Не обращай на него внимания, — сказал Талос, оглянувшись на Узаса. — Техножрец, я понимаю твою озабоченность, но мы работаем с тем, что у нас есть.

Люкориф, несколько минут хранивший молчание, разразился шипящим смехом:

— В самом деле, Ловец Душ?

Талос обернулся к раптору:

— Тебе есть что сказать?

— Разве не в этом отряде когда-то был воин, способный вести корабль через варп? — Люкориф передернулся и издал еще один свистящий смешок. — Да-да. Да, так и было.

— Рувена больше нет. Он теперь на поводке у магистра войны, и среди нас нет других колдунов. Вдобавок, ни один колдун не заменит навигатора, брат. Первые обладают знаниями, необходимыми, чтобы вести корабль по Морю Душ. Вторые для этого рождены.

Раптор фыркнул.

— У чемпиона Халаскера были колдуны. Многие из банд Восьмого легиона дорожат ими.

При этих словах Люкориф то ли резко кивнул, то ли его шейные мышцы скрутила очередная судорога.

— Они судачат о тебе, Ловец Душ. Талос из Десятой роты, воин с даром примарха, ни разу не заглянувший в тайны варпа. Сколько воинов легиона никогда не посягнут на дар нашего отца, не овладев прежде тайнами варпа? Но только не ты. Нет-нет, только не Талос из Десятой.

— Хватит. — Талос недобро прищурился. — Это бессмысленный разговор.

— Нет, не бессмысленный. Это правда. Ты слишком долго пробыл вдали от Великого Ока, Пророк. Тебя там ждут. Твои таланты следует тренировать. Колдовство — такое же оружие в этой войне, как похищенный тобой клинок и унаследованный тобой болтер.

Талос не ответил. Когда братья из Первого Когтя обернулись к нему, воина пробрал озноб.

— Это правда? — спросил Ксарл. — Заклинатели варпа из Черного легиона хотят заполучить Талоса?

— Истинная правда, — просипел Люкориф.

Кровоточащие глазные линзы его шлема смотрели немигающим взглядом.

— Магический потенциал сочится из Пророка, как черная аура. Ловец Душ, разве Рувен не хотел обучать тебя?

Талос пожал плечами.

— Я отказался. А теперь не могли бы мы перейти к более насущным…

— Я присутствовал при его отказе, — улыбнулся Кирион. — И скажу в защиту брата, что Рувен всегда, даже в лучшие времена, был дерьмоедом и злобным сукиным сыном. Я бы и оружия в бою ему не протянул, не говоря уже о том, чтобы позволить ублюдку превратить в оружие меня.

Люкориф пополз вокруг стола на когтистых лапах. Сопла двигателей покачивались у него за спиной в такт затрудненной походке. Несколько шагов он попробовал пройти на двух ногах — и сравнялся ростом с братьями по легиону, — но попытка явно его разочаровала. Вновь упав на четвереньки, он поковылял к опутанному цепями саркофагу, продолжая лениво разглагольствовать:

— А что насчет вас, Первый Коготь? Ксарл? Меркуций? Узас? Что вы думаете об этом странном упорстве Пророка? Каким он представляется вам сейчас, в новом свете?

Ксарл хмыкнул, ничего не ответив. Меркуций хранил обычное стоическое молчание и бесстрастную мину.

— Я думаю, — прорычал Узас, — что ты должен попридержать язык. Пророк выбрал свой путь, как и все мы, как и каждая живая душа. — Презрительно рыкнув в заключение своей речи, воин умолк.

Остальные, включая Люкорифа, уставились на него с нескрываемым удивлением.

— Довольно! — рявкнул Талос. — Хватит. Почтенный техножрец, прошу тебя, продолжай.

Делтриан продолжил, словно его и не прерывали.

— …и неполадки в работе вспомогательных источников питания носовой батареи лазерных излучателей были обнаружены и зарегистрированы сорок шесть минут двенадцать секунд назад, по стандартному земному летоисчислению. Пятнадцать секунд. Шестнадцать. Семнадцать.

Талос обернулся к техножрецу.

— По-моему, вы пытаетесь сказать: «Нам крупно повезло, что этот корабль до сих пор не развалился на куски».

Делтриан неодобрительно застрекотал, выдав строчку машинного кода. Затем пояснил:

— Я бы никогда не озвучил свою мысль таким образом.

— Сколько времени понадобится, чтобы это отремонтировать? — спросил Ксарл. — Все это.

Капюшон Делтриана развернулся к воину. Из тени блеснули изумрудные глазные линзы и серебряная улыбка. Техножрец подготовил точные расчеты, но сильно подозревал, что Повелителям Ночи его дотошность не понравится.

— Если вся команда будет работать с восьмидесятипроцентной эффективностью, пять-точка-пять месяцев. — Подобная неточность причиняла ему почти физическую боль, но следовало сделать скидку на их слишком человеческий интеллект. — Восемьдесят процентов эффективности включают в себя вероятность болезней, травм, смертные случаи и некомпетентность работников.

— Проторчать в Зрачке Бездны пять с половиной месяцев! Это слишком долго, — нахмурился Ксарл. — Что, если мы договоримся с Кровавым Корсаром и нам помогут его портовые рабочие? Заплатим за материалы и труд, вместо того чтобы вкалывать самим.

— Кровавый Корсар…

Талос смотрел на гололитический стол. Из-за колющей боли в висках голос воина звучал рассеянно.

— Идиотская кличка.

Кирион хмыкнул.

— От того, кого называют Ловцом Душ, это поистине суровый приговор.

Талос поскреб шрам на щеке, скрывая улыбку.

— Продолжай, техножрец.

— При участии рабочих Зрачка Бездны капитальный ремонт может быть завершен в пределах одного месяца.

— Простите за то, что вынужден это упомянуть, но нас там не особенно жалуют, — заметил Меркуций. — Вполне вероятно, что тиран запретит нам даже войти в док, не говоря уже о рабочих. И у нас недостаточно ресурсов для торга. Нам необходимо все, что мы реквизировали с Ганга.

— Просто скажи «сперли», — поддел его Ксарл. — «Реквизировали»? Что это вообще значит? Вы, вонючки с Городской Периферии, вечно скрываетесь за красивыми словами.

Меркуций ответил брату не менее яростным взглядом.

— «Прут» только человеческие отбросы из сточных канав Внутреннего Города. Мы ведем войну, а не грабим уличный ларек ради пригоршни медяков.

Поганая улыбочка Ксарла ничуть не увяла.

— Суровый выговор от богатенького сынка. Легко швыряться красивыми словами, если сидишь в креслице на верхушке шпиля и приглядываешь за преступным синдикатом, пока все остальные делают грязную работу. Когда парни с Периферии забредали в наш район, я их отстреливал. И наслаждался каждым их предсмертным воплем.

Меркуций втянул воздух сквозь сжатые зубы, не говоря ни слова.

Молчание длилось ровно 6,2113 секунды. Делтриан знал это, потому что, отсчитывая точное время, упражнял свои математические способности. В конце концов техножрец сам нарушил тишину, предприняв редкую попытку пошутить, — ему хотелось прекратить неуместную и непонятную свару.

— Если нам не позволят причалить, это, используя нострамскую лексику, будет большой… неудачей.

Слово плюхнулось в тишину, как камень в болото, и Делтриан немедленно ощутил неловкость. Техноадепт пожалел о том, что вмешался, и среагировал двумя способами. Во-первых, бессознательным человеческим жестом, которым смертные стараются отгородиться от тревоги и который странно смотрелся у полумеханического существа: он поплотнее закутался в плащ, словно защищаясь от холода. Конечно, ему не было холодно. Делтриан давно избавился от способности ощущать температуру поверхностью тела, оставив лишь термодатчики, встроенные в кончики пальцев. И во-вторых, техножрец в ту же секунду стер слово «неудача» из кратковременной памяти, использовав функцию «удаление данных».

Тем не менее его экспромт оказался успешным. Талос улыбнулся и успокоил воинов тихой фразой:

— Братья, довольно. Даже техножрец Машинного Бога смущается при виде ваших семейных разборок.

— Как прикажешь. — Меркуций отсалютовал, ударив кулаком по нагруднику.

Ксарл изобразил пристальный интерес к гололитическому столу, но не прекратил усмехаться.

— Люкориф? — позвал Талос.

— Ловец Душ?

— Пожалуйста, не называй меня так.

Раптор трескуче захихикал.

— Чего ты хочешь?

— Сообщи Вознесенному о расчетах техножреца и предполагаемых сроках ремонта.

— Так и сделаю, — выдохнул раптор, уже ковыляя к выходу из комнаты.

— Он мне не нравится, — буркнул Кирион.

Талос проигнорировал замечание брата и обратился к техножрецу:

— Не могли бы вы перенести все детали ремонтных работ на закодированный инфопланшет? Когда мы достигнем дока, я прослежу за тем, чтобы все делалось как можно быстрее.

— Принято.

Поколебавшись, Делтриан добавил:

— Но следует ли понимать вас так, что я не сойду с корабля в Зрачке Бездны?

— А вам бы хотелось? — нахмурился Талос. — Простите, я не подумал об этом. Если вы решите покинуть корабль, Первый Коготь будет сопровождать вас в качестве почетного эскорта.

— Позвольте озвучить мою благодарность, — ответил техножрец. — И, в дополнение к этому лингвистическому обмену, мне хотелось бы задать еще один вопрос. Ваша рука функционирует в приемлемой степени?

Талос кивнул.

— Да. Еще раз благодарю вас, техножрец.

— Я горжусь этой работой, — ухмыльнулся ему Делтриан.

Впрочем, Делтриан ухмылялся всегда.

Марух покосился на погруженного в работу Септимуса. Свет лампы был тусклым, что подвергало испытанию и без того больные глаза Маруха, однако в последние недели чернорабочий с Ганга начал медленно привыкать.

— Что это? — Он поднял металлическую деталь размером со свой большой палец.

Септимус оглянулся на старшего раба. Верстак Маруха в их общей мастерской был завален сломанными сверлами, папками и промасленными тряпками. Поверх них лежал наполовину собранный болтерный пистолет. Септимус отложил помятую схему, которую до этого внимательно изучал.

— Подвеска. Для штурмового болтера лорда Меркуция.

Корабль снова вздрогнул.

— Какого?!.

— Нет.

Септимус отвел взгляд от встревоженной физиономии Маруха, уповая, что Октавия направит корабль в более спокойную зону.

— О чем бы ты ни собирался спросить, лучше не спрашивай. Просто работай.

— Послушай, Септимус…

— Я слушаю.

— Нас постоянно трясет. Даже больше, чем на грузовых транспортниках, а уж тамошнюю болтанку я хорошо помню. Может, что-то не в порядке?

Септимус ответил, невозмутимо глядя в глаза.

— И что ты собираешься делать? Вылезти наружу и залатать дыры в корпусе клейкой лентой? Вперед. Там миллионы монстров только и ждут, как бы разорвать в клочки твою душу. А мне, к сожалению, придется обучать кого-то другого.

— Как ты можешь быть таким спокойным? — Марух почесал щеку, оставив на коже пятно смазки.

— Я спокоен, потому что все равно ничего не могу сделать.

— Я слышал истории о том, как корабли пропадают в варпе…

Септимус снова вернулся к изучению схемы, хотя одну обтянутую перчаткой руку положил на кобуру с пистолетом.

— Поверь мне, никакие истории не сравнятся с правдой. Реальность намного хуже тех баек, которыми вас потчуют в имперском космофлоте. И сейчас совсем не время думать об этом.

«Завет» опять тряхнуло — на сей раз так сильно, что оба оружейника слетели со стульев. Крики с нижних палуб жуткой какофонией разнеслись по коридорам.

— Варп-двигатели снова отрубились, — выругался Марух, прижимая ладонь к окровавленному виску.

Падая со стула, он врезался головой в край верстака.

— Синфаллиа шар вор валл'велиас, — прошипел Септимус, поднимаясь с пола.

— Что это значит?

Второй раб запустил пальцы в волосы, откидывая с лица спутанные пряди, и ответил:

— Я сказал: «Эта женщина угробит всех нас».

Октавия, устало поникнув в кресле, протерла закрытые глаза костяшками пальцев. Пот капал у нее со лба на палубу — тихое «кап-кап» редкого весеннего дождика. Девушка сплюнула, ощутив в слюне привкус крови. Око навигатора болело от слишком долгих усилий и чесалось от омывающего его соленого пота.

Со вздохом она вновь откинулась на спинку кресла. По крайней мере, «Завет» перестало трясти. Судя по прежнему опыту, в ее распоряжении от одного часа до трех, а потом Вознесенный вновь прикажет ей тащить корабль в варп. Это последнее сокрушительное падение из Моря Душ было куда хуже предыдущих. Через все еще не пресекшуюся связь с кораблем Октавия чувствовала панику команды, которая так и сочилась сквозь стальные стены. На сей раз пострадали люди. Она вывела корабль из варпа слишком резко, хотя держалась до последнего, пока кровь чуть не закипела в жилах.

До нее донесся вопрос:

— Госпожа?

Девушка узнала голос и почувствовала, что говоривший совсем близко. Если она откроет глаза, то встретится взглядом с мертвой девочкой…

— Тебя здесь нет, — прошептала Октавия.

Мертвая девочка мягко погладила ее по колену. По спине навигатора побежали мурашки. Октавия отпрянула, вжавшись в кресло.

Открыть глаза оказалось необычайно трудно. На какую-то долю секунды третье око не желало закрываться, что доставило девушке странное удовольствие, а затем клубящиеся нецвета варпа сменились обычной чернотой. Человеческие глаза открылись с такой же неохотой. Ресницы слиплись от слез.

У ее трона на коленях стоял Пес. Его обмотанные повязками руки лежали у нее на ноге.

— Госпожа? — почти проскулил он.

Пес. Это просто Пес.

— Воды, — ухитрилась выговорить она.

— У меня уже есть вода для госпожи, — откликнулся он.

Сунув руку под рваный плащ, служитель вытащил помятую фляжку.

— Вода теплая. Прошу прощения.

Она с усилием улыбнулась слепому уродцу.

— Ничего, Пес. Благодарю.

Первый глоток был слаще медового нектара. Октавия почти видела, как прекрасная, сладостная влага оживляет ее усталые мышцы. На Терре она пила иноземные вина из хрустальных бокалов. А здесь готова была расплакаться от благодарности, получив глоток степлившейся, выцеженной неизвестно откуда воды из рук еретика.

Нет, она слишком устала, чтобы плакать.

— Госпожа?

Девушка протянула фляжку обратно.

— Что?

Пес беспокойно потер забинтованные руки и уставился на нее слепыми глазами.

— Вы летите с таким трудом. Я боюсь за вас. Вы потеете и стонете куда больше, чем Этригий, когда он вел корабль сквозь потаенные течения.

Улыбка Октавии стала более искренней. Девушка промокнула лицо повязкой.

— Наверное, он был куда лучшим навигатором, чем я. И гораздо опытнее. Я привыкла вести корабль в Свете Императора, а не во тьме.

Пес, похоже, обдумывал ее слова. Его иссохшие, зашитые нитками глаза смотрели ей прямо в лицо.

— С вами все будет в порядке? — спросил он.

В замешательстве она осознала, что все же не настолько устала, чтобы удержаться от слез. Беспокойство служителя тронуло ее, и уголки глаз подозрительно зачесались. Из всех оскверненных душ на этом корабле лишь он — презираемый всеми, уродливый человечек — задал ей предельно простой вопрос. Тот самый, которого из-за свой дурацкой и упрямой вежливости избегал даже Септимус.

— Да, — сказала девушка, подавив желание заплакать. — Со мной всё…

Ее перебил приказ Вознесенного: «Всем членам команды, оставаться на местах. Подготовить варп-двигатель к возвращению в эмпиреи».

Октавия тихо вздохнула и вновь закрыла глаза.

 

X

ЖИВОДЕР

Его называли Живодером, и не без оснований. Он не любил это прозвище, но и причин обижаться не находил. Имя просто появилось без всякого участия с его стороны, как и многое другое в его жизни.

Холодные глаза Живодера редко выражали какие-либо эмоции, кроме слабого интереса, а лицо было настолько худым, что казалось истощенным. Он работал, не снимая доспеха, так что несколько раз в день приходилось отмывать и вновь освящать многослойный керамит. Тряпка всегда оставалась красной от крови, беспорядочным узором пятнавшей доспехи, — работа его к разряду чистых не относилась. Шлем его был белым, хотя Живодер редко носил его внутри станции.

— Живодер, — простонали рядом, — не дай мне умереть.

Вариил перевел холодные глаза на воина, распростершегося на хирургическом столе. От обожженной кожи раненого и спекшейся крови несло едкой вонью, а красные доспехи с бронзовой окантовкой превратились в обломки. Несколько секунд Живодер молча наблюдал за тем, как жизнь брата утекает сквозь сотни трещин.

— Ты уже мертв, — сообщил ему Вариил. — Просто твое тело еще с этим не смирилось.

Воин попытался негодующе крикнуть, но получился у него только слабый хрип. Он вцепился в громоздкую перчатку-нартециум на руке Вариила. Окровавленные пальцы зашарили по кнопкам и экранам, размазывая грязь.

— Прошу, не притрагивайся ко мне. — Вариил осторожно освободил руку из пальцев умирающего. — Мне не нравится, когда меня трогают.

— Живодер…

— И пожалуйста, воздержись от ненужных просьб. Этим ты ничего не достигнешь.

Предплечье Вариила нависло над разбитым нагрудником воина. Измазанный кровью нартециум защелкал, проводя измерения. Сканер звякнул дважды.

— Ты получил тяжелые повреждения легкого и обоих сердец. Сепсис отравил твою кровь, и внутренние органы работают на грани отказа.

— Живодер… Прошу… Я хочу только служить нашему повелителю…

Вариил прижал кулак к потному виску воина.

— Я знаю тебя, Каллас Юрлон. Мы ничего не теряем с твоей смертью.

Тут он замолчал, но не для того, чтобы улыбнуться. Вариил не мог припомнить, когда он улыбался в последний раз. Точно не в минувшие десять лет.

— Желаешь обрести Мир Императора?

— Как ты смеешь издеваться надо мной? — Каллас попытался приподняться. Кровь сильней потекла из трещин доспеха. — Я… хочу говорить… с Владыкой Трупов…

— Нет. — Вариил сжал кулак. — Спи.

— Я…

В перчатке-нартециуме раздался писк поршня, вогнавшего адамантиевую иглу в висок и мозг воина. Каллас Юрлон немедленно обмяк, и Живодер аккуратно опустил его обратно на хирургический стол.

— Нет, тебе не удастся поговорить с лордом Гарреоном. Как я сказал, ты уже мертв.

Вариил разжал кулак, убрав кончики пальцев с пластины, встроенной в ладонь латной перчатки. Окровавленная игла втянулась обратно в паз на предплечье Живодера и замерла в капсуле с жидким антисептиком.

Вариил набрал короткую команду на клавиатуре нартециума, выдвинув из него и активировав несколько более традиционных инструментов: лазскальпель, электропилу для костей и серебряные когти грудного зажима. Затем он занялся привычным делом, а именно: прижигал, резал, распиливал кости и отделял от них плоть. Как всегда, Живодер работал в полной тишине, неохотно вдыхая запахи паленого мяса и вывалившихся наружу кишок. Первый прогеноид отделился, потянув за собой комок липкой слизи. Слизь, изолирующая железу, клейкими нитями повисла между мешком с геносеменем и образовавшейся на его месте полостью.

Вариил опустил окровавленный орган в сосуд с химическим консервирующим раствором, а затем, переключившись на горло мертвого воина, повторил процедуру. На сей раз он работал быстрее, безжалостно кромсая труп. Сделав вертикальный разрез сбоку на шее, Живодер сунул туда пинцет. Плоть раздалась с влажным чавканьем, оросив стол кровью и обнажив внутренние ткани. Второй прогеноид оторвался от сухожилия куда легче. С него свисало несколько порванных вен. Вариил поместил орган в тот же раствор и запечатал обе железы в стеклянном цилиндре с консервирующей жидкостью.

Затем, следуя мимолетному порыву, Живодер вновь активировал лазерный скальпель. Процедура не заняла много времени, и Вариил вскоре отделил от лица мертвого кожу. Ободранный труп стеклянно уставился в потолок.

Хирург медленно поднял взгляд от своей работы. Выражение его глаз осталось холодным и равнодушным, как и всегда. Теперь, когда дело было сделано, Живодер мог позволить себе отвлечься и обратить внимание на окружающее. Вокруг него бушевал разноголосый шум: вопли, стоны, клятвы и ругань, — и поверх всего витал неизменный, густой запах крови.

Вариил жестом подозвал двух рабов, прислуживавших в апотекарионе. На лицах их были выжжены Звезды Хаоса, а передники заляпаны кровавыми разводами. Аугментированные конечности позволяли рабам перетаскивать трупы космодесантников, не снимая с них громоздкой боевой брони.

— Отнесите эту мертвечину в мусоросжигатель, — приказал Живодер.

Проводив служителей взглядом, Вариил поместил стеклянный цилиндр с его драгоценным содержимым в специальное хранилище, встроенное в набедренную броню.

И наконец Вариил сделал последнее, что оставалось, — продезинфицировал нартециум, сбрызнув его несколько раз антисептическим раствором, а затем, набрав в грудь воздуха, проговорил:

— Следующий.

Он знал, что за ним придут, и через несколько часов за ним пришли. Правда, пришли только двое, что немало удивило Живодера. Похоже, Каллас Юрлон пользовался куда меньшей популярностью среди своих братьев, чем предполагал Вариил.

— Здоро во, — поприветствовал их Вариил.

Голос разнесся по коридору, но быстро заглох. Место они подобрали неплохое — здесь, в одном из запасных транспортных туннелей станции, услышать крики и выстрелы было практически некому.

— Живодер, — прорычал первый, — мы пришли за Калласом.

Вариил все еще не надел шлема, как и два брата, загородивших ему дорогу. Их ало-черная керамитовая броня была зеркальным отображением его собственной. Вариил всмотрелся в лицо каждому, особенно внимательно приглядываясь к ритуальным шрамам, изуродовавшим их черты. Оба изукрасили себя изображениями Звезды Хаоса.

Как характерно!

Вариил широко развел руки — воплощенное благодушие, если не считать того, что в глазах его не было и капли тепла.

— Чем могу услужить, братья?

Теперь уже второй воин выступил вперед, наставив на горло апотекария выключенный цепной меч.

— Ты мог спасти Калласа, — рявкнул он, помаргивая налившимися кровью глазами.

— Нет, — солгал Вариил, — он был слишком близок к смерти. Я дал ему Мир Императора.

— Лжец! — расхохотался воин. — И предатель! Теперь ты оскорбляешь его память своими насмешками.

— Мы пришли за Калласом, — снова прорычал первый легионер.

— Да, по-моему, ты уже об этом упоминал. Я не глухой.

— Его дух преследует нас, требуя мести.

— Ну надо же!

Медленно, чтобы не спровоцировать братьев на нападение, апотекарий поднял руку и постучал пальцем по своему трофею — куску кожи, пришлепнутому к наплечнику. На двоих десантников безглазо уставилось плоское, вытянутое лицо Калласа Юрлона.

— Вот и он. Он вам очень рад. Видите, как разулыбался?

— Ты…

Если Вариил чего-то и не понимал в своих братьях, так это их склонности — нет, их потребности — становиться в красивую позу. Каждый из них, похоже, считал себя главным героем собственной саги. Их ненависть была важнее всего; об их великих деяниях и чинимой против них несправедливости следовало распространяться на каждом углу.

Странная привычка.

Едва брат успел открыть рот, чтобы изрыгнуть очередную угрозу, как Вариил уже выхватил пистолет. Три снаряда угодили в грудь воина, усыпав коридор керамитовой крошкой и отшвырнув легионера к стене. Осколки застучали по светильнику на потолке, разбив его и погрузив узкий коридор в темноту. Когда цепной меч взревел, апотекарий уже сорвался с места.

Вариил несколько раз выпалил вслепую через плечо, прежде чем его генетически модифицированные глаза приспособились к темноте. Коридор озарился вспышками выстрелов и разрывов — вторая порция снарядов нашла цель. На бегу апотекарий перезарядил оружие, вогнав в пистолет новую обойму. Он быстро миновал три поворота. За последним углом остановился и вытащил свой разделочный нож.

— Живодер! — орал второй воин.

С каждой секундой грохот его шагов приближался. Вариил сузил глаза, вглядываясь во мрак и крепко сжимая оружие.

Брат обогнул угол и напоролся на нож Варииля, вонзившийся прямо в мягкий горловой доспех. Захрипев и захлюпав, воин по инерции пролетел еще пару шагов и грянулся об пол под скрежет керамита и гул сервомотров.

Вариил подобрался ближе, держа голову брата на прицеле. Увидев, что происходит, апотекарий удивленно распахнул глаза. Легионер ухитрился подняться на четвереньки и сейчас медленно вытягивал нож из горла, перемежая рывки затрудненными беззвучными вздохами. Подумать только, какая стойкость!

— Твои голосовые связки порваны, — сообщил Вариил. — Так что брось попытки меня проклясть. Это просто нелепо.

Воин снова попробовал встать. Этому положила конец рукоять пистолета, врезавшаяся ему в макушку и с влажным треском расколовшая череп. Вариил прижал дуло пистолета к затылку упавшего брата.

— И к большому своему счастью, я избавлен от необходимости выслушать твои идиотские предсмертные речи.

Вариил сплюнул на доспех брата, и кислота немедленно начала проедать выгравированный там сжатый кулак — эмблему Красных Корсаров.

— Ты не подумай — никакого символизма, — сказал апотекарий обреченному воину и нажал на спуск.

Лорд Гарреон был из тех воинов, что, согласно бадабской поговорке, с улыбкой носят свои раны. В его случае выражение не стоило воспринимать слишком буквально. Главный апотекарий Красных Корсаров улыбался так же часто, как и его любимый ученик. Суть заключалась в том, что он не пытался избавиться от полученных в битвах увечий с помощью бионических протезов. В результате лицо Гарреона напоминало горный склон, изъеденный полосами лавы, а хирургические шрамы делали его и без того уродливую физиономию еще непригляднее. Мышцы на правой стороне лица, особенно на виске и щеке, омертвели, стянув кожу и скривив рот в вечной усмешке.

— Вариил, мальчик мой.

Голос Гарреона, в отличие от лица, так и сочился добротой. Этот тон любящего дедушки шел вразрез с приказами о тысячах убийств, которые произнесли в свое время губы стареющего воина.

Вариил не обернулся на приветствие. Он остался стоять там, где стоял, вглядываясь сквозь наблюдательный купол в дымную пустоту и вращавшийся внизу мир. Мимо проплывали призраки — немногим больше, чем клочки бесформенного тумана, смутные контуры лиц и ищущих, но не находящих добычи рук. Вариил не обращал на них внимания. Стенания павших душ его не интересовали.

— Приветствую вас, сэр, — ответил он.

— Почему так формально?

Гарреон подошел ближе. При каждом шаге воина на его броне позвякивала целая коллекция пузырьков, талисманов и святотатственных амулетов. Вариилу был отлично знаком этот звук. Воистину лорд-апотекарий проникся любовью к пантеону Хаоса не меньше, чем остальные братья ордена.

— Мои мысли блуждают, — признался младший воин.

— И куда же они направили свои стопы? К миру, вращающемуся у нас под ногами? — Гарреон замолчал, чтобы облизнуть подрагивающим языком губы. — Или к двум трупам во вспомогательном туннеле номер одиннадцать?

Глядя на черноту за стеклом, Вариил сузил глаза.

— Они из новых рекрутов, — ответил апотекарий. — Слабые. Бесполезные.

— Ты не извлек прогеноиды, — заметил его наставник. — Лорд Гурон будет крайне недоволен.

— Ничего ценного мы не утратили, — возразил Вариил.

Он отошел от края наблюдательной платформы и пересек ее, встав с другой стороны. Отсюда открывался лучший вид на грозовой, клубящийся варп и саму металлическую громаду станции, протянувшуюся на километры во всех направлениях. Вариил несколько минут наблюдал за прилетом и отлетом десятков крейсеров и комариной пляской малых кораблей, льнувших к более крупным судам. Боевые корабли кружились по орбите станции или оставались пристыкованными к причалам. Огни транспортных челноков расцветили ядовитую туманность мерцающими звездами, несущимися к станции или от нее.

— Вдохновляет, не так ли? — после долгого молчания проговорил Гарреон. — Подумать только, ведь когда-то мы владели всего одним миром. А сейчас в наши ласковые коготки угодили десятки звездных систем. Миллиарды жизней. Триллионы. Вот оно, мальчик, истинное мерило власти: количество душ, которые ты сжимаешь в горсти, и количество жизней, которые можешь оборвать единым словом.

Вариил буркнул в ответ что-то неопределенное, а затем добавил:

— Я чувствую, что у вас есть новости, наставник.

— Так и есть. И они касаются твоих последних расточительных выходок. — Вариил уловил в тоне Гарреона дидактические нотки. — Наш господин желает получить геносемя. Полные закрома геносемени, чтобы влить как можно больше свежей крови в наши ряды. Он вскоре приступит к осаде. Мы готовились к этой битве два года. Он велит всем своим ваятелям плоти быть наготове.

Вариил покачал головой.

— Мне с трудом верится, что лорд Гурон всерьез решился на эту авантюру. Он не бросит жизни Корсаров на ветер.

Апотекарий махнул в сторону флотилии крейсеров, дрейфующих вокруг станции. Многие из них несли красно-черную броню Корсаров тирана, а раскраска других указывала на принадлежность к иным орденам-отступникам. Но большая часть флота состояла из имперских боевых судов. Их обшивку оскверняло нечистое клеймо — Звезда Хаоса.

— У лорда Гурона хватит сил, чтобы сокрушить хребет любой из армад Священного Флота, — добавил Вариил. — Но этого недостаточно, чтобы осадить крепость-монастырь. Нас уничтожат в ту же секунду, когда мы выйдем на орбиту. Представьте, наставник: все эти великолепные корабли превратятся в горящие остовы, с ревом рушащиеся в атмосферу. — Вариил фыркнул без грамма веселья. — Из них получится впечатляющее кладбище.

— Ты не генерал, мальчик мой. Ты косторез, ты ваятель плоти. Когда нашему повелителю понадобится твое мнение о его крестовых походах, он, несомненно, попросит тебя высказаться. — Усмешка Гарреона стала еще более кривой. — Но я бы на твоем месте не стал с замиранием сердца ждать этого дня.

Вариил склонил голову и наконец-то взглянул в глаза учителю.

— Прошу прощения. Сегодня мое чувство юмора разыгралось не в меру. Что от меня требуется, господин?

Гарреон покровительственно кивнул ученику, мгновенно простив его и выкинув из головы неприятный разговор.

— Лорд Гурон нас не призывал, но мы пойдем к нему, не дожидаясь приказа.

Вариил отлично знал зачем — еще до того, как задал вопрос.

— Боль терзает его?

— Его всегда терзает боль. — Гарреон опять облизнул губы. — Ты знаешь это не хуже меня. Но пойдем — вновь облегчим ее на время, если сумеем.

Люфгт Гурон восседал на своем резном троне. Бронированные кулаки сжимали подлокотники. Огромный готический зал был пуст, если не считать самого тирана: всех придворных, служителей, телохранителей и просителей отослали прочь, пока апотекарии занимались делом. Вариил не раз оказывался свидетелем того, как просторный зал заполнялся сотнями воинов — притом что эта космическая станция была далеко не самой большой и роскошной из цитаделей его повелителя. Теперь по пустой комнате носились лишь отзвуки хриплого дыхания Гурона и тройное гудение доспехов отступников.

— Гарррлллллллмммнннууу, — прохлюпал тиран. — Гаррелллмммх.

— Тише, величайший, — ответил лорд-апотекарий, копавшийся в черепе Гурона. — Вздохнув, он добавил: — Я откорректирую синаптические соединения. Опять.

Вариил скорчился рядом с железным троном, работая в горле тирана скальпелем и микропинцетом. С каждым судорожным вдохом гидравлика, заменявшая шейные мышцы Гурона, лязгала и клацала. То немногое, что осталось от плоти, — атрофировавшееся, почти лишенное нервных окончаний месиво — бугрилось рубцами шрамов и деформировалось настолько, что к нему невозможно было приживить искусственную кожу. Много лет назад тиран получил травмы, почти несовместимые с жизнью. Механические имплантаты, которые поддерживали его существование, были грубыми, жуткими на вид и шумными… но действенными.

Однако они отличались скверным нравом.

Память Вариила, как и у всех смертных, вознесшихся до ранга Адептус Астартес, была настолько близка к абсолютной, насколько позволяли ограничения человеческого разума. По его подсчетам, он уже в семьдесят восьмой раз налаживал аугментические протезы своего повелителя — и это не считая первоначальных операций по спасению жизни тирана, которые он провел совместно с Гарреоном и двумя технодесантниками.

Те первые операции больше походили на работу инженера, чем хирурга. Тело Гурона на треть превратилось в мешанину обугленного мяса и сожженных костей, и апотекариям пришлось отрезать еще больше, чтобы подготовить разъемы для сложной бионики. Правая часть его тела теперь целиком состояла из изощренных механизмов Машинного Культа: волокна искусственных мышц, поршни суставов и металлические кости, прикрепленные изнутри к доспеху.

Вариил собственными глазами видел показания биодатчиков как в тот первый раз, так и во все последующие. Болевые ощущения, зарегистрированные в мозгу Гурона, выходили далеко за пределы человеческой выносливости. Лорд Гарреон или Живодер прижигали синаптические соединения, притупляя чувствительность повелителя к боли, но это помогало лишь на несколько месяцев. Генетически модифицированный организм справлялся с повреждениями, и восстановившиеся нервные окончания вновь начинали подавать сигналы болью. Лекари не могли предложить никакого постоянного решения, за исключением лоботомии, а лоботомия необратимо повредила бы немногие оставшиеся мозговые ткани.

Так что Гурон терпел. Терпел, мучился и в горниле этих мучений ковал свои пиратские амбиции.

Сейчас горло и грудь тирана были обнажены. Когда апотекарии сняли нагрудник, стали видны внутренние органы, больше напоминавшие покрытые грязной смазкой детали машины, чем человеческие внутренности. То, что осталось от лица Гурона, — серые, омертвевшие участки плоти, еще не уступившие места бионическим протезам, — подергивалось в судороге в ответ на манипуляции Гарреона.

Гурон со свистом втянул воздух и нити слюны, свисавшие с его губ.

— Лучше, — прорычал он. — Лучше, Гарреон.

Вариил использовал стальной скальпель, чтобы убрать кусок кожи, застрявший между железными зубцами одного из механизмов в горле тирана. Призвав на помощь терпение и синпластырь, он заделал прореху в плоти и склеил края. Взгляд апотекария метнулся вверх и замер, встретившись со взглядом Гурона. Глаза тирана горели всепожирающим огнем честолюбия: каждый миг его жизни был окрашен мучительной болью, но каждый прожитый день Гурон властвовал над империей, раскинувшейся в самом сердце безумия.

— Вариил, — басовито проворчал повелитель, — я слышал, что К-каллас Юрлон умер сегодня на твоем с-столе.

Горловые спазмы прерывали его речь всякий раз, когда Гарреон поворачивал скальпель.

— Это так, милорд.

Гурон обнажил зубы в яростной усмешке. Взгляд Вариила был прикован к нему — к воину, которому следовало давным-давно умереть, к существу, которому ненависть помогала выжить не меньше, чем бионические протезы. Если бы речь зашла о любом другом человеке, апотекарий посчитал бы такую фразу идиотской гиперболой, попыткой создать легенду на пустом месте. Но Люфгт Гурон, тиран Бадаба, известный под именами Черное Сердце и Кровавый Корсар, сам был живой легендой. Империя под его владычеством гарантировала ему черную славу; завоевания обеспечили ему место в истории; и с биологической точки зрения Живодер совершенно не понимал, как тиран ухитрялся существовать, не говоря уже о том, чтобы проявлять такое мастерство в сражениях.

Ответ был равно горек и фантастичен: орден Астральных Когтей сумел выжить и превратиться в Красных Корсаров лишь потому, что Гурон продал их души тайным хозяевам варпа. В чернейший час ордена он поклялся в верности Темному Пантеону и обещал богам Хаоса выступить в вечный крестовый поход против Империума, которому Астральные Когти некогда верно служили.

После того как оставшиеся воины ордена бежали в Мальстрем, мутации распространились в их геносемени со скоростью чумы. Вариил изучал этот процесс, так же как и лорд Гарреон и прочие выжившие апотекарии. Всего за пару веков многие из Красных Корсаров подверглись не меньшим генетическим изменениям, чем воины из предательских легионов, обитавшие в Оке Ужаса тысячелетиями.

«Превосходная сделка, — уже в который раз мрачно подумал Вариил. — Выживание за счет потери собственной сущности».

— Каллас уже почти заслужил мантию чемпиона. Ты мог спасти его, Вариил.

Живодер не стал тратить время на то, чтобы выяснить, откуда лорд Гурон узнал правду.

— Возможно, мой господин. Я не стану врать и утверждать, что он мне нравился, но я исполнил свой долг. На одной чаше весов была его жизнь, на другой — предстоящая мне работа. Для того чтобы Каллас выжил, мне пришлось бы выделить несколько часов на сложную хирургическую операцию. Это обрекло бы на смерть других воинов, нуждавшихся в немедленной помощи.

По телу Гурона пробежала судорога — Гарреон, завершив операцию, установил на место черепную пластину.

— Благодарю вас. Вас обоих. Вы снова хорошо потрудились.

Оба апотекария спустились с тронного возвышения. Гурон встал на ноги. Когда повелитель Корсаров удовлетворенно вздохнул, чеканная силовая броня отозвалась жужжанием и гулом. Огромная силовая клешня, заменявшая тирану правую руку, сжалась и разжалась. Изогнутые когти тихо скрипнули в стылом воздухе зала. На ладони Вариил заметил Звезду Пантеона, вырезанную в алом керамите. Знак, как и всегда, притягивал взгляд апотекария.

— Три часа назад меня известили, что на северных подступах появились незваные гости.

Когда Гурон повернулся, далекий свет солнца отразился от хромированных участков его черепа.

— Корабль легиона. Как бы ни было соблазнительно приказать одной из наших флотилий превратить их в обломки, я надеюсь получить от этих визитеров большую пользу.

Ухмылка лорда Гарреона не дрогнула ни на секунду. Вариил молчал, пытаясь понять, зачем тиран заговорил об этом в их присутствии.

— Похоже, — лорд Гурон обнажил в смешке железные зубы, — что им нужно убежище и помощь. Их запрос о допуске на нашу территорию сопровождался длинным списком необходимых материалов и ремонтных работ. Они прибудут через две недели, после чего мы обсудим стоимость наших услуг.

— Кажется, вас это забавляет, милорд, — сказал Вариил. — Но я не понимаю почему.

Гурон хмыкнул. Слюна клейкими нитями протянулась между двумя рядами его стальных зубов.

— Потому что это «Завет крови». Если Вознесенный и его Пророк намерены покинуть Зрачок Бездны в целости и сохранности, не говоря уже о ремонте их драгоценного корабля, им придется очень старательно вылизать мои сапоги.

 

XI

МАЛЬСТРЕМ

«Завет крови» дрейфовал сквозь бурливый мрак. Его уже не терзали шторма истинного варпа, но корабль все еще подрагивал в более спокойных течениях того…

…того, чем являлось это место. Октавия не была уверена. Она подняла руку и притронулась к повязке на лбу, чтобы удостовериться, что полоска черной ткани все еще скрывает око.

Ей, дочери навигаторского Дома, знакомы были пути, которыми Море Душ проникает в материальный мир. Прорехи в пространстве встречались редко, но все они были уродливыми и опасными язвами на теле реальности — гибельными рифами звездной навигации. Каждый навигатор, желавший сохранить в целости свой корабль и рассудок, старался избегать их любой ценой. Здесь варп и реальное пространство сливались, отрицая все природные законы: слабое подобие первого, наложившееся на искаженную, зловещую проекцию второго.

Они уже миновали несколько планет в трех звездных системах. Океаны одной из планет кипели — это было видно даже с орбиты. Сверхъестественные шторма исказили облик этого мира, а с небес на континенты лилась кислота, кровь и моча.

Само пространство было заражено. Девушка наблюдала за панелью экранов, вмонтированных в стену перед ее креслом. Тысячи оттенков красного и фиолетового клочьями тумана жались к объективам внешних камер. Ведьминское варево за бортом клокотало и переливалось, как пятна мазута на воде: две несмешивающиеся жидкости бурлили в одном сосуде. Человеческому глазу эта безумная пляска цветов представлялась кисельным туманом — настолько густым, что корабль при соприкосновении с ним содрогался, и настолько прозрачным, что в нем проступали далекие огоньки звезд.

Если она всматривалась достаточно долго, то начинала различать руки и лица: кричащие, текущие, тянущиеся и вновь растворяющиеся в небытии. Некоторые казались до боли знакомыми. Девушка могла поклясться, что на какую-то секунду увидела Картана Сайна — последнего капитана, под чьим началом она служила. И не единожды из рябящего месива проступало лицо ее старшего брата, Ланника, чей корабль, направлявшийся к Восточной Границе, сгинул шесть лет назад в варпе.

— Зачем вы смотрите, госпожа? — спросил один из служителей.

Она оглянулась на беднягу — неестественно длинного, костлявого и бесполого в своей мантии, с лицом, обвязанным грязными бинтами. Еще несколько служителей маячили у двери, перешептываясь друг с другом. В воздухе висел липкий запах их пота, окровавленных повязок и гниющей смазки бионических протезов.

— Потому что, — ответила она, — это похоже на варп, но… я могу видеть его человеческими глазами.

Как объяснить разницу тому, кто не был рожден навигатором? Невозможно.

Один из служителей придвинулся ближе.

— Госпожа… — пробормотал горбун.

— Привет, Пес. Ты не мог бы избавиться от остальных?

Она не стала говорить, что дело в запахе, — Пес и сам отнюдь не благоухал как майский цветник, да и она мылась в последний раз неизвестно когда.

Пока Пес прогонял остальных служителей из комнаты, Октавия вновь перевела взгляд на экраны. Корабль проходил мимо планеты, в небе которой не было облаков, а поверхность смахивала на ржавое железо. Как бы этот мир ни выглядел раньше, Мальстрем извратил его, — казалось, сделанные из металлолома континентальные платформы вгрызаются друг в друга. Октавия смотрела на огромные каньоны, прорезавшие лицо планеты, размышляя, каково было бы прогуляться там, внизу.

— Коршия сей, — произнес женский голос у нее за спиной.

В мгновение ока она слетела с трона, развернулась и вытащила пистолет, целясь в…

— Интересное приветствие, — заметил Септимус.

Он опустил руки на пояс с кобурами, засунув за кожаный ремень большие пальцы.

— Я опять нечаянно рассердил тебя?

— Сколько ты там стоял? — Октавия сузила глаза. — Когда ты вошел?

— Пес только что впустил меня. Он снаружи с Марухом и остальными из твоего «нишаллита» общества.

Это слово она, как ни странно, знала. Нишаллита. Ядовитый.

Септимус подошел ближе, и девушка позволила ему забрать пистолет у нее из рук. Он стоял так близко, что Октавия различила запах пота и железистый душок смазки, которой Септимус протирал оружие Первого Когтя. Положив пистолет на сиденье трона, оружейник взял ее руки в свои. Потрепанные кожаные перчатки накрыли ее бледные, неухоженные пальцы.

— В чем дело? — спросил он. — У тебя очень холодные руки.

Септимус был на голову выше Октавии, и, чтобы заглянуть ему в глаза, девушке пришлось смотреть снизу вверх. Падающие в беспорядке пряди его волос почти закрыли аугметические протезы на щеке и виске.

— На этом корабле всегда холодно, — ответила она.

Было трудно отвлечься от того, как близко он подошел.

Никто не подходил так близко к ней уже долгие месяцы — с тех пор, как Талос вынес ее из тюремной башни. И в тот раз она ощущала лишь усталое облегчение, ничего больше. Теперь же рядом с ней стоял настоящий человек, от которого струилось живое тепло, — не гигантский фанатик в рычащей броне и не горбатый мутант с зашитыми нитками глазами.

— В чем дело? — спросил он.

Подбородок раба порос светлой щетиной — не брился последние два дня. Тревога омрачала его черты. И снова, уже в который раз, девушка невольно подумала, что могла бы назвать его красивым, не будь он еретиком, не теки в его венах чернота этого корабля.

— Я не привыкла к тому, чтобы меня трогали.

Октавия склонила голову, не замечая, как неприступно сейчас выглядит. Десятки поколений благородных предков, хоть и остались позади, никуда не исчезли.

Септимус отпустил ее руки, хотя и не сразу. Пальцы раба медленно разжались, и тепло, которое он принес с собой, ушло.

— Прости меня, — сказал он. — Иногда я забываю о твоем происхождении.

— Только это и заставляет меня мириться с твоим присутствием, — улыбнулась девушка. — Что ты сказал, когда вошел?

Момент был нарушен. Септимус сузил здоровый глаз, и аугметическая линза зажужжала, пытаясь скопировать движение.

— Я ничего не говорил. Я вошел и просто смотрел. Ты в кои-то веки выглядела спокойной. Мне не хотелось мешать тебе.

— Коршиа сей, — тихо проговорила она. — Что это значит?

— Это значит «остерегайся», — ответил Септимус. — Или, если переводить более дословно, это угроза на жаргоне родного мира легиона. Предупреждение тем, кто вскоре умрет: «Дыши сейчас». Объяснить значение просто: дыши, пока можешь.

— Да, я поняла. — Она изобразила улыбку. — Очаровательная культура.

Септимус пожал плечами, прошуршав тканью куртки.

— Угрозы нострамских головорезов. Хозяева часто их произносят. Ты слышала это от кого-то из команды?

— Перестань волноваться. — Девушка мотнула головой, наградив его настолько сердитым взглядом, насколько способна была изобразить. — И убери руки с пистолетов. Я не девчонка, которую надо защищать на школьной игровой площадке от всякого, кто начнет ее обзывать.

Септимус отвел глаза, смущенный ее словами.

— Я ничего такого не подразумевал.

— Все в порядке, — сказала девушка, хотя тон ее говорил как раз об обратном. — Просто забудь.

— Как прикажешь. — Он склонил голову в учтивом поклоне. — Чувствую, что ты хочешь остаться одна, и подчиняюсь этому желанию.

— Подожди!

Он замер. Октавия прочистила горло.

— Я имею в виду, подожди минутку. Ты чего-то хотел? Теперь ты редко сюда заходишь.

Девушка постаралась отпустить последний комментарий небрежно, убрав из голоса все оттенки.

Усилия ее увенчались лишь частичным успехом. Октавия поняла это по тому, как Септимус взглянул на нее.

— Вознесенный велел не беспокоить тебя, — сказал раб. — И я выполнял свои обязанности. Надо было обучить Маруха. У нас на руках пять комплектов брони, требующих починки, и еще оружие Первого Когтя.

Октавия отмахнулась от его извинений.

— Так ты чего-то хотел?

Оружейник нахмурился.

— Прости, но я не понимаю, почему ты так враждебно настроена этой ночью. Я хотел повидать тебя, ничего больше.

Септимус сунул руку в карман куртки и задержал ее там. После неловкой паузы он поинтересовался:

— Как ты себя чувствуешь?

Значит, он собирается продолжать в том же духе. Как типично! Последнее, что ей сейчас надо.

— Ты не мог бы просто расслабиться? Хоть раз? Не уверена, что способна вынести твои формальные любезности нынешней ночью, Септимус. Мне нужен друг, а не очередной дрессировщик. Так что выбери, кто ты, и держись выбранного курса.

Септимус сжал зубы, и девушка ощутила чуть неловкую радость победы. Она угодила в яблочко.

— Это не формальность, — ответил раб. — Это называется «уважение».

— Формальность или уважение, мне больше нравится, когда ты оставляешь его за дверью. — Натянуто улыбнувшись, она собрала волосы в хвост. — Ты в последнее время смотрел в окно? Метафорически выражаясь.

— Я стараюсь не смотреть. Тебе, возможно, следует поступать так же.

Вместо того чтобы пуститься в объяснения, Септимус обошел комнату. Раб переступил через брошенную на пол одежду и комки смятой бумаги — свидетельства ее многочисленных и неудачных попыток вести дневник.

— Когда ты в последний раз прибиралась? Похоже, ты тут безуспешно сражалась с торнадо.

— Все не так плохо.

— По меркам загонов для рабов, да, это практически дворец принцессы.

Вытащив руку из кармана, Септимус что-то швырнул девушке.

— Это тебе.

Октавия поймала подарок обеими руками. Крошечный сверток, не длиннее ее мизинца, обмотанный голубой тканью. Лоскуток материи, похоже, оторвали от униформы рабов легиона. Девушка покосилась на Септимуса, но тот деловито выключал две дюжины ее настенных экранов, один за другим. Октавия медленно развернула подарок.

На ее ладони лежало кольцо. Легкий ободок из нежно-кремовой кости, с вырезанными на нем миниатюрными и изящными нострамскими рунами.

— Ох! — сказала она, внезапно растеряв все слова.

Октавия не понимала, что должна чувствовать: удовольствие, удивление или смущение. Единственное, что девушка могла сказать определенно, — она чувствовала всё разом.

— Это в благодарность, — Септимус выключил последний экран, — за Крит. За то, что помогла нам бежать, хотя могла бы и убить.

— Ох! — повторила она.

— Я выменял его, разумеется, — сказал раб, — на Черном Рынке.

Септимус вновь подошел к ней и встал рядом с троном.

— Они очень редкие. Из этого материала трудно вырезать украшения. Только тот, у кого есть доступ к станку, может изготовить их.

Девушка покрутила кольцо в руках. Мелкие нострамские руны она прочесть не смогла.

— Из чего оно сделано?

— Из кости. Кости Кровавого Ангела — одного из врагов, убитых на борту.

Октавия вновь подняла голову и взглянула ему в лицо.

— Ты купил мне подарок, вырезанный из костей героя Империума.

Она произнесла это без вопросительной интонации и без улыбки.

Септимус, однако, улыбнулся.

— Ну, если ты это так формулируешь…

— Я не хочу его.

Девушка протянула кольцо Септимусу. Встретившись с ним взглядом, она покачала головой.

— Ты невероятный придурок, и… и притом еретик.

Оружейник не взял кольцо обратно. Он просто отошел в сторону и ткнул носком ботинка груду мусора.

— Все обвинения справедливы.

Позволив гневу взять над собой верх, девушка неосторожно выпалила:

— Ты что, собирался впечатлить меня этим?

Септимус недоуменно воззрился на нее.

— Впечатлить? Для чего?

Она смерила его негодующим взглядом.

— Ты знаешь для чего.

Его смех разозлил Октавию еще больше.

— Так ты серьезно? — проговорил раб и снова расхохотался.

— Пошел вон, — сказала она, скупо улыбнувшись, — пока я тебя не пристрелила.

Он и не подумал уходить. Оружейник подошел к Октавии, взял ее руку в свои, медленно, осторожно поднес к губам и поцеловал давно не мытые костяшки пальцев. Поцелуй был мягок, как прикосновение ветерка.

— Все не так, как тебе представляется, Октавия. Ты — самый ценный раб на этом судне. Смертный приговор ждет всякого, кто вызовет твой гнев, потому что у легиона нет трофеев дороже тебя. Ты красива — единственный лучик красоты в этом бессолнечном мире. Но мне никогда не приходило в голову ничего, кроме как смотреть на тебя издалека. С чего бы мне даже мечтать о другом?

Похоже, ситуация его искренне забавляла. Руку девушки он так и не выпустил.

— Не в моих обычаях гоняться за недоступной добычей. Мой ежедневный труд и без того тяжел.

Навигатор все еще сердито смотрела на него, борясь с желанием облизнуть пересохшие губы. Взгляд Септимуса не был дерзким, но она внушила себе, что оскорблена.

— Ты должен уйти, — повторила Октавия.

Голос ее сорвался. Трон, у него такие темные глаза… По крайней мере, один глаз. Линза была почти скрыта неровно остриженными волосами.

— К тому же я слышал, — он понизил голос, — что люди умирают от поцелуя навигатора.

— Похоже на страшную сказку, — ответила девушка, глядя на него снизу вверх. — Но как знать?

Она закинула голову, чуть приоткрыв губы.

— Навигаторы — опаснейшие существа. Не стоит им доверять.

Оружейник провел пальцем по ее подбородку, ничего не ответив. Октавия глубоко вздохнула, и…

…застыла, когда дверь со скрипом распахнулась. В мгновение ока девушка отпрыгнула от Септимуса, наткнувшись спиной на письменный стол. В комнату ввалился Пес с Марухом, идущим по пятам. Пожилой раб смахивал в своей расхристанной униформе на нищего. Марух застенчиво помахал Октавии рукой, чувствуя, что помешал.

— Госпожа, — пропищал служитель. — Госпожа, простите меня.

— Все нормально. — На Септимуса она не глядела. — Все хорошо. Что случилось? Что-то не так?

— Посетитель, госпожа. Я не мог помешать ему войти.

Один из воинов легиона, пригнувшись, шагнул в комнату. Его броня цвета полуночи отразила тусклый свет ламп. По полированной поверхности тянулись зигзаги молний — словно вены в керамите. Воин был без шлема, и на его худощавом, не отмеченном шрамами лице горели темные глаза — выразительные, несмотря на глубокую черноту. Он улыбнулся, чуть приподняв уголки губ.

— Лорд Кирион.

Септимус согнулся в поклоне.

— Септимус, — приветствовал его Повелитель Ночи, — нынешней ночью мы причалим. Ты нужен нам в оружейной.

Кирион кивнул Маруху, и доспех отозвался механическим гулом.

— Ты тоже, Нонус. Вам придется хорошенько потрудиться, драгоценные мои оружейники.

Когда мужчины вышли из комнаты, Кирион оглянулся на покрасневшую Октавию. Навигатор делала вид, что крайне увлечена обрывками бумаги на своем столе, и благоразумно не поднимала взгляда.

— Ну, — сказал воин Октавии, — как поживаешь?

Зрачок Бездны приветствовал их двумя часами позже, и дело не обошлось без ненужной помпы. Фрегаты, объявившие себя специальным эскортом от флота Кровавого Корсара, окружили потрепанный «Завет» и сопровождали крейсер вплоть до самой станции.

Вознесенный сидел на мостике на своем командном троне. По бокам стояли Гарадон и Малек из Чернецов в массивной терминаторской броне. Вокруг них суетились смертные члены команды, которым предстояла нелегкая задача ввести огромный боевой корабль в док.

— Мы добрались, — проворчал Вознесенный.

Малек склонил голову под мягкий гул шейных сочленений доспеха. Его клыкастый шлем развернулся к повелителю.

— А теперь нам предстоит сложная часть: надо пережить время до отлета.

Вознесенный утвердительно рыкнул, глядя на растущий на обзорном экране Зрачок Бездны. Существо не желало признать, что восхищается увиденным, однако мощь и богатство тирана Бадаба уступали разве что армадам Разорителя Хаоса. Зрачок Бездны вызывал в сердце демона особенную зависть как благодаря своему прошлому, так и благодаря тому, что воплощал собой сейчас. Порт являлся центром активности бунтовщиков и далеко не самым мощным в империи тирана. Сама станция когда-то была звездным фортом типа «Рамилис» под названием «Око Канаана». Она располагалась в глубоком космосе, на территории, контролируемой орденом Астральных Когтей. Когда сотни лет назад, во времена Бадабской войны, по этому региону пронесся ураган бунта и предательства, крепость была в числе прочих захвачена мятежниками, желавшими отделиться от Империума. В имперских архивах значилось, что «Око Канаана» уничтожено боевым флотом под предводительством «Орлиного», линейного крейсера типа «Владыка». Однако терранские архивисты забыли упомянуть, что ренегаты-корсары, поднявшиеся на остатках ордена Астральных Когтей, впоследствии отбили крепость и отбуксировали ее в Мальстрем.

Столетия пиратских набегов только прибавили возрожденной станции величия. Она раскинулась в космосе рядом с мертвой, искаженной варпом планетой Ирукхаль, и ее металлическая громада стала домом для десятков тысяч душ и портом для сотен кораблей.

— Мурашки бегут по коже при мысли о возвращении сюда, — признался Малек.

— Слишком много кораблей, — отметил Гарадон. — Слишком много даже для Зрачка Бездны.

Вознесенный коротко кивнул, не отрывая глаз от экрана. Огромные крейсера, пришвартованные к станции, заправлялись топливом, а более мелкие фрегаты и эсминцы охраняли периметр.

Материк из стали, населенный падальщиками.

— Сам Гурон должен быть здесь. Иначе нельзя объяснить, почему тут так много боевых кораблей, несущих его цвета.

Малек пробасил:

— Это не облегчит нам переговоры.

Вознесенный скрипнул зубами.

— Мастер ауспика, просканировать флот.

— Есть, повелитель, — откликнулся смертный офицер.

Двери с грохотом отворились, впуская еще двоих легионеров, Талоса и Люкорифа. Первый быстро шагал, не вынимая оружия из ножен, а второй полз за ним со своей чудовищной грацией горгульи.

— Кровь легиона! — выругался Талос, увидев экран. — Куда это мы заплыли?

— В море, кишащее акулами, — прошипел Люкориф. — Плохо. Очень, очень плохо.

Талос с опозданием отсалютовал Чернецам на тронном возвышении. Люкориф не стал утруждать себя. Он поковылял вдоль мостика, смущая пристальным взглядом смертных офицеров. Разрисованный и расчерченный дорожками кровавых слез наличник пялился на них с немигающей сосредоточенностью.

— Привет, — осклабился он на одного из офицеров.

Даже на четвереньках Люкориф был ростом с обычного человека и вчетверо шире благодаря громоздкой броне и турбинам реактивного двигателя на спине.

— Здравия желаю, мой господин, — ответил смертный.

Это был артиллерийский комендор в полинявшем, со срезанными знаками отличия, мундире имперского военного космофлота. Седые волосы смертного уже начали редеть на макушке. Несмотря на то что он полжизни прослужил легиону — и, более того, на глазах Вознесенного, — чрезмерное внимание одного из хозяев заставило бы вспотеть и человека неробкого десятка.

— Меня зовут Люкориф, — проскрипел раптор. — Из Кровоточащих Глаз.

— Я… я знаю, кто вы, господин.

Воин подобрался ближе. В истекающих кровью глазных линзах засветилось холодное любопытство. Офицер инстинктивно попятился.

— Не беги. Это будет крайне неразумно. Плохие вещи происходят со смертными, которые оборачиваются ко мне спиной.

Артиллерист сглотнул.

— Чем могу служить, господин?

— Ты не из нашего мира. Твои глаза нечисты.

— Меня захватили. — Офицер прочистил горло. — Захватили много лет назад, во время десантной операции. Я служу верно, мой господин.

— Ты не из нашего мира, — прошипел Люкориф. — Значит, никогда не слышал охотничий крик нострамского кондора.

Шея раптора дернулась, заставив сервомоторы взвыть.

Вторая тень, более высокая, упала на лицо смертного. Он поднял дрожащую руку в салюте и выдохнул:

— Лорд Талос…

Люкориф развернулся, скрипнув когтями. Талос, в доспехах, украшенных черепами и шлемами Кровавых Ангелов, стоял у него за спиной.

— Ловец Душ?

— Пожалуйста, не называй меня так.

Талос повел рукой в сторону офицера.

— Этого человека зовут Антион. Он прослужил нам двадцать три стандартных года, участвовал в уничтожении восьмидесяти семи имперских судов и в большем числе операций, чем я могу припомнить. Так ли это, комендор-офицер Антион Кэйсел?

Офицер снова отсалютовал.

— Так, мой господин.

Талос кивнул и опять перевел взгляд вниз, на Люкорифа.

— Мы не играем с жизнями тех, кто служит нам, раптор. — Он опустил латную рукавицу на болтер Малкариона, примагниченный к бедру. — Это нецелесообразно.

— Мы со смертным просто беседовали.

В голосе Люкорифа угадывалась улыбка, скрытая демонической маской наличника.

— У смертного есть обязанности. Если нам понадобится открыть огонь, я предпочту, чтобы все офицеры-комендоры были на своих постах, а не отвлекались на беседы с тобой.

Люкориф издал визгливый смешок и пополз прочь под скрип доспехов.

— Благодарю вас, господин мой, — тихо сказал офицер, снова отсалютовав.

Благодарю вас. Опять те же слова. Второй раз за год. Талос почти улыбнулся, поймав себя на этой мысли.

— Возвращайтесь к своим обязанностям, Кэйсел.

Отвернувшись, Талос вновь направился к тронному возвышению. На дисплее вспыхнула руна — входящее сообщение. Пиктограмма-иероглиф известила его, что это Малек из Чернецов. Талос мигнул, открывая голосовой канал.

— Хорошая работа, — передал Малек.

— Рапторы, — ответил Талос. — Не помешало бы держать их на поводке.

— И в наморднике, — согласился Малек. — Брат, предупреждаю: Вознесенный встревожен. Гурон здесь, в Зрачке Бездны.

— Принято.

Талос оборвал связь и поднялся на ступени, ведущие к трону. Взойти на сам пьедестал могли только Чернецы и Вознесенный.

— Ауспик-скан завершен, — передал вокс-техник.

Глаза Вознесенного были закрыты. Пока «Завет» разворачивался с помощью маневровых двигателей, чувства демона протянулись за жесткую и холодную обшивку судна, мягко нащупывая течения варпа. Фрегаты эскорта разорвали строй и отошли в сторону, вновь присоединившись к патрулирующим границы судам.

Что-то… Вознесенный чувствовал это там, за бортом. Что-то знакомое…

— Говори, — потребовало существо. — Его черные глаза распахнулись. — Не перечисляй названия кораблей и прочие детали. Меня интересует только то, что имеет значение.

— Повелитель, вражеский флот…

— Они нам не враги, — рявкнул Вознесенный. — Пока что. Продолжай.

— Силы Корсаров значительны, но структура их флота необычна. Многие крейсера лишены кораблей поддержки, а несколько фрегатов и эсминцев не приписаны ни к какому крупному судну. Это соединение состоит из отдельных флотилий, и я насчитал по меньшей мере девять знаков принадлежности к различным боевым отрядам. Похоже, здесь собрались несколько орденов-отступников и захваченные ими имперские корабли.

— Нет, — прорычал Вознесенный. — Тут есть что-то еще.

Демон уставился на обзорный экран. Его когти застучали по клавиатуре на подлокотнике трона, перебирая изображения с внешних камер.

— Вот, — хрипло пролаял он сквозь зубы. — Этот — не корабль Красных Корсаров, какая бы у него там ни была раскраска.

— В регистре он значится под именем «Яд первородства».

Вознесенный мотнул рогатой и клыкастой башкой.

— Нет. Копай глубже. Загляни под слои ауспик-маскировки.

— Провожу направленный скан, повелитель.

Вознесенный сузил посверкивающие глаза, не в силах отвести взгляд от экрана. Корабль, острозубый готический красавец, был родным братом «Завета», созданным с тем же искусством и по тому же образцу. Обводы «Завета» напоминали о первых днях Великого крестового похода, когда корпуса кораблей еще не строились по Стандартным Шаблонным Конструкциям Марса. В то же время большая часть флота Корсаров состояла из более однородных судов, построенных в согласии с жесткими принципами, введенными на Марсе за последние десять тысячелетий.

«Яд первородства» не подчинялся этим принципам. Он мог быть рожден только в наивно благополучные века Великого крестового похода или в кровавое, исполненное ненависти десятилетие Ереси Хоруса. В любом случае он происходил из той давней эпохи, когда остальной части флота Корсаров не было и в помине.

— Мой господин? — Голос офицера звучал напряженно.

— Говори.

— Программа приемоответчика этого корабля была изменена. Я вижу следы кода, искажающего опознавательные сигналы.

— Взломай его. Сейчас же.

— Есть, мой господин.

Вознесенный снова закрыл глаза, потянувшись ментальными щупальцами к кораблю. С обманчивой нежностью его призрачные пальцы зашарили по обшивке судна, опутывая бронированную громаду псайкерской сетью. Да, этот корабль был старым, даже древним, намного древнее остальных судов. Он имел благородную родословную, и он бороздил Море Душ со времен Великого Предательства — уже десять тысячелетий.

«Приветствую тебя, космический охотник, — прошептал Вознесенный кораблю. — Ты — не оружие этих выродков, Корсаров. Ты старше, могущественнее и некогда был чем-то бо льшим».

Что-то внутри корабля, некое средоточие холодного разума, ответило хищным рыком. Его присутствие было циклопическим, а эмоции слишком чуждыми, чтобы вместиться в человеческий мозг или даже в мозг демона. При всей своей колоссальности оно уделило незваному гостю лишь секунду внимания.

«Прочь, — стукнуло огромное сердце, — прочь, жалкий карлик!»

Секундного слияния хватило. Вознесенный вернулся в оболочку присвоенного им смертного тела и снова открыл глаза.

— Мой господин, это был простой код. Я обошел его и обнаружил, что корабль…

— Я знаю, что это за корабль, — прорычал Вознесенный. — Точнее, что это был за корабль. Ты установил его прежнее название?

— Да, милорд.

— Произнеси его вслух, чтобы слышали все.

— Согласно первоначальному опознавательному коду, это «Эхо проклятия».

Чернецы по бокам от трона по-волчьи подобрались, а Люкориф испустил длинное шипение — поток нострамских ругательств. Вознесенный скрипуче хмыкнул, чувствуя, как при звуке этого имени дух Вандреда забился внутри.

— Да, — проворчал он. — Вот, братья, истинное лицо тех падальщиков, с которыми мы вынуждены иметь дело. Корсары, в своей бесконечной погоне за чужим добром, присвоили один из боевых кораблей Восьмого легиона. Взгляните на него и скажите мне, что вы об этом думаете.

Ответил ему Талос:

— Некоторые злодеяния нельзя спускать с рук. — Воин развернулся к Вознесенному. Слова его горели внутренним убеждением, отчетливо слышимым даже сквозь треск вокса. — Это наш корабль. — Пророк сжал зубы за наличником шлема. — И мы без него не уйдем.

Даже в доке эфирные волны Мальстрема бились об обшивку «Завета». Этот чуть ощутимый прибой возникал из-за того, что просочившиеся из варпа энергетические потоки медленно остывали в ледяном вакууме реального космоса. Команда невольно прислушивалась к тихому шелесту, с которым нечистый солнечный ветер ласкал корпус судна. Несмотря на все то, что Септимус видел и слышал за последние десять лет, от этого звука у него мороз бежал по коже. Он проверил пистолеты, уделив особое внимание счетчику боеприпасов и заряду батареи.

— Нонус, — позвал оружейник.

Марух неодобрительно прищелкнул языком.

— Не уверен, что смогу привыкнуть к этому имени.

— Это несложно, поверь мне.

Септимус протянул ему один из пистолетов.

— Когда-нибудь стрелял из такого?

Старший раб почесал небритый подбородок, уже основательно заросший колючей седой щетиной.

— Разумеется, нет.

— Вот как это делается.

Септимус поднял пистолет, изобразил активацию и три раза выстрелил вхолостую.

— Это просто. Они предназначены для Имперской Гвардии, поэтому разберется в них и младенец.

— Эй!

Септимус заломил бровь.

— Да?

— Не насмехайся над Гвардией, сынок. Они герои, все как один.

Септимус улыбнулся.

— Когда твои хозяева после каждой битвы разгуливают в броне, украшенной черепами имперских гвардейцев, смотришь на это слегка по-другому.

— Я, знаешь ли, хотел стать гвардейцем.

Септимус предпочел сменить тему.

— Как я говорил, держи пистолет при себе все время. Зрачок Бездны — на редкость негостеприимный порт.

Марух — он все еще не привык мысленно называть себя Нонусом — растерянно заморгал.

— Мы сходим с корабля?

— Конечно. — Септимус примотал мачете к голени. — Нам предстоят дела. Это место опасно, но, если мы будем вести себя осторожно, ничего плохого не случится.

— Октавия пойдет с нами?

Септимус косо взглянул на него.

— Она навигатор. Легион не может рисковать ее жизнью в этой адской дыре.

— А твоей и моей может?

Оружейник хмыкнул.

— Более чем. Пошли. Чем скорее мы покончим с этим, тем лучше.

Первый Коготь миновал стыковочный коридор, ведущий к станции, но дорогу к противоположному люку им преградил отряд воинов тирана. Броня Корсаров — ало-черная с бронзовой окантовкой — ярко контрастировала с темно-синими и костяно-белыми доспехами Повелителей Ночи.

— Не сморозьте какую-нибудь глупость, — предупредил Талос своих бойцов по воксу.

— Как будто мы собирались, — огрызнулся Кирион.

Оружие воинов было обнажено, как и у встретивших их Красных Корсаров.

— Стойте! — приказал командир отряда.

Его взгляд из-под рогатого шлема смерил поочередно каждого из Повелителей Ночи.

— Какое у вас дело в Зрачке Бездны?

Ксарл фыркнул, опустив свой громадный цепной меч на плечо.

— У меня тут тоже возник вопрос. Почему вы, выродки с разжиженной кровью, не преклоняете колени перед воинами первых легионов?

Талос вздохнул.

— Ты прирожденный дипломат, брат.

Ксарл в ответ проворчал что-то нечленораздельное.

— Предполагается, что это шутка? — спросил начальник Корсаров.

Талос пропустил его слова мимо ушей.

— Нам нужно сделать ремонтные работы. Мой командир уполномочил меня вести переговоры с лордом Гуроном.

Корсары переглянулись. Большинство не надели шлемов, выставив на всеобщее обозрение изуродованные шрамами лица. Талос заметил, что многие выжгли и вырезали на себе символы Губительных Сил. Какая преданность! Какая истовая, горячая преданность!

— Я знаю ваш корабль, — сказал командир Корсаров. — Я помню «Завет крови», и я помню тебя, Пророк. Когда ты в последний раз был здесь, твои действия не завоевали ничьей дружбы.

— Если ты знаешь нас, то дальнейшие представления бессмысленны, — ответил Талос. — А теперь позволь нам пройти.

— Я — хранитель врат этого дока, — прорычал Корсар сквозь вокс-динамики шлема, — и тебе стоило бы проявить немного уважения.

— А мы, — вмешался Меркуций, — уже вели Долгую Войну за несколько тысячелетий до того, как ты был рожден. Уважение предполагает взаимность, ренегат.

Корсары ощетинились, крепче сжав рукояти болтеров.

— И где же было это пресловутое уважение, когда вы в последний раз пришли к нам? Некоторые из моих бойцов до сих пор носят шрамы, оставшиеся после нашей прошлой встречи. Что, если я решу отправить вас обратно на ту дырявую посудину, на которой вы явились?

— Это было бы неразумно. Лорд Гурон ожидает нас.

Талос потянулся к герметическим креплениям воротника и под шипение декомпрессирующегося воздуха стянул шлем с головы. В коридоре разило трупами и машинным маслом, с легким привкусом серы. Черные глаза Пророка смерили каждого из Корсаров.

— Я понимаю, что ваша гордость пострадала, — сказал он. — Мы были крайне неблагодарными гостями, когда явились сюда в последний раз. Но ваш повелитель уже заявил о своих намерениях, выделив нам сопровождение до дока. Он хочет нас видеть. Так что мы можем обойтись без гордых поз, и никто на этот раз не умрет. Мы пройдем мимо вас — или мы пройдем через вас.

Корсары, все как один, вскинули к плечам оружие. Рукояти болтеров стукнули о броню наплечников. Первый Коготь не остался в долгу — цепные лезвия взревели, и пистолеты согласно вздернулись вверх. Талос держал болтер Малкариона в одной руке, целясь в наличник командира Корсаров.

Кирион хмыкнул в воксе:

— Еще один теплый прием.

— Опустите оружие, — потребовал Корсар.

— Привратник, — предостерег его Талос, — нам обоим это ни к чему.

— Опустите оружие, — повторил воин Гурона.

— Талос, — приветственно прозвучал новый голос.

Сквозь ряды Корсаров протиснулся другой воин в броне павшего ордена. Собравшиеся у люка кивали брату, но тот не спешил с ответным кивком.

Корсар встал между двумя отрядами, перекрыв обоим линию огня. Талос немедленно опустил болтер. Ксарл, Меркуций и Узас, поколебавшись, сделали то же самое.

— Брат, — сказал Корсар и протянул руку Пророку.

Их доспехи лязгнули — оба Астартес на секунду сжали запястья друг друга в воинском приветствии, пришедшем из незапамятных времен.

— Рад видеть тебя, — сказал Пророк. — Я надеялся, что ты будешь здесь.

Корсар покачал головой.

— А я наделся, что тебя здесь не будет. Ты, как всегда, выбрал самое неподходящее время, Талос.

Он обернулся к стоявшим у него за спиной воинам.

— Пропустите их.

Корсары, отсалютовав, подчинились приказу. Их командир мрачно проворчал:

— Как скажешь, Живодер.

— Идемте. — Вариил обвел холодным взглядом воинов Первого Когтя. — Я отведу вас к лорду Гурону.

 

XII

ПРОРОК И ПЛЕННИК

— Вы отправитесь с нами на Вилам.

«Я знал, что все идет слишком хорошо», — передал Кирион по закрытому каналу.

Талос не ответил.

— Такова цена моей помощи, — добавил сидящий на троне. — Когда мы осадим Вилам, вы пойдете в авангарде.

Тронный зал лорда Гурона в Зрачке Бездны был чужд всякой умеренности. Комнату военного совета переделали в королевские покои, в комплекте с тронным возвышением и целыми рядами боевых знамен крестового похода, свисавших с потолка. Вдоль стен выстроились телохранители, просители и лизоблюды всех мастей: смертные, Астартес-отступники и существа, совершенно неопознаваемые из-за мутаций, приобретенных за годы верного служения Хаосу. На палубе гордо красовались разнообразные пятна — кровь, гарь и слизь в равной пропорции, — а в воздухе висел запах серы, проникший туда вместе с дыханием собравшихся воинов.

Все это только усиливало болезненную пульсацию в голове Пророка.

— Ничто, — тихо сказал Меркуций по вокс-линку, — так не воняет, как логово Красных Корсаров.

Талос, вступив на станцию, снова надел шлем.

— Нам придется согласиться с его требованиями. Если мы откажемся, Гурон не выпустит нас живыми.

— Он предлагает нам совершить самоубийство, — заметил Кирион. — Это ясно как дважды два.

— Надо посоветоваться с Вознесенным, — отозвался Меркуций.

— Да, — Ксарл ухмыльнулся под маской наличника, — как же без этого? Просто соглашайся, Талос. Вонь уже начала просачиваться сквозь мой доспех.

— Итак? — спросил сидящий на троне.

На изуродованном лице лорда Гурона читался насмешливый интерес. Тиран был не из тех, кто прячет свои эмоции, и то, что осталось от его человеческих черт, кривилось в снисходительной усмешке. Он знал, что одержал верх, еще до того, как остатки Восьмого легиона явились вымаливать его покровительство, и без всяких колебаний демонстрировал свое торжество. Но даже это чудовищное ликование не казалось мелочным. Он выглядел так, словно поделился с Первым Когтем веселой шуткой.

Талос поднялся с колен. Первый Коготь у него за спиной повторил движение вожака. Вариил стоял в стороне, старательно изображая беспросветную скуку.

— Хорошо, лорд Гурон, — сказал Талос. — Мы принимаем ваши условия. Когда мы выступаем?

Гурон откинулся на спинку костяного трона — ни дать не взять, варварский царек древности.

— Как только бригады моих рабочих воскресят ваш «Завет крови». Через месяц, возможно меньше. Вы предоставите нам материалы?

Талос кивнул.

— Набег на Ганг был вполне плодотворным, милорд.

— Да, но вы сбежали от Странствующих Десантников. Если бы не они, все прошло бы куда плодотворнее, не так ли?

— Это правда, господин.

Глядя на вождя Корсаров, Пророк искренне желал, чтобы его непринужденные манеры не были столь обезоруживающими. От изувеченной фигуры тирана Бадаба исходила странная, почти пугающая харизма.

— Я видел, как «Завет» вошел в порт, — сказал Гурон. — Как вы ухитрились превратить такой грандиозный корабль в развалину — это, я полагаю, целая история.

— Так и есть, — согласился Талос. — И в более подходящее время я ее с радостью расскажу.

Воспаленные глаза Гурона моргнули. Их переполняло недоброе веселье, а наплечники чуть звенели от беззвучного смеха.

— По-моему, сейчас самое подходящее время, Повелитель Ночи.

По залу пронесся смешок.

— Мы хотим послушать твой рассказ сейчас.

Талос сглотнул. Его мозг отчаянно работал, стараясь перебороть боль. Тот словесный капкан, куда он угодил по вине Гурона, был прост, примитивен и совершенно безнадежен. На какую-то секунду Талос, поддавшись слепому инстинкту, чуть не оглянулся на Вариила.

— Мой господин, — Пророк склонил голову, — думаю, вам уже известны основные детали нашей критской неудачи. Для того чтобы воздать этой истории должное, нужен более поэтический голос, чем мой.

Гурон облизнул мертвенно-серые губы.

— Прошу тебя, сделай одолжение. Поведай мне о том, как вы предали Черный легион и сбежали от Кровавых Ангелов.

Смех в зале зазвучал громче.

— Да будет Вознесенный проклят за то, что втравил нас в это дело, — вздохнул Кирион по воксу.

— Он нас подначивает, — раздался в ответ низкий и холодный голос Ксарла.

Пророк не был в этом настолько уверен. Он отвесил театральный поклон, словно решил принять участие в развлечении.

— Простите меня, лорд Гурон, — и я забыл, как трудно вам получить надежную информацию о войне, которую ведут первые легионы. Те из нас, кто когда-то шагал рядом с примархами, не осознают, какими одинокими и никчемными ощущают себя их меньшие братья, Астартес из орденов-отступников. Конечно, я расскажу вам о приготовлениях Абаддона к грядущему крестовому походу и о том, какая роль в нем отведена Повелителям Ночи. Я лишь надеюсь на взаимность — вы ведь расскажете, как ваши пираты забавляются здесь, вдали от передовой?

Последние слова Талоса прозвучали в абсолютной тишине — лишь Узас совершенно по-детски захихикал в воксе.

— И ты отчитывал Ксарла за недостаток дипломатичности? — пораженно выдохнул Меркуций. — Ты погубил всех нас, Пророк.

Талос ничего не ответил. Он просто смотрел на раскинувшегося на троне тирана. Ряды Красных Корсаров вытянулись по стойке «смирно», готовые к приказу открыть огонь. У их ног вилась какая-то тощая, невнятно причитающая тварь.

Гурон, владыка Мальстрема и величайшего пиратского флота на восточной окраине Галактики, наконец-то соизволил улыбнуться. Это стоило определенных усилий — подрагивающие мускулы и омертвевшие губы с трудом изогнулись в широкой ухмылке.

— Мне хотелось бы пройтись по Нострамо, — после долгого молчания проговорил тиран. — У ее сынов интересное чувство юмора.

Побарабанив бронированными когтями по подлокотнику трона, Гурон разразился смехом, больше похожим на хрип удавленника.

— Был рад развлечь вас, господин, как и всегда, — улыбнулся в ответ Талос.

— К твоему сведению, ты все так же ослеплен собственной самоуверенностью, Пророк.

— И это меня безмерно тяготит, — парировал Повелитель Ночи.

Владыка снова засмеялся своим клокочущим смехом — с таким звуком мокрота булькает в обожженных легких. Сквозь расползающуюся кожу на горле тирана видны были тонкие, проталкивающие воздух поршни.

— А если бы я не потребовал от вас этой маленькой услуги, легионер? Что тогда?

— Тогда вы помогли бы нам чисто по доброте душевной, господин.

— Понимаю, почему Вознесенный тебя ненавидит, — снова ухмыльнулся владыка Корсаров.

Напряжение в зале развеялось одним отдающим кислотой выдохом. Гурон поднялся с трона и махнул Повелителям Ночи своей огромной клешней. В ответ на его движение та тварь, что носилась по залу, — безволосое, жалкое четвероногое существо с кожистыми недоразвитыми конечностями — подбежала к владыке Корсаров и вскарабкалась по его доспеху, помогая себе шишковатыми когтями. Тиран не обратил никакого внимания на бестию, свернувшуюся на силовой батарее у него за спиной и вцепившуюся в броню когтистыми лапами. Заплывшие глазки зверя злобно уставились на Повелителей Ночи, а редкие зубы сердито защелкали.

— Во имя бездны, это еще что такое? — выдохнул Кирион.

Талос шепотом ответил:

— Не уверен, что хочу знать.

— Оно выглядит как плод греховного соития собаки и обезьяны, и притом освежеванный. Думаю, кто-то из нас должен сказать Кровавому Корсару, что у него по спине ползет нечто отвратительное.

— Полагаю, он знает, Кир.

Гурон снова сделал приглашающий жест. Суставы молниевой клешни громко скрипнули.

— Идем, воины первых легионов. У меня есть кое-что, принадлежавшее вам. Думаю, вы захотите это видеть.

Мириады палуб Зрачка Бездны кипели жизнью, но гвардия тирана очистила целый уровень звездного форта, где разместился штаб Корсаров. Здесь, под охраной самых сильных бойцов Гурона, командиры Красных Корсаров планировали походы против Империума. И здесь, под бдительным наблюдением элиты ордена, томились в темницах непрошеные гости, которым предстояло скрасить досуг тирана.

Пока воины шагали по пустынным коридорам, где гулко отдавался стук ботинок о палубу, Талос скользил взглядом по загаженным металлическим стенам. Все переборки были густо исчерчены богохульными заклинаниями и именами, выведенными чернилами или выжженными в стали.

Не раз взгляд Пророка обращался к Гурону. Владыка Красных Корсаров был калекой, но даже в его прихрамывающей походке, в каждом мучительном движении чувствовалась огромная скрытая сила. Сейчас, когда Талос разглядывал его почти вплотную — так близко, что стал виден нечистый помаргивающий свет, струящийся из-под доспехов, — Пророк отчетливо понял, почему тиран Бадаба выжил. Некоторые воины слишком упрямы, чтобы умереть.

Талос подозревал, что, будь он смертным, одно присутствие Гурона заставило бы его преклонить колени. Немногие вожди излучали столь явную ауру угрозы, основными слагаемыми которой были обезображенное лицо, вымученная улыбка и механическое рычание волоконных кабелей в сочленениях доспеха. С другой стороны, немногие вожди повелевали сепаратистскими империями, не говоря уже о звездном королевстве таких колоссальных масштабов и мощи.

— Что-то в моем лице вызывает твой интерес, Пророк?

— Ваши раны, мой господин. Они причиняют вам сильную боль?

Услышав странный вопрос Повелителя Ночи, Гурон оскалил зубы. Оба воина были продуктом кропотливых, обширных и архаичных генетических манипуляций и хирургических операций. Для этих сверхлюдей с двумя сердцами, тремя легкими и привычкой сплевывать кислоту боль превратилась в относительное понятие.

— Достаточно сильную, — сказал лорд Корсаров, не углубляясь в тему.

За спинами воинов Первого Когтя коридор заполнили гигантские туши терминаторов Красных Корсаров, тащившихся за Повелителями Ночи с тупым упорством танковой колонны. У их ног вилась безволосая уродливая тварь. Кирион то и дело оглядывался на нее.

— Перед тем, как я вручу тебе свой подарок, — Гурон вновь смочил языком потрескавшиеся губы, — скажи мне, Повелитель Ночи, почему ты решился на ту рискованную шутку в моем тронном зале.

Талос не замедлил с ответом:

— Ваше королевство — раковая опухоль, разрастающаяся в самом сердце Империума. Говорят, что у вас в подчинении больше воинов, чем у командующего любым легионом — не считая самого магистра войны.

Пророк обернулся к Гурону, и обезображенное лицо тирана всплыло в перекрестии прицела.

— Я не знаю, правда ли это, лорд Гурон, но сомневаюсь, что подобный человек стал бы размениваться на мелочную месть из-за пары неосторожных слов.

Тиран Бадаба ничего не сказал, лишь в его налившихся кровью глазах промелькнули насмешливые искры.

— А нам вообще нужен этот подарок? — спросил Ксарл по вокс-каналу отделения.

— Нет, если это то, что я думаю. — Ответ Кириона прозвучал чуть рассеянно. — Лысая уродина все еще следует за нами. Как бы я ее не пристрелил!

— Эзхек джай гругулл шиврейк ваг скир, — объявил Гурон, заставив всех их остановиться.

— Я не говорю ни на одном из бадабских диалектов, — признался Талос.

В ответ Гурон указал своей гигантской силовой перчаткой на запертый люк впереди. Когда-то изогнутые когти перчатки были красными, как и керамит доспеха, но множество битв опалили оружие, и красный цвет сменился угольно-черным. Обернувшись к Повелителям Ночи, тиран склонил голову, и свет люминополос на потолке отразился от хромированных участков его черепа.

— Здесь находится то, что я хотел показать тебе, Талос, — произнес он. — Пытать его было весьма приятно и познавательно, но, думаю, и тебе доставит удовольствие полюбоваться им. Считай эту маленькую демонстрацию знаком благодарности за то, что вы приняли мое предложение.

Люк начал открываться, и Талос подавил желание выхватить оружие.

— Не снимайте шлемов, — предупредил тиран.

Он не знал, как долго пробыл здесь — в слепоте, одиночестве, чувствуя, как глаза обжигают струящиеся по лицу невольные слезы. Кандалы его не беспокоили, несмотря на то что железо крепко стиснуло прикованные к стене запястья. То же самое можно было сказать о голоде — терпимая боль, как и жажда, наполнившая вены сухим песком.

Ошейник на горле — да, это уже испытание, но не из разряда непосильных. Он не мог видеть рун, нацарапанных на холодном металле, но не чувствовать их эманации было невозможно. Боль, боль, боль в его шее, тягучая и непрерывная пульсация, как в загноившемся зубе. Лишиться голоса и той власти, которой обладало каждое произнесенное им слово… что ж, это было унизительно. Еще одно унижение в ряду многих и многих.

Нет. Он мог и должен был вытерпеть все это. Он даже мог вытерпеть чужое вторжение в собственное сознание — безжалостные и невидимые щупы, отбрасывающие его ментальную защиту в сторону с той же легкостью, с какой слюнявый ребенок-идиот рвет бумагу. Было больно думать. Было больно вспоминать. Только спокойная чернота медитации спасала от этой боли.

И все же он мог пережить это — сосредоточиться и сохранить ясность рассудка за счет отчаянной концентрации.

Но свет — другое дело. Какое-то время он кричал, хотя и не знал сколько. Оборвав крик, раскачивался взад и вперед, опустив голову к обнаженной груди и истекая слюной сквозь сжатые зубы. Слюна въедалась в пол, и хлористый запах растворяющегося металла только усиливал тошноту.

Силы окончательно покинули его. После недель — месяцев? — в неволе он только и мог, что стоять на коленях, широко разведя прикованные к стене руки и мотая головой на ноющей шее. Из глаз струились слезы, но облегчения не приносили. Свет бился о сомкнутые веки едкой, кислотной волной — белое мутное сияние, настолько сильное, что заставляло плакать не ведающую горя и сострадания душу.

Сквозь эту дымку мучения и путаницу мыслей пленник уловил какой-то звук. Дверь его клетки в очередной раз открылась. Заключенный трижды медленно вдохнул и выдохнул, словно воздух мог очистить его тело от боли, и выкрикнул то, что собирался сказать в продолжение всего своего бескровного распятия.

— Когда я освобожусь, — слова вылетели у него изо рта с брызгами слюны, — я убью всех вас.

Один из его мучителей подошел ближе. Пленник услышал гул брони и приглушенный лязг машинных мускулов.

— Атриллэй, вайлас, — прошептал палач на мертвом языке мертвого мира.

Но его тюремщики не знали этого языка.

Пленник поднял голову, слепо уставившись вперед, и ответил теми же словами.

— Приветствую тебя, — сказал он, — брат.

Талос не желал даже вообразить боль, терзавшую узника. Его собственные глазные линзы с трудом могли приглушить ослепительный свет комнаты. Несмотря на шлем, по лицу катились слезы.

Пророк сжал закованными в бронированную перчатку пальцами нестриженые, грязные волосы пленника и откинул его голову назад, обнажив покрытое испариной горло. Талос прошипел на змеином языке Нострамо, понизив голос, чтобы его слова не достигли чужих ушей:

— Я поклялся убить тебя во время нашей последней встречи.

— Я помню. — Рувен слабо улыбнулся, преодолевая боль. — Теперь тебе выпал шанс, Талос.

Пророк вытащил гладиус и прижал край лезвия к щеке пленника.

— Назови хоть одну причину, почему я не должен содрать кожу с твоих костей, предатель.

Рувен выдавил смешок. Когда маг покачал головой, меч оцарапал его щеку, оставив неглубокий порез.

— Не назову. Избавь нас обоих от этого спектакля. Давай остановимся на том, что я не буду просить у тебя пощады, а ты сделаешь то, зачем пришел.

Талос убрал клинок. Какое-то время он молча смотрел на каплю крови, ползущую по стальному лезвию.

— Как они тебя схватили?

Рувен сглотнул.

— Магистр войны прогнал меня. За мои неудачи на Крите.

Талос не сдержал кривой улыбки.

— И ты сбежал сюда?

— Конечно. Куда же еще? Разве есть лучшее укрытие для подобных нам? Мальстрем остается единственным разумным ответом. — Лицо пленника скривилось в гримасе. — Я ведь не знал, что кое-кто из моих бывших братьев настолько уронил репутацию Восьмого легиона среди Корсаров.

Талос все еще смотрел на стекающую по клинку кровь.

— Мы не снискали особой дружбы у Корсаров, когда были здесь в последний раз, — наконец сказал он. — Но Гурон не поэтому бросил тебя в тюрьму, так ведь? Следующие слова могут стать для тебя последними, брат. Не стоит омрачать их ложью.

Некоторое время Рувен ничего не отвечал. Затем произнес свистящим шепотом:

— Взгляни на меня.

Талос так и сделал. По экрану визора побежали столбцы данных.

— Ты обезвожен до такой степени, что ткани скоро начнут отмирать.

Узник ухмыльнулся.

— В самом деле? Тебе следовало остаться апотекарием.

— Говори правду, Рувен.

— Правду… Если бы все было так просто. Гурон разрешил мне остаться в Зрачке Бездны, если я передам ему все тайные знания, которые обрел за десятилетия изучения варпа. Поначалу я согласился. Но затем произошло… недоразумение.

Андрогинное лицо Рувена прорезала сухая улыбка.

— Три Корсара призвали из варпа слишком могущественные сущности. Куда более могущественные, чем им под силу было удержать. Прискорбно, Талос. Крайне прискорбно. И разумеется, Гурон считал этих кретинов многообещающими кандидатами в библиарии.

Пророк молча смотрел на мага.

— Ты все еще здесь, брат, — сказал Рувен. — Я тебя слышу.

— Я все еще здесь, — согласился Талос. — И я пытаюсь отделить правду от лжи.

— Я сказал тебе правду. К чему мне лгать? Они держат меня здесь в кандалах — по ощущениям, уже несколько месяцев. Свет выжигает глаза. Я не могу видеть. Я не могу пошевелиться. Абаддон вышвырнул меня, лишив места в Черном легионе. Зачем мне лгать тебе?

— Это я и собираюсь выяснить, — ответил Талос и поднялся на ноги. — Потому что я знаю тебя, Рувен. Правда жжет твой язык пуще огня.

— Опасный трофей, не так ли? — поинтересовался лорд Гурон. — Я с ним почти закончил. Он мне наскучил, и, полагаю, ему нечем больше поделиться с моими магами. Наши заклинатели варпа извлекли из его сознания всю полезную информацию.

— Какое преступление он совершил?

Талос оглянулся через плечо на коленопреклоненную фигуру своего бывшего брата, омываемую безжалостным светом.

— Из-за него погибли трое посвященных, и он отказывался поделиться знаниями. Нам пришлось… подтолкнуть его к откровенности другими способами. — Жуткие черты Кровавого Корсара расплылись в улыбке. — Лишить его магической силы — это уже само по себе было нелегким делом. Сейчас, в ошейнике, колдун не опасен. Он не может призвать варп себе на помощь. Это было первой мерой предосторожности, которую я принял — сразу перед тем, как ослепить его.

— Не заиграйся, брат, — предупредил по закрытому каналу Кирион. — Нас ждет такая же судьба, если мы предадим Корсаров.

— Если? — отозвался Талос. — У них «Эхо проклятия». Я не уйду без него.

— Хорошо. Когда мы предадим их.

Вместо ответа Талос передал по воксу сигнал подтверждения.

— Пусть сгниет здесь, — сказал Пророк владыке Корсаров. — А что с его броней и оружием?

Губы Гурона изогнулись в ухмылке.

— Его броня и оружие у меня. И я отдам их тебе. Считай это еще одним жестом доброй воли.

Рувен сдавленно застонал. Цепи зазвенели — колдун попробовал их на прочность впервые за долгие недели.

— Не оставляйте меня здесь.

— Гори в варпе, предатель, — хмыкнул в ответ Ксарл.

— Благодарю вас за подарок, — сказал Талос Гурону. — Всегда поучительно наблюдать, как изменники пожинают то, что посеяли. Убейте его, если хотите. Он для нас ничего не значит.

— Талос, — прошептал Рувен, и во второй раз имя сорвалось с его губ криком: — Талос!

Пророк обернулся к пленнику, и визор шлема вновь с трудом приглушил ослепительное сияние. Рувен смотрел прямо на него. По щекам мага, как слезы, бежала кровь — свет выжигал сетчатку его глаз и мягкие ткани за ней.

— По-моему, ты сказал, что не будешь просить пощады, — произнес Талос.

Прежде чем Рувен успел ответить, люк с грохотом закрылся, оставив мага в камере один на один с его собственными криками.

 

XIII

ВОЗРОЖДЕНИЕ

Септимус отхлебнул напиток, но проглотить его оказалось намного сложнее. Раб поставил бы сто против одного, что это пойло гнали из машинного масла.

Бар был одним из множества подобных заведений на борту Зрачка Бездны и ничем не отличался от сотни других грязных забегаловок. Жалкого вида мужчины и женщины скучились во мраке, потягивая омерзительную сивуху, пересмеиваясь, крича и споря на десятке разных наречий.

— Ох, Трон! — прошептал Марух.

Септимус нахмурился.

— Не произноси это слово, если хочешь выбраться отсюда живым.

Старший раб махнул рукой вертлявой девице на другом конце комнаты. Женщина переходила от столика к столику. Волосы стекали по ее обнаженной спине водопадом белого шелка, а изящные бедра подчеркнуто женственно покачивались на каждом шагу.

Септимус мотнул головой:

— Не заговаривай с этим существом.

На секунду Маруху показалось, что по лицу второго оружейника скользнула улыбка.

Существом? Не заговаривай с этим существом?

Но она уже заметила интерес Маруха.

— Фрикш саркаа, — промурлыкала девушка, приближаясь.

Платье из потертых кожаных полос шелестело, соприкасаясь с молочно-белой кожей хозяйки. Пальцы цвета чистейшего фарфора погладили небритую щеку раба. Словно в знак одобрения, девушка кивнула.

— Врикай гу снегра?

Голос ее был тонким, как у ребенка — девочки, стоящей на самом пороге юности.

— Я… Я не…

Она заставила Маруха замолчать, приложив бледный пальчик к его пересохшим губам.

— Врикай гу снегра… сайжак…

— Септимус…

Марух сглотнул. Ее огромные глаза сияли ярко-зеленым — цветом лесной листвы, которую раб видел только на гололитических снимках. У ее кожи был запах мускуса и перца, незнакомый и волнующий.

Септимус прочистил горло. Грациозная, гибкая, девушка быстро развернулась к нему и облизнула губы раздвоенным язычком.

— Трайжак ма секх?

Оружейник отвел полу куртки, продемонстрировав вложенный в кобуру пистолет. Медленно, со значением он покачал головой и указал на другой стол.

Девушка сплюнула на пол у самого его ботинка и ускользнула прочь, по-прежнему призывно поводя бедрами.

— Эта девчонка — что-то особенное… — Марух проводил ее взглядом, жадно пялясь на обнаженную спину красотки.

— Охотник за кожей. — Септимус сделал вид, что снова отхлебнул свой напиток, и поморщился — глотать эту дрянь он больше не собирался, но хватало и мерзкого вкуса на губах. — Этот ее кожаный наряд… заметил, как он сшит?

— Да.

— Так вот, он не из звериной шкуры.

Марух с ужасом проследил за тем, как девушка оглаживает кончиками пальцев затылок мрачного вида верзилы.

— Я тут долго не просижу, — пробормотал раб. — У той жирной штуки на другом конце комнаты слишком много глаз. Красивая девушка со змеиным языком расхаживает в платье из человеческой кожи. Все здесь вооружены до зубов, а тип за соседним столиком выглядит так, словно окочурился пару дней назад.

— Сохраняй спокойствие. — Теперь Септимус не сводил с него глаз. — Веди себя естественно. Мы в безопасности до тех пор, пока не привлекаем к себе внимания. Если запаникуешь, нас прикончат еще до того, как первый крик сорвется с твоих губ.

— Со мной все будет в порядке.

Марух глотнул для храбрости из собственного стакана. В груди разлилось приятное тепло.

— Отличное пойло.

Септимус промолчал, но выражение лица все сказало за него.

— Что? — встрепенулся Марух.

— Насколько мне известно, это может оказаться концентрированной крысиной мочой. Постарайся не увлекаться им.

— Да. Конечно.

Марух снова украдкой оглядел комнату. Один из посетителей бара был, похоже, слишком мал для собственного скелета — кости торчали у него из каждого сустава, включая хребет и натянутую, как на барабане, кожу щек.

— Твой хозяин, знаешь ли, был прав.

— Насчет чего?

— Насчет побега. Застрять здесь куда хуже, чем оставаться на борту «Завета». Трон!..

Септимуса передернуло.

— Перестань повторять это.

— Извини. Слушай, тебе хотя бы сказали, чем закончились переговоры?

Септимус пожал плечами.

— Первый Коготь поклялся, что легион примет участие в какой-то осаде. Они собрались осаждать что-то под названием «Вилам».

— Планету? Вражеский флот? Город-улей?

— У меня не было возможности спросить.

Марух снова перевел взгляд на красавицу.

— А много тут… таких?

Септимус кивнул.

— Свежевание — одна из самых распространенных традиций во многих культах. Если вспомнишь, и легиону она не чужда. Церемониальный плащ лорда Узаса когда-то был королевским семейством из провинциального мирка, ставшего жертвой «Завета».

— Ты имеешь в виду, что плащ когда-то принадлежал им?

— Нет. Был ими. Он тоже не из звериной шкуры. Но охотники за кожей — довольно обычный культ. В основном они мутанты. Избегай их любой ценой.

— Я думал, она хотела…

— Хотела. — Человеческий глаз Септимуса покосился на дверной проем, и оружейник поправил серебряное кольцо на пальце. — Но затем она бы содрала с тебя кожу. Пошли.

Марух последовал за Септимусом к двери. Младший раб распустил волосы, до этого собранные в короткий хвост на затылке. Неровно остриженные пряди рассыпались у него по щекам, прикрывая дорогостоящие бионические протезы.

— Держи оружие наготове, — предупредил он. — Никогда не знаешь, кому придет в голову на тебя наброситься.

— Ты все еще не сказал, зачем мы здесь, — шепнул Марух.

— Сейчас узнаешь.

Октавия вздохнула так, словно вместе с вырвавшимся из легких воздухом избавилась от солидной части веса. Прикрыв глаза и откинув голову, она выдохнула долгие недели напряжения.

По лицу барабанили потоки теплой воды. Щекотали веки, нежными струйками стекали по губам и подбородку. Мыла у девушки не было, но даже это не могло притушить ее энтузиазм. Она скребла тело жесткой губкой, почти ощущая, как грязь, скопившаяся за месяцы небрежения, сползает с кожи.

Теперь, когда «Завет» пристыковался к станции, запасы свежей воды на борту пополнились, и установки рециркуляции получили временную передышку.

Октавия отважилась опустить глаза и оглядеть себя. К ее удивлению, на это потребовалась немалая решимость.

Хотя девушка и была далека от костлявого призрака, каким себя воображала, ее кожа побледнела и подернулась синеватой сеткой вен. Но все же выглядела навигатор куда лучше, чем казалось по ощущениям. Очевидно, напичканная белками, углеводами и витаминами бурда, служившая их корабельным рационом, была довольно питательна, хотя и отвратна на вкус.

Сморщив нос, девушка извлекла из пупка маленький нитяной комок того же темно-синего цвета, в который была выкрашена униформа рабов легиона. Очаровательно.

Негромко рассмеявшись, Октавия щелчком отправила нитки прочь.

— Госпожа? Вы нас звали?

Вздрогнув, Октавия вскинула глаза и прикрылась руками. Видимо, у навигатора сохранились какие-то остатки человеческих инстинктов, потому что она попыталась скрыть свою наготу от постороннего взгляда. Одна рука метнулась к обнаженной груди, а вторая ко лбу, защищая участок кожи от бровей и до линии волос.

Но Октавия не успела. Тень — человеческая или похожая на человеческую — на мгновение скользнула по искаженной границе ее второго зрения. Навигатор увидела разноцветное, замутненное пятно души на фоне беснующегося вокруг варпа.

Она посмотрела на кого-то — пусть только на секунду — своим истинным оком.

Служитель, замерший на пороге общей душевой, сдавленно захрипел. Он потянулся к горлу дрожащими руками — воздух встал комом у него в глотке. По перемотанному повязками лицу разлилась тьма — густая, липкая тьма, исторгнутая распахнутыми черными глазами служителя и его открытым ртом. Кровь мгновенно промочила грязную ткань, заляпав бинты гнойно-красным.

Служитель ударился спиной о стену и рухнул на пол. Тело его сотрясали спазмы, затылок бился о стальную перегородку. Забинтованные руки сорвали повязки с головы, обнажив лицо — до ужаса человеческое, хоть и лиловое от удушья. Изо рта старика зловонным потоком хлынула кровавая рвота, забрызгав мокрый пол.

Человек лежал, хрипя, содрогаясь в конвульсиях и истекая кровью, а на Октавию по-прежнему лилась горячая вода.

Девушка сглотнула. Ее человеческие глаза все еще были прикованы к несчастному, когда другой служитель, прихрамывая, ввалился в комнату. Не глядя на нее, горбун направился к умирающему старику. В руках коротышка сжимал свой помятый обрез. Он сунул укороченное дуло в распахнутый рот старого служителя и надавил на спуск. На несколько секунд душевая наполнилась эхом выстрела. То, что осталось от старика — а осталось от него выше плеч очень мало, — наконец-то затихло.

— Я не виновата, — выдохнула Октавия, переполненная смесью стыда, потрясения и гнева.

— Я знаю, — сказал Пес.

Он обернулся к госпоже, уставившись на нее слепыми глазами. Девушка отчего-то медлила опускать руки. Обе руки.

— Я велела вам всем ждать снаружи.

— И это я знаю.

Пес дослал в ствол еще один патрон, клацнув затвором. Дымящаяся гильза звякнула о грязную палубу и покатилась, пока не замерла у стены.

— Телемаху было очень больно. Я вошел, только чтобы прекратить боль. Сейчас я выйду, госпожа.

— Думаю, я уже закончила…

Октавия отвернулась от безголового тела и кровавого пятна на стене.

Но она не вышла с Псом, вместо этого оставшись в помещении с мертвецом. Навигатор стояла, упершись руками в стену и подставив голову под струю воды. Ее волосы — отросшие почти до пояса — свисали черным бархатным занавесом.

Она никогда прежде не убивала с помощью ока. Единственная попытка закончилась неудачей — это было много месяцев назад, когда ее захватили в плен и когда Талос притащил ее в эту новую жизнь, сдавив безжалостными пальцами за горло. Все истории, которые она слышала за долгие годы, нахлынули, захлестнув девушку горько-сладким приливом: те легенды, что шептали друг другу члены команды Картана Сайна, когда думали, что Октавии рядом нет, и предостережения, внушаемые каждому отпрыску Навис Нобилите во время многолетнего обучения, и то, чего никогда не говорили учителя, но во что она поверила после чтения старых бортовых журналов, принадлежавших ее семье.

«Навигатор не может убивать безнаказанно», — гласили истории.

«Кровь моей крови, не запятнай свою душу подобным деянием». Слова ее отца.

И примечание в фамильном журнале Мерваллионов, более грозное, чем все остальное: «Каждый умертвляющий взгляд — это маяк для Нерожденных, свет в их кромешной тьме».

Она не стала оглядываться на труп. В этом не было нужды — распростертое тело навсегда отпечаталось в ее памяти, опалило чувства уродливым клеймом безысходности.

В горле запершило. Через несколько секунд Октавия уже стояла на коленях, выблевывая дневную порцию каши в ржавую решетку водостока. Ее слезы смешались с льющейся водой и остались тайной для всех, кроме нее самой.

Апотекарион Корсаров оказался бойким местом. На многих операционных столах лежали жертвы бесконечных дуэлей и яростных свар, то и дело вспыхивающих на борту Зрачка Бездны. Большинство из пострадавших были людьми, хотя попадались и другие, чьи мутировавшие тела занимали свое законное место в эволюционных таблицах известных видов.

Делтриан двигался сквозь этот хаос, ухмыляясь направо и налево из тени капюшона. За ним шагали Талос, Вариил и два воина, якобы выполнявших обязанности почетного эскорта. Техножрец ненадолго остановился перед очередным хирургическим блоком, свисающим с потолка. Механоконечности аппарата неприятно напоминали о подогнутых под брюхо лапках мертвого паука.

— Нам требуется один такой прибор для стереотактических процедур, с манипуляторами в разъемах А, Г и Е.

Сервитор с бессмысленным взглядом, одетый в такой же плащ, как у Делтриана, тащился за первой троицей. Прохлюпав подтверждение, он записал приказ хозяина во встроенную датабазу.

Делтриан снова остановился и подобрал серебряный инструмент.

— Тиндаллер. Хватит семи штук. И нам потребуется такое же количество этих окклюдеров.

Сервитор снова прохрипел подтверждение.

Вариил напрягся, когда рука раненого Корсара вцепилась в его нартециум. Тонкие черты апотекария скривились в гримасе.

— Не прикасайся ко мне. Твою рану скоро обработают.

Вариил ловко высвободил руку, борясь с желанием в наказание отрубить пальцы воина. Секундой позже он нагнал Талоса.

— Если вам так много от нас требуется, ваш медотсек на «Завете» должен быть практически бесполезен.

— Ты недалек от истины. Почти все, что у нас есть, разрушено в боях или пришло в негодность от долгого бездействия. В последнем сражении мы потеряли один из Когтей, когда те попытались выкурить из апотекариона абордажную команду Кровавых Ангелов. Ты не можешь и вообразить, какой ущерб нанесли недоумки в красном. Не говоря уже о Когте, который так и не сумел с ними справиться.

— Криотом, — перебил их Делтриан. — Любопытно.

Вариил не обратил на него внимания.

— «Завет» — куча обломков, которые держатся вместе только за счет везения. И ты начинаешь сильно его напоминать.

Проходя мимо очередного стола, Талос задержался на минуту, чтобы перерезать горло лежавшему там рабу. Он подарил ему быструю смерть — иначе человек умирал бы еще долго, захлебываясь собственной кровью. Повелитель Ночи слизнул кровь с гладиуса, чтобы на мгновение пощекотать чувства неверными отблесками чужих воспоминаний.

Неряшливая комната, ощущение безопасности; окоп, ливень грязи и осколков, рукоять сабли в его заледеневшей руке; тошнотворные смертные эмоции — сомнение, страх, слабость, появляющаяся с уходящей из тела жизнью…

Как они могут существовать и действовать с таким количеством мусора в голове?

Воин вкусил лишь один глоток, не больше, и видения были призрачными, как туман. Они лишь мимоходом затронули Талоса и, поблекнув, растаяли.

— Ты о моих шрамах? — спросил он после того, как снова вложил гладиус в ножны и провел закованными в перчатку пальцами по едва заметным шрамам на щеке.

— Нет. Кожа хорошо заросла и восстановилась после ранений, и эти следы скоро почти исчезнут. Я говорю о признаках боли, которые читаю на твоем лице, — они менее заметны неопытному глазу.

Вариил поднес руку в перчатке вплотную к лицу Талоса, но ему хватило ума не притрагиваться к Повелителю Ночи. Апотекарий свел пальцы полукругом, словно держал у виска Пророка невидимый шар.

— Здесь, — произнес он. — Боль исходит отсюда, растекаясь под кожей с каждым ударом пульса, и сквозь вены добирается до остальных участков твоего черепа.

Талос покачал головой.

— Я никогда не был таким искусным апотекарием, как ты.

Вариил убрал руку.

— Отчасти ты прав. Насколько я помню, тебе всегда не хватало терпения.

Талос не стал спорить. Несколько секунд он наблюдал за Делтрианом. Техножрец склонился над бьющимся в судорогах человеком, явно заинтересованный столом для анализов, на котором лежал раненый.

— Головные боли усиливаются, так ведь? — спросил Вариил у Талоса.

— Как ты догадался?

— Твой левый глаз воспален; слезные протоки в нем расширены по сравнению со вторым. Склера тоже начинает замутняться, и в ней уже различимы частицы крови. Смертный бы ничего не заметил, но все признаки налицо.

— Сервиторы восстановили мой череп после стычки с Далом Каром и Третьим Когтем.

— Болтерный снаряд?

Талос кивнул.

— Врезался в мой шлем и снес кусок головы. — Он рубанул ладонью в воздухе у виска. — Первые несколько часов я держался на анальгетиках и инъекциях адреналина. А затем отключился на три ночи, пока медицинские сервиторы занимались своим делом.

Усмешка Вариила приблизилась к улыбке настолько, насколько это было вообще свойственно апотекарию.

— Они топорно сработали, брат. Но полагаю, обстоятельства сложились не лучшим для тебя образом.

Повелитель Ночи еле удержался, чтобы раздраженно не пожать плечами.

— Я все еще жив, — возразил он.

— Действительно. Пока жив.

Талос гневно взглянул на апотекария.

— Продолжай.

— Та боль, что ты чувствуешь, — это давление на мозг, вызванное отмирающими кровеносными сосудами. Часть из них отекла, а другие, вероятно, уже на грани разрыва. Новая форма черепа — дополнительный фактор. Если давление продолжит расти, то твой левый глаз вытечет из глазницы. Также, вполне вероятно, тебя ожидает некроз кровеносных сосудов в мозгу и соседних тканях, что приведет к дальнейшим мозговым спазмам. Но я могу исправить то… что напортачили ваши сервиторы… если хочешь.

Талос заломил черную бровь. Его лицо было даже бледнее, чем обычно.

— Я не доверил бы никому из воинов собственного отделения помочь мне облачиться в доспехи, а ведь все они несут крылатый череп Нострамо. С какой стати я доверю воину с когтем Гурона на наплечнике копаться в моем мозгу?

Улыбка Вариила не затронула глаз.

— Из-за Фриги, Талос. Потому что я все еще тебе должен.

— Благодарю за предложение. Я над ним подумаю.

Вариил набрал команду на клавиатуре нартециума.

— Подумай. Если мои оценки верны, отказ будет означать, что ты умрешь к концу этого солнечного года.

Ответа Талоса апотекарий так и не услышал, потому что поблизости раздалось мягкое жужжание сервомоторов и шелест мантии — Делтриан возвращался к ним.

— Я собрал всю необходимую информацию, — объявил техножрец с ноткой машинной гордости в голосе.

Вариил отсалютовал ударом кулака по нагруднику.

— Я передам список оборудования моему господину. Лорд Гарреон отвечает за переоснащение вашего судна.

Талос осознал, что массирует висок костяшкой большого пальца. Пророк с раздраженным рыком опустил на голову шлем, со щелчком загерметизировал горловые клапаны и ощутил, как привычное гудение датчиков доспеха омывает его теплым спокойствием.

— Я провожу тебя на «Завет», техножрец. Я должен лично отчитаться Вознесенному.

— Подумай о том, что я сказал, брат, — повторил Вариил.

Талос кивнул, но ничего не ответил.

Марух с трудом нагнал Септимуса. Старшему рабу было все тяжелее проталкиваться сквозь переполненные людьми коридоры. К тому же он едва сдерживал брезгливую гримасу: кое-кто из прохожих мутировал настолько, что мало походил на человека. Марух едва не столкнулся с тощей чернокожей женщиной. Та обругала его, и лицо ее при этом шло рябью и плавилось, как масло. Раб пробормотал извинение и поспешил дальше. Куда бы он ни повернул голову, в воздухе висел острый запах пота, смешанный с железистым кровяным душком. Люди — и «люди» — вопили, рычали, отпихивали друг друга локтями и пересмеивались повсюду вокруг.

Септимус протянул руку и схватил за плечо очередного торопящегося пешехода. Это оказалась молодая женщина. Застыв на месте, она обернулась, прижимая к пухлому животу пустое ведро из пластека.

— Жиграш кул кух? — спросил раб.

Женщина покачала головой.

— Низкий готик? — еще раз попробовал Септимус.

Толстуха снова мотнула головой и во все глаза уставилась на дорогостоящие бионические протезы, едва заметные под его волосами. Женщина подняла руку, чтобы отвести пряди и пощупать аугметику, но Септимус легонько оттолкнул ее ладонь.

— Оперор вое агноско? — спросил он.

Прищурившись, женщина быстро кивнула.

«Отлично», — хмыкнул про себя раб. Какой-то захолустный вариант высокого готика, которым он и так владел с трудом.

Септимус осторожно отвел свою собеседницу, одетую в обрывки разношерстного имперского обмундирования, к краю широкого коридора. Несколько минут у него ушло на то, чтобы растолковать, что ему нужно. В конце этого спотыкающегося объяснения женщина снова кивнула.

— Михи инсиста, — сказала она и сделала знак следовать за ней.

— Наконец-то, — пробормотал Септимус.

Марух снова потащился за ним. Приглядевшись к ведру в руках женщины, старший раб понял, что оно не совсем пусто. На дне стучали боками друг о друга три плода, напоминавшие маленькие коричневые яблоки.

— Тебе нужна была торговка фруктами? — шепнул он Септимусу.

Выражение лица Маруха при этом ясно говорило, что напарник, по его мнению, рехнулся.

— В том числе, — негромко ответил оружейник.

— Может, объяснишь мне зачем?

Септимус бросил через плечо уничижительный взгляд.

— Ты что, слепой? Она беременна.

Марух отвесил челюсть.

— Нет. Ты это не серьезно.

— Откуда, по-твоему, легион берет новых воинов? — прошипел Септимус. — Нужны дети. Дети, не запятнанные скверной.

— Пожалуйста, скажи мне, что ты не собираешься…

— Я брошу тебя здесь, Марух. — Голос Септимуса стал ледяным. — Клянусь, если ты станешь усложнять и без того неприятное дело, я тебя здесь брошу.

Троица свернула в соседний коридор. Женщина шла впереди, все еще прижимая к животу ведро. Здесь толпа поредела, но свидетелей оставалось слишком много. Септимус ждал подходящего момента.

— Что ты ей сказал? — после долгого молчания спросил Марух.

— Что я хочу купить еще фруктов. Она ведет нас к другому торговцу.

Голос оружейника слегка оттаял при взгляде на ошарашенную физиономию старшего раба.

— Не только мы занимаемся этим. По всей станции рабы, верные легиону, ведут ту же игру. Просто… это то, что должно быть сделано.

— Ты уже поступал так раньше?

— Нет. И я собираюсь все сделать правильно, чтобы не пришлось вскоре возвращаться к этому.

Марух ничего не ответил. Они шли еще несколько минут, пока сбоку не замаячил вход в узкий темный туннель.

Глаза Септимуса — человеческий и аугметический — оценивающе оглядели коридор. Если он не окончательно сбился с пути в этом мерзком лабиринте, боковой переход должен вывести их обратно к кораблю быстрее, чем основной туннель.

— Будь наготове, — шепнул он Маруху и снова похлопал женщину по плечу.

Серебряное кольцо на пальце чуть оцарапало ее шею. Торговка остановилась и обернулась.

— Квис?

Она казалась растерянной. Толпа все еще текла мимо, и женщина прикрывала ведром живот.

Септимус молчал, следя за тем, как веки торговки опускаются. Как только глаза женщины начали закатываться, он быстро подхватил ее и удержал на ногах. Для всех проходящих мимо — точнее, для тех немногих, что обращали внимание на окружающее, — это выглядело так, словно раб внезапно ее обнял.

— Помоги мне, — приказал он Маруху. — Мы должны доставить ее на корабль прежде, чем она очнется.

Марух поймал ведро, выпавшее из разжавшихся пальцев. Оставив ведро у стены, они потащили женщину прочь. Ее руки лежали на плечах у мужчин, ноги переступали автоматически, а глаза закатились, как у пьяной. Так она под руку со своими похитителями направилась к новой жизни в загоне для рабов на борту «Завета крови».

Выйдя из общей душевой, Октавия поплотнее закуталась в куртку. Ее вооруженные служители удерживали в коридоре смертных из команды корабля, дожидавшихся своей очереди. По вполне очевидным причинам Октавии приходилось мыться в одиночестве. Несмотря на то что команде эти причины были известны, популярности навигатору они не прибавили.

Когда девушка вышла в коридор, большинство отвернулись. Некоторые осенили себя знаками, отгонявшими зло, что показалось Октавии довольно глупым, учитывая, где жили эти люди. Обратившись к двоим из служителей, навигатор негромко попросила вынести тело Телемаха из душевой и поступить с ним так, как они сочтут нужным.

Когда девушка пошла прочь, вслед ей понеслось бормотание на нострамском. Даже в своей одинокой жизни никогда еще она не чувствовала себя настолько изгоем. По крайней мере, экипаж «Звездной девы» ее не ненавидел. Боялся, это правда. Смертные всегда ощущали страх в присутствии навигаторов. Страх являлся частью ее генетического наследия, столь же неотъемлемой, как третье око. Но здесь все было по-другому. Они ненавидели и презирали ее. Ее презирал даже сам корабль.

Пес тащился по пятам за хозяйкой. Некоторое время они шли в молчании. Октавии было все равно, куда идти.

— Сейчас вы пахнете очень по-женски, — неловко сообщил Пес.

Она не стала спрашивать, что это значит. Возможно, вообще ничего — просто еще одно из его до боли очевидных высказываний.

— Я не хочу больше так жить, — сказала Октавия в пространство, глядя на серые стены коридора.

— Нет выбора, госпожа. Другой жизни нет.

Трон, до чего же болел ее третий глаз! Зуд под повязкой делался все сильнее. Октавии очень хотелось впиться ногтями в кожу вокруг закрытого ока и расцарапать ее, чтобы хоть как-то облегчить жжение.

Девушка продолжала идти, наугад сворачивая в боковые коридоры. С одной стороны, ее раздражала собственная слабость, с другой — в последнее время на нее свалилось чересчур много.

Издалека донесся крик — кажется, женский, хотя он оборвался слишком быстро, чтобы можно было сказать наверняка. Молотки, или что-то вроде них, стучали поблизости в угрюмом индустриальном ритме, приглушенном толстыми металлическими стенами.

Око снова пронзила боль — настолько сильная, что от нее затошнило.

— Пес? — Девушка остановилась.

— Да, госпожа.

— Закрой гла… Не важно.

— Да, госпожа.

Остановившись, он принялся озираться вокруг, пока Октавия снимала повязку. Кожа на лбу стала липкой от пота и горела под пальцами. Навигатор дунула вверх, но это лишь отбросило в сторону несколько влажных прядей и заставило ее почувствовать себя еще глупее. Никакого облегчения не наступило.

На нос упала капля пота. Октавия смахнула влагу ладонью и тут заметила, что по пальцам размазалось темное.

— Трон Бога-Императора! — выдохнула она, глядя на собственные руки.

Пес содрогнулся при звуках проклятия.

— Госпожа?

— Мое око… — пробормотала Октавия, вытирая руку о куртку. — Из него идет кровь.

Слова бессильно повисли в воздухе. Стук молотков сделался громче.

От прикосновения ко лбу девушка вздрогнула, но все же заставила себя промокнуть банданой воспалившуюся плоть. Око навигатора не кровоточило. Не совсем. Оно плакало. Из него лились кровавые слезы.

— Где мы? — спросила Октавия.

Голос ее дрожал, а дыхание паром клубилось у губ.

Пес принюхался.

— У апотекариона.

— Почему тут так холодно?

Горбун вытащил ржавый обрез из-под тряпья.

— Не знаю, госпожа. Я тоже замерз.

Октавия снова повязала бандану, а Пес направил оружие в бесконечную вереницу теней.

Впереди них со скрипом открылся тяжелый люк, ведущий в апотекарион. Стук молотков стал еще громче и четче. Он исходил изнутри.

— Пес? — шепнула девушка, понизив голос до шепота.

— Да, госпожа?

— Не ори…

— Прошу прощения, госпожа, — прошептал он.

Тупоносый обрез нацелился на дверной проем и открывшееся их взглядам помещение. Там, во мраке, тянулись ряды пустых хирургических столов.

— Если ты увидишь там Рожденную-в-пустоте, стреляй в нее.

— Рожденная-в-пустоте мертва, госпожа.

Пес оглянулся через плечо, и его изуродованное лицо скривилось в озабоченной гримасе.

Октавия ощущала, как кровь стекает по носу, щекочет губы и капает с подбородка. Повязка не сдерживала кровотечения — не лучше, чем полоска грязного бинта. Черная ткань уже промокла насквозь.

Навигатор приблизилась к двери, вытаскивая собственный пистолет.

— Госпожа.

Она взглянула на Пса.

— Я пойду первым, — заявил он.

Не дожидаясь ответа, служитель переступил через порог. Горб мешал ему, так что приходилось держать обрез на уровне зашитых нитками глаз.

Девушка последовала за ним, глядя вдоль линии прицела.

Комната была пуста. На столах — ничего. Заброшенные аппараты стояли неподвижно и тихо. Октавия моргнула человеческими глазами, чтобы смахнуть щиплющую их кровь. Это не слишком помогло.

Металл бил о металл. Грохот почти оглушал в ледяном сумраке пустого зала. Девушка резко развернулась к дальней стене, наведя пистолет на десять герметически запечатанных люков, каждый высотой и шириной с человека. Один из них вздрагивал в унисон с доносящимися изнутри ударами. Что бы ни находилось там, оно хотело вырваться на волю.

— Давай убираться отсюда, — выдохнула Октавия.

Пес, однако, не спешил спасаться бегством.

— Может ли оно причинить нам вред, госпожа?

— Это просто эхо. — Она проверила счетчик патронов. — Просто отзвуки былого. Как и девочка. Просто отзвуки. Отзвуки никому не могут причинить вреда.

Псу не представилось случая согласиться или возразить. Дверь склепа с грохотом распахнулась на взвизгнувших петлях. Во тьме за ней шевельнулось что-то бледное.

— …не хочу, чтобы меня убило оружие Малкариона…

Призрачный голос, безжизненный, но четкий, прорезал холодный воздух.

— …хотел бы вступить в Первый Коготь…

Октавия широко распахнула глаза. Прошипев Псу приказ следовать за ней, девушка попятилась.

Но путь к отступлению перекрыла другая фигура. Высокий силуэт чернел во мраке, красные глазные линзы безмолвно следили за движением Октавии.

— Талос! — выдохнула она, ощутив, как волной накатывает облегчение.

— Нет, навигатор. — Повелитель Ночи вступил в комнату, обнажая оружие. — Не Талос.

Он вернулся, как Вариил и предполагал. Живодер приветствовал гостя кивком и закрыл гололитический текст, который изучал до его прихода.

Талос явился не один. За его спиной стояли Кирион, Ксарл и Меркуций — вооруженные, в шлемах и молчаливые, не считая гудения их боевой брони.

— Когда я сплю, — голос Пророка звучал почти пристыженно, — я вижу сны. Мышцы реагируют, но я не просыпаюсь. Если я порву ремни, привязывающие меня к столу, братья подержат меня, пока ты будешь проводить операцию.

— Один не пришел, — заметил Вариил.

— Узас часто не отвечает на наш зов, — ответил Кирион, — кроме тех случаев, когда грозит бой.

— Очень хорошо.

Апотекарий Корсаров подошел к единственному хирургическому столу в его личных покоях.

— Давайте приступим.

 

XIV

ВЕРНОСТЬ

Голоса братьев доносятся до него смутно и не имеют никакого значения. Они принадлежат миру дурных запахов, болезненных мыслей и саднящих мускулов. Если сфокусироваться на них, сон будет нарушен и придется вернуться в ледяную комнату, где его несовершенное тело бьется на операционном столе.

Пророк обрывает связи с этим миром и ищет убежища в другом.

Его братья исчезают в тот момент, когда он…

…открыл глаза. Неподалеку взорвался еще один снаряд, тряхнув серые бастионы у него под ногами.

— Талос, — раздался голос капитана, — мы отходим.

— Мне надо извлечь прогеноиды, — ответил он сквозь зубы.

Его руки работали с механической точностью, взламывая, делая надрезы, распиливая и извлекая. Сверху раздался рев сбоящего двигателя. Талос решился взглянуть вверх, где катер Железных Воинов с визгом вошел в штопор. Из дюз корабля вырвалось пламя. Цилиндр с геносеменем скользнул в перчатку апотекария как раз в тот момент, когда «Громовой ястреб» врезался в одну из сотни ближайших башен. Стену снова сильно тряхнуло.

— Талос, — в искаженном помехами голосе капитана слышалось нетерпение, — где ты?

— Я закончил.

Он поднялся, подобрал болтер и бегом сорвался с места, оставив на камне распростертое тело брата-легионера.

— Я вернусь за ним, — сказал воин из его отделения по вокс-каналу.

— Только быстро.

Капитан был, по понятным причинам, в отвратительном расположении духа.

В глазах у апотекария помутилось — его шлем пытался справиться с ослепительными вспышками очередного артобстрела. Орудия на верхушке башни поливали небо огнем, исторгая гром и пламя из разверстых глоток. Впереди возвышалась еще одна крепостная стена, где его братья добивали артиллерийские расчеты. Разорванных на куски смертных швыряли вниз, и они валились в стометровую пропасть чудовищным градом.

Что-то ударило апотекария в спину, настолько сильно, что он упал на четвереньки. На секунду его дисплей подернулся сеткой помех. Талос мигнул и ударил лбом о каменную кладку. Ясность зрения немедленно вернулась. Воин перевернулся и начал палить из болтера, еще не окончив движения.

— Кулаки! — передал он. — Позади нас!

Они мчались, разбив строй и сжимая болтеры в золотых латных перчатках. Несмотря на расстояние, еще один снаряд отскочил от наплечника Талоса, засыпав крепостную стену осколками.

Когда он попытался подняться, болтерный снаряд угодил в грудь. Взрыв повредил нагрудник и разбил выгравированный там символ легиона. С беззвучным стоном апотекарий снова рухнул на спину.

— Не вставай, — велел один из братьев.

На визоре вспыхнула опознавательная руна — имя его сержанта.

Темная перчатка упала на ворот доспеха, цепляясь за керамит.

— Продолжай вести огонь! — приказал сержант. — Прикрой нас — или мы оба покойники!

Талос перезарядил болтер, со щелчком вогнав новую обойму, и снова открыл стрельбу. Брат, согнувшись, стрелял из пистолета и тащил апотекария за собой.

Сержант отпустил его, когда оба они укрылись за грудой щебня.

— Спасибо, брат, — сказал Талос.

Сержант Вандред перезарядил свой пистолет.

— Не стоит благодарности.

«Держите его!»

Вот. Снова голоса его братьев, отчетливее, чем прежде.

«Я держу».

Ксарл. Он сердит. В голосе брата слышатся те же резкие нотки беспокойства, что окрашивали его и в ранней юности.

Пророк чувствует, как костяшки его пальцев отбивают чечетку на столе, — это судорожно сокращаются кистевые мускулы. Возвращаются ощущения реального мира, а с ними и боль. Воздух, предательски ледяной, врывается в легкие.

— Проклятье!

Голос Вариила. Брата по клятве, а не по крови.

— Он в сознании или спит? Датчики показывают и то и другое.

Пророк — уже не апотекарий на бастионах Терры — бормочет, захлебываясь слюной.

— Это видение.

Кирион. Сейчас говорит Кирион.

— Так у него случается. Просто делай свое дело.

— Это «видение» влияет на его сон и нарушает показания датчиков. Кровь Пантеона, его каталепсический узел после этого может никогда больше не заработать — тело пытается отторгнуть имплантат.

— Его что?

— Я не шучу. Его организм бунтует и отторгает любые имплантаты, связанные с мозгом. Это, вероятно, происходит при каждом его видении, а раны усиливают процесс. Чем бы ни были эти сны, они не естественные производные его геносемени.

— Ты имеешь в виду, он нечист? Запятнан варпом?

— Нет. Это не мутация, а продукт генетического развития. Во многих инициатах геносемя не приживается. Вы, конечно, не раз это видели.

— Но у него прижилось.

— Да, однако с большим трудом. Взгляните на его анализы крови и белковые маркеры — тут и вот тут. Смотрите, что имплантаты делают с его человеческими органами. Его собственное геносемя ненавидит его. Те вещества, что вырабатывались в юности, чтобы превратить Талоса в одного из нас, все еще бушуют у него в крови. Они пытаются изменить его даже теперь. Как и все мы, он не может развиться дальше этого генноусиленного состояния. Но его тело все еще пытается. И, как результат, он подвержен видениям. Тело Талоса слишком агрессивно реагирует на кровь вашего примарха. Его гены постоянно изменяются.

И тогда Пророк задумывается: а не в этом ли заключалось проклятие его отца? Его генетического сюзерена — примарха Восьмого легиона, Конрада Курца. Возможно, измененные манипуляциями Императора гены так никогда и не прижились в его теле? Возможно, сила Конрада Курца порождена тем, что более слабый организм отторгал кровь Императора?

Талос пытается улыбнуться, но с губ его летят только брызги слюны.

— Держите его.

Вариил не рассержен — он никогда не сердится, но в голосе явственно звучит недовольство.

— Эти конвульсии и без того затрудняют работу, но сейчас ему грозят серьезные повреждения мозга.

— Пожалуйста, Корсар, просто сделай все, что сможешь.

Меркуций. Сын богача, наследник синдиката на Городской Периферии. Всегда такой вежливый. Он замечает улыбку Пророка, но принимает ее за судорожную гримасу, порожденную не юмором, а мышечным спазмом.

— У него нарушение сердечного ритма. В обоих сердцах. Талос! Талос?

— Он не слышит тебя. Во время видений он никого не слышит.

— Странно, что он вообще способен это пережить.

Вариил умолкает, и мозг Пророка пронзают новые вспышки боли, затопляющие поле зрения красным.

— Мне… надо… активировать его анабиозную мембрану, чтобы стабилизировать работу основных органов… Он…

…был дома.

Он был дома, и мысль о том, что это всего лишь сон, не помешала привычному холодноватому чувству покоя охватить его. Воспоминание. Все это уже давно произошло.

Нет, это был не Нострамо. И не «Завет». Тсагуалса — их убежище, крепость на самом краю галактики.

Двери в Галерею Криков стояли распахнутыми. Стражи-Чернецы преграждали вход всем, кроме избранников примарха. В позах их читалась упрямая гордость — они не могли войти сами и все же охраняли покои примарха от вторжения. Терминаторы, элита легиона, ходили в те ночи с высоко поднятыми головами. Отказ Чернецов служить вновь избранному первому капитану был воспаленной раной на теле легиона, но странным образом повышал их статус. Теперь, когда Севатара не стало, а на его место назначили терранца, гвардия прежнего Первого капитана разбилась на охотничьи стаи. Они держались вокруг уважаемых ими командиров рот, вместо того чтобы остаться единым воинским формированием под началом у чужака.

Одним из терминаторов был Малек — еще в шлеме без клыков, с глазными линзами, то и дело вспыхивающими красным при наведении на цель. Талос отсалютовал двум Чернецам, прежде чем вступить в атриум.

Стены этой комнаты, как и многое другое в цитадели легиона, были сделаны из черного камня и изображали пытки. Скрюченные человеческие фигуры безмолвно корчились и изгибались, запечатленные в момент наивысшей агонии. Широко распахнутые глаза смертных и застывшие в крике рты молчаливо славили их мучителей.

Застывшие. Не вырезанные в камне. Талос задержался у дверей и провел пальцами по открытым глазам маленькой девочки. Девочка тянулась к простертым в защитном — и таком бесполезном — жесте рукам взрослого мужчины — возможно, ее отца. Кем была она до того, как легион опустошил ее мир? Что успела в своей коротенькой жизни, прежде чем ее накачали паралитиком и залили роккритом? Какие мечты оборвались, когда ее, еще живую, замуровали в твердеющих стенах личного святилища примарха?

Или быть может, частью животного, бьющегося в панике сознания она понимала, что в смерти станет частью чего-то более значимого, чем любое из ее несостоявшихся достижений?

Там, в глубине камня, она была уже много лет как мертва. И смотревшая из стены маска обессмертила ее как вечное воплощение юности. Лицо девочки не обезобразили следы времени. Его не уродовали шрамы, доставшиеся в боях против Империума — того Империума, который уже много лет как утратил право на существование.

Пророк убрал руку с застывшего лица. Внутренние двери открылись, омыв его теплом расположенных за ними покоев.

Нынешней ночью Галерея Криков была в голосе — ее заполнял целый хор басовитых причитаний, пронзительных воплей, прерывистых всхлипов и скорбных стонов.

Талос шагал по центральному проходу, стуча ботинками по черному камню, а пол по обе стороны от его троны подергивался и шел рябью от бесконечных мучительных гримас. Глаза, носы, зубы, языки, торчащие из распахнутых ртов… Весь пол состоял из сплавленных воедино человеческих лиц, сохранявших подобие жизни с помощью гротескных кровяных фильтров и симуляторов органов, располагавшихся этажом ниже. Как апотекарий, Талос отлично знал эти механизмы: он был одним из тех немногих, кто отвечал за поддержание чудовищного спектакля Галереи. Облаченные в робы сервиторы выполняли свою единственную задачу — опрыскивали ковер из моргающих глаз водой, чтобы сохранить нужную влажность.

Некоторые из избранников примарха уже ожидали внутри. Хеллах, чья преданность не знала границ, а искусство владения мечом — равных. На его нагруднике красовался череп в потеках багровой краски. Сахаал, терранец, недавно произведенный в Первые капитаны, — один из немногих чужаков, имевших доступ в это святилище. Аристократический лед в жилах принес Сахаалу немало насмешек от братьев, и повиновались ему неохотно. Йаш Кур, чьи пальцы непрерывно сжимались в судороге, а прерывистое дыхание было слышно даже сквозь динамики шлема. Тайридал, водивший точилом по гладиусу, отчего черепа на его доспехах сухо клацали. Латную перчатку воина пятнала красная краска — метка приговоренных легиона, тех, кто совершил преступления против собственных братьев и ожидал смерти от рук самого примарха. Приговор, висевший над головой Тайридала, будет исполнен тогда, когда лорд Курц сочтет преступника далее бесполезным.

Малкарион, скрестивший руки на груди, держался чуть в стороне. В Галерее Криков не существовало чинов и званий. Талос ограничился негромким приветствием своему капитану, и слова его потонули в поднимающихся от пола стенаниях.

Примарх вошел безо всякой торжественности. Курц распахнул двойную дверь за Троном Костей. Его бледные ладони казались еще светлее на кованом железе створок. Без вступления, без ритуального приветствия повелитель легиона опустился на свой трон.

— Нас так мало? — спросил он.

Узкие губы раздвинулись в акульей усмешке — зубы примарха были заточены до остроты наконечника стрелы.

— Где Якр? Фал Ката? Ацерб? Надиграф?

Малкарион прочистил горло.

— На пути в Анселадонский сектор, лорд.

Мертвецкое лицо Курца развернулось к капитану Десятой роты. Темные глаза источали мрачный свет, вызывавший мысли о притаившейся за ними болезни.

— Анселадон? — Примарх облизнул синеватые губы. — Зачем?

— Потому что вы приказали им отправиться туда, мой лорд.

Курц, казалось, задумался над услышанным. Его взгляд расфокусировался и устремился куда-то за стены дворца. Все это время ковер из человеческих лиц на полу продолжал завывать.

— Да, — наконец отозвался примарх, — Анселадон. Авангард флота Ультрамаринов.

— Так, мой лорд.

Когда-то волосы Курца были черными, по-нострамски черными — темные волосы того, кто вырос в мире без солнца. Теперь они утратили блеск, а на висках инеем прорезалась седина. Вены, вьющиеся под его бледной кожей, проступали так явственно, что казались картой подземных каналов. Отверженный принц, чья плоть умерла, но дух горел ненавистью столь жгучей, что тело не могло упокоиться в могиле.

— Я направил тридцать одну флотскую группировку разной силы во владения моего отца. Полагаю, мы наконец-то взбесили Империум достаточно, чтобы Терре пришлось напасть. Но они не осадят Тсагуалсу. Этого я не допущу. Нет, я позабочусь о том, чтобы месть моего отца приняла более элегантные формы.

Во время разговора Курц поглаживал старые шрамы на горле — горькое наследие, оставленное его братом, Львом.

— И что вы станете делать после моей смерти, сыны мои? Рассеетесь по Галактике, как гнус, бегущий от восхода солнца? Легион возник для того, чтобы преподать урок, и этот урок будет дан. Взгляните на себя. Ваши жизни и так уже практически бесцельны. А когда клинок наконец упадет, у вас не останется вообще ничего.

Избранные с растущей тревогой переглянулись. Талос шагнул вперед.

— Отец?

Примарх хмыкнул. Его смех был как шелест волн, скребущих по отмели.

— Ловец Единственной Души. Говори.

— Легион хочет знать, когда вы вновь поведете нас в бой?

Курц вздохнул — долгий задумчивый вздох — и откинулся назад на уродливом троне из беспорядочно соединенных человеческих костей. Его боевой доспех, покрытый географическими вехами царапин, вмятин и старой чеканки, лениво зыркнул.

— Это спрашивает легион?

— Да, отец.

— Легиону больше не нужна моя рука на плече, потому что он уже созрел. Скоро нарыв прорвется, раскидав вас меж звезд. — Примарх слегка наклонил голову и провел ногтями по костяному подлокотнику. — Долгие годы вы убивали в свое удовольствие. Все вы. Нострамо скатился обратно в анархию, и то же самое произошло с легионом. Эта опухоль разрастется. Таков порядок вещей. Человек пятнает все, к чему прикасается, если его не остановить. Сыны Нострамо — не исключение. По правде говоря, они из самых худших. Хаос течет в их крови.

Тут он улыбнулся.

— Но ты ведь знаешь это, не так ли, Ловец Душ? И ты, военный теоретик? Все вы, рожденные в мире без солнца? Вы видели, как ваш мир сгорел, потому что грехи его жителей заразили Повелителей Ночи. И как же это было приятно — уничтожить грязный, раздувшийся от пороков шарик. Какой верной казалась мне мысль, что таким способом я излечу отравленный легион.

Примарх снова фыркнул.

— Как я был наивен!

Несколько долгих секунд Конрад Курц раскачивался, сжимая виски. Его плечи поднимались и опускались в такт с медленным, затрудненным дыханием.

— Господин? — одновременно заговорили сразу несколько воинов.

Возможно, беспокойство, прозвучавшее в их голосах, заставило Курца поднять голову. Трясущимися руками примарх стянул длинные волосы в хвост на макушке, убрав темные пряди с лица.

— Этой ночью мой разум в огне, — признался он.

Болезненный блеск в глазах примарха чуть поугас. Повелитель вновь откинулся на спинку трона.

— Как дела у армады, отправленной в Анселадон?

— Она достигнет места назначения через неделю, господин, — ответил Йаш Кур.

— Превосходно. Неприятный сюрприз для Жиллимана.

Курц махнул двум сервиторам, стоящим за троном. Под их робами прятались сильно модифицированные тела. Вместо рук сервиторам прирастили манипуляторы промышленных погрузчиков. Каждый из слуг осторожно держал священное оружие — две огромные перчатки из поцарапанного, изношенного керамита с пальцами, оканчивающимися гладкими металлическими когтями. Оба аугментированных раба одновременно приблизились и с благоговейной неспешностью подняли механические конечности. Словно оруженосцы древности, склоняющие колени перед рыцарем, они предлагали господину свою службу.

Курц встал с такой же медлительностью. Сейчас он возвышался над всеми присутствующими в зале. Непрекращающийся вой перерос в настоящие крики.

— Севатар, — нараспев произнес примарх, — выйди вперед.

Хеллах напомнил:

— Севатар мертв, мой принц.

Примарх замер, не донеся рук до керамитовых латных перчаток.

— Что?

— Мой принц… — Хеллах низко поклонился. — Первый капитан уже давно мертв.

Курц сунул руки в перчатки, подсоединив их к доспеху. Гул активированной боевой брони стал громче, и кривые когти задрожали от поступающей энергии. Сервиторы попятились, слепо наступая на вопящие лица и давя подошвами тяжелых ботинок носы и зубы.

— Севатар умер? — рявкнул примарх, разъяряясь. — Как? Когда?

Прежде чем Хеллах успел ответить, генераторы в перчатках Курца с воем включились и по стальным лезвиям побежали искры.

— Мой принц… — Хеллах предпринял еще одну попытку. — Он погиб на войне…

Курц завертел головой, словно прислушиваясь к звукам, не слышным никому из его сынов.

— Да. Я вспомнил.

Когти отключились, гася покров из рукотворных молний. Примарх оглядел Галерею Криков — это аляповатое воплощение его собственного внутреннего раздора.

— Хватит разговоров о прошлом. Соберите роты, что остались в этой звездной системе. Мы должны приготовиться к…

— …конвульсиям.

— Мне надо только зашить кожу. Он с невозможной скоростью перерабатывает даже специально синтезированные анестетики. Держите его.

Пророк чувствует, что говорит, что с его не полностью онемевших губ потоком текут слова. Но они не имеют смысла. Он пытается рассказать братьям о доме, о Тсагуалсе, о том, каково было стоять в угасающем свете последних дней их отца.

— И…

…Малкарион выдернул меч из горла подыхающего Кровавого Ангела и пнул противника в нагрудник, отправив его обратно в зал.

— В брешь! — проревел капитан сквозь решетку вокса. — Сыны бессолнечного мира! В брешь!

Его поредевшие отделения хлынули вперед, прорвавшись еще на уровень глубже в дворец-континент. С потолка зала, украшенного картинами и статуями галереи, на головы Повелителей Ночи сыпались куски штукатурки. Каменная крошка и щебенка стучали по наплечникам апотекария.

Ксарл нагнал Талоса и побежал рядом. Под окровавленными подошвами их ботинок хрустела мозаика и мрамор.

— Чтоб этим Ангелам провалиться! Они отбиваются не слабее, чем мы атакуем.

Его задыхающийся после горячки боя голос звучал еще резче, чем обычно. В зубьях цепного меча застряли куски плоти.

Талос ощущал вес цилиндров с геносеменем в пазах-хранилищах своего доспеха.

— Мы сражаемся, чтобы победить. Они дерутся, чтобы выжить. Они отбиваются куда яростнее, чем мы атакуем, брат. Можешь не сомневаться.

— Как скажешь.

Второй Повелитель Ночи задержался, чтобы обрушить ботинок на мозаичный рельеф имперской аквилы. При виде разлетевшегося на куски символа Талос подавил желание сплюнуть кислотой.

— Останавливаемся здесь! — прокричал капитан. — Возводите баррикады, укрепляйтесь в этом зале. Занимаем оборонительные позиции!

— Кровавые Ангелы! — крикнул один из воинов у входной арки.

Повелители Ночи валили столбы и статуи. Бесценные творения искусства превратились в построенные на скорую руку укрытия, призванные защитить их во время ближайшей перестрелки.

— Апотекарий! — позвал один из сержантов. — Талос, сюда!

— Долг зовет, — ухмыльнулся Ксарл за наличником шлема.

Талос кивнул и выскочил из укрытия. Пригибаясь, он перебежал туда, где воины из другого отделения Малкариона засели в тени опрокинутой колонны.

— Сэр, — обратился он к сержанту Узасу из Четвертого Когтя.

Узас не надел шлем. Его острые глаза все еще внимательно следили за дверью, откуда ожидались Ангелы. Болтер Узаса, прижатый к нагруднику, был уникально тонкой работы — подарок от самого капитана. Малкарион лично заказал его в оружейной мастерской легиона, чтобы почтить победы Четвертого Когтя в Трамасском крестовом походе.

— Я потерял трех бойцов, — тихо сказал сержант.

— Их генетические линии не пресекутся, — ответил Талос. — Сжав левую руку в кулак, он выдвинул из нартециума хирургическую иглу. — Я собрал их геносемя.

— Я в курсе, брат, но будь осторожен. Наши враги знают, какая ответственная миссия на тебя возложена. Им хочется убить тебя не меньше, чем Малкариона.

— За Императора! — неотвратимо грянуло из-за порога.

Талос вскочил вместе с воинами Четвертого Когтя и, подняв болтер, открыл огонь по Ангелам. Два снаряда взорвались, ударившись об арку, — Кровавые Ангелы оказались слишком осмотрительны, чтобы решиться на лобовую атаку.

— Я надеялся, — Узас перезарядил болтер одним плавным движением, — что жажда крови бросит их прямо под наш огонь.

Талос снова присел за колонну.

— Их укрытие надежнее, чем наше. У нас есть статуи. У них — стены.

Еще одна группа Повелителей Ночи перебралась за гигантский столб. Вандред и Ксарл были среди них.

— Вот тебе и единство отделений, — проворчал Талос.

— А, ты заметил? — хохотнул Вандред и стукнул по своему поврежденному шлему.

Одну из глазных линз рассекла тонкая трещинка.

— Мой вокс не работает. Узас?

Второй сержант покачал головой.

— Даже каналы легиона забиты помехами. На канале Тридцать первой роты ничего, кроме визга. Что бы там с ними ни происходило, радости им это не доставляет.

— Я думал, это просто сбой вокса, — ответил Вандред. — Приятно знать, что все мы в одном и том же дерьме.

Один из устроившихся неподалеку Повелителей Ночи поднялся из-за укрытия и выпустил в Ангелов целую обойму. В его голову врезался единственный болтерный снаряд, сорвав шлем и обсыпав шрапнелью. С проклятием воин снова съежился за колонной, стирая с лица кровь и едкую слюну.

— Эти ублюдки хоть когда-нибудь промахиваются?

Талос оглядел поредевшую Десятую роту, рассыпавшуюся по комнате.

— Не так часто, как нам хотелось бы.

Ханн Вел выстрелил вслепую поверх колонны. Прежде чем он успел в третий раз нажать на спуск, болтер взорвался в его руке, оторвав ему кисть. Став очередной жертвой снайперской стрельбы Кровавых Ангелов, Ханн Вел взревел, как раненый буйвол, и сжал обожженную культю здоровой рукой.

Затем, выражаясь до смешного витиевато для такой ситуации, он проорал:

— Чума на этих краснолатых шлюхиных детей!

«Выглядит паршиво», — подумал Талос.

Кривую улыбку апотекария скрыл шлем. Пусть варп заберет Ханна Вела, он был идиотом и в лучшие времена.

— Капитан! — кричал Узас в вокс. — Капитан, это Узас!..

Ответ военного теоретика едва пробился сквозь шипение статики.

— Да?

— Три отделения пойдут в атаку, остальные прикроют их огнем?

— Мои мысли в точности. По-другому нам не выбраться из этой вонючей дыры. Первый, Четвертый и Девятый, приготовиться к атаке.

— Эк нам свезло, — улыбнулся остальным Узас. Обнажив гладиус, он поднял голову и прокричал: — За магистра войны! Смерть Ложному Императору!

Клич подхватили остальные: боец за бойцом, отделение за отделением. Их крик ненависти волной ударил по Кровавым Ангелам.

Выругавшись сквозь зубы, Талос…

…увидел, как сцена боя тает. Величайшая из осад — все эти бесконечные часы, когда они пробивались из одного залитого кровью зала императорского дворца в другой, — вновь погружалась в глубины памяти.

— Как долго длятся эти припадки? — спрашивал Вариил.

— Столько, сколько нужно, — отвечал Кирион.

Он…

…смотрел, как существо движется, медленно и лениво извиваясь. Оно лишь отдаленно напоминало человека. Примерно такой результат получился бы, если б кто-то попытался представить людей по крайне смутному и схематичному описанию. Из туловища торчали две руки. Две ноги несли его, ступая с омерзительной мягкостью. Каждая конечность была недоразвитой, состоящей из вывернутых суставов и костей, ворочающихся под бледной кожей с прожилками вен.

Топор Узаса обрушился на существо, отсекая куски дымящейся плоти и разбрызгивая жидкость, заменяющую твари кровь. Туман облекал молочно-белое тело, мерцал по краям, формируя жуткое подобие брони легиона.

Клубок тумана на месте головы довершал образ, свиваясь в карикатурное изображение шлема Повелителей Ночи.

Позади и по сторонам Талос увидел темные металлические стены заброшенного апотекариона «Завета». Октавия держала пистолет в обеих руках и поливала мечущуюся тварь лазерным огнем. Рядом монотонно грохотало — это карлик-служитель, вечно таскавшийся за навигатором, стрелял из своего обреза.

Узас снова активировал цепной топор.

Талос открыл глаза и обнаружил, что в маленькой комнатке остался только Вариил. Апотекарий работал в одиночестве, покрывая смазкой детали разобранных пистолетов.

— Узас… — произнес Пророк, но сорвавшийся голос его подвел.

Сглотнув, он снова попробовал заговорить.

Глаза Вариила были обведены темными кругами и покраснели от усталости.

— Они знают. Твои братья знают. Они слышали, что ты бормотал… во время сна.

— Сколько прошло времени? — Пророк приподнялся, напрягая ноющие мышцы. — Когда они ушли?

Апотекарий Корсаров почесал щеку.

— Я провел четыре часа, восстанавливая твой череп и мозг с помощью как минимум тринадцати различных инструментов и спасая тебе жизнь и рассудок. Но к чему заострять на этом внимание, если можно предаться бессмысленному ажиотажу?

— Вариил?

Больше Пророк ничего не сказал, зато его взгляд выразил все то, что не смогли слова.

Живодер вздохнул.

— Нострамо рождал неблагодарных сынов, не станешь отрицать? Ну ладно. Что ты хочешь знать?

— Просто расскажи мне, что произошло.

— Это эхо варпа. — Голос Узаса пробился сквозь вокс-динамики шлема.

Не сводя с твари глаз, Узас открыто издевался над ней.

— Фантом. Ничто.

— Я знаю, что это, и лучше тебя. — Октавия застыла у двери со взведенным лазпистолетом в руках. — Поэтому я и бежала.

Казалось, Повелитель Ночи ее не слышит.

— И винить за это следует тебя.

Узас отвернулся от склепа, где слепленная из белой кожи и смрадного тумана тварь рывками выползала из люка в зловещей пародии на неудачные роды. Взгляд красных глазных линз Узаса остановился на Октавии.

— Ты это сделала.

Девушка не опустила пистолет.

— Я не хотела.

Повелитель Ночи вновь развернулся к существу. Оно поднялось во весь рост на трясущихся ногах. Тело было мертво уже несколько недель, но холод морга предохранил его от черных пятен тления. Создание оказалось голым, безголовым и безоружным, однако в его природе сомневаться не приходилось.

— Ты мертв, Дал Кар, — насмешливо бросил Узас выходцу из варпа.

— …хотел бы вступить в Первый Коготь…

Голос существа был как перестук льдинок на ветру.

В ответ Узас нажал кнопку активации на рукояти топора. Зубья сердито взревели — им хотелось отведать чего-то поплотнее, чем пустой воздух.

— … не хочу, чтобы меня убило оружие Малкариона…

Октавии не стыдно было признать, что она чувствовала себя гораздо храбрее сейчас, когда воин легиона — пусть даже именно этот воин — встал между ней и отвратительным призраком. Она выпустила три заряда из-за широкой спины Узаса, и Пес, как по сигналу, выстрелил вместе с ней. Пустые гильзы зазвенели по палубе.

Из огнестрельных ран на теле Дала Кара потекла дымящаяся, молочно-белая жидкость, однако существо продолжало приближаться спотыкающейся походкой. Шлем из тумана уставился на трех человек, а босые подошвы ног шлепали по полу при каждом шаге-рывке.

— Нет крови для жертвы. Нет черепа для трофея.

Голос Повелителя Ночи утратил четкость, вместо слов из шлема донеслось мокрое хлюпанье.

— Ни крови, ни черепа. Напрасный бой. Напрасный.

Топор взревел громче.

— Умри во второй раз, Дал Кар. Умри во второй раз!

Узас бросился в атаку — без всякой грации, без отточенного изящества бойца. Он широко размахивал топором, с силой обрушивая его на противника, и одновременно рубил и кромсал тварь гладиусом во второй руке. Его беспорядочные удары выглядели бы смехотворно, если бы их наносил не воин почти трехметрового роста, чье оружие разрывало призрака на куски. Дымящаяся лимфа забрызгала ближайшие столы. Ошметки ядовитой плоти расплылись по полу серными лужами, с яростным шипением въедавшимися в палубу.

Поединок, если это можно было так назвать, закончился за считаные секунды.

— Ффух, — выдохнул Узас, завершив бой.

Он с отвращением выронил оружие, загремевшее об пол.

— Ни крови. Ни черепа. Ни геносемени для победного пира. Просто туша из слизи, растаявшая в воздухе.

— Узас? — позвала Октавия.

Повелитель Ночи обернулся к ней.

— Ты сделала это. Ты призвала к себе Нерожденного. Я знаю истории. Ты убила своим мутантным глазом. Я знаю. И Нерожденный пришел. Слабый. Легкая добыча. Надо убивать их, пока не наберутся силы. В этот раз, в этот раз навигатору повезло. В этот раз, в этот раз.

— Благодарю тебя. — Девушка понятия не имела, слышит ли ее Повелитель Ночи, и если да, то есть ли ему дело до ее слов. — Благодарю за то, что убил Нерожденного, пока он… оно… было слабым.

Воин оставил оружие на полу.

— «Завет» не может лететь без тебя.

Узас заколебался, оглянувшись на склепы. Один из морозильников стоял распахнутым — широкий проем люка темнел, как дыра на месте выпавшего зуба.

— Боль возвращается. Убей одного жалкого демона, которого и соплей можно перешибить, — и боль возвращается. Ни крови. Ни черепа. Ничего не осталось для приношения, ничего, чтобы доказать, что деяние совершено. А тварь была слишком слаба, чтобы что-то значить. Даже не настоящий демон. Пропащая душа. Фантом. Я уже говорил это раньше, да? И вот я убил твоего маленького дурацкого призрака. Но другие все еще преследуют тебя, ведь так? Если ты убиваешь своим оком, они становятся сильнее. Истории о навигаторах. Слышал много таких.

Октавия кивнула, хотя при звуках его неуверенного голоса по коже бежали мурашки.

«Он не лучше, чем эхо варпа», — подумала она и ощутила укол вины.

— Октавия. Восьмая.

— Да… господин.

— Септимус. Седьмой. Он отказывается чинить мой доспех, если Талос ему не прикажет. Седьмой похож на моего брата. Он следит за мной и думает, что я не в себе.

Октавия не знала, что сказать.

— Теперь я стал сильнее, — добавил он и тихо, невесело засмеялся. — Но и боль — тоже сильнее. Видеть истину. Красть силу. Оружие. Не вера. Но сложно держать себя в руках, когда мысли разлетаются.

Двери апотекариона снова со скрипом распахнулись, и на пороге встали трое. На фоне тускло освещенного коридора возникли три Повелителя Ночи с оружием в руках.

— Узас, — Ксарл выплюнул это имя с отвращением, — что здесь произошло?

Повелитель Ночи поднял меч и топор, с которых капала ядовитая лимфа.

— Ничего.

— Ответь нам, — предостерегающе произнес Меркуций.

Штурмовой болтер в его руках — тяжелая пушка из черного металла — угрожающе нацелился на ссутулившуюся фигуру в центре комнаты.

— Уйдите с дороги, — проворчал Узас. — Я пройду мимо вас или пройду через вас.

Ксарл, не скрываясь, хмыкнул. Динамики вокса превратили смех в треск.

— Ну у тебя и фантазия, брат!

— Пропустите его, — сказал Кирион, отступая в сторону. — Октавия, ты в порядке?

Навигатор кивнула, глядя вслед ковыляющему к двери Узасу.

— Я… да. Я в порядке.

Она добавила «господин» на несколько секунд позже, чем надо, но все же добавила. В этот раз.

 

XV

БЕСПОКОЙСТВО

Люкориф из Кровоточащих Глаз протер промасленной тряпкой зубья своего цепного меча. От скуки раптор страдал нечасто, за что благодарил судьбу. В тех редких случаях, когда скука его настигала, он с трудом мог перенести вялость и уныние, сопровождавшие эти периоды бездействия.

«Завет» вел себя так же, как любой другой корабль легиона в нейтральном доке. А именно: накачивался припасами и людьми, забирая без спросу то, что не мог купить, и отрыгивая в ответ награбленное добро. И все это происходило под мертвенный лязг молотков ремонтных бригад, барабанящих по корпусу.

Вораша, один из лучших бойцов Люкорифа, заполз в трюм, который оккупировали Кровоточащие Глаза. Раптор передвигался на четвереньках, той же звериной походкой, что и большинство из его собратьев. Стальные когти оставляли вмятины — а порой и сквозные прорехи — в металлическом покрытии палубы.

— Долгие недели в доке, да-да.

Вместо ответной реплики, Люкориф вздохнул. Речь Вораши всегда действовала ему на нервы: второй раптор уже почти не выговаривал слова, довольствуясь шипением и пощелкиванием. Его высказывания зачастую чередовались с таким вот ребяческим лепетом. «Да-да, — бормотал он снова и снова. — Да-да». Если бы Вораша не был столь искусным бойцом, Люкориф давно бы уже его прикончил.

— Надо бы полетать, — гнул свое Вораша. — Да-да.

Двигатель на его спине закашлялся, соглашаясь с хозяином, и испустил тонкую струйку дыма. В трюме завоняло жженым углем.

Перед тем как заговорить, Люкориф сердито каркнул, давая понять, что под бесстрастной маской прячется гнев.

— Тут не на что охотиться. Расслабься, крылатый брат.

— Много дичи, — хихикнул Вораша. — Можно охотиться на Корсаров. Вскрывать их доспехи. Пить теплую кровь, хлещущую из разорванных вен.

— Позже.

Люкориф покачал головой — редкий в его исполнении человеческий жест.

— Пророк согласился служить Кровавому Корсару. Мы союзники… пока что. Время предательства наступит позже.

Он вернулся к чистке своего разделочного клинка, хотя даже это портило ему настроение. Меч, не отведавший крови, не нуждался в чистке — в чем и состояла проблема.

Вождь рапторов оглядел грузовой трюм. Кабели в шейном отделе его доспеха сокращались с механическим жужжанием. Мебелью тут служили вышедшие из строя орудия. Группка закутанных в плащи рабов легиона тихо переговаривалась в дальнем углу.

— Где Кровоточащие Глаза?

— Кое-кто на станции. Кое-кто на корабле. Да-да. Все ждут осады Вилама.

Люкориф исторг из себя скрежет, отдаленно напоминавший смех. Ах да. Вилам.

Талос и Малек стояли друг напротив друга по разные стороны стола. Эта расстановка, пусть и невольно, отражала их позиции в споре.

— Мы должны лететь с Корсарами, — повторил Пророк. — Я не возражаю против того, чтобы отдать долг Гурону. Но «Завет» стоит любых двух крейсеров в его флоте. Когда корабли Гурона рассредоточатся при осаде Вилама, «Завет» продержится столько, сколько нам потребуется. Тогда-то мы и сделаем свой ход. Мы быстро уйдем от Вилама, пока войска Гурона еще только будут высаживаться. А затем мы захватим «Эхо проклятия».

— Это идиотизм. — Малек повернул свою массивную голову к сидящему на троне Вознесенному. — Мой господин, мы не можем принять план Пророка.

Существо царственно махнуло им обоим когтистой перчаткой.

— Ах, но мне нравится его план. Я разделяю его страсть к кровопролитию и тоже не желаю, чтобы «Эхом проклятия» владели те, кто не рожден на Нострамо.

— Но, господин, мы слишком многое оставляем на волю случая. Даже если мы преуспеем, «Завет» получит тяжелые повреждения. А что, если нас возьмут на абордаж в то время, когда, по плану Пророка, палубы будут пусты?

— Тогда команда и те легионеры, что останутся на борту, умрут.

Демон стащил свою громадную, облаченную в экзоскелет тушу с трона. Сочленения доспеха отозвались протяжным скрипом.

— Пророк.

— Сэр?

— Ты не учел одного. Прежде чем мы захватим «Эхо проклятия», нам придется помочь Гурону прибрать к рукам Вилам. Сколько людей мы там потеряем? Никого, если судьба спляшет под нашу дудку. А если фортуна предпочтет иной мотив, как это происходит обычно? Каждый воин, которого убьют на Виламе, — это боец, который не встанет рядом с тобой при штурме «Эха».

Талос набрал короткую команду на консоли гололитического стола. Источники питания, мигнув, включились, и проекторы развернули перед советом трехмерную иллюзию. Ложь. Подрагивающее, вращающееся изображение ударного крейсера Корсаров, фальшивый «Яд первородства».

— Просто дайте мне Кровоточащие Глаза, — сказал Талос. — Я поведу их на штурм вместе с Первым Когтем. Мы захватим «Эхо проклятия» во время отступления от Вилама.

Демон облизнул губы черным языком.

— Ты многого просишь. Мое лучшее отделение и только что доставшуюся мне секту рапторов. Крайне ценные для меня ресурсы.

— Я не подведу легион. — Талос кивнул на гололит. — Это ты пришел ко мне, Вандред. Ты хотел воссоздать нас из пепла. Дай то, что мне нужно, и я вернусь с еще одним боевым кораблем.

Вознесенный смерил Пророка долгим взглядом. В последнее время нечасто увидишь такое рвение, свет такой убежденности в глазах воина легиона.

— Я тебе доверяю, — сказал демон. — Брат. Я дам тебе необходимые силы и приму на себя огонь Корсаров, пока ты будешь претворять в жизнь свой план. Пока что я вижу в твоей задумке только один недостаток.

— Назовите его, сэр.

— Если ты ворвешься на корабль и захватишь его, навигатор Корсаров может отказаться служить тебе. Или хуже того, перебросит судно обратно к Зрачку Бездны.

— Я убью навигатора «Первородства», — откровенно признался Талос. — Я уже думал о возможности предательства.

Демон склонил голову к плечу.

— И как же ты собираешься затащить свой новый корабль в варп?

Пророк замешкался с ответом.

«Ах, — подумал Вознесенный, — это мне вряд ли понравится».

— Октавия? — сказал демон. — Ты собираешься забрать ее с собой?

— Да. Она пойдет с нами во время штурма. Она поведет корабль, когда мы его захватим.

Вознесенный зашелся полусмехом-полурычанием.

— А «Завет»? Кто поведет его через Море Душ, когда ты сбежишь, оставив нас на потеху батареям Гурона?

Талос снова заколебался.

— У меня… есть идея. Надо еще подумать над ней, но, полагаю, это может сработать. Я приведу свой план в действие только тогда, когда каждый фрагмент мозаики встанет на место. Обещаю.

— Хорошо. Тогда я даю тебе разрешение. Но для начала ты должен сосредоточиться на первой из наших проблем. Прежде чем предать Гурона, мы должны пережить союз с ним.

Малек втянул воздух, и седеющую щетину на его подбородке прорезала едва заметная усмешка.

— Вилам.

— Так и есть, — проворчало создание. — В первую очередь мы должны пережить Вилам.

Шли недели, и недовольство Октавии росло. Воины легиона занимались тренировками и боевыми учениями, готовясь к битве, о которой ей не удосужились рассказать. Никто из Первого Когтя не приходил навестить Октавию в ее покоях. Не то чтобы она этого ожидала, но скука приводила ее в отчаяние.

Из смертной команды навигатор знала только Септимуса, Маруха и Пса. Первый из этого списка… Что ж, в любом случае ей не хотелось сейчас видеться с ним. Последняя их встреча прошла крайне неловко. Девушка почти радовалась, что Кирион помешал им, — хотя даже не знала наверняка, чему именно он помешал.

Второй в списке обычно крутился рядом с Септимусом. Сейчас они оба были на станции и занимались там какой-то сомнительной деятельностью, о которой предпочитали не распространяться. Значит, ей оставался Пес. При всех своих достоинствах служитель был не лучшим из собеседников. Царственную кровь в ее венах, возможно, и разбавили многие поколения неудачников, однако Октавия все еще оставалась аристократкой Терры и несколько раз устраивала приемы для правящей элиты метрополии.

Основной темой разговоров служителя была его госпожа. Похоже, вне этого предмета его мало что интересовало, хотя он оказал навигатору немалую помощь в изучении ностармского — змеиного языка, ушедшего от готических корней куда дальше, чем любое известное ей людское наречие. Но как только девушка перестала искать сходство, дело пошло легче.

И все же скука всегда стояла у нее за плечом. Навигаторы не были рождены для безделья.

Кроме бесед с Псом, ей приходилось занимать себя бесконечными отчетами о проделанных ремонтных работах, но в последние дни даже они истощились до тонкого ручейка. «Завет» был готов покинуть док.

Датчик движения на двери снова звякнул. Октавия поймала себя на том, что рука автоматически тянется к повязке на лбу. Кое-какие привычки развивать не стоит, а от этой уже было трудно отвязаться. Слишком часто девушка чувствовала, что во время разговора с Псом рука ее беспокойно подергивается. И при каждом громком шуме с верхних палуб Октавия ощупывала закрытое банданой око.

Пес, проковыляв через замусоренную комнату, задрал голову и проверил экран над входным люком.

— Это Септимус, — сообщил служитель. — Он один.

Навигатор с деланым вниманием уставилась на свой личный экран, вмонтированный в подлокотник командного трона. Пока Октавия проглядывала логи информационной базы «Завета», на четырехугольнике дисплея сменялись схемы, отчеты и записи бортового журнала. Данные, поступающие со Зрачка Бездны, переполнили и без того обширную бортовую базу новыми сведениями о местных субсекторах.

— Госпожа?

— Я тебя слышала.

Октавия нахмурилась, всматриваясь в мерцающий экран, и в третий раз ввела: «ВИЛАМ», уточняя условия поиска.

— Должен ли я впустить его, госпожа?

Она покачала головой.

— Нет, благодарю. Ты знаешь, что такое Вилам?

— Нет, госпожа.

Пес отошел от двери и уселся на свое обычное место, спиной к стене.

На черном экране вспыхнула ядовито-зеленая надпись «ОБЪЕКТ НАЙДЕН». Девушка открыла файл, в котором обнаружились колонки текста и цифр.

— Это бы сильно мне помогло, — вздохнула Октавия, — если бы я умела читать по-бадабски.

Текст сопровождали размытые снимки с орбиты. Навигатор удивленно охнула, когда пикты прояснились. Планета на них не отличалась от тысяч других миров — за одним разительным исключением.

— Я не понимаю, почему мы… Ох! Ох, Трон Бога-Императора… Они же не собираются атаковать…

Октавия оглянулась на Пса, который увлеченно теребил выбившийся из повязки конец бинта.

— Пес, — сказала она, — по-моему, я знаю, что такое Вилам.

Септимус направлялся к Черному Рынку. Он твердо вознамерился держать себя в руках и не дать дурному настроению взять верх. Октавия даже в самые мирные свои часы была непредсказуемым созданием. Пытаться понять ее — все равно что попробовать сосчитать звезды.

Несколько торговцев приветствовали его кивками, кое-кто — косыми взглядами, но большинство — улыбками. Огромный зал кипел активностью. Новое оборудование и инструменты разлетались в ту же секунду, как их контрабандой протаскивали на борт со Зрачка Бездны. Рядом с некоторыми прилавками топтались бандитского вида телохранители, стерегущие ценный товар. Раб заломил бровь, проходя мимо стола, заваленного награбленным оружием Имперской Гвардии, — там был даже цепной меч, переделанный под человеческую руку. Однако его взгляд привлекло другое.

Септимус указал на массивную, длинную лазерную винтовку. Ее ствол и приклад были отлиты из тусклого, ничем не украшенного металла. Царапины и пятна окалины на оружии остались как после старых боев, так и после недавнего осквернения, — видимо, кто-то убрал символ имперской аквилы.

— Вулуша? — спросил раб пожилого торговца в рваной униформе легиона. — Вулуша сетришан?

Человек ответил профессионально-фальшивой улыбкой и назвал меновую цену.

Улыбка Септимуса была не менее притворной.

— Ничего себе цена! Это всего лишь винтовка, друг мой. Не жена.

Торговец взял с прилавка цепной меч. Раздувшиеся в костяшках пальцы старика обхватили рукоять так неумело, что в настоящем бою его бы разоружили за долю секунды. Человек несколько раз неуклюже взмахнул мечом.

— У меня больше товара, чем у других. Как насчет этого клинка? Лучше, чем тот тесак, что примотан у тебя к голени, правда? И погляди, какой у него превосходный баланс. Видишь? Когда-то этот меч принадлежал герою.

— Это цепной меч, Мелаш. Ни один цепной меч не может похвастаться превосходным балансом. Они вообще не сбалансированы.

— Зачем ты пришел сюда и угрожаешь мне?

— Потому что я хочу эту винтовку.

Мелаш провел языком по язве на губе.

— Хорошо. Но винтовка тоже принадлежала герою. Ты знаешь, что я никогда бы не стал тебе врать.

— И снова мимо.

Септимус постучал ногтем по стершемуся инвентарному номеру Муниторума на ложе винтовки.

— По-моему, это гвардейское оружие стандартного образца. Что еще ты скажешь, старик? Что тебе надо кормить семью?

Торговец вздохнул.

— Твои слова глубоко меня задевают.

— Не сомневаюсь.

Септимус посторонился, пропуская плотную группку рабов. Черный Рынок казался оживленным как никогда. Находиться в центре такой толпы было почти утомительно, словно на настоящем ночном рынке крупного города. Факелы освещали десятки незнакомых лиц.

— Просто продай мне эту несчастную винтовку, Мелаш. Что ты хочешь взамен?

Старик пожевал нижнюю губу.

— Можешь достать аккумуляторы? Мне нужны батарейки, Септимус. Все притаскивают на борт фонари, но запасы батареек кончатся через пару недель после того, как мы отправимся в путь. И кофеин. Сможешь принести мне кофеиновый порошок со станции?

Септимус окинул его пристальным взглядом.

— А теперь скажи мне, чего ты действительно хочешь. Не стоит вилять, даже если думаешь, что я откажусь.

Старик улыбнулся — более искренне, но в то же время смущенно.

— Поработаешь на меня?

Септимус вскинул бровь. Его аугметический глаз защелкал и зажужжал, пытаясь повторить выражение настоящего.

— Продолжай.

Мелаш почесал плешь.

— Есть проблемы с одной бандой на нижних палубах. Ребята Хокроя — недавно появившаяся группировка с Ганга. Они новички и еще не успели усвоить наши законы. Они кое-что у меня украли. Немного, но многого у меня и не было. Монеты, пистолеты, пару украшений моей жены… Она мертва. Погибла во время нападения Ангелов, но… Мне бы хотелось вернуть все это, если ты можешь такое устроить.

Септимус протянул руку. Мелаш сплюнул на ладонь и взял его ладонь, намереваясь пожать.

— Это значит — дай мне винтовку, Мелаш.

— Ох! Да, понимаю.

Человек вытер руку о форменные штаны. Септимус, брезгливо поморщившись, сделал то же самое.

— Очаровательно, — пробормотал он. — Ремень ты украл вместе с винтовкой?

— Ремень?

— Да, ремень, чтобы носить ее на плече.

— Ремень, ты посмотри-ка. Я не имперский склад, мальчик мой.

Торговец вручил ему лазвинтовку.

— Между прочим, ее надо зарядить. Я пока не заряжал аккумулятор. Доброй охоты тебе там, внизу.

Септимус снова смешался с толпой. Он прошел мимо прилавка Аркии. Лавочка вдовца, когда-то самое оживленное место на Черном Рынке, теперь превратилась в глаз бури: зона полнейшего спокойствия в бушующем вокруг хаосе.

Раб остановился у пустого прилавка.

— Где Аркия? — спросил он у стоявшей рядом женщины.

— Септимус.

Женщина приветствовала оружейника застенчивой улыбкой. Несмотря на то что по возрасту торговка годилась ему в бабушки, она подняла руку и поправила спутанные седые волосы.

— Разве ты не слышал? Аркия покинул нас.

— Покинул?

Пару секунд он всматривался в толпу.

— Он переселился на станцию? Или ушел вглубь корабля?

— Он… — Старуха заколебалась, заметив винтовку в его руках. — Аркию убили через несколько ночей после того, как господин из легиона явился сюда и отчитал его.

— Прошло уже много недель. Никто мне не сказал.

Торговка смущенно пожала плечами.

— Ты был занят, Септимус. Ухлестывал за навигатором и собирал урожай для легиона, как я слышала. Дети и матери… Скольких ты привел на борт? Когда их выпустят из рабских загонов?

Оружейник отмахнулся от вопроса.

— Расскажи мне об Аркии.

Старуха скривилась, словно ледяной воздух коснулся одного из ее гниющих зубов.

— Когда сюда пришел господин из легиона, Аркия стал изгоем. Люди думали, что подойти к нему — дурной знак, что это может навлечь и на них недовольство легиона. Потом дела пошли еще хуже. Он начал утверждать, что снова видел свою дочь: будто бы она пробегала в коридорах за Черным Рынком. После этого он остался совсем один. Через неделю мы нашли его тело.

Женщина не пыталась скрыть от собеседника свои чувства и горечь в выцветших глазах. Убийства были обычным делом среди смертной команды «Завета» и случались с такой регулярностью, что затмевали уровень преступности в любом имперском городе-улье. На избитых до смерти и зарезанных натыкались так часто, что большинство при подобной находке и глазом бы не моргнули — если, конечно, это не был кто-то из их близких. Однако Аркию здесь знали все, пусть только благодаря его дочери.

— Как он умер? Какие следы нашли на теле?

— Ему выпустили кишки. Мы обнаружили его сидящим у стены в одном из зернохранилищ. Глаза были открыты, рот закрыт, в руке — одно из тех украшений, что он сплетал из волос своей дочери. Его внутренности вывалились наружу — на колени и на пол вокруг.

Узас. Мысль пришла непрошеной, и Септимус не дал ей сорваться с языка. Старухе, однако, слова были ни к чему. Женщина все прочла в его глазах.

— Ты знаешь, кто это сделал. — Торговка уставилась на него. — Разве нет, Септимус? Вероятно, один из воинов легиона. Может быть, даже твой господин.

Он пожал плечами, делая вид, что не понимает.

— Талос содрал бы с него кожу и повесил труп на Черном Рынке, как и обещал. Ты должна знать — он поступал так раньше. Если Аркию убил кто-то из легиона, это был другой.

Узас.

Это мог быть любой из них, но имя прилипло, как пиявка, с той секунды, как пришло ему на ум. Узас.

— Мне надо идти. — Септимус вымученно улыбнулся. — Благодарю тебя, Шалла.

Он не считал себя убийцей, но боги по обе стороны этой войны были свидетелями, что ему пришлось убивать не раз. Долг звал на бой, и его призывы зачастую сопровождались вонью фуцелина и грохотом винтовочных выстрелов в тесных залах или хрустом врубающегося в плоть мачете. Каждый раз, когда Септимус вспоминал сопротивление входящего в тело и натыкающегося на кость клинка, по пальцам его правой руки пробегала неприятная дрожь. Он был всего лишь человеком, и отрубить руку противника удавалось иногда только со второй или третьей попытки — особенно если противник при этом пытался вцепиться ему в глотку.

Но все же Септимус не считал себя убийцей. Не истинным убийцей.

Вдобавок к этой иллюзии, за которую он цеплялся с таким усердием, словно искал в ней защиты, оружейник гордился тем, что никогда не наслаждался убийством. Пока, по крайней мере. Большинство из тех, кто погиб от его руки за последнее десятилетие, заслужили подобную участь — просто потому, что сражались на стороне противника.

Он мог даже успокоить свою совесть, когда дело касалось последних похищений. Он говорил себе — и своим жертвам, — что на борту «Завета» их ждет неизмеримо лучшая жизнь, чем в забытой богами корсарской дыре, откуда он их уводил.

Но тут было другое. И беда заключалась даже не в том, что он заранее замышлял убийство. Почему-то вся эта сделка, начиная с его согласия и кончая осуществлением замысла, вызывала в нем внутреннюю дрожь.

Октавия. Он провел с девушкой слишком много времени. Слишком много часов он просидел с ней, обсуждая жизнь на борту «Завета», обдумывая и анализируя свое существование, вместо того чтобы рваться вперед, обгоняя вину и находя прибежище в привычном отрицании.

Когда-то — не так уж давно — она спросила, как его зовут.

«Не Септимус. — Октавия расхохоталась, услышав его ответ. — Как тебя звали раньше?»

Раб так и не сказал ей, потому что прежнее имя уже не имело значения. Он был Септимусом, Седьмым, а она Октавией, Восьмой. Ее прошлое имя тоже вряд ли что-то значило: Эвридика Мерваллион умерла. Разве фамильные связи или богатство ее семьи сейчас на что-то влияли? Разве имели значение изящные манеры, которым ее, наследницу терранских аристократов, так старательно обучали?

«Завет» изменял их по своему образу и подобию. Септимус был порождением этих черных коридоров: мужчиной с мертвенно-бледным лицом, трудившимся на благо предателей, не выпускавшим из рук пары пистолетов и шагавшим теперь сквозь темные внутренности проклятого корабля, замышляя убийство. Он был пиратом, пилотом, оружейником… и не меньшим еретиком, чем те, кому он служил.

Горечь заключалась даже не в самих мыслях, а в том, что они вообще приходили ему в голову. Будь проклята эта женщина. Зачем она сотворила это с ним? Да и знала ли она, какое влияние оказывает на него? Уже несколько недель Октавия отказывалась его видеть. Что, во имя бездны, он сделал неправильно? Это ее вопросы подняли муть с глубины его души — тот смрадный осадок, что лучше было оставить нетронутым.

Дверь оружейной Первого Когтя распахнулась перед Септимусом на смазанных маслом поршнях. Раб в последний раз оглядел винтовку, проверяя ее перед тем, как вручить новому владельцу.

— Марух, у меня есть кое-что для… Господин?

Талос высился у стойки с оружием, в то время как Марух работал напильником, зачищая край наплечника Повелителя Ночи. Невысокому Маруху пришлось взобраться на стул, чтобы дотянуться до плеча легионера.

— Небольшая царапина, — сказал Талос.

Повелитель Ночи был без шлема. Взгляд его черных глаз упал на Септимуса.

— Я фехтовал с Ксарлом. Где ты откопал винтовку имперской гвардии кантраэльского образца?

— На Черном Рынке. Это… подарок Маруху.

Талос склонил голову набок, и во взгляде его промелькнуло что-то хищное.

— Как идет жатва?

— Загоны для рабов вновь переполнены, господин мой. Но найти не затронутых скверной детей нелегко. На борту Зрачка Бездны кишат мутанты.

Повелитель Ночи согласно хмыкнул.

— Это правда. Но в чем дело? Ты выглядишь встревоженным. Не пытайся лгать мне — я могу читать у тебя по глазам и по голосу.

Септимус уже давно привык к бескомпромиссной прямоте своего хозяина. Отвечать ему следовало такой же честностью.

— Аркия мертв. Его выпотрошили и оставили в зернохранилище.

Повелитель Ночи не шелохнулся. Марух продолжал работу.

— Отец Рожденной-в-пустоте? — спросил Талос.

— Да.

— Кто убил его?

Септимус покачал головой, не сказав ни слова.

— Понимаю, — тихо произнес Талос.

Вновь наступила тишина, если не считать скрежета напильника по доспеху. Марух, очевидно, понятия не имел, о чем они говорят, потому что не знал ни слова по-нострамски.

— Что еще?

Септимус положил лазвинтовку на верстак Маруха. Когда раб вновь обернулся к Талосу, его человеческий глаз сузился, а зрачок бионического расширился в попытке сымитировать выражение.

— Откуда вы знаете, что есть что-то еще, господин?

— Догадался. А сейчас говори.

— Мне придется убить несколько смертных. Из команды. Мелкие сошки.

Талос кивнул, но выражение его лица хорошего не предвещало.

— Почему они должны умереть?

— Договор, который я заключил на Черном Рынке. Они с Ганга. Похоже, кое-кто из новичков слишком активно наслаждается беззаконием на нижних палубах.

— Назови мне их имена.

— Главаря банды зовут Хокрой. Это все, что мне известно.

Талос все еще не сводил с него глаз.

— И ты решил, что я запросто тебе это позволю? Бродить в одиночку по нижним палубам, убивая других членов команды?

— Я… не подумал, что вы будете возражать, господин.

— В другое время я бы и не возражал.

Повелитель Ночи одобрительно заворчал, оглядев проделанную Марухом работу.

— Хватит, благодарю тебя.

Марух спрыгнул со стула.

— У команды нет права вершить суд, Септимус. У них не было права убивать Аркию, а у тебя нет права охотиться на банду грабителей. Времена меняются, и мы должны измениться вместе с ними. Новым членам команды с Ганга предстоит узнать, каковы последствия беззакония. Привычка Вознесенного игнорировать проступки смертных уже не работает. У нас по палубам расхаживает слишком много новых людей, и слишком многие из старожилов привыкли не отвечать за свои действия.

Замолчав на секунду, Талос шагнул к верстаку Септимуса, где лежал его шлем.

— Я считаю, что легиону пришло время ужесточить контроль над своими слугами и восстановить железный порядок, как в былые времена. Рабам нельзя вручать ключ от царства, иначе последует анархия.

В кривой улыбке Талоса была изрядная доля горечи.

— Поверь, я уже видел это прежде, — добавил он.

— На Нострамо?

— Да. На Нострамо.

Воин надел шлем. Септимус услышал змеиное шипение герметизирующегося ворота.

— Я разберусь с этим, как должен был поступить недели назад.

— Господин, я…

— Нет. Ты ничего делать не должен. Это задача легиона, Септимус, а не твоя. А ты займись приготовлениями к осаде. Мы отбываем к Виламу через считаные дни.

Слуга взглянул на господина.

— То, что говорят на станции, правда?

Талос негромко фыркнул.

— Зависит от того, что именно говорят на станции.

— Что Вилам — это крепость-монастырь Адептус Астартес. Что флот Кровавого Корсара в полном составе собирается осадить один из самых укрепленных миров в Империуме.

Талос проверил оружие, прежде чем примагнитить его к доспехам: болтер — на бедро, меч — за спину.

— Да, — ответил он. — Это правда.

— Вас не беспокоят предстоящие потери, господин?

Легионер чуть заметно пожал плечами. Черепа на доспехе, качнувшись, заклацали, переговариваясь на безъязыком наречии.

— Нет. Все, что нам надо, — это выжить, потому что время для настоящего боя наступит позже. И вот тогда прольется кровь, Септимус. Тогда, когда мы вернем себе «Эхо проклятия».

 

XVI

ГАМБИТЫ

На Черном Рынке было куда тише, чем обычно, и Октавия быстро поняла почему. Причина — точнее, семь освежеванных причин — болталась над головами людей, подвешенная к потолку на ржавых цепях.

Пес при входе на Рынок вступил в лужу крови, что вызвало в толпе негодующий шепот.

— Легион преподал команде урок, — откомментировал служитель, не пытаясь стереть кровь со стоптанных ботинок.

Урок был весьма влажным. С каждого из семи подвешенных тел изрядно накапало, если судить по пятнам на палубе. Вдобавок, торговцы и покупатели подошвами размазали кровь по всему Рынку, и запах, даже для корабля еретиков, был неописуемый. Пока Октавия оглядывалась, по «Завету» пробежала дрожь — еще один пробный запуск двигателей, устроенный инженерной командой. Тела на цепях закачались, и из разрезанного живота одного из мертвецов вывалилось что-то длинное и вонючее. Оно плюхнулось на пол мотком слизистой, сплетенной из мяса веревки.

Пес заметил ее ошеломленный взгляд и, перепутав отвращение с недоумением, пояснил:

— Кишки.

— Благодарю, я догадалась.

— Тебе не стоит их есть, — продолжил он с умудренным видом.

— Я и не собиралась.

— Хорошо.

Октавия снова перевела взгляд на толпу. Никто не смотрел в ее сторону дольше секунды. Раньше для одних навигатор была диковинкой, а другие не обращали на нее внимания. Теперь все, от стариков и до самых молодых, старались ее избегать и отворачивались, встретившись с ней взглядом.

Конечно, она знала почему. Слухи широко разошлись с того дня, когда она нечаянно убила своего служителя. Девушке уже казалось, что она зря покинула комнату, — но сидеть в одиночестве, томясь от скуки, Октавия тоже больше не могла. В изоляции она свихнется еще быстрее, чем предприняв рискованную прогулку по темным коридорам корабля.

Один из легионеров, в броне и шлеме, шагал через Черный Рынок. Судя по расслабленной походке, он совершал рутинный обход. Правда, раньше Октавия никогда не видела, чтобы легионеры заходили сюда, — разве что по особому делу.

— Навигатор.

Проходя мимо, Повелитель Ночи приветствовал ее кивком. Его шлем украшал стилизованный гребень — распростертые и откинутые назад крылья, как у нетопыря или демона со страниц священной книги.

Октавия не узнала воина — он был из другого Когтя, — поэтому ограничилась тихим «господин…» в ответ.

Воин покинул Черный Рынок, направляясь вглубь корабля.

«Это тоже объясняет, почему все такие смирные», — подумала девушка.

Освежеванные тела болтались наверху мрачной пародией на боевые знамена легиона, развешанные на мостике корабля. Трупы раскачивал легкий ветерок из вентиляционной системы. Когда Октавия задержалась у прилавка с оловянными безделушками, недалеко от ее лица оказалась ободранная пятерня. Торговец, стеклянно улыбнувшись ей, быстро отвернулся.

Октавия двинулась дальше. Дойдя до стола Аркии, она провела пальцами по голым доскам и оглянулась, пытаясь понять, куда исчез пожилой торговец. Все отводили глаза прежде, чем она успевала задать вопрос. Навигатор проверила бандану, хоть и знала, что та на месте, и наконец-то приняла решение. Пора отсюда выбираться. Можно найти и другие места для прогулки — скажем, наблюдательную палубу.

Девушка развернулась и немедленно столкнулась с кем-то. Стукнувшись головой о его грудь, она поскользнулась и рухнула на залитую кровью палубу. Из глаз брызнули слезы, а ушибленный зад ощутимо заболел.

— Твою звезду!.. — пробормотала она, прижимая ладонь ко рту и носу: из-под пальцев закапала кровь.

— Прошу прощения. — Септимус протянул ей руку. — Не ожидал, что меня попытаются протаранить в грудь.

Девушка сжала руку оружейника и с его помощью встала на ноги. Пес предложил хозяйке обрывок тряпки, которая выглядела так, словно карлик протирал ею самые неприглядные части своего тела. Октавия покачала головой и вытерлась рукавом. Кровь размазалась по темной материи. Эх, видел бы ее сейчас отец…

Девушка сморщила нос.

— Сломан?

— Нет, — ответил Септимус.

— А болит так, будто сломан.

— Как я уже сказал, извини. Я искал тебя. У Первого Когтя собрание, и они приказали, чтобы мы оба пришли.

Ничего хорошего это не обещало.

— Отлично. После тебя.

— Вы хотите, чтобы я сделала… что? — неверяще переспросила Октавия.

Она не засмеялась. Хотела, но не могла выдавить из себя смех.

Первый Коготь собрался в оружейной отделения, но воины были не одни. Войдя в комнату с Септимусом и Псом, Октавия обнаружила, что Марух уже там. Это ее не особенно удивило, но вот техножрец — дело другое. Механический человек, казалось, обращал мало внимания на Повелителей Ночи. Он бродил по их святилищу — железный голем в шелестящей мантии, — увлеченно изучая необычные приспособления и запасные детали доспехов.

— Я никогда прежде не получал доступа в оружейную Легионес Астартес, — заметил он с ноткой машинного интереса в голосе. — Такой интригующий беспорядок.

Техножрец ростом не уступал воинам легиона, но в сравнении с ними был тощ как скелет. Согнувшись над верстаком Маруха, Делтриан покатал по нему ручной термодатчик. Вид жреца был при этом такой же сосредоточенный, как у ребенка, который тычет пальцем в дохлого ручного зверька, решая, дышит тот или уже нет.

— Он сломан, — объявил Делтриан остальным в комнате.

Когда никто не ответил, техножрец выдвинул из кончиков пальцев миниатюрные инструменты и занялся починкой.

— Что, по-вашему, я должна сделать? — снова спросила Октавия. Голос у нее все еще был настолько недоумевающий, что слова прозвучали без всякой почтительности. — Я не понимаю.

Талос заговорил, негромко и спокойно — как и всегда, когда на нем не было шлема:

— Когда осада Вилама завершится, мы собираемся атаковать судно Красных Корсаров — один из их флагманов, именующий себя «Ядом первородства». Ты высадишься с нами в абордажной капсуле. Как только мы захватим корабль, нам надо будет уйти в варп вместе с «Заветом крови» и направиться к Великому Оку в Сегментум Обскурус.

Пес, совсем как его тезки, издал горловое рычание. Октавия едва могла моргнуть.

— Как «Завет» совершит прыжок без меня?

— Я разберусь с этим, — ответил Талос.

— И как мы захватим целый вражеский корабль?

— И с этим я разберусь.

Октавия тряхнула головой.

— Со всем уважением, но… если это будет честный бой…

На сей раз Талос рассмеялся.

— Не будет никакого честного боя. Поэтому мы победим. У Восьмого легиона нет особой склонности к честным боям.

— Как правило, мы их проигрываем, — философски заметил Кирион.

— Кровопускание — наше дело. — Голос Ксарла, искаженный воксом, превратился в рык, но каким-то образом не утратил обычной резкости. — Не ломай над этим свою маленькую хрупкую черепушку.

— Но… как вы это сделаете? — не унималась Октавия.

— Предательство. — Талос склонил голову к плечу. — Как еще, по-твоему? Детали сейчас не важны. Все, что тебе нужно знать, — это что ты должна быть вооружена и готова, когда мы возвратимся с Вилама. Ты присоединишься к нам в абордажной капсуле, и мы станем защищать тебя во время продвижения по вражеским палубам. Навигатор «Первородства» должен умереть быстро, чтобы он не успел уйти в варп с нами на борту. Мы убьем его, посадим тебя на его место и захватим вражеский мостик.

Октавия перевела взгляд на Делтриана.

— А… почтенный техножрец?

— Тоже пойдет с нами, — кивнул Кирион.

Техножрец развернулся под мягкое жужжание сервоприводов.

— Согласно вашему запросу, мои сервиторы переоборудованы и перепрограммированы для выполнения новых функций на случай непредвиденных обстоятельств.

Девушка оглянулась на Септимуса. Тот ответил неловкой улыбкой.

— Я тоже иду. И Марух.

Марух проворчал:

— Это наказание за мои многочисленные грехи.

Сглотнув, он заткнулся в ту же секунду, когда к нему обернулся Узас.

— Я тоже иду, — объявил Пес.

За его заявлением последовала тишина.

— Я иду, — упрямо сказал он и обернул слепое лицо к Октавии. — Госпожа?

— Прекрасно, — хмыкнул Кирион. — Прихвати с собой и этого крысенка.

— Пса, — ответил Пес с комической угрюмостью.

Теперь, когда у служителя появилось имя, горбун цеплялся за него с завидным упорством.

— Я знаю, что такое Вилам, — проговорила Октавия. — Поэтому я не понимаю, как вы можете быть настолько уверены, что выживете. Крепость-монастырь? Планета Адептус Астартес?

Кирион повернулся к Талосу.

— Почему она никогда не добавляет «господин», обращаясь к нам? Помнится, ты держал этих смертных в узде, брат.

Талос пропустил его слова мимо ушей.

— Никто из нас не погибнет на Виламе, — сказал он.

— Вы говорите это очень уверенно… господин.

Пророк кивнул.

— Я уверен. Мы не участвуем в основной осаде. Гурон поручит нам что-то другое. Если я не ошибаюсь, в первый раз за то время, что ты на корабле, мы будем драться по-своему.

— И этих боев мы не проигрываем, — добавил Кирион.

В кои-то веки в его голосе не было и тени сарказма.

Вариил открыл глаза.

— Войдите.

Дверь распахнулась с ужасающим скрипом. Апотекарию совершенно не нравились те периоды, когда его орден базировался в Зрачке Бездны. Станция могла быть чудом военной техники, что не мешало ей утопать в грязи и отвратительной запущенности.

— Вариил, — приветствовал его вошедший Талос.

Вариил, сидевший на полу в центре комнаты, не двинулся с места. Медитативный транс медленно покидал его, сменяясь звуками и ощущениями реального мира. Его основное сердце, замедлившееся до почти полной остановки, забилось в нормальном ритме. Апотекарий почувствовал привычное жжение — это давали о себе знать иглы интерфейса доспеха, впивавшиеся в тело.

— Так и думал, что ты будешь погружен в себя, — пробурчал Талос сквозь решетку вокса. — Но время не терпит.

Вариил кивнул на хирургический стол у стены.

— Оба твоих послеоперационных осмотра не выявили недостатков в моей работе или в процессе заживления.

Талос покачал головой.

— Я не за этим пришел.

— Тогда зачем?

— Я пришел поговорить с тобой, Вариил, как брат с братом. Здесь, где нас не могут подслушать ни воины моего легиона, ни твои братья по ордену.

Корсар сощурил холодные глаза.

— И все же ты явился… как у вас говорят? Облаченным во тьму? Крылатый череп Нострамо глядит на меня с твоих доспехов так же, как кулак Гурона — с моих.

— Это наблюдение? — Талос улыбнулся за череполикой маской шлема. — Или предостережение?

Вариил не ответил на вопрос. Вместо этого он произнес:

— Ты даже не решаешься показать мне свое лицо.

— Здесь слишком светло.

— Хорошо. Говори.

— Ты брат Первому Когтю. Эту связь сковала Фрига, и она осталась нерушимой в течение двух десятилетий. Прежде чем я скажу что-то еще, мне надо знать, собираешься ли ты хранить верность клятве, данной той ночью.

Вариил почти никогда не мигал. Талос заметил это уже давно и подозревал, что пристальный взгляд апотекария немало смущает смертных. Повелителю Ночи было интересно, воспитал ли Вариил у себя эту привычку, или врожденная особенность усилилась после внедрения геносемени?

— Для меня с Фриги прошло почти тридцать лет. Только двадцать для тебя, говоришь? Любопытно. У варпа восхитительное чувство юмора.

— Клятва, Вариил, — напомнил Талос.

— Я не давал на Фриге никакой клятвы. Только обещание. Замечаешь разницу?

Талос обнажил свой меч, и по голым стенам комнаты заплясали яркие блики.

— Это все еще один из лучших клинков, которые мне довелось повидать, — почти вздохнул Вариил.

— Он спас тебе жизнь, — сказал Пророк.

— А я спас твою всего лишь пару недель назад. Кое-кто мог бы сказать, что мы в расчете и я выполнил свое обещание. Тебе все еще снятся эльдары?

Талос кивнул, но развивать тему не стал.

— Спас ты мне жизнь или нет, мне нужна твоя помощь.

Вариил все-таки встал и подошел к дальнему концу своего рабочего стола — стерильной раковине, окруженной полками с инструментами и растворами. Очень тщательно он отстегнул латные перчатки, снял и медленно, раздражающе медленно вымыл руки, и до этого совершенно чистые.

— Ты хочешь, чтобы я предал свой орден, так?

— Нет. Я хочу, чтобы ты их предал, обокрал и бросил.

Вариил моргнул — медленно, как греющаяся на солнце ящерица.

— Бросил их… Любопытно.

— И более того. Я хочу, чтобы ты вступил в Первый Коготь. Ты должен быть с нами, должен сражаться в этой войне в рядах Восьмого легиона.

Вариил просушил руки белоснежным бумажным полотенцем.

— Ближе к делу, брат. Что ты задумал?

Талос вытащил из накладного кармана на поясе ауспик. Ручной сканер знавал лучшие времена. Десятилетия службы изрядно его потрепали, но работал он все еще достаточно надежно. Талос включил ауспик, и на маленьком экране появилось двухмерное изображение некоего объекта. Вариил узнал его в ту же секунду.

— «Яд первородства», — сказал апотекарий.

Он поднял голову, впервые пытаясь встретиться взглядом с Пророком. Это ему удалось, хотя и сквозь глазные линзы Повелителя Ночи.

— Мне было интересно, заметил ли ты его происхождение и, если да, значит ли оно для тебя что-нибудь?

— Значит. — Талос выключил ауспик. — Это наш корабль, и после Вилама он снова перейдет в руки Восьмого легиона. Но для того, чтобы вернуть его, мне потребуется твоя помощь.

С наплечника Вариила на Повелителя Ночи безглазо таращилось растянувшееся лицо Калласа Юрлона. Звезда Пантеона все еще гордо красовалась на высохшей коже — черная на фоне беловато-розовой плоти.

— А если я соглашусь… Что мне придется сделать? — спросил Вариил.

— Мы не можем штурмовать крейсер, под завязку набитый Красными Корсарами. Мне надо, чтобы у нас было преимущество еще до того, как абордажные капсулы пробьют их обшивку.

— Ты знаешь, большая часть команды там до сих пор с Нострамо, — сказал Вариил, не глядя на Талоса. — Выжившие. Офицеры, прошедшие омоложение, — их ценят за большой опыт. Потомки первых изгнанников с вашего погибшего мира. Хотя Повелителей Ночи вряд ли можно назвать содружеством милостивых господ, думаю, многие предпочтут холодную дисциплину Восьмого легиона плетям надсмотрщиков из Красных Корсаров.

Апотекарий фыркнул.

— Возможно, они помогут вам отбить ваш корабль. Но не навигатор. Эсмеральда — любимица Гурона.

Талос не поддавался.

— Мне нужна твоя помощь, брат.

Апотекарий закрыл глаза и некоторое время простоял с опущенной головой, опираясь о рабочий стол. Из-под брони вырывалось глубокое и размеренное дыхание. Плечи поднимались и опускались под гул активированного доспеха.

Наконец Живодер издал какой-то звук и вздрогнул. Талос уже почти собрался спросить, что случилось, но тут его побратим повторно издал тот же звук. Плечи апотекария затряслись. Когда Вариил отошел от стола, глаза его ярко блестели, а губы изгибались в жутковатой, мертвенной пародии на улыбку. Он продолжал повторять странный звук, что-то среднее между хриплым стоном и приглушенным криком.

В первый раз за долгие десятилетия Вариил Живодер смеялся.

Когда дверь снова открылась, он поднял голову, хотя заговорить получилось не с первого раза.

— Еженедельный глоток воды? — глумливо спросил он на готике.

Ответ прозвучал на нострамском:

— Вижу, они все еще держат тебя здесь в ошейнике, как особо ценную шлюху.

Рувен зарычал, сдерживая изумление.

— Опять пришел посмеяться надо мной, брат?

Под ровный гул доспеха Талос присел рядом с пленником.

— Не совсем. Я говорил с Корсарами о твоей судьбе. Они собираются вскоре тебя казнить, потому что не надеются больше вытянуть ничего ценного.

Рувен медленно выдохнул:

— Не уверен, что когда-нибудь снова смогу открыть глаза. Веки не останавливают свет и, по ощущениям, склеились намертво.

Маг дернулся в цепях, но это был лишь слабый жест раздражения.

— Не позволяй им убить меня, Талос. Я лучше умру под клинком легионера.

— Я тебе ничего не должен.

Рувен улыбнулся. Растрескавшиеся губы раздвинулись, обнажив окровавленные зубы.

— Да, верно. Так зачем же ты пришел?

— Хотел узнать кое-что, прежде чем ты умрешь, Рувен. Ради чего ты совершил первое предательство? Почему отвернулся от Восьмого легиона и облачился в цвета Сынов Хоруса?

— Мы все Сыны Хоруса. Все мы несем в себе его наследие. — В голосе Рувена невольно зазвучала страсть. — Абаддон — Бич Империума, брат. Это его имя шепчут триллионы испуганных душ. Ты слышал легенды? Империум даже верит в то, что он — клонированный сын Хоруса. И магистр войны держится за эту сказку не без причины. Империум падет. Может, не в этом столетии. Может, не в следующем. Но он падет, и Абаддон будет там в момент его падения и наступит ботинком на горло обескровленному трупу Императора. Абаддон будет там, когда Астрономикон потухнет и Империум — наконец — погрузится во тьму.

— Ты все еще веришь, что мы можем выиграть эту войну? — Талос заколебался — эта мысль просто никогда не приходила ему в голову. — Если Хорус потерпел поражение, какие шансы у его сына?

— Все шансы, потому что, независимо от того, что скажу я или скажешь ты, это начертано в самих звездах. Как сильно возросли наши силы в Оке Ужаса с тех времен, когда проигравшие бежали туда с Терры? Сколько миллиардов людей, какое несчетное множество кораблей пришло под знамена магистра войны за десять тысячелетий? Мощь Абаддона превосходит все, чем когда-либо владел Хорус. Ты знаешь это не хуже меня. Если бы мы перестали грызться между собой хоть ненадолго, мы бы уже сплясали на костях Империума.

— Даже примархи потерпели поражение, — не отступал Талос. — Терра сгорела и вновь восстала из пепла. Они проиграли, брат.

Рувен обернул невидящее лицо к Пророку и сглотнул, превозмогая боль.

— Вот поэтому ты слеп и отвергаешь нашу судьбу, Талос. Ты все еще преклоняешься перед ними. Почему?

— Они были лучшими из нас.

По голосу Пророка Рувен ясно понял, что Талос никогда прежде не думал об этом.

— Нет. Сейчас в тебе говорит вера, но, брат, нельзя оставаться настолько наивным. Примархи были наивысшим воплощением рода человеческого — все величайшие людские достоинства сочетались в них с самыми чудовищными недостатками. За каждую победу или проблеск гениальности они расплачивались сокрушительным поражением или делали еще один шаг по дороге к безумию. И кем они стали сейчас? Те, что еще живы, превратились в отдаленные символы, в аватаров богов. Они вознеслись на немыслимую высоту и посвятили свое существование Великой Игре. Подумай о Циклопе, который всматривается единственным отравленным оком в тысячи возможных реальностей, пока несколько его выживших сынов ведут в бой легион ходячих мертвецов. Подумай о Фулгриме, настолько поглощенном славой Хаоса, что его не обеспокоило даже поражение собственного легиона. Подумай о нашем отце, который закончил свои дни терзаемым видениями безумцем. Ты ведь помнишь, как он твердил о том, что хочет преподать Императору какой-то великий идеалистический урок, а в следующий миг уже только и мог, что пожирать сердца попавшихся под руку рабов и хохотать над воем обреченных в Галерее Криков.

— Ты не отвечаешь на мой вопрос, Рувен.

Пленник снова сглотнул.

— Отвечаю, Талос. Отвечаю. Восьмой легион слаб и расшатан — это банда отступников, забывших все ради садистских удовольствий. Он не ставит перед собой более высоких целей, чем массовые убийства. У него нет амбиций выше, чем примитивное выживание и резня. Это не секрет. Я уже не Повелитель Ночи, но все еще остаюсь нострамцем. Неужели ты думаешь, что я с наслаждением склоняю колени перед Абаддоном? Неужели, по-твоему, меня радует, что магистр войны вышел не из моего собственного легиона? Я ненавидел Абаддона и одновременно уважал его, потому что он может совершить недоступное другим. Боги отметили его, оставив в материальном мире. Он — их избранник. Он сделает то, на что никогда не были способны примархи.

Рувен прерывисто втянул воздух. Разговор лишал его последних сил.

— Ты спросил, почему я перешел под знамя Разорителя. Ответ заключается в судьбе примархов. Им никогда не суждено было унаследовать эту империю. Их жребий определен с рождения, не говоря уже об их вознесении. Они лишь отзвуки, эхо, почти затихшее в Галактике. Они увлечены Великой Игрой Хаоса вдали от глаз смертных. Империя принадлежит нам, и мы все еще здесь. Мы — те воины, что остались на поле боя.

Талос несколько секунд обдумывал ответ.

— Ты действительно веришь в то, что говоришь. Я вижу.

Рувен сокрушенно рассмеялся.

— Каждый верит в это, Талос, по одной простой причине: это правда. Я оставил легион, потому что отверг бесцельные убийства и наивную, бессмысленную надежду как-нибудь пережить войну. Мне недостаточно было выживания. Я хотел победы.

Узник обвис в цепях. Однако вместо того, чтобы почувствовать опору, он полетел вперед и врезался в холодную палубу. Поначалу он не мог пошевелиться — слишком велики были шок и боль в пробудившихся мускулах, вызванные падением.

— Я… я свободен, — выдохнул Рувен.

— Да, брат. Ты свободен.

Талос помог дрожащему магу сесть.

— Пройдет несколько минут, прежде чем ты снова сможешь владеть ногами, но нам надо поторопиться. А пока выпей это.

Рувен протянул руки, и его пальцы сжались вокруг кружки. От нее в онемевшие ладони заструилось тепло. К рукам и ногам уже возвращалась чувствительность.

— Я ничего не понимаю. Что происходит?

— Я заключил сделку с Кровавым Корсаром. Обменял наши запасы геносемени на твою жизнь.

Талос замолчал, дав магу время оценить невероятную щедрость этого предложения.

— А затем я пришел сюда, чтобы освободить тебя, — откровенно продолжил Пророк, — или перерезать тебе горло, в зависимости от того, что ты скажешь. И я согласен с тобой в одном, брат. Мне тоже надоело просто выживать на этой войне. Я хочу побеждать в ней.

— Мне нужны мои доспехи. И оружие.

— Они уже доставлены в оружейную Первого Когтя.

Рувен сжал железный ошейник на горле.

— И это. Его нужно снять. Я не могу пользоваться своими силами.

— Септимус его снимет.

Маг хмыкнул. Смешок прозвучал довольно злорадно.

— Ты уже добрался до Септимуса? Когда я в последний раз ступал по палубам «Завета», тебе служил Квинтус.

— Квинтус умер. Ты можешь встать? Я тебя поддержу, но время не терпит, а свет уже ранит мои глаза даже сквозь шлем.

— Я попробую. Но я должен знать, почему ты освободил меня? Ты не склонен к благотворительности, Талос. Не с врагами. Скажи мне правду.

Пророк поднял бывшего брата на ноги, приняв на себя бо льшую часть его веса.

— Мне надо, чтобы в обмен на спасение твоей жизни ты кое-что сделал.

— Согласен. Говори, что я должен сделать.

— Очень скоро «Завету» придется лететь без навигатора. — Пророк понизил голос. — Мы снимем ошейник и вернем тебе силы, потому что никто другой не сможет сделать того, что нам надо, Рувен. Я хочу, чтобы ты повел корабль в варп.