Струев знал, что созданная аварийная комиссия не ограничится только разбором аварии, будет копать глубже. А раз так, то нужно обеспечить тылы… Если начнут шерстить, то, вероятней всего, начнут с бумаг, вот и надо прежде всего привести их в порядок.
Он нажал кнопку вызова диспетчера.
— Слушаю, — ответил по селектору мягкий женский голос.
— Наташа, почему не выполнили мое указание?
— Какое, Лев Сергеевич?
— Я просил, чтобы летные книжки лежали у меня на столе.
— Они и так на столе.
— Где?
— В штурманской.
— Тьфу! — Струев чуть не выругался: «Никак люди не понимают». — Сейчас же неси в кабинет начальника ЛИС! И пора бы давно знать…
Наташа принесла стопку летных книжек, положила их на стол и хотела уйти.
Но Струев задержал ее:
— Минуту.
Она вопросительно глядела на него, а он неторопливо раскрыл наугад первую попавшуюся книжку, и и по его лицу, минуту назад строгому, насупленному, пробежала едкая усмешка.
— Так я и знал. Вот полюбуйтесь… — Он швырнул на стол книжку: — Безобразие!
— А в чем дело, Лев Сергеевич? — Наташа недоуменно посмотрела на него.
Струев ткнул пальцем в пустой лист:
— Где поденная запись налета?
— Лев Сергеевич, это же в конце месяца заполняется…
— А летаем ведь каждый день.
— Всегда так делали, — пожала плечиками Наташа, — и Андрей Николаевич ни разу…
— Что мне Андрей Николаевич? — вскинулся Струев. — Теперь всю жизнь будете на него ссылаться? Выполняйте мои указания!
— Хорошо, буду заполнять поденную запись. Если успею, конечно. Сами ведь знаете — работы у меня и без этого хватает…
— Меньше будете по телефону трепаться. Телефон служебный, понятно? И предназначен для деловых разговоров, а вы — про кофточки, про сапожки…
— Лев Сергеевич, как вы можете? Я никогда…
— Было, было. Сам слышал. А теперь отвыкайте. Я не потерплю на ЛИС разгильдяйства и разболтанности. Идите!
«Ничего, ничего, — сам себе сказал Струев, когда девушка выскочила от него с навернувшимися на глаза слезами. — За требовательность меня никто не упрекнет. А может, еще и похвалят: дескать, держит людей как надо!»
Заложив руки за спину, он прохаживался по кабинету, припоминая, что он еще должен сделать, чтобы никакой комар носа не подточил… Копытин насквозь все видит. Его не проведешь…
К директору Струев испытывал двоякое чувство: уважение и страх.
Многое дал бы он, чтобы добиться его расположения, но как, какими средствами найти путь к сердцу этого немногословного сурового человека? Вечно у Копытина насупленные брови и отчужденное лицо, никогда от него слова ласкового не услышишь, хотя бывали моменты, когда теплели его плотно сжатые губы. Но это было так редко.
Струев считал, что Копытин все же уважает его. Как летчика уважает!
Даже отстраняя его от полетов за воздушное трюкачество, Копытин незлобиво говорил:
— Походи-ка по земле, остудись малость…
Директор был нередким гостем на летно-испытательной станции. Да что там нередким! Почти каждый его рабочий день начинался с ЛИС, особенно под конец месяца, когда от испытателей зависело выполнение плана.
Встречаясь со Струевым, он непременно здоровался с ним за руку, интересовался:
— Как дела, испытатель?
— В норме, Георгий Афанасьевич. Стараемся.
Приятно щекотало самолюбие, что директор не обходит его своим вниманием. Не у Волобуева или у Суматохина спросит: «Как дела, испытатель?», а обязательно у него, у Струева, а иной раз по имени и отчеству назовет. Совсем же недавно на общезаводской конференции по качеству директор назвал Струева в числе лучших летчиков-испытателей завода.
Струев уважал директора, но не понимал его. Герой Социалистического Труда, кандидат технических наук, депутат Верховного Совета… Да с таким авторитетом!.. Неужто завод — его потолок? Имея такие козыри в руках, шагать бы и шагать ввысь! Его и приглашали в министерство. Отказался. Ну не чудачество ли?.. Да, завоевать расположение такого человека… Надо стараться, очень стараться! А там, глядишь…
«Что еще проверить? — вспоминал Струев и вспомнил: — Медицинское обеспечение. Все ли там ладно? Заполняется ли как надо журнал медосмотра?»
Осененный этой мыслью, он прошел по коридору в дальний угол и толкнул дверь с надписью: «Врач».
Тамара Ивановна даже не оглянулась, чтобы посмотреть, кто вошел. Она перевязывала палец мотористу. Едкий запах йода вперемешку с запахом керосина наполнял кабинет.
Струев поморщился.
— Вы мне срочно нужны! — бросил он на ходу и скрылся в смежной комнате, где обычно проходили медицинский осмотр испытатели.
Через пять минут туда вошла и Колесова.
— Я вас слушаю, Лев Сергеевич.
— Что за богадельню вы здесь открыли? — резко спросил он.
— Не понимаю вас.
— Слушайте, бросьте ваши шуточки. Я не в бирюльки пришел сюда играть! Я вас спрашиваю: есть у нас на территории завода поликлиника?
— Конечно есть.
— Почему же, чуть что, люди сюда бегут?
— Ну и что из этого? Я врач, и мой долг оказывать помощь каждому, кто в ней нуждается.
— А я запрещаю, чтобы сюда ходили посторонние!
— По-моему, работники ЛИС здесь не посторонние.
— Вы слышали, что я сказал? Ваша обязанность — следить за здоровьем испытателей…
— Они у меня здоровы…
— А Суматохин?
— Лев Сергеевич, — мягко заметила Тамара Ивановна, — вы же сами знаете, радикулит — серьезное заболевание, и я не в силах что-либо…
— Короче! — перебил ее Струев. — Чтоб завтра Суматохин был на рабочем месте!
— Завтра! Нет. Не раньше чем через недельку…
— А самолеты облетывать кто будет? Дядя?
— Не знаю. Меня это не касается.
— А что вас касается? Что? Не слишком ли много на себя берете? Где ваш журнал медосмотра? Почему не все графы заполнены?
— Лев Сергеевич! — Колесова прямо и открыто посмотрела на него. — Что вы придираетесь? Хотите, чтоб я подала заявление «по собственному желанию»? Так и скажите. Работать на ЛИС тоже не сладко…
Струев усмехнулся:
— Почему не сладко? Сами же говорите: все у вас здоровы.
— Вот в том-то и дело. Какая у меня здесь работа? Измерить давление, записать в журнал? С этим любая медсестра может справиться. Зачем же тогда я шесть лет училась? Поработаешь год-два — и совсем дисквалифицируешься… Хорошо хоть, другие обращаются за помощью. А вы запрещаете…
— Да, запрещаю! — Струев захлопнул журнал и бросил его через стол Колесовой. — Во всем должен быть порядок! Пусть не приучаются, идут в поликлинику! А если вам делать нечего, — он развел руками, — ничем, как говорится, помочь не могу!
Тамара Ивановна постояла немного, подумала и вышла. Через несколько минут она снова вошла в кабинет и молча положила на стол заявление об уходе.
— Ну что ж, не возражаю, — сказал Струев и размашисто подписал заявление — он не мог простить Колесовой того разговора, когда она заявила: «Вам нужен не доктор, а ветеринар».
Пусть теперь покусает локти, раз такая работа ей не нравится. Пусть подыщет другую, более трудную…
До конца рабочего дня Струев наводил порядки, занимаясь «обеспечением тылов»: рылся во всевозможных документах, проверял, просматривал. Если находил хоть малейший непорядок, тут же, на месте, распекал виновных. Он понимал, что люди недовольны, даже слышал за спиной едкие, колючие намеки: дескать, чтобы по-настоящему узнать человека, нужно дать ему в руки власть, — но ни на что не обращал внимания. Время покажет, кто виноват, кто прав. А лучше уж с первых шагов дать понять, что новый шеф-пилот шутить не намерен.
Струев уже собирался уходить, как вдруг к нему вбежал Востриков:
— С каких это пор вопросами кадров занимаются?..
— Семен Иванович! — не дав ему договорить, воскликнул Струев. — Присядьте! Отдохните! Да галстук поправьте, вечно он у вас на боку…
— Ты галстук оставь! — закричал Востриков. — Зачем подписал заявление Колесовой?
— Ах, вон оно что… Зачем я подписал заявление? — Струев сделал ударение на «я». — Так ведь хотел, как лучше. У вас такие заботы на плечах: и служба наземников, и гараж, и вся наша станция — весь комплекс! Не хочется лишний раз вас беспокоить. Отрывать по пустякам. Ваше дело — завести механизм, а шестеренки пусть сами крутятся!
— А что она? — уже миролюбиво спросил Востриков — ему понравилось про механизм.
— Кто?
— Да эта… Колесова.
— Капризничает. Да вы не беспокойтесь, Семен Иванович, завтра одумается, прибежит, будет опять к нам проситься. Так всегда при новом руководстве: свой гонор хотят показать. Главное тут — проявить принципиальность. После сами одумаются. Суматохин ведь взял назад заявление? Взял. А будете каждому потворствовать — они вам на голову сядут.
— Это верно, — вздохнул Востриков и умоляюще глянул на Струева: — Но ты уж впредь не превышай свои полномочия, а то нестыковочка какая-то… Прежде чем что-то сделать, посоветуйся. Вместе решим…
— Нет уж, Семен Иванович, увольте…
Струев посмотрел в беспокойно бегающие за стеклами очков глаза Вострикова и решил пойти ва-банк.
— Кому мне сдать свой портфель?
Востриков передернулся.
— Э-э! Совсем того? — Он покрутил пальцем у своего виска. — Ох, не твой я отец, я бы тебе такую баньку задал за такие слова! Не ошибается тот, кто ничего не делает, понял?
— Я вас понял, но если я не оправдываю вашего доверия…
Востриков нетерпеливо повел плечами:
— Да ладно тебе…
— Нет, раз задели за живое, так выслушайте до конца. Мне этот портфель — тьфу! Я летчик! Понятно? А какой — судите сами. Вы вспомните, хоть раз в жизни я поломал самолет?
— А ты не хвастайся! — неожиданно вскипел Востриков. — Просто тебе везет. У тебя никогда еще не случалось в воздухе критических моментов! Еще неизвестно…
— Неизвестно! — перебил его Струев. — Разные ЧП случаются с теми, кто не умеет летать!
— Ну, Лев Сергеевич, это ты загнул. Что ж, по-твоему, Аргунов не умеет летать? Или Русаков?
Струев смутился, но тут же снова заговорил:
— А вы вспомните, я когда-нибудь летать отказывался? Смотрел на погоду? Капризничал?
— Хватит! — В голосе начальника летно-испытательной станции послышался металл. — Разве я тебя в чем упрекаю? Потому и взял к себе в заместители. А ты петушишься… Эх, молодо-зелено. Ну ладно, спустим на тормозах. Я тебе ничего не говорил, и ты мне тоже. Иди домой, отдохни…
— Слушаюсь! — по-военному прихлопнул каблуками Струев.