Проводив в Тагрим галеру под ярким узорным парусом рода ар-Бахта, Шром целых два дня вел себя тихо, прилагая к тому немалые усилия. Лечился, лежал на мелководье, берёг попорченный трещиной хвост. Хол суетливо менял влажные повязки с белым мхом, не удаляясь от больного ни на миг. И выглядел таким же несчастным, как Шром. Он похоронил любимого брата… И ощутил себя горьким сиротой. Слово человеческое, чужое, но вдруг ставшее очень понятным. Его теперь в замке все уважали и ценили, к нему вежливо обращались «ар». Но солнце светило как-то вполсилы, и радость не кипела в крови. То, что вчера казалось подвигом и делом жизни, сегодня на поверку вышло лишь детской игрой в кораблики. Настоящее дело там, на галере – и оно совершается иными, без него… В Тагриме сложное дно, при подходе к порту надо двигаться осторожно. Кто скажет об этом капитану? Кто остережёт держаться правого рукава течения меж скал, кто вспомнит, что там есть коварная мель? Кто опознает врагов? Ведь он слышал голоса, сидя в мешке наёмников! И мог бы указать людей, говоривших о золоте и шааре.

Шром слушал неразборчивые сетования маленького выра, вздыхал и согласно шевелил усами. Он тоже полагал: нельзя отмокать в нише ожидания, когда готовится большой бой и твои друзья уже взяли в руки оружие. Конечно, дано обещание брату Шрону, да и Сорг настороже. Но безделье хуже любой иной пытки, хуже памятного пребывания на палубе невольничьей галеры в полдень, да с таннской отравой в крови…

На третий день Хол торжественно протер водорослями вороненый панцирь и сообщил: щель прочно сошлась и дала первичный шов, надёжный, непрерывный и без расслоений. Конечно, мох следует прикладывать ещё три дня, но худшее позади. Шром повеселел. Подозвал одного из стражей, выставленных на отмели заботливым братом Соргом. И велел передать в замок: он с Холом отправляется на прогулку по песчаному пляжу.

– Нас стерегут, – сердито пискнул Хол. – Как будто мы враги, да.

– Для нашего же блага стараются, – весело отозвался Шром, когда малыш разместился на куполе его спинного панциря. – Их можно понять. Мои жабры пока слабы. Ты утратил остатки панциря.

– Весь мягкий, – пожаловался Хол. – Стыдно.

– Эк хватил: стыдно, – булькнул смехом Шром. – Видел бы ты меня без панциря! Вот уж зрелище! Я по суше передвигаться не могу, велик я, тело себя не держит… Растекаюсь и жалок становлюсь. Как лишился панциря, месяц в воде сидел, только глаза торчали над поверхностью, да. Ты ещё мал и тебе не так тяжело. Но ты растёшь. И пока линяешь, пока мягок телом, растёшь гораздо быстрее. Следует теперь много плавать и много есть.

– Я ем и плаваю, да, – грустно отозвался Хол. – Всё время ем, печень мне опротивела, мох гадкий и даже вырий гриб пахнет гнилью. Малёк нашел для меня гриб, спасибо ему, но есть уже не могу.

– Мальку тоже трудно, – предположил Шром, выбираясь на берег целиком. Насторожил один глаз постоянно следить за охраной. И перешёл на тихий шелест: – он пока больше всех нас делает. Я кое-что затеял, Хол. Нам троим большую работу, да. Сорг будет сердит, но поймёт. Дело важнейшее и иным его поручить никак нельзя. Только самым надёжным.

– Хол надёжный, – обрадовался выр.

– Ещё бы! Без тебя нам и не уйти из замка. Все гроты и тоннели под водой знаешь.

– Все! – заверил малыш.

– Этой ночью уходим, – ещё тише молвил Шром. – Малёк приготовил пергаменты и уложил в непромокаемую сумку. Ты до заката соберёшь травы и порошки в мой ларец. Я поговорю с Соргом о том, что ему можно сказать… и прочее напишу, он найдёт письмо утром и всё поймет. Мы ненадолго, заплыв ближний, малый. Видишь ли, я не верю, что гонцы, отосланные обычным путем, по суше, довезут послания южным родам выров. Мы отослали кого? Последних тантовых кукол замка, чтобы не ставить под удар людей и выров. Вроде бы умно, а только кукол перехватят наёмники кланда и гнильцы из службы его шааров, клешню даю за свою правоту.

– Глупый спор, – пискнул Хол. – Ты прав!

– Да… Но мы должны сообщить хранителям южных родов, что происходит. Что гнезда в замке ар-Бахта подмокли по вине Борга, а не по моей. Что был штурм замка, что выродёров нанимал и продолжает нанимать сам кланд. Что люди нам не враги, что глубины можно сделать вновь доступными. И я знаю, как нам застать хранителей в одном месте. Сам кланд их и собирает. А мы воспользуемся случаем.

– Ты мудрый!

– Не хвали, рановато. Вот если управимся с делом да назад удачно вернёмся, тогда все мы и мудрецы, и ловкачи, да… Ты осторожно выясни про смены стражей и удобные для перемещения гроты. Встречаемся после заката у внутренних люков, ведущих в сторожевые каналы. Не забудь взять свой вырий гриб, чтобы расти и дальше. Всё ли понял?

– Хол не дурнее прочих, – пискнул выр, вспомнив присказку Малька и переиначив для себя. Чуть подумал и добавил: – Подорожной травы нарву, ларец соберу толком, по-новому. Как учил Ким, да.

Шром одобрительно вздохнул и побрёл по отмели дальше, лениво подбирая плоские камешки и один за другим отправляя их в полет так, чтобы они отскакивали от воды и прыгали над ней. Забаве, принятой у живущих возле берега малышей, научил, как ни странно, Ларна – человек серьёзный, но детство до конца не забывший. Называлась игра, вроде бы, «выпечка блинчиков». Хол после каждого броска привставал и считал касания камня с водой, свистел и щёлкал, если их оказывалось больше обычного – радовался удаче. Стражи плыли вдоль берега, им было и неловко, и в то же время приятно. Охраняют, страшно сказать, самого Шрома, которого уберечь от глупостей, если уж по совести разобраться, никому не под силу… Даже теперь, когда жабры огромного выра слабы, а хвост дал трещину. Стражи благодарно косились на полнопанцирного: не пытается сбежать из-под опеки, не позорит и не вынуждает к бессмысленному бою. Гуляет по песку и радует малыша Хола, любимца всего замка.

Поужинал Шром в главном зале, чинно, вместе с братом. Сорг задумчиво жевал рыбу и изучал пергаменты. Даже нюхал их, удивляя Шрома и Марницу, прибывшую под вечер с берега и доставившую новые отчеты от шааров.

– Думаете в пищу годны, ар? – чуть насмешливо спросила женщина.

– Неудобные они для письма, – вздохнул выр. – Пахнут дурно, неровны и перо быстро портят, выделка плоха. Раньше у вас был крупный скот. Коровы, кажется, так их называл Ким. И бараны. Те ещё есть на юге, но мало. Мор на них напал. Пергамент стал дорог и дурно обработан. Люди последние двадцать лет пишут всё чаще на листах из перетёртого прессованного волокна травяного да древесного, именуется таковой лист тросном. А мы не хотим перенять новое. Потому что листы мокнут и быстро гниют в сырости замков. Много денег уходит на закупку пергамента… Я намерен в землях ар-Бахта допустить тросны для всех видов переписки. И для хранения архивов тоже. Замок наш теперь высох, плесени в нём нет.

Марница одобрительно кивнула и добавила, что порой до смешного доходит: пергамент столь дорог, что люди не могут пожаловаться на шаара. Сперва надобно украсть у него же хоть один лоскут для записи жалобы. Только поэтому у Сорга есть много времени на размышления. А вот подешевеет способ писать наветы, придётся их читать и разбирать, времени сделается куда как поменьше. Выр задумался, вздохнул и развел руками: что делать, надо смириться с природой людей. Потом хитро втянул глаза и добавил: Марнице самой следует разбирать жалобы. Это работа ар-клари, военного советника замка.

– Это я – советница? – заинтересованно хмыкнула женщина.

– Тебя рекомендовал Ларна, его рекомендовал Шром, – безмятежно сообщил Сорг. – Я верю в такие надёжные рекомендации. – Выр развернул оба глаза к брату. – Шром, твоё поведение беспокоит меня куда более пергаментов. Ты тих. Ты гуляешь по берегу и лечишься. Ты допускаешь присмотр за собой и не бунтуешь.

– Разве это плохо, да?

– Недостоверно, – вздохнул Сорг. – Я старше тебя на двадцать лет. И я знаю тебя с личинки. Прежде ты не сидел на месте более одного дня. Даже когда при обучении бою, в семь лет, тебе полностью разбили панцирь и ты не мог шевельнутся. Всякий другой выр лежал бы в нише на мелководье недели три. Ты на второй день начал учиться метать ножи. Единственной уцелевшей от переломов рукой и двумя лапами, хотя лапами никто из выров не умеет метать ножи, это общеизвестно. Шром, я не спал вчера и вряд ли засну сегодня. Что ты задумал? Только не начинай про боли в спине и сбор целебного мха! И не прячь глаза в глазницы! Хвост у меня мягкий, но ум цепкий и память твёрдая. Ты дал слово. Если намереваешься его нарушить, хотя бы делай это в открытую!

Шром мрачно уставился на брата. Приятно сознавать, что в твоей семье нет выров-гнильцов. Все хороши, сведущи в делах, все хранят честь и все – умны… Даже слишком умны. Марница расхохоталась, закидывая голову и встряхивая своими кудрями. Ей нравилось гостить в замке. И выры ей с каждым днем казались всё более интересными. Особенно огромный, как скала, Шром. Так смешно подбирающий лапы, чтобы стать меньше, незаметнее и избежать гнева брата. Старшего, уважаемого и любимого, пусть и выглядящего гораздо мельче. Всё равно – явно и весомо победившего в словесной перепалке.

– Только не говори, что один собрался в столицу, – ужаснулся Сорг. – Мне что, самому отравить тебя во избежание проблем? Не стану лгать, Ларна оставил мне яд на подобный случай. Я попросил – и он не отказал, собрал нужное снадобье.

– Тот ещё из него получился лекарь, – Марница снова зашлась от хохота, и, кое-как отдышавшись, стала стирать слезинки. – Выродёр, что тут скажешь?

– Со Шромом иначе нельзя, – расстроился Сорг. – И я не выродёр. Хотя чувствую себя именно так. Почему глубины не дали мне полного панциря? Почему вынудили день за днем ждать похода в столицу, который может погубить наш род и при этом, вернее всего, мне придется видеть его гибель, меня сомнут – последним! Потому что и Шрон, и Шром будут оберегать. Не выпустят драться с кландом. А ведь Аффар ничуть не крупнее меня… Говорят, у него повреждена правая клешня. Он трус и не стал её выламывать, боли испугался.

– Ваше отношение к собственным лапам удивляет меня, – признала Марница. – Я умом понимаю, что они снова отрастают. Но выламывать? Это же больно!

– Душу боевого выра наполняет болью не утрата лап или панциря, а утрата старших и чести, – вздохнул Сорг. – Это из наших глубинных книг, такова должна быть правда. Ларна вполне неплохой… выр. Я знаю: он готов был лишиться ноги, чтобы выжить и оборонять дальше наш замок. Хотя его нога не отросла бы снова. Благодаря вам, людям, я ощущаю себя неущербным. Научился понимать, что не панцирь создаёт прочность выра, а только душа его и честь. Так и у вас. Шром, куда ты пополз? Ты слишком велик для незаметности, братец.

Шром нехотя осел на плиты пола, загудевшие под его весом. Виновато развел руками.

– Не в столицу, слово даю! Сорг, я хотел всё рассказать тебе… хорошо, не веди вверх бровные отростки. Не всё, а почти всё, да. И не черней от гнева на весь хвост. Стражи не виноваты, что я велик и упрям. Не удержат. Я намерен тайно плыть в Сингу. Через два дня там начнутся осенние бои на отмелях. Должны присутствовать семьи ар-Фанга, ар-Нашра, ар-Раг и еще кое-кто. Ходили слухи полгода назад, что сушей из Зрама придут ар-Лимы. Я передам каждому пергамент и поговорю, если получится. Не верю я в гонцов, брат.

Сорг надолго замолчал, сложив руки на панцире и убрав глаза в глазницы: задумался. Марница хмыкнула, вскочила, добежала до малого зала, где – она уже усвоила – хранится немало полезного, в том числе карты побережья и всего обитаемого мира суши. Выбрала и принесла удобную, длинный свиток с крупно и подробно вычерченной береговой линией от замка ар-Бахта и до самой столицы. Разложила на столе, небрежно тесня посуду в кучу. Сорг очнулся от своих мыслей и поблагодарил за догадливость. Изучил карту.

– Два дня полным ходом плыть, а то и три, если подалее от берега и скрытно, – нехотя выдавил он. – Там заливы мелкие, город… тебя увидят, если не беречься.

– Брат, я тобой горжусь, да! – возликовал Шром. – Ты не возразил резко и не уперся всем хвостом из-за клятвы…

– Не довезут наших пергаментов, тут ты прав, – нехотя признал Сорг. – Но и ты не вернёшься.

– Я возьму Хола, он наилучший лоцман. Я возьму ещё и Малька, да, – заторопился Шром. – Он человек, может бродяжкой прикинуться, в город свободно войти от пристаней и всё выведать. Он ныркий! Хол невелик, ему в каналах нет мелей и узостей, всюду проберется, да.

– Ночью уйти хотел? – заподозрил Сорг.

Шром промолчал, поправляя край карты и отслеживая линию берега пальцами сразу трех рук. Вгляделся ещё внимательнее, не отвечая и тем давая понять: он не слышал вопроса. Марница вздохнула, прошла к двери и позвала слугу, попросила убрать ужин, мешающий разговору и загромождающий стол. Заодно она распорядилась вызвать в главный зал Малька и Хола.

– Так что, прямо сегодня надумал сбежать? – обличающе повторил старший брат, сердито постукивая по полу своим хвостом, лишённым средней пластины панциря. Еще Сорг прицокивал от раздражения лапами. – Слово нарушить, малышей втравить в беду? Без подготовки, без поддержки, словно я враг тебе и гнилец.

– Сорг…

– Что – Сорг? – возмутился старший во весь голос. – Что? Полон замок заговорщиков! Удерживать вас – стены пострадают. Надо хоть как помочь… Подстраховать. Хол знает лоцию бухты Синги?

– Сорг, ты лучший брат на свете и в глубинах, – пророкотал Шром. – Он знает. В общем.

– Марница, ищи в зале Шрона лоции. Возьми и новые, и старые, – велел Сорг. – Не уйдут они ночью. Утром отправлю. Сам решу, кого в охрану дать и сам укажу, с кем в городе общаться. Пергаменты где писать собирался, младшенький? Или надписи нанесёшь на береговые камни? Своими клешнями гордишься, так, что ли?

Малек осторожно заглянул в дверь и опасливо вжал голову в плечи: Сорга кричащим и топочущим он видел впервые. Прежде полагал среднего из братьев ар-Бахта невозмутимо спокойным. Причину шума, само собой, угадал сразу и насторожился. Хол юркнул в щель и тоже забеспокоился, голая спина пошла серо-синим узором прожилок. Марница, тяжело дыша, выволокла из соседнего зала ворох пергаментов и уронила прямо на пол.

– Лоции, три штуки, – выдохнула она. – И план города Синги. Новый совсем, на троснах. Ларна уволок у какого-то шаара из библиотеки. Сказал – полезная штука, но не для гнильцов.

Хол огляделся и заспешил к лоциям. Вполз на гору пергаментов и утратил интерес к разговору, пища и пощелкивая, азартно водя усами и руками по рисункам. Малёк втиснулся в щель и плотно прикрыл дверь за собой. Решительно взъерошил волосы.

– Пергаменты я уже заготовил, – нехотя выговорил он, осознав до конца причину вызова в зал. – Я их писал, я и копии сделал. Подпись Шрона у меня хорошо получилась, я старался… И печать нашу тиснул. И на ленту сверху – вторую, как полагается.

– Нашу печать! – сник Сорг. – Я гоняю стражей следить за Шромом, а мне надо, оказывается, как последнему шаару, пересчитывать запасы пергамента! И прятать печать от воспитанника брата. Ох, Малёк, как влез ты мне в жабры на пристани, ил да камни оттуда выгребая, так и сидишь под панцирем. Не продохнуть от ваших затей, они хуже донного сора! Две ночи не спал. И сколько ещё не засну? А ну, поймают тебя в городе? Ведь ты жил в Синге, в порту могут вспомнить…

– Я сам его не узнал бы, встретив случайно, – гордо пробасил Шром. – Он вырос за последнее время и в плечах раздался. Ты не кипи, брат. Я понимаю, тяжко оставаться в замке, да. Я бы не смог. Но ты старший, тебе посильно терпение, за что уважаю вдвойне.

Сорг побрел к Холу, не отзываясь на рокочущую лесть Шрома. Пристроился рядом, изучать береговую линию и бухту, план города. Подозвал Малька и заставил подробно пояснять известное тому о порте и причалах, улицах, каналах, замке выров и привычках охранников города.

Утром, когда теплый туман скользил над водой, медленно обретая светлоту и румянец, а гладь моря не портила складочкой ни единая волна, всё население замка собралось на пристани и стенах, провожая Шрома в малый заплыв, как сам он определил новое дело. Сорг напоследок засуетился, проверяя сумку с пергаментами и уговаривая Хола быть поосторожнее. Шром осторожно спустился в воду, круговое возмущение воды покатилось от пристани и сгинуло в тумане. Малёк удобно уселся на вороненую спину. Протянул руку и помог перебраться Холу. Два выра из рода ар-Дох, гордые оказанной им честью, тоже спустились в воду. Шром вывернул нос длинной удобной трубкой, пристроил на лицо воспитанника. И без плеска ушел вниз. Оба ар-Доха подхватили сетки с тщательно упакованным в непромокаемые тюки оружием, одеждой для Малька, лекарствами и запасом вырьего гриба – и тоже нырнули.

Сорг несколько раз оглядел горизонт. Туман… Если на берегу и есть враг, он не мог видеть сборов. А если и заподозрил суету на стенах замка, то самого отбытия Шрома никак не заметил. Хоть это обнадёживает. Юта тяжело вздохнул и поник рядом, сердито рассматривая свою клешню, судьба которой так и не ясна уже который день. То ли зарастёт удачно, то ли придется выламывать.

– Сорг, мы будем ждать все вместе, – пообещал Юта. – Пять сердец или чуть меньше – не важно. Пять болят даже сильнее… Оставшись в замке, я чувствую себя проигравшим бой.

– Не сбегай от лечения хоть ты, – безнадежно попросил Сорг.

– Не посмею предать тебя так подло, – возмутился Юта. – Я пойду на берег, прогуляюсь с брэми Марницей. Надо посмотреть, как она воспитывает шааров. Может статься, я попрошу её и нашим прижать хвосты. Потом, когда мы закончим с кландом.

– Ты так уверен…

– У нас нет выбора, – отозвался Юта. – Многих это пугает, меня же радует. Когда нет выбора, решения принимать проще.

– Я иное имел в виду. Когда кланда не станет, всё не закончится, а только начнется…

Сорг отвернулся и побрёл в свой грот. Он думал: сегодня Шрон уже добрался до Тагрима, наверняка. Значит, через неделю брат увидит Сомру… и окажется в Горниве, на земле кланда. Станет неизбежным переживание ещё и за него, появится привычка ежедневно высматривать со стены: не возвращается ли…

Удел полупанцирных – ожидание и смирение. Мудр был древний закон, даровавший право выжить и вырасти лишь самым сильным. Не обрекавший подобных ему – мягкохвостых – оставаться пожизненно обузой для братьев, провожать их раз за разом из дома, всегда рискуя не своей жизнью и не своим панцирем. Ощущая постоянный соблазн этой береговой гнили – права отказаться от боя и передать решение самых сложных вопросов другому.

Шром ни о чём таком не думал. Нырнув, он обрел счастье движения. Всем телом воспринял вбрасывающее азарт в кровь ощущение нацеленности вперед – как всегда, к победе, для того и существует он, лучший из боевых выров. Шром плыл ровно и уверенно, опустившись на две сажени под поверхность. Гнал через жабры воду и гордился собой: он восстановился в достаточной мере, чтобы обеспечить дыхание и себе, и Мальку. Ар-Дохи двигались следом, чуть отставая. Порой то один, то другой, всплывал и выдвигал глаза из-под поверхности, проверяя удаление от берега. День разгорался, рассвет лил в воду краски и мешал их всё гуще и веселее. Прохладное течение обозначило границу мелкой воды и глубины. Солнце блеснуло зеленью и тотчас сменило оттенок на привычный людям утренний тон жидкого золота. Туман оттолкнулся от воды и всплыл выше, норовя обрести крылья высотного облака… Не удалось: ветер насмешливо растрепал клоки ночной сырости. И только пара пушинок взмыла, заскользила ввысь.

Выры поднялись к поверхности, всплыли, сочтя себя удалившимся от берега на вполне безопасное расстояние. Тут пусто, лишь в полусутках быстрого курьерского движения далее на запад – постоянный путь караванов, там можно встретить галеры, идущие к отмелям и за них, к внешним владениям ар-Бахта, островным, где добывают краски для тканей. Или к большому острову рода ар-Нан, столь близкого к ар-Рафтам по крови и душевному складу, что порой различить семьи невозможно… да они и сами не стараются. Просто привыкли: есть два замка. И даже кланд с этим ничего не может поделать.

Хол устроился над самым спинным глазом Шрома, оглядел горизонт, присмотрелся к солнцу и усом указал точный курс. Малёк лег на панцире, подогнув колени. Целиком на суше! Можно спать, словно плывешь на галере. Хотя нет таких галер в мире – дающих резвость хода, доступную боевому выру. Гребцы устают, ветра не всегда попутны… а Шром работает лапами в полсилы и доволен собой. И так он будет двигаться, не нуждаясь в отдыхе, до самой ночи. Потом выделит немного времени на охоту и сон – и снова в путь. Малёк принял у ар-Доха флягу с пресной водой, умылся, напился и задремал, улыбаясь своему счастью, не сравнимому ни с чем. Он воспитанник Шрома, и полное взрослое имя получит от своего наставника. Не безродный он! Шрон вычитал на копиях листов из золотых книг: до войны с людьми выры порой принимали сухопутных в свои семьи. Не часто и только самых достойных. Конечно, арами людей не звали – какой смысл, они иные. Потому первую часть именования рода меняли на «рэм», указывая: имя принадлежит человеку. Он – Малек рэм-Бахта. Полноправный брат выров замка и часть их семьи.

Вечером следующего дня Малёк уже наблюдал из-под волны, нагнанной южным ветром, скалы близ бухты порта Синги. Города, где прожил худшую часть своей жизни и стал рабом. Куда не хотел бы вернуться никогда, не накопив самой малой горсти светлых и добрых воспоминаний о людях и вырах города. Шром неторопливо продвигался в скальных узостях, выбирая удобное местечко для всплытия. Ар-Дохи пока что двигались на глубине, оба – в дозоре, осматривали донные ниши, где могли бы укрыться патрули портовых выров города.

Тёмные скалы почти сошлись над головой, Шром шевельнул лапами и валун его спины показался над поверхностью – столь похожий на прочие, что и не отличить. Разве что Хол указал бы на новый камень: его память не допускает ошибок. Но Хол далеко, ещё при подходе к берегу, на глубине, он снялся с панциря Шрома и уплыл в порт, на разведку. Маленький, мягкий, серо-розовый… Малек глядел вслед, и сердце ныло, сжималось. Себя-то он ощущал взрослым, а вот выра полагал ребёнком и за него боялся всерьез.

Шром продвинулся выше на отмель. Малёк отжал волосы и взялся сгонять воду с тела. Принял из рук Шрома плотно закрытую сумку из непромокаемой кожи. Достал одежду, натянул на влажное ещё тело, старясь не спешить и не показывать азарта, так и толкающего под руку: быстрее, вперёд… Затянул пояс, осмотрел связку свежей рыбы, добытой одним из ар-Дохов по пути. Убедился: у каждой выр оставил след от крючка, как будто ловил обычным для людей способом.

– Не рискуй напрасно, – в голосе Шрома проступило волнение. – Да-а, как я понимаю теперь Сорга! Голохвостым себя ощущаю. Сижу под скалой и другого отсылаю в город. А ну, как они тебя…

– Дядька, я не дурнее прочих, – усмехнулся Малек. – Всё помню и, если что, Хол будет рядом. Он даст вам знать.

– Если что… Если что, я им так город разнесу, вовек не отстроят, – буркнул Шром, клацнув клешнями. – Сам я это затеял, да… рыбу на нитку нанизал?

– Да.

– Крюком ей под жабры…

– Всё сделано, теперь это законный улов человека. Следов клешней нет на чешуе, дважды проверил. Я не буду лезть, куда не следует. Только гляну на порт – и всё. Потом сразу пойду к гостевому особняку ар-Лимов, я его знаю. Изучу, удобно ли тебе туда подняться от моря. К полудню вернусь.

Шром тяжело вздохнул. Зарылся глубже в песок, становясь окончательно подобным валуну. Опустил глаза в глазницы – и замер. Малёк напоследок погладил панцирь и побрел по мелкой воде мимо скалы, в обход – и к берегу. Тёмная вода обнимала кожу ног. Такая теплая, что едва можно её ощутить. Море перебирало ракушки на песке, наполняя каждую шумом прибоя. Тонкий, как ус выра, месяц полз над самой водой, щупал волны и метил их серебром своего родового знака. Словно ему принадлежит вся вода, сколь её в мире ни есть… Малек усмехнулся самонадеянности небесного властолюбца. И побрел дальше, стараясь не спешить и выглядеть именно так, как подобает рыбаку. Удачливому, хоть и безродному.

Новая привычка жизни в замке разогнула спину и научила иначе глядеть вокруг, без страха и обречённости. Сорг первым указал: надо это временно забыть. Он мудрый – Сорг, не зря братья его уважают. Малёк усердно понурился и согнул плечи, ниже повесил голову. Припомнил: однажды, год назад, он шёл здесь же и волок здоровенную рыбину. Люди звали таких «счастливой монетой» за плоскость их и золотистый отлив чешуи. На мелководье «монеты» выбрасывало редко, найти такую да вытащить на песок – удача… Он гордился собой, пыхтел и тащил. Ничего вокруг не видел, заранее подсчитывая, сколько возьмет за улов: «монеты» в большой цене на ночном рыбном рынке, их даже арам к столу покупают, да и славные брэми охотно заказывают диковину. Можно стребовать с торговки три кархона! Или обнаглеть и сказать: «четыре, и ни архом меньше»! Каждый кархон золота – сорок архов в серебре, состояние. Долгие месяцы сытной безбедной жизни…

Малек усмехнулся, минуя приметную скалу и поднимаясь вверх, к так называемым рыбачьим воротам. Тут его и остановили тогда, дурака мечтательного. Два дородных мужика из городской охраны, кричать и звать на помощь было некого – вот она, помощь, оба при оружии и оба уже здесь, помогают… избавиться от улова. Он осмелился попросить хоть малую денежку – и получил сполна. Долго лежал и всхлипывал, вспоминал свою «монету». И науку охранников, вбиваемую палкой: золотые кархоны не желают селиться в тощих кошелях нищеты, не для них это гнилое местечко… Им требуется соответствующее соседство.

Сегодня на тропе тоже не пусто. Три охранника с важным видом расположились у низкой широкой двери, ведущей в город. Перед ними уже гнул спину пожилой рыбак, показывал улов и вздыхал, наблюдая, как редеет связка. Рыба у него была некрупная, но, видимо, служивые только что заступили в дозор.

– Проходи, – наконец дозволил старший. Бросил медную бляху. – И запомни: к полудню чтобы не было тебя в городе!

Обычное для Синги дело. Не дозволяют в этом городе жить и работать чужакам. За всё требуется вносить плату, так велел управляющий замком выр. Место на ночном рынке стоит, по слухам, пятьдесят кархонов в год – немыслимо дорого! Потому и рынок мал, и торговцы все до единого хитроваты да нечисты на руку. И гнилью на том рынке попахивает. Да так изрядно, что порой становится сложно хвалить свежесть товара.

Малёк ещё сильнее ссутулился и настороженно, бочком, сунулся к двери. Новая привычка требовала освободить правую руку: так Ларна учил, и учил толково. Пусть Малёк не сильно вырос за минувшее время, но окреп и в плечах чуть раздался, избыл худобу недокормыша… одного-то из трех жирных охранников всяко может успокоить. Беспечные они, службы не знают и воинское дело давно забросили, предпочитая иное – мелкое воровство… Только надо всё делать наоборот. Правую руку занять связкой и вспомнить о своей горькой сиротской беспомощности.

– Экий уловистый огрызок, – похвалил Малька один из охранников, деловито снимая со связки двух жирных окуней. – Чё там ещё, ну ка? Селедка, селедка… Тощая она, вот и тащи её…

Довольный своим остроумием охранник отвесил подзатыльник нищему угрюмому пацаненку, кинул на мостовую медную бляху и отвернулся, ожидая новых рыбаков. Малёк нагнулся, подобрал бляху и побрёл по улице, волоча ноги и жалобно шмыгая носом. Обобрали его улов вполне надёжно, сразу снизив цену втрое. За первым же поворотом грязной улочки Малёк сел у стены и стал ждать. На рынок попасть он не стремился: есть и иные способы сбыть рыбу, дающие надежду получить в обмен не деньги, а куда большую ценность – новости. Довольно скоро по улице к воротам прошёл недокормыш с большой пустой корзиной. Как обычно, направляется к охране, за отнятой у нищих рыбой, – довольно отметил Малек.

– Из какого трактира? – окликнул он посыльного.

– «Серебряный осьминог», – отозвался тот, остановившись.

– Мою селедку там примут за два старых арха, всю? – понадеялся Малек, снижая цену и припоминая, что трактир богат и находится в верхнем городе.

Пацан окинул взглядом связку и кивнул. Обычное дело: уговориться о продаже мимо дельцов ночного рынка. Получается, тощий уже не посыльный – а посредник, важный человек. Рыбу сдаст за три арха, а то и дороже. Разницу в карман… Так люди и учатся выживать в городе. Так и привыкают гниль считать правдой, без неё ведь не прожить. Малёк усмехнулся, снова сел на корточки у стены. Его посредник побежал к охране – слышно, как загрузили корзину, как отвесили очередной подзатыльник. Обратно пацан явился согнутый втрое, Малёк тотчас услужливо подставил свое плечо под груз.

– Всем по шее дают, – пожаловался он на охрану.

– Лютуют, – отозвался посыльный. – Выры шибко злы уже который день. Того и гляди, велят все ворота закрыть. Северный тракт уже перекрыли.

– Знамо дело, – презрительно фыркнул Малек и повел рукой, показывая, что новость несвежая, как рыба на дневном базаре.

– А что приезжих выров людская охрана стережёт, тоже слышал? – выдал посыльный более свежую новость. – Мыслимое ли дело! В нашем «Осьминоге» цельный зал для них, отдельный. Там ныне слухачи сидят и достойным арам при них приходится есть. Черную таггу, запрещённую, даже ночные дельцы всю попрятали, за неё трактирщикам сразу в порт дорога, на тантовые причалы. – Парнишка перешел на шепот: – Кланд опасается какого-то заговора. Своего, вырского!

– Да ну! – поразился Малёк, – разве такие бывают? Сколь живу…

– Ты меня на год, может, помладше, – презрительно хмыкнул посыльный. – И сколь ещё проживёшь, как последние ворота закроют – неизвестно. Потому завтра всех с отмели погонят. Крепко погонят, я сам слыхал. И тогда конец рыбалке. Или у тебя лодка есть?

Малек поскучнел и задумался. Некоторое время брёл молча, изучая скользкую грязную мостовую. Для оборванца, живущего рыбалкой, новость звучала сокрушительно страшно. И требовала соответствующего уныния, которое Малёк и изобразил.

– Так чего у них, у аров-то, – тихо и сдавленно ужаснулся он. – Война? Ты уж ответь по совести. Я и плату за селёдку не приму… Неужто уходить надо из города? И чем придется жить? А в зиму как?

– Мой дядька, – шепнул посыльный, заново окинув взглядом уже собственную связку рыбы, – слышал от одного крепко выпившего торгового капитана, когда гостям подавал: большой флот на север прошёл. Но обратно не вернулся. Может, и война. Нам что, мы люди маленькие. Только как ворота закроют, так и трактир можно закрывать. Выры рыбу едят, золотом платят. Без них плохо станет.

– А сами они рыбу не ловят? – искренне удивился Малек.

– Ну ты на голову изрядно слаб, – развеселился посыльный. – ты ещё скажи: шаар сам себе обед готовит. Они ары, они платят и заказывают. Ты ловишь, мы готовим и подаем. Такова жизнь.

– Так завтра-то как бы рыбу пристроить? Ты уж разъясни, я понятливый, – вежливо заверил Малек.

– Завтра никак, завтра строго будет, – вздохнул посыльный. – Послезавтра до рассвета подходи к дальним рыбачьим воротам. Знаешь их? Скажи, что для «Осьминога» заказ, для посыльного Лонка. Только с селёдкой не суйся. Красный окунь нам надобен, монета удачная и морские змеи.

– Эк, хватил! Монета…

– Добудешь – зиму протянешь, – прищурился посыльный. – Не добудешь…

Он презрительно сплюнул на мостовую, прямо Мальку под ноги. Вывернулся из-под корзины, перевалив всю тяжесть на чужие плечи. Пошел гордо, по хозяйски, насвистывая и поглядывая по сторонам. Ощутил свою малую и слабую, но власть над другим человеком, значимость в его глазах и уважение… точнее, зависимость и страх, но ему и то сгодилось. Малек вздыхал, горбился и тащил рыбу. Озирался и удивлялся виду города. Улицы пустынны, ставни закрыты, в трактирах тихо. Ему и в голову не приходило, что осада замка ар-Бахта так изрядно скажется на соседних землях. Теперь вот воочию довелось увидеть: не получилось у кланда скрыть свои дела на севере. Значит, для него нет более смысла действовать тайно? А если так, гонцы ар-Бахта не дошли все, это точно. И про Шрома на юге наверняка говорят много, но слова сплошь гнилые, ложные и грязные.

За размышлениями Малёк и не заметил, как добрел до «Осьминога». Сгрузил корзину во дворе, поклонился посыльному, усердно растирая спину и морщась. Заодно пересчитывая страфов в стойлах: все курьерские, вороные да пегие, и ни одного пустого загона. Видно, что «Осьминог» – заведение богатое, а его хозяин или родня главе охраны, или не жалеет золота и заодно служит осведомителем при вырах.

– Может, почистить рыбу, брэми? – услужливо предложил Малёк, кланяясь ниже.

Посыльный ненадолго замер, с удовольствием вслушиваясь в звучание этого сладкого слова – «брэми», которым его, возможно, прежде никто не догадывался окликнуть. Почувствовал себя настоящим хозяином и величаво кивнул.

– Три полуарха медью дам за работу, – милостиво заверил он. – Только разделка нужна ловкая, без лишних резов, и чешую надо снимать, не портя узор спины рыбы. А печень…

– Уж в рыбе мы понимаем, с малолетства обучены, – часто закивал Малёк.

Новоявленный брэми кинул в пыль три медных монетки, постоял, наблюдая, как нищий их подбирает. Сбегал в дом, вернулся с широким разделочным ножом.

– Лонк, гнилец, где тебя, рыбья ты требуха, носит?

Из широких дверей – ясно по запахам, что там кухня – выплыла дородная женщина, румяная от постоянного пребывания у огня, вооружённая внушительной деревянной ложкой.

– Где приправы, что я приказала добыть? – строго вопросила она.

– Не успел ещё. Велено было страфам корм задать… ох, – заныл парнишка. Ложка звучно впечаталась в затылок. – Бегу, брэми…

Женщина победно прищурилась на мелькающие голые пятки посыльного, обернулась к Мальку, усердно, не поднимая головы, чистящему рыбу. Подошла ближе, нагнулась, рассмотрела печень.

– Хорошо пленку срезал, – неожиданно похвалила она. – Точно так выры и желают кушать. Переложи на блюдо, сверху добавь вон той, что на солнце вылежалась, и неси. До утра ещё никуда не нанялся?

– Нет, брэми.

– Удачно, – деловито прищурилась женщина. – Рукастый ты парнишка, сразу видать. Страфам задай корм, прибери вырьи гостевые гроты, какие не заперты, белую таггу перелей из кувшинов в бутыли. Работа все мелкая, но вонючая да надоедная. Дам тебе за неё полный серебряный арх. – Женщина быстро подняла палец, призывая к вниманию, – ещё один сверху положу. Чтоб язык прикусил да уши заткнул. Не то без головы останешься. Рыбу тебе, пожалуй, Лонк уже заказал.

– Послезавтра до рассвета, вторые ворота, – кивнул Малек.

– А это мы ещё посмотрим, – усмехнулась женщина, – как ты работать горазд. Нужна рыба, завтра нужна и послезавтра. Не всякая, а лучшая. Монета требуется крупная и змеи, обязательно. Сам не добудешь – у других изыщешь… Дам я тебе проходную бляху на два дня. Дам, потому как ты умудрился из Лонка-скряги три монетки вытряхнуть. И мне на глаза удачно попался, без попрошайничества и за работой, которую исполняешь усердно. Но учти, гниль ты береговая, если мимо моего двора с рыбой в «Золотое весло» сунешься или в «Гордый парус», я тебя лично выпотрошу. Меня тут все знают. Мне и выры не указ, брюхо тебе разрежу да солью набью.

Женщина гордо потрясла ложкой и удалилась в недра кухни. Малек, слегка шалея от своего растущего благополучия, прикинул: эдак его и в постоянную обслугу возьмут через неделю! А что? Отъелся он в замке у выров, сразу видно: тощий, но жилистый, в деле ловкий и пока что не зажрался, услужливости не растратил. Цены настоящей на работу не вызнал и знакомых не завел – тоже важно… Полезный человек для города. Такого можно держать при трактире впроголодь, а при малейшей неприятности или вышвырнуть, или сдать охране, а то и вырам-стражам. Повод же, вполне возможно, сыщется скоро: Лонк-то язык за зубами держать не умеет.

Выгребая вонючий навоз из стойл, Малек задумался и того крепче: а надо ли бежать в порт? Ясно ведь: закрыт он. Весь город тих и молчалив, ночью и вовсе – нет привычного шума, какой сам он помнит по прежней жизни. Даже рядом, в общем зале трактира, не кричат и не поют, разговаривают чинно. Можно списать на то, что трактир дорогой и за порядком в нём следят рьяно. Да только прежде у Синги иная была слава, ему ли не знать? Гуляли до утра, а если деньги не все вышли – так и снова ночь песнями встречали, не умолкая.

Дважды в год сюда собирались выры ближних и дальних земель на свои поединки. С вырами часто приезжали их приближенные шаары, с шаарами – наёмники и свита. Толпы валили в ворота такие, только створки успевай пошире открывать! Да и порт заполнялся галерами, как засолочная бочка – сельдью. При таком количестве праздно отдыхающих богатых людей и выров невозможно жить тихо. Основной достаток города именно на гульбе и делался, так думал Малёк, когда его ещё не назвали Мальком. И не сильно ошибался. И вдруг – тишина…

Страфы, и те застоялись без дела. Угрожали незнакомому служке, норовили клюнуть побольнее, требовали внимания. Корм ели неохотно: нуждались в прогулке, в длительном беге. Значит, нет вестей для кланда, но есть основания думать, что скоро появятся: для того и собраны тут курьеры, ждут своих пергаментов, пока не написанных.

Малёк закончил убирать стойла, воровато озираясь, угостил страфов рыбьей требухой: пусть хоть немного порадуются, зерно с зеленью пополам – оно кому угодно норов испортит, если давать изо дня в день. Когда дородная трактирщица выглянула во двор, проверяя работу, Малёк уже набрал воды в две бадейки и двинулся чистить гроты выров.

– Живее шевелись, гнилец, – весело напутствовала трактирщица, довольная увиденным. – Закончишь, забери скатерти, канал у нас рядом, чистый, место для стирки тебе покажут.

Малёк молча поклонился, глубоко вдохнул – и нырнул в вонь ближнего вырьего грота. В трактире, по всему понятно, временно проживали безродные выры, состоящие на службе у города или у прибывших на бои знатных семей. Те никогда не поселились бы в общем с иными постояльцами месте, сняли целиком особняк, если нет в городе своего, выкупленного – как у тех же ар-Лимов, например.

Гроты выглядели соответственно своим постояльцам, то есть – бедно и убого. Располагались они в подвальных помещениях под трактиром, каждый имел выложенный камнями небольшой бассейн с водой, подаваемой по широкому желобу из ближнего канала. Окна крошечные, они же щели для притока свежего воздуха – под самым потолком, выходят на улицу. Видно, как мимо топают чьи-то ноги, босые и обутые. Мерзкое зрелище, самое верное напоминание: это жилье не для богатых. В гроте темно и тесно, стены осклизлые, заросшие плесневым мхом. Запах гуще и тяжелее, чем в неубранных стойлах страфов. Сразу приходит в голову навязчивая мысль: где справляют нужду выры-постояльцы? Малёк мысль прогнал, открыл рот и постарался вовсе не дышать через нос. И не смотреть на черную плесень, сплошь укрывшую низкий потолок. Убрать ее, отчистить – невозможно. Ему ли не знать! Такая была в замке ар-Бахта, в гротах стражей. Пришлось выламывать доски и бревна перекрытий и полностью менять на новые, дубовые, выдержанные в воде и потом высушенные. Выламывал, само собой, Шром. Играючи выворачивал, булькая носом и шумно возмущаясь: его замок дурно пахнет! Его стражи живут, как гнильцы. Выры слушали благоговейно. И наблюдали с изрядного отдаления, как во двор летят обломки брёвен через развороченный дверной проем. Гулко рушатся на камни, и на каждом – след великолепных клешней лучшего бойца. Клешней, перекусывающих бревно в одно движение…

Малёк улыбнулся приятному воспоминанию и ещё раз неодобрительно покосился на плесень. Через два дня шума и веселой ругани Шром закончил ломать казармы. А ещё через три его клешни покрылись коростой. Ларна лично полный день скреб их широким ножом, а после ещё обдирал грубой теркой из особого легкого камня, плавающего в воде. Потому что плесень, как пояснил этот убийственно простой в своих методах оздоровления лекарь, вредна выру. Чёрная плесень иной раз может извести его в считанные дни, если пройдет под верхний, защитный, слой панциря.

Уборка в трактире состояла в самых простых работах: требовалось выгрести вонючую слизистую грязь, а затем вымыть камни у бассейна и соскрести гниль с досок остального пола. Истратив на первый грот пять бадеек воды, Малек вырвался во двор – дышать, отдыхать и сердито морщиться. Ему не нравилось делать работу плохо. И не было сил отскрести хотя бы плесень со стен.

– Воротит с непривычки? – посочувствовала трактирщица, выглянув из кухни. – Уксусом пропитай тряпку да завяжи морду. Вырам этот запах без вреда. Так и знай, чисто у нас и для гостей удобно.

– Они, достойные ары, уважают сырость, – покладисто согласился Малёк.

– То-то! И поживее работай!

Жадность не позволила трактирщице выдать много уксуса и хорошую тряпку. Бросила гнилую, да выставила из кухни бутыль, в которой едва сохранился запах, подтверждающий: именно уксус в ней и держали когда-то. Малек тяжело вздохнул, набрал воды и снова пошёл в нижний коридор. Дверь во второй грот оказалась плотно закрыта. Пришлось поддеть ножом для разделки рыбы и долго ковыряться, понемногу стесывая разбухшую древесину в самых широких местах, намертво упирающихся в косяк.

Распахнулась дверь резко, Малёк плюхнулся в грязь и ударился о стену, выбив дыхание. Пришлось шипеть, безнадежно и бестолково отряхивать промоченные гнилью штаны, дышать дрянным воздухом. И понимать: во втором гроте воняет куда хуже, чем в первом… Малёк опасливо заглянул за дверь, осмотрел грот. Тёмный, такой же осклизлый. С таким же чёрным потолком. Только не пустующий. В бассейне лежал без движения довольно крупный выр. Судя по панцирю, серому, неровному, заросшему мхом и покрытому иглами наростов, выр был весьма старым. Судя по запаху, он мог оказаться ещё и мёртвым…

Малек смущенно дернул плечом. Что делать? Вымыть пол и уйти? Он человек и не имеет права говорить с выром и даже глядеть на него пристально. Его ждёт Шром, и он здесь не шутки шутит, город опасен… А если подумать толком, этот грот был заперт и сюда входить не следовало, так говорила трактирщица! Малёк воровато покосился на дверь, прикрыл её и пообещал себе: он только глянет на гравировку хвоста. В архиве замка удалось выучить все гербы и знаки. Он просто уточнит, что это за старый выр. И сразу уйдет.

В вонючей воде бассейна, обильно цветущей зеленью, герба рассмотреть не удалось бы точно. Но хвост достаточно крупного выра был выгнут дугой и в средней части торчал из воды. Старая пластина дала две трещины, обросла мхом, но всё же при должном внимании даже теперь удалось различить нужные знаки. Которые Малька озадачили. Выр происходил из рода, не имеющего замка. Но служил он самому ар-Сарне и имел высокое звание капитана боевой галеры. То есть никак не должен был находиться в подобной гнилой дыре и умирать здесь, за заклиненной наглухо дверью, в одиночестве и забвении…

– Ты выродёр? – хрипло выдохнул умирающий, заставив Малька вздрогнуть. – Такое ничтожество они прислали, чтобы добить меня? Я, пожалуй, твой первый выр, малыш… Что ж, все с кого-то и с чего-то начинают. Я уже сгнил, ты еще молод и только-только портишься.

– Почему вы говорите со мной, ар? – оглянувшись на дверь, тихо уточнил Малёк.

Прошел к трубе водостока, повернул скрипучее колесо и спустил гнилую мутную грязь из бассейна. Отметил: в этом гроте есть жилец, потому замки не запирают проушины воротков. Можно набрать воду, впуская её через верхний водовод. Не надо ходить на двор лишний раз. Выр вздохнул и шевельнулся, радуясь прохладной чистой воде, заполняющей бассейн. Окунулся целиком, едва это стало возможно. И замер, выставив над водой оба глаза. Которые совсем не со старческим живым интересом следили за Мальком, торопливо оттирающим зелень со стен, выгребающим гниль с пола в большое корыто. Когда вода встала вровень с краями бассейна, Малёк перекрыл водовод и утащил корыто во двор. Вернувшись, он застал выра всплывшим и снова желающим беседовать.

– Ты сильно обиделся на выродёра? – забеспокоился старик. – Я, верно, выжил из ума и ошибся… прости. Я видел мало занятных людей. Всё больше кукол. Они ужасные. Полная боевая галера тантовых кукол, не с кем словом перемолвиться. Мне так хотелось в старости вернуться в море, я полагал, за это можно уплатить любую цену… Но я ошибся, подписав договор с ар-Сарной и скрепив его ожогом лапы в сургуче. Пять лет галера стояла в порту столицы, пять лет я плавал только от мола до причала, выкрикивая команды живым тантовым мертвецам и чувствуя себя одним из них. А потом мы вышли в поход. Тогда я понял, что и море бывает не в радость.

Малёк сел на край бассейна, чувствуя, что делает глупость – и не имея сил отказать во внимании старику. Тот подвинулся ближе, тронул усом руку и оживился.

– Тебе лучше уйти. Меня опасно слушать. Я тут жду приговора кланда. Нарушил договор. Сошёл на берег во время боевого похода на север. Само собой, я сообщил хранителю ар-Капра, хозяев этих земель. Сказал: я боевой капитан, а не выродёр, я не готов бездумно травить и губить своих же братьев… Он выслал курьера в столицу. Скоро кланд отправит ко мне выродёра. И меня накажут за непослушание.

– Вы так легко это говорите, – ужаснулся Малёк.

– У меня нет выбора, – отозвался старик. – Денег нет. Я сижу здесь, и мне не на что купить даже гнилую селёдку. Хранитель ар-Капра сказал: жди казни так. Не стоит тратить на тебя жирную рыбу, ты уже труп. Меня отвели сюда и выломали лапы. И я жду. Противно пить грязную воду.

Старик поник и виновато шевельнул усами. Малёк сердито почесал затылок, пытаясь как-то помочь сбившимся в ком мыслям, рассортировать их и привести в относительный порядок. Ему казалось, что выры живут не в рабстве, что людям при кланде приходится хуже, что случай со Шромом – все же исключение из правил, вызванное гнилостью и завистливостью хранителя Борга… Но этому старику ещё хуже!

– Почему вы пришли к хранителю и сказали о своем отказе от участия в походе? Вы могли уйти на отмели.

– Мой род вымирает, наши гнезда хранятся в замке ар-Сарна. Плохо хранятся, за сорок лет не вылупился ни один жизнеспособный малёк. Но я всё же смею надеяться, что я не стану последним в роду. Для этого надо принять приговор и умереть. Тогда ар-Сарна вынуждены будут дать право на жизнь ещё одному гнезду братьев. Может статься, им повезет больше. Хотя бы не сгниют в гнезде, личинками, так и не увидев солнца и моря. Очень страшно гнить. Теперь я это особенно точно понимаю. Спасибо, что выслушал меня. Теперь иди, если тебя тут застанут, то накажут. Или вовсе убьют. Иди, ты и так сделал много.

– Ваши лапы…

– Чтобы я не передумал и не сбежал, – устало вздохнул старик. – Мне выломали их все. А руки оставили. У меня не очень сильные руки, особенно нижняя пара. Я не смогу сбежать, опираясь только на них. Хвост мне проткнули, я и плыть не смогу. Такова жизнь выров, человек. Ничем не лучше и не хуже вашей. Мы никому не нужны и одиноки, мы болеем и гниём… Особенно в старости. Иди же, не рискуй.

– Когда вы отказались идти на север, вы знали, чем это кончится?

– Я стар, но не глуп. Знал. Ты задаёшь странные вопросы – и я ещё раз прошу, уходи. С тобой интересно, я могу увлечься болтовней. И тогда выродёр займется нами обоими.

– Мне кажется, кланду пока что не до вас, – усмехнулся Малёк. – Даже если в столицу вообще пускают хоть каких-то курьеров. И ещё я думаю: сюда никто не войдёт, трактирщица понимает, что вы в немилости у хранителя. Скажите, а если предположить, что в каналах города есть выр… просто предположить. Он услышит меня, начни я стучать по этому водоводу?

– Даже по сухому, – отозвался старик. – Мы хорошо различаем толчки и стуки. Но в каналах нет выров. И водовод для нас слишком мал. Даже самая ничтожная личинка застрянет, потому что панцирь…

Малёк отмахнулся и подошел к водоводу. Примерился и застучал тихо, осторожно и неторопливо. Подумал, чуть подождал, повторил ритм быстрее. Изменил его слегка и снова отбил пальцами по трубе. Старик слушал и не задавал новых вопросов. Хотя было видно: ему очень интересно. Понадеявшись, что сделанного довольно для начала, Малёк выбрался во двор, быстро наполнил новые две бадейки и поморщился, изображая рвотные позывы, когда трактирщица выглянула из кухни очередной раз.

– Там во втором гроте дверь заклинена, брэми, – пожаловался Малек. – Уж я и так дергал, и сяк…

– А ты не лезь, куда не просят, и излишне не усердствуй. Заклинена – значит, иди дальше, – строго велела женщина. – Про скатерти не забудь! Хотя нет, завтра вечером займёшься. Ты так вонюч, что и взяться за них никак не должен. Вот твоя бляха на проход в город. Деньги пока я придержу. А ну, как ты обманщик? Рыбу не принесёшь или сдашь её невесть кому.

– А лодки у вас нет? – осторожно уточнил Малек. – Я бы поболее рыбы приволок, у знакомых взаймы собрал улов, ну, сколько можно в руках-то донести?

– Лодка есть, – нехотя буркнула трактирщица. – Только она дороже тебя стоит. Но я рискну. Далече не уплывёшь, если ты вор. Меня тут все знают, и мне окажут помощь, стражей выров, и то поднимут на лапы, понял? Я главе охраны города родная тётка, так-то… Думаешь, без того держала бы трактир с гротами для выров? Только начни воровать, живо отучу.

– Как можно, я в жизни не воровал!

– Все когда-то начинают, и тебе давно пора, – хмыкнула трактирщица не без веселости. – Просто помни про вспоротое брюхо и соль, я это сказала всерьез. И ещё помни, что за улов я плачу честно… по мере сил. При условии, что будет две «монеты», никак не менее. Иди, чисть гроты. На твое счастье, племянник завтракать пожаловал. Будет тебе бляха на лодку и груз рыбы. И пусть в «Золотом весле» лопнут от злости, разорятся и сгниют на корню! Завтра весь город вздрогнет, я одна и получу свежий улов. Так вот! Учти: я добро помню, может, и лодку тебе потом подарю, почти что даром.

Трактирщица закончила свою речь сладким и вкрадчивым тоном, оскалила гниловатые зубы в хищной улыбке, показав даже дальние и щель от трех недостающих. Малёк пал на колени и истово поклялся никогда не воровать и заслужить лодку. Руки от усталости дрожали, и он очень надеялся, что хорошо изображает жадность. По крайней мере, женщина осталась довольна. Ушла в кухню, и Малёк быстро вернулся в грот к старом выру. Тот лежал, само собой, в бассейне. Стучал усами по трубе, довольно точно повторяя ритм. Сердито дернул вверх бровные отростки.

– Не знаю, зачем ты это делал. Тем более не могу пояснить, зачем повторил глупость я… Но так хотя бы не скучно.

– Никто не отзывался? Тогда стучите дальше, я пока вымою третий грот.

На сей раз Малёк исполнил работу так дурно, как и следует наёмному рыбаку. Зато быстро. Он вернулся к выру и стал ждать, уже не надеясь на лучшее. Если бы Хол слышал, он бы приплыл сразу. Писк за задвижкой заставил вздрогнуть старого выра. Вода в бассейне всколыхнулась. Малёк быстро повернул вороток – и Хол стёк в бассейн, плюхнулся, мягкий и смятый в тесной трубе.

– Ты выродёр! – немедленно возмутился малыш. – Я там весь скрутился, я дышать не мог, а ты всё ждал чего-то… не открывал, да!

Хол выбрался на край бассейна и вежливо шевельнул крошечными своими клешнями, особенно жалкими теперь, без панциря. Старик изучил малыша с растущим интересом.

– Это Хол ар-Ютр, выр славный и уважаемый, пусть пока и некрупный. Он мой воспитанник, – гордо сообщил Малёк. – Хол, это капитан, полагаю, единственный выживший из всего северного похода кланда. Он отказался осаждать наш замок. И теперь мы просто обязаны его отсюда вытащить. Знать бы еще, как…

– Так вы из замка ар-Бахта? – быстро догадался старик. – Ох, как интересно! И верно, что Шром снова дома и вполне даже живой?

– Шром лучше всех! – привычно сообщил Хол. Присмотрелся к капитану и доверительно сообщил: – Ты похож на моего любимого старшего брата. Он погиб, оберегая наш замок. Хол стал сиротой… Нет старых, нет совсем. Грот пустой. – Малыш задумался ненадолго и добавил: – Людям хорошо, они могут плакать. Мы не умеем. Лап много. Клешни есть. Плакать не умеем. Недосмотр глубин, да.

Старик смутился, взволновался, цепляясь руками за край бассейна и двигаясь ближе к Холу. Малёк снова удивился той трепетной внимательности, с которой пожилые выры относятся к младшим. Лучшие из них, само собой. Даже Шром, хоть он и не стар – но уже вырос из возраста боевого задора и становится иным.

– А тебя как зовут? – уточнил Хол, гладя ус капитана.

– Траг, – отозвался старик.

– Вот и познакомилась, – улыбнулся Малёк. – Я, как мне кажется, нашел способ украсть выра из грота посреди города. Но есть одно условие. Ты, Хол, должен принять его в свой род. Не скажу, что это обязательно, но я бы так хотел.

– И я хочу, – сразу оживился Хол. – Нам нужен старший, да. И он может занять грот старого брата. Будет моим дядькой. У тебя есть дядька, и у меня будет дядька. Что надо делать?

– Ты выучил сюда путь? Ясно. На день мы уйдём. Полагаю, город закрыт так надежно, что до вечера выродёр не объявится. А завтра станет уже поздно… Пока же тебе следует спешно набрать в каналах желтой кувшинки. И всего прочего, чем Ким советовал лечить от отравления черной плесенью. Как я помню, это травы не особо редкие.

– Везде есть, в воде растут и мне известны, – гордо отозвался Хол. – Я лекарь! Я лоцман, лекарь и наездник страфа, да. Я ныркий и быстро наберу травы. Я буду осторожным. Помню: кувшинки ядовитые, да.

Малёк подмигнул старику, восторженно слушающему самовосхваления Хола – вполне честные, надо отдать ему должное. Беспанцирный малыш вцепился в руку Малька, взобрался на желоб, и едва был открыт вороток, он, тяжёлый и мягкий, полез, упрямо ввинчиваясь во встречный ток воды. Сперва неловко и неудачно, но постепенно всё увереннее. Малёк толкал его, по самое плечо засунув руку в жёлоб и радуясь, что тот достаточно широк. Наконец, давление на руку ослабло: Хол справился и ушёл в канал.

Малёк отдышался и обернулся к капитану.

– Очень надеюсь, что сегодня о вас никто не вспомнит. Не знаю, верна ли моя мысль. Давайте вместе ещё раз подумаем. Чёрная плесень убивает выров. Если вас сочтут мёртвым…

– Бесславно выбросят на корм рыбам, – сразу ответил Траг. – Так приказал страж замка ар-Капра людям этого дома, выломав мне лапы. Если сдохну, погрузить на лодку и вывезти в порт. Там бросить рыбам на корм. Но сперва они проверят, мёртв ли я. Позовут выра и тот заметит обман.

– Мне неловко так говорить, ар, но вы к вечеру сами сочтете себя мёртвым, а меня позже опять назовете выродёром, – виновато вздохнул Малёк. – Ким научил нас лечиться от черной плесени быстро и успешно. Но в первый день больной выглядит так худо, что далее уже некуда… Вы не будете дышать и сердца ваши встанут. Но Хол знает, как запустить их снова. Он постарается. Ничего наверняка и заранее сказать нельзя, вы устали и вы слабы. Но это единственный способ, придуманный мною и дающий право жить личинкам вашего рода. У вас будет новое имя, новая семья.

– Уже шесть лет я думаю о смерти, как о чём-то хорошем и даже желанном, – неторопливо отметил старик. – Теперь ты вынудил меня снова её бояться… и сомневаться слишком уж во многом. Я буду есть кувшинки и стану надеяться на лекаря Хола. Но ответь мне ещё на один вопрос. Может статься, главный. Все начинают большие дела, ожидая оплаты за свой труд. Чего попросишь ты?

– Не знаю, вряд ли вы можете помочь мне. Но все же: вдруг знаете, будут ли в этом году осенние поединки выров на отмелях?

– Отменены кландом, – сразу ответил капитан. – Все прибыли и все в гневе. Их стражи так шумят в соседних гротах и зале для ужинов, что даже отсюда я слышу. Вчера не спал, очень хотел чистой воды… Они перестукивались. Потому что в зале для ужинов стерегут люди, подслушивают и подсматривают. Но стук им чужд. Я всё разобрал. Выры тайно устроят поединки, хотя бы несколько. Ар-Капра знают, но будут смотреть в другую сторону. Традиции… Потом хранитель донесёт кланду на тех, кто ему немил, – тихо и мрачно предположил старик. – Завтра ночью уедут курьеры, как мне думается. Или послезавтра. Поединки будут на подтопленном островке. Там, за портом, на большой воде. В лоциях он указан, как мель «Согнутый хвост». Если ты разбираешься в лоциях…

– Хол их знает наизусть, – гордо сообщил Малёк.

– Он настоящий лоцман? В таком малом возрасте? – поразился капитан. – Определённо, очень хочу ещё пожить. Одарённый малыш. И род недурён, они прежде были капитанами. Я знавал одного из них в молодости. Тогда нас было больше, и в Зраме ещё проходили состязания галер. Славные дни, лучшие…

Старик замолчал и ушёл в воду целиком – дышать жабрами и отдыхать, пить впрок. Довольно скоро его ус указал на вороток. Малек пустил воду по жёлобу – и вытянул в грот целый ворох забивших трубу кувшинок вперемешку с иными травами и водорослями. Следом плюхнулся Хол.

– Трудное лечение, – огорченно выдохнул он. – Больно, совсем. Плохая вода, плохой запах, ядовитая пена на панцире. Надо терпеть, дядька. Потом станет хорошо. Кровь чистая будет, да.

Малёк снова открыл доступ воде и вытолкнул Хола в канал. Оглянулся на старика, с некоторым сомнением рассматривающего отраву. Всякий выр знает: кувшинки ядовиты, да и серые гниловатые водоросли пресноводных каналов ничуть не хороши. Если не уметь их правильно сочетать, дополнив иными травами. Траг решительно подвинулся к краю бассейна, смотал добытые Холом травы в жгут и стал перетирать стебли пластинами рта.

– Мне пора, – вздохнул Малек. – Надеюсь, всё у нас получится.

– В любом случае я рад, что встретил вас и уже не жду выродёра, – спокойно отозвался Траг. – Иди, и ни в чём не сомневайся. В твоём возрасте рано копить в душе сомнения, это удел стариков. Юность – пора боев и радости, горячего солнца и простых побед. Иди, не мешкай.

Малёк кивнул и выскользнул в коридор. Быстро выплеснул на пол последнюю бадейку воды и упал на колени, собирая гниль от стен. Во дворе шумела трактирщица, судя по всему, находилась она в отвратительном настроении. Того и гляди… Ну – точно! Шагает к двери, уже сунула голову и проверяет, чем занят работник.

– Давно тебя не видать, – подозрительно отметила женщина. – Небось, отдых себе устраивал? А как меня приметил, так и воду на пол, и ну тереть. Что, не так, скажешь?

– Вам виднее, – буркнул Малёк, не поднимая головы. – А только воняет тут. Может, оно вырам и не вредно, но воняет сильно.

– Не умничай, – резко одернула трактирщица. – Светло уже, а ты от дел уворачиваешься! Ох, не напрасно ли я выдала тебе бляху, доброту проявила… Все вы, рыбкой промышляющие, ленивы да гнилы внутри. Чуть пожалеешь, враз наглеете. Я так думаю: нищие не от косорукости бедны. Просто ваша жизнь вся на зависть уходит. Ты завидуешь мне, а заодно Лонку и иным горожанам Синги. Только ты сам попробуй так – без роздыху, день за днём, словно мошка у огня… перед гостями пляши, перед вырами выламывайся, племяннику родному, и то деньги суй в кошель, за так пальцем не шевельнет. Твоя рыбалка – тьфу, забава. Твоя нищета – ковыряние в носу да лень непробиваемая.

Женщина удобно уселась на пороге и потёрла поясницу. Жаловаться и обличать ей нравилось, тем более, Малёк не мешал и тёр пол, усердствуя во всю. Приятно поучать безответного работника: собственная правота делается несомненна и неоспорима. Трактирщица прихватила обеими руками края передника и стала помахивать им, нагоняя прохладу на лицо. Иногда она чуть морщилась: пахло из подвального коридора и правда – неважно. Наверняка вонь наводила на мысли о выре во втором гроте, закрытом наглухо уже который день.

– Таггу перелил в бутыли? – припомнила трактирщица важное. – Молчишь! Ясное дело, и ты лодырь… Где людей искать, кругом одни сволочи да гниль. Бляху даром дала, два арха серебром прибавила, лодку одалживаю, уму учу, за такое-то дело ты и вовсе золотом приплачивать мне должен…

– Серебра мы пока и не видели, а ум у нас и свой крепок, – тихо выговорил Малёк. Бросил тряпку и сердито глянул на свою благодетельницу. – Если привезу вечером трех «монет», сразу за них деньги получу?

– Договор на два дня, – резко вскинулась женщина на ноги и уперла руки в бока. – Ох, и жулик ты! Я сразу заподозрила: или шею себе свернешь, или трактир сам откроешь. Но всё же первое вернее. Ладно, кончили шутки шутить. Привези трех «монет», да змей с пяток, да красных окуней хоть дюжину. И во второй день не хуже расстарайся. Вот тогда, только тогда, слышал, лодка – твоя. Пергамент справлю у племянника на рыбный торг в порту и выход в ближние воды, половину с того торга, ясное дело, мне… И две десятины племяннику.

Малёк открыл рот, чтобы возмутиться – так и шаары не грабят! Но наглая тетка уже ушла, оставив за собой последнее слово. Пришлось бормотать ответ себе под нос, переливая таггу, задыхаясь от её ни с чем не сравнимого запаха. И думать: сильно же изменился город, стоило ему, Мальку, вырасти да плечи расправить. В два дня он может добиться того, к чему порой люди идут годами. Лодка, договор и полезное знакомство… Правда, надо ещё добыть «монету», что почти невозможно для всякого рыбака, если тот рыбак не выр. И надо успеть сбежать прежде, как из нужного человека ты превратишься в законную добычу охраны. Малёк усмехнулся. В готовность трактирщицы отдать лодку и заплатить деньги он не верил ни на миг… Впрочем, вымыться во дворе позволила и даже завтрак выдала, какой подобает работнику – кашу, щедро заправленную прогорклым маслом, в котором всю ночь шипела на сковороде рыба. Зорко присмотрелась, как очищает миску. Хмыкнула, насмешливо и громко уточнила: жадно, споро, так лодыри не едят. Годен в обслугу… Малёк поклонился, вымыл миску и поставил на скамью. Глянул на солнышко, уже выглянувшее из-за высоких крыш. И пошёл за Лонком, смотреть выдаваемую на время лодку. Само собой, старую, чуть подтекающую по швам. Но легкую и вёрткую, с удобными веслами. На носу была привязана особым узлом крупная медная бляха, концы верёвки скреплены сургучным комком с оттиском личной печати главы городской охраны. Малёк гордо выпрямился в лодке, чувствуя себя – капитаном… Лонк насмешливо глянул с берега канала.

– До заката не вернёшься с рыбой, тётка всех выров города по следу пустит, – пообещал он. – Она может. А без «монет» вернешься, шкуру тебе со спины счистит, как рыбью чешую.

– Спасибо за напутствие, брэми, – вроде бы всерьез поклонился Малёк и оттолкнулся веслом от берега.

Лонк за спиной посопел, пытаясь сообразить: льстят ему или все же издеваются столь хитро? Ушёл, так и не добавив новых слов к сказанному. Малёк же стал споро спускаться по каналам, остерегаясь узостей и забирая в слияниях рукавов правее, к торговой части порта. Трижды он миновал заставы, и всякий раз охранники проверяли бляху и печать, в полголоса ругались, но решётку опускали, давая проход лодочке.

В порту незнакомому рыбаку велели двигаться вдоль причалов, не отходя и на сажень от берега. И в сторону галер даже не глядеть! Малёк исправно кивал, кланялся и исполнял. Солнце взобралось уже совсем близко к зениту, когда он покинул гавань. Бросил веревку в воду, обозначая себя – и стал грести к удобным южным скалам, где рыбы, по слухам, всегда много. Но лодки туда мимо порта не пропускают…

Верёвка скоро натянулась, подхваченная кем-то незримым под поверхностью, лодка пошла быстрее, и Мальку осталось лишь делать вид, что он гребет, едва смачивая кромки весел в воде. Когда лодка окончательно потерялась в лабиринте скал, на нос выбрался Хол, гордо уселся, усом указывая курс.

– И как ты здесь не путаешься? – искренне восхитился Малёк.

– Все помню! – отозвался лоцман. – Я такой… Шрома провёл. Теперь тебя веду.

– А где он?

Хол указал вторым усом вниз. Вороненый панцирь немедленно всплыл огромным пузырем. Глаза поднялись и весело блеснули, изучая лодку и её капитана.

– Цел? Вот уж я рад, да! – пророкотал огромный выр. – Хороши наши дела. Хол слушал разговоры и стук возле трех трактиров и на набережной. У галер тоже. Будут бои. Завтра в ночь, на острове. Он говорит, всего-то один тут годный остров. Главное вызнал. Ловок, да.

– И мне ар Траг сказал то же самое, – согласился Малек.

– Траг ар-Ютр, – пискнул Хол. – Мой дядька! Мы его спасём.

– Его-то да, его обязательно, – отозвался Шром, выбираясь на довольно широкую полоску отмели. – Важнее Малька выручить. Сказал мне про ваш план Хол, да… Не верю, что тебя самого целым оставят, если отошлют выра хоронить. Разве вот – шум приключится, не до Малька всем сделается. Большой переполох, – глаза Шрома гордо изучили собственный панцирь, оценивая размер грядущего переполоха…

Ар-Дохи вынырнули рядом. Выслушали, какая требуется в трактире рыба, и без звука ушли в глубину. Нужное они добыли очень быстро. Приволокли целую сеть, да ещё с десяток рыбех отдельно, поесть себе и людям. Выбрались на песок и стали обсуждать причуды городской жизни: выры едят мёртвую рыбу в трактирах. Гнилую, а то и жаренную! С приправами. Сидят в тесных душных сухих залах, хотя рядом берег, море дышит солью и ветром…

– А не слишком велико твое везение? – вздохнул Шром, двигаясь ближе. – Не ловушка уж какая, ты сам-то думал?

– Вряд ли. Трактир я помню, охрана в нём всегда гуляла. Выра в иное место и бросить не могли, если от своих же, от стражей, желали отгородить. С людьми он разговаривать не станет, как и люди – с ним… Кто знает, первый он там умирает, в наёмном гроте, или не первый. Может, и выродёры в трактире обычные гости. Охрана и наёмники – они вроде должны друг дружку ненавидеть… а только деньги надежно глаза закрывают.

– Может, и так, – буркнул Шром. – Только тяжко у меня на душе, да. Один раз ты вошёл да вышел, и второй раз войдёшь… Я буду занят, Хол только сообщит, что и как, если у тебя беда приключится. Помощи быстрой не жди. Это понимаешь?

– Понимаю.

– Когда мне было столько, сколько тебе теперь, – вздохнул Шром, – я тоже страха не знал. Теперь вот боюсь за двоих. Вырос я, видимо так, да… И страх мой вырос. Не ходи в город.

– Тогда охрана начнёт всерьез беспокоиться, бои отменят или отложат, ты не передашь пергаменты и не поговоришь с семьями юга. Дядька, я за тебя тоже боюсь. Их много. Выров. А ты пойдёшь один. Но я не говорю «не ходи».

Шром согласно развёл руками и осел на песок. Солнце жгло скалы, выпаривая соль. Воронёный панцирь подсыхал, и лежать на нем, горячем, было настоящим удовольствием. Малёк прикрыл глаза и задремал. А когда очнулся, тень скалы уже убежала далеко в море, обозначая вечер. Рядом суетливо топтался Хол. Изучал тонкую, едва заметную, пленку нового панциря, охватившую кольцами клешни. Жевал вырий гриб и пытался измерить себя: сильно ли он подрос? Малёк помог приятелю вытянуться, проверил его рост. И сам удивился результату: воистину, когда видишь кого-то каждый день, перемен не замечаешь. Недавно Хол сидел на плече, невесомый и крошечный. Чуть более локтя в длину весь – от основания усов и до кончика хвоста. Теперь же в нём два полных локтя – и ещё ладонь, и сверх того три пальца… Маленький лоцман от пояснений пришёл в восторг. Правда, теперь он переживал уже по иному поводу: клешни зарастают пленкой. Значит, останутся малы…

– Не все сразу, – лениво прогудел Шром. – У меня отрасли настоящие, достойной длины и мощи, только когда я достиг сажени в длину. Погоди до следующей линьки, Хол.

– Долго?

– Может, год… – задумался Шром. – Не знаю. Ты растёшь, не как все. Ты особенный. В шесть с половиной лет выры не бывают так умны и ловки. Хотя порой они гораздо крупнее, да.

– Целый год, – усы Хола поникли. И немедленно взметнулись снова. – Буду есть вырий гриб каждый день! Сажень – это четыре локтя?

– Моих? – уточнил Малёк. – Не совсем так, но тебе расти ещё примерно вдвое.

– За две недели я вырос вдвое, – важно сообщил Хол. – Еще за две я вырасту ещё вдвое… – он поразился своей идее и замер. Потоптался по панцирю Шрома. – Я за год перерасту всех и в замке не помещусь. Хорошо!

Ар-Дохи, дремавшие в воде, дружно булькнули горлом – и нырнули, чтобы не смущать Хола своим смехом. Шром вздохнул и удержался от более резкого шума. Малёк погладил мягкую теплую спину лоцмана и громко согласился с сияющими перспективами будущего первого бойца мелководья. Разве рост создает лучшего? Главное – душа победителя, она-то у Хола есть.

Занятый мыслями о Холе, Малёк отплыл в город в самом светлом настроении.

Сегодня он видел Сингу иначе, подходил к порту от моря, вечером, и город открывался в своей парадной сияющей красоте, незнакомой нищему обитателю грязных улочек. Замок выров возвышался над пустыми причалами боевых галер громадой дикого камня. Черно-багряный он был в лучах заката, мрачный и массивный, как грозовое облако. Торговый порт на его фоне казался особенно пёстрым и ярким. От порта всё выше поднимался цветной мозаикой узор черепичных крыш. Закатные каналы светились чистым золотом, и это золото текло в порт, создавая его богатство… Само липло к вёслам бесплатной удачей. Срывалось каплями, вспыхивало и звонко падало тихое в море, в зеркало безветрия.

Малёк провел лодку точно так, как велели утром городские охранники. Бляху и сургучную печать снова изучили, мрачно покосились на богатый улов, не подлежащий дележу. Пропустили. Вверх по каналам приходилось грести изо всех сил, а после третьей решётки Малёк отчаялся одолеть течение и пошел по берегу, с трудом потащил лодку за собой, перекинув веревку через плечо.

Улицы выглядели пустыннее вчерашнего, редкие прохожие на звук шагов не оборачивались – только ускоряли бег и норовили скрыться в ближайшей подворотне. Охранники толкались на углах, неприятно скрипели ремни перевязей с оружием. Щёлкали вхолостую иглометы: обычная забава, выцелить прохожего у воды и спустить крюк. А если ненароком игла оказалась снаряжена – кто виноват? Малёк ускорил шаг, верёвка глубже врезалась в плечо. Беззаботность дня, проведенного рядом со Шромом, осталась в тёплой золотой гавани. Здесь всё мрачнее залегали тени ночи, и серый туман клубился, забивал горло удушливой пробкой затхлости.

Посыльный Лонк ждал на прежнем месте. С важным видом указал: привяжи лодку. Ещё больше надулся на ответное: «Как прикажете, брэми». Присмотрел, чтобы рыба перегружалась из лодки в тележку бережно. Толкать не помог – он же брэми. Проводил во двор. Позвал трактирщицу, та явилась с помощником. Рыбу придирчиво осмотрели, «монеты» сразу отложили в сторону. Самую крупную и ещё живую Лонк унёс, да бегом побежал – видимо, заказ на рыбу имелся, и лодку ждали с большой надеждой.

– Пока ты весьма полезен, – как-то суховато отметила трактирщица, может быть, страдающая о судьбе лодки. – Не зазнавайся, лодка ещё не твоя. Гроты выров убери, страфов накорми, скатерти… – она досадливо поморщилась.

– Так может, сперва постирать скатерти? – предложил Малек.

– Ары, по-твоему, будут ждать, пока ты лодырничаешь? Сейчас таггу допьют и спустятся. Живо, требуха ты вонючая, шевелись! – прикрикнула трактирщица. – Вчера сказано было, не умничай. Шкуру спущу.

Развернулась и уплыла в кухню гордо и неторопливо, хлопнула дверью – разговор закончен. Малёк пожал плечами, оглядел пустой тёмный двор. Гору малоценной рыбы, которую ему же предстоит чистить, вот уж нет сомнений. Пока что он сбросил рубаху, закатал штаны, подхватил две бадейки, набрал воды, кинул через плечо тряпку и зашагал по каменному, узорно выложенному простенькой мозаикой, спуску в полуподвал. Страфы в стойлах шумели пуще вчерашнего: видимо, стоять в тесноте и без движения им сделалось окончательно невмоготу.

Ноги сами так и норовили пройти ко второму гроту, но Малёк упрямо вымыл пол в первом, не нарушая порядка. Вчера достаточно наделал глупостей, сегодня следует быть поосторожнее. Вывалив в сток полное корыто грязи, Малёк снова набрал воды и с замирающим сердцем прошёл ко второму гроту, толкнул дверь… которая подалась даже слишком легко.

Грот был пуст. Запах гнили висел в воздухе тяжело, будил мучительную рвотную судорогу. Ноги подкашивал ужас: где старый Траг? И почему трактирщица ничего не сказала…

– Ты всё же заходил сюда вчера и видел его, – низкий голос за спиной прозвучал неожиданно и вынудил вздрогнуть. – Он был ещё жив? Не ври, бесполезно.

Малёк нехотя, медленно, словно воздух стал вязким, обернулся.

Выродёры в большинстве своем – северяне. Он однажды спросил у Ларны, почему. Тот задумчиво вздернул бровь, скупым движением, одними кончиками пальцев, отослал нож в поставленное среди двора бревно.

– У нас кровь холодная, а ум достаточно быстрый и гибкий. Если ты, рожденный под палящим солнцем, решишь убить врага и будешь иметь при себе два ножа, ты бросишь оба и в полную силу. Да ещё крикнешь! Житель Зрама, тощий гнилец с серой кожей, тот дождётся ночи, отложив дело на потом. Будет долго думать. Выбирать яды и считать деньги, копить страх и сомневаться… А я оценю врага без суеты и так же спокойно уложу его. Ни одного лишнего движения. Никаких криков и отсрочек. Выры это знают, они пробовали нанимать разных людей – и нас сочли лучшими.

– Но я могу научиться холодности.

– Да, со временем, если повезет до того дожить, если ошибки не погубят раньше. Ты, когда шёл сюда, оглядел двор, как я учил?

Тогда, в родном замке, Малёк вздохнул и поник. Он не тратил время на мелочи, он бежал от самой гавани, чтобы задать вопрос, едва удерживаемый на кончике языка… Точно так же он шагнул сегодня в низкую дверь подвала, не думая и не прислушиваясь. Хотя стоило бы удивиться и шуму в стойлах, и безлюдью двора, и тишине в общем зале, и слабости запахов, доносящихся с кухни.

Выродёр всё же приехал. Может, его вызвали не из самой столицы. А может, на старом капитане Траге кланд решил выместить часть своего гнева… И выродёр стоял у двери, перегораживая единственный выход своей широкой спиной. Усмехался в усы, холодные синие глаза горели злостью.

– Я спросил, был ли он жив. Невежливо не отвечать старшим. Впрочем… мне оплачено за пять дней работы. Вперед оплачено, что важно. Разделывать труп я не намерен, его уже отправили на корм рыбам. Все признаки отравления, неясно лишь одно: кто дал гнилому выру яд? И что это ничтожество могло предложить взамен? Я вот подумал: а вдруг он зарыл где-то золотишко? Так ты не стесняйся, сразу и расскажи.

Выродёр сел на высокий порог грота, весело щурясь и скаля зубы в улыбке. Ему нравилось играть с жертвой и наблюдать отчаяние обречённости. Это тоже была часть пытки.

– Я честный человек, я напишу отчёт посреднику, – негромко продолжил выродёр. – Мол, выр сдох. Увы… Но я нашёл лазутчика севера и его выпотрошил. Не дергайся. Ну, какой из тебя лазутчик? Я всё понимаю, пацан, не повезло, оказался не там, где надо и поговорил не с тем, с кем следует. Но у меня оплаченный заказ, я обязан отработать его. На пять дней тебя никак не хватит, ты не выр… Но будем стараться. Садись. Сперва самое простое. Вот пергамент. Писать ты не умеешь, но это и не требуется. Палец макай сюда. Потом оттиск ставь там. Сам справишься? Я ведь могу просто отрезать палец и…

Выродёр улыбнулся ещё шире, подмигнул и сунул пергамент прямо в руки. Малёк с отчаянием проследил его движение. Не охранник городской, какое там… От этого не увернуться, не сбежать. Ловок и хорошо обучен. Настороже и ждёт попытки побега, как сытый опытный кот – первого движения полудохлой мыши. Играть с неподвижной ему не интересно. Малёк нагнулся ниже и дрожащей рукой подтянул к себе пергамент. Ему страшно, и нет смысла это скрывать. Единственная слабенькая надежда – на Хола и на то, что этот выродер всё же не Ларна. Тот, даже зная свою силу, никогда не допускал случайностей в работе. Не затевал бесед с «мышами», ещё способными бегать.

Страфы во дворе заклокотали злее. Синеглазый оглянулся, сердито шевельнул плечом.

– Мой Вран их всех порвёт к утру. Злой, гнилец. Меня, и то норовит клюнуть, хотя я уже не раз давал ему уроки. Как увидел в кормушке зелень с зерном пополам, стену располосовал. Бревенчатую, толстенную, да до сердцевины! Я бы сюда и не попал так скоро, если б он на тракте не взревновал и не порвал шею курьерскому. Случай – штука интересная… Я вынужден был оплатить сотню золотом за чужую полудохлую птицу. Но я же получил сразу пять сотен – свой заказ, парень как раз его и вез. И здесь я появился вовремя, успел засвидетельствовать смерть выра. Иначе пришлось бы возвращать денежки. Обидно было бы, правда? А так – хвостовую пластину панциря снял, всё честь-честью… Отчет по полной форме. Иногда требуют хвост в соли, но это когда личная месть. А тут – приговор, не более того.

Выродёр облокотился на руку, второй достал из ножен широкий боевой нож. С лязгом достал, напоказ. И стал его неторопливо править на каменном точиле. Звук получался противный, лязгающий, от него по спине сыпью выступали мурашки.

– Так что, не было золота у старого гнильца? – ещё раз уточнил выродёр.

Малёк без звука открыл рот – и снова закрыл. Синеглазый удивленно шевельнул бровью, перехватил нож и стал оборачиваться… Но, как обычно это и бывает, удара головы страфа не успел даже заметить. Ничком рухнул, без звука и мягко… Малёк вскинулся, метнулся к двери, брезгливо огибая заляпанные кровью камни и судорожно стряхивая со штанин кровь и крошево – не хотелось думать, что оно есть такое. Рвота подступила к горлу, пришлось вернуться, открыть вороток, умыться и счистить кровь ещё раз, а затем вымыть руки. Страф всё это время победно клокотал, топтался и рвал когтями спину ненавистного хозяина. В тесноте низкого коридора ему было неудобно, приходилось сгибать ноги и низко наклонять шею, на которой, обнимая вороные скользкие перья, тяжеленной пиявкой висел Хол…

– Хол, ты выродёро-дав, – восхитился Малёк, обретая голос.

Подхватил нож, потом, чуть задумавшись, срезал кошель у мёртвого: нищий бы так и поступил, нет сомнений.

Бешеная радость внезапного и нежданного спасения едва позволяла сохранить ясность ума. Хотелось кричать и праздновать. Он, увы – южанин. Его кровь недостаточно холодна. Но этот урок следует усвоить. Малёк прикрыл глаза, несколько раз медленно вдохнул и выдохнул, прогоняя радость. Кровь перестала выбивать в висках бешеный ритм призовой гребли. Малёк дышал и думал о важном: о том, как миновать двор, как спуститься к порту и где теперь должна быть ближняя стража…

– Выродёро-дав! – повторил Хол. – Хороший страф, вороной, да! Я дал ему большую рыбину. Потом ещё. Потом сказал: Хол подарит тебе главное, свободу! Да! Он всё понял. Я угадал, что ему важно.

Выр плотнее обнял шею, перебирая лапами и руками – он всё время сползал по перьям, но страф берег своего нового приятеля, встряхивая головой в такт с перебором лап, меняя наклон шеи – и тем помогая удержаться.

– Седлать не надо, он не любит седло, – пискнул выр. – Поедем быстро, да! Он почти как Клык. Поедем через гавань, да! Глубина нам доступная – сажень и пол-локтя, я всё помню, всё учёл. Мой дядька жив?

– Его выбросили в море, как я и предполагал. Сочли мёртвым.

– Ар-Дохи найдут, – весело отозвался выр. – Садись, да.

Вороной сперва шипел и отступал, а затем послушался Хола, уже у самого выхода из подвала подогнул ноги. Малёк забрался на страфью спину, впервые устраиваясь верхом без седла. Оказалось удобно: спина чешуйчатая. Основание шеи толстое, можно обнять руками надёжно, а ногами обхватить грудь у крыльев. Страф воинственно щелкнул клювом, осмотрел двор, сразу рванулся в прыжок – и пошёл невесть как. То ли скоком, то ли побежью, резво и зло, с азартом. Малёк постарался вцепиться в шею ещё плотнее и подумал: а ведь этот страф норовит сбежать не в первый раз. И «уроки» помнит, не зря топтал бывшего хозяина – мстил за боль…

Улиц Малёк не узнавал. Вороной мчался бешено, уклоняясь от стен в последний момент, порой перемахивал заборы и изгороди, перепрыгивал каналы и чиркал когтями по бортам лодок… Хол негромко пищал и свистел, стараясь сдерживать веселость. Он крепко утвердился на шее, сполз к рукам Малька и оттуда правил страфом, вцепившись длинными усами в основание клюва. Вороной гнул шею, сам подставлял голову и – слушался!

Дозорные городской охраны попались на пути страфа только раз. Вороной выпрыгнул на них сам – из-за очередного каменного забора. Малёк успел заметить, как блеснули в слабом свете когти, покрытые пленкой алой пены – и застава осталась позади.

– Скоро порт, держись! – пискнул Хол.

Малёк сжал зубы и попытался представить, что может быть хуже нынешнего бешеного бега, если надо держаться? Свёл руки в двойной замок, плотно обхватив собственные запястья. Топот страфа гулко разносился по широкой улице, он выкатился к воде прежде самой птицы. Дал время охраняющим пристань подготовиться. Малёк плотнее лёг на шею вороного: два дозора, широкая пустая мостовая, иглометы уже наизготовку. Факелы полыхают, вставленные в высокие держатели по кромке берега.

Страф резко дернул вперед крылья, выпуская иглы, взметнулся вверх на полную сажень – и ответный залп прошел мимо, взвизгнув иглами по броне лап. Малёк высвободил руку, метнул в ближнего игломётчика тяжелый нож выродёра. Страф заклокотал, следующим прыжком смял мечника, на миг шея ушла из-под руки – и второй игломётчик стал клониться с разбитой головой. Хол засвистел в полный голос. От дальних причалов, от чёрной громады вырьего замка, бежали новые стражи, ползли выры. Но вороной двигался быстрее. В несколько прыжков он достиг тесных торговых причалов, потом низких, скрипучих и неухоженных – рыбачьих. Оттолкнулся от края досок – и, пролетев саженей пять, судорожно хлопая крыльями, с плеском рухнул в воду. Брызги накрыли с головой, но страф уже снова разгибался и пружиной взвивался вверх. Хол тревожно щелкал: враги близко. Но от дела не отвлекался, ведя своего страфа по гребням единственной, может статься, отмели – к краю порта, к скалам, за которыми непроглядная ночь – и свобода…

– Прыгай! – приказал выр.

Малёк на долю мгновения усомнился: ему ли сказано? И получил хлесткий удар хвостом по груди. Отпустил шею вороного, сваливаясь неловко – назад, на спину, в воду. Накрыло сразу с головой, пена сплелась причудливым узором, перечеркнутым парой штрихов игл – на излете, бесполезно, царапнувших глянец волн. Значит, погоня совсем рядом…

Малёк вывернулся в воде, выгребая к причалам – там безопаснее, под настилом. Но снизу обняли и потянули в глубину три пары рук. Короткая трубка вырьего носа прижалась к лицу. Малёк вдохнул, забираясь поудобнее на панцирь. Успел лишь понять: встретил его не Шром, этот выр мельче и уже телом.

Выр оттолкнулся хвостом от бревен основания причала и заработал всеми лапами в полную силу, уходя от погони на глубину, подальше от факелов, иглометов и прочей городской суеты, всё ярче и громче разворачивающейся на поверхности…

Всплыл выр в знакомом скальном лабиринте. Выполз на отмель и ссадил Малька. Отдышался: ему было сложно поддерживать работу легких и за счёт жабр обеспечивать дыхание для двоих.

– Спасибо тебе, встретил вовремя. Только как там Хол? – тоскливо выдохнул Малёк.

– Я слушал внимательно, – отозвался выр. – Страф приметно бьёт лапами по воде. Он ушёл на скалы, удачно ушёл. Дальше стена города от самой воды. Погоня по суше не быстро пройдёт. Выры на берегу потеряют след. Там каменные осыпи, а дальше лес. Хол нескоро вернется. Он умный, близко в воду не сунется. Теперь все дозоры выров на глубине и слушают воду. Надо сидеть тихо, обязательно на суше. Мы успели уйти в последний момент. Удачно.

Малек кивнул и побрел следом за выром. Тот деловито шуршал по каменному крошеву, стараясь держаться подальше от воды. С отмели ушёл выше, в скалы, забрался на карниз и вполз, шурша панцирем по низкому своду потолка, в пещерку. Малёк скользнул следом, чуть посидел, привыкая к темноте, начал ощупывать камни пола – и улыбнулся. Он опознал сразу этот панцирь, во многих местах расслоившийся и надтреснутый, попорченный черной плесенью. Ар-Дохи свою часть работы исполнили безупречно: уже нашли старика и перетащили в безопасное место. Страж и теперь заботился о скрытности: маскировал вход старым мусором, водорослями. Закончив с этим, принес ларец и сумку Хола. Положил рядом две фляги с пресной водой.

– Хол мне рассказал, как лечить, – шепнул Малёк.

– Он всем повторял много раз, переживал за старого, – отозвался выр. – Я займусь хвостом. У него сняли пластину, это больно, рана открытая, большая. Ты делай остальное.

– Твой брат не пострадал?

– Со Шромом, на отмелях, – гордо прошелестел ар-Дох. – У них самое сложное дело. Отдать пергаменты, поговорить… и уплыть так, чтобы не догнали. Мой брат курьер, он должен справиться. Наше дело иное. Сидеть тихо. Рыба есть, вода есть. Переждём суету.

Малёк кивнул, на ощупь перебирая заранее подготовленные Холом травы. Ещё раз с теплотой подумал о запасливости и предусмотрительности маленького выра: всё разложено точно и удобно. И в полной темноте не перепутать…

В ушах так и слышался тонкий, шипяще-писклявый голосок Хола: «Сперва трубку под стык грудной пластины. Эту, с двумя царапинами, да! Потом поить таггой и ждать. Вторую трубку ниже, к основанию хвоста. Эту трубку, широкую! Уже набита. Уже готова, да! Он быстро очнётся… – тут Хол каждый раз делал трагическую паузу и добавлял самое для себя трудное. – И весь вырий гриб пусть съест, сразу, даже если будет ему плохо и трудно. Мой запас, не жалко… Пусть быстрее лапы отращивает, да».

Старый капитан и правда, пришёл в сознание достаточно скоро, еще до рассвета. С удовольствием выпил весь запас тагги, потом съел гриб и запил водой. Лег поудобнее и стал слушать, как его новоявленный племянник отличился минувшей ночью. Усы Трага то и дело гордо топорщились. Представить себе трудно, что выр столь малого размера, мягкотелый, способен приручить дикого страфа и уничтожить опытного выродёра. Ар-Дох восхищенно клацал клешнями и шипел, азартно выясняя подробности. Малёк припоминал все новые. Теперь на это предостаточно времени: из пещерки нельзя и уса высунуть. Слышно, как гудят большие барабаны галер: вокруг порта выставлены плотные дозоры. Иногда пронзительно свистят выры, всплывая с глубины и сообщая о том, как основательно и безнадежно пусто на дне. Нет врага! Упустил хранитель бассейна ар-Капра всех мятежников. Сколь теперь ни лютуй, а сделанного уже не изменишь.

– Через два-три дня уймутся, – уверенно сказал Траг, прихлебывая воду. – Я служил на боевых галерах достаточно долго, порядок знаю. Ритм барабанов задан неправильный, слишком быстрый и утомительный. Тантовые куклы устанут очень скоро. Их бесполезно бить: просто лягут и не поднимутся. Галеры вернутся в порт уже завтра. Выры – ещё через день. Им надо привести город к порядку. Сплетни и слухи опаснее мятежников. Хранителю придется всех выров города вывести на улицы, чтобы устрашить людей и утвердить порядок. Море опустеет.

– Так мы и планировали, – прошелестел ар-Дох. – Наше дело ждать тут. Брат и ар Шром вернутся, когда станет возможно. Мы вас доставим в ваш грот, ар Траг. Такая честь – уважаемый старый выр в семье ар-Ютров. Дядя Хола, капитан!

– Не думал никогда, что я всё же покорю замок ар-Бахта и войду в него, – булькнул Траг. – Но я одержал эту победу. Лучшую в моей жизни.