Волчок нерешительно приоткрыл дверь летного зала.

— Можно?

Голос его прозвучал тихо, неуверенно и виновато, но все, как один, услышали его.

— Братцы, Валера вернулся! — радостно воскликнул Суматохин и, опережая всех, первым бросился к Волчку.

Валерию жали руки, обнимали его, целовали.

— Сейчас мы тебе намнем косточки! Волчок, как мог, отбивался, просил:

— Пожалейте. Я еще не в форме. — И показывал толстую палку, на которую опирался.

Прошло уже больше трех месяцев с тех пор, когда он в последний раз был здесь, на ЛИС. И кажется, ничего не изменилось. Та же мягкая зеленая, как луг, ковровая дорожка, те же диваны, бильярд. И так же, как и раньше, Федя Суматохин сунул Волчку в руки кий и предложил:

— Сгоняем партийку.

— Да я уж, наверное, и разучился.

— Значит, снова надо обретать форму.

За эти месяцы много событий произошло в жизни Волчка: ему дважды делали операцию — сначала в местной клинике, потом в Москве. Там же, в московской больнице, он узнал о рождении сына. Нежные, трогательные, покаянные письма слал он домой — жене и сыну, — просил только об одном:

«Крепитесь. Я вернусь и заживем по-новому. На аэродром теперь — ни ногой».

А как выписался из больницы, то заскочил домой лишь на минутку — взглянуть на сына, ведь он его еще даже не видел.

— Ну как, Санька, летчиком будешь? — подмигнул он, склонясь над детской кроваткой.

Оксана заплакала:

— Только не летчиком.

— Ладно, жена, не нам это решать. Вырастет — сам себе дорогу выберет.

Он наспех поел, поцеловал жену и сына и отправился на аэродром.

— Ты же обещал! — напомнила ему Оксана.

— Надо ж мне хоть медицинскую книжку сдать.

А самому не терпелось увидеть друзей, самолеты, почувствовать себя в родной стихии. Друзей-то он увидел, но не всех.

— А где же Володя Денисюк? — спросил он, оглядываясь.

— Ты разве не знаешь? — удивился Струев. — Он ушел от нас.

— Как — ушел?

— Вернее, его «ушли».

— За что?

— Ну, не тебе об этом спрашивать.

Волчок повернулся к Аргунову:

— Андрей Николаевич, а вы ведь мне сказали, что все в порядке.

Только теперь Волчок заметил, что и сам Аргунов держится как-то неуверенно, зато Струев… Значит, он теперь шеф-пилот? А ребята даже и не намекнули… Конечно, жалели его. Не хотели волновать. А вон как обернулось…

К Волчку подошел Струев и покровительственно потрепал его по щеке:

— Искренне рад твоему возвращению в строй.

— Спасибо, только какой же строй? — Волчок сильнее налег на палку.

— Ничего, ничего, палочка не помешает. Руководителем будешь… — Лев Сергеевич многозначительно помолчал, — полетов. Специально для тебя берегли должность.

В ответ Волчок лишь развел руками:

— Как еще на это дело врачи посмотрят.

Струев отошел от него.

— Летный состав, остаться, остальные пока свободны! — приказал он.

Андрей увидел, как вздрогнул Волчок при словах Струева: «Летный состав, остаться…» Сутулясь и осторожно переступая ногами, точно остерегаясь оступиться, он выходил последним.

— Валера! — окликнул его Андрей.

Волчок обернулся, лицо его пылало.

— Вернись, тебя это не касается.

Струев быстро глянул на Аргунова, пробежался взглядом по потемневшим лицам летчиков и, как бы делая одолжение, сказал:

— Да, если хочешь, останься.

— Не хочет, а должен! — поправил Суматохин и с вызовом повернулся к Струеву: — Понял?

— Разве я против? Пожалуйста…

— «Пожалуйста». Он еще делает одолжение.

— Ну что вы из-за меня бурю поднимаете? — произнес Волчок. — Я ведь уже как-то свыкся со своим положением — обратно дороги нет. — И вышел.

Зайдя в штурманскую, он присел к окну, откуда была видна взлетная полоса, и стал ждать. Чего? Как полетят другие?

Через несколько минут он увидел, как из гардеробной неспешно вышел Аргунов — в высотном костюме, в гермошлеме, — за ним припустился рысцой Суматохин, тоже одетый для полета. Немного спустя в том же направлении, к стоянке самолетов, проследовал Волобуев.

Сейчас они сядут в свои машины и взлетят в небо. В небо! А Волчку уже никогда, никогда…

Затуманенными от слез глазами смотрел Валерий на взлетающий самолет. По почерку узнал — Аргунов.

«Ах, Андрей Николаевич, Андрей Николаевич, тоже ведь из-за меня пострадал, а ни слова упрека… Наоборот, утешал: «Ничуть мне из-за тебя не влетело…» А Струев?.. «Не тебе об этом спрашивать». Вот и разгадай человека. Правильно говорят, что вместе надо пуд соли съесть, а потом уж судить… О том же, что сам меня взвинтил перед полетом, — теперь молчок. Конечно, лучше сделать вид, что ничего такого не было. Ведь не докажешь… И не стану я никому ничего доказывать. К чему?»

Уши снова резануло грохотом взлета. Суматохин пошел! Самолет так плавно отошел от земли, что даже не покачнулся.

Валерий вцепился руками в подоконник, как в штурвал. Ему казалось, что это вовсе не Суматохина, а его вдавливает в пилотское кресло, не на Суматохина, а на него обрушиваются многократные перегрузки. И вот перед глазами уже распахнулся необъятный небесный простор — без конца и края, без конца и края…

Волчок застонал: эта пытка гораздо мучительнее, чем на операционном столе. Нет, хватит! С него довольно. И в самом деле, обратной дороги нет. Так уж лучше разом и навсегда!

В дверях штурманской он столкнулся со Струевым.

— Ну, так идешь к нам руководителем полетов?

Он так и сказал: «к нам».

— Нет! — отрезал Волчок.

— Что так? — Струев улыбнулся и обнял Валерия за плечи. — Хотя я тебя отлично понимаю. На твоем месте я поступил бы точно так же. Ну кто ты теперь здесь? Кто? Отставной козы барабанщик? Так уж лучше подальше от авиации.

— Вот и я решил…

— Правильно решил! — подхватил Струев. — Это поступок настоящего мужчины. Да что я — мужчины? Настоящего летчика! А видеть каждый день, как другие летают!..

— В сочувствии не нуждаюсь, — сухо проговорил Волчок.

— А я разве сочувствую? Наоборот, я восхищаюсь тобой! Ну вот что, давай пиши заявление, а я к Вострикову. Провентилирую этот вопрос. Ведь как-никак начальство…

В кабинете Вострикова не было.

— Наташа, где Семен Иванович? — спросил по селектору Струев.

— Не знаю, Лев Сергеевич, может, в ангаре…

— «Может», «может»! Точно надо знать!

— Но ведь он мне не докладывает…

В ангаре Вострикова не оказалось. Где же он? Нужно обязательно переговорить с ним, прежде чем Волчок подаст заявление. Еще уговаривать кинется…

Встревоженный, метался Струев по аэродрому. В конце концов поймал его в лаборатории.

— Семен Иванович, — как можно равнодушнее проговорил Струев, — там Волчок заявление пишет, так вы уж не возражайте.

— Какое заявление? — испугался Востриков.

— Уходит от нас. Совсем.

— Это еще почему? Я — против!

Струев взял Вострикова под руку, отвел в сторонку:

— Как вы не понимаете, Семен Иванович? Волчок будет выступать в роли страдальца. Обиженного. А мы должны будем плясать под его дудку. А в таком случае мы с вами никогда не наведем порядка на ЛИС. Я прав?

— Прав-то прав… — замялся Востриков, — но неудобно все-таки…

— Нужно думать не об удобстве, а о пользе общего дела!

— Нет, Лев Сергеевич, не могу. Что мне другие скажут: Аргунов, Суматохин. Да и директор как на это дело посмотрит?..

Струев снисходительно оглядел маленькую фигурку начальника ЛИС:

— В таком случае выбирайте: или Волчок, или я. Да не протирайте вы свои очки! Я слов на ветер не бросаю.

И, круто развернувшись, Струев пошел прочь. Востриков сначала опешил, потоптался на месте, но тут же побежал догонять Струева.

— Погоди, Лев Сергеевич! Что ты как капризная девица, ей-богу! Обмозговать надо…

Он зашагал рядом со Струевым, заискивающе снизу вверх поглядывая на него.

— Ну а кто будет руководить полетами? Без запасного руководителя, сам знаешь…

— Запасным пока я побуду. Если хотите, Волобуева подключу. Поочередно.

— Это не выход из положения, — показал головой Востриков.

— Временно. А нового руководителя полетами я подыщу, — пообещал Струев. — Из-под земли откопаю.

— Смотри, заварил кашу — сам и расхлебывай.

После полета Аргунов ушел в комнату отдыха, включил приемник.

Тихо звучала музыка, настраивая на грустные размышления. Снова вспомнился Русаков. Теперь Андрей знал все подробности его трагической гибели.

Программа испытаний опытной машины подходила к концу. Осталось всего два-три полета, и Русаков со спокойной совестью мог бы поставить свою подпись.

Беда подстерегла в самый неподходящий момент.

На полигоне при стрельбе по наземной мишени остановился двигатель. О том, чтобы прыгать, и мысли не было. Нет, высота еще позволяла это сделать. Но погибнет самолет, и не какой-нибудь, а опытный… Погибнет вместе с самолетом и коварная тайна. И тогда весь труд фирмы — насмарку.

Только на вынужденную! Спасти машину!

О своем решении Русаков передал по радио.

Возражать было поздно, да и бесполезно: в таких случаях испытателю лучше не мешать.

Русакова нашли в кабине мертвым. Он погиб при ударе о землю.

А самолет был цел: лишь незначительную вмятину обнаружили впоследствии внизу на фюзеляже. Раскрыли и причину остановки двигателя: не сработал клапан сброса оборотов турбины в момент залпа реактивных снарядов, и двигатель, работавший на полную мощь, «задохнулся» от дыма эрэсов…

В дверях показалась лобастая голова Суматохина. Вслед за ним протиснулся и Волобуев.

— Вот ты где? Музыкой, значит, наслаждаешься? А того не ведаешь, — Волобуев — руки в бока — по-медвежьи навис над Аргуновым, — что Волчок уходит от нас.

— Ну да? — не поверил Андрей.

— Заявление написал «по собственному желанию». А Востриков подписал это заявление.

— Где Волчок? — вскочил с дивана Аргунов.

— Дома.

— Давайте к нему! Ты когда летишь? — спросил Андрей у Суматохина.

— Моя машина будет готова к обеду.

— Я тоже полечу не раньше.

— Берите «рафик» и поезжайте, — посоветовал Волобуев. — Я бы тоже с вами, но меня самолет ждет.

— «Рафик» не возьмем, а то Струев хватится, — сказал Суматохин. — Поедем на моей…