Боли не было. Только яркая вспышка полоснула по глазам, словно гигантский грозовой разряд. В лицо пахнуло жаром, и… все. Город, не дожив ста двадцати лет до своего тысячелетия, исчез в ядерном пламени. Но я этого уже не видел, как и миллионы других его жителей, в один миг обратившихся в радиоактивный пепел.

На этом, наверное, и должна была закончиться моя история, но… всегда есть какое-то «но». На миг показалось, что я могу услышать, как осыпается пеплом мое тело, а в следующую секунду какая-то сила неумолимо потянула… душу? сущность? мое «я»? Потянула вверх и в стороны, размазывая не желающее угасать сознание по дрожащему, искажающемуся от выплеска неимоверной энергии пространству. Мир вокруг рвало и корежило, он содрогался в конвульсиях, а моя суть, словно в противоположность окружающему безумию, не желая растворяться в этом кошмаре, начала собираться, старательно втягивая в себя вырванные из нее ошметки. Было трудно, и если бы не помощь кого-то или чего-то со стороны, это явно рефлекторное действо закончилось бы полным пшиком, точно так же как и с миллионами разрываемых душ рядом со мной. Я их не слышал и не видел, но ощущал. Это был словно многоголосый крик ужаса, в какой-то миг милостиво отсеченный от моих чувств тем же явлением, что позволило моей сути собраться в плотный, упругий комок.

Напоследок я почуял исходящую от неведомого помощника волну сопереживания, светлого и грустного. Оно подняло меня на гребень, и… Наверное, так ощущает себя шарик для пинг-понга, взмывающий со дна бассейна. Меня потянуло куда-то и выбросило — высоко? далеко? Вынесло куда-то за пределы бушующей над погибающим миром энергетической бури.

Оглядеться бы, хоть как-то почувствовать окружающее спокойствие, но вместо этого я… просыпаюсь и, стерев со лба холодный пот, долго-долго гляжу в потрескавшийся от времени потолок и слушаю свое так неохотно успокаивающееся сердце, одновременно пытаясь осознать привидевшиеся мне образы и понять смысл неизвестных мне, бодрствующему, слов. В сереющем свете утра, льющемся в узкую щель окна-бойницы, и без того аскетичная, моя комната смотрится еще более унылой, да и воспоминание о недавнем сне настроение отнюдь не повышает. Кошмар, которого не было, — уж очень прочно он вцепился в меня, не реже чем раз в месяц напоминая о себе. Впрочем, дед говорит, что это не просто сон, а прилипшая ко мне душа бедолаги, погибшего в горниле Последней войны, пытается достучаться, рассказать о когда-то постигшей мир беде. Ну, деду, конечно, виднее. С его-то умениями и мудростью… жаль только, что даже с ними старый так и не смог избавить меня ни от этих снов, ни от той самой души. Приходится терпеть и ждать, когда этот несчастный сумеет поведать свою историю и оставит наконец меня в покое.

Вздрогнув от утреннего холода, пробравшегося все же под тонкое шерстяное одеяло, я вскочил с топчана и, не одеваясь, занялся зарядкой. Не от большой любви к пустому дрыгоножеству, просто в этих стылых стенах поутру иначе не согреешься. Жаровни давно погасли, а теплая печь находится слишком далеко от сдаваемых внаем спальных комнат. Среди здешних обитателей ходят слухи, что раньше, когда этот дом был полноценным владением, а не постоялым двором, как сейчас, в этой части здания была своя печь, но по приказу тогдашнего хозяина владения ее снесли. Вроде как этот самодур таким образом хотел наказать нерадивых слуг за какую-то провинность, да не учел начавшегося Прилива. Его воины выполнили приказ и разбили печь, а обитавший в ней дух-«запечник», потеряв дом, исказился, преобразившись в нечисть. В результате хозяин владения, как и ломавшие печь бойцы, не пережили следующей ночи, но поставить новую печь в этом крыле с тех пор стало просто невозможно. Искаженный дух, дескать, является каждый раз, как кто-то берется за дело, устраивает кавардак и вновь исчезает. Уж не знаю, правда это или оправдание жадности нынешнего владельца постоялого двора, но обитателям этой части дома приходится обогревать свое жилище только жаровнями. Хотя есть здесь один постоялец из дрессировщиков, так ему комнату настоящая саламандра греет. Маленькая, правда, ну так это ненадолго. Саламандры, как и прочие искаженные, растут быстро, оглянуться не успеешь — вымахает.

— Ну занудил… Одевайся давай, завтрак ждать не будет. А тренировка тем более!

Тьфу, опять этот неспокойный достает. Я скривился и потопал в мыльню. С тех пор как мне начали сниться кошмары о Последней войне, дед пытался избавить меня от этой напасти и недавно, кажется, в чем-то напортачил. Так что год назад у меня в голове объявился странный голос, иногда он не замолкает сутками, а иногда молчит по несколько дней подряд. И вроде бы вот оно, расспросить бедолагу о том, что его мучает, и конец кошмарам, да и сам он, глядишь, упокоится наконец, да не тут-то было! У подселившегося духа оказались провалы в памяти, причем весьма странные. Никаких сведений о том, кем он был при жизни и какой эта самая жизнь вообще была, у него не сохранилось, даже имени своего не помнит. То есть если говорить о кошмаре, где-то эти воспоминания все же есть, но докопаться до них мой невольный сосед не в состоянии.

— Ничего удивительного, на таком тормознутом процессоре, как у тебя, даже в тетрис не сыграешь, перегреется. Куда уж ему три-дэ видео крутить, да еще по «сетке»!

Вот-вот, говорю же, сумасшедший дух. Как что-нибудь ляпнет, так потом целый день голову ломаю, что именно он хотел сказать. Какой процессор, какое три-дэ, что такое видео? Сетка еще какая-то… Тьфу на него, нечисть мелкотравчатую.

— Эй, а вот хамить не надо! Не хочешь мигрень на сутки-другие за мелкотравчатого?

— Заткнись, убогий! Тебя даже святые отцы за полноценную нежить не посчитали! Мелкотравчатый и есть! — Каюсь, не удержал языка за зубами. И этот… пакостник потусторонний тут же ответил выстрелом боли в висок. У-у, гаденыш!

— Завтра Прилив начнется, готовься.

Вот ведь… а я думал, чего это он проснулся? А оказывается, его очередной Прилив разбудил. Вот не было печали…

— Да-да, ной больше, — фыркнул в ответ дух. — А то я не знаю, как тебе не терпится новую экипировку испытать. Да и… денежки-то заканчиваются, а?

Деньги — это да. Вторую неделю на постной каше сижу, денег осталось только на подготовку к выходу. Но и насчет экипировки прав сосед. Собственно, из-за нее и пояс затянуть пришлось, зато теперь мне даже когти ночной криксы нипочем. А это значит, меньше расходов на эликсиры и помощь целителей по возвращении из выхода. Экономия!

— Жрать иди, экономист, — буркнул дух.

Ну да, ему местная каша тоже не по вкусу. Хм, вот интересно, собственного тела у соседа нет, моим телом, как показали наши эксперименты, он управлять не в состоянии, но вот ощущать то же, что и я, вполне способен. В общем, весьма странный нечистик мне попался.

— Это я странный?! Это мир ваш странный! Сплошное фэнтези, причем, зараза, темное, как вылезший из забоя Перумов!

Опять из него непонятная дурь поперла. Фэнтези, Перумов… Что это такое? И ведь спрашивать бесполезно, все равно не ответит… или ответит, что еще хуже, поскольку от его объяснений у меня мозги плавятся!

Я вздохнул и, кивком поприветствовав стоящего за стойкой Арса — хозяина постоялого двора, — устроился на своем обычном месте, за столом у окна в ожидании завтрака. Ходоки обычно предпочитают сидеть по углам зала или хотя бы у стены, чтобы «спину прикрыть», но я считаю, что это дурость. Оно конечно, в выходе следует быть осторожным, но «параноить», как говорит сосед, сидя на постоялом дворе, защищенном словом Церкви, это уже извращение. Безопаснее места нет на сотню километров вокруг, так сам Свет велел здесь расслабиться и отдохнуть после выхода, а упрямые ходоки не перестают себя накручивать. Дед говорит, что это дело привычки, а по-моему, сосед прав, когда утверждает, что именно из-за этой привычки среди ходоков нормальных людей нет вообще. Все с сумасшедшинкой, причем каждый со своей.

— Ага, дурдом «Веселый резчик» на выезде. Собрание анонимных мясников!

Опять он за свое. Не любит нашего брата мой сосед. И зря. Среди ходоков очень неплохие ребята встречаются. А что с придурью, так у кого ее нет? Просто мы не считаем необходимым скрывать свои недостатки.

— Особенно в присутствии гостей.

Язвительность — наше все. С другой стороны, а что еще остается бесплотному духу, неспособному даже передвигаться самостоятельно… Хм, надо же, промолчал! Но по поводу гостей сосед в чем-то прав. Ленбург хоть и имперский город, но довольно небольшой, и живет он в основном за счет ходоков. Собственно, подавляющее число населения города и состоит из ходоков. Бывших, будущих или настоящих. А гости — это неизбежное зло, с которым нам приходится мириться, ради той их малой части, что вливает свежую кровь в наш город. Но это единицы на фоне сотен людей, прибывающих в Ленбург в поисках приключений, выгоды или того и другого сразу. Половина дохнет в первых же выходах, а большая часть оставшихся в живых делает отсюда ноги при первой же возможности. И в принятии этого решения им в том числе способствуют и ходоки, всеми возможными способами. А что делать? Конкурентов никто не любит… как и хамов, которых среди гостей почему-то попадается как-то слишком много.

— О чем задумался, Дим? — Лавка напротив скрипнула, принимая на себя немалый вес. Мне же даже взгляда от тарелки не пришлось отрывать, чтобы узнать заговорившего со мной человека. Два метра роста, сто сорок килограммов живого веса и пудовые кулаки, с успехом заменяющие ему меч и шпагу. Ну, по крайней мере, на дуэльном поле никто не жаловался… мертвецы вообще ребята молчаливые, во всяком случае пока не поднимутся. Ну а о том, чтобы этого не произошло, мой собеседник способен позаботиться так, как не всякий святой отец сможет.

— Доброе утро, дед, — отозвался я.

— Доброе-доброе. Привет соседу. Опять барагозит? — ухмыльнулся старый в усы.

— Немного. — Я поморщился, потерев висок, который вновь кольнуло болью. Дух решил напомнить о вежливости… сволочь. — Он тебя тоже приветствует.

— А кроме приветствий, он ничего сообщить не хочет? — прищурился дед.

— Если ты о грядущем Приливе, то я уже в курсе, — улыбнулся я.

— Замечательно. — Старый явно обрадовался, и я даже знаю, чему именно. Прилив — значит, скорый выход. А выход — это прибыль для меня и пополнение запасов одного старого алхимика.

— Даже не надейся, — с ходу решил я обломать деда, пока тот не начал сочинять планы на ближайший месяц. — Раньше, чем через три дня, я за город носа не высуну.

— А как же испытание?! — возмутился старый. — Я для кого старался, спрашивается?

— Для своего кошелька? — осведомился я. — Помнится, ты на это бронирование такую цену установить решил, что ее не всякий ходок осилит. Вывод? Решил взять стоимостью, а не валом.

— Вот когда ходоки станут с каждого выхода приносить по сердцу жвальня, тогда и цену сбавлю. А до тех пор — увы и ах, — делано печально вздохнул старый, но тут же сменил тон на деловой: — Значит, отправляешься через три дня?

— Не раньше, — кивнул я. — Пока первая волна Искажения пройдет, пока гости тварей накормят… сам понимаешь, до тех пор одиночке без поддержки в руинах делать нечего.

— Ла-адно. — Дед огладил короткую бородку и, зыркнув по сторонам (это в пустом-то зале! — прав сосед насчет паранойи, ой, прав), выложил на стол тихо звякнувший подсумок. — Держи, Дим. Это, конечно, не поддержка словом Церкви, но все же…

— Неужто «благодать»? — изумился я.

— Тсс! — Старый сделал страшные глаза и зашипел не хуже каменной гадюки. — Ты еще на весь Ленбург проори! С ума сошел?

— Ладно-ладно, извини, — поднял я руки в жесте сдающегося и, смахнув подсумок себе на колени, довольно улыбнулся. — Спасибо.

— После выхода скажешь. Список «благодарностей» найдешь внутри. — Дед подмигнул и, поднявшись из-за стола, отчего лавка, кажется, облегченно скрипнула, потопал к выходу, по пути заставив посторониться компанию только что вошедших в зал гостей города, расфранченных по последней столичной моде. Замшевые камзолы с золотым шитьем, «зубочистки» в богатых лопастях, напомаженные усики… точно столичные дворяне нервы пощекотать пожаловали.

В другой момент я бы дождался ходоков и насладился театром, но сейчас… от нетерпения я смолотил кашу меньше чем за минуту и, кивнув лениво поглядывающему по сторонам Арсу, поспешил в свою комнату.