«Жемчужина природной красоты, единственное помимо пресловутого «Белого плеса» в окрестностях столицы место, где произрастает золотая сосна – это усадьба «Златоречье», расположенная в часе езды от станции «Вязы». Добраться туда можно пригородными поездами нашей компании, а осмотреть усадьбу, лес и каскадные пруды – заказав пролетку или автомобиль с водителем в нашей главной конторе.

Торопитесь, возможность уникальная! Имение долгое время было под угрозой уничтожения, если верить фактам, вскрытым в ходе скандального расследования о захвате земель. Возможно, именно из-за недобросовестности хозяев, «Златоречье» оставалось недоступно широкой публике, охраняемое весьма грубыми стражами, нанятыми не из числа местных жителей. И вот – новый владелец заявил свои права на имение и открыл доступ гостям. Мы не будем обсуждать репутацию господина Дорзера. Мы лишь подтверждаем: да, «Златоречье» можно увидеть в эту осень во всей красе. И в этом деле мы охотно окажем любую посильную помощь нашим драгоценным пассажирам».

—

Небо осени порой делается громадной тряпкой: впитывает хмарь, пока может поместить – а после изливает обратно в мир! Серая вода стекает с низкого неба, покрывает стены и окна мурашками капель, превращает улицы – в каналы… Дождь длится и длится, словно незримый уборщик педантично выкручивает небесную тряпку. Город делается помойным: холодная вода моет его, пропитывает насквозь, не очищая.

Сырость гноит радость и остужает надежды, размачивает любую улыбку, словно та – картонная. А дождь всеми бессчетными лапками своих струй и струек беспрестанно топочет из утренних сумерек – в грядущую ночь.

Можно ли ждать хорошего в такое время?

– Как вас угораздило оказаться без зонта? Льет второй день. Не стойте у порога, проходите, – услышал гость, приоткрыв дверь и еще не видя, кто и что находится за ней, в полутемном помещении.

Приободренный приветствием, гость миновал порог и некоторое время стоял, настороженно изучая, как серые струйки дождя змеятся по витражным стеклам в верхней трети двери. Наконец, он отвернулся от улицы. Виновато вздохнул: с плаща обильно текло, на полу уже накопилась лужа.

– Доброго всем дня. Я совершенно промок и как-то… потерялся. Мне вдруг почудилось, что я не помню ничего даже о сегодняшнем дне. Вот я и вломился без стука, крыльцо с широким козырьком смотрелось очень гостеприимно.

– Кое-кто по привычке играет в гостеприимность, – буркнул судейский чиновник, серый и помойный, как осенний дождь – и лицом, и униформой. Он не поднял головы, не поздоровался. Продолжил равномерно скрипеть пером, бормоча: – Картины малые с речными видами, художник неизвестен, в деревянных рамах, семь штук. Альбомы квадратного формату, размеров следующих…

– Все же пока это наш дом, – тихо возразил парнишка лет семнадцати. Вымучено улыбнулся гостю. – Садитесь сюда. Вот плед. Непременно снимите башмаки, иначе простудитесь. Я набью их газетой и высушу, чтобы не потеряли форму. Тапки выбирайте любые, носки сейчас принесу, где-то были отличнейшие, козьего пуха. Я угощу вас чаем. Я бы и зонт одолжил, вон – дюжина висит на стене… но их уже внесли в долговую опись.

– Чай – это замечательно.

Гость сунул ноги в тапки… и чиновник не упустил момента! Продолжая скрипеть пером, он потребовал прекратить износ имущества, подлежащего аукционному торгу.

– Зовите меня… еще нет шести? – гость на миг заколебался, – тогда Степаном.

Судейский хмыкнул и внятно выговорил «мошенник». Гость сделал вид, что не слышит, улыбнулся парнишке и присел к столу, похвалив удобное кресло. Растёр озябшие руки, обнял ладонями большую чашку. Блаженно прижмурился, вдыхая пар.

– Кардамон. Я прав?

– Еще имбирь и чабер, таков осенний сбор на дождливые дни. А когда вовсе тоска, добавляем облепиху для цвета и ликер для согрева. И апельсин, если есть в запасе. Да: зовите меня Петей. Хоть до шести, хоть после.

– Петр, мои комплименты. Великолепный чай, вкусные рассказы. Я очутился здесь случайно и весьма рад оказии. Хотя начало ей положил досадный случай: на перекрестке у меня изъяли зонт и саквояж, хотя то и другое не находилось в залоговой описи.

– Ограбили? – ужаснулся парнишка. – Надо же… у нас вообще-то тихие места, благополучные, и до ночи еще неблизко.

– О, я сам виновен, полез в чужую драку. Однако не жалею. Когда зазвенело в голове, вдруг стало ясно: прежде я не дрался. Ни разу в жизни… Боже, что это была за жизнь? – Гость нахмурился и снова принялся нюхать чай. – Ужасная, пожалуй. Либо я уклонялся, либо кто-то подставлялся вместо меня… Почему? Надо бы вспомнить. О, не слушайте так внимательно, я имею дурную привычку говорить с собою.

– У вас плохо с памятью? И еще у вас синяк. Приготовить компресс?

– Синяк пустяшный. И – да, с памятью у меня нелады, но это уже не новость. Я притерпелся к потемкам незнания собственной жизни, но порою мелочи ставят меня в тупик. Вот хотя бы: отчего слова куртка и кукиш, сказанные во время драки, для моей дырявой памяти показались схожи с именами? Вы не знаете таких имен?

– Н-нет…

– И я затрудняюсь подобрать. Сегодня много странных слов и событий, люблю такие дни. Прохожий, которого грабили изначально, после драки и вместо благодарности послал меня к дядюшке Сому. Прозвучало интригующе, я направился по указанной улице, чтобы понять – блага мне пожелали или же отправили куда подальше? И вот я здесь. Вывеска чудесно сработана, хочу отметить. Мебель восхитительна, и картинки, и оформление окон, и барная стойка… могу я посмотреть меню?

– Мы закрыты, скоро всё здесь пойдет с молотка.

– Я не прошу готовить! Мне думается, само меню достойно внимания.

– Ну, пожалуй, – парнишка смутился. Ушел и почти сразу вернулся, передал гостю обещанные носки, положил на край стола объемную обложку меню – плетёную из ивы, украшенную крохотными медными рыбками. – Папа всегда был внимателен к меню. А это, в плетеной обложке, я сам придумал. Только внутри не все листки.

– О, отец имеет основания гордиться вами, – гость оживился, щупая ивовые прутья, трогая рыбок. – Искусно, но не вычурно. В лубочном стиле крайне трудно не утратить чувство меры. Вам удалось. Петр, у вас великолепный почерк! Меню намеренно исполнено рукописно? Я очарован.

Гость сделал крупный глоток, огляделся еще раз. Он непрерывно делал открытия и радовался всякой подмеченной детали с детской непосредственностью: охал, осматривая плетёные абажуры, подходил и трогал каминную решетку в виде камышовой заросли, вглядывался в карту рыбных мест близ столицы, осторожно касался витрины с блеснами и крючками…

Парнишка сперва досадовал – заведение закрыто, прошлого не вернуть, и радость чужака попусту бередит душу. Но постепенно разговорился, сам стал показывать и рассказывать. Зажег керосиновую лампу, хотя еще не упали настоящие сумерки, да и судейский, работая при скудном свечном свете, не смолчал, упрекнул в расточительности.

Внешность посетителя стала внятнее – он находился возле лампы. Было ему под сорок: морщинки возле губ наметились, но еще не залегли глубоко. Черты лица – правильные, глаза спокойные, серо-карие, с внезапным промельком искры, иногда зелёной, а порой вроде бы золотистой. Волосы, мокрые и темные, быстро сохли, закручивались крупными волнами, намекая на природный каштановый цвет с оттенком в рыжину. Гость был худощавый, даже костлявый, но изможденным не выглядел. Еще он был рослый, с излишне длинными руками и ногами, так что его посадка в низком кресле смотрелась комично. Одежда… странная. Плащ поношенный, с чужого плеча: гостю широковат. Шарф шелковый, сразу понятно, дорогой и совсем новый. Брюки и рубашка – опять чужие, просторные… Пристальное изучение не смутило и не обидело гостя. Он пил, жмурился и улыбался все ярче. Словно согревал тело чаем, а душу – беседой.

– Милейшее местечко. Магазинчик и ресторан, я верно понимаю? Хотя ресторан – не ваше слово, скорее уж корчма… но-но, так было бы на южный лад, а вы местные. Рыба в основном меню речная, вся свежего вылова.

– Омут дядюшки Сома, так мы называемся… то есть назывались. И приглашали гостей: «Ныряйте на огонек». У нас главный-то вход правее, на углу, и оформлен пещерой… был. Сейчас там все забито досками.

– Омут, – гость прижмурился, глотнул чаю. – О, я совершенно ничего не желаю менять. Такое согласие души и ума вызывает глубочайшее замешательство! Ваше семейное дело обречено на успех, отчего же оно в упадке? Готовите невкусно?

– Что вы! Нашу уху весь Трежаль знает… знал, – парнишка сник. – Нам вдруг стало не везти – ужасно, совершенно во всем. Последним ударом нас добили мошенники. Слышали про «Паевой дом большого роста»?

– Нелепейшее название, – нахмурился гость. – Совсем незнакомое, а я слежу за денежными делами. Хм… тут что-то иное. Но продолжайте!

– Доходные бумаги. Рост еженедельный, условия сказочные, и страховка… Не понимаю, как отец согласился? Видно же, что обман! Сразу видно. Может, помрачение, – парнишка тяжело вздохнул.

– Помрачение… – едва слышно повторил гость. Кивнул и поставил чашку. – Увы, друг Петр. Мошенников непросто распознать по-настоящему. Взять хоть нас троих. Господин чиновник сомневается в вашей искренности, а меня прямо отнес к мошенникам, ведь я объявил, что меняю имена по часам. Добавлю: из-за этого моего правила утрата саквояжа особенно досадна, в нем одежда Романа Рома, коим я делаюсь к шести вечера.

– Зачем же надобно менять имена? – шепотом удивился Петр.

– О, это мой способ наладить распорядок дня. Утром, с четырех до девяти, я занимаюсь финансами. После кушаю и погружаюсь в дела театра, но там мало кто просыпается рано, так что финансы накладываются на указанную сферу интересов, и разобраться, кому и зачем я надобен, помогают только разные имена. Наконец, после прогулки и обеда в шесть вечера я приступаю к работе в сфере аукционно-антикварной. Но распорядок часто сбоит, я подстраиваю его под чужие планы. Сами понимаете, очень удобно называть партнёрам разные имена.

– То есть вы работаете с четырех и до… – глаза Петра округлились. – Это же невыносимо! Каторга какая-то.

– Что вы, сплошное развлечение. Иногда мне кажется, память не желает восстанавливаться, поскольку прежде я не имел счастья беззаботно и безгранично потакать себе. О, я совсем ясно осознаю, что мое предназначение – настраивать чужие дела, и не только денежные. Да, определенно, я – настройщик. Редкостная профессия. Интригующе прекрасная, каждый день новые люди и новые дела! Вот хотя бы…

Обрывая беседу, зазвенели и распахнулись двери! Из серого дождя в желтый керосиновый свет вполз жандармский чин, глянцевый от влаги, бесформенный, сутулый. С него текло, он брёл, оставлял мокрый след… и делался все больше похож на слизня.

– Все вон, сей же час убирайтесь, – прорычал слизень, не глядя на гостя и парнишку. – Дом опечатаю немедля, тем и положу конец мороке.

– Давно ли миновал срок погашения долга? – быстро спросил гость, удержав Петра за руку, не позволив встать и ответить хоть что-то.

– До конца месяца у нас срок, а только…

– О, так гоните захватчика, любезный хозяин. Вы в своем праве, можете и пристрелить любого, кто самоуправствует в доме, не показав документа и не назвавшись, – громко предложил гость. Пронаблюдал разворот жандарма и стремительную смену цвета его лица – от серого до синюшно-багрового. И эту перекраску, и звериное рычание гость принял безмятежно. Усмехнулся и сообщил, чуть растягивая слова: – Крепитесь, офицер. Ваша морока пребудет с вами до конца месяца. Извольте удалиться, не топчите полы в чужом доме.

– Ты… ты… – хрипло выдыхал жандарм при каждом шаге. – Убью!

В первый миг парнишке показалось: жандарм точно убьет безумного чужака! Он огромный, бурый от злости! Он уже занес руку, взревел – и надвигается, яростно сопя… Он здесь – власть! Все в округе знают его норов, особенно послеобеденный, настоянный на бражке и дополненный изжогою…

Степан резко выпрямился из кресла, отбросил плед и шагнул вперед.

– Уж расстарайтесь, дайте повод к тяжбе, – сухо и зло велел он. Шагнул еще ближе к взбешенному хозяину района. – Я весьма охотно поспособствую переезду юноши в ваш нескромный и небедный дом. По суду он получит жилье целиком, о да.

– Ты… – однообразно рычал жандарм, но отчего-то не спешил ударить.

Он глядел на чужака в упор и ворочался, морщился… топтался на месте и медленно, как-то неловко, отводил руку назад, чтобы затем – опустить. И потупить взгляд. И повернуться к непонятному чужаку – боком, и обратить гнев на судейского. Тот, впрочем, пропустил ругань мимо ушей, продолжая скрипеть пером и пересчитывать имущество, тыча пальцем в сторону альбомов, ваз, статуэток…

Парнишка выдохнул сквозь зубы, осторожно расслабился. Он не мог взять в толк: почему гость упрямо лезет в чужие дела? Уже был избит на улице, уже потерял саквояж, и опять – нарывается… Хотя совсем странно иное: он до сих пор не избит повторно! Почему? На вид – небогатый, да и сложением не богатырь.

– Петр, ваш отец дома? – строил Степан, более не замечая жандарма.

– Да, и сестра неотлучно сидит с ним. Папа плох со дня подписания тех бумаг. Бредит, ни единого прояснения сознания. Я даже не знаю, кто приходил и почему бумаги были подписаны сразу. Я покупал рыбу на рынке, вернулся – они на столе, а отец наверху, в своей комнате, без сознания, – откликнулся парнишка. – Я искал помощи, пробовал звать друзей семьи, адвоката искал… а только все оказалось бесполезно.

– Что сказал врач? Но-но, начнем с главного: бумаги подписаны добровольно, при свидетелях?

– Я сразу вызвал их, – парнишка взглядом указал на жандарма. – Следов драки не нашлось, отец не был избит, подпись на каждом листе проставлена твердой рукой. Свидетели тоже расписались, но их не искали для опроса. Дело не завели, кроме долгового. А врачу платить надобно, а все наши деньги под арестом. Папу смотрел аптекарь, сосед. Дал порошки, и тоже велел врача звать. Но…

– Так зовите, – гость добыл из нагрудного кармана бумажник, на ощупь выбрал банкноту и положил на стол. Рассмеялся: – Я не держу деньги в одном кошеле. Сам не понимаю привычки, она странная. Словно прежде я вовсе не носил при себе наличных, и теперь распоряжаюсь ими… как портфелем бумаг. О, что я говорю?

– Эй ты, болтливый, документик бы, – буркнул жандарм, пошептавшись с судейским. Шагнул ближе и прибавил голоса: – Ишь, расселся в чужом дому. А кто таков, не ясно. По виду – прожжённый мошенник.

– Меня третий день донимает злее головной боли что-то юридическое, – оборотясь к слизню, Степан глянул на него остро и радостно. Чуть наклонил голову, вслушиваясь в несуществующие подсказки. – Знание лезет из меня, как тесто из опары! В ресторане такое сравнение уместно. Но в жизни… О, я устал. Сие знание сухое и колючее, я бы рад отторгнуть его, а оно настойчиво, с болью, прёт из прорех бессознания. Мне остается или напиться, или найти повод – и судиться до полного успокоения нервов.

– А вот посажу под замок, – буркнул жандарм. – Спрошено не раз: имя, документы, цель пребывания тут… А вот суну в каталажку, враз тебя, умника, обомнут.

– О, идемте, я охотно составлю первичную жалобу от себя лично и помогу с такими же бумагами всем соседям по несчастию, – гость улыбнулся. – Хочу проверить, насколько верно впишусь в форму… по сути же дело ясное. Вы не представились и угрожали семье юноши незаконным выселением. Порядка на вверенных вам улицах вовсе нет: в сотне метров отсюда меня пытались ограбить и убить. Вы, наконец, пьяны на службе. Но и это не беда, покуда меня не взялись искать мои партнёры по вечернему делу. Петр, да идите уже, зовите врача. Никого сегодня не выселят.

Договорив, гость проследил, как Петр несмело берет банкноту, срывается с места и принимается суетливо заглядывать в шкафы и короба. Добывает сумку, какие-то бумаги, сапоги. Быстро одевается и ныряет в дождливые сумерки. Охает, пятится… И оказывается втиснут обратно в зал настойчивостью нового гостя!

– Я разыскиваю господина Рома, – впившись в парнишку взглядом, сообщил прибывший. – Кое-кто направлял его по этой улице, а ваша дверь открыта.

Жандарм набычился, оборачиваясь и заранее рыча… Петр отступил еще и еще, новый гость стал виден всем. И многим – знаком! Судейский отвлекся от описи и резво вскочил. Жандарм вытянулся и козырнул.

– Жду ответа, ну? – глядя на Петра, сухо бросил прибывший.

Он был рослый, крепкий и властный; одет богато, если не сказать роскошно… но бледность кожи намекала на волнение, да и уголок губы дергался. Вдруг гость качнулся вперед, уложил ладони на край ближнего стола… сделал над собой усилие, словно бы спрятав копье взгляда, изготовленное к допросу, и относительно мирно осмотрелся. Поморщился, отметив присутствие жандарма. Наконец, увидел Степана. Резко выдохнул и сел, не выбирая стул.

– Господин Ром! Моя личная охрана расстаралась, дело-то горячее. Злодеев изловили, саквояж возвернули, свидетелей допросили… а вас-то и нет! Показания же прямо говорят: у злодея был нож, – Рослый поморщился, взгляд его отяжелел и копьем вонзился в жандарма! – Да ты пьян, козья морда? Тоже мне, шеф на районе… У тебя людей грабят, и когда? Белым днем! Вот погоди, ушлю в туберские леса, волков считать!

– Виноват, – жандарм ссутулился.

Петр глянул на гостей, поклонился всем сразу и попытался осторожно, бочком, продвинуться к выходу.

– Стоять. Никто не выйдет отсюда, покуда я веду разбирательство, – резко велел прибывший, зыркнул на Петра и взглядом же указал ему место в углу, у стены. Сразу обернулся, растянул губы в пресной, показной улыбке: – Господин Ром, вы целы? Наше дело нельзя отложить. Или мы помирим этих, так сказать, меценатов, или они уморят полгорода в своей войне за право называться добродеями. Вы первый, кто усадил их за общий стол. Так не извольте бросать дело на середине, я не прощу подобного.

– О, я не бросаю своих затей. Но спасение столицы желаю начать с этого дома, – теперь уже Степан указал взглядом на парнишку. – Его отцу требуется врач. Если не отпускаете юношу, доставьте врача сами. Позже я намерен разрешить осложнения в его доме. Будьте любезны, проясните для меня общую картину бедствий семьи. Нельзя не заметить, что против них чинят козни как мошеннического толка, так и кляузно-подкупного. На первый взгляд все похоже на игру людей, не понимающих свою ответственность. Таковы, допустим, младшие в семьях больших денег и высоких чинов. Но я спешу с выводами.

Рослый дёрнул подбородком, глядя на жандарма, и тот торопливо зашептал пояснения. Мол, дело указано верно: и кляузы, и прочее разное. Пущен слух, что дом подожгут, если семья не будет изгнана немедленно. А всему виною, опять же по слухам, спор в клубе «Треф». С месяц назад кое-кто – жандарм значительно направил взгляд вверх, посопел, даже ткнул пальцем в потолок! – сказал, что желает закрытия «Омута», откуда не удалось заполучить ни повара, ни рецепт ухи.

– Мне требуется имя, – Степан быстро подошёл к жандарму, приобнял его за плечо, подставил ухо… кивнул, разобрав шепот. – Вот даже как.

– Откажитесь от дельца, – морщась, предложил богатый гость. Он верно угадал имя по невнятным знакам жандарма. – Я дам срок одуматься. Отложу любые осложнения на десять дней, до конца месяца. Но учтите, господин Ром, это предел. Следует уметь не замечать малых бед и усердно глядеть в сторону больших возможностей. А тут… усилия потребуются огромные, вознаграждения и выгоды они не принесут.

– Отложите, – Степан безмятежно пропустил мимо ушей все советы. – Что ж, идемте мирить гордецов. Хотя – врач. О, это срочно.

– Конечно, – богато одетый гость покосился на жандарма: – Хоть на такое дельце ты годен, пивная бочка?

– Рад стараться! – проревел тот и умчался, чуть не выломав двери.

Степан- или уже господин Ром? – проводил «слизня» долгим взглядом. Попросил еще чаю и уточнил, ни к кому не обращаясь, можно ли доставить сюда похищенный саквояж. Обернулся к Петру и улыбнулся ободряюще.

– Восстанавливайте меню. Я не оказываю услуг без оплаты. С вас – ужин. Это должен быть очень душевный ужин. С рассказами. Знаете… я бы желал собрать за столом людей, понимающих в рыбалке. И выслушать много, много баек о крупной рыбе. Сможете обеспечить?

– Д-да, – шепнул Петр, оседая на стул. – Но…

– Дельце ваше оказалось вовсе уж простым, одноходовым. Собственно, я так и думал изначально. Если бы в районе объявились мошенники, закрыты были бы многие заведения, но свет горит по всей улице, – мягко пояснил Степан. – О, я рад, что это не мошенники. Большая афера в столице – беда. Такую не устранить легко, у неё были бы покровители на самом верху. Для искоренения подобную аферу пришлось бы… возглавить… и довести до абсурдного размаха.

– Господин Ром, вы говорите пугающие слова с пугающей простотою, – мрачно отметил богатый гость. – Я не допускаю в этом городе афер!

– Надеюсь, все так. Мошенники уродуют суть денег, – прикрыв глаза, сообщил Степан. – Деньги, в отличие от людей, любят работать! Но их скручивают в смерч и делают разрушительной, смертоносною силой, чтобы затем запереть в сундуке или распылить, пустить прахом. В ответ деньги мстительно опустошают мошенников изнутри, делая ненасытными… так формируется опасный негативный резонанс. В минувшем веке резонансом дважды пользовались перед большой войной, выкачивая наличные средства из страны-противника или же вбрасывая фальшивки, дабы отравить ее экономику.

– Господин Ром, – с отчаянием воззвал богатый гость. – Умоляю, прекратите излагать страшные финансовые сказки. Вы, стоит признать, логичны, и даже меня умеете довести до паники.

– Па-ни-ки… па-ники? – Степан широко распахнул глаза. – Вот опять! Куртка, кукиш, па-ники… именно так, не меняя ни звука! Три слова, и все – крюки с наживкой, заброшенные в черный омут моей памяти. Поклевки есть, – Степан вымучено улыбнулся, – но где же рыба?

С улицы тенью явился человек, сложил зонт, разогнулся и сгинул, как привидение. У порога остался саквояж. Мокрый, помятый, запачканный сбоку. Степан взглянул на предмет заинтересованно, улыбнулся богатому гостю и пообещал отвлечься от сказок. Удалился в соседнюю комнату, а когда вернулся, был одет иначе. Все вещи не просто подходили по размеру, они – решил Петр – шились по мерке, строго на Степана… вернее, на господина Рома.

– Что ж, пора. Желаете присутствовать? – спросил Степан у богатого гостя.

– Нет. У меня дел по горло! На улицах, как вы изволили убедиться, белым днем грабят, – посетовал гость.

– Тогда я откланиваюсь.

Степан прошел к дверям, и ему открыли, и над его головой сразу появился большой зонт. Было заметно – во всю ширину улицы плещется холодный электрический свет, урчат большие моторы… тут и там мелькают темные фигуры охраны.

Дверь закрылась, отсекла шум и свет. Петр вздохнул, будто просыпаясь от наваждения: Степан ушел, и снова сделалось непосильно верить, что «Омут» удастся отстоять. Из-за чего бы странному гостю, избитому и ограбленному, потерявшему зонт – взаправду лезть в опасное дело? Да, ему приятны чай и беседа. Но разве этого достаточно?

– Господин… – Петр поклонился богатому гостю. – Вам подать чай?

– Неси, – кивнул тот. Оглядел зал. – Понятия не имею, на какой крюк ты словил золотую рыбку. А только Ром – он таков и есть. Но зачем ему заводить непосильных врагов? Хм…

– Готово. С чабером, лимонной коркой и еще десятком трав, – Петр поставил на стол чайник, добавил чашку, сахарницу и вазу с сушками. – Могу поискать ликер. Я вроде бы вспомнил, в какую коробку упаковал набор бутылей из-за малой стойки. Вам мятный, анисовый или имбирный? А хотите, выставлю все, чтобы пробовать сподручнее?

– Ставь все и добавь рюмку, – гость раздраженно глянул на дверь. – Где его носит? Шеф-пристав, тоже мне… всей округе и страх, и защита, если верить старому уложению. И там же: «зело скор в решениях и неподкупен». Н-да, прежний устав у нас был, как сказка! Впрочем, новый тоже не без чуди, – буркнул гость совсем тихо, – весь лоскутный, откуда только не заимствовали… «Шефа» вроде б из Нового Света, а урядника – из нашего старого уложения притянули за уши, ну и скрестили абы как.

Гость еще посидел, негромко общаясь с самим собою и еще – с рюмкой анисовой. Затем похвалил чай, засобирался. Денег не оставил, зато уверил: расчеты с врачом будут улажены. Он как раз уходил, когда в двери постучались – это явились обещанные врачи, сразу трое. Петр проводил гостя, отвел к отцу врачей… спустился в зал, без сил рухнул в кресло.

– Как могло такое закрутиться ни с чего? В дождливый день, когда все сидят по домам, – ни к кому не обращаясь, шепотом удивился Петр. Покосился на судейского. Тот забросил работу и лениво перелистывал готовые страницы. – Вам тоже – чаю?

– С ликером, – согласился судейский, хотя до сего момента, за все пять дней пребывания в доме, и словом не удостоил парнишку. А сейчас благосклонно улыбнулся, растер ладони, помассировал запястья. – Шутка ли! Угощусь тем же напитком, что он.

– А кто – он?

– Господин Мировольский, помощник шефа жандармерии всего Трежаля, – со значением, с расстановкой выговорил судейский… и вдруг сделался болтлив. Налил рюмочку, опрокинул, зажмурился – и выдал новую фразу, и опять налил, опрокинул. – Он при шефе, а чаще за шефа. Ну и гостя прибило дождём! Вот бы понять, кто таков? Три имени, работает по пятнадцать, а то и двадцать часов в день. Да уж, вопросец: надобна ли опись? Мороки с ней… А не приду я завтра, слышь? Не приду, у меня одно имя, не три, а лишь одно! Желаю отдыхать, чую возможность. Спросят меня, ответствуешь: в подпол удалился, припасы проверяет. Ясно?

– Ясно.

Судейский хитро сощурился, сунул под локоть початую бутыль лимонного ликера и ушел. Почти сразу по лестнице спустились врачи, загомонили хором – диагноз, прогноз выздоровления, режим питания… Утомили предостережениями и тоже ушли.

– Чудеса растут под дождем, как грибы, – шепнул Петр, задумчиво глядя на дверь. – Задвинуть засов? Так если б я закрыл днем, упустил бы этого – Степана… и сам теперь стоял снаружи. И сестра, и даже папа. Так и было бы!

Тяжело вздохнув, Петр все же задвинул засов. Притащил к двери одеяло, два пледа, подушку: вдруг явится еще кто-то? Объяснит происходящее, обнадежит или наоборот, посоветует трезво глядеть на дело и готовиться к переезду…

В полночь Петр в полудреме выслушал бой часов, привычный и не способный разбудить… но сразу после боя кто-то деликатно постучал и разбудил. Парнишка вскинулся, шало озираясь в темноте, щупая дверь.

– Петр? – позвал знакомый голос. – Петр, отчего-то мне показалось, что застать вас будет просто. Я прав?

– Совсем просто, – прошептал Петр и отодвинул засов.

На пороге стоял Степан. К найденному помощником шефа столичной жандармерии саквояжу теперь добавились чемоданчик, зонт и керосиновая лампа.

– Степан… то есть господин Ром, – осторожно кивнул парнишка.

– Утром я зовусь Алексей, – мягко уточнил гость. – О, стоило помирить знаменитых столичных крикунов, чтобы в тишине обдумать занятную мысль. Мне требуется секретарь, а вы временно свободны и полностью подходите. Вы делаете восхитительный чай, вы общительны, сообразительны и не склонны паниковать. Знаете ли, я сразу оценил: вы не жаловались, не сыпали проклятиями и не унижались; не умоляли и не выслуживались. Вы угощали, хотя сами были в нужде. Это стержень, друг Петр. Это стоит большого уважения.

– Спасибо на добром слове.

– Итак, довольно комплиментов: пустых, ведь они слова… Петр, я желаю снять комнату и предлагаю сверх того работу. Пятнадцать рублей в день вас устроят? Безусловно, сумма включает питание и уборку дома. Да: предложение предполагает, что утром в дом будет проведена телефонная линия, ведь прежнюю обрезали, я все проверил и уже распорядился. Вот это – за мой счет.

– Я ничего не понимаю, но проходите скорее, дождь так и не прекратился, – пролепетал парнишка и подвинулся в сторонку. – Комната есть. Но разве за такие деньги трудно снять… дом?

– Дом совершенно не требуется. Я ищу секретаря. О, секретари – это высшая ценность! Настоящие встречаются реже, чем бриллианты чистой воды по десять карат. – Степан, он же Алексей, он же господин Ром, досадливо растер лоб. – Я уже говорил подобное. Определенно, ведь говорил?

– При мне – нет.

– Так вы согласны? Я весьма неудобный наниматель. Встаю в четыре, а ложусь в полночь. Мне звонят весь день, не запутаться в моих делах весьма трудно.

– Сестра поможет, если что, – пролепетал Петр, вдруг осознав: прежде его никто не звал полным именем. Окликали то Петькой, то Петрухой, а то вовсе «эй, подь сюда, пацан!». Он ощущал себя в соответствии с уничижительным прозвищем. Теперь, рядом с загадочным чужаком, вдруг вырос, расправил плечи. – То есть… я согласен. А вы правда думаете, что наш «Омут» можно спасти?

– Богатый придурок проиграл вас в покер другому такому же. Оба они – бездельники, набитые по макушку личным самомнением и наследными привилегиями. Мы проучим и заказчика, и исполнителя. Петр, утром я поговорю с вашей сестрой. Два секретаря лучше, чем один. Надежнее. Но, пока я не уверен в ее способностях, более двух рублей не предложу.

– Еще и ей?

– О, я большая морока, от меня устают решительно все. Со второго дня общения начинают недолюбливать, – гость занес чемодан, поставил лампу на стол. Проследил, как запирается дверь. – Приятно поселиться в доме. Мне противны гостиницы любого толка.

Гость достал кошелек и отсчитал деньги. – За первый день вам и сестре.

– Я сомневаюсь, – Петр очень хотел сразу взять деньги, но удержал руку. – Разве такого дорогого секретаря можно нанять без рекомендаций, бумаг об образовании или хотя бы испытательного срока? Простите, я понимаю, что обманывать меня уже бесполезно, дом в залоге, а мы все – в общем-то на улице. Но верить… трудно.

Гость не отозвался, пристально глядя на лампу. Вдруг его ладони дрогнули, вспорхнули и стали создавать сложные узоры – Петр смотрел на тени, возникающие на дальней стене. То бабочки, то скачущие кони, то гордые птицы.

– Вдруг вспомнилось, – удивился гость, рассматривая свои ладони. – Я был ребенок и кому-то рассказывал сказки, показывал в картинках-тенях. Но – кому? – Степан уронил руки, прикрыл глаза. – Моя нелепая память хранит наречия и бумажные знания, но отторгает живое и бесценное – лица, имена, привязанности…

– Так бывает, если живка завязала прошлое в узел, – шепнул Петр. – Ну, по слухам.

– И я так думаю, была в деле живка… кстати и вашего отца могли окрутить. Так у них это называется – когда человек путается и исполняет указания, себя не помня? Будто по кругу ходит. Если я прав, то батюшка ваш нескоро поправится, увы. Да и я разберусь в себе не быстро, – вздохнул гость. – Без посторонних зовите меня Степаном. Это имя хорошего человека. Душевного. И по вопросу о найме. Петр, ну посудите сами: разве сложно заметить бриллиант в десять карат? Он сияет. Зачем же мне, зрячему, собирать рекомендации слепых?

– И я вот прямо… бриллиант?

– Алмаз. Но, без сомнений, в потенциале вы – бриллиант, чье качество определят во многом огранка и полировка. Это два образования, финансовое и на выбор – инженерное или же юридическое. И хотя бы два языка. Лучше три и более, конечно.

Петр потряс гудящей головой и глянул на гостя с безмерным отчаянием. Очень хотелось потрогать его… или ущипнуть себя! Разве можно верить в существование таких нанимателей? И тем более в себя, названного алмазом и даже бриллиантом, пусть с оговорками по поводу огранки.

– Завтрак в четыре, Степан? – отодвинув сомнения, уточнил секретарь.

– Только чай. Но в девять я бы охотно покушал в вашем обществе. Умеете готовить кашу? Я вроде бы помню, что ценил гурьевскую. Но, странное дело, не могу восстановить ее историю… то ли в основе имя составителя рецепта, то ли заказчика, то ли трактира в столице, на Гурьяновской улице.

– Уточнить? – удивляясь себе, спросил Петр.

– Пожалуй. Люблю копаться в мелочах.

– Обед?

– В городе, не стоит беспокоиться. Ужин – да, я постараюсь вернуться к десяти. – Степан вдруг посмотрел на новонанятого секретаря жалобно. – Что-нибудь рыбное. Знаете, Петр, я, кажется, всегда хотел ловить рыбу самостоятельно, но что-то не складывалось.

– Я приготовлю по своему вкусу. Как вы относитесь к ракам?

– О, буду счастлив. Да: вам придется учить финансовые термины. Утром мне звонят люди мира цифр, и многие вне Самарги, даже вне Старого Света. Что важно? Если меня нет рядом, а говорят на незнакомых языках, пробуйте уточнить хотя бы имена, я напишу для вас произношение основных фраз в общении. Если не удается понять ни слова, записывайте все, как слышится. Я хорошо разбираю суть речи по намекам. И еще, – Степан смущённо повел рукой. – Мне порой снятся кошмары. Я не помню их, но вроде бы во сне говорю, и внятно. Если такое случится, запишите мои слова. В них может быть ключ к утраченной памяти или же причинам ее утраты. Знаете… я словно бы связан с кем-то. Он противен мне до брезгливого отвращения! Однако порвать связь бессознаний не удается. Он долго спит, пробуждается в десять или одиннадцать. Буду честен – это одна из причин, чтобы менять имена. Он не может меня отследить, пока нет одного, связанного со мною явно, имени. Так мне видится.

– Я чутко сплю и буду внимателен. Идемте. Есть две комнаты на выбор. Одна с балкончиком, крохотным. В другой большой стол.

– Стол, – сразу решил Степан.

– С утра будут звонить Алексею?

– Верно, иностранцы могут произносить имя как Лекс или же Алекс, – гость обрадовался понятливости секретаря. – Днем Степану, его ищут столичные жители в основном. После шести начинают искать господина Рома, его имя – Роман. Петр, я шокирую вас?

– Мне правится, хотя как-то… через головокружение.

– Надеюсь, это временный эффект. Отдохните. Спокойной ночи.

– И вам.

Следующий день полностью поменял представление Петра о том, что такое столица, какие люди ее населяют и как в городе течет время. А ведь секретарь сопровождал своего нанимателя всего-то по двум его делам! Новенький телефон звонил непрестанно. На трех подносах для писем – адресованных Алексею, Роману и Степану – пухли стопки бумаг. Какие-то люди приходили и уходили. Были среди них посыльные, они убегали сразу, отдав конверт или забрав таковой. А были и гости: многие соглашались пить чай, некоторые сами лезли в припасы и хозяйничали в погребах. Дневные посетители были безмерно наглыми и яркими, они норовили петь и декламировать, хвалить себя и требовать ответного восхищения. Критиковали картины и вывеску, набивались в найм, чтобы переделать то и другое… Многие были очевидно бедны, но намекали на грядущее признание и миллионные гонорары. При этом бесстыдно воровали заварку и ложечки. Вечерние гости – наоборот, себя не хвалили и ложек не воровали, общались тихо, и даже в жестах проявляли скупость. Все слова выверяли, наделяя каждое малопонятными подтекстами.

Второй день сложился еще невероятнее. Степан пробудился в странном, взвинченном настроении. Его пальцы пребывали в непокое, теребили вторую сверху пуговицу или терли край лацкана костюма. Степан, получив чашку чая, долго глядел в потолок, щурясь и морщась. Вздыхал, принимался сам с собою говорить на незнакомом наречии, вдруг смолкал. Затем он что-то решил и взялся отменять встречи. А после снял с аппарата трубку и велел вообще забыть про телефон!

– День злого солнца, – грустно сказал Степан, заметив волнение секретаря и благодарно приняв новую чашку, теперь – с успокаивающим мятным отваром. – Не могу объяснить точнее. Это вне социума, люди слабы и всего лишь следуют высшей воле. Сегодня все они будут неумны, неточны и нелогичны. Больных постигнет ухудшение, слабых – мигрень. Мир финансов встряхнется, это неизбежно, и это даже не новость… Петр, вы хоть раз были на бирже?

– Нет.

– О, тем занятнее. Туда и отправимся. Намечается грызня. Мы люди маленькие, посмотрим на схватку и отщипнем свой скромный кусочек.

– Но пользы от меня…

– Все исключительно просто. Я заранее прикупил полезное, осталось выждать и сбросить на пике, ведь котел перегрет и скоро рост иссякнет.

– Разве можно знать подобное в точности?

– О да, совсем просто, – улыбнулся Степан и охотно пояснил: – Есть анализ открытых данных, он дает фон. Есть наблюдение за теми, кто владеет закрытыми данными, и такое дело помогает понять важные подробности. Наконец, есть… музыка денежного дня. Да, назову ее именно так. Золотые нити интересов натянуты, как струны, а играют на них события, обстоятельства и люди при власти. Фон, детали и музыка – о, это не так и мало. Имей я свои интересы, и крупные, в бирже, банках или промышленности, я бы не слушал музыку дня, а создавал ее.

Петр молча кивнул, глядя на своего нанимателя – словно видит его впервые. Разве можно вот так запросто говорить… подобное?

– Выучите несколько моих знаков, – продолжил Степан. – Следуйте им сразу и без колебаний. Не бойтесь толпы. Не позволяйте себя подмять и запутать. Наше дельце – так, забава, а не работа. Оно займет час, не более.

– Разве так бывает? Чтобы знать заранее, и чтобы злое солнце… дождь же! Какое вообще солнце?

– Над облаками – злое солнце. Однажды люди поймут природу его возмущений и выстроят графики, и выявят связи событий и явлений с этими приступами злости… Есть быстрые, они влияют на биржу. Есть длинные, они могут провоцировать кризисы и даже войны. Пока лишь немногие знают о настроении светила. Он тоже знает, – Степан подмигнул. – Тот, кто сегодня намерен спровоцировать грызню и довести ее до масштаба финансовой бойни. Петр, не надо переживать, биржа устоит, город и вовсе мало что заметит. Вихрь захватит лишь мир финансов. Что еще стоит сказать? Финансовая бойня – итог семейных разбирательств в очень богатом доме, княжеском. Старший князь не желает уступить младшему. Он ведет себя, как примитивный жадный слепец… так что мы будем отщипывать свой скромный кусочек, играя по правилам младшего. Он умничка. И он уж точно – зрячий.

Сказав такие слова, ничего не объясняющие и все же полные смысла, Степан подхватил зонт и направился к дверям…

Действительно – дело на бирже заняло час, не более. Но какой это был час! Способность времени растягиваться, вмещая прорву событий и впечатлений, Петр осознал лишь дома, недоуменно спрашивая у сестры: ходики встали? Нет? Точно – нет?

Петр ощущал себя разорванным в клочья, смятым в тугой бумажный шарик, затоптанным кованными сапогами чужой паники! Он не помнил о бирже ничего – только кричащие рты, бешеные глаза, вскинутые руки… и еще Степана, который был спокоен и светел, и уверенно дирижировал общим безумием… Почему наниматель показался дирижёром? Вероятно, из-за его собственных слов о музыке денег. Музыке, в которую Петр вдруг поверил… и оглох! Зато в ладони зажаты деньги. Много.

– Это… что?

– Ваша доля. Петр, если бы вы желали изучать деньги, вы смогли бы понять их… постепенно. Но вы предпочитаете готовить уху. Я рад. Мне требуется секретарь, а такой человек методичен и спокоен. Он не поддается панике и не теряет самоконтроль. И еще: он лишен корысти.

Пришлось кивнуть и принять, как данность.

Весь следующий день Степан бродил по блошиному рынку, сперва взяв в спутники секретаря, а после – его сестру. Он был счастлив, подолгу говорил с самыми разными людьми, давал советы и выслушивал истории. Он копался в старье, вздыхал, рассматривая бессмысленные безделушки… и вдруг покупал – непредсказуемо и без сомнений, порою настаивая на цене, в разы превышающей запрошенную. Добычу Степан упаковывал и убирал в тележку. Вздыхал… сыто жмурился и снова принимался копаться в старье.

Последующие дни складывались по-разному, собирались отчасти из мгновенных решений, а отчасти из продуманных заранее планов нанимателя, о которых Петр узнавал не сразу, а по мере их осуществления. Понаблюдав, секретарь понял: многие гости встречают Степана, Романа или Алексея впервые, и произносят эти имена с сомнением. Особенно по телефону: им дали номер, обещая решение неразрешимых вопросов. Но есть и другие гости. Эти сами искали встречу и немало заплатили, чтобы узнать заветный номер. Еще Петр понял, что к нанимателю желают попасть на встречу разные люди. Как-то в потемках явились жуткие личности в сопровождении столь же кошмарной свиты. Ножи, пистолеты, угрозы… А после беседы проявилось привычное: отчаянная надежда гостей на разрешение дел, для которых нет и не может быть положительного исхода.

Сестре Петра нравилось сопровождать нанимателя на блошиный рынок, куда он ходил часто и охотно. Сам Петр полюбил галереи: Степан, глядя на картины, делался иным человеком, его улыбка наполнялась теплом… А еще в галереях было много интересных людей, способных научить новому или показать привычное в ином свете.

Вечером девятого дня от найма в главном зале «Омута» собрались люди, знающие господина Рома. Все вкушали сладкое и закуски, пили легкие вина и прогуливались вдоль столов. На зеленом сукне были аккуратно разложены покупки, сделанные Степаном на блошином рынке. И гости – богато одетые, солидные – вдруг хватали одну из вещиц, теряя самообладание! Принимались настаивать на праве завладеть ею – за любые деньги, на любых условиях.

– Что происходит? – тихо спросил Петр у нанимателя.

– О, я борюсь за сохранение блошиного рынка. Вон тот господин, – едва заметное движение руки, – желает выстроить доходные дома на бесполезном пустыре. Он не верит в городские легенды. Мы поспорили. Если наберу по бросовым ценам вещиц и сегодня их общая оценка превысит сто тысяч, он оставит рынок в покое и даже выделит средства, чтобы облагородить его. Это большой проект, Петр. Лет за десять он вовлечет такие массы людей, что столица удивится. Кто-то получит постоянный доход, а кто-то решит сиюминутные осложнения с деньгами. Получат новую жизнь нищие пригороды, где расцветут ремесла и отстроятся склады. Будут воскресные выставки, театр под открытым небом, мгновенные аукционы… я трудился пять дней, чтобы придумать и продумать. Пять моих дней – это много!

– А сто тысяч – это что, немного?

– Необходимый минимум для запуска. Чеки собирает женщина, которая будет нянчиться с проектом, как с любимым младенцем, – Степан положил руку на плечо секретаря и повел его вдоль столов, трогая вещицы. – Веер, третья династия, состояние удручающее, но после реставрации за него будут драться все музеи мира. Моя оценка на сегодня, до показа вещи инаньскому эксперту – десять тысяч. Ваза. Ей более семи веков, и состояние впечатляет! Тут – смотрите – частично уцелел знак, надо проверить, если я не прав в догадках относительно имени мастера, ваза стоит пару тысяч, если же прав, подорожает десятикратно. Вот смешная безделушка: брошь, подделка под работу мастера из рода Ин Лэй, кустарщина… но рубины-то великолепны! Кажется, ее соорудили для маскировки и перепродажи камней, а после что-то пошло не так, и она оказалась обесценена. Еще сокровище: лубок трехвековой давности, сам по себе имеет скромную ценность, но делается бесценным, если собрать сюжет полностью. Именно этих двух картинок не хватает в экспозиции музея истории столицы.

Степан остановился, окинул взглядом столы, счастливо улыбаясь. Затем радость медленно сползла с лица, оставляя… пустоту.

– Петр, я готов приступить к решению вашего дела, ведь дом все еще под угрозой. Это опасно, но я обещал. Затем я исчезну. Жаль, но выбора нет. Я слишком шумно живу. Тот, кто связан со мною, кто портит сны… он нащупал след. Я знаю, ведь мне – душно. Я говорю это, чтобы услышать ваш ответ: Петр, вы будете учиться, чтобы стать полноценным бриллиантом?

– Буду. Только вряд ли захочу работать секретарем у кого-то другого, – огорчился Петр. – Я готов уехать с вами. Отцу гораздо лучше, сестра справится в доме одна.

– Слишком большая жертва, – тихо огорчился Степан. – Я буду менять документы и имена. Вероятно, покину Трежаль. Я прожил три недели с документами Рома, и уже известен шефу жандармерии, банкирам, половине узкого мирка антикваров, биржевым брокерам, театральным агентам, содержателям галерей… Петр, мир ужасающе тесен!

За спиной хором рассмеялись гости. Кто-то приблизился. Петр обернулся и сразу узнал человека, нашедшего саквояж – помощника шефа жандармерии.

– Во что вам обошлась закупка всех ценностей? – азартно спросил он.

– Чуть менее двух тысяч. О, я переплачивал, неловко брать вещи по откровенно бросовой цене. И я отказался от многих покупок. Законные владельцы не должны быть обмануты, если обратное не угрожает их жизни и благополучию, – охотно пояснил Степан. – Я указывал многим на полную цену их имущества и направлял к хорошим антикварам.

– Мои люди присмотрят за «Трефом». В оплату я заберу вазу.

– Конечно. Но я бы советовал обратить внимание на брошь.

– На кустарную поделку?

– Все так и думали. Вещицу продавала слепая старуха. У неё были грязные руки, а еще она опасно кашляла, наверняка чахотка. От неё, конечно, старались держаться подальше. Камни были грязными, весьма. Оправа и теперь скрывает их на две трети и гасит игру света. Однако я без ошибки опознаю байгарские рубины, голубиную кровь. Наилучший подарок невесте вашего сына, не находите? Её семья, по слухам, спесива… но при любой спеси вряд ли сможет без восторга принять такой дар.

– Голубиная кровь? Вы шутите, – трогая камни и отдергивая пальцы, словно бы от горячего, проворковал помощник шефа жандармерии. – Их продавала старуха? И никто не брал? Ладно она – слепая, но покупатели?

– О, люди склонны составлять мнение по косвенным признакам. Продавец им важнее товара, это основа успеха всех мошенников.

– Сколько просила старуха?

– Три рубля. Я дал пять, и еще сотню незаметно сунул в карман. Ей нельзя было заплатить больше. Деньги делаются убийственными, когда непосильны.

– Ваша логика тем более непосильна, – усмехнулся жандарм. – То помогаете старухе, то дарите мне вещицу ценою в особняк, то суете голову в петлю ради семьи, ничуть не полезной вам, мне и городу в целом. Что ж, откланиваюсь. Вечер удался. И… да, мои люди будут внимательно следить за делами в «Трефе».

Жандарм развернулся и удалился. Степан глядел ему вслед и мелко кивал, улыбаясь одними губами… а секретарь ощущал, как в груди ворочается ледяная глыба страха. Жандарм врал, Степан знал это, и все равно собирался довести дело до конца.

– Зачем? – ужаснулся Петр. – Деньги теперь есть, мы переедем в другой дом, и там отец откроет новый «Омут». Да это вообще не важно! Они же вас…

– Исходно я думал о переносе «Омута», был и такой вариант. Увы, подонки спорили на людей, а не на ресторан. Они постоянно спорят на чужую жизнь и смерть. Уже многие погибли, а иные были доведены до безмерного унижения, растоптаны. Я собрал информацию, Петр. Я хорошо умею собирать… и обрабатывать. Я тщательно обдумал свой выбор. Безопасность и самосохранение не могут быть смыслом жизни. Самореализация и душевный комфорт куда ценнее. Если я не вмешаюсь и отвернусь, будет разрушено и то, и другое.

– И все же, вмешаться в такое опасное дело из-а меня…

– Но-но, поправка, – Степан слегка улыбнулся. – Из-за себя. У меня весьма значительные способности. Отказываясь их использовать, я предаю себя и мельчаю. Испытывая страх и позволяя обстоятельствам играть мною, я делаюсь внутренне несвободен и слаб. Я… гасну. Петр, поверьте, угаснуть при жизни куда страшнее, чем умереть, следуя по избранному пути. Не смотрите с такой болью, да, я вполне безумен в глазах господина Мировольского и иже с ним. Что ж, мне неинтересно мнение рассудительных рабов золота и власти. К тому же их правда ограниченна их способом жизни. Им никак не осознать, что каждый обладатель яркого дара – избранник судьбы. Пока сам он не отвернется от своей судьбы, он вправе рассчитывать на ее благоволение. Так что – учитесь, ваш дар достоин огранки.

Степан вдруг улыбнулся, шагнул к столам с драгоценными вещицами, ласково и негромко сказал «подарок», подхватил на ладонь тончайшее блюдце костяного фарфора и передал маленькому грустному гостю, чье имя секретарь не запомнил. А Степан уже снова склонился к столу, двумя пальцами бережно поддел лаковую миниатюру и уложил на ладонь грузного потного здоровяка, повторив то же слово. Взялся вознаграждать прочих гостей, выбирая вещицы одному ему известным способом, неизменно удачно, ведь получатели расцветали улыбками, а затем быстро откланивались и покидали праздник, ненадолго задержавшись у дальнего столика. Там сидела женщина средних лет, накрашенная слишком ярко, но все же не вульгарно.

Когда ушел последний гость, Степан приблизился к ней.

– Больше, чем можно было ожидать. Хватит на проект, с запасом, – шепотом пояснила женщина. Закрыла тетрадь, уложила последний конверт в кожаную сумку. – Я вызвала охрану, хотя изначально не верила, что это оправданно… Боже, я вернусь в театр, пусть совсем иначе, в новом качестве!

– Я предрекаю вашему делу оглушительный успех, богиня, – Степан поцеловал запястье женщины и поклонился. – Блистайте. Успех – лучшая месть. Единственная, которая не губит, а созидает.

Когда за женщиной закрылась дверь, Степан негромко сообщил секретарю: она играла на сцене, и все газеты звали ее богиней грез… а после – вздорное обвинение, суд, позор и ссылка. Глядя на дверь, а вернее, сквозь неё, в свою темную память, способную отдать так много вспомогательного и бесполезную в главном, Степан шепнул, что для него странным образом имело значение имя несчастной богини – Дарья Шелепова. Почему имя удостоилось особого внимания, кто скажет? Опять же, что создает отзвук: имя – или фамилия?

Завершив пояснения, Степан бережно убрал в ларец потертый веер – последнюю оставшуюся на опустевшем зеленом сукне столов вещицу из числа добытых на блошином рынке. Набросил плащ, прощально кивнул секретарю и покинул дом. Он не захватил с собою даже саквояж! Вероятно, желал убедить: еще вернусь, не волнуйся и не вмешивайся… так решил Петр, быстро проверяя качество уборки зала и кухни, рассчитываясь с наемными слугами, лакеями, официантами, шоферами.

Наконец, он остался совсем один в темном зале. Сел и огляделся. Родной ресторан, фамильная гордость… недавно он составлял весь мир! А теперь съежился до крохотного размера. Он еще имел смысл и радовал, пока в нем оставался Степан… Без этого загадочного постояльца в зале, и даже во всем доме, не стало света.

Степан был – солнце, вокруг него простиралась невероятная по яркости жизнь, полная огромных событий и немыслимых, сказочных идей. Дела кипели, а люди волшебным образом сбрасывали фальшивые оболочки и показывали свои настоящие, глубоко скрытые лица. К Степану слетались – как мотыльки к огню… и он очень старался не жечь крыльев слабым, не испепелять глупых… А вот себя – не жалел. Он ведь – солнце!

В дверь постучали.

Петр вздрогнул, вскинулся, полный отчаянной радостью, побежал, распахнул обе створки настежь… и сник. Нет, Степан не вернулся. Он не мог передумать, он не стал бы отменять решение лишь потому, что оно – опасное.

На пороге стоял незнакомый человек. Петр оглядел его и невольно поморщился. Гость был противоположен солнцу во всем – мелкий, смуглый, с узкими глазами хищника и острым взглядом завзятого пройдохи.

– Я ищу господина Рома. Кажется, именно его. – Незнакомец жесткими пальцами обхватил плечи Петра и отодвинул его, и прошел в зал. Огляделся, принюхался. – Даже для него слишком: так нашуметь в три недели, но кто еще мог бы справиться? Я ищу его который день, и постоянно опаздываю. Многие говорят, он одновременно находится в трех и более местах. На него похоже. – Черный человек резко обернулся. – Где он? Этот урожденный идиот и прежде ходил по краю, а теперь вовсе забыл о страхе. Я должен успеть. Душа болит.

– А вы ему… кто?

– Брат, – черный прищурился. – Эй, мы совсем не похожи, верно. Не родные. Но я – брат. И я порежу тебя на лоскуты, чтобы узнать, где он и какие глупости вытворяет. Он хотя бы ест досыта? Он вечно забывал пообедать! Тощий до того, что его видом впору пугать призраков! Ах да: Яркут. Это мое имя. Иногда меня зовут советником, толком не знаю уже, перевирают звание или же намекают на мою привычку усердно вдалбливать советы тем, кто не слушает советов.

Петр сглотнул, сомневаясь и не решаясь дышать… И – кивнул. Никакой враг не спросил бы, голоден ли Степан! Враг не ругал бы его, стремясь найти; не угрожал бы тому, кто владеет сведениями. Враги для начала пробуют купить временного союзника, переманить на свою сторону сладкими обещаниями… даже с отцом и «Омутом» было именно так.

– Он в большой беде. Сказал, что накажет злодеев, и для этого надо пойти в «Треф». Я пытался отговорить. Только я ему – секретарь. Что я мог? И почему вы не нашли его раньше?

– Мы с ног сбились, пытаясь понять, который из пяти… двое вне столицы, трое тут, и все прыгают, как блохи, – посетовал черный гость. – Телефон есть?

Петр молча прошел к угловому столу и поднял трубку. Гость сразу оказался рядом, оттеснил.

– Соедините на семерку. Барышня, хватит умничать, в городе есть такой номер, конечно же, – усмехнулся гость. Чуть подождал. – Нашёл. Наверняка. Будем потрошить «Треф». Я пошел, а ты подтягивайся, и чтобы основательно… Наверняка? Нет, ничего я не знаю! Вот разве одно: пока проверю, опять упущу.

Гость повесил трубку, оглянулся на Петра.

– Он помнит прошлое? Хоть что-то?

– Он говорил о связи с кем-то омерзительным, и что из-за такого дела у него кошмары, и тот вроде его нащупал, и…

Петр задохнулся и смущенно притих. Почему он вдруг рассказывает все эти тайны чужаку? И почему так сбивчиво, невнятно? Из-за взгляда? У нового гостя он – черный, узкий, и похож на прицел.

– Ты свидетель, тебя нельзя терять, будешь при мне. Он давно ушел?

– Не особенно. С час, пожалуй.

Яркут кивнул и направился к дверям. Снаружи ждал экипаж. Яркут бросил кучеру одно слово – «Треф», толкнул Петра к подножке и сам запрыгнул следом.

– Он выглядит на сколько лет… сейчас? Он кашляет? Хромает?

– Нет. Странные у вас вопросы, – отметил Петр.

– Живки. Их было три. Одну застрелила Лёлька, вот молодец девка, без соплей и душевных метаний, – сообщил черный. – Вторую нашел я. Допросил… для начала. А третья прячется, зараза. Без Мики не нащупаем нитку. На третьей память, так мы думаем. На второй было все, что связано с телом. Думаю, он сейчас быстро меняется. Вот мы и не способны найти его по старым портретам. И еще этот бесов хётч! Отдал Мики пачку бумаг, то ли пять личностей, то ли семь. То ли от восторга, то ли спьяну. Так, по делу: ты должен опознать Рома. Понял? Укажи на него и прячься, и далее ни во что не лезь. Возьми медальон. Так надежнее. На шею, поверх одежды. Не спорь.

«Треф», против всех ожиданий Петра, не блистал огнями и даже не имел вывески. Громоздкий особняк прятался за полосой неухоженного парка, ограниченного высокой кованой оградой. Из темного дома не доносились звуки, перед ним не суетились слуги, экипажей и автомобилей тоже не было видно. Особняк казался заброшенным, вот только пустые дома не охраняют так строго! При взгляде на стражу Петра взяла оторопь. Люди ли это? Все – по два метра ростом, звероподобные. Лица ничего не выражают… Но советник не впечатлился и не усомнился. Он был мельче любого охранника – почти вдвое! Но выпрыгнул из экипажа и пошел к воротам быстро, уверенно. Петр заспешил следом, смущаясь, опасаясь… и недоумевая: советник выглядел и двигался так, словно все кругом шавки, а вот он как раз – значимый зверь.

– Нет прохода, – пробасил ближний великан.

Над воротами висел фонарь. В его свете Яркут стал – черный силуэт, тонкий и даже хрупкий, топчущий свою тень, вытянутую далеко, на всю ширину улицы… словно она веревка и не пускает гостя в «Треф». Яркут замер, что-то обдумал в одно мгновение и… достал револьвер! Прокрутил барабан привычным, ловким движением. При этом на его пальце блеснул перстень… Петр не понял, что сработало: уверенность, угроза оружием или вензель на печатке, но стражи-гиганты вдруг окаменели.

– Вперед, не спотыкайся, – Яркут подтянул Петра ближе, впился жесткими пальцами в его плечо. – Ясное дело, главный зал нам без пользы. Нужен тот, где засели отборные гниды.

Яркут зашагал по парку, весело насвистывая и на ходу убирая револьвер. Особняк надвигался, нависал громадой… все более впечатлял Петра – и оставлял исключительно безразличным его проводника. Наглость Яркута работала лучше отмычки, надежнее рекомендаций и угроз. Вот и лакеи при входе: заранее и безропотно распахнули двери. Попытались помочь нежданному гостю снять куртку, но были посланы очень далеко – и покорно удалились… Петр споткнулся, он по пути от ворот до особняка уже спотыкался раз десять и шептал извинения, смущаясь и теряя понимание происходящего. Что делать, не у всех ночное зрение безупречно, как у Яркута. И такой отборной наглости тоже не всем дано научиться… если подобному вообще учат.

– Не извиняйся. Кто-то умеет думать, а кто-то действует без рассуждений, – понятливо хмыкнул Яркут. – Ты хорошо держишься. А зрение… кто много читает, тот неизбежно слепнет. Это я к чему? Береги глаза. И вообще, не лезь вперед, не пробуй что-то доказывать себе и тем более мне.

– Простите… я не лезу, всего лишь боюсь отстать.

– Тогда я не стану очень уж спешить. Отдышался?

Петр кивнул, осмотрелся. Вестибюль особняка был огромным и гулким. Света в нем помещалось мало, а звуков – много, причем все яркие блики и шумы проникали через арку парадного спуска в сияющие недра «Трефа». Яркут переспросил еще раз, хорошо ли дышится спутнику, взял Петра под локоть и повел в гущу праздника.

Лестница спустила прибывших в роскошный зал, полный блеском камней и пьяным смехом. Гости «Трефа» плавали в дымчато-желтом свете, похожем на крепкий дорогой алкоголь и настроением, и запахом. Силуэты в этом настое перемещались, как механические игрушки, по заведенному кем-то правилу. И вели себя марионеточно: на губах – шалые улыбки, а глаза пустые, похожие на пуговицы. Лица тряпичные, неживые… Крупными стежками на них вышиты жажда удовольствий и жадность. Они – основа всего в зале, они правят балом. Покорные им мужчины одеты богато и вычурно, а женщины – так же богато и вычурно раздеты.

Яркут презрительно буркнул «шваль мишурная» и пошел сквозь пьяно гудящую суету. Вокруг вился сигарный дух, и Петру казалось, дым охотится на гостей, обвивая их, отравляя и вплетая в канву бездумья… Но Яркуту дым не опасен! Петр восторженно глядел в спину Яркута и верил, что он – настоящий брат Степана. Не по крови, а по духу. Он такой же безумец, пусть на свой лад. Он тоже ценит свободу превыше всего. Личную свободу быть человеком… И потому он – невысокий и жилистый – острый клинок для здешней тряпичной толпы! Он легко режет ветхую ткань праздника жадности. Ничто не задержит его, не собьёт с пути, прямиком проложенного от входной двери – до лестницы в дальней части зала.

Наверху, на галерее, уже заметили вторжение, уже поняли его, как угрозу… и ждут. Петр сжал зубы и постарался не спотыкаться, не озираться и просто идти, глядя в спину Яркута. Только в эту надежную спину… Иначе сознание наполнится опасными подробностями и отнимет решимость. Взгляд уже считает громадных стражей на галерее, и спина леденеет, и ноги вот-вот отнимутся. Эти стражи еще более жуткие, чем привратники вне особняка. Они знают о револьвере, для них нет внезапности, нет страха. Их много, а Яркут – один. И все же он спокойно поднимается по лестнице.

– Советник, туда нельзя без приглашения. Никому, – пробасил ближний страж, не делая попыток полностью перегородить дорогу.

Яркут поднялся до верха лестницы, сделал еще несколько шагов по галерее и встал перед стражем, изучая пуговицу его жилета и не пытаясь задрать голову и всматриваться в лицо.

– Я здесь по делу. Семейному. Я пройду, и это не обсуждается.

– Понимаю, но…

– Семью и друзей поддерживают и спасают. Я пришел первым, но следом придут те, кто поддержит меня, – мягко, повествовательно сообщил Яркут. – Ты слуга. Тебя не спасут и не поддержат. Тебя бросят, вот прямо сегодня. «Треф» скоро будет уничтожен.

– Советник, при всем уважении…

– Мне надо пройти. Значит, я пройду. Тебе решать, с кровью или без. Ты можешь умереть за хозяев, как пес. А можешь подумать о своей семье, о друзьях, как человек. Твои хозяева густо заварили кашу. Совет от советника: пусть сами расхлебывают. Это всего лишь честно. Ты, повторю, не друг им, они тебе – тем более. Все. Решай.

– Что ж… – Великан поморщился и отодвинулся на полшага. – Я мог не заметить вас. Всякое случается.

– Скоро случится тайная полиция. Стоит ли ей замечать такого неглупого человека, как ты? Если вопрос в компенсации, – советник потер ладони, в его пальцах вдруг мелькнула монета, взлетела, звеня и крутясь… сразу сгинула, пойманная стражем. – С этим в «Астру». В любое время.

– Был слух, хётч подбирает лесничего, – вдруг оживился страж.

– Люди разное говорят. Поспрашивай на месте, и без окольностей.

– Тогда… вы правы, разное говорят. По слухам, наверху особенно хорош зал по правую руку, там червовый знак на дверях. Красный.

Советник кивнул и зашагал по галерее над главным залом. Петр почти бежал следом, и ему казалось, что сердце колотится в горле! Вдоль стены – вплотную к боку, локоть их то и дело касается – статуями замерли стражи, и все, как один, глядели мимо, усердно не замечая Яркута, а заодно и Петра. Двое подвинулись, продолжая глядеть мимо, а последний даже приоткрыл и придержал дверь.

Новый коридор вывел в овальный холл. Звуки большого зала давно остались позади и внизу, отсеченные двумя дверями. Воздух здесь был свеж, свет – обыкновенен. Сознание трезвело, успокаивалось. Петр длинно выдохнул, попробовал разжать зубы. Сердце – не монета, не вырвется и не взлетит… не окажется поймано рукой советника, жесткой, как звериная лапа. Да уж, хватка у маленького человека железная, ему что монету смять, что кости сломать.

– Дышишь? Молодец, я б давно спрятался или сбежал, будь я на твоем месте, – вдруг сказал советник. – Эй, имя у тебя есть? Я уже представился. Яркут. Напоминаю, вдруг ты не расслышал.

– Петр. Я слышал. И еще – что вы советник.

– Ты внимателен и ты держишься, два раза молодец. Мне потребуется помощь, Петр. Сейчас мы заглянем в зал. Постарайся сразу заметить господина Рома. Сразу! Укажи и после жди за дверью, только так. Если его нет в зале, скажи «нет» и уходи в коридор. Понял?

– Да. А вы?

– А я развлекусь от всей души.

Заветная дверь нашлась сразу, стоило отвести взгляд от лица Яркута. Захотелось охнуть и зажмуриться… С двух сторон от двери возвышались стражи, опять – внушительные и каменноликие. Ну что за кошмарное место! Всюду охрана, и, хотя до сих пор советник справлялся, никакое везение не может длиться вечно. Петр сдержал возглас, но глаза сами закрылись, и моргание получилось медленным, долгим…

Что-то мягко стукнуло по полу. Петр открыл глаза и не поверил себе. Левый страж скорчился, как младенец в утробе, а правый вытянулся вдоль коридора и смотрел в потолок пустыми глазами. Советник как раз выпрямлялся от него – видно, помог гиганту сползти тихо, а не рухнуть, громыхая.

– Будешь драться, друг Петр, не трать себя на сомнения, в них – верный проигрыш. Мысли неполезны в сшибке, – советник поправил манжет. – Уф. Ну и тяжеленный дурак! Ты готов? Я открываю дверь, ты указываешь Рома и отступаешь.

Петр ждал, что советник станет считать – и-раз, и-два… и только на счет три начнет действовать. А он сразу открыл дверь, толкнул вперед и встал рядом, вплотную к плечу. Петр, не успев ничего понять, вдруг уверенно опознал спину своего нанимателя, охнул… и – Хлоп! – дверь закрылась перед его носом.

Говорить вслух «это он!» сделалось бесполезно и поздно. Петр судорожно вздохнул, откинулся на стену, зажмурился. Старательно вспомнил зал, который отпечатался в сознании вспышкой, мимолётным впечатлением. Он был… просторный. Много света. Большой стол, вроде бы круглый… или длинный, овальный? За столом – люди, несколько. У них за спинами еще люди, стоят… немного. Степан – лицом ко всем и спиной к двери, да! Отчего удалось сразу узнать его? И как Яркут понял без слов, мгновенно?

Плечо болит. Пальцы советника впились, как когти, чтобы вышвырнуть Петра в коридор. Кажется, слуху почудился хруст костей. Теперь, чуть погодя, ударила боль. Секретарь перемог ее… открыл глаза, сел спиной по стене, изучил дверь сбоку. Благодарно кивнул, хотя Яркут не мог видеть. Но даже так… он все предусмотрел: неплотно прикрыл дверь, так что разговоры в зале слышны из коридора.

– Я обещал предоставить уникальный предмет, – не замечая вторжения Яркута, вещал Степан. – Надеюсь, никто не будет разочарован.

– По мне так старье, – хмыкнул кто-то, невидимый Петру.

– О, веер нуждается в реставрации, но даже теперь различимы фрагменты центрального узора, – безмятежно продолжил Степан. – Можете взглянуть вблизи, я принес лупу. Феникс и дракон, сросшиеся хвостами: такой символ обозначает статус единственной в инаньской истории женщины-владычицы. Она смогла подчинить страну мужчин в обход очевидного, доведенного до уровня культа, неравноправия… и была удостоена титула дочери неба при живом муже, тогда как прочие императрицы были лишь регентами при малолетних сыновьях. Удивительной силы была особа, о ней даже в дневниках и тайных письмах современников нет откровенной грязи… Однако к делу: положим, веер не оригинал, а ранняя копия, и все равно ему нет цены, ведь оригинал утрачен. – Степан сделал паузу и добавил доверительно: – Я просил господина посла присутствовать и осмотреть реликвию. О, сверх того, я верю в судьбу: выигрыш господина Тан Ши счастливо решил бы проблему прав на веер еще до ее возникновения.

Петр прижался щекой в дверному косяку. Голова гудела. «Омут» – всего лишь ресторанчик на границе делового города и зажиточных предместий. Его закрытие было ударом; болезнь отца, долги и грядущий суд – тоже удары, и какие. Все, что творится вокруг семьи, несправедливо и ужасно… но это личная трагедия, она неразличимо мала в сравнении с происходящим здесь и теперь! В дело вовлечен посол, и не абы кто, а представитель большой, загадочной страны… Степан что, раздувает международный скандал? Но как ему удалось познакомиться с послом? И находка веера – это же чистая случайность…

Мысли оборвал каркающий смех.

– Я никому и ничего не должен. Я князь, мои предки владели всем в этой стране. Брали, что им нравилось, а неугодное стирали в пыль, – выговорил хрипловатый голос. – Посол? Этот мелкий прыщ? Его права, его проблемы… Что за чушь! Он – клякса протокольная. Псина безродная! Пусть тявкает дома, а не тут. Дай сюда хлам, быстро. Скучный залог для игры. Куда веселее спалить веер в камине. Вот я и займусь.

В зале уплотнилась тишина. Петр поймал себя на том, что не смеет дышать, даже из коридора ощущая жуткое, подспудное кипение беды. Оно не развеялось, а только отяжелело, когда Степан заговорил на незнакомом чирикающем наречии: вероятно, перевел слова князя. И сделалось еще тише. Варево беды дозревало. Петр кожей ощущал угрозу и понимал: сейчас будет взрыв… Но раздались лишь жиденькие хлопки.

Петр вздохнул, и, будто ныряя в воду, налег на дверь, расширил щель! Он хотел внятно рассмотреть происходящее в зале. Сразу увидел спину советника: Яркут занял место Степана, оттеснив его. Именно советник хлопал в ладоши – напоказ, нарочито размашисто. Снова и снова, пока не вынудил всех смотреть на себя, и так сделался… громоотводом для созревшей бури!

– Князь прав, в играх главное – не заскучать. И не прав тоже, разве в залоге веселуха? Бодрит новизна. У вас опять покер? Я заранее зеваю. Карты туда, карты сюда, подтасовки, крапленые колоды… тьфу! – Советник говорил весело и громко. – Я намерен развлекаться по полной! Для этого важно что? Убрать лишних. А кто здесь лишний? А сразу видно: ты – нищеброд, ты – прилипала, ты – трепло, ты…

Выкрикивая слова-ярлыки, советник вышвыривал из зала людей: дверь открывалась и сразу захлопывалась. Человека несло через коридор, с размаха ударяло в стену… он замирал с перекошенной рожей. Икал, подвывал, растирал ушибы или шептал «чур меня!», еще не очнувшись. Зато отдышавшись, вздрагивал, охал и опрометью мчался по коридору, на галерею… топот гас, пропадал в дальнем шуме большого зала.

В считанные мгновения в коридор оказались выдворены пятеро, в том числе три лакея. В шестой раз советник выговорил без злости: «Ты – слишком умный идиот!»… застучали быстрые шаги, дверь приоткрылась, и Степан оказался мягко вытеснен из зала. Он растер смятое жесткими пальцами плечо. Он – как показалось Петру – был спокоен и собран, но смотрел на дверь… обиженно? Кстати, щель для подслушивания и теперь имелась – широкая и удобная.

– Настоящая игра проста. Победа или смерть, – с пафосом возвестил советник, вернувшись к столу.

Петр прильнул к щели и смог рассмотреть это, да и звуки слышал отчетливо. Вот разнеслось металлическое звяканье. Затем – стрекот… И общий икающий вздох.

– Господа, меня зовут Яркут. Кое-кто из вас наслышан обо мне, и этого довольно. В барабане семь патронов. Вынимаю один. – Советник говорил быстро и деловито, слова сопровождались звяканьем и лязгом. – Вас шестеро, я седьмой. Пуль шесть, победитель седьмой. Не зря говорят, семь – счастливое число.

– Покажи пример, застрелись первым, выскочка, – велел хрипловатый голос. – Яркут… собачья кличка. Что, бывают такие имена?

Кто-то зашептал пояснение – мол, как можно не знать, это же брат самого… вместо имени лязгнул барабан, занимая свое место. Советник звонко поставил на стол вынутый патрон, и так вернул себе полноту внимания зала.

– Я предложил игру, мне и стрелять первым, все верно. Но, чур, играем до победы! Эй, сиятельство, не струсишь?

– Играем до победы, – хриплый голос не дрогнул.

«Остановить безумие!», – подумал Петр, но в зале уже что-то застрекотало… сразу пришло осознание: это барабан револьвера! Поздно кричать, вмешиваться. Секретарь глянул на Степана в отчаянной надежде, уж он-то… Но Степан, еще недавно такой собранный и спокойный, теперь слепо таращился сквозь дверь в нездешнее – и каменел. Лицо пошло пятнами, сделалось белым, синюшным…

Негромко щелкнул боек револьвера – впустую! Степан дернулся, стукнулся о стену лбом. Задышал часто, мелко.

В зале рассмеялся Яркут.

– Подносишь к виску, и жизнь делается ослепительно яркой. Бах! Момент истины, – судя по голосу, советник прекрасно проводил время. – Шансы по-прежнему шесть к одному Эй, светлость, пуля или желание? По слухам, эти самые слова ты говорил проигравшим. Они ползали в ногах, а затем исполняли твои бредовые капризы… или получали пулю. Не обязательно в голову, тебе нравилось калечить. Но – не отвлекаемся. Что скажешь: мне снова целить в свою голову? Или в твою? Выбирай: пуля или желание.

Петр прилип к щели, завороженный. Маленький человек со спины смотрелся особенно внушительно. В ярком сиянии зала он был… тенью, призраком. Он вызывал восторг и ужас. Он заполнял собою внимание! Взгляд замечал в зале только его, все прочие были сейчас – ничтожны!

Советник крутнул револьвер на пальце, подбросил и поймал, не глядя. Свободной рукой добыл из кармана горсть патронов. Высыпал с ладони, и свинцовая смерть в стальной рубашке звякала и катилась, масляно взблескивала, гипнотизируя взгляд…

– Стража! – голос князя сорвался. – Стра-жа!

– Ой как несолидно, князеныш. Ну да ладно, сообщаю: стра-жи… кто дурни, те спят-жи, а умники валят со свистом.. ж-жи. Увы, рифма так себе. Стихи – не мое… Эй, мелкий трус с крупной родословной, – голос советника стал сух. – Выпей водички и оттопырь ухо. Приятель который раз пробует сообщить, кто я такой и что обо мне говорят в столице. Ну, расслышал? Да, я из той самой семьи, я неудобен ей куда более, чем ты – своей чопорной и сонной родне. Смешно: у нас много общего, ведь наши выходки покрывают… любой ценой.

– Ты и есть…

– Ага. Яркут – это и есть я. Дом, куда я вернусь утром, в двух оградах от дома твоего дядюшки, причем самого умного в семье. Ты наконец понял главное правило? Я начал игру, и значит, я доведу игру до конца. Чьи-то мозги украсят паркет… Ну а пока полы чисты, и мы играем дальше. В чью голову прицелиться? Выбор бодрит, ага?

Советник говорил и играл револьвером, а еще насвистывал и свободной рукой двигал по столу патроны, неуловимо быстро складывал их в узор – и снова сгребал в кучку. Все это было кошмаром, абсурдом, но таким притягательным… Петр налег на дверь, еще более расширяя обзор. Покосился на своего нанимателя: Степан стоял каменный, на лбу – испарина, дыхания вроде нет… Лицо свинцовое. Увы, не найти прямо теперь врача: в главном зале чужая охрана, а здесь – Яркут! Он играет со смертью и ему – весело!

Советник прицелил указательный палец свободной руки в маленького смуглого человека, который стоял за спинкой кресла другого человека, такого же смуглого, но куда более массивного.

– Бах! – Яркут изобразил, будто стреляет. – Трачу на тебя выигрыш в первом раунде, ты ведь на службе. Дыши ровно и переводи внятно: играю за посла. Я не такой дикарь, чтобы превращать личное развлечение в войну двух стран. А смерть посла и есть война. Ну, переводи, а я прокручу барабан… и еще разок, звук приятный.

Барабан прострекотал и смолк. Почти одновременно смолк переводчик, визгливо прокричав на одном дыхании все, что следовало.

Сухо щелкнул боек – снова впустую! Рядом с Петром, в коридоре, Степан дёрнулся и охнул, словно пуля пробила его голову! Вот он согнулся, схватился за сердце и безвольно сполз на пол. Конвульсивно дернулся… задышал часто, шумно. Задрожал, сжал ладонями голову – словно намеревался раздавить ее! Петр упал на колени рядом, не зная, как помочь и просто гладя по плечу, по спине.

– Степан! Очнитесь, умоляю.

Ладонь нанимателя сжалась на запястье Петра. А в зале, за дверью, росло и ширилось безумие. Каким бы нелепым оно ни было, Петр помимо воли обернулся и глянул в щель.

– Что ж, по-прежнему шесть пуль в запасе, – громко сообщил советник. – Третий кон. Играю за тебя, лохматый. Как же, сын банкира Зарайского, причем единственный. Мудрый папаша предложил премьерской дочке твою целиковую голову вместе с живым сердцем, а ты стреляешься за неделю до помолвки. Ничего себе мальчишник.

Револьвер щелкнул – и опять впустую! В зале выдохнули хором. Степан дернулся, сжался в комок, застонал.

– Так не бывает, не бывает! – взвизгнул сорванный, икающий голос, и Петр едва узнал того, с кем советник играл, называя его князем.

– Он кукушонок, он… заговоренный, – пролепетал сын банкира. – Нет ему смерти.

– Нет пуль, – князь громко икнул. Сглотнул и затараторил быстро, сбивчиво. – Вот и весь секрет. Так просто, нас дурачат, а мы… Нету пуль! Х-хаа, я понял! Фокус, простой фокус. Нету пуль! Нету! Нетушки!

Сквозь щель Петр видел стол, неподвижные фигуры игроков в креслах. По центру, напротив советника, сидел пацаненок лет семнадцати, он трясся, как желе. Повизгивал, то заслоняясь ладонями, то пригибаясь к столу… то норовя сползти на пол! Движениями слюнявого князя дирижировал револьвер в руке советника. Когда дуло смотрело в потолок, игрок визжал обвинения и озирался, ища поддержку. Но, едва дуло опускалось, князь падал на столешницу всем телом и замолкал…

– Нету пуль, нету, – выл он. Икал, прячась за столешницей и снова выпрямляясь, чтобы повторно кричать и опять прятаться…

Из безопасного коридора, все это смотрелось спектаклем. Из-за двери – издали, словно бы в подзорную трубу. Петр морщился и думал: если в эту трубу глянуть с обратного конца, я буду мизерный, как муха. От меня ничего не зависит ни в коридоре, ни в зале. Я – зритель. Представление слишком яркое, я щурюсь и мне трудно. Мысли в голове отдаются гулко, звуки бьют по ушам, эмоции создают тошнотворное эхо: «Этот трусливый недоросль куражился месяц назад и кому-то велел сжить со свету семью. Мою семью! Отца, сестру и меня… Глупо жалеть его. Он получает по заслугам. Так почему я не рад? Почему для меня, пострадавшего, эта игра – не сладкая месть, а пытка?»…

Пётр оглянулся на своего нанимателя. Степан по-прежнему сидел на полу, но вроде бы дышал реже и ровнее. Лицо восстанавливало здоровый цвет.

И снова пришлось отвлечься, в зале раздались громкие звуки: советник хлопал ладонью по столу.

– Ай, хорошо играем! Да, я кукушонок и могу исполнить одно желание любого, кто при встрече со мной пожелает заветного. Ты – желаешь, князеныш? – советник усмехнулся и продолжил грустно, без азарта. – Мог пожелать себе мужества и широты души. Ну хотя бы ума! Вдруг я исполнил бы и такое… невероятное? Но ты дрожишь и молишься о побеге. Ах, да: веришь в пустой барабан. Глупо.

Рука с револьвером вскинулась, в зале грохнуло раз, и еще раз! С потолка посыпалась штукатурка… Степан налег плечом на стену и дёрнулся, словно пули прошили его тело навылет! А в зале – икали, молились, звали охрану… Перекрывая весь этот панический гвалт, хохотал советник. Петру он казался чудовищем! Черный, ладный, весь – вороненая сталь.

Сквозь шум прорезался высокий голос посла. На родном языке, намеренно разборчиво и медленно, он что-то выговаривал. После каждой фразы демонстративно смеялся. И опять говорил. И снова смеялся.

– Безумие, – шепотом ужаснулся Петр. Сел, плотнее сжал руку Степана. – Давайте держаться вместе. Очень уж страшно, да?

Степан не ответил, но руку сжал. И кивнул. Благодарно? Обреченно? Понять бы…

В зале не утихала буря людской паники. Лишь посол оставался спокоен, лишь его переводчик говорил связно и внятно.

– Господин посол впечатлен возможностью наблюдать национальную забаву. Ему впервые удалось так полно проникнуться духом страны. Господин посол обрел новый опыт, это драгоценно. Он загадал желание, как вы советовали. Он все обдумал и готов мирно решить недоразумение. Он примет веер в дар и сочтет, что ущерб чести заглажен, если обидчик на коленях принесет извинения. Таков его долг.

– Князь много кому должен, но до сего дня всем прощал свои долги! Хотя… он почернел, как серебро под йодом. Реагирует! Значит, готов оплатить долг. – Советник прицелился в княжеский лоб, взвел курок. – На колени. Переводчик скажет формулу официальных извинений. Повтори, не заикаясь. Трижды поклонись, касаясь лбом пола. Приступай.

Переводчик зачирикал быстро, неразборчиво. Посол засмеялся, закивал, с интересом глядя на советника и улыбаясь ему, как родному. Петр едва дышал, моргая и не веря… Князь – на коленях! Сам Кряжев, пусть и младший. Он шепчет извинения, и отчего-то кажется, он перед отцом стоит и просит прощения за все, что случилось с «Омутом». Сознание сквозь тошноту отвращения жадно впитывает мельчайшие детали…

– Я вспомнил, – шепнул Степан в самое ухо. – О, надо же… вспомнил.

Извинения князя и сам он, бьющий поклоны – все утратило значение. Петр обернулся, засуетился, бережно придержал Степана под локоть, помогая встать. Тот огляделся, бледно улыбнулся секретарю.

– Петр, в день нашей первой встречи я назвал вам слова, странные и особенные для меня: куртка, кукиш, па-ники. Так вот, в них были созвучия с именами. Одно я выудил из дохлой памяти, наконец-то. Куки. – У Степана задрожали губы, он смахнул слезы, откинулся на стену, и снова задышал часто, хрипло. Справился с волнением, заговорил: – Куки! Миа Куки, мой драгоценный идиот. Он всегда палил жизнь, как костер. Дикарь. Я помню. Я – помню! Не себя, но хотя бы его, уже огромное облегчение.

– Надо остановить кошмар, – испугался Петр. – Стрелять в голову, снова и снова… это плохо кончится.

– Бесполезно, – Степан поморщился, как от горького. – Он делает от сердца, я – от ума. Он делает сразу, я – просчитав итог. Мне не справиться с ним. Никогда не взять его под контроль. Но дурного не случится. Миа Куки ловок в играх. Я вспоминал и теперь знаю: он бы не стал умирать у меня на глазах. Но-но, он бережет мое сердце. Он устроил все это, чтобы пробить насквозь стену забвения. Было больно, зато сработало.

Пока Степан шептал, то морщась, то улыбаясь, в зале нарастал шум. Посол хохотал торжественно, нарочито. Переводчик говорил с Яркутом, благодарил от имени посла за прекрасный вечер и, кажется, зазывал в гости, а еще делал намеки о каких-то детях, достойных особого внимания. Князь, завершив извинения, никак не мог подняться с колен. Прочие игроки притворялись каменными истуканами, перешептываясь кривыми ртами и не смея повернуть голов…

– Послу передали веер, он в восторге. Как-никак, дочь неба ему прямой предок, пусть и легендарный, – шепнул Степан. – Петр, вам стоит отодвинуться.

Петр отпрянул – едва успел, прежде чем дверь распахнулась. Посол, сияя полубезумной улыбкой, прошествовал мимо. Он нес ларец с веером, держа на раскрытых ладонях, и – плакал… Степан пристроился рядом с послом и заговорил быстро, настойчиво. Осторожным жестом, не касаясь веера, указал на кромку, на полустертую метку возле оськи, скрепляющей резные пластины, на саму оську. Кивнул и улыбнулся. Посол глубоко поклонился и удалился. Следом убежал переводчик…

Степан сразу вернулся, и его секретарь едва успел восстановить удобную ширину наблюдательной щели. Петр спешил: опасался, что наниматель распахнет дверь и заговорит с советником, а тот держит револьвер наготове, и мало ли…

Петр покосился на своего нанимателя, вздохнул и расширил щель. Хотя – на что глядеть? В зале не люди – статуи. Князь сгорбился на полу. Он словно выцвел и вылинял, он – не светлость с титулом и амбициями, а жалкий пацан… и даже не прячет страх. Задирает голову, созерцает советника и улыбается дрожащими губами: чёрный монстр наконец-то наигрался! Убирает револьвер. Князь следит за руками, и не понять по лицу: боится он советника, презирает или уважает аж до обожания? Возможно, все это сразу?

– Наконец-то он ушел, – Яркут присел на край стола. Подмигнул князю. – Да уж, наигрались мы. Пора объясниться. Все, что я планировал изначально, пришлось отменить, когда ты сказал про безродного пса. Ты вообще не соображаешь? Ты учил историю? Ты ведь, бесы тебя грызи, князь!

– А что? – с третьей попытки князю удалось встать, он доковылял до кресла и неловко свалился, стукнув локтями по столешнице.

– Посол принадлежит к семье Тан Ши, это первая семья в клане Ши, или, как они говорят, стволовая, – устало пояснил советник. – Клан Ши наследует крови династии Тан, именуемой третьей, хотя к власти она приходила дважды в истории страны… что для нас не так и важно. Тан – это тоже клан, но им запрещено называться этой фамилией как основной после падения династии. Однако же запрет не меняет истины: посол такой же князь, как и ты. Но, в отличие от тебя, он старший в семье и клане. Мужчины Тан редко доживают до седины и совсем редко умирают естественной смертью, они бойцы и политики, они расчетливо и фанатично берегут семейные ценности и целостность страны, для них это одно и то же… долгая история. Сам разберись, ладно?

– Зачем?

– Впрок. Ты, конечно, встал на колени, одобряю умение извиняться, – советник серьёзно кивнул. – Но хватит ли этого? На родине Тана почитание предков – не привычка или долг, а религия и основа миропорядка. Он – глава рода, осколок свергнутой династии. Сила тайного влияния Ши огромна. Сотни, тысячи убийц по одному движению брови старшего Тана ринутся точить клинки и смешивать яды. Убийцы рода Ши не наемники, они… живое оружие. Искусны и усердны. Не дают легкую смерть.

– Но я дома, я тут хозяин положения, – слабо возразил князь.

– Ты – тут. Ши – везде. Женятся на местных. Иногда воруют детей, так что есть и рыжие убийцы Ши, и голубоглазые, и какие угодно. Их не опознать. Что еще важно? Этого, как ты сказал, пса, отправили к нам под конвоем. Он в ссылке, пожизненно. Так император надеется укоротить ему руки. Зря, кстати уж. Клан Ши и вся семья Тан готовы начать грызню. Если преуспеют, в империи сменится власть. Посол и его дети уже выстроили базис новых ценностей. Будет много крови, посол умрет безвестным, даже если избежит казни. Но его сын станет президентом… или как они назовут первого при новой власти? Я готов жизнь в заклад поставить, точно не проиграю. Ведь я неплохо знаю младшего Тана, – Яркут стёр с лица излишнюю серьёзность и улыбнулся. – Вот такой он. Глава кланов Тан и Ши с личным именем Цао. Бешеный вожак при сильной стае.

– А тебе откуда б знать… вот все? – переборов страх, спросил князь.

– Инаньские сироты нахрапом лезут в учебный корпус нашей тайной полиции. А кое-кто на самом верху велел не отказывать им, что и сообщил мне посол перед уходом. Инань на грани войны, а мы, похоже, не намерены игнорировать возможности, – советник прислушался. – Все, «Треф» рухнул. Надо устроить, чтобы твое сиятельство сопроводили и охраняли. Советую утром поспешить к морю, чтобы сразу – в плаванье. На полгода, а то и подольше. И никаких инаньцев на корабле! Береженого бог сбережет, если, конечно, смилостивится…

Советник обернулся к дверям. Петр осознал: впервые за время игры с револьвером он видит лицо Яркута, хотя его спина была… красноречива. Настолько, что выражение спокойной сосредоточенности не стало неожиданным. Яркут таков и должен быть. Он действует от сердца, старательно и вдохновенно, но без азарта. И сейчас он надеется, что добился цели. Смотрит на дверь, глаза блестят остро, влажно.

– Петр! Входи, можно. Как там… он?

– Куки.

Степан налег на дверь, ввалился в зал и замер, напряженный и одновременно растерянный. Секретарь осознал: никогда он не видел своего нанимателя таким… Степан ведь знает любые ответы! Он, казалось еще недавно, не способен говорить срывающимся, слабым шепотом.

– Куки. Миа Куки.

– Вспомнил, – советник смахнул слезинку, которая мешала внятно видеть и понимать. Метнулся, обнял Степана. – Премудрый идиот! А если б я не взялся палить в потолок? Ты что, вообще берегов не знаешь? Сколько можно учинять справедливость, находя кому-то друзей и врагов по его совести или бессовестности? Ты вообще умеешь беречь себя, бестолочь? Без меня, без охраны, без себя самого!

– Куки, – жалобно повторил Степан. Он, как кукла, болтался в жёстких объятиях советника, рослый и нескладный. Бормотал снова и снова: – Куки, Куки. Куки…

Советник резко отстранился.

– Себя помнишь?

– Нет.

– Хотя бы имя.

– У меня их прямо теперь три, – жалобно сообщил Степан. – Все чужие, и когда их три, мне легче. Я ведь ни к одному не прирос. Куки, а кто следит за мной? Он лезет во сны, делает их кошмарами. Куки, это нормально – вцепиться тебе в руку? Я не могу отпустить. Ощущаю покой, когда держу тебя за руку. Нет взгляда. Нет пустоты… и золото сгинуло. Благодать.

Петр хмурился, жался у стены, пытаясь понять происходящее. Советник – важный человек, его имя знает сын банкира, его представили шепотом Кряжеву – даже ему, князю! – и самый знатный в стране недоросль сник. Получается, брат советника тоже величина, и настоящее имя Степана – громкое. Это не удивительно, он ведь так много знает и умеет.

– Где все бесы мира носят Юсуфа? – буркнул советник, на миг отвлекшись от брата.

– Я смиренно пребываю в тени, ожидая указаний, – прошелестел голос из коридора.

– Ники?

– Дома. Агата и прочие, кого вы готовы упомянуть, там же. Окрестности проверены. Можем двигаться.

В коридоре стало шумно, и скоро в зал вошел сухой рослый человек во фраке вместо мундира… но по выправке и особенному, острому взгляду, Петр решил: он из военных или полиции, и звание – очень высокое.

– Посол был так любезен, что изложил свой взгляд на происшествие. Советник, я благодарен. Мир не разрушен и все такое… еще бы без выстрелов.

– Я старался, но мне не верили. Пришлось бахнуть, – нагло, даже не изображая раскаяние, выпалил Яркут. – Медвежонок назвал господина Тан Ши безродной псиной. Дословно.

– Это… совсем дословно? Нет, невозможно. Вы преувеличиваете катастрофу.

– Преуменьшаю. Псиной и еще кляксой. Кряжевы такие корявые, поди их обстругай. А надо бы! Вы знаете о привычке медвежонка играть в покер на разорение и даже смерть совершенно посторонних людей? По лицу вижу, вам уже шепнули и это. Так я добавлю громко: если кто-то из пострадавших в покерном беспределе обратится к послу с жалобой, быть беде. Господин Тан Ши охотно поможет осуществить запоздалое, но исчерпывающе полное возмездие… и будет счастлив.

– Как посла угораздило очутиться тут? И веер. Вы же слышали? Только угрозы сожжения реликвии нам и не хватало, чтобы кризис стал всеобъемлющим. Хотя, даст бог, это не тот веер.

– Тот, не сомневайтесь. А бог старался, как мог, но ниспослать медвежонку полный паралич не успел, увы.

Человек во фраке скривился и ткнул в князя пальцем, затем обвел широким жестом прочих игроков. Из коридора стали проникать тихие ловкие люди в серой униформе. Они выводили игроков, крепко держа под локти. Последним удалили князя. Он не отбивался, вроде бы даже радовался охране.

– Советник, эти двое с вами? Верно?

– Да.

– Забирайте, убирайтесь. И… охрана «Трефа». Вы застали их?

– Двое лежат у дверей, живые, – охотно сообщил советник. – Я застал их кастетом в висок и по темечку. Говорить с ними было бесполезно, пятилетние дети умнее.

– Значит, допросить решительно некого, – усмехнулся важный человек. – Однажды я доберусь до вас, господин Гимский. С наслаждением отправлю куда подальше, вот хоть послом… лишь бы пожизненно.

– Как я вас понимаю, – скорбно и неискренне вздохнул советник.

– Шут гороховый, – внятно пробормотал важный человек, развернулся и зашагал к дверям, в коридор и далее – без оглядки, не прощаясь.

Петр осторожно вздохнул и подвинулся ближе к нанимателю. Возле Степана он ощущал себя относительно уверенно. Это стало важно, когда из коридора беззвучной тенью явился южанин. Настоящий пустынный волк из страшных легенд – с глазами ночи и змеиной улыбкой, которая сопровождает и приглашение к столу, и удар в спину.

– Старший хозяин в здравии, это счастье, – прошептал южанин и поклонился Степану. – Я Юсуф, я оберегаю вашего сына. Прошу дать ответ. Какое имя вы используете теперь?

– Пока останусь Степаном, пожалуй.

– Слуга услышал.

Темноликий поклонился и пропал. Петр вздохнул свободнее. Подвинулся еще ближе к нанимателю, отчаянно гадая: кто же он на самом деле?

– Братишка, у тебя талант видеть людей. И особенно – секретарей. Как ты говоришь? По десяти карат каждый, и важно контролировать огранку, – рассмеялся Яркут.

– Я говорил так прежде? Вот знал же!

– Да. Ми… то есть Степан. Двинем домой, а? Пока ты без присмотра, я нервничаю. Ты как дэв из сказки, чем дальше от народа, тем безопаснее.

– О? – коротко удивился Степан.

– Для народа безопаснее! Посторонние часто думают, что ты размазня, поскольку не кричишь и не угрожаешь. Ну, я-то знаю, чего стоит твоя мягкость, дополненная любезностью. Ох, как же я хочу вломить тебе, – посетовал советник. – Ты и прежде вытворял разное. Но Кряжевых не трогал, они часть истории страны… твои слова! Если что, ты связывался с их старшим и прочищал его плесневые мозги. Твои слова! А теперь? Ты вообще в уме? Как ты мог натравить инаньского дракона на нашего ярмарочного медвежонка! И ведь справился, не имея всего прежнего – имени, связей и денег.

– Это, в общем-то, случайность, – виновато сообщил Степан. – Я выбирал из пяти вариантов, но появился веер, и все решилось.

– Позже отругаю толком. Ты всегда таков: если довести до глубинной идеи восстановления справедливости, это край! Виновникам несчастья дешевле хорониться заранее, самостоятельно. Не помнишь? Поясню: я-то прост. Пускаю в ход кулаки, ору и лезу напролом. А ты делаешься особенно любезен и тихо строишь шахматные партии смертельного свойства. И до нитки их, в пыль, в труху…

– Правда? – неприятно удивился Степан. – Я был о себе лучшего мнения. До нитки и в пыль? И многих я…

– По счастью, ты сдержан и миролюбив. Нет: по счастью, ты дэв и живешь в своем мире, куда трудно проникнуть.

– Я почти раздумал вспоминать прошлое, – огорчился Степан, но сразу встрепенулся. – Ники! О, теперь ясно, это еще одно имя. Меня беспокоили слова: куртка, кукиш, па-ники. Остается куртка…

– Остается много чего кроме куртки, – советник махнул рукой, отгоняя неудобные вопросы, и обернулся к Петру. – Вижу по лицу, хочешь узнать про револьвер. Отвечаю: барабан с меткой и стопором. Брат велел добыть игрушку год назад. Сказал, если у меня нет стопора внутри дурной головы, пусть будет хоть снаружи. Я берегу подарок и без веской причины не подставляю голову.

– Вы знаете его настоящее имя, – решил Петр, выбираясь в коридор. – Только произносить вслух не готовы.

– Не здесь. Не теперь. Все, что было посильно, мы вызнали, обсудили, подготовили. Очень хочется верить, что затея сработает. Петр, теперь я спрошу: он ведь хорошо кушал? Он даже не тощий. Кто ему готовил?

– Я, – смутился секретарь. – Вы правы, он в любом ресторане мог довести людей до паники. Если не в настроении, заказывал со вздохами, а после ковырял вилкой и еще принюхивался, словно протухло. Зато дома ел с аппетитом. Я приводил продавца рыбы, аптекаря, составителя травяных чаев… искал любых умельцев травить байки. Был уговор: пока слушает, должен кушать.

Яркут остановился, вроде бы даже споткнулся. Обернулся и долго глядел на Петра, не мигая. Так пристально, что хотелось сгинуть, хотя бы отодвинуться…

– Ты лучший его секретарь. Заставил есть, смог удержать за дверью. Да и мне поверил сразу при встрече, но сказал ровно столько, сколько следовало. Не паниковал. Точно лучший!

От похвалы стало жарко. Петр остановился, отдышался и лишь затем зашагал дальше, глядя под ноги и пытаясь справиться с нахлынувшей благодарностью. Такой уж человек этот советник, слова его весомы, каждое вроде медали. Князя Кряжева звал на ты, прочим важным людям в зале ни словечком не польстил…

– Ой! Простите.

Петр уткнулся в спину своего нанимателя и осторожно отодвинулся. Вредно отвлекаться и увлекаться. Поднимаешь голову – и делаешь открытие: ты не в коридоре, как думал, а в главном зале. Ничего не замечал кругом, вот же неловко. А еще лучший секретарь.

– Ужасное место, Куки. Здесь деньги сходят с ума и делаются ядом. А люди охотно потребляют яд и перестают быть людьми. Когда я принес веер, едва смог тут пройти. Очень болела голова. – Степан наклонился к столу-рулетке, вынул из ячейки шарик, внимательно изучил. – Он страшнее пули. Убивает честь и совесть, и никакой врач не поможет. О, я понимаю, людей не переделать, я не стремлюсь их переделывать, пусть живут, как умеют. Но зал опустел, и мне гораздо лучше.

– Всегда хотел спросить: ты знаешь, что выпадет в рулетку? И в картах…

– Куки, разве сложно понять то, что укладывается в логику математики и денег? Но здесь процветало мошенничество. Не логика, а ловкость. Ты больше моего знал бы о шарике и картах, ты сам ловок и иных таких замечаешь. О, к слову. У меня много секретарей… было?

– До всей этой истории с самозабвением ты старался накопить дюжину в основном составе и еще пять-семь придерживал в запасе, обучая. Еще у тебя есть поверенные и партнёры, явные и тайные, а еще есть семьи, которые давно близки твоему роду и делают вид, что в делах с вами не связаны, ведь так удобнее. Их число мне неизвестно. Я вообще никогда не интересовался денежными вопросами, это не мое и для меня это слишком сложно. Я мог только сочувствовать: ведь ты до сих пор не имел настоящего, равного тебе в даре, собеседника. Все, я не намерен говорить о прошлом и тем более о делах. Это вредно. И так сказано много лишнего. Пошли.

– Двенадцать, – кивнул Степан, ничуть не удивленный. – Пожалуй, так им со мной легче. В новой жизни я смог разыскать трех. Петр лучший, но и те двое, что работают автономно вне столицы, неплохи.

– Твои фокусы куда скучнее моих, – Яркут бесцеремонно поддел брата под локоть и потащил к выходу. – Теперь будешь нудить, спотыкаться и вздыхать, а еще вбрасывать косвенные вопросы и менять темы. Почему? А потому, что прямо теперь ты составляешь мнение по поводу происходящего и еще – сопротивляешься. Ты никогда не желал следовать чужим планам, и сейчас учуял, что попал в чужой план. Не сопротивляйся, я не враг и еще: со мной не сработает. За шкирку, в машину и прямиком до места. Такой у меня ближний план. Понял?

Степан сокрушенно вздохнул. Молча миновал пустой зал, поднялся по лестнице в холл, покинул особняк. Петр шел следом, почти не замечая дороги. В голове такое творилось… Двенадцать секретарей! Двенадцать. Он слышал о подобном составе. И еще: однажды в газете видел перечисление особняков на аллее, где по полгода обитает старший князь Кряжев. Если нет ошибки – все же у Кряжевых в столице немало любимых мест – если нет ошибки, то…

– Прикуси язык, умник, – быстро велел Яркут. Он, конечно, все заметил. Усадил Степана в огромный автомобиль, толкнул следом Петра и устроился сам, продолжая болтать с нарочитым оживлением: – Да уж, повторю, ты лучший секретарь. Умеешь думать, шор нет, внутреннего страха тоже. Давно, в моем детстве, у него был такой же прекрасный секретарь. Генри. Он был мне вроде дядюшки. Жаль, он отбыл в Новый свет давным-давно. Стал весьма крупный делец и, по мнению мира денег, от прежнего хозяина полностью независим. Его стараниями и сейчас, в сложное время, у нас нет проблем на том берегу.

– Куки, а…

– А помолчал бы ты, – огрызнулся советник.

– Да, но я не сопротивляюсь. Я лишь хочу уточнить: что от меня требуется? Вряд ли вспомнить себя просто. Я пробовал каждый день. Искал то, что привычно и знакомо. Прикидывал, где мог получить образование в той или иной области. Просматривал газеты…

– Все будет просто. Если получится. Должно получиться! – Куки стукнул себя кулаком по колену и покривился то ли боли, то ли от страха, что сказанное не сбудется. – Мы очень старались. Мы все, понимаешь?

Степан кивнул и осторожно накрыл ладонью кулак брата.

– Понимаю. Обязательно получится. Кажется, я счастливый человек. У меня есть брат, которому я дорог. И еще много людей, которым я очень и очень важен. Я тронут, Куки. О, я не могу вас всех подвести.

–

Гнездо выползка. Первая смерть. Десять лет спустя