Семь

“Налётчик Лэнда” и “Сборщик Лэнда” Двенадцатый Последователь Несозидающего бога

Аркхан Лэнд считал себя миролюбивым человеком. В первую очередь он был техноархеологом, который посвятил жизнь повторному открытию чертежей и данных Стандартных шаблонных конструкций, потерянных в Тёмную эру технологии. Он был достаточно известен в этой области и по праву гордился этим фактом.

Кто в течение многих лет с риском для жизни пробивался вглубь сквозь коренные породы и своды хранилищ Либрариус Омнис с её ордами смертельных ловушек и встроенных оборонных систем? Постойте, это был Аркхан Лэнд. Кто нанёс на карту область катакомб под поверхностью Священного Марса размером с небольшую страну? Что ж это снова был Аркхан Лэнд. Кто обнаружил древние чертежи для возобновления производства основного боевого танка “Налётчик” и вернул их в сферу человеческих знаний? И снова это был ни кто иной, как Аркхан Лэнд.

В легионах появилась раздражающая привычка называть новую машину “Лэндрейдер”, не обращая внимания на повторное открытие. Аркхан составил длинное и подробное сочинение с целью опровержения этой тенденции, озаглавленное “Достойные примечания и трактаты, имеющие непосредственное отношение к основному боевому танку “Налётчик Лэнда”: Возрождение древнего чуда”.

И затем он вернул на поверхность Красной планеты подробные – и полностью расшифрованные – планы сельскохозяйственного комбайна “Сборщик”, после чего поражённое руководство попросило его провести презентацию для важных особ с множества миров-кузниц. Машина не только оказалась эффективной в использовании, она стала самим символом тройной пользы массового производства: недорогой при создании; простой в эксплуатации; лёгкой и безопасной в управлении для неподготовленных пользователей.

По заверениям его покровителей “Сборщик” коренным образом изменит жизнь на зарождавшихся сельскохозяйственных мирах Империума.

Впрочем, Аркхан Лэнд и так это знал. Ему не требовались ничьи объяснения. Иначе, зачем же тогда, по их мнению, он так упорно работал для возвращения этих чертежей на поверхность?

Его вступительная речь на симпозиуме продлилась почти три часа. Некоторые из коллег и покровителей посчитали уровень самовосхваления чрезмерным, но Аркхан Лэнд был прагматичным человеком. “Сборщик” уже использовали на нескольких сотнях освобождённых имперских мирах. Пока его коллеги не совершат аналогичные революционные изменения в подходе человечества к сельскому хозяйству, его мало волновало их мнение о том, что такое достойная речь.

Он всегда был проницательным существом. Вне всяких сомнений необыкновенно одарённым человеком. К тому времени, как ему исполнилось пять стандартных терранских лет, Аркхан свободно говорил на пятидесяти вариантах готика и бегло ещё на нескольких десятках. Когда настало время аугментации, он проявил себя кем-то вроде пуриста; в одиннадцать лет он отказался от мнемонической имплантации и дополнительных когнитивных связей, потому что не хотел, чтобы его мысли “замедляла чужая технология”.

Став старше он, конечно же, аугментировал себя. Каждый иерарх Священного Марса посвящал своё тело технологической эволюции. Только благодаря бионическим и биологическим улучшениям адепты могли приблизиться к чистоте Омниссии. И всё же его модификации оставались едва различимыми и почти незаметными, казалось, что он наслаждался оригинальным воплощением своей человеческой формы.

Лучшим аргументом, который он приводил в пользу своего решения, был пример Императора.

– Омниссия, – говорил Аркхан критикам, – демонстрирует мало внешней аугметики. Те из вас, кто беспокоится о моём благочестии, посмотрите, кому я подражаю в своей скромности.

Как правило, это заставляло критиков замолчать.

Его склонность к коллекционированию археотека была легендарна, как и обширность самой коллекции. Именно это являлось его настоящей страстью, а не масштабная реконструкция тела, столь восхищавшая многих его коллег. Аркхан Лэнд очень любил свои механизмы, устройства и инструменты, многие из которых бросали вызов современному терранскому и марсианскому пониманию.

Одним из таких видов оружия – вполне возможно до сих пор занимавшее главное место в его арсенале – был громоздкий пистолет с причудливой системой фокусирующих линз, вращавшимися магнитными лопастями и спиральными катушками ускорителя, который вёл огонь целостными микроатомными зарядами размером с кончик пальца ребёнка. Он добавил звуковые глушители для компенсации чудовищного грохота при стрельбе, после чего установил на плече, чтобы всегда держать любимую военную реликвию при себе, но не носить на бедре или под одеждой, как какой-нибудь утомительно самонадеянный стрелок, желающий произвести впечатление на окружающих.

Последним штрихом стало затылочное подключение, позволявшее мысленно активировать оружие, которое следовало за каждым наклоном и поворотом его головы, и целилось туда, куда он смотрел.

Да, он считал себя миролюбивым человеком, хотя и обладал огнестрельным оружием, которое использовало ядерное деление при каждом выстреле. И он никоим образом не считал это лицемерием. Даже намёк на это расстроил бы его, Аркхан Лэнд относился к своей личной безопасности почти также же серьёзно, как и к исполнению долга.

В эти дни он и в самом деле был очень занят. В конце концов, надо было выиграть войну – и просьба о помощи от хранителей живого бога оказалась довольно лестной. Он играл ведущую роль в проектировании гравитационных суспензорных пластин для танков легио Кустодес, а также их – весьма красивых на его взгляд – гравициклов “Парагон”. Как они ревели! Шум двигателя являлся причастием к Омниссии. Тихо работавшая машина– машина со слабой душой. В этом вопросе для него всё было ясно.

Совсем другое дело, когда он превратился в мальчика на побегушках у нового генерал-фабрикатора, но с этим ничего нельзя было поделать, и он подозревал, что жалобы сочтут лукавством и мелочностью.

Новый генерал-фабрикатор. Каким непривычным всё ещё казался титул, хотя Кейн принял его сразу после падения Марса. “Возможно, потому что он так мало сделал на своём посту”, подумал Лэнд. Он сразу же счёл эту мысль недостойной, едва она пришла ему в голову, и всё же он понимал её справедливость. И он не единственный среди магосов думал так. Пока Священный Марс находится во власти архипредателя, никакие победы в других местах галактики ничего не будут значить для жрецов и провидцев Марсианских Механикум.

Сапиен устроился на плече Архама, хомоподобный наблюдал за людьми Дворца широкими моргавшими глазами. Иногда он шипел на проходивших мимо сервиторов, показывая тупые зубки. В последнее время маленький спутник пребывал в плохом настроении, причину которого Аркхан так и не смог понять до конца. Порой он жалел, что создал маленького компаньона неприспособленным к обмену бинарным кодом или человеческому общению. Но тогда это стало бы отступлением от исторических регистров, которыми он обладал, где ясно описывалось, что у обезьян было, когда они водились на Терре, а чего не было.

Он спорил с некоторыми учёными – как с Терры и Марса, так и с других миров – относительно достоверности этих архивов. Оказалось, что у каждого была своя точка зрения, подкреплённая собственными исследованиями, о том какими обезьяны являлись на самом деле. Особенно заблуждавшийся оппонент Аркхана настаивал, что существа могли свисать с деревьев на хвостах, что явно было чушью. Любой серьёзный учёный понимал, что хвост зверька использовался как хлещущее и колющее оружие и чтобы впрыскивать яд.

Ботинки Аркхана отзывались эхом среди подвесных лесов, соединявших одну башню с другой. Порывистый терранский ветер оставался слабым даже на высоте в тысячи футов над одной из сотен плоских равнин, которые геологически выровняли для фундамента Императорского дворца. Говорили, что на постройку Дворца ушло почти два века. Аркхан мог в это поверить.

Это означало, что Рогал Дорн и Имперские Кулаки перестроили его меньше чем за одну двадцатую часть времени, превратив королевский Дворец в крепость-бастион, во что – снова – Аркхан мог легко поверить. Космические десантники были очень усердными, когда направляли свои ограниченные разумы на одну цель.

И именно в этом и была проблема. Галактика горела именно из-за этого факта. Великое видение Омниссии находилось под угрозой из-за зависти меньших существ.

Сам Аркхан однажды был удостоен великой чести работать с Омниссией. Это был одновременно самый значительный и самый тайный опыт в его жизни. Приглашение застало его на Марсе, требуя ненадолго отправиться на Терру, что он с удовольствием и сделал. Вместо того чтобы приземлиться в одном из многочисленных звёздных портов, он, следуя особым предписаниям в приглашении, направил десантный корабль в израненную войной тундру на далёком севере.

Там он удостоился наивысшей чести войти в одну из секретных священных лабораторий Омниссии в самом центре потухшего вулкана. Затем он прошёл по лабиринту закрытых дверей и активных защитных систем, несколько раз натыкаясь на кости незадачливых нарушителей, пока не предстал перед Императором. И там он впервые увидел Бога Машину своими глазами.

– Не нужно кланяться, – сказал Император. Его голос оказался именно таким механическим и чистым, как и думал Аркхан, лишённым всех интонаций и акцентов. Такая монотонная чистота обычно появлялась только после значительной аугментации.

Аркхан поднялся, как сказали. Он не увидел военачальника, которого многие утверждали, что видели. Он увидел учёного. Доспехи дерзкого завоевателя Терры сменил защитный костюм для работы в стерильных и враждебных окружающих условиях. Император стоял в центре Своей огромной лаборатории, где жидкость пузырилась в пробирках на полках и органы пульсировали в заполненных до краёв антисептическим гелем цилиндрах. Непостижимые машины и оборудование гудели, гремели и жужжали. Для неподготовленного глаза могло показаться, что они работали независимо друг от друга, но Аркхан сразу же понял правду: все подчинялись воле Императора, каждая функционировала как часть гармоничного хора, исполняя интеллектуальные указания Омниссии.

На нескольких столах лежали педантично составленные записи на новой бумаге, аккуратные стопки напечатанных схем и тонкие пластмассовые листы светокопированных планов. Встречались и памятники прошлого: древние свитки и пергаменты, прижатые по краям всем, что попалось под руку в роли пресс-папье. Аркхан ожидал увидеть разношёрстную смесь организованной высокой науки и беспорядка, характерную для святилищ многих гениев, и именно это он и увидел.

– Пожалуйста, прими мою благодарность, – произнёс Бог Машина, – что пришёл сюда.

– Это – честь для меня, – ответил Аркхан, чувствуя горькую досаду из-за слёз, грозивших испортить момент. Какими же раздражающими иногда могли быть эмоции. Однако сила заключалась в их преодолении, а не в вычищении бионикой. В этом он также истово подражал Омниссии.

– Мне нужна твоя экспертная оценка, Аркхан.

Было что-то в том, как Император произнёс его имя. Слуховые датчики не зарегистрировали звука, и всё же он услышал своё имя, произнесённое вслух. Аркхан счёл это слегка нервирующим и ужасно интересным, обещая себе поинтересоваться о природе эффекта. Он так никогда и не поинтересовался.

Император работал один, единственный повелитель в святилище запретного и забытого знания. Молния прочертила шрамы высоко в ночных небесах, прокатились гортанные раскаты грома. Хотя зал располагался глубоко под землёй, огни лаборатории замерцали в готической гармонии с бурей.

На центральной плите лежал труп. Громадное создание, существо с чрезмерно развитой мускулатурой и толстыми венами, которое настолько далеко отошло от человеческого шаблона, насколько можно было представить, но всё же сохранило связь с человечеством, как с прародителем. По правде говоря, оно напоминало нечто мифическое: морозных гигантов древних нордических кланов или богорождённого из конклавов Джарриш до Тёмной эры. То, что в нём осталось человеческого увеличили до гротескных и воинственных пропорций. Даже в смерти его грубое лицо искажал перекошенный рот, словно в жизни он знал только боль.

Император, одетый как любой учёный, стоял у плиты, положив руку на отвратительную топографию грудных мышц чудовищного человека. Его внимание было направлено на несколько соседних экранов и постоянно прокручивавшуюся на них информацию. Каждый экран показывал развёрнутый меняющийся поток биологических данных в цифровом, бинарном или руническом представлении. Аркхан тогда понял, что труп на плите вовсе не был трупом, до сих пор регистрировался пульс и прерывистая нечёткая мозговая активность.

Техноархеолог вышел из теней за ослепительным светом, направленным на тело. Он понял, что не может отвести взгляда от лица пациента и грубой ужасной кибернетики, внедрённой в череп лежавшего без сознания чудовища.

– Зубы Шестерёнки, – тихо выругался он.

Император казался слишком занятым, чтобы обратить внимание на богохульство. Крохотные схемы на кончиках пальцев испачканных кровью хирургических перчаток Омниссии прижались к груди гиганта. Они испустили ауру ультразвука – на нескольких соседних экранах под разными углами появились изображения примитивного внутреннего сканирования позвоночника и окружающей плоти. Дремлющее тело сильно дёрнулось и зарычало, словно от пронзившей нервную систему боли.

Аркхан посмотрел на искажённое страданиями лицо гиганта. Металлические зубы. Сморщенный лоб. Шрамы на шрамах. Протянувшиеся из головы кабели, напоминавшие кибернетические дреды.

– Ангрон, – выдохнул он имя.

– Да, – нечеловечески равнодушно подтвердил Император. – Я пытаюсь устранить причинённые Двенадцатому повреждения.

Император указал свободной рукой, также испачканной кровью, на три экрана, которые продолжали показывать мерцающий гололитический череп гиганта, мозг и позвоночник. Изображение было расколото десятками тонких чёрных усиков, которые были всем чем угодно только не органикой. Аркхан уставился на отсканированные изображения с медленно растущим пониманием. Учитывая опыт и образование его знание человеческой анатомии было абсолютным, но изображения на экранах не принадлежали человеку. Не соответствовали они и священным и одобренным путями аугметического вознесения.

Скорее они были богохульными.

– Полагаю, что ты видел это устройство раньше, – сказал Император. – Это так?

– Да, Божественный. В экспедиции в Гексархионские хранилища.

– Хранилища, которые снова закрыли твоим декретом, ратифицированным генерал-фабрикатором Кельбором-Халом, а всё найденное внутри осталось неизвестным.

– Да, Божественный. Знания представляли моральную угрозу и потенциальное искажение познания.

Пальцы Императора коснулись виска лежавшего без сознания примарха. – Но ты видел такое устройство.

Аркхан Лэнд кивнул. – В богохульных текстах, погребённых в Гексархионских хранилищах, оно называлось cruciamen.

Никак не прокомментировав услышанное, Император продолжил сканирование кончиками пальцев.

– Я никогда не видел его вживлённым и работающим, – признался Аркхан. – И никогда такую мощную модель, ни в стазисном поле, ни в хранилище. Устройства в закрытом подземелье были намного примитивнее этой конструкции.

– Я ожидал подобное.

– Зачем в Вашей бесконечной мудрости вы вживили это устройство в примарха?

– Я не делал этого, Аркхан.

– Тогда… к великому стыду признаюсь, что не понимаю, на что смотрю, Божественный.

– Двенадцатый и его легион называют их “Гвозди мясника”. – Император продолжал изучать информацию на экранах. – Ты смотришь на изменения моего оригинального шаблона Двенадцатого. Точнее говоря, ты смотришь на изменения примитивного гения. Перед этим осмотром я полагал, что улучшения, полученные Двенадцатым на Нуцерии, являлись источником его эмоциональной нестабильности. Моя гипотеза состояла в том, что они стимулировали в Двенадцатом чувство вечной, но, в конечном счёте, искусственной ярости. Но всё наоборот. Изменив краевую долю и островковую область мозга, хирурги нарушили умение Двенадцатого регулировать любые эмоции. Также они перестроили его способность получать удовольствие от любых чувств, кроме гнева. Только эти химические и электрические сигналы свободно перемещаются в его мозгу. Всё остальное или полностью подавляется или изменяется, чтобы причинять невыносимые страдания. То, что Двенадцатый до сих пор жив – свидетельствует о выносливости моего проекта примарх.

– Его собственные эмоции причиняют ему боль?

– Нет, Аркхан. Всё. Всё причиняет ему боль. Размышление. Чувство. Дыхание. Единственная передышка, которой он обладает, заключается в изменённом неврологическом удовольствии из химикатов гнева и агрессии.

– Как мерзко, – произнёс техноархеолог. – Извращение познания, а не очищение.

Император продемонстрировал только бесстрастный интерес. – Такая перенастройка физиологии, конечно, мешает высоким функциям мозга Двенадцатого. Весьма хитроумное устройство, учитывая его примитивность.

– Вы можете удалить его?

– Конечно, – ответил Император, всё ещё продолжая смотреть на экраны.

Аркхан изо всех сил постарался скрыть удивление. – Тогда, Божественный, почему вы не удалили его?

– Вот почему, – Император положил обе руки на голову Ангрона, кончики пальцев одной касались виска и щеки примарха, а другой покоились на бритой голове, где усики-кабели соединялись с плотью и костью. Изображения на экранах сразу сменились более чётким отпечатком прочного толстого черепа несчастного с грубой кибернетикой и шрамами на кости от глубоких хирургических лазерных разрезов.

– Видишь? – спросил Император.

Аркхан видел. Усики глубоко укоренились в плоти мозга, они пронизывали нервную систему и спускались вдоль позвоночника. Каждое движение должно было причинять примарху сильную боль, стимулируя злобу и гнев.

Что ещё хуже, краевая доля и островковая область мозга были не просто разорваны внедрением механизма, их хирургически атаковали и удалили ещё до имплантации. Вбитое в череп устройство не разрушило эти части мозга, а заменило их. Внутреннее сканирование показывало уродливую чёрную кибернетику на месте целых участков мозговой ткани примарха.

– Они – единственное, что сохраняет ему жизнь, – сказал Аркхан.

Император убрал руки с черепа спящего примарха. Большинство экранов сразу потемнели. Он заговорил, снимая хирургические перчатки. – Это было познавательно.

– Не понимаю, Божественный. Чем я могу быть Вам полезен?

– Ты уже принёс огромную пользу, Аркхан. Ты подтвердил мои подозрения о том, что это – cruciamen. Никто другой не смог бы сделать это. Поэтому я благодарен.

Аркхан ожидал бесстрастного поведения Омниссии, но увидев Его в такой личной обстановке, был невероятно поражён. Столь нейтральный. Столь нечеловечески нейтральный.

– Божественный, – произнёс он, прежде чем понял, что собирается что-то сказать.

– Повреждённый примарх – всё равно остаётся примархом, – продолжал отвлечённо размышлять Император. – В чём дело, Аркхан?

Лэнд замешкался. – Вы жизнерадостнее в этот момент, чем я ожидал, даже учитывая Вашу священную отстранённость от эмоций.

– А какой остаётся выбор? – Император положил испачканные кровью перчатки на ближайший хирургический стол, где лежали покрытые красными пятнами мокрые недавно использованные скальпели и другие инструменты. – Плакать над Двенадцатым, словно он мой раненый сын, а я его скорбящий отец?

– Ни в коем случае, Божественный, – осторожно подбирал слова Аркхан. – Хотя некоторые ожидали бы этого.

Император отцепил наручи костюма, а затем снял хирургическую маску, которая закрывала Его лицо. – Он не мой сын, Аркхан. Никто из них. Они – военачальники, полководцы, инструменты, рождённые служить цели. Как и легионы, рождённые служить цели.

Аркхан смотрел на спящего полубога, видя, как лицо Ангрона подёргивается и вздрагивает в болезненной гармонии с разрушенной нервной системой.

– С вашего благословения, Божественный, я хотел бы Вас кое о чём спросить.

Император в первый раз посмотрел на Лэнда. От взора Омниссии Движущая Сила в крови Аркхана потекла быстрее, покалывая, как слабая кислота.

– Спрашивай.

– Примархи. Говорят, что они всегда называют Вас отцом. Это выглядит таким… сентиментальным. Я никогда не понимал, почему Вы позволяете это.

Император некоторое время молчал. Когда Он заговорил, Его взгляд вернулся к огромной фигуре на хирургической плите. – Когда-то жил писатель, – начал Он, – сочинитель детских рассказов, написавший историю о деревянной марионетке, которая хотела родиться заново и стать человеческим ребёнком. И эта марионетка, этот покрашенный автоматон, вырезанный из дерева и желавший обрести плоть, кровь и кости, ты знаешь, как он называл своего создателя? Как такое существо называло своего творца, давшего ему облик, форму и жизнь?

“Отец”, – Аркхан почувствовал мурашки на коже. – Я понял, Божественный.

– Вижу, что понял. – Император повернулся к телу на плите. – Продолжительность жизни Двенадцатого и тактическая проницательность могут снизиться, но механизм боли усилит эффективность других аспектов и компенсирует это. Я полагаю, что верну Двенадцатого в его легион. Прими ещё раз мою благодарность, Аркхан. Спасибо, что пришёл.

Это был первый и единственный раз, когда он находился один рядом с Омниссией. Он мог использовать эту высочайшую честь, обнародовать её и почивать на славе. Но он не стал. Несмотря на то, что критики называли его тщеславным и напыщенным, Аркхан Лэнд хранил самую истинную честь в жизни в тайне ото всех. Он унизил себя, если использовал бы этот момент для личной выгоды. Он был доволен тем, что оставил его сокровенным часом радости, прекрасным вечером, когда живому богу потребовалось его знание.

Грохот лифта вернул его в настоящее, когда спуск в цитадель ордо Редуктор наконец-то закончился. Трёхслойные двери разомкнули замки в симфонии металлического лязга и заскрипели, открываясь одна за другой. Предупреждающие об опасности полосы протянулись во все стороны, когда последняя шлюзовая дверь наконец-то исчезла.

В вестибюле за ней его ждал Кейн. С тех пор как Аркхан видел его в последний раз, генерал-фабрикатор освятил себя тяжёлым вооружением. “Оно ему к лицу, – подумал Аркхан, – учитывая его прямолинейный и невдохновлённый подход к существованию”.

– Генерал-фабрикатор, – приветствовал он изгнанного правителя Священного Марса.

– Аркхан Лэнд, – ответил его повелитель и господин. – Следуйте за мной.

– Сию же секунду, доминус. “Занудная ты горгулья”. Могу я узнать, что вам нужно?

– Вы всё увидите, – Кейн повернулся, поехав назад на скрежетавших гусеницах и сложив руки напротив красной мантии. – Следуйте за мной.

– Куда мы направляемся?

– Беседовать с вестниками Благословенного Разрушения. Пока достаточно вопросов. Просто следуйте за мной.

Кейн, слегка покачиваясь, катился вперёд на гусеницах бронированной платформы между колоннами генераторов. Воздух был насыщен ладаном, а гудящие вентиляционные системы подавали углекислый газ и аргон в комплекс, разбавляя азот и кислород до неприятных, но пригодных для дыхания уровней, аналогичных терраформированной марсианской атмосфере. Кейн жадно вдыхал искусственный смог сквозь респираторные фильтры. Каждые его вдох становился священным ритуалом.

Температура глубоко внутри комплекса была непостоянной, системы регулирования микроклимата управлялись перегруженными процессорами, которые при необходимости меняли её от помещения к помещению. В этом конкретном хранилище переход от жара кузни до криогенного холода был достаточно резким, чтобы ощущаться, как физический барьер. Его тело дрожало в колыбели из толстых кабелей, пока гусеницы катились по неровному полу.

Аркхан Лэнд, этот монументальный раздражитель, шагал рядом. Сама необходимость присутствия техноархеолога вызывала у него горький стыд, но Кейн будет глупцом, если откажется использовать каждый инструмент в своём распоряжении. Лэнд был тщеславным и эгоистичным типом, но он был тщеславным и эгоистичным типом, обладавшим проницательностью – и жизненно важными чертежами – с которой мало кто мог сравниться.

И что особенно важно он играл ведущую роль в разработке антигравитационных устройств для боевых машин легио Кустодес. Уважение, оказанное Десятью Тысячами Лэнду, было для Кейна ценнее всего.

Попав в следующее хранилище, Кейн скинул капюшон. Заменявшие волосы провода и тонкие кабели дёрнулись от не слишком осторожного движения. Он продолжил путь, лучи коллиматорного прицела метались из стороны в сторону, когда он поворачивал голову, высматривая глазом и сканируя встроенным ауспиком.

Обитатели зала рассеивались с его неумолимого пути. Жалкие существа всё ещё в основном из плоти и в грязных нищенских одеждах были недостойны внимания генерал-фабрикатора. На Марсе они не посмели бы приблизиться к нему, но потеря родины негативно сказалась на их манерах, как и на когнитивных процессах и эмоциональных ограничениях многих адептов Механикум. Некоторые из них пытались молиться ему, когда он проезжал мимо, приняв за самого Омниссию, который спустился в чистилище их жизней.

Кейн заметил улыбку Аркхана Лэнда. Явно демонстрируемое богохульство забавляло его.

Если эти паразиты кузни в своих плачущих мольбах полагали, что генерал-фабрикатор явился спасти их, то это было их самой нелепой ошибкой. Он вытащил элегантный фосфорный пистолет-серпенту из искусственной древесины и марсианского красного золота, и, не целясь, выстрелил одному из кричащих нечестивцев в грудь. Это заставило остальных разбежаться.

Кейн давно лишился способности улыбаться, но почувствовал внутреннее тепло от того что прекратил их мелкое ошибочное богохульство. На самом деле это чрезмерно человеческое удовольствие на грани злорадства вызвали мозговые химикаты. Он убрал изящный пистолет в кобуру под одеждами, а одна из запасных рук прижала её к телу.

– Вы очень вдохновляющий лидер, – произнёс Аркхан Лэнд. Кейн взглянул на него, ища на лице любые следы насмешки. Он не обнаружил ни одного, хотя хомоподобный на плече Лэнда издал похожий на щебетание звук, напоминавший смех примата.

“Как только мы вернём родную планету, – подумал Кейн, – я с тобой разберусь”.

– Думаете, я не вижу ваш сарказм? – спросил генерал-фабрикатор, готовый держать пари, что услышал лицемерный комментарий.

– Нет, доминус. Ни в коем случае.

Лэнд казался искренним. Кейн подозревал обман, но не стал заострять внимание на такой мелочи. Он катился вперёд, техноархеолог шёл рядом и, в конце концов, они дошли до следующего шлюза. Оба подверглись опрыскиванию очистительными химикатами в виде мелких капель тумана, прежде чем получили разрешение войти в следующий зал. Гусеницы Кейна прочно сцеплялись с рельефной платформой, пока он спускался по наклонной лаборатории-мастерской, которая широко раскинулась перед ним. Ботинки Лэнда глухо стучали.

Сотни слуг и трэллов трудились вокруг плит с дезактивированными автоматами, собирая, ремонтируя и повторно герметизируя бронированные панцири из благословенного железа и священной стали. Адепты и жрецы низкого ранга, но всё же обладавшие некоторыми полномочиями, занимались более тонкой работой, чем их прислужники-трэллы, применяя свои экспертные знания к созданию и перепрошивке сложных внутренних схем или управляя интеграцией и установкой контейнеров с биомеханическими органами.

Ряды полусобранных военных роботов протянулись вдоль стен, они нависали над верстаками или спокойно лежали разобранные на хирургических плитах. Воссозданный марсианский воздух стал ещё прекраснее благодаря ароматам крови, масла и токсмы – священной синтетической нефтехимической смеси, которая заменяла все натуральные жидкости.

Голова за головой поворачивались в его сторону. Некоторые адепты кланялись, другие здоровались на бинарном коде или выгружали приветствия в ноосферную сеть для визуального потока данных генерал-фабрикатора. Большинство он проигнорировал, но с некоторыми поздоровался на бинарном канте, пока двигался между группами неисправных роботов на операционных столах. Каждую стену украшали большие знаки из тёмного металла и марсианского красного золота, которые представляли собой крепость и молнию, символ благословлённых мастеров разрушения Несозидающего бога, ордо Редуктор.

Он задал бинарный вопрос Лэнду, который к раздражению генерал-фабрикатора снова ответил неаугметированным голосом:

– Нет, – сказал Лэнд. – Я никогда не осмеливался приходить сюда раньше.

– Впечатляет, не так ли?

– О, да. Очень впечатляет.

– Промедление и тон вашего ответа указывают на неискренность.

– Вам следует научиться принимать вежливую ложь такой, какая она есть, – ответил Лэнд, добавив титул Кейна после очередной многозначительной паузы.

Сапиен щёлкнул языком и что-то прочирикал, звук показался совершенно непохожим ни на что издаваемое обезьянами Терры много тысяч лет назад, когда они ещё жили.

Молчаливый ответ Кейна представлял собой длинный список бинарных ругательств, которое его чувство собственного достоинства не позволило произнести вслух.

Круглая платформа лифта унесла их ещё глубже в комплекс. Символ крепости повторялся на стенах лифта шахты, и Кейн позволил себе момент искреннего восхищения в ноосфере, как его люди глубоко проникли в кору Терры, и насколько стойкими они оставались в своей решимости достигнуть так многого в непродолжительном изгнании с Красной планеты.

Лэнд, видимо, считал иначе. – Посмотрите, как мы распространяем щупальца, крепко вгрызаясь в почву нашего изгнания, словно деревья, которые пускают корни, чтобы никогда не переместиться.

Наконец-то Кейн почувствовал вспышку товарищества. Одинаковое видение. – Вы боитесь, что мы никогда больше не увидим Священный Марс.

Аркхан кивнул. Все сыновья и дочери Марса знали, что он оставил работу всей своей жизни незаконченной. На этот раз в ответ не последовало никаких ехидных намёков или непочтительных взглядов.

– Боюсь, нам становится удобно. Благодушие только сделает это изгнание постоянным.

Кейн произнёс согласный код, некое подобие успокаивающей улыбки, и направился вперёд. Ещё одно согласие между ними. Это хорошо. Это обнадёживало.

Они спустились ещё на девять уровней и покинули платформу у основания шахты. Переборки с лязгом и скрипом открывались, признавая их с рождёнными шестерёнками песнями. Очередная мастерская раскинулась перед ними во всех направлениях, неотличимая от первой, кроме одной очень важной детали – ледяной температуры, поддерживаемой выдыхающими туман климатическими механизмами в низком потолке.

Здесь адепты и их прислужники работали над самыми сложными мозговыми функциями когитаторов осадных автоматонов ордо и смертоносных противопехотных охотничьих машин. Их работа заключалась в сохранении и соединении чувствительных биологических компонентов, которые связывали человека и машину воедино. Искусство на этом подуровне требовало высочайшего и самого точного качества и именно здесь Кейн, наконец, нашёл адепта, которого искал.

Иеронима работала одна, что было вполне ожидаемым, Кейн хорошо знал её привычки. Она стояла, склонившись над хирургической плитой, все четыре механические руки занимались чашей с консервирующей жидкостью, в которой находились провода и кабели, соединённые с человеческим мозгом. Кейну всегда нравилось наблюдать за её работой. Пальцы Иеронимы специально сделали такими, что они на кончиках разделялись на три тонкие части, каждая из которых могла двигаться независимо от соседних секций, предоставляя уровень точного цифрового контроля, с которым мало кто из техножрецов мог сравниться.

Огромный горб венчал её изогнутую спину. Какая бы аугметика не скрывалась под её одеждой, она была явно восторженно бесчеловечной по своей природе. Кейн это всецело одобрял.

Она не стала смотреть, кто вошёл, хотя произнесла очень вежливое бинарное приветствие из-под капюшона. Поток кода не только приветствовал генерал-фабрикатора в её мастерской, но также содержал благодарность за то, что он оказал ей честь своим появлением. Если бы все его люди были столь же почтительными – Марс никогда бы не пал. Она поздоровалась с Аркханом Лэндом гораздо более краткой последовательностью звуков. Техноархеолог коротко кивнул в ответ.

< Магос домина, > произнёс Кейн, выпустив числовой код её имени вслух на почти инфразвуковой частоте. Едва заметная дрожь кончиков разделённых пальцев показала её удивление, когда она продолжила аккуратно покалывать намокший мозг. Вокруг них продолжалась работа.

– Событие, которое я представляю вашему вниманию, не может быть доверено ноосфере, – объяснил он, успокоив её благородное смущение.

Её ответ был столь же тихим, выверенным и предназначенным только его рецепторам и ушам Лэнда. В самом центре крепости Механикум на Терре самый безопасный способ общения оказался самым примитивным – они шептали.

Её капюшон дёрнулся, когда она наклонила голову, всё ещё уделяя главное внимание своей работе. – Что привело вас сюда, владыка Марса?

– Великая Работа, – ответил он, трансформируя ответ столь приглушённый и столь чистый, что он был почти дозвуковым.

Он с удовлетворением увидел, как кончики её разделённых пальцев снова дёрнулись. Она была слишком почтительной и также была в курсе сокращения ресурсов Механикум, чтобы рисковать передать свою работу подчинённым, но восхищение присутствием Кейна всё сильнее отвлекало её.

– Вы оказываете мне честь, – сказала она прямо и откровенно. Её частный тон прозвучал тоскливо, почти жаждущим новых данных.

– Оказываю, – согласился Кейн. – Война Омниссии в самом разгаре. Десять Тысяч и Безмолвное Сестринство, да славятся их имена за их славнейшую из служб, доставили волю Бога Машины в форме списка реквизиции.

Лэнд выгнул тонкую бровь, но ничего не сказал. Иеронима повернула капюшон к генерал-фабрикатору, посмотрев на него затенённым лицом с зелёными линзами разных размеров. Чтобы компенсировать это со спины размотался механодендрит и направил глазную линзу на чашу с мозгом. Удвоив источники зрения, она смотрела на Кейна и одновременно продолжала работать. Экраны с биосимволами, свисавшие с потолка свободным кольцом, показывали поток данных об активности мозга, пока Иеронима манипулировала им нежными прикосновениями.

Она ничего не сказала, потому что ничего ещё не должна была говорить. Пока. Генерал-фабрикатор Священного Марса не пришёл бы сюда беспокоить её списком реквизиции из ящиков болтов и роботов, которым предстояло стать клинковым мясом против врагов. Было что-то ещё. Что-то неожиданное.

– И, – добавил Кейн, – наконец появилась возможность. Аднектор-примус Мендель погиб. Его смерть оставляет пробел в руководстве Объединителями.

Иеронима всё ещё молчала. Кейн оценил её надлежащее почтение и внимание. Инстинктивно он едва не загрузил список реквизиции прямо ей, но не доверял ноосфере. Сколь ни объединёнными были Марс и Терра, они всё же оставались двумя империями под одним знаменем, двумя королевствами с одним королём. Их интересы не всегда целиком и полностью совпадали, а Загрей Кейн стал скуп на доверие в эти дни. Когда тебя вынуждают бежать с родной планеты в паническом позоре, это оставляет след в душе.

Псибер-обезьянка Лэнда спрыгнула с плеча хозяина на рабочее место Иеронимы. Зверёк следил за движениями тонких бионических пальцев и что-то чирикал сам себе. Никто не обращал внимания на его проделки, даже Лэнд.

Генерал-фабрикатор продолжил. – Кроме тысяч новых солдат и материально-технического обеспечения Десять Тысяч, с благословления Омниссии, просят Механикум предоставить полководца для новой армии, чтобы заменить Менделя. Для выполнения этого требования ваши последователи Несозидающего бога приступят к опасному созданию архимандрита.

Теперь вопреки всему коду и кредо Иеронима остановила своё служение. Щупальце механодендрита быстро скрылось под одеждой, и четыре руки сжались и разжались со щелчком, сложившись в когти. Все до единой глазной линзы на безликом лице зашумели и повторно сфокусировались:

– Вы требуете этого от меня, генерал-фабрикатор?

Кейн выпустил мощный поток кода.

Иеронима низко поклонилась – Вы оказываете мне честь, – повторила она с надлежащим почтением. – Ваша воля будет исполнена.

– Вы своей работой оказываете честь всем Механикум, – ответил Кейн. – Возьмите все материалы, которые вам требуются для запуска процесса, и наполните себя Движущей Силой. Пусть Омниссия благословит вас и ваше вознесение.

Аркхан Лэнд закашлял с отвратительной человечностью. – Всё это столь увлекательно, вот только…

Оба архижреца уставились глазами-линзами на всё ещё остававшегося человеком и крайне непочтительного члена своего триумвирата.

–… зачем вам нужен я?

С каким нежеланием Кейн признал это:

– Ваше видение. Ваше понимание действия запретного вооружения. Ваше знание тайн Гексархионских хранилищ.

Аркхан слегка повернул голову и прищурился. – То, о чём вы спрашиваете, навечно предано забвению по приказу генерал-фабрикатора. Вы знаете это.

– Я – генерал-фабрикатор!

Лэнд хмыкнул. – Настоящим ге…

– Оставьте свои попытки шутить, – предупредил Кейн. – Даже не вдыхайте такое чувство, техноархеолог Лэнд. Моё терпение не безгранично.

Лэнд согласился, удивлённо кивнув. – И всё же они много берут у нас и мало дают взамен.

Кейн ответил отрицательным прерывистым звоном, напоминавшим презрительный смех, издеваясь над самой идеей. У него больше не было настоящего человеческого лица, чтобы улыбнуться, о чём он ненадолго пожалел. Эффект биологического самодовольства порой оказывался полезен.

– Они много берут, верно. И всё же в ответ я взял с них слово, что путь на Марс останется под имперским контролем и контролем Механикум.

– Дом, – резко прошептала Иеронима. – Красный Марс. Священный Марс. Мать-Марс.

Аркхан Лэнд казался не столь впечатлённым. – Пустые обещания. Империум не может дать нам таких гарантий. Мы не можем вернуться домой, пока небеса Марса остаются в клетке.

Кейн испустил прерывистый поток кода от нелепой неточности гиперболы техноархеолога. – Я говорю ни об орбитальном штурме и ни о любой иной традиционной атаке. Я говорю о другом пути. Известном только среди высших эшелонов имперского командования.

Среди лязга и грохота непрерывно работающей промышленности пещеры Кейн наклонился ближе к своим доверенным лицам, чувствуя с какой нежностью слова покидают вокабулятор. Он чувствовал, как потекли слюни. Смазка повисла с решётки его рта.

– Омниссия однажды говорил о маршруте между Имперской Темницей и временно закрытыми вратами Аресианского хранилища. Я раньше не видел эту информацию даже в Античных архивах, но Его слово для меня – Всё. Этот путь находится в сети галактических магистралей и дорог, метафизически связанных с Его главной духовной машиной.

Иеронима молча смотрела на него. Каким-то неописуемым чудом даже Аркхану Лэнду нечего было сказать.

– Я говорю правду, – продолжил Кейн. – Я говорю величайшую и важнейшую тайную правду двойной империи Терры и Марса, и я говорю её тем, кто должен услышать. Судьба Механикум сейчас зависит от собравшегося здесь триумвирата.

И по-прежнему остальные молчали.

– Этот маршрут я потребовал укрепить и защитить любой ценой, – сказал Кейн. – По этому “Аресианскому пути” мы вернёмся на Марс.

Теперь Кейн видел, как мысли закружились позади человеческих глаз Лэнда. Размышления о принципах полёта и расстояния, о телепортации, об этой неоткрытой побочной космической технологии, которая являлась слишком священной, чтобы говорить о ней вслух и слишком драгоценной, чтобы поделиться. Он не понимал идеи паутины. И как он мог понять? Конструкция, если это вообще была конструкция, бросала вызов пониманию.

Но скоро он увидит. Да, он увидит.

– Как это возможно? – спросил Лэнд.

– Не важно, – ответил Кейн. – В своё время вы узнаете всё, что нужно.

– То есть вы не знаете.

– Не важно.

Иеронима снова показала себя смиренным и послушным союзником. Она ничего не сказала, ожидая разъяснений своего властелина. Кейн был устало благодарен за это.

– Аднектор-примус Мендель был человеком недалёкого видения и недостаточного патриотизма, – произнёс генерал-фабрикатор. – Поэтому на нас легло бремя трудиться ради насущных интересов Красного Мира. Мы трое будем наблюдать за работами по вознесению и вооружению архимандрита. Мы поможем Десяти Тысячам в их тайной войне и нанесём на карту пути этой паутины ксеносов. И затем, когда мы защитим Аресианский путь, мы поведём наших людей домой.

 

Восемь

В темнице Суд на крепостной стене Знамёна III легиона

Джая продолжала считать дни, хотя уже инстинктивно, а не намеренно. Время мало значило в однообразных стенах её камеры, но каждый день дважды приносили еду, а такой распорядок непросто забыть. К тому не оставалось ничего иного, кроме как есть и спать.

И ждать, конечно. Всегда ждать.

Питательную пасту приносил монозадачный почти до лоботомии сервитор. Он был бесполезным с точки зрения получения информации, не говоря уже о разговоре. Несколько раз она требовала от него подробностей о дате казни, но из слюнявого рта доносилось только неразборчивое ворчание. Она сомневалась, что существу осталось долго жить. С поражёнными катарактой глазами и чёрными зубами между вечно безвольными губами он и так уже выглядел полумёртвым.

Камера сначала казалась удобной, что удивило её, учитывая совершённое преступление. Место для сна было мягким, а стены сделаны из гладкого сухого гранита, который даже слегка излучал тепло, а не из сырого замшелого камня, характерного для тюремных камер в подземельях замка Хайрок – родового поместья её семьи. Был даже сундук для вещей, но их осталось мало, и она использовала его для хранения дешёвых жестяных банок с питательной пастой, которой её кормили с тех пор, как она оказалась здесь. За пятьдесят один год жизни Джая никогда не попадала в тюрьму, но она была осторожным человеком: оставлять понемногу в каждой банке и создавать запас казалось мудрым решением, на тот случай, если её прекратят кормить в качестве наказания.

Она могла сломать и согнуть жестяную посуду, сделав из кусков ножи, но как оружие такие осколки будут ненадёжными и почти бесполезными. Она могла зарезать приносившего еду сервитора, но убийство чёртового существа ничуть не улучшит ситуацию. Во-первых, за это могли совсем перестать приносить еду. Во-вторых, это было слишком мелочным – бить такого беззащитного и глупого киборга. Воистину бесчестное убийство. Ни одно знамя не подняли бы в главном зале замка Хайрок, чтобы отпраздновать такую небольшую победу.

Поэтому она позволяла существу жить.

Другим вариантом было перерезать себе запястья, что вообще не было вариантом. Нельзя сказать, что она считала эту мысль отвратительной – порой самоубийство одобрялось, как епитимия за грехи против кодекса чести, но не в тех случаях, когда пытались избежать последствий преступления. Честь требовала, чтобы она дожила до казни.

То, что тюремщики не стали лишать её возможности совершить самоубийство показывало их истинное презрение. Вполне возможно, они были совсем не против, если бы она и в самом деле оборвала свою жизнь.

Она тренировалась, поддерживая форму, отжимаясь на каменном полу, пока пот не начинал бежать по жилистому телу, приклеивая к коже поношенную и грязную униформу. Она ела густую питательную пасту и пила солоноватую много раз фильтрованную воду. Она спала в одежде, отказываясь снять униформу даже в плену. Первые несколько недель она ужасалась и испытывала всё большее и большее отвращение от запаха своего немытого тела, но ко второму месяцу вонь прошла. Она подозревала, что на самом деле ничего не изменилось, и просто она привыкла к запаху, который перестали замечать чувства. Расчёсывание волос пальцами помогало только первую неделю. Достаточно скоро она просто завязала их в конский хвост, используя один из своих шнурков.

Подходя к металлической двери камеры, она видела только гладкие стены коридора, простиравшиеся во всех направлениях и освещённые тусклыми и мерцающими люминесцентными шарами. Только на третий день она поняла, что не одна здесь, когда крик, по правде говоря, скорее расстроенный вопль, пронёсся по коридору. Она закричала в ответ, горло саднило от загрязнённого воздуха темницы, спросив кто ещё здесь.

– Баронесса? – раздался ответ с несчастной надеждой.

Она рассмеялась. Один из её придворных находился в камере поблизости. – Севик?

– Баронесса! Сомневаюсь, что у вас есть расчёска, не так ли?

Один придворный оказался несколькими. Следующие дни они провели в перекрикивающихся разговорах, которые тюремщики просто проигнорировали.

Со временем они становились всё молчаливее. О чём можно было говорить? Сколько раз они могли заставлять себя беззлобно смеяться над своей участью, когда все начинали худеть и чувствовать, как зубы шатаются в дёснах?

Баронесса понимала. Она замолчала по тем же самым причинам. Она замкнулась в себе не с целью закрыться, а с целью выжить. Она не собиралась предстать перед расстрельной командой жалкой сломленной тенью самой себя – поэтому она поддерживала форму. Она оставляла пайки на всякий случай. Она сочиняла в уме стихи о битвах или рассказывала старые поэмы-саги, распевая их вслух, хотя голос с каждой неделей становился всё слабее и слабее. Сначала она пыталась петь раз в день, и придворные пели вместе с ней. Когда силы покинули их, наступила настоящая тишина. Она иногда слышала как один или двое вздыхали или ворчали в камерах дальше по коридору. Голод шагал среди них, лаская пальцами с обгрызенными ногтями.

На сто пятьдесят первый день сервитор пришёл без еды. Он стоял перед дверью, интерфейсный порт отодвинулся и открылся, имитируя проталкивание жестяной банки в щель. Его бледная рука оказалась пустой, но подражание было идеальным. Он вёл себя, как всегда, не понимая, что толкает горстку несвежего воздуха.

Она смотрела на него, не прекращая тренировку, упираясь ботинками в стену и медленно качая пресс. Она смотрела, как сервитор протолкнул флягу с водой, как обычно. Она смотрела на порошкообразные очищающие кристаллы на дне фляги, напоминавшие ил, распространявшие свою горькую чистоту на воду.

И затем она смотрела, как сервитор ушёл.

Это было наказание? Ошибка при распределении порций продовольствия? Варианты прокручивались в голове, включая ледяной и незваный, что это было формой казни. Возможно, они всё же не поставят её перед расстрельной командой и не позволять гордо умереть в униформе. Вместо этого её заморят голодом. В лучшем случае оставшуюся от неё истощённую оболочку похоронят в общей могиле на Терре. В худшем случае её тело бросят в крематорий для вышедших из строя сервиторов и закончивших жизнь в позоре заключённых.

Она взяла флягу с водой, пока не поддаваясь панике. У неё оставались запасы. Она сможет продержаться несколько недель на питательной жидкой каше, которую откладывала.

Крики вернулись, когда прошёл день. Остальные заключённые проходили через то же самый фарс, ничего не получив от сервитора-тюремщика, который был слишком ограничен, чтобы понять, что именно делает неправильно.

Баронессе оставалось только ждать. Если сервитор вернётся ночью и повторит свои бесполезные действия, то она поймёт что что-то пошло не так. До тех пор она не уступит страху. Страх был полезен – он показывал, когда нужно быть внимательным и начеку, но становился ядом, если пускал корни. Чем глубже он проникал в сердце, тем сильнее влиял на критическое суждение и отравлял разум.

Она провела следующие часы в тренировках, размышлениях и позволила несвежей воде заполнить живот вместо обычной пасты. Когда сервитор как по команде вернулся точно восемь часов спустя, она встала и подошла, посмотрев на бледные руки киборга.

Он снова сделал толкающее движение и снова в его руках ничего не оказалось. Когда он повторил жест – фляга для утоления жажды также оказалась пустой. Очищающие кристаллы лежали на дне, столь же сухие, как песок в пустыне.

Ни еды. Ни воды.

Баронесса закрыла глаза, слушая удалявшиеся шаги сервитора. Она могла смириться с топором палача или шеренгой расстрельной команды. Но жизнь внутри стального корпуса плохо подготовила её к чувству беспомощности.

Она сжала кулаки, медленно и сильно, так, что побелели костяшки пальцев.

– Если я дышу – я не побеждён. Если я сражаюсь – я не сломлен.

Она бросилась к двери, забарабанила по ней кулаками и снова и снова выкрикивала слова, позволяя им заполнить длинные коридоры тюремного комплекса.

– Если я дышу – я не побеждён. Если я сражаюсь – я не сломлен.

Слова эхом вернулись к ней, кричали десятки глоток, подхватив старый знакомый боевой клич.

Один день превратился в два. Это было всеми доказательствами, в которых она нуждалась. Баронесса решила действовать, пока два дня не превратились в три.

Питательная паста содержала влагу, хотя едва ли в количестве необходимом для человеческого тела. Уже скоро баронесса смотрела на камеру слипавшимися обезвоженными глазами и сжимала осколок, из которого она, в конце концов, сделала некое подобие ножа. Она не питала особых иллюзий, что убийство сервитора как-то улучшит её положение, но его гибель могла запустить какую-нибудь системную тревогу, благодаря которой её истинные тюремщики узнают, что она и её придворные умирают от жажды и голода. Если никто не явится за убитым сервитором, то, по крайней мере, она поймёт, что это казнь.

Это будет просто. У сервитора не было никаких защитных систем или оружия для ответного удара, кроме цилиндрической шоковой булавы, которая была слишком медленной и в слишком плохом состоянии для быстрого использования. Всё, что ей требовалось – втянуть руки существа в щель для еды, ошеломить, впечатав лицо в дверь, а затем перерезать запястья грубым ножом. Вероятно, он вернётся к своим обязанностям, оставляя позади себя кровавый след, и оставалось надеяться, что это вызовет какую-нибудь тревогу по всей тюрьме.

Оставалось надеяться.

Когда она услышал отдалённое эхо бионических ног, то так крепко сжала нож, что порезала ладонь. От обезвоживания зрение стало серым, слух приглушённым и каждая вена в черепе болезненно пульсировала, но ей всё же удалось встать и – не совсем понимая, что делает – поправить рваную пропотевшую униформу.

– Если я дышу – я не побеждён. – Резко прошептала она. – Если я сражаюсь – я не сломлен.

– Пожалуйста, отойдите от двери, – произнёс сервитор из-за закрытого металлического входа. Раньше надзиратель никогда не говорил. Она сомневалась, что он вообще мог говорить. На миг она задумалась не вызвали ли замедленные жаждой мысли слуховую галлюцинацию. Это, конечно, звучало не так, как она ожидала. Золотой металл заблестел с другой стороны щели для еды.

Что…

Изумление исчезло, когда клинок копья в метр длиной с лязгом и треском пробил укреплённую дверь. Оружие скользнуло назад, и появились золотые пальцы, схватившие края пробоины. Она увидела, как они повернулись и сжались, а затем разорвали истошно заскрипевший несчастный металл. Вырванная из стены дверь с грохотом рухнула на пол. Баронесса вздрогнула от звуков удара искорёженного металла по каменному полу коридора.

Шагнувший в камеру человек не был сервитором. Ему пришлось наклониться, чтобы пройти в дверной проём.

– Баронесса Джая Д’Арк, хранитель Хайрока?

– Кустодий. Для меня это честь. – Её голос превратился в сухой кашель. Ей было стыдно показывать слабость перед врагом, но будь она проклята, если станет молчать. – Вы пришли, чтобы, наконец, казнить меня?

–Я принимаю ваши слова за подтверждение. Меня зовут Диоклетиан Корос из Десяти Тысяч, префект гиканатов. Пожалуйста, следуйте за мной, баронесса.

– Я требую права умереть в чистой униформе.

– Очень культурно. Уверен, что однажды вы именно так и умрёте. Но я не собираюсь убивать вас. Вы помилованы.

– Сигиллит никогда не отменит моего приговора.

– Сигиллит никогда вас и не приговаривал. Подозреваю, что посреди всей бесконечной бюрократии войны он просто забыл о вашем существовании, пока вы не потребовались. Вы помилованы во имя Императора. Теперь следуйте за мной, если не хотите, чтобы ваш баронский двор продолжал гнить в камерах.

Она последовала за ним, хотя и осторожно. – Потребовались? – спросила она. – Мы потребовались?

Кустодий не ответил.

Сразу снаружи камеры стоял ещё один высокий воин, не такой высокий, как кустодий, но всё же на две головы выше её. Он был в красных цветах, а не в золоте и держал шлем подмышкой – с гребнем, опускной решёткой на лицевой пластине и тускло-зелёным выключенным визором. Символы белых перьев украшали пластины брони, как и искусная серебряная филигранная гравировка.

На его лице не было ни следа чувственности и всё же это не меняло факта, что он без преувеличения был самым красивым человеком, которого когда-либо видела Джая Д’Арк. Артистизм живой красоты, воссозданный в мраморе. Ангел из мифа, поражавший навязчиво утончённой бледностью.

– Я – Зефон, – поздоровался он, вежливо кивнув. Его низкий, но жестоко мягкий голос был создан петь под звёздами.

Джая посмотрела между двумя воинами. – Освободите мой двор. Затем ради всего святого, пожалуйста, скажите мне, что происходит.

Десятки из них стояли, моргая и щурясь в тусклом солнечном свете. Одетые в выцветшую и грязную униформу, в которой их бросили в тюрьму, несмотря ни на что они стояли ровными рядами, словно на плацу Хайрока. Душа Джаи воспарила, увидев, что, невзирая на тяготы и лишения, они собрались в таком демонстративном порядке. Вскоре надежды спустились на землю – с придворными пришли их слуги, несколько ризничих каждого потомка и техножрецы в мантиях, которым, видимо, досталось сильнее их господ. Они сбились в неплотные хрипящие дрожащие группы. Сердце баронессы заныло от того, что с уважаемыми механиками её дома так плохо обращались.

Двор Хайрока, оборванный и потрёпанный, но, наконец, свободный стоял на зубчатых стенах громадного Внешнего Дворца. На западе среди подобных копьям шпилей виднелась Себераканская башня, окружённая слезившимся оком заходящего солнца. Джая подавила желание сплюнуть от её вида. Где-то в облаках высоко над ними жалобно выли двигатели.

Три фигуры стояли перед ожидающими рядами. Джая по очереди рассмотрела каждую, ко всем относясь с одинаковой осторожностью и недоверием. Кровавый Ангел наблюдал за собравшимися придворными и слугами, стоя без шлема на едком загрязнённом ветру. Нежные пальцы ветра теребили его золотистые волосы. Его руки – обе бионические – были скрещены над расположенными на нагруднике в форме буквы “Х” укреплёнными кабелями. Он был одновременно очень сосредоточенным и совершенно безмятежным, не делая угрожающих движений. Он вообще не шевелился, не считая развеваемых ветром волос.

В отличие от него кустодий прохаживался перед собравшимися придворными с безразличным лощёным лицом. Сбоку рукой в перчатке он сжимал длинное копьё своего ордена. Глаза такие бледные, что почти бесцветные смотрели с крупного загорелого лица, встречая взгляд каждого человека, желавшего взглянуть на него.

Женщина казалась их лидером или, по крайней мере, они каким-то непостижимым образом считались с её мнением. На взгляд Джаи она была человеком, не было видно никаких внешних признаков аугметики, резкое лицо украшала татуировка имперской аквилы, доспехи из бронзовых колец и золотых пластин казались архаичными. На спине висел выключенный полуторный силовой меч в ножнах. Энергетический генератор в рукояти оружия сделали в форме беркута, который расправил крылья, служившие гардой.

– Не видел, чтобы она моргала, – пробормотал Севик рядом с Джаей. Баронесса взглядом велела ему замолчать. Она всё ещё подозревала, что присутствовала на странном ритуале перед массовой казнью.

Кустодий оглянулся через плечо. Воительница с мечом кивнула и золотой воин начал:

– Баронесса, – произнёс воин Десяти Тысяч. – Выйти из строя.

Джая подчинилась. Она шагала к нему настолько гордо и с такой прямой спиной, как и после более чем тридцати лет, в течение которых она возглавляла армии во имя Хайрока, и всё же едва достигала бронированного живота кустодия. Воин возвышался над ней на три головы. Она не стала подходить совсем близко, чтобы сохранить достоинство и не вытягивать глупо шею.

– Вы – Джая Д’Арк, хранительница Хайрока, баронесса дома Виридион. Это так?

– На самом деле у меня больше титулов. – После того, как она подкрепила силы питательной кашицей и утолила жажду ещё более несвежей водой во время непродолжительной и сомнительной трапезы, к ней снова вернулся голос. – Леди-воительница Восточных Пустошей, первый потомок Инволий Рич, крестоносец… Что ж я не стану дальше утомлять вас своим списком наград.

– Если бы она сделала так, нам бы пришлось бы подождать некоторое время, – с безупречной вежливостью произнёс Деврам Севик из первого ряда придворных.

Татуированная женщина за кустодием слегка улыбнулась, как и Кровавый Ангел. Кустодий не улыбнулся.

– Я – Диоклетиан из Десяти Тысяч, – снова сказал он, но на этот раз весь двор слышал его имя. – Со мной Доминион Зефон из Девятого легиона и одна из Рыцарей Забвения самого Императора.

Последний титул ничего не значил для придворных. Звучный голос Диоклетиана легко перекрывал ветер, который слегка развевал его красный плюмаж. – Говорят, что дом Виридион отверг Императора и шагнул под мятежные знамёна владыки войны.

Тишина встретила его слова, когда кустодий забросил приманку. – Поэтому скажите мне, потомки Хайрока. Вы виновны или нет?

Придворные хранили непоколебимое молчание, являя воплощённое достоинство и связанные вассальными клятвами, которые оставались тайной даже здесь в самом центре Империума. За них скажет баронесса. И она сказала:

– Виновны.

Кустодий, казалось, замешкался. Он повернулся к Рыцарю Забвения, которая кивнула, предлагая ему продолжать. Наблюдая реакцию золотого воина Джая задумалась, застало ли признание вины его врасплох.

– Виновны, – повторил Диоклетиан её признание. – И всё же ваш корабль-очаг вошёл в небеса Терры, и вы сдались в плен. Это свидетельствует о раскаянии или, по крайней мере, о готовности понести наказание за свои грехи.

– Вы не спрашивали о раскаянии или наказании, – ответила Джая. Она стояла прямо, сжав руки за спиной и ненавидя немытый запах грязной униформы. – Вы спрашивали, пошли ли мы с мятежниками владыки войны и именно это мы и сделали. Мы в гневе открыли огонь по людям верным Императору.

– Ясно. – Диоклетиан положил копьё на наплечник. Заходившее солнце превратило его доспехи в пылающую бронзу. – Ваши потомки пошли вместе с Третьим легионом и завоевали два мира. Вы несёте ответственность за уничтожение нескольких сотен воинов и военных машин Железных Рук, а также бесчисленных тысяч солдат их резервных армейских частей. Вы лично убили барона Келлса из дома Риатан в битве у горы Галхейм.

– В поединке, – указал Севик.

Диоклетиан резко посмотрел на придворного. – Ты – герольд твоей госпожи?

– Нет, кустодий.

– Ей нужны твои песнопения небесам о её достижениях, как на каком-нибудь безвкусном баронском параде?

– Подозреваю, что нет, Золотой.

– Разумеется, не нужны. Поэтому помалкивай. – Диоклетиан снова замолчал и затем добавил. – Убили барона Келлса из дома Риатан… в поединке.

Джая кивнула. – Именно так.

– Впечатляющий список предательств для столь непродолжительного участия в войне. Скажите мне, почему вы открыли огонь по людям верным Императору, баронесса.

– Самые старые клятвы Виридион принёс Детям Императора. Именно принц Фулгрим спустился на Хайрок, принеся свет Императора и знаменуя окончание Долгой ночи. Мы сражались вместе с его легионом на протяжении всего Великого крестового похода в течение трёх поколений, как и поклялись в нашей декларации верности и повиновения. Когда он снова позвал нас на войну – мы откликнулись.

– Значит дело в верности.

– Именно так, – повторила она. – Война – не самое ясное дело вдали от Терры. Доносятся слухи, кто предатель, а кого предали. Названия битв и миров без понимания, почему их защищали, теряли или за них сражались. Железные Руки стремились уничтожить наших союзников из Третьего легиона. Мы следовали нашим клятвам, сражаясь за сыновей принца Фулгрима.

– И атаковали несколько имперских бастионов.

– Я не отрицаю этого факта, кустодий Диоклетиан. Это – допрос?

– Да, в некотором роде. Теперь поговорим о раскаянии и наказании, баронесса. Скажите мне, что заставило вооружённые до зубов и полностью обеспеченные две трети дома Виридион, сражавшиеся на стороне Детей Императора, капитулировать в небесах Терры?

– Нам приказали идти в бой против остатков дома Келлса. Мы осадили их последнюю цитадель. Вместо того чтобы проклинать нас за предательство, как делал Десятый легион, они просили нас разобраться в причинах, передавая детали широкомасштабной войны на корабль-очаг. Карты и схемы рухнувшего Великого крестового похода. Доклады о других сражениях. Названия павших планет. Сообщение об отступничестве владыки войны.

Диоклетиан фыркнул, звук получился металлическим и резким из-за вокализатора шлема:

– И вы просто поверили им? Вы не боялись, что это могло оказаться вражеской пропагандой?

Джая почувствовала всплеск гнева:

– Мы не могли узнать точно. Одно название звучало снова и снова, страшное в своей ужасной возможности.

– Догадываюсь какое, – тихо сказал Зефон. – Исстван.

Джая кивнула:

– Исстван. Мы не могли отделить правду ото лжи. В тот день мы отказались сражаться против Келлса. Флот Детей Императора открыл по нам огонь, когда мы отступали. Наши вспомогательные суда направились к Хайроку, чтобы вернуть в Великое хранилище наши священные доспехи. Мои придворные и я направились в долгое путешествие к Терре на борту пустого корабля-очага с небольшим контингентом ризничих.

Взгляд Диоклетиана снова скользнул по ровным рядам. – И когда вы прибыли?

– Когда мы прибыли в поисках ответов, нас сразу бросили в тюрьму. Там мы и оставались, пока вы не освободили нас.

Диоклетиан покачал головой. – Вы должны были знать, что на Терре вас ждёт казнь.

– Возможно. Мы – клятвоотступники, поэтому мы знали, что заслужили казнь. Вот почему нас морили голодом?

Диоклетиан вздохнул, но не ответил. Ответил Кровавый Ангел:

– Нет, – сказал Зефон. – Это просто вырождение неконтролируемых сервиторов. Иерархи Дворца вынуждены одновременно заниматься тысячей дел, и выход из строя вашего сервитора-тюремщика вряд ли вообще заметили, пока не стало бы слишком поздно.

Джая стиснула зубы. Хорошо. Она получила ответ на вопрос. Её едва не казнили забуксовавшие процессы отвратительной терранской бюрократии.

– Вы говорили о Терре, – напомнил Диоклетиан, – и казни, которая ждала вас.

– Мы знали, что казнь не исключена. Но правда ждала нас, кустодий, и она важнее смерти. Лучше благородный конец, чем целая жизнь, когда не знаешь, предал или нет. Мы сделали выбор пойти на риск смерти, зато не стать поколением, о котором в архивах Хайрока напишут, что их обманули в бесчестье.

Диоклетиан снова повернулся к Керии. И она снова кивнула. Что-то в глазах Рыцаря Забвения заставило Джаю задуматься, было ли тут вообще дело в разрешении безмолвной воительницы. Конечно, никто кроме Императора не обладал властью над Десятью Тысячами. Возможно, она предлагала едва различимый совет или мнение.

Диоклетиан повернулся к баронессе с гулом активных суставов брони. – Я могу предложить вам судьбу, которую будет не стыдно запечатлеть в упомянутых вами архивах, баронесса Д’Арк. Но мне нужно больше, чем ваше слово. Мне нужна ваша жизнь. Мне нужно, чтобы вы шли, сражались и, скорее всего, погибли за Императора.

Не последовало ни малейших колебаний. – Пошлите на Хайрок за нашими священными доспехами, – ответила она, – и наши кровь и сталь станут монетами Императора, которые можно тратить до последнего вздоха Империума.

– Я не могу сделать это.

Впервые за всё это безумие Джая почувствовала скользящий холодок беспокойства, который грозил перерасти в страх. – Объяснитесь, пожалуйста, – хрипло сказала она, сдерживая панику.

– Вы сделали правильный выбор, – ответил Диоклетиан. – Если вы привезли бы сюда свои военные костюмы, то их расплавили из мести или передали в другие дома, как трофеи. Но мы не можем отправить сообщение на Хайрок, баронесса. Хайрок, который вы знали, больше не существует. Он пал от армий магистра войны всего несколько недель спустя после вашего заключения в тюрьму. Теперь это – мёртвый мир, вращающийся вокруг солнца.

Ошеломляющая тишина не продлилась долго. Невероятный порядок и достоинство собранных рядов медленно исчезли, и придворные и техноадепты снова превратились в голодных оборванцев из Себераканского изоляционного комплекса. Больше всех опустошённой выглядела Джая. Она упала на колени, изо всех сил пытаясь дышать:

– Целый мир. Целый мир.

– Целый мир, – подтвердил Диоклетиан. – Дети Императора наказали вас за поиски правды о предательстве. Они принесли огонь и разрушение на Хайрок. Теперь ветер развевает знамёна Третьего легиона посреди пепла.

Джая не могла подобрать слов. Архивы благородного дома, пережившего тысячелетия Долгой ночи, сражавшегося, чтобы охранять людей, города которых цеплялись за стены его крепостей. Сотни поколений почтенной стражи, защиты слабых, верности клятвам, присмотра за священными доспехами, которые являлись источником жизненных сил и спасением Хайрока тысячи лет.

Четырнадцать миллионов человек в свободных владениях и городах-крепостях по всей планете.

Ушло. Всё ушло.

Дом Виридион подвёл их и не смог защитить. Его отказ сражаться вместе с армиями магистра войны обрёк их на уничтожение.

Джая заставила себя встать, слишком опустошённая, чтобы плакать. Боль была не такой, как от голода, а гораздо глубже, холоднее и злее.

Звуки двигателя в облаках стали ближе. Солнце почти зашло, остался только тонкий осколок, тёмный и грязный над горизонтом.

– Нам… нам нужны доказательства.

– Вы их получите, – пообещал Диоклетиан. – У нас есть орбитальные пикты и поверхностные изображения для вашего ознакомления, баронесса.

Джая кивнула, не моргая, не показывая раздирающую изнутри боль.

К ней подошла Рыцарь Забвения. Керия несколько долгих секунд смотрела в глаза немолодой женщине, и баронесса без страха выдержала её взгляд.

Керия отвернулась и посмотрела на Диоклетиана.

– Вы уверены? – спросил кустодий.

Рыцарь Забвения не ответила. Она вернулась на прежнее место рядом с Кровавым Ангелом.

Диоклетиан посмотрел баронессе в глаза. – Я могу предложить вам прощение Императора, – сказал он. – И могу предложить вам месть.

Джая прочистила всё ещё непослушное горло. – Я… мы… дом Виридион принимает и первое и второе.

Холодные глазные линзы Диоклетиана и золотая лицевая панель не показали ничего из его редкого восхищения тем, как человеческая женщина сопротивлялась разрушительному горю. – Думаю, у вас получится. В вашем распоряжении неделя на подготовку. Возможно, десять дней. Больше у нас нет.

– Как нам сражаться? – спросила она, закрыв глаза. – Как мы сможем послужить Императору без священных доспехов?

– Я ожидал эти вопросы, баронесса. – Небо потемнело от появления громоздкого транспорта. Его гигантский силуэт задрожал в вышине, большие когтистые опорные шасси заскрежетали из корпуса.

– И вот, – продолжил Диоклетиан, – ваш ответ.

 

Глоссарий

Antiquitous Archives – Античные архивы

Archimandrite Venture – создание архимандрита

Aresian Vault – Аресианское хранилище

Battle of Mount Galheim – битва у горы Галхейм

Blessed Ruin – Благословенное Разрушение

Bringers of Blessed Ruin – вестники Благословенного Разрушения

Crawler – “Сборщик”

Declaration of Allegiance – декларация верности и повиновения

Envolius Reach – Инволий Рич

House Riathan – дом Риатан

hearth-ship – корабль-очаг

Hexarchion Vaults – Гексархионские хранилища

Jarrish conclaves – конклавы Джарриш

Toxma – токсма

Unmaker God – Несозидающий бог

 

Девять

В тени амбиций В тумане Химера

Ра скоблил штыком Имперской армии по щеке, сбривая мокрую тёмную щетину, и одновременно наблюдал за экранами, на которых в реальном времени отображалась подробная информация от оставшихся групп дозорных. Последние несколько дней Шпиль бога кипел от активности, прекратив составлять планы и ремонтировать внешние туннели, возвращались Объединители и приданные им армии сервиторов.

Отделение за отделением кустодиев и Сестёр сообщали о продвижении вражеских орд, которые наступали уже почти по сорока основным магистралям. Зернистые пикт-изображения показывали отвратительные силуэты изуродованных титанов, шагавших позади толп марширующих легионеров. Но их было немного в сравнении с бесчисленными затопившими проходы размытыми фигурами порождённых варпом сущностей.

Большинство атак варп-существ отражали автоматизированные защитные системы, установленные в соответствии с амбициозными планами его предшественников. Тогда они делали первые шаги в паутине, всё ещё сражаясь клинком к клинку против демонов и прочей нечисти, только чтобы превратить защиту Имперской Темницы в изнурительный крестовый поход в этом тайном мире. Теперь волна достигла наивысшей точки и неизбежно в полную силу хлынет назад.

Ясарик, Кадай, Гелий. Все мертвы. Погибли в муках своих славных амбиций, в своей самоуверенности служить воле Императора так, как они считали нужным.

Трое мастеровых работали над доспехами Ра, пока он наблюдал за поступавшими данными, поглощая всю информацию, которую могли предложить экраны. Он всегда за все годы, что они служили ему, с должным уважением относился к их терпению и экспертным знаниям, сегодня же он едва замечал их присутствие. Ацетиленовые искры мерцали от инструментов, когда они плавили и ремонтировали повреждённый в бою аурамит. Он сам провёл несколько дней в туннелях, лично наблюдая за отступлением и добавив свой клинок к бойне.

– Трибун? – позвал серв Механикум из-за консоли.

– Говори, – ответил Ра, не отводя взгляда с трёх десятков экранов. Он не перестал бриться. Он не станет мешать работе мастеровых, чтобы посмотреть на говорившего.

– Сообщение от Сестры-вигилятора Мареи Юл.

– Переключи.

Трэлл сразу подчинился, и раздалась серия резких и быстрых щелчков – разновидность закодированного пакета данных от ручного передатчика Сестры. Впервые более чем за век жизни Ра Эндимион вздрогнул и отвёл руку от наполовину выбритой щеки, убирая окровавленные пальцы.

Марея находилась далеко от Невозможного города, когда услышала перезвон эхолокатора. Звук стал привычным после стольких лет, проведённых в мире туманных туннелей, но от его интенсивности по коже поползли мурашки. Она почувствовала его не только в приборах, но и в гуле сквозь землю, сквозь любые устойчивые к эфиру материалы, какие-бы не использовали при строительстве паутины древние ксеносы, кем бы они ни были.

Оно было новым. Она никогда не чувствовала Нерождённых так раньше. Их появление всегда ограничивалось тем, что она могла увидеть, услышать и убить.

И в этой части туннелей должна была царить тишина. Редкая благословенная тишина. Здесь уже закончили эвакуацию рабочих Механикум и материалов, но Марея обратилась к командующей Кроле и трибуну Эндимиону с просьбой разрешить остаться в западных нисходящих туннелях. Она надеялась выследить варп-сущность, которая сожрала направленных сюда протектора и его почётную стражу военных роботов.

Триангуляция карты являлась отдельным кошмаром в мире с дополнительным измерением, где они вели войну, но офицеры Десяти Тысяч и Безмолвного Сестринства смогли вычислить несколько возможных маршрутов существа, учитывая туннели, из которых оно поспешно отступило, явно получив ранения. На взгляд Мареи всё было просто и ясно: существо проверяло автоматизированные защиты в нескольких десятках туннелей, стремясь проникнуть в город перед вражеской ордой. Она считала, что его целью было убийство, а не война. Если автоматизированные защиты продолжат загонять его на путь наименьшего сопротивления, то один маршрут становился намного вероятнее других. Сначала западные нисходящие туннели, затем область, названная Костяной сад, где покоились жалкие остатки эльдарских военных машин.

Марея вызвалась добровольцем вместе с кустодием Яриком Остианом возглавить и повести дозорных, чтобы обнаружить существо и по возможности уничтожить. Ра даже выделил им титана в помощь, одну из драгоценных машин Игнатум, который шагал рядом с небольшим отрядом гравитационных транспортов.

Снова раздался перезвон эхолокатора. Далеко, но показания в паутине и в лучшие времена нельзя было назвать надёжными. Не раз имперцам противостояли силы, которые по приборам находились на расстоянии в несколько километров, или они врывались в пустоту, где показывали орды врагов.

Первое, что она сделала, услышав предупреждение, с помощью лучевого передатчика размером с палец в подсумке на поясе направила узкий монолуч командующей Кроле. Нескольких щелчков на одном из закодированных невербальных языков Безмолвного Сестринства вполне хватило для указания её положения и непосредственной угрозы, и заняло меньше времени, чем потребовалось бы, чтобы произнести послание вслух.

Вторым, что она сделала, направилась к Ярику. Кустодий сидел в седле, положив копьё на плечо и изучая ручной ауспик. Великий “Пёс войны” “Аскрий” стоял рядом, поворачивая верхнюю половину корпуса на шарнирной талии, исследуя и сканируя, высматривая и выжидая.

Марея появилась возле Ярика, словно родилась из тумана. Её переплетённая кольчуга шелестела при движении. Он посмотрел на неё, покрытое шрамами и швами лицо кустодия было мрачным.

– Мои показания указывают на единственную сущность, – сказал он. – Ауспик “Аскрия” подтверждает это. Перед нами не орда.

Марея и её “Огненные змии” служили вместе с отделением Остиана с первых дней в паутине. Ей не нужно было общаться жестами, Ярик читал её с той же лёгкостью, что и инфопланшет.

– Да, – ответил он на выражение её лица.

Она посмотрела на восток, на бесконечный туман лабиринта туннелей, которые привели их сюда.

– Нет, оставайтесь здесь и займите оборону. Мы вернёмся, как только убедимся в достоверности показаний.

Она поймала его взгляд, а затем взгляд глазных линз, когда он надел шлем.

– Смерть Ясарика сделала Эндимиона и командующую Кроле слишком осторожными, – сказал он. – Я ценю ваше предупреждение, но есть большая разница между терпением и нерешительностью, и только одно из них является добродетелью.

Несколько мгновений спустя он умчался прочь под напряжённый гул суспензоров гравицикла, протестующе взвывших от резкого набора скорости. Остальное отделение последовало его примеру, непринуждённо сохраняя строй благодаря простой слаженности. Спустя одно дыхание они скрылись в тумане туннеля впереди.

Ответ командующей Кроле заставил лучевой передатчик задрожать в руке Мареи. В сообщении подтверждалось получение информации о местоположении и продвижении, и содержалось предупреждение удвоить меры предосторожности.

Но это случилось час назад, когда все были ещё живы.

Марея в одиночку двигалась сквозь туман, держа клинок перед собой в обычном положении у гарды, воплощая первую форму в Принципах Бдительности. Она кралась, а не шла, осторожно, чтобы не нарушить золотой туман. Где-то в тумане, нельзя точно сказать, где именно, она слышала рычание демона. Затем раздались влажный треск и хруст. Он снова ел. Если она атакует сейчас, то у неё будет шанс.

Хотя это также было лучшей возможностью бежать.

Вскоре она нашла Вараджана. Одного из воинов отделения Остиана, сначала она наткнулась на его гравицикл, когти твари превратили машину в обломки, блестящих орлов сломали, а двигатель разорвали на части. Кустодий лежал недалеко, бездыханный, лишившийся обеих ног и руки. Нагрудник и тело превратились в кровавое месиво, копьё стража сломалось посередине, расколовшись от удара на высокой скорости.

Оставив его нетронутым, она направилась дальше. Впереди в тумане появился силуэт, не стена, как она сначала подумала, а поверженный корпус “Аскрия”. Она приблизилась к кабине, большая металлическая собачья голова смялась в подбородке от удара о землю. Глаза-окна “Пса войны” оказались разбитыми, отчего труп военной машины слепо всматривался в затянутую туманом паутину. Марея смогла различить силуэт одного из членов экипажа, резко осевшего в ремнях безопасности трона.

– Сестра…

Она подошла ближе, привлечённая голосом из разорванной кабины. Два члена экипажа были мертвы, согнувшись и ссутулившись под неестественными углами. Выживший штурман снял шлем и посмотрел на неё. Вблизи она смогла услышать мелкий и частый ритм его дыхания.

– Кто… кто вы? – шёпотом спросил он, видимо от шока и ран, а не из вежливости.

Она назвала имя одной рукой и жестом показала ему молчать.

Он не подчинился. Его глаза были чёрными и расширенными:

– Где оно? Куда оно ушло? Помогите. Пожалуйста. Помогите мне, Сестра.

Марея осмотрела разрушенную и наклонённую кабину. Приборную панель штурмана вывернуло от удара, сломав ему ноги и поймав в ловушку на троне. Присмотревшись, Марея увидела изуродованные голени и сломанные лодыжки, зажатые в обломках. Боль должна была быть невыносимой. Факт, что он не кричал, свидетельствовал или о его решимости или о глубине шока.

Он умрёт, освободит она его из обломков или нет, и она не сможет сделать это без промышленных режущих инструментов.

– Сестра, – громче повторил он. Марея прижала палец в перчатке к губам, но безуспешно. – Помогите мне, – повторил пилот. Она услышала, как где-то в тумане демон прекратил пиршество и зарычал, нюхая воздух.

– Сест… – больше он не говорил. Штурман смотрел на неё несколько дрожащих секунд, неспособный сделать что-то большее, чем булькать с придыханием из-за пронзившего шею клинка. Марея вытащила длинный меч из его горла, позволив несчастному безвольно упасть.

Где-то рядом двигался демон. Она слышала скрип и треск его растягивающихся конечностей, чувствовала прогорклую животную вонь его расправленных крыльев.

Она снова двигалась, держась ближе к поверженному титану, и достав пистолет-выжигатель. Мёртвый “Пёс войны” не был тихим, его внутренности ещё тикали и щёлкали, охлаждаясь, суставы ещё изредка скрипели и скрежетали, пока машина смирялась со своей могилой.

Первым он атаковал “Аскрия”. Пока кустодии обустраивали периметр и Сёстры “Огненных змиев” занимали оборонительные позиции, крылатая тёмная молния обрушилась с бесцветных небес, приземлившись на “Пса войны” с безумным визгом когтей, пронзивших освящённый металл. Жалобный вой пробитой брони и громкое шипение разрываемых поршней прорезали туман, ясно обозначив результат ещё до колоссального грохота упавшего титана. Реакторные внутренности и спинные подпорки разлетелись во все стороны из-под глубоко вонзившихся когтей существа, кружась и вращаясь сквозь туман и падая на землю с резонирующим металлическим звоном.

Марея едва смогла различить очертания неистового существа. Они казались несовпадающими для восприятия человеческими чувствами – и были и одновременно не были. Пока оно, широко размахивая когтями, распарывало металлическую броню “Аскрия”, казалось, что само его присутствие разрывало физическую материю на части, разлагая укреплённый керамит и адамантий, словно жидкую белковую кашу.

Он взмыло в небо, оттолкнувшись от поверженного “Пса войны”, и снова исчезло в золотом тумане.

Когда оно приземлилось в следующий раз, то начало с Сестёр.

Марея переключила пистолет на тонкую струю, собираясь сражаться на таком расстоянии, где широкий поток пламени окажется бесполезным. Добравшись до кормы “Пса войны”, и поднырнув под одной из неловко поднятых когтистых ног, она услышала гул активной силовой брони.

Марея повернулась, нацелив меч в лицо Ярика. Острие застыло в считанных сантиметрах от его носа. Покрытое шрамами лицо превратилось в карту свежих синяков и брызг крови. По крайней мере, глаза остались невредимыми и ясными. Судя по повреждениям горжета, демон начисто сорвал шлем, когда едва не убил его.

Она опустила клинок и посмотрела на кустодия. Она не стала ничего скрывать. Облегчение, беспокойство, убеждение, куда они должны двигаться – всё это легко читалось на её лице.

Он не ответил. Он даже не показал, что увидел её намерения. Именно тогда она поняла.

Сестра и кустодий атаковали одновременно, оба клинка взлетели, словно отражения друг друга. Кустодий устремил копьё вперёд, Сестра резко повернулась и парировала клинок с эхом стали о сталь.

Существо, надевшее труп Ярика, бесполезно замахнулось на неё, неактивированный клинок просвистел в воздухе. Ярость вспыхнула в мёртвых глазах, демон взбесился от собственной медлительности.

Марея впечатала навершие рукояти в лицо Ярика, с треском сломав и так уже кривой нос. Она уже разрывала дистанцию, кружась и вращаясь, наводя пистолет и извергая быстрый поток жидкого пламени.

Этого оказалось недостаточно. Копьё стража вонзилось ей в живот и вышло из спины, глубоко застряв в многослойной броне поверженного “Пса войны”. Оружие выпало из её рук в туман.

Приколотая к титану, Марея изо всех сил потянула себя вперёд, протаскивая пронзённое тело вдоль рукояти копья мучительный дюйм за мучительным дюймом. Потроша себя ради шанса освободиться.

Ярик стоял перед ней, наблюдая, его челюсть отвисла, показав множество удлинившихся зубов:

– Дочь Анафемы, – произнёс он голосом, который был слишком слабым и плаксивым, чтобы принадлежать самому кустодию, несформировавшимся голосом ребёнка, который только учится говорить.

Силы оставили Марею. Горячая и тёмная кровь потекла изо рта, проливаясь горьким потоком на нагрудник при каждой попытке вздохнуть. Ослабевшие руки схватились за лучевой передатчик на поясе только за тем, чтобы он едва не выпал из дрожащих пальцев. Она набрала короткий код и выронила его, передатчик последовал за оружием в туман у земли.

Её последней мыслью, когда Ярик подошёл ближе, стало, что её съедят заживо. К счастью она ошиблась.

 

Десять

Архимандрит Путь домой Госпожа Чёрного флота

Иеронима, грозная архижрица ордо Редуктор, не закричала, даже когда ей начали сверлить глаза. Она была жрицей-воительницей Несозидающего бога, отвечавшей за обдиравшие нервы мучения бесчисленных заключённых и преступников, при помощи священных ритуалов соединяя их с благословенными роботизированными оболочками. Учитывая её положение и власть, она умертвила большинство своих нервов, как и совесть. Таков был естественный ход вещей.

Процедура никогда не проходила безболезненно. Лично отвечая за большую часть плана, по которому проводилась её перековка, она прекрасно знала о неизбежном мучении. Она охотно пошла на жертву, предложив свою плоть для трансмогрификации и вознесения. Хирурги-операторы рассчитывали, что она покажет свою боль – это был один из просчитанных факторов перековки, что только укрепило её решимость не идти у них на поводу. Она не могла ничего сделать с дрожью и подёргиваниями ненадолго оживших мёртвых нервов, но, по крайней мере, она могла заставить себя не кричать вслух.

Но всё же она сделала это, пойдя на незначительный и простительный обман. Перед операцией она удалила голосовые связки, когда готовилась в одиночестве. Единственные звуки, которые она могла издать, свелись к вздохам и порывистому дыханию.

Она должна была оставаться в сознании во время всего процесса, чтобы нейронная активность прошла тщательную проверку. Физические внедрения являлись всего лишь частью её вознесения. Умственные внедрения имели большее значение.

Аркхан Лэнд находился здесь благодаря своим экспертным знаниям, если не положению. Рядом стоял Диоклетиан, кустодий находился здесь благодаря тому факту, что ни у кого не было полномочий запретить ему идти, куда заблагорассудится. Они стояли за пределами хирургической палаты, Диоклетиан наблюдал непосредственно за самой операцией, а Лэнд за потоком данных, хлынувших в разум Иеронимы.

Семь экранов были подключены к разными когитаторам, и проливали водопады кода на мерцавшие лица. Лэнд смотрел, почёсывал лысину и прилагал максимум усилий для обработки происходящего перед ним. Он предоставил схемы и рекомендации для оборудования, необходимые для внедрения непревзойдённых объёмов знания в наполовину биологический мозг. Он использовал восстановленные планы и чертежи из личной коллекции, вооружив техножрицу так, как её ордо не осмеливался и мечтать. С болью в душе он передал запретные тексты из самых глубоких раскопок, но, по правде говоря, одновременно ему было очень любопытно. Если всё пойдёт, как планировалось, то эти системы оружия помогут освобождению Священного Марса.

Теперь оставалось только ждать и смотреть выживет ли Иеронима.

Он сомневался в последнем. Лэнд не тешил себя иллюзиями, что она выдержит операцию – крайне маловероятный вариант – не говоря уже о том, что проживёт достаточно долго, чтобы привести их назад на Марс по так называемому Аресианскому пути. Учитывая его сомнения можно было задать вопрос, зачем он вообще согласился на создание архимандрита. Ответ был восхитительно и амбициозно простым. Согласие с отчаянными надеждами генерал-фабрикатора являлось единственной возможностью изучить все детали Великой Работы Императора.

И он изучал, да, Лэнд изучал.

Как и картина образуется не только из красителей, воды и пергамента, но и отдельных волосков кисти и опыта в кончиках пальцев художника, так и многослойные коды, пробегавшие по когитаторам, образовывали одну вещь.

Карту.

Карту мира невероятных размеров, который не мог существовать. Карту, которую по частям вливали в разум Иеронимы.

Он улыбнулся, наблюдая за потоком данных. ““Вливали” – не правильный термин, – подумал Лэнд, – скорее “гравировали””.

Боль должна быть монументальной даже не смотря на удаление нервной системы. Смертный разум должен вопить от столь бесценных данных, которые загружали таким способом. Откровенно говоря, он был впечатлён, что она продержалась больше четырёх часов процедуры. Если она выживет, то вряд ли в её черепе останется место для других мыслей. Карта поглотит всё её сознание и концентрацию. Она была просто огромна.

Сквозь смотровое окно он видел, как Иеронима корчилась на хирургическом столе. Помощники – среди них и генерал-фабрикатор – шептали и бормотали, комментируя её конвульсии. Огромные металлические руки и ноги новой формы Иеронимы упали и задёргались. Большая трёхствольная энергетическая пушка в её предплечье завращалась, пытаясь открыть огонь и воя от отсутствия боеприпасов. Скорее всего, случайный импульс в нервной системе или непроизвольно сработавший синапс в мозге. Он сомневался, что она и в самом деле хотела убить хирургов-помощников, хотя… Что ж. Нельзя точно сказать, что происходило у неё в голове.

Лэнд не испытывал особой радости от боли, которую ей приходилось выносить, но также её мучения и не вдохновляли его подняться на драгоценные высоты сочувствия. В конце концов, она сама выбрала эту судьбу. Сильная тоска по дому привела её к этому, что Лэнд мог понять – и даже в некоторой мере восхититься столь раздражающим упорством – но ещё её привела вера в генерал-фабрикатора, а это техноархеолог считал глубочайшим заблуждением.

Он вернул внимание к коду карты, отчасти беспокоясь, что тот прекратится, как только Иеронима умрёт. Он должен изучить всё, что мог, пока ещё было время.

В центре карты располагался город. У него были катакомбы, представлявшие собой лабиринт из нескольких сотен проходов, которые резко обрывались или по какой-то иной причине выглядели незаконченными, и тысячи других маршрутов, расходившиеся от границ, как капиллярные вены. Город существовал в трёхстах шестидесяти градусах, словно покрывал всю внутреннюю поверхность большой шахты или туннеля. Увиденное напоминало рассказы о космических станциях Старой Земли, которые вращались в пустоте для создания искусственной силы тяжести, хотя этот город всё же был неподвижен. Он просто существовал, статичный и подо всеми углами, включая невозможные.

Ни город, ни его катакомбы не были всей картой. Они даже не занимали её большую часть. От границ города в бесконечной и случайной сети разветвлялись тысячи капиллярных туннелей, не показывая ни малейшего человеческого порядка и не ведя ни к каким конкретным местам назначения.

Всё это Лэнд мог понять. Это не было проблемой.

Проблема состояла в том, что карта изменялась, даже когда загружалась в разум Иеронимы. Она всё время перемещалась и перестраивалась, словно мир, который был нанесён на карту, имел самые свободные отношения с материальным течением времени. С момента, когда экспедиционные команды начали обследовать этот таинственный регион, произошли тысячи и тысячи незначительных смещений, словно лабиринт реагировал на что-то – какое-то внешнее давление – и стремился стабилизировать себя. И все эти смещения в мучительных подробностях врезали в мозг Иеронимы.

Сложность кода карты была бы на пределе понимания смертного даже в трёх измерениях. В четырёх это было почти смехотворно и ужасающе восхитительно.

В хирургической палате рот Иеронимы двигался в безмолвной тщетности. Лэнд отвлёкся, чтобы посмотреть, как Кейн вколол ей что-то бледно-синее и молочное, что-то, что ничуть не ослабило судороги и ни на секунду не стабилизировало скачущие показатели жизнедеятельности. Когда её голова дёрнулась, обнажив неприкрытые капюшоном механические внедрения, Лэнд увидел, что она смотрит сквозь окно палаты прямо на него. Её глазные линзы вращались и перефокусировались. Он был уверен, что заметил что-то умоляющее в её машинном взгляде. И возможно, что-то вроде сожаления?

Лэнд оглянулся на экраны. Данные всё текли и текли.

Скоро к картографии и хронологии присоединилась архивная информация, которая бросала вызов вере, не говоря уже о возможности. Сканирования и исследования, выполненные техножрецами касты Объединителей, измерявшие сущность мира, в котором они работали, и… и врагов, с которыми они встретились.

Глаза Лэнда расширились. Губы медленно и почти изящно разошлись, а челюсть отвисла. В палате извивавшаяся и дёргавшаяся машина, которой стала Иеронима, резко обмякла и замерла, хотя и продолжая дрожать.

– Зубы Шестерёнки, – выдохнул Лэнд. Благоговейный страх превратил ругательство в шёпот.

Его глаза заблестели. Мир психически устойчивых проходов. Мир, который существовал не в варпе, а вопреки ему. Мир, который позволял путешествовать на огромные расстояния, ни разу не оказавшись в досягаемости коварных и изменчивых щупалец варпа. Мир, который смещался, словно сопротивляясь разлагающему прикосновению варпа, перестраивая себя, чтобы оставаться неуязвимым.

Паучья сеть. Паутина.

Его глаза заблестели. Мир, наводнённый сущностями варпа. Существами, которые формировались из ненависти, безумия и эмоции. Создания, рождённые каждой когда-либо испытанной эмоцией, обрели форму и кружились за завесой реальности. Чудовища, сформированные из материи варпа и наводнившие это древнее и драгоценное святилище.

Его глаза заблестели. Мир, разрушенный Магнусом Красным. Мир, вскрытый смертельными ранами в защитной психической оболочке. Мир, расколотый огромными выбросами колдовской энергии, которая позволяла порче этих сущностей – демонов – распространяться.

Его глаза заблестели, замерцав на грани слёз. Уязвимые места! Слабые места в технологии! Признаки распада в созданных ксеносами частях паутины и, что ещё хуже, недостатки из-за неполных человеческих знаний в частях, построенных Механикум. Они не обладали психической оболочкой, как древние и первоначальные конструкции. Разработанные людьми пространства бесконечного лабиринта были защищены…

Его глаза заблестели, и он заплакал. Великая машина. Машина такой силы и чистоты, что не поддавалась смертному разуму. Трон из золота, созданный стать вместилищем мощи Императора. Трон Омниссии, место самого Бога Машины, который концентрировал и направлял Свою психическую мощь в паутину, укрепляя проходы Механикум. Машина-душа, ревевшая силу в этот священный и таинственный мир, ограждая железо и сталь Механикум от когтей демонов.

Его глаза заблестели и потекли благоговейные слёзы, как в преданиях Древней Терры, где люди плакали перед ликами своих ложных богов. Оставленный Великий крестовый поход. Назначение Гора магистром войны. Затворничество Императора в Имперской Темнице. Предательство Магнуса Красного. Кустодианская гвардия. Безмолвное Сестринство. Объединители. Война в паутине. Великая Работа Императора. Magnum opus, почему Омниссия поднялся в небеса и объединил две империи Марса и Терры. Это было для этого. Всё это было для этого. Всё это было для этого.

И – из-за неповиновения примарха, невежественного оружия, у которого хватило идиотизма возомнить себя человеком – magnum opus оказался на краю пропасти.

Его глаза закрылись. В тот момент, когда Иеронима прохрипела последний вздох на столе, где ей обещали возрождение – Аркхан Лэнд, наконец, понял.

– Я должен пойти с вами… – произнёс он, повернувшись к Диоклетиану. Необходимость в его голосе граничила с мольбой. Он взял кустодия за наруч, посмотрев на равнодушную лицевую панель воина. – Я должен присоединиться к вам в Великой Работе.

Кустодий молча простоял всю операцию. Он впервые пошевелился и повернулся, чтобы посмотреть сверху на техноархеолога бесчувственными глазными линзами. В воздухе вокруг обоих мужчин зазвучал вой выровнявшихся жизненных показателей.

– Она умирает, – ответил Диоклетиан. – Вы говорили, что это – подготовительный этап операции.

– Кустодий, пожалуйста…

Диоклетиан снова без малейшего проявления эмоций отвернулся к палате.

Что-то дрожало внутри черепа жрицы. Оно сворачивалось и разворачивалось с омерзительной телесностью, щупальцем цепкого льда, который всё глубже проникал в мозговое вещество. Толчки не причиняла боли, но давление его присутствия тяжелейшим бременем легло непосредственно на череп и позвоночник. Она почувствовала, что горбится, сжимается, и, попытавшись выпрямиться и освободиться, она поняла, что не дышит.

Не просто не дышит, а не может дышать. Попытка вздохнуть встретила твёрдую и холодную стену, перекрывшую горло. Лёгкие даже не шелохнулись. Тело не отвечало на желание встать, бороться, бить, сделать вообще хоть что-то, дышать, дышать, дышать.

– Лёгочная нестабильность, – произнёс голос. Отдалённый. Беспристрастный. Священный в своём спокойствии. Без всякой индивидуальности в покрасневшей черноте её слепоты. – Отметьте девятый случай. Просветите её.

Код вспыхивал сквозь раскалённые чувства, огненными цифрами откладываясь во влажной плоти её мозга. Его смысл ускользал от неё.

Она закричала в безмолвной и бездыханной тишине.

– Лёгочные спазмы, – раздался другой голос, такой же холодный, такой же просветлённый.

– Зубы Шестерёнки. Она пытается дышать.

– Просветите её.

Ядовитые цифры снова впились во внутреннюю часть её черепа. Несмотря на всю боль, они стали ещё дальше, их стало ещё труднее увидеть и сложнее прочитать.

Задыхаясь в собственной тишине, утопая в бесцветье, она падала всё глубже, безмолвно крича.

– Просве…

Щупальце медленно распрямлялось сквозь ил и осадки её разума, уговаривая вернуться. Она чувствовала себя медленной и рассеянной, кровь и мысли одинаково запятнали токсинами.

Ошеломлённая, опустошённая и задыхавшаяся, она боролась, чтобы открыть глаза.

– Оживление, – раздался голос из вне.

Я не могу дышать. Я не могу дышать. Я не могу дышать!

– Судороги. Лёгочные спазмы. Отметьте десятый слу…

– Сначала просветите её…

На этот раз слова не были огнём или кислотой, они были самой болью. Код царапали прямо на внутренней части черепа.

Она посмотрела на него. Она почувствовала его. Она узнала его.

Она прекратила попытки вдохнуть воздух сквозь блокиратор в горле.

– Стабилизация.

– Слава Омниссии.

Она почувствовала шёпот воздуха внутри, затем он заполнил её, холодный, чистый и насыщенный ладаном не меньше, чем кислородом. Она могла дышать, только когда не пыталась дышать. Когда она пробовала использовать лёгкие, которых больше не было, то перекрывала автоматизированные системы, дышавшие за неё.

– Пробуждение.

Она открыла глаза.

Мир взорвался красными пятнами священного света. Целеуказатели заполнили обзор. Молитвенный текст и священный код омывали её зрение слоями алгебраических мандал. Потом она увидела то, что как она знала, являлось сетчатой картой невозможных пространственных расстояний, бросавших вызов обычной физике. Она спрятала это безумие и повернулась от знания к настоящему, испытывая необходимость сосредоточиться только на непосредственном окружении.

Закрытые капюшонами лица и хирургические сервиторы смотрели на неё сверху. Нет, не сверху. Она думала, что лежит на спине, но лица, повёрнутые к ней, оказались ниже её. Она была привязана к стоявшей вертикально медицинской каталке.

Крепления разомкнулись в тихом шипении выпущенного сжатого воздуха. Гудящее оборудование опустило её на полметра к полу, когда отсоединился последний кабель.

За почтенными жрецами-хирургами и ограниченными кибернетическими рабами на столе лежал сильно аугметированный труп. На вид тело было женским, безголовым, покрытым засохшей кровью от вскрытия, медицинских свёрл и забора органов.

Он узнала труп. Даже без головы он оставался жестоко знакомым.

“Иеронима, – подумала жрица, – Мой. Я.”

Её когтистая нога коснулась полированного металлического пола. Помещение задрожало.

– Архимандрит, – произнёс один из жрецов в капюшонах. Высокий. Тяжеловооруженный. Жестоко воинственный. Загрей Кейн, Божественный епископ Культа Механикум, генерал-фабрикатор Священного Марса, мой повелитель, мой господин – знание появилось, как только она получила доступ к инфопотоку, хотя и с небольшой задержкой.

– Генерал-фабрикатор, – произнесла она. Даже для собственных ушей голос прозвучал почти как человеческий. Вокс-симуляция её биологического тона. От звука голоса несколько адептов опустились на колени, зашептав монотонную ом-молитву, сложив пальцы в знак шестерёнки.

– Вы знаете? – спросил Кейн, загрохотав ближе на гусеничной платформе, заменявшей нижнюю половину тела. – Вы знаете путь назад на Марс?

Её второй шаг сотряс палату не меньше первого. Как и третий. Как и четвёртый.

Недели после перерождения архимандрита Диоклетиан, как правило, проводил в одиночестве. Керия ушла. Он не знал куда, только то, что дело касалось тайных хитросплетений её безмолвного ордена где-то во Дворце. Он мало что мог сказать баронессе Д’Арк и её благородным сородичам, и также не находил особого смысла в стоических вычислениях различных смотрителей Механикум.

Два человека последовательно искали его компанию: молившая фигура Аркхана Лэнда и невозмутимо отстранённое присутствие Доминиона Зефона. Теперь, когда создание архимандрита завершилось успешно, у Диоклетиана не было ни малейшего применения для первого. Вероятно, он позволит техноархеологу присоединиться к экспедиции в Невозможный город, хотя возможности полезного использования эксплоратора кажутся призрачными. А что касается Кровавого Ангела, то так называемому Вестнику скорби достаточно просто сопровождать их в паутину, это было всё, что от него требуется.

Задержка испытывала терпение кустодия. Реквизированные запасы Механикум уже поступали потоком караванов: тысячи боевых сервиторов, гусеничные транспорты, роботы и даже немногочисленные сикарии направлялись к своей судьбе в Великой Работе. Первые поставки уже должны были достичь Ра, укрепив Невозможный город.

И всё же Диоклетиан ждал. Раздражённый, но никак не демонстрируя своё раздражение. Дом Виридион повышал боевую готовность, архимандрисса привыкала к новому телу и расширенному познанию. Всё шло, как и положено, хотя и не так быстро, как хотел Диоклетиан.

Его задачей было наблюдать за каждым пунктом реквизиции, и он не вернётся в Каластар, не сделав это. Он не испытывал разочарования, выполняя эту обязанность, только смутное беспокойство, что мог бы лучше послужить Императору в другом месте. Возможно, рядом с Ра на стенах Каластара или замедляя противника во внешних туннелях, заставляя платить за каждый метр захваченной туманной земли. Что-то активное. Что-то, где он чувствовал бы, что защищает видение своего повелителя.

И всё же ему не было скучно. Большую часть времени он проводил в одиночестве в башне Гегемон, командном центре легио Кустодес по защите Императора. Здесь Диоклетиан просматривал непрерывные потоки данных о населении, транспортах с припасами, воздушном и орбитальном движении, входящем и выходящем из Солнечной системы. Всю эту информацию обрабатывали бесчисленные когитаторы и пожизненно связанные саванты-сервы в алых имперских мантиях. Эти инфоискусники – каждый с татуировкой аквилы – жили в Наблюдательном зале, где разрешалось находиться только посвятившим всю жизнь Императору. В отличие от отбросов, порабощённых и аугметированных Культом Машины Марса, ни один из сервов Десяти Тысяч не был кибернетически присоединён к своим постам или обречён на прозябание и смерть в поддерживающих жизнь колыбелях. Эти люди посвятили себя Всевидящему Оку кустодиев Императора, носили драгоценности из обработанных костей, изготовленные из тел их матерей и отцов, которые служили до них, как и дедушки и бабушки. Со временем их бренные останки соберут, и ритуальные безделушки уже из их костей подарят их же воспитанным и выращенным по специальным программам детям. Служба в Кустодианской гвардии была не просто пожизненной, а вечной, растянутой на поколения.

Большая часть информации в Наблюдательном зале относилась к самому Дворцу, и благодаря каналам унифицированной биометрической верификации формировала живую сеть из нескольких миллионов людей, входивших и выходивших из бесчисленных районов Дворца.

Диоклетиан наблюдал за этой обработкой жизней. Возможно, другой человек увидел бы что-то гармоничное или музыкальное в происходящем. Даже во время дежурства Десяти Тысяч обычно выявляли сотни потенциальных угроз проникновения, которые могли тем или иным способом обойти даже Имперских Кулаков. И всё же Диоклетиан увидел нечто неожиданное в бессистемном беспорядке.

Он увидел уменьшавшиеся запасы, несмотря на то, что саму Терру разбирали на материалы и сами горы Гималазии сравнивали ради камней и руды. Он увидел всё меньше и меньше караванов судов, достигавших Солнечной системы, пока бушевала война. Он увидел, как Терра задыхалась от бремени беженцев с других миров, поглощавших постоянно сокращавшиеся ресурсы. Он увидел всё меньше и меньше успешных попыток высадить подкрепления на Марс или вернуть вооружение и материалы сквозь имперскую блокаду. Он увидел всё это написанным столь же ясно, как восемьсот семьдесят одно слово своего полного имени, выгравированного лазером на внутренней части нагрудника, столь же знакомого, как вес копья в руках.

Поражение. Он смотрел на поражение. Мятежники выигрывали войну. Хотя их покорение галактики было далеко от завершения, Гору не требовалась полная победа среди звёзд: магистру войны достаточно получить поддержку на пути к Терре и не позволить имперским подкреплениям достигнуть Солнечной системы. И подавляющее большинство этих ужасных подсчётов показывали, что магистр войны именно этим и занимался.

Диоклетиан провёл несколько дней, погрузившись в отчёты и размышления, стараясь получить более широкое представление о разрастающемся конфликте. Именно изучая перемещения самых редких ресурсов – Десяти Тысяч и Безмолвного Сестринства, тех их подразделений, которые в настоящее время не были развёрнуты в паутине, – он обнаружил кое-что странное в миллионах расчётов. Что-то не складывалось в общей картине, и это грызло Диоклетиана. Безмолвные разделы кода показывали пробелы в текущих цифрах. Уравнения, погребённые в расчётах, возвращали в ответ полуправду.

“Удалённые данные”? – сначала подумал он. Но нет, нет. Это были не разрывы в узоре, а скорее маскирующие заплатки. Скрытые, но неудалённые. Спрятанные, но незапрещённые.

Диоклетиан следовал за узором, наблюдая за его эволюцией с пониманием саванта математических и алгебраических принципов. Сначала казалось, что сервы были не в курсе происходящего, но достаточно быстро он понял, что это не так: они точно знали, просто не отмечали любопытные элементы для архивной проверки.

Он увидел флотилии кораблей за цифрами. Целый флот рассеян по трём сегментумам. Путешествует среди звёзд, избегая войны.

И даже больше. Анализ перемещений и логистических космических данных показывал, что эти корабли приходили на верные миры за дни и недели перед тем, как силы Гора начинали вторжение. И всё же они не забирали ничего, что имело военное значение, не высаживали подкреплений, не эвакуировали ни одно из правительств-регентств, установленных Великим крестовым походом.

Чем же тогда они занимались?

Ни один из этих кораблей не значился в списках Великого крестового похода, как и не был приписан ни к каким экспедиционным флотам. И при этом они не вели торговлю с другими мирами, не передавали сообщений по общим каналам, не взаимодействовали с подразделениями Астра Телепатика, и…

Нашёл.

Сообщение пришло в виде поспешной передачи от флотилии небогатого вольного торговца, который возвращался из спирального рукава звёзд Ореола. Флот её семьи вёл переговоры об орбитальном пополнении припасов над столицей какого-то захолустного мира, который всё ещё обозначался колониальным кодом, когда появился один из этих логистически скрытых кораблей. Несмотря на очевидную верность Империуму, он ни с кем не вышел на связь, совершил несколько планетарных операций и покинул орбиту, направившись к точке Мандевиля системы и не проинформировав флот вольного торговца о своей цели.

Отчёт потомка торговца завершался сообщением с самой планеты, где упоминались незначительные сделки, совершённые местным планетарным правительством с капитаном корабля, и намерения судна.

– Они прибыли за нашими психически настроенными гражданами.

Диоклетиан недоверчиво хмыкнул. Чёрный корабль. Чёрные корабли Безмолвного Сестринства путешествовали без сопровождения по трём сегментумам, избегая битв и собирая псайкеров в беспрецедентном количестве. И делали это почти незамеченными, принуждая целые правительства давать клятвы молчания.

Как только он понял, какие корабли вызывали изъяны в галактическом узоре, головоломка сразу сложилась. Десятки столь же скрытых уравнений отмечали чёрные корабли на орбите Терры, шаттлы, погрузчики и транспорты прилетали на поверхность планеты, и не регистрировались в наземном траффике. И ещё десятки приближались к Терре со всех уголков галактики.

У Диоклетиана возникло обоснованное подозрение, чем занималась Керия. Он повернулся к серву за ближайшей консолью когитатора и прищурился:

– Ты.

Работник замер, не отводя взгляда от экрана. Числовые руны мелькали в его немигающих глазах:

– Золотой?

– Установи вокс-связь с орбитальной платформой “Магадан”. Я хочу поговорить с госпожой Чёрного флота.

Диоклетиан не удивился, когда через два часа увидел знакомую фигуру по потрескивавшей гололитической связи. Керия стояла рядом с другой Сестрой в мантии и капюшоне, она была в той же броне и с тем же оружием, как и когда Диоклетиан видел её в последний раз, глаза скрывал опущенный капюшон. Госпожа чёрных кораблей носила перчатки с усиленными костяшками и ногтями-ножами длиной с кинжал. Судя по слегка колеблющемуся гололитическом изображению она, похоже, щёлкала ими.

– Госпожа Вароника, – приветствовал он длинное и тонкое существо в чёрном, добавив секунду спустя. – Сестра Керия.

Старшая Сестра сплела искусное официальное приветствие жестокими клинками-пальцами. Керия ограничилась кивком.

Диоклетиан сразу перешёл к делу. Дверь в комнату связи была закрыта. Он был совершенно один, омываемый синим гололитическим светом:

– Чем занят Чёрный флот?

Обе Сестры ответили сразу, резко, но без грубости.

– И что за Негласные Меры?

Другой быстрый ответ, который Диоклетиан и ожидал.

– Запрещено, – повторил Диоклетиан. Что ж Сёстры Тишины имели право на тайны на службе Императору. Они никогда не действовали без приказа Императора.

– Где вы держите собранных псайкеров? – спросил он.

Снова быстрый ответ от обеих Сестёр. Запрещено.

– Как бы то ни было, – продолжил кустодий. – Вы не можете доставлять десятки тысяч псайкеров на Терру и прятать их бесконечно. Вы учли потребности в пище и воде? Половина зернохранилищ Тронного Мира уже опустели. Водные фермы Африканского сектора не функционируют из-за засухи.

Он ожидал очередной прямой краткий ответ. К некоторому удивлению Вароника ответила длинной последовательностью жестов, исполненных обеими руками. Диоклетиан почти представил лязг и звон её клинков-когтей, которые сталкивались между словами.

– Тогда я больше не буду настаивать на этом вопросе, – произнёс кустодий. – Но во имя Императора, скажите мне, могу ли я рассчитывать на подкрепление в паутине в результате ваших интриг.

Мельчайшей вспышки лезвий-пальцев старшей Сестры было достаточно, чтобы выдать её сомнение. Она показала отрицательный ответ, но Диоклетиан нашёл её сомнения любопытными.

– Очень хорошо. Я полагаю, что вы вернётесь к тому времени, как я поведу дом Виридион и конвой архимандриссы в Темницу, Керия?

Рыцарь Забвения склонила голову, сейчас официальнее, чем в прошлый раз. Ему не потребовался никакой язык жестов, чтобы увидеть как уважение в ответе, так и отсутствие дальнейших объяснений её отказа. Она останется.

– Да будет так. Доброго вечера, Сёстры. – Диоклетиан отключил связь и медленно выдохнул. Он знал, что не стоило продолжать копаться в их секретах, что бы они ни скрывали и ни пытались столь рьяно защитить. Если бы они нуждались в его помощи, то попросили бы о ней.

Кустодий повернулся к ближайшим экранам, возобновив изучение безграничных прокручивающихся данных.

 

II

Груз

Это не сейчас. Это тогда. Это когда её заперли вдали от всего, что она когда-либо знала. Скойя сидела на полу, медленно дышала и слушала голоса людей, схваченных вместе с нею. Они редко переговаривались, мало, кто знал друг друга и ни у кого не было ответов для остальных. Порой случались краткие вспышки ярости, которые начинались с разбивавших руки в кровь ударов по закрытым металлическим дверям и заканчивались падением на ослабевших ногах на пол всё также взаперти. Другие уступали отчаянию и рыдали или тихо плакали в одиночестве, всё с тем же столь же малым результатом, как и злое неповиновение. Вначале возникло чувство единения и общего страдания, когда сельские жители и горожане поняли, что все являлись говорящими с предками и ведьмами-жрицами, которых забрали в качестве десятины в брюхо имперского космического корабля. Но дни превратились в недели, затем в месяцы, и в грузовом трюме стало тесно от множества людей – они говорили на разных языках и прибыли с разных миров, и довольно быстро все ослабели и устали, погрузившись только в собственные страдания. – Астропаты, – заявил один человек. Он тоже был с другого мира. – Астропаты. Нас обучат на астропатов. Вот увидите. Увидите. Астропаты. – Он повторял слово, словно оберег. Скойя не была уверена, хотел он убедить других или себя. В чём бы ни была правда – это не имело значения. Он не отвечал, когда его спрашивали. Духи молчали, как они молчали с тех пор, как она увидела за спиной в лесу женщину с мёртвыми глазами. Скойя больше ни разу не слышала их шёпот, возможно, потому что они были призраками её родной планеты, а она оказалась вдали от дома, или, возможно, потому что она была отделена от Колеса Жизни бездушными женщинами из экипажа корабля. Сервиторы приносили им еду в необычных запечатанных пакетах. Еда представляла собой коричневую пасту, которая на вкус казалась явно искусственного происхождения. Скойе приходилось запивать её “сухой” водой с привкусом оборудования и переработки. Более жестокие люди среди пленников пытались убить сервиторов, но теперь во время каждого часового приёма пищи на страже стояли несколько бездушных женщин. Они оставались у дверей, держа в руках клинки и большие пистолеты, которые постоянно выдыхали огонь. Приблизиться к ним было невозможно. Любой попытавшийся падал в судорогах и тошноте, его рвало на палубу, и он выглядел отравленным ещё несколько часов. Один человек потерял сознание и очнулся только три дня спустя. – Дьяволицы. – Так некоторые пленники называли женщин с татуировкой орла. – Баньши. Хаски. Нежить. – У каждой культуры были свои слова для существ, которые захватили их. – У них нет шестого чувства, – объяснял один из пленных на готике с причудливым акцентом. Скойе требовалось прилагать усилия, чтобы понять его слова. – Нет внутренней сущности. Нет психических способностей. Она отвела взгляд, промолчав. Его слова не имели значения или смысла. Она знала единственную правду, имевшую значение, что у этих женщин нет душ. Корабль часто дрожал, снося удары от вихрей путешествия сквозь галактику. Это происходило и сейчас, только яростнее, чем прежде. Послышались нервные голоса, требовавшие объяснений. Широко открытые глаза встречали другие встревоженные взгляды. Турбулентности оказалось достаточно, чтобы пленники растянулись на полу. Некоторые врезались в металлические стены, и их голоса стали громче на грани паники на протоготическом и постготическом языках, которые Скойя не понимала. Те, которые она могла понять, бормотали об аварии, нападении и собственной беспомощности. – Это – не авария, – произнесла она вслух. Ближайшие люди повернулись и посмотрели на неё. Она проглотила страх под их взглядами: – Думаю… Думаю, мы приземляемся.

 

Глоссарий

All-Seeing Eye – Всевидящее око

Bone Garden – Костяной сад

Magadan Orbital Construct – орбитальная платформа “Магадан”

Tower of Hegemon – башня Гегемон

Watchroom – Наблюдательный зал

 

Одиннадцать

Оссуарий Разрушенная тишина Он будет жить

Они устроили засаду в месте, которое называли Оссуарий. Всего в нескольких часах от Невозможного города и его главной магистрали. Сад костей располагался в ничем не примечательной части паутины, где скрытые вездесущим туманом стены туннеля и потолок сближались и нависали над единственным проходом. Если Каластар был павшим эльдарским городом, то Оссуарий являлся разрушенным памятником этой никчёмной расы.

– У нас будет только один шанс, – сказал Ра на собрании командующих в Шпиле бога.

Представленная при помощи гололита Нишоме Альварек сидела в полном облачении Игнатум на троне принцепса на командной палубе “Потомка Сияющего Света” и возражала против предложенного места засады. Оно было слишком маленьким для её титана, и она настаивала, что оружия “Владыки войны” будет более чем достаточно для уничтожения существа в открытом бою.

– Ваш фанатизм – бесценен, – начал Ра. Её предложение следовало вежливо отклонить: засада имела важнейшее значение и требовала тщательной проработки. Более крупные туннели предоставят существу слишком лёгкую возможность сбежать или преодолеть линию имперской обороны. – Вы останетесь, и будете наблюдать за операцией из Невозможного города, – решил Ра.

– Вы собираетесь успокоить меня крошками со стола чести, Эндимион?

Ра заставил себя улыбнуться и ничего не сказал. Принцепс Альварек усмехнулась, позволив вопросу остаться без ответа.

Командующая Кроле жестами показала, что всецело одобряет план Ра, как и её младшие офицеры.

Чжаньмадао из касты терминаторов-таранатов обратил внимание, что существо продолжало действовать осторожно, предпочитая проникновение без сопротивления, а не лобовую осаду. Он считал, что им не найти времени лучше, чем сейчас. Существо пока не прибилось к остальным, но рассчитывать в будущем на такую удачу не стоило.

Ра согласно кивнул и направился к десантно-штурмовым кораблям.

Оссуарий представлял собой проход, узкий туннель, который использовался для процессий ксеносов, когда павшей эльдарской империи ещё было что праздновать. От некогда располагавшихся по обеим сторонам пути выращенных в колдовской красоте ботанических и кристаллических чудес сохранились только превратившиеся в порошок остатки и пыль драгоценных камней. Теперь туманный пейзаж принадлежал разбитым статуям и пустым оболочкам из призрачной кости неактивированных автоматонов эльдаров. Казалось, что культура оставила на вечное забвение своё траурное искусство в этом плохо обслуживаемом маршруте обширной сети.

Объединители недолго находились здесь, с самого начала сообщая о коротких и напряжённых столкновениях с паломниками эльдаров и разнообразными верховными жрецами и жрицами этой расы, но учитывая, что, как известно, эльдары ещё использовали паутину, то последние благоразумно и упорно избегали почти всего имперского расширения. Многие из Десяти Тысяч, рискнувшие углубиться дальше, подозревали, что внезапно сплавленные проходы или запечатанные врата вели к эльдарским кораблям-мирам, и ксеносы перекрыли людям вход в свои обширные владения. Никто и предположить не мог, во что им обошлось ограждение самих себя от привычного способа путешествия по галактике.

Ра ожидал встретить много эльдаров, когда имперский авангард рискнул покинуть созданные Механикум секции паутины. Вместо этого он нашёл их неуступчивыми и скрытными, избегавшими сражений, часто перекрывавшими проходы, включая даже повреждение паутины для сохранения изоляции.

Оссуарий был одной из таких тайн. Он казался неким логичным с точки зрения ксеносов объединением кладбища и свалки, едва ли не туннелем для мусора. Никто не знал, зачем он существовал. Разве эльдары не переделывали и не использовали снова призрачную кость благодаря сакральному певческому искусству? Это был специально выброшенный непригодный материал, сознательный отказ от ресурсов, которые были испорчены непонятным и неизвестным людям способом? Или это был просто памятник утрате и место, которое эльдары не хотели осквернять даже собственным присутствием?

Он ненавидел неизвестное, хотя он и его собратья-кустодии были обучены приспосабливаться и реагировать на неизвестное, возможно, лучше любых живых существ.

Ра подробно изучил эльдаров, как и все из Десяти Тысяч. Кредо мудрого воина звучало знай своего врага, но Кустодианская гвардия посвящала жизни намного большему, чем простому пониманию своих противников. Они развивали познание не меньше, чем тело, они изучали языки, традиции и историю врагов для достижения почти просвещённого чувства понимания всего, с чем сталкивались. Всё для противодействия и противостояния с ними: выстоять против врагов и предвидеть каждое их действие, отвечая в соразмерной превосходной реакции. Не достаточно было просто помешать врагу сделать что-то – чистота цели и совершенство долга состояли в понимании, что враг станет делать, прежде чем он начнёт это делать, и какой ответ является самым идеальным. Порой это означало знать, как и почему действия предпринимались вообще.

И всё же такой способ мыслить обладал излишней гибкостью. Почти ничего не классифицировалось. Знания собирались не только для предсказания моделей поведения, но также для создания пластичного ощущения возможности и осведомлённости. Восприятие потенциальных угроз не означало слепое следование шаблонным ответам.

В галактике существовали как человеческие цивилизации, так и цивилизации ксеносов, о которых мало что знали кроме яростного завоевания легионом или приведения к согласию Имперской армией, и всё же воины Десяти Тысяч могли говорить на местных языках и перечислить достижения и ошибки всех исторических военачальников с глубоким пониманием традиций. Всё делалось для службы и защиты самого могущественного и важного человека из когда-либо живших.

Вот что раздражало Ра сильнее всего при встречах с существами, называвшими себя Нерождёнными. Эти демоны были такими разными, такими многочисленными, такими изменчивыми и такими совершенно чуждыми, что достижение любого полезного понимания являлось почти невозможным.

Тишину Оссуария разрушило появление демона. И сейчас он был не один, он вёл вопящую и ревущую стаю своих меньших сородичей, которые начали стекаться к остаткам его трапез, как падальщики, что следовали за хищниками в диких землях бесчисленных миров.

Его форма бросала вызов зрению, даже когда смотрели прямо на него. Он казался размытым пятном для всех, кто отслеживал его перемещение. Из спины выступали огромные крылья, но он бежал на четвереньках. Глаза чудовища сверкали, и воины, которые вообще не могли описать внешность существа, чувствовали его взор даже на большом расстоянии.

Он выпрыгнул из тумана на дальнем конце туннеля в добром километре от них, что стало катализатором для тварей за его спиной, питая этих новых последователей обещанием кровопролития. Ра смотрел сквозь магнокуляры, меняя фильтр за фильтром в попытке проникнуть сквозь сверхъестественный туман, но почти безрезультатно. Мухи кружили над раздутым телом существа. Щупальца поднимались со спины, как изогнутые хвосты раздражённых скорпионов.

Существо принюхалось, словно гончая, изучая слой сломанной эльдарской призрачной кости, покрывавшей пол туннеля. Меньшие демоны держались позади, боясь приблизиться и попасть под горячую руку зверя.

Ра опустил магнокуляры и ударил основанием копья по скрытой в тумане земле. Звук разнёсся сквозь таинственный материал паутины, и голова существа поднялась с нечеловеческой плавностью.

Кустодии рядом с Ра сделали то же самое, встав и начав стучать основаниями копий в непрерывном ритме. Это была походная песня какой-то древней армии, которая впервые отзывалась эхом в этом мире ксеносов. Всего двадцать из них стояли здесь, Ра не стал ослаблять Десять Тысяч сильнее, когда настоящее сражение ещё даже не началось. Двадцать воинов, все из разных отделений. Двадцать человек, ставшие приманкой.

Существа взревели в ответ, но никто из них не сумел перекрыть крылатое чудовище в авангарде. Они бросились в атаку. Кустодии продолжали стучать копьями в холодном ритмичном единстве.

Ретинальный дисплей Ра не мог зафиксироваться на приближавшихся фигурах, но цифры сокращавшегося расстояния отсчитывались на краях глазных линз. Он ударил копьём ещё раз, затем повернул клинком вперёд, направив на атакующих демонов. Кустодии одновременно повторили его движение.

– Убейте его, – приказал по воксу Ра.

Пирамиды из призрачной кости зашевелились, отброшенные мёртвые эльдарские машины заскользили и завращались. Имперские роботы встали из укрытий под костью ксеносов, уснувшие искры жизни вспыхнули по воле их хозяев-Механикум. Пятьдесят роботов выстроились вдоль узкой дороги, каждый стоял в неровной гармонии со своими кузенами под гул орудий и рёв суставов. Они стояли в красных пластинах Священного Марса, помятых и побитых за столько лет сражений вдали от украденного родного мира, но верные ему до конца.

Они открыли огонь одновременно. “Кастеллаксы”, “Вораксы”, “Кастеляны” – модель за моделью, с абсолютно разными комплектами оружия – каждый из роботов осветил туннель неослабевающими залпами огня. Лазерное оружие сверкало и рассекало. Энергетические пушки вспыхивали и ревели. Сферы кипящей плазмы выплёвывали из опалённых стволов. Изрыгали потоки пламени. Болтеры “Максим” грохотали, и лучи тёмного огня вонзались в плотную стаю атакующих существ.

Демоны падали, как подрубленные. Павшие были ободраны и разорваны на части непрерывным огнём. Продолжавшим бежать приходилось прорываться сквозь беспощадную огневую мощь. В конце Оссуария Ра и кустодии открыли огонь из болтеров копий, присоединившись к канонаде.

Из тумана на тяжёлых гусеницах выехали танки, перемалывая призрачную кость эльдаров. Транспорты Механикум добавили своё тяжёлое оружие к атаке, как и три грав-танка Десяти Тысяч.

Отделение Сестёр с секирами выскочило из золотого гравитационного “Носорога” во главе с Дженецией Кроле. Они встали позади Ра и кустодиев, держа оружие наготове.

Все двадцать кустодиев перезарядили оружие между двумя ударами сердца. Все двадцать снова открыли огонь прямо перед собой, целясь в пылающее и растворяющееся существо, которое упорно продолжало стремительно приближаться.

Значит вот что такое боль. Это – разрушение. Демон первого убийства чувствовал, как его разрывают на куски, но ещё сильнее оказалась горечь неудачной охоты. Попасть в такую ловушку, уничтожаться смертным гневом. Вот что было болью.

Бежать. Выжить. Вот что вошло в его мысли, ворвавшись в ненасытный цикл основных инстинктов. Бежать. Выжить. Бежать. Выжить.

И всё же они атаковали. Сотни лежали мёртвыми и растворялись, скоро их станут тысячи, но выжившие всё равно атаковали. Они отвечали на каждый рёв альфа-существа, отделяясь от гибнущей стаи и бросаясь на ближайших роботов, перекрывших путь к бегству. Объятые дымом автоматоны падали и взрывались. Демоны погибали вместе с ними, охотно жертвуя собой ради прихоти своего властелина.

Существо, Конец Империй, первым добралось до линии кустодиев. Там его встретили вонзавшиеся копья и рубившие секиры Десяти Тысяч и Безмолвного Сестринства. Игнорируя первые удары, оно приняло форму химерической твари, и хлестало змеиными конечностями и изогнутыми когтями. Оно убивало, даже когда эфирная кровь лилась из опустошённой оболочки. Оно убивало, даже когда ошмётки шипящей плоти вырывали из его тела, открывая места, где у настоящего зверя должны находиться кости.

Несколько боевых автоматов “Кастеллакс” с грохотом устремились вперёд, атакуя его вместе с людьми, разрывая ихорную плоть воющими пилами и промышленными кулаками. Они продержались также совсем недолго, их черепные купола и грудные пластины пробили и смяли, жизненно-важные внутренности вырвали когти, сжимая влажные и скользкие органы искусственной жизни. Они взорвались, окатив демона потрошащими осколками и нефтехимическими ожогами, и всё же – всё же – он убивал.

Он примерял разные формы, изменяясь и выискивая, прежде всего самые смертоносные: стремление выжить и жажда крови слились воедино, заставляя его непрерывно преобразовываться в стремлении вырваться из клетки и убить тех, кто заманил его в ловушку.

Кустодии отступили, как и Сёстры. Он бросился за ними, паника питала его агрессию, заставляя делать всё возможное, чтобы вырваться из засады. Он нападал на убивавших его существ, потому что бегство от них означало только ещё более быструю смерть. Человеческая кровь лилась. Золотые руки и ноги падали на землю. Секиры выпадали из мёртвых рук.

Ра и Дженеция ударили одновременно. Кустодий глубоко вонзил копьё в бесформенную массу, оружие застряло, и он разрядил весь болтер внутри существа. Сестра-командующая погрузила двуручный клинок рядом с Ра, разрубив зеркальную рану. Обжигающие нечистоты окатили их, испаряясь на доспехах и пылая на открытых участках кожи.

Змеиная конечность отшвырнула Кроле в сторону. Существо покачнулось, затем упало, обрушившись на металлические обломки погибшего робота и брошенной призрачной кости. Демон вытянул цепкий коготь из кипящей мешанины конечностей, его тело разлагалось во что-то амёбообразное и многоглазое.

"Конец Империй ", – произнёс он в разум Ра, используя мысли трибуна. Он прозвучал таким беспомощным. Почти испуганным, хотя такое существо не могло испытывать страх. – "Конец… И… "

Демон восстал из останков, как облако огня над уничтоженным городом, он взревел и его рёв был подобен раскатам грома. Обломки и машинное масло взмыли в воздух блестящими канатами. Адский жар прокатился от возрождённого тела. Чёрный дым и кровь убитых застыли мышцами и сухожилиями, когда он выпрямился.

Огонь уцелевших всё ещё разрывал его, ничего не меняя и не причиняя вреда. Наверху сформировалась голова, ряды глаз горели, пока болты разрывали бесполезный пепел его тела. Пластины искорёженной брони поднялись из остатков военных машин, обуглившись дочерна и оборачиваясь вокруг демона.

Ра стоял внизу, омываемый жаром, холод раненых Сестёр рядом с ним оттеснял нескрываемый голод твари, заполнивший туннель. Демон открыл рот и вдохнул золотой туман:

– Он будет жить , – прохрипел он голосом из памяти.

– Убейте его! – прокричал приказ Ра, отчаянная ярость превратила его голос в желчное пламя. Но не осталось почти никого, кто мог повиноваться.

Демон притягивал к себе реальность, соединяя призрачную кость, металл и даже огонь в новой форме. Он укрыл себя материальной бронёй, отражая гнев материального оружия.

– Убейте его! – проревел один из Золотых.

Бежать. Выжить. Анафема. Конец Империй.

И впервые за своё существование, истерзанный почти до развоплощения, он и в самом деле побежал. Прощальный огонь оставшихся в живых разрывал его временную форму и срывал броню, но этого было мало, этого было мало. Эхо первого убийства сбежало, истекая кровью, волоча ноги в поражении, окутанное ублюдочной оболочкой из уничтоженных роботов, которая разваливалась с каждым шагом.

Он найдёт орду. Он присоединится к войне. Он скроется среди низших и выживет.

 

Двенадцать

Верховный ризничий. Отсутствие боеприпасов Возрождение

Все недели, пока шла реорганизация, Джая боролась. Она соскользнула последние пять метров вниз по лестнице, сорвала шлем и вдохнула свежий горячий металлический воздух ангара. Её ждал Торолек, главный ризничий.

– Дело в клапанах давления пневматики левого колена, – сказала она фигуре в мантии. – Они влияют на радиус поворота.

Торолек был высоким и худощавым человеком в мантии с капюшоном, который гордо носил чёрный и лаврово-зелёный цвета, как и вставшего на дыбы пегаса дома Виридион. Он всегда был увешан лентами религиозных пергаментов, которые развевались в тепловом выхлопе двигателя, когда он занимался своей священной работой. Как главный ризничий он был самым выдающимся машинным провидцем дома, разменял триста лет и служил Джае всю её жизнь. Он отказался вернуться на Хайрок с остальным флотом, и Джая с уважением отнеслась к пожеланию самого старого слуги семьи. Учитывая обстоятельства и дальнейшее развитие событий, она была вдвойне благодарна за его присутствие.

– Я уже дважды перенастроил их, – ответил старик под гул вентиляционных систем. Воздушные фильтры в форме горгулий вдыхали запахи кузни и выдыхали переработанный воздух, но усилия родичей дракона мало помогали уменьшить изнуряющую жару. – И снова повторю, баронесса, – проблема в слиянии. Вы обвиняете освящённый металл и послушные механизмы, хотя всё указывает на отсутствие связи между потомком и рыцарем.

Двое сервиторов приблизились снять нагрудник и наплечники, но Джая велела им вернуться:

– Я провела всю прошлую ночь в медитативных размышлениях, – возразила она. – Я не чувствую никакого отсутствия связи.

Торолек направился к незанятому рыцарю, не оставив Джае иного выбора кроме как последовать за ним. Ризничий поднял две бионические руки, растущие из одного локтя, и положил двойные ладони на непокрашенный бронированный носок рыцаря:

– Вы сопротивляетесь его благородному духу. Он сопротивляется вашему. Две упрямые души, не желающие соглашаться.

Джая скривила губы. Только Торолеку позволялось так разговаривать с ней:

– Мой дух в покое, – солгала она.

– Тогда не буду с вами спорить, баронесса. – Торолек посмотрел на высокую военную машину во всей её поблёкшей славе. Вместо гордых и ярких цветов дома виднелся только голый и поцарапанный металл. Вместо военных знамён, изображавших деяния рыцаря и благородную службу пилота-потомка просто пустота. Скоро они отправятся на войну в этих заброшенных и отремонтированных на скорую руку изгнанниках из ещё живых домов, и впервые сразятся без развевавшихся на ветру знамён Виридиона.

– Вижу вы в редком расположении духа, раз не желаете спорить, – заметила Джая.

Торолек не стал скрывать усмешку на морщинистом лице и в искрившихся глазах:

– Вам нужно снова сесть в кабину, баронесса. Возможно, следующее упражнение поможет вам установить связь с новым доспехом. Планируется испытания оружия.

– Я сотни раз вхолостую стреляла из оружия этой захудалой штуковины.

– Так и есть! Но сегодня вас загрузят для стрельбы боевыми снарядами.

Джая посмотрела на него. Они больше недели ждали обещанной поставки от дома Мортан:

– У нас есть боеприпасы?

– Наконец-то, их доставляют прямо, когда мы говорим. – Он ненадолго замолчал, развлечение в глазах прошло. – От вас в ответ ожидается выражение благодарности дому Краст, который поделился священными ресурсами своей кузницы.

– Краст? – недоверчиво произнесла Джая. – Эти тщеславные…

– Ах, ах, – упрекнул Торолек. – Эти щедрые и благородные люди вы хотели сказать?

– …а разумеется. Что с их прошлым отказом?

– Говорят, Сигиллит надавил на них в этом вопросе.

Джая смотрела, как другой тёмно-серый и сильно помятый рыцарь прошёл мимо, сотрясая поступью землю ангара. Машина остро нуждалась в очистке и смазке, скрежет протестующего металла звучал пыткой в ушах.

Торолек видел, как она вздрогнула:

– Возможно, у вас получится легче установить связь с костюмом, если вы перестанете называть его “эта захудалая штуковина”. Ваши придворные, похоже, приспосабливаются хорошо.

Джая соизволила принять упрёк:

– Большинство, да.

– Ваша обида объяснима, баронесса. Но я знаю, что мне не стоит рассказывать вам о порочности неблагодарности.

Она снова кивнула. По крайней мере, у них были костюмы. Даже эти безымянные и неухоженные изгнанники являлись сокровищем, обладание которыми любой рыцарский дом считал бы настоящей удачей. Но пасть так быстро и так низко, чтобы полагаться на благотворительный мусор возмущённых и равнодушных домов.

Джая вздохнула:

– Позовите меня, когда доставят боеприпасы.

Торолек ничего не сказал. Он просто кивнул.

Трон покачивался под ней, его суспензоры износились благодаря времени, повреждениям и плохому обслуживанию. Спинная пластина Джаи зафиксировалась в углублении вдоль спинки кресла, подключение запустило активацию красных ламп кабины и трёх экранов. Утяжелённые ботинки со скрипом встали в закрывшиеся стремена. Руки в перчатках сжали рычаги управления, поднявшиеся с подлокотников трона.

Торолек взобрался по лестнице лесов к своей госпоже, и теперь согнул истощённое тело над люком и ней. Он протянул несколько бионических рук, закрывая пряжки и вставляя проникающие интерфейсные кабели в шлем баронессы. Но ризничий не стал задерживаться, ограничившись только тем, что прошептал несколько благословений. Он пожелал ей удачи и с лязгом захлопнул люк.

Джая смотрела на ангар по поступавшему изображению, ожидая пока разведут леса. Три “Странника” без опознавательных знаков и знамён возвращались к посадочным опорам для технического обслуживания и повторного благословения, и, что гораздо важнее, для перевооружения. Один из них повернулся к ней, проходя мимо и сотрясая землю, горбатые плечи и безликая лицевая пластина шлема рыцаря заскрежетали в кратком полупоклоне. Джая не могла вернуть жест из-за пока неразведённых лесов, но она протянулась к пластине вокса, чтобы передать импульс подтверждения пилоту.

Она не знала, кто это был. Навсегда ушли дни, когда она узнавала каждого потомка по геральдике и знамёнам их рыцарей. Отсутствовали даже красиво нарисованные отметки убитых врагов.

Позор вспыхнул снова. Дом Виридион и сам Хайрок пали под её опекой. И особый чёрный юмор заключался в том, что её позор не могли даже занести в семейные архивы, потому что они стали пеплом, как и планета, служившая домом Виридиону тысячи поколений.

“Я становлюсь сентиментальной, – со вздохом подумала Джая. – Меньше месяца назад я ждала казни”.

Торолек прав. Неблагодарность – нечестивый порок.

Холодное красное освещение кабины мигнуло раз, второй, затем свет вокруг неё неожиданно стал бледно-жёлтым вместо угнетающе алого.

– Опорные леса отошли, – сказал Торолек по воксу.

Джая сжала рычаги управления и слегка повела их вперёд. Кабина в такт движению также наклонилась вперёд. Стабилизаторы трона запоздали на несколько секунд, но резкий наклон и покачивание шагавшего рыцаря являлись всего лишь слабым раздражением для потомка, который целую жизнь провёл в седле.

И всё равно всё отличалось. Машина не двигалась, как двигался её баронский “Копейщик”. Поршневые сухожилия сжимались и разжимались с другими шипением воздуха и скоростью. При ходьбе он гремел, лязгал и скрипел совершенно по-другому. Трон иначе реагировал на её вес и перемещение. Осанка и ритм рыцаря требовали иной компенсирующей регулировки при беге. Экраны располагались не там, где она привыкла, и выводили данные, целеуказатели и ауры предсказания с небольшими цикличными задержками или иногда рассогласованно. Кабина даже пахла по-своему: вместо священного ладана хайрокских сушёных илув стояла вонь опалённой крови, сожжённого металла и старой ржавчины, от которой не смогли избавить никакие освящения Торолека. Все новые рыцари Виридиона получили от кораблей-мусорщиков или в качестве неиспользованных трофеев местных верных домов, и каждый излучал именно тот аромат, что и ожидался от машины с подобной судьбой.

И всё же дело было не в том, что она не могла привыкнуть к этим изменениям или все вместе они мешали сосредоточиться. Всё было гораздо проще, и любой из благородного рыцарского рода мог это легко понять. После целой жизни управления собственной машиной, Джая жила в теле, которое ей не принадлежало. Она носила чужую кожу.

Она направила всё ещё незнакомого рыцаря по ангару, покачиваясь в ремнях безопасности трона от неуклюжей походки. Рунические символы на экранах оружия показывали общую массу боеприпасов вместо точных цифр, оценивая полезный груз. Она почувствовала, как зубы сжались, мурашки побежали по коже, и кровь потекла быстрее от почти забытого обладания смертоносным вооружением.

Впервые с тех пор как она увидела эту военную машину, она ощутила дрожь связи. Она снова могла убивать. Она снова могла разрушать.

Это было силой. Это было властью.

“Как ваше имя? – задумалась она, осматривая кабину. – Кем вы были, пока вас не побили, не опозорили и не оставили умирать?”

Она направила рыцаря к дальней части ангара, где множество останков танков и пехотных транспортов служили препятствиями для маневрирования или манекенами для вмонтированного в руки рукопашного оружия. Увидев приближение баронессы, два других потомка отвели машины в сторону, предоставляя ей пространство.

И она могла поклясться, что в этот момент огромный блок двигателя, который размещался в бронированном отделении позади неё, зарычал немного громче.

Она посмотрела на потрескивающий экран, показывавший данные об оружии в левой руке. Прицелы отказывались захватывать цель. Системы наведения, которые должны были звенеть ясными и постоянными сигналами, вместо этого запинались и икали. Как типично для этой машины. Как…

Нет. Больше никаких оправданий. Это её не волнует. Она наклонилась вперёд на троне, игнорируя неудобную трясущуюся походку, и подняла левую руку военной машины. Никаких вычислений траектории. Никакого прицеливания. Никаких колебаний. Она подняла руку и выстрелила.

Стабилизаторы сработали с опозданием, подарив ей две секунды зубной дрожи, но Джая едва заметила это. Её ухмылка стала болезненной и переросла в мрачный смех, когда поток трассирующих снарядов распылил останки грузового транспорта, пробив жёлтые отверстия с оплавленными краями в обгоревшем корпусе. К тому времени, как её сердце ударило шесть раз, флаер едва можно было узнать. На его месте лежала дымящаяся груда бесполезного металла.

Джая шагнула вперёд, когтистые металлические ноги сокрушили тысячи гильз на земле. Заменявший правую руку меч активировался с раскатом грома, когда его окутала плюющаяся энергия силового поля. Второй раскат грома разнёсся по большому ангару, когда она взмахом меча отшвырнула несчастные обломки в сторону.

Позже она вспомнит ликующие крики по воксу. Позже она вспомнит довольный шёпот благословения Торолека. Позже она впервые за последние месяцы хорошо отдохнёт.

“Бичеватель” потерял равновесие от обратного замаха и едва не споткнулся, Джая резко опустила вторую ногу, избежав падения, и немедленно подалась назад, выпрямляясь в полный рост. Ещё одна оглушительная очередь вырвалась трассирующими потоком из двойных стволов главного орудия, прошив корпуса трёх искорёженных “Носорогов”.

Клинок снова опустился, устремившись вниз в пронзающей казни – воин, добивал поверженного врага. Джая топнула ногой по разрушенному гражданскому транспорту и удерживала машину на месте, пока вытаскивала меч. На этот раз она сохранила равновесие. Стружки и обрывки металла шипели вдоль лезвия, распадаясь от жара энергетического поля.

Возвышавшийся рыцарь вскинул клинок перед собравшимися в ангаре бригадами местных слуг, рабами-сервиторами и смотрителями-ризничими, и всё же жест был не для них. В недружном подражании активные рыцари ответили, как могли. Некоторые подняли клинки или пустые стволы, другие издали грубый рёв из мегафонов, а безоружные и по каким-то причинам молчавшие уважительно опустили непокрашенные лицевые панели.

Главный ризничий Торолек сверился с инфопланшетом в двух из четырёх рук и слегка улыбнулся от поступавшей из кабины баронессы информации. Возможно, у них, в конце концов, получится.

 

Глоссарий

House Krast – дом Краст

House Mortan – дом Мортан

Ossuary – Оссуарий

 

Тринадцать

То, что предшествовало Использование славы Пророчества и предвидение

Ра открыл глаза в абсолютной черноте. Тьма оказалась настолько глубокой, что проникала в чувства и заполоняла глазницы, словно лужи разлитой нефти. Он ждал, пока восприятие восстановится. Не было никакого страха. Он знал ощущение вызова своего повелителя.

Раскаяние поселилось в его сердце. Засада в Оссуарии всё ещё терзала его, задавая вопросы, на которые не было простых ответов.

Мы были так близки.

Император не ответил, даже если король услышал.

Вскоре появился свет. Тусклый. Прерывистый. Мучительно далёкий. Свет появился в булавочных уколах крошечных точек далёких звёзд. Они раскинулись в пустоте молочной россыпью, вспыхивая, мигая, блистая светом, которому требовалась короткая вечность, чтобы достигнуть чувств Ра.

Он был без формы и очертаний. Он просто существовал в пустоте, находился над миром, окутанной бесконечной чернотой и пожираемой войной планетой, омываемой ярким сиянием небольшого жёлтого солнца.

– Терра, – произнёс он безо рта, дыхания, зубов или языка.

+ Терра. + Раздался в черепе спокойный голос Императора. Бестелесный и столь же вечный, как любая звезда. + Несколько веков назад в плену Объединительных войн. Военачальники, верховные жрицы, короли-колдуны и вожди кланов сражались на растерзанной поверхности сломанной планеты. Мой Громовой легион направлялся сражаться против них. Против всех них. +

– Мне жаль, что я не сражался рядом с Вами тогда, мой король.

+ Твоя верность отмечена, но всё же твои сожаления не имеют значения. +

– Почему я здесь? – подумал и одновременно спросил Ра. Не существовало никакой видимой разницы между его мыслями и словами в пустоту.

+ Потому что я так захотел. +

Это был единственный ответ, в котором он нуждался, но он надеялся на большее. Ра до сих пор так и не мог понять цели этого просвещения, какой бы она ни была.

Звёзды вращались, мучительно покачиваясь. Свет изгибался и сворачивался. Бесконечная чернота одновременно приветствовала и отторгала, приняв его присутствие, но бросая вызов чувствам, пока он стремился обработать скорость своего путешествия сквозь пустоту. Туманности расцветали перед ним и вокруг него, их было столь много, что они напоминали газовые облака запрещённого оружия, и всё же оставались совершенно тёмными для всех чувств кроме зрения. Миры вращались вокруг звёзд, напоминавших глаза богов. Некоторые были выжженными синим жаром раздутых солнц, другие сковал холод на дальних краях звёздного балета, они путешествовали почти в изгнании среди замороженных скал, которые падали сквозь глубокое и безжизненное пространство.

Столь многие из этих шаровидных драгоценностей не были драгоценностями вообще, как не были они и способны стать колыбелью человеческой жизни. Несмотря на всё терраформирование разбросанных миров галактики в чудотворные времена Тёмной эры технологий, бесконечное количество планет всё ещё вращалось в диком и прерываемом штормом газообразном спокойствии, и являлись непригодными для проживания людей.

Настоящие самоцветы оказались столь же разнообразными в тонах и оттенках. Преобладала щелочная охра пустыни, постепенно выровненная промышленностью колонизации или расколотая широкими трещинами и расселинами тектонических толчков. Океанские миры казались бурными сапфирами и аквамаринами, поглощавшими солнечный свет в огромных глубинах. И у многих давно не осталось воды чистых оттенков, её сменили загрязнённые хризоберилловыми пятнами бесконечные моря, задушенные облаками бактериальной жизни, или покрытые рябью карнеоловые глубины, ставшие домом для бесчисленных аквакарнозавров.

Цвета, цвета и ещё раз цвета, множество миров перемешали их континент за континентом. И всё же сплошной сине-зелёный древней Терры встречался реже всего. Такой невинный оттенок бросал вызов неизбежности: везде, где ступало человечество, оно разрывало землю и осушало моря, оно собирало и переделывало. Оно объявляло своим. Оно завоёвывало. Оно разрушало.

Нигде это не казалось вернее, чем на мирах, вращавшихся вокруг солнца Терры. Ра не удивился, впервые посмотрев на Терру с орбиты и увидев Тронный мир болезненно бежевым, задыхавшимся в загрязнениях и раздираемым шрамами бесконечной войны. Марс, некогда терраформированный в великолепное идеалистическое место, где человеческая изобретательность создала растительность на мёртвой почве, благодаря войнам снова превратился в пустынную бесплодную землю, как до эпохи колонизации.

Ра был уже далеко от этих миров. Он кружился без тела в черноте и смотрел на другой затянутый облаками шар, сферу-пангею с континентами и несколькими небольшими морями. Городские пейзажи выглядели серыми бесформенными пятнами на суше и превратились в крошечные светящиеся маяки, когда ночь стремительно воцарилась на полушарии. Спустя всего лишь долю секунды вернулся рассвет, погасив множество городских огней и снова превратив их в серые пятна наблюдаемой с орбиты цивилизации. Миллионы людей, должно быть, называли планету домом. Миллиарды.

– Что это за планета? – спросил Ра пустоту.

Ответа не последовало. Лёгким дуновением его снова швырнуло сквозь ночные небеса, он парил, словно во сне, не чувствуя ни веса, ни импульса.

Что-то болезненное начало проступать перед его чувствами, расплывчатая пустота на сетчатке глаза превратилась в нечто напоминавшее последнюю стадию опухоли мозга. Звёзды сжигали газовые туманности, выбрасывая назад в пустоту потоки мерцающего яда. Они горели и задыхались в накатывавшихся потоках кого-то ксеновещества, которое и было, и не было газом, было и не было реальным и нереальным.

Ocularis Malifica. Варп-шторм. Варп-шторм, где альтернативная реальность варпа прорвалась в настоящий космос и накрыла десятки звёздных систем враждебными миазмами. Здесь встречались две вселенные и обе страдали от этой встречи.

Он смотрел на глаз порчи, запятнавшей пустоту. Глаз смотрел в ответ, каким-то образом кипя злобой, но без чувств.

– Почему Вы показываете мне всё это, сир?

+ Я не показываю. Не совсем так. Просто ты так обрабатываешь то, что узнаёшь, когда наши мысли связаны. Просто твой разум перестраивается к масштабу того, что я запечатлеваю в нём. +

Абсолютная верность позволила ему успокоиться от слов Императора. Однако от них мало что прояснилось.

– Сир? – спросил он пустоту.

Ответ пустоты швырнул его сквозь космос, невесомого и бесплотного, окружённого криком умирающей расы. На несколько лет назад. На несколько веков назад, когда большая часть человеческой галактики изнемогала от удушающего пламени варп-штормов Долгой ночи.

Здесь же среди эльдаров всё оставалось спокойным. Он видел орбитальные платформы из сотканной колдовством кости, столь тонкой, что дыхание солнечного ветра должно было, конечно же, разрушить эти хрупкие конструкции. Он видел миры пышной растительности, где кристаллические шпили и психически воспетая призрачная кость формировали большие шпили, соединённые изящными мостами, а порталы паутины вспыхивали от бесконечного использования в башнях великих родов. Он видел расу, которая требовала всё больше и больше: больше музыки, стимулирующей биологию мозгов; больше вина, посылавшего огонь по нервным системам; больше развлечений и удовольствий, заменивших достоинство гармонией безумия.

Он видел тварей в коже эльдаров, которые двигались в тени, ласкали клинками, убивали с горькими поцелуями, выпивали кровь и съедали запретную плоть, улыбаясь и показывая клыки.

Истина вырвалась из бледной ксеноплоти. Она вырвалась на свободу. Когти разорвали эльдара изнутри, плоть расторгалась вратами в открытых телах и разумах, ставших податливыми от разложения и праздности. Твари варпа выползали из ушей, ноздрей, слёзных протоков, раскалывая черепа хозяев, раздуваясь и вырастая. Демоны гибридного пола, одновременно скорпионы, девы и мужчины завопили – новорождённые и мокрые от крови – в пылающие небеса.

И далеко-далеко от этих ужасов человеческая раса оставалась запертой в изоляции Долгой ночи. Миллион разных миров, не имевших возможности связаться друг с другом, каждый одинокий перед огненным закатом вечных варп-штормов, раздиравших реальное пространство. Только когда одна раса умрёт – другая сможет возвыситься.

Эльдары пали, проклятые своими же пороками, пожравшими обереги их психических душ. Терзавшие каждый мир варп-шторма отступили, собравшись в последних скоплениях: Мальстрём, Ocularis Malifica и других гораздо меньших. Началось возвышение человеческой расы, Долгая ночь сменилась рассветом, когда вечные штормы отступили.

Родился новый божок. – Слаанеш! – рыдали и кричали эльдары. – Слаанеш! Слаанеш! – Но остальная часть внезапно замолчавшей галактики сделала первый вдох в новой эпохе.

Полетели корабли. Создавались межзвёздные империи. Одна из этих империй станет единственной империей – Империумом Человечества, королевства-близнецы Терра и Марс объединятся, дабы покорить ещё безмятежное ночное небо.

Крестовый поход, затем империя, всё под знаменем одного человека.

+ Всё произошедшее произойдёт снова. Таков порядок вещей. И всё же гибель человечества десятикратно затмит уничтожение эльдаров, потому что мы развиваемся в гораздо более сильную психическую расу. Неконтролируемая психическая энергия разорвёт реальность на части. Сущности варпа станут питаться телом галактики. Необходим контроль, и контроль должен быть сохранён. +

– Контроль… – повторил Ра. Амбиция такого масштаба…

+ Он – необходим. Иначе человечество ожидает гораздо более жестокое забвение, чем эльдаров. Их души ярко сияют в варпе, привлекая хищных зверей в его течениях. Скоро каждая человеческая душа станет маяком огня.

Как? задался вопросом Ра. Как Вы можете знать? Какие невероятные варианты будущего Вы предвидели? Как можно покорить и управлять самой эволюцией?

+ Благодаря видению, Ра. Мы рассматриваем варп, как альтернативную реальность и это так. Он – зеркало, отражающее каждую нашу мысль и действие. Каждое проявление ненависти, каждая смерть, каждый кошмар и сон отзываются эхом в вечности. Мы врываемся в это место, в этот мир, который является домом для боли и страдания каждого когда-либо жившего мужчины, женщины и ребёнка, и используем его для путешествия между звёздами. Потому что мы должны. Потому что до сих пор не было никакого другого выбора.

– Паутина, – прошептал Ра в тихую ночь.

+ Паутина. Человечество возносится, Ра. Человечество делает большой шаг в развитии, эволюционируя в психическую расу. Неконтролируемые псайкеры – естественные магниты для прикосновения варпа. Включающая их раса пострадает так же, как пострадали эльдары. И для эльдаров этот эволюционный скачок стал последним шагом к гибели. Я не позволю человечеству погибнуть от такой же судьбы. Эльдары держали ответы в руках, но они оказались слишком наивны и горды, чтобы спасти себя. У них была паутина, способная стать спасением. Но они так полностью и не разорвали связь с варпом. Огонь их душ обрёк всю их расу. +

Ра знал это и всё же никогда не складывал воедино в точные слова, приправленные обещанием пророчества. С паутиной человечеству не нужны навигаторы. Больше не придётся полагаться на ненадёжный варп-шёпот астропатов. Корабли больше не станут заходить в варп, чтобы потеряться или быть разорванными на части обитавшими в нём сущностями. Но эльдары делали то же самое, разве нет?

+ Нет. Они уничтожили свою зависимость от варпа, но так и не разорвали связь своей расы с ним. Я сделаю это для человечества раз и навсегда. +

Ра кружил в небытие, поворачиваясь к свету столь многих далёких звёзд. Он посмотрел на Терру, не зная, откуда понял, где она, но зная, что прав. Одной из тех крошечных и столь далёких точек звёздного света была Сол.

+ Я покорил планету-колыбель человечества. Я покорил галактику, чтобы придать форму развитию человечества, когда оно, наконец, эволюционирует в психическую расу. Не должно остаться никаких изолированных очагов человечества, иначе в своём невежестве они навлекут гибель на всех нас. Я разрушил оковы веры и страха над человеческим разумом. Суеверия и религия должны оставаться вне закона, потому что они – открытые двери в человеческом сердце для обитателей варпа. Это мы уже сделали. И скоро я предложу человечеству возможность межзвёздных путешествий без полей Геллера и навигаторов. Я предложу людям возможность общения между мирами, не полагаясь на варп-сны астропатов. И когда Империум защитит всю расу под законами моего Pax Imperialis, когда человечество освободится от варпа и объединится под моим видением, я смогу, наконец, стать пастырем человечества в эволюции в психическую расу. +

“Примархи, – подумал Ра. – Громовой легион. Объединительные войны. Великий крестовый поход. Легионы космического десанта. Имперская истина. Проект паутина. Чёрные корабли, с забитыми псайкерами трюмами под надзором Безмолвного Сестринства. Всё это…”

+ Контроль. Тирания – не цель, Ра. Абсолютный контроль всего лишь средство для достижения цели. +

“Гордыня… – Ра не смог избавиться от коварной предательской мысли, что увидел истинные скрытые амбиции своего повелителя. – Чистейшая и непревзойдённая гордыня”.

+ Необходимость. + Голос Императора прозвучал холодно как металл. + Не высокомерие. Не тщеславие. Необходимость. Я уже говорил тебе, Ра. Людям нужны правители. Теперь ты видишь почему. Единичное убийство лежит на одном конце диапазона, когда правители приносят закон. Надежда для всей расы покоится на дальнем конце континуума, когда я – как правитель – приношу спасение. +

Ра смотрел на далёкую Терру, неуверенный испытывал ли он сейчас смирение или его коснулось чуждое чувство, напоминавшее ужас.

+ У тебя слёзы, Ра. +

Удивлённый кустодий коснулся золотыми пальцами татуированных щёк. Слёзы исчезли, сверкая слабой влажностью в свете далёких солнц.

– Я никогда не плакал раньше.

+ Не правда. Ты плакал ночью, когда умерла твоя мать. Ты просто не помнишь. +

Ра всё ещё смотрел на крошечные капельки на кончике пальца. Как любопытно:

– Простите за неуважение, сир.

+ Здесь нечего прощать. Грандиозность моих амбиций плохо укладывается в смертных умах. Даже среди смертных, которые живут столь близко к вечности, как мои Десять Тысяч. +

“И всё же, – раздался в голове Ра новый предательский шёпот, – всё это под угрозой и трещит по швам”.

+ Примархи, + согласился Император. + Узри их. +

Ра вдохнул холодный воздух. Он мгновенно приготовился к бою, сжал копьё в руках, внимательно осматриваясь в поисках угроз. Но повсюду был только безликий пейзаж, слишком ровный для естественного происхождения. Куда бы он ни посмотрел, горизонт казался бледной линией бесполезной голой земли, встречающей безоблачное небо. Даже ретинальные датчики отмечали окружающий ландшафт, как невозможно ровный. Это было работой Механикум и их геовыравнивающих континенты машин.

В этот момент он понял, где был.

– Улланор. – Его голос отозвался странным эхом. Насколько он знал, он был единственным живым человеком на целом мире. Ветер подхватил слово и унёс.

– Улланор, – подтвердил Император. Ра повернулся и увидел своего повелителя, облачённого в сияющую медью многослойную золотую броню, украшенную имперскими аквилами, как шаман мог бы украсить плоть талисманами от чёрной магии. – Помнишь, когда в последний раз ступал по поверхности этого мира?

Как он мог не помнить? Это был Триумф, когда миллионы солдат собрались проститься с оставляющим Великий крестовый поход Императором в последние часы перед Его возвращением на Терру. В этот день девять – девять! – примархов стояли рядом с отцом.

День, когда Гора провозгласили магистром войны.

Единственное дыхание спустя Ра снова оказался там. Солончаки геосозданной равнины сменились морем цветов: баннеры, флаги, солдаты, танки, титаны. Глаз не мог постичь необъятность зрелища. Разум не мог обработать его. Ради парада Механикум Марса раскололи целый континент: снесли горные цепи, заполнили низины, разгладили кору планеты для самого монументального сбора после объявления Великого крестового похода.

И звук, звук. Гул такого количества двигателей превратился в оживший драконий рёв. Идеальные полки воинов стояли под обновлёнными боевыми знамёнами, крича о своих победах небесам. Поступь одного титана вызывала редкий равномерный гром. Мощь боевого дивизиона военных машин могла создать бурю, способную сотрясти город до основания. Здесь же их шагало в три раза больше, и ещё в три раза, и ещё в три раза. Марсианские чудища перешагивали и ступали между миллионами солдат у своих ног, оставляя огромные следы, которые наконец-то хоть что-то отпечатали на равнинном плато.

В авангарде процессии виднелись ровные ряды Лунных Волков, они всё ещё оставались в жемчужно-белых цветах своего благородного воплощения, а не тёмно-зелёных самопроклятья Сынов Гора.

А кто с ними? Фаланга за фалангой воинов каждого легиона. Даже те, примархов которых здесь не было, стояли гордо под миллионами военных знамён, развевающихся на пустынном ветру.

Примархи стояли в стороне на колоссальном помосте, возведённом для особой цели. Они возвышались даже над великими и непревзойдёнными среди военных машин “Императорами” и “Разжигателями войны”, и каждый из генетически созданных полководцев Императора по-своему купался или терпел кричащее ликование организованных масс внизу.

Один за другим они выходили вперёд, приветствуя собравшееся воинство. Ангрон высоко поднял оружие, рёв армии воспевал его так же, как некогда славили крики толп на арене в его жизни Ангрония с Нуцерии, Повелителя Красных Песков.

Лоргар Аврелиан, Вестник Императора, широко развёл руки и призывал миллионы верных душ кричать ещё громче. Он был демагогом, представшим перед толпой, которая предлагала только одобрение.

Следующим был Сангвиний, сомневающийся, гневный и эмоциональный Сангвиний, сын Императора с орлиными крыльями и живой аватар Империума. Его приветствовали громче всех, и десятки миллионов собравшихся внизу людей были слишком далеко, чтобы увидеть, как от их почти поклонения тревога замерцала в глазах Ангела. И всё же в ответ на призывы и мольбы он отсалютовал мечом множеству выстроившихся на равнине людей. Они закричали, раздирая горла, когда он расправил большие широкие крылья. Одно перо отлетело, спускаясь и медленно кружась на ветру. Оно станет священной реликвией полка Имперской армии, который поймает его, и единственное изображение белого пера навсегда украсит почётное место знамён их кампаний.

Один за другим они выходили и показывали себя, пока, наконец, своё место не занял Повелитель Человечества.

И все хриплые восторженные приветствия смолкли. Каждый глаз смотрел на золотую фигуру в центре помоста. Те, кто находился слишком далеко смотрели на установленные экраны, подключённые к передающим изображения дрейфующим сервочерепам.

Император стоял перед ними в доспехах и при оружии, но больше никогда Он не поведёт их на войну. Люди смотрели на Него, не замечая, что плачут. Даже на генетически изменённых лицах многих легионеров виднелись бы слёзы, не скрывай их шлемы “Крестоносец” и “Железо”.

Гора провозгласили магистром войны. Ликование возобновилось. Победу праздновали. Слава Империуму. Слава Императору. Слава магистру войны.

Всё шло, как и ожидалось. Ничто не указывало на то, что Император снова возьмёт слово в конце Триумфа. Что Он мог сказать? Каждый из здесь присутствующих знал, что Он собирался делать. Он оставит Великий крестовый поход в руках сыновей и вернётся на Терру, наблюдать за работой постоянно растущего Империума. Конечно, ничто из сказанного Им не уменьшит боль разлуки.

И всё же он ещё раз взял слово. В последний раз.

– Я оставляю вас не по своей воле, – заверил Он их. Его голос разносился над геовыжженным плато благодаря многочисленным спикерам-дронам и вокс-трансляторам. – Я оставляю вас не по своей воле. Я оставляю вас только потому, что должен. Знайте это и знайте о моём сожалении, но также знайте, что я возвращаюсь на Терру на благо нашего Империума.

В ряду стоявших за примархами воинов Кустодианской гвардии молча наблюдали два воплощения Ра. Первый был в шлеме и навытяжку, сжимал копьё стража рукой в перчатке и являлся идеальным отражением кустодиев, стоявших рядом. Второй был без шлема и слабо улыбался, снова ярко вспоминая тот захватывающий момент.

Император отвернулся от толпы, и направился сквозь окружавшую Его группу полубогов. Они уже смотрели на своего отца и друг на друга с новой осторожностью. Один из них был возвышен над остальными – уже не просто первый среди равных, но окончательно названный первым. Как и в любой семье, их реакции и эмоции при таком событии оказались… разными.

– Ра, – поздоровался с ним Император. Важные персоны вокруг продолжали говорить, совершенно не обращая на них внимания.

– Всё это, – сказал кустодий. Он показал не только на примархов, но и на само помпезное великолепие: геовыровненный континент; переполненное десантными кораблями небо; слёзы и приветствующий рёв собранных внизу полков. – Зачем, сир? Я так и не спросил Вас тогда, и всё время задаюсь этим вопросом. Зачем всё это?

– Для славы, – ответил Император. – В честь существ, которые называют себя моими сыновьями. Моих необходимых инструментов. Они питаются славой, словно осязаемой пищей. Их слава, конечно же, ничем не отличается от королей и императоров древности. Они едва ли задумываются, что слава для меня ничего не значит. Я мог бы получить планетарную славу в любой момент, когда пожелал бы, пока держался в тени расы всю предысторию. Только трое из них додумались спросить, почему я появился именно тогда, когда появился.

Ра посмотрел на пантеон примархов. Он не стал уточнять, какие именно три спросили Императора. Честно говоря, ему было всё равно. Такое знание не имело значения.

– И поэтому я дал им Улланор, – продолжил Император. – Они жаждут признания их чести и успехов, и Триумф стал наивысшим выражением этого признания. В этом смысле они такие же какими считали Ахианских богов и богинь Улимпа.

Ра знал легенды. Зоас Прародитель Грома. Авена Песнь Войны. Гермиос Быстроногий. Полубог Гераклус. Вечно ссорившиеся неистовые божества, обладавшие достаточной силой, чтобы вести себя как угодно со смертными, которые поклонялись им.

– Восприятие человечеством божественных сущностей никогда не было последовательным, – размышлял Император. – Дайте любому великую силу и дар действовать безнаказанно, и результат не будет отличаться от тех древних мифов. Гнев богов-громовержцев. Боевые барабаны народов, молившихся военным богам. Безумие и упадок могучих королей. Именно это истинная сила всегда делала со смертным разумом – элементы человеческой природы увеличиваются, становясь сильнее, чем у самих людей. В этом смысле примархи не божества?

Ра уклончиво хмыкнул:

– Я не это имел в виду, мой сеньор. Я имел в виду… как они могли предать вас без предупреждения? Почему Вы не предвидели это?

Впервые на памяти Ра Император заколебался. Он подумал, был ли он первым из Кустодианской гвардии – возможно даже первым имперским человеком – спросившим это. Десять Тысяч говорили об этом между собой сотни раз. Единого истинного мнения так и не удалось достичь. Их делом было жить в верности и умереть, исполняя долг, а не сомневаться.

– Ты спрашиваешь о самой природе предвидения, – сказал Император. – Судя по твоим словам и тону, ты полагаешь, что это всё равно, что оглянуться на уже пройдённую дорогу и увидеть места и людей, которых ты встретил.

Ра не мог отвести взгляд от примархов. Улыбающийся, всегда улыбающийся Фулгрим; Магнус суровый и сдержанный, чтобы никто не заметил одолевавшие его тревожные мысли. Находиться рядом с ними даже в момент славы – особенно в этот момент славы – это вызывало отвращение у кустодия в сердце и душе. Как же он хотел повергнуть их.

– Разве не это функция предвидения, мой король? Видеть будущее, прежде чем оно произойдёт?

– Ты подразумеваешь всезнание.

– Я ничего не подразумеваю, кроме своего невежества. Я просто ищу просвещения.

Император, казалось, оценивал слова своего хранителя:

– Вижу.

– Я не имел в виду ничего непочтительного, мой сеньор.

– Знаю, Ра. Я не обижаюсь на твои слова. Подумай вот о чём. Я подготовил их всех, этот пантеон гордых божков, которые упорствуют, называя себя моими наследниками. Я предупредил их об опасностях варпа. Но они и сами знали об этих опасностях. Империум полагался на навигаторов для путешествия среди звёзд и астропатов для общения между мирами с самого первого дыхания империи. Империум существует только благодаря этим стойким душам. Ни один космический мореплаватель или человек с психическими способностями не могут не знать о коварных хищниках варпа. Корабли всегда пропадали во время непредсказуемых путешествий. Астропаты всегда страдали от своего дара. Навигаторы всегда видели, какие ужасы плавали в его странных потоках. Я приказал прекратить использование подразделений библиариума в легионах в качестве предупреждения против несдержанного использования психической энергии. Одна из наших самых ценных технологий, поле Геллера, существует для защиты судов от губительного прикосновения варпа. Это не было тайнами, Ра, не было мистическими знаниями, известными лишь немногим избранным. Даже существование одержимых варпом существ не являлось секретом. Шестнадцатый сам видел их своими глазами задолго до того, как убедил сородичей ступить с ним на путь предательства. То, что мы называем варпом, является вселенной рядом с нашей, кипящей безграничной и чуждой враждебностью. Примархи всегда знали это. Что изменилось, если бы я назвал сущности варпа “демонами” или “тёмными богами”?

– Не знаю, сир. Я не вижу то, что могло измениться. Я не вижу нити судьбы.

Император ненадолго замолчал:

– Ты говоришь о видении будущего, – наконец сказал Он, – не зная ограничений того о чём говоришь.

За долю секунды Триумф Улланора исчез, изгнанный между двумя дыханиями. Ра и Император стояли в одиночестве на скалистом берегу, по щиколотку в ледяной морской воде. Они смотрели на гигантский утёс в сотни метров высотой, отвесный в одних местах и наклонный в других. Как раз на глазах у Ра с его поверхности загремели вниз отслаивающиеся породы, падая в приливные воды недалеко от того места, где они стояли.

– Где ты сейчас стоишь, – произнёс Император, – это – настоящее. Видишь вершину утёса?

– Конечно, сир.

– Это – будущее. Ты видишь его. Ты знаешь, какое оно. Теперь доберись до него.

Ра заколебался:

– Сейчас?

– Поднимайся, кустодий. Ты усомнился в природе моего предвидения. Я даю тебе ответ.

Ра направился к скале, осмотрел камень, найдя первые места, где можно зацепиться. Он проверил их, удостоверился, что они выдержат даже с учётом веса доспеха. Слабые он обошёл.

Прошло меньше десяти ударов сердца, когда скала треснула и раскололась под пальцами в перчатке. Ра заскользил, остановив падение, схватившись за камень, новая опора оказалась столь же ненадёжной, заставив его преодолеть последние несколько метров скалистого грунта в облаке белой пыли.

– Ты искал места, чтобы надёжно опереться, – сказал Император, – и всё же ты уже оступился. Ты не знал, что камень был неустойчивым.

– Он казался крепким.

Император улыбнулся, и это было самое неприятное зрелище, которое Ра когда-либо видел. Эмоция, появившаяся на человеческом лице, столь же ложная, как гротеск на любом маскараде:

– Да, – согласился Император. – Казался и ты узнал правду слишком поздно. Теперь поднимайся.

Ра поколебался ещё раз, колебание, которое граничило с неповиновением. Словно оно было возможно для такого, как он, в присутствии своего повелителя.

– Не нужно, сир. Полагаю, что теперь понял.

– Понял? Посмотри через воду, Ра.

Ра вернулся к Императору и сделал, что велели. Вода слегка покачивалась спокойными волнами, плескаясь вокруг скал береговой линии. На самом краю горизонта он увидел отражающийся край другого берега:

– Я вижу землю. Возможно, остров.

– Это – Альбия много тысяч лет назад. Но это не важно. Ты видишь берег. Ты знаешь, что он там. Ты знаешь, что можешь добраться до него на корабле или вплавь, или перелетев. Именно это ты знаешь.

Взгляд тёмных глаз Императора стал рассеянным. Он смотрел на далёкий берег, но Ра сомневался, что Он ещё видел его:

– Итак, ты направляешься туда. Но ты видишь только конечный пункт путешествия. Ты не видишь зверей под водой, которые пожирают путешественников. Ты не знаешь, не поднимется ли ветер и не собьёт ли с курса. И если ветер и в самом деле поднимется, он направит тебя на восток? Запад? Север? Юг? И не потопит ли он твой корабль? Возможно, под водой есть скалы, которые нельзя увидеть, пока они не проломят и не пробьют корпус корабля. Возможно, жители того далёкого берега станут стрелять по твоему судну, прежде чем ты достигнешь берега.

Император повернулся к Ра, хотя странное выражение в Его глазах не исчезло:

– Но ты видишь берег, Ра. Неужели не сможешь предсказать все возможные опасности между здесь и там?

– Возможно, я предскажу их все, сир. Возможно, я учту вероятность появления каждой из них.

– Пожалуй, так. А что со случайностями, которые ты не сможешь предсказать? Каждое мгновение изобилует ста тысячами потенциальных путей. У ремесленницы, которая строит твою лодку, может случиться сердечный приступ, прежде чем она отдаст её тебе. Или она решит не отдавать тебе лодку вообще. Ты скажешь ей неправильные слова. Ты предложишь неверную цену. Она обманет тебя, потому что она – воровка. Враг повредит твою лодку, прежде чем ты отправишься в плавание. Ты проплывёшь половину этого пролива только чтобы увидеть на востоке или западе побережье лучше. Минута за минутой, возможность за возможностью, дорога за дорогой. Все переменные, которые ты не можешь увидеть с того места, где стоишь сейчас.

Император протянул руку, словно мог сокрушить побережье в золотой перчатке. Выражение Его лица было холодным в бледной свирепости:

– Я вижу побережье, Ра. Я знаю, что ждёт меня там. Но я не вижу все бесконечные превратности между здесь и там.

Наконец, Он опустил руку:

– Это – предвидение, Ра. Знать триллион возможных вариантов будущего и гадать о бесконечных путях достижения каждого из них. На планирование даже одного возможного события, принимая во внимание каждое решение, которое каждое живое существо сделает и тем самым повлияет на окружающих, уйдут все прожитые мной жизни. Единственный способ узнать что-либо наверняка…

Он замолчал и показал на далёкий берег.

– Доплыть до той стороны, – сказа Ра.

Император кивнул:

– Когда хранилище атаковали, и проект примарх оказался под угрозой, должен ли я был уничтожить их всех? Или сделать, то, что я сделал, полагая, что смогу вернуть их величие? Если бы я уничтожил их, предотвращая похищение, Империум бы достиг его высот? Или Великий крестовый поход застопорился и потерпел бы неудачу без своих полководцев? Пока нет никаких ответов, Ра. Мы посреди моря в окружении странных течений и непредсказуемых зверей, но всё ещё сохраняем курс.

– Я не подведу вас, сир.

Император закрыл глаза и вздрогнул, когда боль мелькнула на Его смуглом лице. Он прикоснулся кончиками всех десяти пальцев к лицу под бременем какого-то безмолвного напряжения.

– Мой сеньор?

– Последствия Глупости Магнуса сильно давят на переходы Механикум. Я не знаю, как такое возможно. Мощь и так уже была безжалостной и монументальной. Учитывая вторжение в изначальную сеть, боюсь у нас осталось мало времени.

– Мы не смогли уничтожить Эхо Первого Убийства. Почему оно бежало от нас? Как нам остановить его?

Император сглотнул, Его глаза налились кровью и стали тревожными, отвлекаясь на что-то.

+ Проснись, Ра. +

Ра открыл глаза и его чувства мгновенно уловили звуки сирен.

 

Четырнадцать

Разгрузочные ремни Зефона гремели, пока он шёл, патронташ с радиоактивными гранатами звенел о красный керамит. Он чувствовал себя словно в чужой коже: из волкитных пистолетов в кобуре на бедре не стреляли уже несколько лет, и он не тренировался с силовым мечом, который висел в ножнах на ранце. Точно также он только чистил и ухаживал за болтером, который теперь нёс на плече на широком ремне из шкуры мутанта с Ваала.

После того, как воздушный спидер доставил его через половину Гималазии к самому охраняемому центру Дворца, он всё время шёл вниз сквозь бьющееся сердце Империума, иногда прибегая к непрерывно используемым подземным транспортным капсулам или лифтовым платформам.

Он переговорил с Диоклетианом и Аркханом Лэндом, первый рассказал ему о тёмных чудесах Невозможного города и врагах, с которыми сражались Десять Тысяч, второй громко и пространно рассуждал о структуре паутины и её потенциале для человечества. Он просмотрел вживлённую карту архимандриссы и всё же… сомнения остались. Или возможно это была надежда, которая ещё не прошла. Зефон лихорадочно хотел, чтобы такое просветление оказалось ложью.

Кровавый Ангел не знал, во что верить. Он знал только, что Десять Тысяч выбрали его служить Императору, и он будет служить до последнего вздоха.

И так, он направлялся присоединиться к ним.

Через районы, которые превратились в архивы либрариума; через кварталы музеев, которые отдали огромным толпам беженцев; через камеры хранения и арсеналы, и даже через старые терранские литейные. Кровавый Ангел шёл в торжественной тишине, его походка казалась несколько преувеличенной из-за больших сдвоенных турбин прыжкового ранца. Двойные двигатели возвышались над наплечниками, являясь если не по форме то, по сути, крыльями. Сервочерепа бесконечно дрейфовали мимо, останавливаясь, чтобы нацелить на него иглы глазных сенсориумов, сканируя для объединённой биометрической идентификации. Неизбежно они издавали удовлетворённый щелчок и летели дальше.

К концу первого дня он прошёл первую печать. Вечно запертые круглые раздвижные ворота не были заперты для него, и он, не колеблясь, прошёл их, миновав фалангу из ста Имперских Кулаков с одной стороны, и пять кустодиев с другой. Первые приветствовали его с мрачной формальностью. Вторые полностью проигнорировали его.

Нисходящий путешествие сводило Зефона с теми, кому было суждено стать его товарищами-попутчиками. Поток из сотен гусеничных боевых сервиторов грохотал по коридорам, направляясь к Имперской Темнице и любой цели, уготовленной им кустодиями.

Вскоре после того как Зефон встретил конвой лоботомированных к ним присоединились высокие шагающие фигуры дома Виридион. Великие рыцари сотрясали каменные залы и коридоры оглушительной поступью, и Зефон почувствовал, как его мрачное сердце забилось слегка быстрее при виде Джаи и её воинского двора. Исчезла тёмно-серая и голая сталь непокрашенных машин-отбросов, отданных и выпрошенных у других домов. Зефон ожидал увидеть их в прошлой сине-зелёной геральдике, но её также не было. Пластины брони Виридиона стали чёрными и золотыми, и, хотя по-прежнему не хватало знамён былых побед, на покачивавшихся корпусах появился новый символ: имперская аквила, символизирующая объединение Терры и Марса. Самый простой и чистый символ, который они могли выбрать.

Заметив приближавшийся к ним чудовищный силуэт баронессы Джаи, Зефон активировал общую вокс-частоту:

– Виридион на марше, – сказал он, слегка улыбнувшись.

– Виридион на марше, – пришёл потрескивающий ответ.

Ведущий рыцарь повернулся, свисавшая на цепях с болт-пушки большая бронзовая аквила закачалась в такт движению, и по каменным коридорам разнёсся сигнал тревожного рога. Ему ответили рога и клаксоны каждого рыцаря в конвое, так дом Виридион праздновал свой поход.

К рассвету второго дня путешественники были далеко от света солнца. Неуверенные шаги Зефона сопровождались лязгом поршней и звуками тяжёлых металлических ног в тихих коридорах. Миллиарды жили и трудились в стенах Дворца, но конвой не встречал никого из них, словно это было не сердце Империума, а всего лишь пустым миром, царством камня и тени.

Они шли. Каждые несколько часов они миновали одну из печатей, круглые раздвижные ворота стояли открытыми и ожидавшими: их никто не патрулировал, не охранял и не перегораживал.

Они миновали арку Хибран, своды которой освещали огни факелов, горевшие всю Долгую ночь и продолжавшие гореть до сих пор. Они шли по молитвенному пути вечных, под взглядами нарисованных глаз побеждённых военачальников. Они шли, пока не спустились в подземелья фундамента Дворца, выдолбленные в хребте Гималазии, естественных породах планеты, и всё равно продолжали спускаться.

Сервиторы-рабочие начали встречаться в нечастых интервалах, как и адепты в мантиях, склонившиеся над машинами и оборудованием на базальтовом полу. Коридоры оставались высокими и широкими – рыцарям ни разу не пришлось пригибаться или возвращаться в поисках другого пути, и на земле виднелись следы бесчисленных ног и гусениц.

Несмотря на эйдетическую память Зефон не был уверен, когда именно он понял, что конвой больше не пересекает запасные маршруты. После пятой печати? Шестой? Когда множество вспомогательных коридоров, наконец, сошлись в этот последний путь?

Инстинктивное чувство направления медленно начало говорить другую правду – углы и повороты меняли его путь не всегда вниз, но никогда вверх, направляя глубоко в кору планеты. Он шёл по лабиринту. Не такому, как эклектичные сады-лабиринты богатых или тюрьмы мифологических чудовищ, а по настоящему лабиринту из древних терранских преданий, которые некогда встречались в святых храмах и местах паломничества. Он знал это благодаря изучению до имперских духовных памятников, вытесненные на этажах собора или вытравленные на земле, они образовывали дорогу для паломников, где каждый шаг вёл к центру. Они символизировали пути осмысления, путешествие от незнания к просвещению. Это было такое же путешествие?

Я слышу гром.

Едва мысль появилась, как он понял её ошибочность. Конечно же, не гром, не важно, как похож звук. Ложный гром со временем становился всё громче, от поворота к повороту, от туннеля к туннелю.

Зефон увидел поблёкшие символы на стенах и стёр пыль настолько аккуратно, насколько мог бионической рукой. Простые примитивные изображения открылись его любопытному прикосновению, они напоминали наскальные рисунки самых ранних человеческих культур. Он шёл дальше, останавливаясь наугад и осматривая первобытные произведения искусства: сцены охоты простых фигур с копьями на огромных зверей; сообщество призрачных людей, собравшихся вокруг красно-оранжевых лепестков огня; десятки фигур с поднятыми руками, которые поклонялись сфере солнца над собой.

Вскоре путешественники достигли моста, а вместе с ним и грома.

Путь перед ними пролегал через бездну. Сервиторы, не останавливаясь, покатились вперёд. Рыцари замешкались, военные доспехи остановились. Зефон также остановился, соскользнул с транспортёра, на котором ехал, и недоверчиво уставился на источник грома, низвергавшийся в бесконечную черноту. Собранная в подземных хранилищах вода Терры обрушивалась огромными ревущими водопадами с высокого потолка пещеры.

Зефон понял, что улыбается, а затем рассмеялся над захватывающим дух зрелищем, настолько масштабным и настолько оглушительно подавляющим грохотом. Он сражался на океанических и муссонных мирах, но от этого впечатление не стало менее величественным. Он был ребёнком Ваала и мало планет могли сравниться в пронизанном радиацией и измученном жаждой наследии с тем далёким шаром.

И всё же они шли, шаги превращались в метры, метры превращались в километры.

В конечном счёте, гром стих.

Зефон осматривался с тревожным изумлением, пока путешествовал сквозь лабиринт под огромными каменными статуями первых ложных богов человечества и по мостам, перекинутым через пропасти, где покоились останки давно заброшенных поселений. После очередного широкого каменного арочного моста он увидел холодные потускневшие руины целого города. Даже со сводящей с ума высоты над заброшенным городом он почувствовал движение в чёрных глазах разбитых окон: призраки далёкого прошлого смотрели в пустоту в глухой и зловещей тишине, как проходили их потомки и наследники.

Что это было за место, когда располагалось под солнцем? Он не был уверен подумал ли эти слова или прошептал вслух, пока не получил ответ.

– Кат Манду, – раздался шёпот по воксу.

Зефон не отвёл взгляда от мёртвого города в пятистах метрах ниже. Невероятно, но здесь был ветер. Мягкий бриз с привкусом пыли.

– Диоклетиан? – переспросил он по воксу.

– Вы спросили, что это было за место раньше. Это был город Кат Манду. Столица государства Сагарматха, также известного как Непал. Некогда это было крышей мира.

– Очень поэтично. И теперь оно лежит мёртвым, как часть фундамента Дворца, осталось только имя. Спасибо, Диоклетиан.

Шагавший далеко впереди в авангарде колонны кустодий снова не ответил.

Следующий мост был усилен колоннами и подпорками из тёмного железа, которые соединяли каменную дорогу с далёкими стенами пещеры. Сам воздух мерцал от оранжевого света подземелья. Жар нахлынул на Зефона растущими миазмами.

В пропасти внизу кипела и ползла расплавленная порода. Мост был перекинут через рану в коре Терры, казалось, что сама мантия планеты разверзлась. Большое озеро жидкого кровавого огня горело во тьме далеко-далеко внизу, почему-то только увеличивая количество теней, а не изгоняя их.

Всё больше и больше изображений появлялось на стенах, пока конвой продвигался сквозь лабиринт. Наскальные рисунки охрой и углём сменили прекрасные мозаики и пейзажи импрессионистов. Изображения солнц, небес, синего терранского неба и чёрной пустоты за ним. Пиктограммы спутников, тех самых первых машин, что пели свои песни в тихую ночь.

Затем появилось искусство Тёмной эры, Долгой ночи и Объединительных войн, опустошивших Терру. Войны непревзойдённой жестокости разрушали города, которые не могли существовать. Люди из плоти сражались с людьми из камня и людьми из стали. Зефон сглотнул, увидев Ваал среди нарисованных небес, слишком высоко на фреске потолка, чтобы он смог дотянуться. Он прижал кулак к сердцу в торжественном приветствии и пошёл дальше, миновав ещё больше сцен опустошения неповторимого масштаба, которые сменились сценами спасения расы, объединённой после Долгой ночи направляющей золотой рукой повелителя расы.

Затем появились чудовища. Дьявольские силуэты, вызванные из человеческих кошмаров, сражались в мирах огня, льда, дыма и потопа. Рогатые звери с красной плотью и в бронзовой броне. Поедающие падаль скелетные танцоры с лицами и чертами древних птиц. Зефон видел существ из своих детских снов, чудовищ, порождённых его юным дремлющим воображением.

Откуда они здесь?

Ответа так и не последовало.

Достаточно скоро Зефон обратил внимание на другие изменения. Изменения в окружающей обстановке.

Оборудование – машины – стало встречаться гораздо чаще, установленное в землю или наполовину выступавшее из незаконченных фресок и незавершённых мозаик. Грохот и удары металлической песни промышленности звучали всё громче и громче с каждым поворотом. Если раньше стены отмечало искусство прошлых эпох, то теперь оно уступило место кабелям и трубам оборудования. Похоже, их в крайней спешке разместили здесь и прикрепили к каменным фундаментам Дворца.

Некоторые машины вращали химикаты, словно центрифуги кровь. Другие сильно вибрировали, поглощая энергию или производя её, или перекачивая куда-то ещё. Башни ящиков стояли вдоль стен каждого зала, затмевая незавершённую архитектуру. Повсюду сновали работники в мантиях, капюшонах или костюмах.

Зефон снял шлем, чтобы вытереть тихие слёзы с глаз. Муки путешествия, всего этого лабиринта, выжгли все сомнения, которые он раньше испытывал.

Это путешествие было первым шагом в жизни человечества без варпа. Это был путь в паутину… Человечество должно пройти сквозь этот лабиринт, как путь понимания, омыться в символике, готовясь снова шагнуть к звёздам. Возрождённая раса, спасённая от проклятия видением одного человека.

Всё это выглядело потемневшим и незаконченным, так много необработанного камня, коридоры, которые должны были вести к просвещению, испортили и обезобразили размещёнными здесь из-за Глупости Магнуса археотековыми машинами. Война коснулась места последней надежды.

Неожиданно оказалось совсем легко представить это место через несколько месяцев осквернённым и поруганным безумными ниспровергающими руками мятежников Гора, когда они достигнут Терры. Позаботятся они об обещаниях этого незаконченного лабиринта или осквернят невежественным гневом?

Улыбка Зефона стала слабой и мрачной. Несколько дней назад он не знал во что верить. Теперь он скорбел о незавершённом видении Императора о спасении. Он прошёл лабиринт и понял всё, что должен был знать.

Он закрыл бледные глаза.

– Почему вы плачете, Кровавый Ангел?

Зефон повернулся и увидел главного ризничего Джаи. Он думал, что только сервиторы двигались в этой части конвоя. Торолек, так звали этого жреца-искусника. Зефон видел его всего один раз несколько недель назад на укреплениях.

– От потери, – ответил он, ничего не добавив.

– Мы близко? – спросила баронесса Джая по общей вокс-частоте.

– Близко к чему? – беспечно переспросил Диоклетиан.

– К Имперской Темнице. Лаборатории Императора.

Кустодий ответил без промедления:

– Они одно и то же, – сказал он. – Мы оказались в Имперской Темнице, как только миновали последнюю печать. Это – лаборатория Императора. Всё это.

Зефон надел шлем, запечатав замок воротника с шипением сдавленного воздуха. Он вдохнул переработанный воздух доспеха и пошёл дальше.

Менее часа спустя они достигли врат Вечности.

Конвой остановился в центре лабиринта.

Зефон стоял у последнего коридора с множеством знамён в почётных рядах вдоль стен. Кавалькада цветов протянулась по обеим сторонам ведущих вниз мраморных ступенек, на каждом знамени из ткани виднелись имена, номера, символы, миры и гордые звери-аватары, олицетворявшие один из полков Империума. Каждый полк, когда-либо носивший имперского орла и сражавшийся под началом Императора, был представлен флагом, баннером, трофеем или вымпелом. Пространство с десятками тысяч символов простёрлось вниз к входу в тронный зал Императора.

В конце спускавшегося широкого коридора стояли открытые Врата. Они были двести метров в высоту до арочного потолка пещеры. Капли падали с каменного неба, рисуя тысячу ярких ручейков и речушек на поверхности металлических створок. На них было представлено разделённое пополам изображение Императора: большая рельефная фреска Повелителя Человечества, разящего копьём драконических зверей и машинных ужасов Долгой ночи.

И между этими широкими створками была только тьма.

Впервые за несколько часов не было видно никакого оборудования, прикреплённого к стенам и полу, и никакие рабочие станции или штабели ящиков не заслоняли представшую перед ним красоту. И всё же Зефон ощущал под ботинками дозвуковой гул силовых кабелей пронизывавшей лабиринт паутины энергии. Пусть показная роскошь сменила прагматизм у врат Вечности, но не заменила его.

Тени и призраки появились на периферии зрения Зефона, накладываясь на истинные чувства нерассказанными историями. Каждый раз, перемещая взгляд, он замечал какого-то нового повторяющегося призрака, какой-то иной намёк о том, что может быть там.

Огромные створки не были без охраны, по обеим сторонам арочного входа всё же стояли два высоких титана “Разбойник”, их пластины брони украшала агрессивная геральдика самого легио Игнатум Марса.

Океан штандартов оставался неподвижным в безветренной тишине, и всё же среди них сновала целая армия ссутулившихся жрецов, облачённых в снятую кожу своих праотцов, которые размахивали жаровнями с ладаном и распевали молитвы о душах тех, кто сражался под этими знамёнами в галактике.

Воздух над проходом был пуст за исключением круживших на антигравитационных устройствах неуклюжих и напоминавших херувимов дронов, поэтому казалось, что летали клонированные дети-ангелы. За ними тянулись прикреплённые к лодыжкам знамёна и слышались звуки звона переносных колокольчиков, игравших неизвестную мелодию.

Створки были широко открыты, но оставались непроницаемыми в эфирном эхе, а Император был показан окружённым космосом демонов и мифических зверей. Его омывал солнечный нимб, и Он торжествующе пронзал тело чего-то рогатого и змеиного.

Каждый призрачный проблеск барокко рассказывал о временах, когда Имперская Темница казалась скорее собором, чем лабораторией, временах, когда Императору поклонялись, а не почитали.

И вот, наконец, ещё один последний и непохожий на остальных призрак… Истекающий кровью Ангел стоял перед вратами в золотой броне и с мечом серебряного пламени. Большие белые крылья были широко и непокорно расправлены, лебединые перья выглядели порванными и кроваво-красными.

– Отец, – произнёс Зефон онемевшими губами, но Ангел ушёл и слова исчезли, когда он шагнул вперёд. Широкие ворота проглотили его.

Под грохот гусениц сервиторов, неспособных понять, что их окружает за пределами подпрограмм поиска/уничтожения, Зефон вошёл в тронный зал Императора.

Тьма оказалась обманом и исчезла, как только он прошёл сквозь неё. Первым, что поразило чувства Зефона, стало расплывчатое изображение на сетчатке из-за болезненного света, настолько яркого, чтобы даже оккулоб не смог защитить глаза. Он сильно прищурился и поднял руку от резкого света.

Вторым его поразила горячая машинная вонь перегруженного металла. Он сражался на мануфактурах на нескольких мирах, вдыхал угольный и резкий опалённый металлический аромат оборудования, которое медленно умирало от износа движущихся частей. Он сразу узнал этот запах, даже приправленный кислотным привкусом заряженного озона.

Третьим стал звук. Кричащие голоса. Треск молнии искрящих машин. Первобытный гул работающего оборудования. Он чувствовал его так же, как и слышал, он чувствовал его в крови и костях.

– Продолжайте идти, – раздался голос Диоклетиана.

Он продолжал идти, видя мало и ощущая всё. Впереди кто-то пронзительно вскрикнул.

– Продолжайте идти! – приказал Диоклетиан по воксу.

Осматриваясь, чтобы узнать, кто закричал, Зефон видел только нечёткие силуэты. Сумасшествие. Безумие. Его генетические модификации возникли благодаря гениальности самого Императора, космический десантник мог с почти одинаковой лёгкостью видеть почти в кромешной тьме и справляться с ослепительным светом. И всё же он почти ничего не видел.

Ещё один крик, на этот раз рядом с ним. На неопределённом расстоянии раздался лязг падающих металлических балок или возможно обрушившейся платформы. Он не видел ничего из этого.

Я ослеп?

– Я ничего не вижу, – произнёс он вслух.

– Вы и не должны, – ответил Диоклетиан. – Двигайтесь вперёд. Продолжайте идти.

Глаза всё же приспосабливались, хотя и намного медленнее, чем обычно. Зефон сумел различить бледный каменный пол под ногами и тёмную бронзу огромных гудящих машин на периферии зрения. Боль грубо пронзила глазницы, когда он поднял голову, чтобы увидеть то, что находилось впереди конвоя.

Арка. Дверь. Портал. Конструкция из светлого мрамора, извергавшая в зал золотой туман. Он не мог разобрать ни точную форму – Круг? Овал? – ни точные границы, где заканчивался чуждый туман, и начинались стороны структуры.

– Не оглядывайтесь, – снова раздался голос Диоклетиана.

Шеренга за шеренгой боевых сервиторов грохотала в золотой туман, их разум был мёртв для всего кроме приказов. Танк “Криос” исчез секунду спустя, никак не потревожив туман.

Один из рыцарей Джаи вошёл вместе с другим отрядом сервиторов, окутанный испарениями портала. Другой неподвижно стоял на краю портала, пойманный щупальцами золотого тумана, и наполовину повернувшись, чтобы оглянуться на остальную часть походной колонны. Зефон слышал, как баронесса кричала на придворного, требуя продолжать движение.

В ответ раздался запинавшийся и хриплый голос пилота:

– Император. Мой Император. Омниссия.

– Не оглядывайтесь, – резко произнёс Диоклетиан. – Баронесса, немедленно уводите своих придворных.

Высокий силуэт Джаи покачивался от тяжёлой поступи, сотрясая пол, когда она с лязгом зашагала вперёд. Остальные рыцари последовали за ней неровным строем, перемещаясь среди орды сервиторов и перешагивая через них.

Когда Зефон подошёл к порогу портала, извивавшиеся щупальца тумана коснулись пластин его брони. Они не принесли ни аромата, ни вкуса, ничего о том, что ждало его на той стороне. Над ним покачивался остановившийся силуэт охваченного благоговением рыцаря. По обе стороны от него киборги “Таллаксы” входили в золотую мглу. Туман отражался на их заполненных кровью лицевых куполах.

Зефон начал поворачиваться и застыл. Что он увидит, оглянувшись назад? Яркий свет, подобный вспышке солнца, звенящую конструкцию, поднятую над землёй? Ядро черноты в самом центре мерцающего грозового света? Трон с короной энергии и фигурой на нём, эта фигура…

– Не оглядывайтесь! – Диоклетиан был рядом, толкая Кровавого Ангела рукоятью копья.

Но Император… Сам Трон Терры…

– Шевелись, Вестник скорби. Шевелись немедленно.

Зефон сглотнул, коснулся золотого тумана и сделал первый шаг в паутину.

 

Глоссарий

Eternity Gate – врата Вечности

Hibran Arch – арка Хибран

Kath Mandau – Кат Манду

Sagarmatha – Сагарматха