Мой сон, в котором умирал выр, привёл к странным последствиям: я не расставалась с палкой Вузи от рассвета и до заката, упражняясь с удивительным для себя самой упрямством. Полагаю, те же размышления вынудили Ларну задавать гребцам быстрый ритм и не делать ни единой лишней остановки в портах, зато всякий раз выкликать выров дозора и просить тянуть канаты хоть день. Думаю, ни одна галера, никогда, не имела хода, подобного по скорости нашему.

Мы едва успели глянуть на острый мыс, обозначающий во всех лоциях окончание широкого канала меж землями Арагжи и краем ар-Нашра – и сменные выры вновь натянули канат. Галера направила свой нос на север, и с каждым днем погода всё более походила на обычную для родных мест, предвесеннюю. Пронизывал холодный ветер, дождь срывался из хмурых туч… И вместе с ветром и шёпотом капель по воде наползала болезненная, зыбкая раздвоенность.

Всё моё тело ныло, но ещё сильнее болела душа: сомнения превращали её пространство в такое же рябое и мутное зеркало, как водная гладь, иссеченная всплесками капель. Это не волны, море спокойно… но и покоя в нем нет. Словно нечто надорвалось и не желало вставать на прежнее место, расправляться и проясняться. Чтобы хоть как-то изгнать смятение, палка Вузи очень и очень хороша. Так мне казалось и в первый день, и во второй, и даже в третий от памятного сна. Я уставала до полуобморочного состояния и задрёмывала прежде, чем успевала порадоваться: сегодня опять обойдётся. Не провалюсь в тьму неявленного и не станет она меня душить и топить, забивая горло и лишая даже права на крик о помощи…

Теперь уже третий день сезона ангра, люди на веслах стоном стонут – и смотрят на Ларну со смесью уважения и раздражения. Путь от Усени до порта ар-Шархов галера одолела за восемнадцать дней, да при попутном ветре… И это считается очень и очень быстрым ходом, не зря Малёк гордится своим первым в жизни опытом капитанства. Но обратно мы неслись так, что и в сказке не сказать…

Конечно, от столицы ар-Рагов до Усени поближе, да и течения тут удачны, Ларна рассказывал. Но в десять дней от порта южан и до Ценнхи еще, вроде бы, ни один корабль не добирался. Ронга по осени, первый и единственный раз в своей жизни хлебнув чёрной тагги для неутомимости, умудрился в семь дней доставить в столицу тросн от хранителя своего замка. Тогда как раз Шром пришёл во дворец, и Ларна смял кланда, тогда решалось многое и было очень важно понять, кто готов поддержать род ар-Бахта и насколько. Оказывается, ар-Раги отослали Шрону, ещё не избранному златоусым, послание. Подтвердили свое полное согласие с любыми его действиями и предложили распоряжаться казной семьи… Ронга сгоряча о том проговорился, когда Ларна доставал паразитов из-под панциря больного выра, а два стража горестно вздыхали: мол, кто хоть раз чёрной тагги отведал, тот навек пропал… Ронга не пропал. Ему и без тагги на свете жить нескучно. Наверное, у него и спина не болела бы от занятий с палкой…

Я доела завтрак, не ощущая его вкуса. Упрямо сгребла палку и побрела на облюбованное место, поближе к носу галеры, где и просторно, и моего лица гребцам не видать. Зачем им знать, что я от своего упрямства порой плачу?

– Тингали, пора тебе поджимать хвост, – рявкнул Ларна, вставая со скамьи и давая знак к прекращению гребли. – Иначе он просто отвалится. И руки тоже. И коса… Хватит себя выматывать, сядь.

– Я должна…

– Слушаться капитана на галере. Тинка, меня пугает твоя мрачная сосредоточенность. Ну-ка дай пощупать лоб. Да-а, подкосил тебя юг, – задумчиво предположил Ларна. – Ведь знобит… Отдыхай.

– Я сегодня ещё…

– Тингали, знаешь ли ты, – зычно, для всех, уточнил Ларна, развлекая гребцов, – почему люди не жалуются, хотя я требую вращать вёсла быстрее, чем они могут?

Само собой, я не знала. Люди, только-только отдышавшиеся и разогнувшие спины, тоже не догадывались, шумно требовали пояснений и предлагали ответы. Мол, до полусмерти боимся Ларну, а ещё того сильнее страшимся юга, от песчаной бури улепетываем, вдруг она нас и на воде достанет? Да и южный ливень с ней на пару – не ясно, что страшнее… Кричали наперебой. Смелись, словно и не устали вовсе. Не боятся они Ларну. Они уважают его и себя – тоже. Они стали с этим капитаном настоящей командой, я вижу и нитки… Нет, не надо про нитки, и так мутит. Лучше ещё разок повторить урок с палкой. И ещё.

Ларна перехватил оружие и одним неуловимым движением вывернул из рук, хотя я держала, как велено, а он обещал: в таком хвате палку нельзя вырвать. Другие не справятся – неумехи вроде меня, так точнее. Он же совладал и труда особого не приложил.

– Люди глядят на тебя, гребут и думают: она загнётся первой! Весло – что, мы к нему привыкли, а девка с палкой совсем ума лишилась, тьму убивая, – грустно и без насмешки вздохнул Ларна.

Бросил мою палку Мальку, не допустил возражений, подхватил меня, бессильно висящую на его руке тряпкой, поволок в трюм. Уложил, укрыл одеялом. Теперь я и сама заметила, нельзя сделалось не замечать – знобит! Да так мучительно… Значит, всё верно, я за палку цеплялась и упрямо, просто до изнеможения, повторяла урок, бессознательно спасаясь от этого злого, пробирающего до костей холода. Ларна навалил сверху второе одеяло. Хол потоптался у люка, пристально глядя на меня. Добыл из ларца травы и начал их смешивать. Как будто он умеет лечить людей!

– Я не выр! Отстань хоть ты! – Ну вот, теперь злость уже с криком прорвалась. Стало стыдно. – Хол, прости.

– Ты не выр, да, – не обиделся он. – Ты вышивальщица. Сильнее меня, гораздо, да. Я злость ощущаю, но не так остро. Я два раза нырял и рыбу ловил, дрожь в пальцах совсем прошла. Теперь вижу: ты палку брала тоже в поисках облегчения, да. Сейчас айры заварю, мха и брусничного листа. Не лекарство. Но запах добрый, правильный. Напоминание о зелени, о северном лесе. Ты все нитки памяти отдала Киму там, в пустыне. Потому и больнее тебе, нет опоры, нет полноты душевной.

Он вздохнул и убежал к повару, готовить отвар. Я виновато промолчала. Пожалуй, он прав. То, что гонит по спине озноб – оно даже не злость. Оно иное. И я опасаюсь его, прячусь от него за усталостью и болью спины, за дрожью рук, едва способных держать палку Вузи… Если бы не донимала себя уроками, руки дрожали бы точно так же – но по иной причине. То, что упрямо норовит мне влезть в голову, – оно пугает меня. До дрожи…

– Значит, ты просто придумала новый способ поджимать хвост, – усмехнулся Ларна. – Ладно же… Рассказывай.

– Нечего мне сказать!

– Покричи, пошуми, себя пожалей до слез – и начинай рассказывать, – невозмутимо предложил он. – Я дождусь. Это связано с гибелью выра в твоём сне?

– Нет!

– Уже что-то. Тогда – с боем в пустыне.

– Нет.

– А где прежняя уверенность? – насмешливо изогнул бровь этот злодей. – Тинка, меня обманывать и не пробуй, мала ещё. Значит, снова мы столкнулись с причудами канвы. Хуже: мы наблюдаем построение отношений изделия всемогущей брэми Ткущей, именуемого миром и явью, с нашей упрямой и совсем не всемогущей брэми вышивальщицей. Которая норовит взять на себя больше, чем полагается людям. Так?

Я всхлипнула и, позорно провалив очередную попытку стать взрослее и разобраться во всём без помощи, уткнулась в его руку. Сразу стало гораздо лучше. Ларна хмыкнул, сгрёб меня вместе с одеялами и прижал, уложив голову себе на плечо. Погладил по волосам. Проклятущая рябь сомнений отдалилась, приутихла. Хорошо быть котёнком, которого спасает этот бывший выродёр. Очень даже хорошо… Я вздохнула. Завозилась и прижалась щекой к его плечу ещё плотнее.

– Тингали, тебе мешают жить не твои ли нитки? Я сперва не обратил внимания, а теперь виню себя. Ким после большого шиться заново наполнял тебе душу своими сказками. Я не умею… – Ларна виновато шевельнул плечами. – Вот ты и болеешь. Как помочь при столь незнакомой болезни? Я не умею плести сказки, не мое это, понимаешь?

Он грустно улыбнулся, погладил меня по голове и замолчал, заботливо поправляя одеяло. Хол вернулся, подал чашку с отваром трав. Пахли они и впрямь лесом, родным и очень важным для меня. Пить было приятно, словно малая часть отданных Киму ниток души вернулась и на место улеглась. Ларна ещё чуток помолчал и начал негромко рассказывать. Не сказку, нет. Быль. О том, как он жил в рыбацком поселке и как вышел в море на старой рассохшейся лодке. Мы недалеко от тех мест проплыли, возле острого и узкого мыса земель ар-Нашра…

В рассказе Ларны во всю цвело лето, берега донимал зной, с юга через пролив тёк над водой и не впитывал её влажности ветер суховей. Он был горячий, он обдирал горло до хрипоты голоса. Но упрямый Ларна, тогда – пацан и неумеха, вышел в море. Хотя все прочие остались по домам: погода такова, что рыбы у поверхности нет. А он купался, нырял, смотрел на небо и солнце из глубины, и казались они перламутровыми, колышущимися, сказочными.

Он до того увлекся, что не заметил, как в считанные мгновения небо заволокло пеленой облаков. Ветер сменился, задул с севера – и такое началось… Я покосилась на люк трюма: глаза Хола видны у края проёма, на досках лежит тень и выдаёт положение Малька, сидящего совсем рядом, чтобы ни слова не упустить. Тихо на палубе так, что нет смысла сомневаться, все слушают капитана. Оказывается, он умеет и истории выплетать – зря сетовал, что не его это дело…

– Тогда я впервые попал в большой шторм, – задумчиво и почти мечтательно вздохнул Ларна. – Восход был цвета крови растерзанного бигля, тучи казались клочьями его меха, заляпанного той же кровью… Жуть скручивала от одного взгляда, Тинка. Море во все стороны ровное, пустое, и я на своей лодке, которая и в безветрие набирает воду через щели. Один на всём свете, и тишина нерушимая. Глянешь в воду – там отражается твоя перекошенная рожа. Словно оба мира сошлись, тут ты ещё жив, а внизу – в опрокинутом зеркале вод – тебе, покойничку, уже всё едино, там дуракам самое место.

Он усмехнулся, погладил свои длинные усы. Пропустил меж пальцами, ощупал подвески – знак ар-Бахта и золотые иголки. Тишина сделалась невыносимой, мы все уже с головой увязли в его истории и нас трепал страх ожидания шторма. Глупо – ведь вот он, Ларна, выжил, сидит рядом.

– И дальше? – не выдержала я. – Мне уже жутко. Одной на всем свете да перед лицом бури.

– Дальше… – он снова улыбнулся. – Тинка, меня, может статься, тогда и переломило, перевернуло в нынешнего Ларну. Смотрел я на отражение в воде. Смотрел… Нагнулся, оно потемнело, смазалось рябью первого предштормового ветерка. Словно бы утонуло. И страх мой весь, сколь его есть, тоже ушёл на дно. Ну, не вернусь я на берег, что изменится в мире? Ничего. А если сдамся и примусь труса праздновать, тогда очень даже изменится! Весь мой мир рухнет. – Ларна прищурился и хмыкнул. – Я был глупый и азартный, как малолетний выр. В тучах блестели синими окнами чистого неба глаза моего бога. И я сказал ему: что ты вытворяешь? Весь рассвет в крови, безобразие. Я сказал: ты устраиваешь шторм просто для уборки в доме, ведь так?

– Он ответил?

– Делать ему больше нечего, как трепаться с пацаньём, – рассмеялся Ларна. – Взял бадейку у себя там, в тучах, и ка-ак ливанул вниз! Да с размаху… Я видел, стена дождя шла с севера, тёмная, сплошная. Сперва ветер ударил и смял тряпку старого паруса, хоть я и убрал его, плотно подвязал. После сразу ливень окатил и утопил… Нет, он со мной не разговаривал. Я не склонен верить в болтливых богов. Но мужик он толковый: на берег вышвырнул, пожалел. Сколько вспоминаю тот шторм, столько удивляюсь. Меня должно было унести невесть куда, в Арагжу и далее на юг! Но выбросило на камни у самого родного поселка. Чудо…

Он подмигнул, на палубе дружно вздохнули, зашевелились. Ларна прислушался, хмыкнул и громко сообщил команде:

– Лодыри и сплетники! Гребли бы вы ушами, мы бы втрое быстрее добрались до столицы. У вас уши никогда не устают, ведь так?

– Что, опять на весла? – без малейшей надежды на лучшее уточнил Малёк.

– Нет, что вы, отдыхайте. Вот-вот приплывут выры из портовой стражи, слезно попросим дотянуть нас, немощных, до причала. – Ларна усмехнулся. – Вы уж сами решите, кому плакать-то.

Гребцы возмущенно затопали, рассаживаясь по лавкам. Малёк ушел на корму и сел там, взялся отстукивать небыстрый и удобный для гребли ритм. Чуть позже Хол плеснул, уходя в воду. Видимо, решил нам помочь и взялся тянуть ходовой канат. Он хоть и некрупный выр, но тяговит и неутомим.

– Всех я разогнал, – гордо отметил Ларна. – Давай, Тинка, рассказывай толком: что на тебя нашло? Иначе выброшу палку Вузи за борт, и пусть этот ящер творит великое чудо: выносит её волной к берегу в нужном месте…

Я невольно хихикнула, плотнее закуталась в одеяло и стала говорить. А как дальше молчать? Он ведь рассказал то, что, пожалуй, раньше никому не доверял. Про своего синеглазого бога и его чудо… Про свой страх и победу над ним. И про одиночество человека в море. Значит, сейчас моя очередь сдирать шкуру и говорить без утайки. Путь это и больно, и непонятно, и сомнений больше, чем понимания.

Я начала с самого начала. С того, как отдала Киму нитки души, и они в канву заново легли, ведь и мой труд был в том, что явился лес. Может, не труд даже – память и свет души, сокровище ушедшего детства, отданное сразу и без сожаления по просьбе брата. Впиталось оно в канву, помогло Киму. И там прижилось. Только связь не сразу иссякла между мной и отданными нитями, частью моей же души, порванной надвое без жалости… Меня тоже подтянуло немного поближе к канве, а потом вроде… оттолкнуло? Теперь иногда случается жутковатое, если разрешить себе признать это и перестать прятаться.

– Понимаешь, страшно мне, – всхлипнула я. – Мир будто вдруг удаляется. И тогда я на него гляжу как бы со стороны, и он весь нитками вышит, да по канве. Не живой, а узорный. Как в таком ну… хотя бы дышать? Жуть берёт. Море кругом, я в нём всегда видела красоту и радость, а теперь только нитки. Стежки, намётку, замысел узора и исполнение…

– Стежки и наметку, – задумался Ларна. – Пройдёт. Я не шью и в нитках ни капли не умён. Зато я соображаю в бою, в оружии и прочем всяком. Когда боец долго чему-то учится, он достигает такого особого уровня… Мой наставник звал его порогом дураков. Как объяснить? Представь: всё у тебя гладко, ты уже как будто сильнее всех и постиг всё насквозь. Вдруг спотыкаешься о тот порог – и ты никто! Тебя любой пацан может прирезать.

– Прямо – любой…

– Преувеличиваю. – Не оспорил сомнений Ларна. – Но не сильно. Ум знает, как надо. Руки знают, ноги тоже. Тело вроде привыкло и успевает, оружие знакомо и понятно. Но вместе навыки не склеиваются. То есть вот сейчас они при мне, а стоит хоть на миг задуматься… и хоть плачь! – Он покосился на меня. – Не хмыкай, у меня, что ли, научилась? Лучше посочувствуй… нам обоим. Пока вложенное в голову и данное наитием не сольются, не одолеть тебе порога дураков. Перед ним ты ученик, за ним – мастер. Я больше скажу, Тинка. Такой порог не один… Время от времени выясняешь: вот и новый лёг тебе под ноги, опять надо или сдаться, или перемогать себя и лезть выше.

– И что делать, чтобы выше залезть?

– Тебе сейчас? Ничего! Отдыхать и радоваться жизни. Ты уже освоила все уроки. Теперь дай время опыту и привычке сделать твоё шитье не оружием и не работой, а просто частью тебя. Как мой топор – часть Ларны. Когда я одолел самый свой трудный, пожалуй, порог дураков, сразу заказал к нему чехол. Прежде-то таскал напоказ, с голым лезвием. Мастер, Тинка, как я с тех пор полагаю, знает не только как убить. Это всё глупости и детская блажь – как… Мастер знает, кого стоит рубить. А кого – нет.

Он замолчал, я тоже. Ничего себе порог дураков… Даже озноб отступил. Люк, освещённый ярким солнцем, казался сшитым из южных тонких ниток. Ну и пусть. Подумаешь! И море нитяное, тоже переживу. Зато Ларна настоящий. Это я знаю без сомнений.

– И давно ты заказал чехол?

– За месяц до того, как угодил в подвалы под замком выров Синги, – отозвался он без запинки. – Да, год с небольшим назад, ты верно хмуришь лоб… Я почти стал мастером, когда отказался убить Шрона, потому что он был слаб и болен, а на моей стороне не имелось правды. Но по-настоящему я шагнул вперёд позже, когда встретил Шрома и увидел в нём своего брата. Ты быстрее перешагнёшь порог дураков. Ты уже всё что надо, видишь. Просто тебе тяжело нести бремя ответственности за шитье. Но – придется, смирись. Тебе надо всего лишь понять своё место в мире.

– Ничего себе «всего лишь»!

– Я не лгу тебе, не упрощаю и не делаю вид, что уверен в своих словах. Просто говорю то, что думаю. Ты не ровня Пряхе и Ткущей. Они не люди, они на наш мир глядят со стороны. Ты человек и жить должна, как люди живут. Если возьмёшь на себя больше положенного, вышвырнет тебя невесть куда. Примерно так вышвырнуло Вагузи, – задумчиво продолжил Ларна. – Подумай, нужна ли тебе его участь – безвременная?

Я торопливо замотала головой. Вот ещё! Ким по своему лесу страдает, надвое рвётся. Я же тут сразу прижилась, в большом мире. Он мне куда как роднее Безвременного леса. Да, тут нищим не подают, а сами они вовсе не слепы и не убоги. Тут обижают детей, завидуют соседям и предают друзей. И всё же я хочу жить здесь. Потому что здесь, среди всего этого безобразия, рождаются и вырастают лучшие – такие как Ларна, Марница, Шром или Хол… Не желаю я смотреть на них со стороны, как на часть узора, на его самый удачный изгиб или цветок…

– Брэми капитан, слёзно просим, – обманчиво плаксивым голоском вывел Малёк, давясь от смеха.

Ларна оживился: помощник давно не решался с ним спорить или хотя бы шалить. Может, и он одолел свой порог дураков и научился новому? Я вопросительно глянула на Ларну, тот подмигнул, уложил меня поудобнее, снова поправил одеяло и шагнул к люку.

– Что, мне одному грести или ходовой канат тянуть? – рявкнул он.

– Хотя бы выйти на палубу и глянуть на порт, – смиренно вздохнул Малёк. – Прибыли, как мне кажется. Но без вас нам точно этого никак не узнать. Вдруг прикажете поворачивать и ещё куда нестись сломя голову?

Ларна выглянул из люка, кивнул, приветствуя стража порта, уже взбегающего по веревочной лестнице на борт. Выр был знакомый, он ничего не спросил о цели посещения, сразу сам указал место у почётного причала для боевых кораблей и посоветовал «во все лапы» нестись во дворец. Потому что третий день длятся праздники, пусть и не столь пышные, как исходно намечалось. Ар Шрон от непрерывного присутствия на торжествах пересох и устал, к закату уплывёт в особняк ар-Рафтов, а это далеко от города, придётся туда полдня добираться на вёслах.

– Тинка, ты лежишь при смерти или с нами, во все лапы – к Шрону? – уточнил Ларна.

– При смерти, но во все лапы, – сварливо согласилась я на оба предложения.

Вздохнула, с сомнением стряхивая одеяло. Озноб не ушёл, но и не прибавился, не от болезни тела он происходит, от душевных терзаний. Значит, лежать нет смысла, под одеялом не отогреюсь. Возле Ларны я скорее выздоровею, а встретив Шрона и вовсе поправлюсь сразу. Он мне родной дедушка, ничем не хуже Сомры. Даже лучше. Он здесь. В этом мире, в обычной моей жизни.

– Вот я чего не понимаю, – пожаловалась я, выбираясь на палубу. – Дела мои таковы, что, как ни крути, иному никому их и не передать. По силам ли, нет, для людей или для кого ещё они впору – всё равно мне их делать. Так что тогда определяет моё место в мире?

– Как тебе сказать, – Ларна снова веселился и щурился от смеха. – Представь, что тебе надо прыгнуть вон с той скалы в море. Это твое дело, трудное и важное. А твоё место в мире… Если ты определила его неверно, прыгать станешь с тяжеленным камнем на шее. Результат вполне даже понятен. Дело исполнишь, но сама – в лепешку…

– Почему? – я уже сбежала по сходням и замерла на полушаге, чуть не споткнулась и не рухнула в воду.

– Ты норовишь всё сделать сама и ответить за всех без их участия, – вздохнул Ларна, подхватывая меня и ставя на надежный причал. Нет качки. Благодать… Ларна продолжил, не давая мне отвлечься: – Шром попросил у тебя пояс, получил и нырнул. Всё удачно. Но ты ходишь с камнем своей вины на шее уже который месяц. Ах! Он может погибнуть из-за моего пояса… Ах! Я во всём виновата, я одна…

Ларна сказал последние слова намеренно тонким голосом, изображая меня, и даже довольно ловко повторил мое движение – как рука перебрасывает косу со спины на плечо… Малёк рассмеялся, Хол булькнул, да и я хихикнула, не сдержалась. Стало чуть легче на душе. Словно камень и правда там был, но упал и утонул – без меня, что особенно приятно. Ларна велел Мальку ждать указаний, Холу разрешил нырнуть и поговорить с местными лоцманами. Меня же подгрёб под руку и повёл через порт, где всем тесно, одному ему есть просторная дорожка – узнают и вежливо уступают. Иногда по привычке называют ар-клари: помнят его недолгое пребывание в этом звании.

Лица улыбчивые, на мостовых ни пылинки, на оградах – цветы и ленты, народ одет наряднее обычного. Несколько раз нас поздравили с сезоном ангра и вырьими именинами, дважды – с днем веселого ара, ещё с началом «энтой буйной гулянки, которая всем по сердцу». Мы в ответ тоже улыбались и поздравляли. Иногда с сезоном ангра, но порой Ларна входил во вкус и чудил. Зычно сообщал, что празднуют его прибытие в порт, раннюю весну и ещё невесть что. Я улыбалась и шла молча, как подобает милой воспитанной брэми.

В зелёном городе – а мы шли короткой дорогой, через рыбацкую слободу – гудели куда дружнее и шумнее, чем даже в порту. Здесь с осени жили выры-загонщики, потому имя праздника выучили правильно и все. Пили пиво и таггу, причём не первый день и, как мне кажется, некоторые уже путали кружки, не ощущая разницы во вкусе и запахе содержимого…

Красный город праздновал более организованно, но далеко не так искренне. Зато тут оказалось посвободнее на улицах. И потише. Рыночная площадь, к моему изумлению, пустовала. Прилавки убрали, явно на время и ради больших гуляний. Но теперь, в середине дня, эти самые гуляния ещё не начались. На всю гулкую безлюдную площадь имелось лишь двое нищих, причём ни один занимался не своим обычным ремеслом, ведь просить-то не у кого. Более опрятный просто сидел на скамейке у трактира и пил пиво. Зато второй… Я даже споткнулась. Неужели тот самый неслепой слепец, которому я бросила арх в шерстяную шапку? Сидит на красном камне, дремлет, и шапка у ног точно та же… Хотя на голове имеется вторая, соломенная, словно в насмешку.

– Ни дня без работы, даже в сезон ангра? – уточнил Ларна, останавливаясь возле нищего и бросая полуарх в его шапку.

– Что желает узнать столь славный брэми за столь ничтожные деньги? – зевнул нищий, прекращая рассматривать белесыми глазами небо.

– Да ничего, собственно, – прикинул Ларна. – У Скрипа всё в порядке? Как-никак, бывший староста, ненадёжное это дело, уход с такого места. Переживаю за него.

– Было не всё в порядке, но налаживается, – отозвался нищий. – Он сюда не вернётся, в столицу. Ар Юта пригласил его в свой край. Вроде – княжеским советником. Но чего я своими слепыми глазами не видел, за то наверняка не поручусь. С праздником вас. Хорошие дни. Подают богато, да и на улицах спокойно, можно гулять хоть до утра, даже такой милой юной брэми, никто не обидит. Особенно в зелёном городе: мастеровые взялись сами порядок держать и преуспели в этом на славу.

Ларна кивнул. Порылся в кошеле и бережно отсчитал десять кархонов, серьёзно и уважительно передал нищему в руки.

– Это уже на настоящее дело, в нём прошу помощи. Встретил я в землях Арагжи пьянчужку по имени Барта, прежде он был выродёром. Рода его не ведаю, возраст… да лет пятьдесят, полагаю. Внешне по молодости был рослый крепкий северянин, моего сложения, только чуть пониже, на полпяди, наверное. Я почти уверен, что у него имеется родня в столице, в красном городе, среди состоятельных брэми. Разыскать бы ту родню, и, если люди они приятные и душевные, дать им знать, что жив Барта и навестить его можно в замке ар-Рагов.

– Вам как отчитаться о работе? – уточнил нищий, когда золото само сгинуло, растворилось в его ладони.

– Никак. Мне-то он не родной, – рассмеялся Ларна. – Просто хочу этого дурня из головы выбросить. Вот и переложил бремя на ваши плечи.

– Сделаем. Золото не бремя, поиск нам тоже не внове и не в тягость, – усмехнулся нищий. Глянул прямо на меня. – Вы, брэми Тингали, обязательно повидайте достойного ар-клари Михра. Он хранит для вас письмо от Скрипа. Собственно, я тут и сидел, чтобы сказать это. С праздником, желаю спокойно провести время в столице.

Он улыбнулся, коснулся пальцами края соломенной шляпы, защищающей лицо от неяркого весеннего солнца. Встал, сунул под локоть шерстяную шапку – и пошёл прочь. Следом, поставив кружку с недопитым пивом, двинулся второй нищий. Я только теперь и рассмотрела – рослый, хоть и худой. И палка у него чем-то на мою похожа, только подлиннее и отделана узорчатым металлом… Это что же получается? Нищие по городу с охраной ходят? Ох, снова я себя почувствовала деревенщиной, разевающей рот на столичные диковины. Приятно даже – кое-что не меняется быстро. Ларна тоже проводил нищего взглядом, задумчиво пожал плечами и снова двинулся к дворцу. Главной улицей, широкой и вовсе уж усердно и обильно украшенной. Наверное, только сейчас я поняла, каким разным может быть праздник. Одним важна его суть, другим – парадная красота, третьим – просто повод для гулянки… Наверняка находятся даже и недовольные: шумно, дела стоят, торга нет…

Мне праздник теперь – увидеть Шрона. Соскучилась я по нему. С осени успела подзабыть, как это хорошо – когда тебя ждут, узнают и гудят таким дивным сочным басом, раскрыв объятия всех шести рук:

– Тинка, наконец-то! Ох-хо, устала без вас душа, без родных моих… Высохла вся, окончательно. Дайте хоть обниму. Целы? Здоровы? Где моя отрада – Малёк? Где милый мой Хол? Куда дели Кима и Марницу? Сейчас Жафу свистну, он недалече, приедет вмиг. Вот уж кто выродёра нашего ждал, вот уж кто о Ларне вспоминал, что ни день… Странно даже, что ваша галера мимо земель ар-Нашра прошла без преград, выры хотели уволочь вас к себе в замок.

Мы сели на зелёной лужайке, у самой дворцовой стены. Так, чтобы по возможности быть в стороне от суеты затяжного праздника. Пересказали без спешки весь свой поход – через пустоши, в земли Арагжи. Выслушали ответный рассказ. Обсудили, в Горниве ли теперь Ким? И что мог означать мой сон, в точности совпавший с событиями в столице: ведь выр, оказывается, действительно погиб… Пока мы разговаривали, появился и нынешний ар-клари. Передал мне письмо от Скрипа.

– Да, курьер погиб, и убил его выр, всё в твоем сне верно, – вздохнул он. – Знаем мы теперь достаточно много о той ночи, молчуны уже разговорились. Жители ближних улиц так возмутились, что их соседи беду видели и слышали, но промолчали, бросив на всех людей тень и опозорив красный город перед зеленым, что три семьи общим решением выселили из столицы, дома их выкупили. Два трактира закрылись: в одном хозяин убит, во втором жив, но своим молчанием так виноват, что побоялся погрома и съехал, продал заведение. – Михр нахмурился. – А вот Кух как лежал без сознания, так и по сей день не в уме. Бредит, едва дышит. Твердит о хозяине, о силе не по нашим возможностям, о возвращении законного кланда, при котором он станет ар-тиалом всего известного нам мира. Горячка…

– Иногда под пытками столько не выбалтывают, сколько говорят без сознания, – задумался Ларна. Обернулся к Жафу. – Ар, я лечил вас быстро и болезненно, но вы не сочли меня злодеем. Шрон сказал, я снова могу быть чем-то полезен?

– Весьма точно, – с самым загадочным видом согласился Жаф. – Перегони галеру к нашему причалу возле особняка. Это не обсуждается, вы мои гости, и Шрон поживёт у меня, зачем ему плыть к ар-Рафтам, если Юта уже два дня, как отбыл домой?

Ларна расхохотался, хлопнул себя ладонями по бедрам и, кое-как погасив веселье, уточнил: домой, но через Сингу? Оба выра согласно и сердито дернули усами. Шрон прогудел нечто относительно молодости и горячности. Ларна подмигнул мне и предложил ставку на всё свое наличное золото: Ронга ар-Раг уже обогнал нас и вынырнул близ порта Синги…

– Им строго запрещено устраивать бой, – возмутился Жаф. – Строго! Два лучших и неущербных ни в чем, а впереди, если всё удачно свершится в отношении глубин, настоящий сезон сомга… Чьи имена мы, старые, станем называть, если эти два переросших малька всё же помнут друг другу панцири?

– Ясно, чьи, – возмущенно булькнул Шрон. – Ар-Лимы уже всех извели троснами. Ох-хо, великая тайна! Они для своего младшего, для Бугма, готовы хоть за всё золото родового замка купить место в списке почетного оглашения.

– Ар-Тадха пошли дальше, они пообещали князю Горнивы весь лес на смешных условиях, почти даром, если Чашна пропихнёт в тот же список ара Долна, – разозлился Жаф. – И это ещё мелочи! Что творят безродные, у кого нет замков, но есть крепкий молодняк…

Он поник усами, Шрон понимающе вздохнул, мы с Ларной дружно пожали плечами, ровно ничего не понимая. Ларна кашлянул, привлекая внимание выров.

– Что за список-то? Почётная встреча Шрома, явившегося из глубин в сопровождении толпы вырьих баб? Или более того, нечто вроде нашего, людского, сговора? А вот скажите мне, мудрые ары: как может происходить нерест в глубинах? Как там выжили ваши женщины? И ещё вопрос. Не пойдут ли они войной на людей, осилив всплытие? Или они без общения одичали…

Выры отмахнулись всеми руками. Жаф глянул на Шрона, тот потоптался и в смущении провел рукой по своим усам.

– Нехорошо иметь тайны от родни, вовсе нехорошо. Однако же сам я и написал закон: до сезона сомга ни слова никому не произносить, поясняя уклад жизни выров и наши особенности. Может, вам и не надо знать… Может, так оно и лучше. Нет покуда должного ответа, даже у старых. Одно скажу. Не будет военной угрозы от донных дел. Нет, не будет.

Ларна покосился на меня, подмигнул ещё веселее. Мол, чудят старые, не расстраивай их, не спрашивай то, что скоро и так узнаем. Шром-то когда всплывёт, молчать не станет. Я на пальцах высчитала: прель да травень – наша весна, потом лето… лугоцвет, марень, страдник. И сразу после – вырий сезон сомга, когда явится Шром. Можно и потерпеть. Между тем выры усердно переводили тему разговора на праздник, рассказывали наперебой, как прошли два дня и что ещё ожидается интересного в городе. Ларна их прервал.

– Шрон, не переживай, мы тебя не разлюбим и без знания вырьей тайны. Отправь курьера порезвее в Горниву, там ли Ким? Здоров ли… с ним ли Марница? Отпиши, что ждём их в замке ар-Бахта. Что на север нам пора двигаться.

– Не так напишу, ох-хо, уж прости, – вздохнул Шрон. – Ты сам посуди: меня пробовали смять, в столице убили выра. А чьим золотом мы пока что пользуемся? За чей счёт столицу отстраиваем? С кем на суше мир нам более всего важен?

– Горнива, – коротко кивнул Ларна. – Знаю. Но Чашна – мужик толковый, хоть и злее выродёра он в некоторых делах… Однако слово своё держит, он всё же жизнью обязан мне. А титулом князя – тебе.

– Пока он жив, Горнива тиха и благополучна, – мрачно согласился Шрон.

– Даже так? – нахмурился Ларна. – То есть ты не отпускаешь Кима на север?

– Ким умён, как златоусый и старый, – Жаф важно подтвердил мысль Шрона. – Мы рады, что он в Горниве должен теперь объявиться. Пусть там и остается. Нам живой князь нужен. Пусть оберегает. Конечно, пока что Кух в горячке, и все его замыслы не исполняются… Но вдруг у «хозяина» и иные исполнители есть? Мы ничуть не продвинулись в понимании: кто за убийством стоит? Ар-Лимы? Они нам, семье Нашра, всегда были близки. Но даже я скажу по совести, власть они очень любят. Прежде дружбы ставят и выше глубинного понимания чести. С Горнивой у них теперь великая вражда начнется.

– За пустоши, – понимающе кивнул Ларна.

– Именно. По суше новый путь от Горнивы к югу пока что предложен Чашной мимо земель ар-Лимов, прямиком к Шархам и Рагам. Чем не причина для заговора? Посерьёзнее места в списке почётного оглашения… – Шрон поник усами. – Трудное время. Вас рад видеть, сердца мои бьются и трепещут. Но и вам скажу: уплывайте из Усени скорее. Опасно здесь, ох-хо… Два дня отдохните и вперед, в Сингу. Там выловите негодяя Ронгу, он друг вам и послушает вас. Путь пешим ходом бежит в Горниву. Если что, очень даже толковая помощь для князя – боевой выр столь изрядных размеров. Юту тоже пристыдите. Должен поспешать домой, братья ждут его. Да ещё напомните, долг за ним: псов прислать сюда и в Горниву тоже, пожалуй. Исполните мои поручения?

– Сам лично выловлю молодняк и так воспитаю, панцири будут гудеть до осени, – усмехнулся в усы Ларна. – Ну что, в особняк пока направимся?

Я слушала разговор в послуха. Не по моему складу ума дела обсуждаются, не для вышивальщиков они. Узор столичных интриг – это сплошь белые нитки, корысть да жадность, расчёт да зависть… Мне глянуть на такое тошно, особенно теперь, когда нитки сами лезут в глаза. Год назад, когда я жила ещё в Безвременном лесу и была куда как помладше умом, я тоже видела нитки отчётливо. Теперь припоминаю: они так же точно в глаза лезли и казалось – об каждый узел я спотыкаюсь. Позже неприятное ощущение прошло, сгинуло. Я в большой мир вышла, можно сказать – за порог шагнула. Повзрослела и взялась за дело. Точно, как мне Ларна и объяснял. Значит, и в этот раз обойдётся. Надо снова дело себе искать большое, новое. И я знаю: оно ждёт меня на севере. Пока же самое время прочесть письмо Скрипа. Надеюсь, оно поможет снять с души камень вины. Вот ведь ещё один человек, которому я смотала клубок, всунула нитки в руку и тем принудила к переменам. Что он скажет о моем шитье?

«Тингали, пишу в спешке и потому без «брэми» и прочих глупостей. Твой клубок оказался весьма сильной вещью. Всю мою жизнь он перевернул… Ухожу, назад не вернусь и дома более нет, и всего иного, что я накопил в столице – уважения, связей, приятелей. Враги, и те в прошлом. Ты совестливый человек, потому и пишу: нет, я не жалею о своем решении принять клубок. Отказавшись от него, я сохранил бы нажитое и лишился будущего и самого важного для меня – своей семьи… Не сразу и не в один день, но именно так всё и закончилось бы. Я теперь уверен.

Главное, зачем взялся писать: шей нитками и мотай клубки без оглядки на то, велика ли их цена. Куда важнее, чтобы ты свою работу делала так, как делаешь, вкладывая душу. Прочее на совести принимающего шитье. Даже ворам не вредно сшить вещицу. Может, она изменит столицу сильнее, чем все облавы славного брэми Ларны, которого и теперь некоторые вспоминают, заикаясь и вздрагивая. Иногда совсем не дурно вынудить людей хоть раз в жизни честно оплатить заказ – сполна и без возможности свалить заботы на чужие плечи. Это даже надо сделать. Тебе жить станет спокойнее, когда сгинет нелепая сплетня: вышивание позволяет получить золотые горы без малейших усилий, даром.»

Я дочитала, с сомнением прикусила губу. Толкнула в бок Ларну, сунула листок ему в руки. Прочел, хмыкнул и хлопнул по плечу Михра.

– Будь добр, отряди человека на мою галеру, передай приказ, пусть перегонят к причалу особняка Жафа. У нас с Тинкой есть дельце в городе.

– Во что втравливаешь ребенка? – расстроился ар-клари. Безнадёжно махнул на нас рукой. – Ладно. Дело ваше… Хоть стража с собой возьмите. Дроф, займись, передай на галеру и сам проводи её до особняка. Да, обязательно выдели стража брэми. – Михр указал нам на явившегося по первому зову охранника. – Мой новый помощник. Самый дотошный человек в городе. Такого окончательного и даже удручающего порядка в составлении троснов и их учёте я и представить себе не мог ещё неделю назад…

Михр не без гордости глянул на помощника, чуть поклонился нам и удалился. Всему городу праздник, а ему, ар-клари, головная боль, это даже я понимаю: любые гуляния не обходятся без пьянки, драк, воровства… Пока я сочувствовала почти незнакомому Михру и рассматривала дворец, Ларна меня, упирающуюся и норовящую глазеть по сторонам, за руку тащил без остановок к воротам в город. Дроф так и вовсе сгинул, хотя сперва складно и здорово рассказал о двух залах и истории столицы в целом. У самых ворот нас уже ждал страж, выр полутора саженей длины, в парадной раскраске: на спине герб столицы нарисован, оружие так и сверкает, все усы, и большие, и малые, украшены подвесками.

– С праздником! – прогудел он. – Сезон ангра, большое событие для столицы.

– Как отмечаете? – оживился Ларна.

– Славно, – гордо отозвался страж. – Утром парад на площади, у людей. Днём затишье, вечером на воде вырий парад. Плаваем со светильниками, узоры строим, ныряем и прыгаем. Потом большой огненный след создаем на воде, целую картину. Красиво. Дальше до полуночи угощение. Сегодня последний день больших торжеств, хорошо, что вы успели застать. А через год и того веселее станет. По осени отметим сомгу, потом уж и до настоящего выхода мальков на берег недолго – самое большее пять лет, если верить старым и нашим книгам.

Мы с Ларной переглянулись и ничего не стали уточнять, чтобы не заставлять выра отмалчиваться. Ясно ведь: закон Шрона для всех един. Большего про уклад жизни выров страж нам не расскажет. Я шепнула Ларне: надо поспрашивать Хола. Он отмахнулся, напомнил, что Хол еще малёк и сам во взрослых делах понимает, скорее всего, не более нашего… Страж нас не слушал, здоровался с каждым прохожим и всех поздравлял, ему отвечали в красном городе не все и довольно сухо. Но едва мы вошли в зелёный, как шума прибавилось, ответы стали громче и подробнее. Я задумалась: почему так? Чем люди богаче, тем больше в них закрытости. Словно ракушки. Норовят стенками от мира отгородиться, поделить его на достойных внимания и прочих, низших… Даже тот продавец в нитяной лавке, помнится, не поздоровался, пока мзду не получил. Хотя какой он брэми? Так, неумеха без дела в жизни и без мечты.

– Ларна, куда ты тащишь меня? – запоздало поинтересовалась я.

– К ворам. Прыгать через порог дураков, – буркнул он, не останавливаясь.

Собственно, чего иного я могла ждать? Всё равно споткнулась и чуть не упала. Даже страж удивился, приотстал и замолк. Проверил оружие, слышно, как клинки в ножнах защелкали, зашипели…

– Никакой угрозы. Мы мило побеседуем и выпьем чистой водички в честь праздника, посидим на набережной большого канала, – самым беззаботным тоном сообщил Ларна. – Ты не бывала в гостевой слободе? Мы уже добрались, гляди. Смешное место. Эдакая неудачная копия белого города. Знатью не стали, а щёки надули.

– И что, все знают, кто они и не ловят их?

– Тинка, чтобы ловить, надо доказать. Михр занимается этим, и вполне успешно. Видишь, красивый дом с заложенной брусом дверью и сургучом на замке? Свежая работа.

– Третьего дня сгребли, – охотно пояснил страж. – Тросны подделывал учётные и документы на прожитие. С прежним шааром знался, в белый город был вхож.

– Очень милый трактир, здесь и устроимся, – Ларна свернул к самой набережной и усадил меня на лавку под навесом. – Эй, кто здесь кормит усталых путников?

На всем известного «путника» с опаской покосились гости, уже устроившиеся за соседним столом. Они вдруг утратили желание кушать и праздновать. Ларна им подыграл, изобразил свой самый мерзкий оскал и мигом сменил его на вполне приятную улыбку.

К нам уже спешила женщина с подносом. Красивая, фигуристая, одетая нарядно, даже чуть излишне ярко на мой вкус. Да и городская манера делать сарафан таким, что он словно бы сполз с плеч до неприличия низко – ну, гадость. Потворство мужикам, вон как она к Ларне нагнулась.

– Угощение от заведения, – пропела трактирщица низким приятным голосом, каким-то обволакивающим, его так и хотелось слушать. – С праздником, брэми, с праздником, ар. Желаете магру? Как будто для вас специально ещё уцелела одна монета, свежая, утреннего улова. Очень, очень счастливая. Приготовлю сама, с подругой.

Трактирщица стрельнула глазками на Ларну, презрительно покосилась на меня и хихикнула, словно в сказанном был некий намек, не вполне приличный. Сгрузила на столик два бокала и большую чашку с таггой. Вздохнула всей грудью, снова глядя исключительно на Ларну – знакомое дело. Сейчас назовёт князем и предложит откушать за счёт заведения… И я пожалею, что не взяла с собой палку Вузи.

– Магру так магру, – согласился Ларна, гладя усы и щурясь, охотно слушая голос и рассматривая саму красавицу. – Брэми, вы умеете готовить или я должен платить только за голос?

– И готовить я тоже умею, – многообещающе вздохнула эта наглая горожанка. – И…

– Отправьте человека туда, куда уже отослали одного, – перебил Ларна. – Скажите, приглашаю на магру. Только одного гостя и только по теме вышивания. Подайте новые кубки. С простой водой.

На воде канала появился в отдалении страж, я обернулась и стала глазеть и охать, не скрывая своего изумления. Ларна тоже глянул мельком и одобрительно хмыкнул.

Крупный страж с мелодично звенящими парадными подвесками на выставленных над водой усах тянул лодку, в которой находились два жителя мастеровых слободок. Оба бородатые, мрачные и очень сосредоточенные. Один стоит и внимательно осматривает берега, за поясом плотницкий топорик, на скамье рядом лежит игломёт. Напарник сидит, держит на коленях дощечку с укрепленным на ней тросном.

– Мусор на воде у трактира «Пенное злато», и на причале лент праздничных нет, – зычно рявкнул стоящий в лодке. – Пиши, взыскать в казну города пять архов и предупредить на первый раз. При повторном…

– Ты, гнилота подзаборная, – в голосе красавицы не осталось ни капли приятности, она выбежала к самой воде и орала, как торговка на базаре, даже шея покраснела: – я что, за всей швалью красного города убирать должна? От них плывёт, а я виновата? Сами пьяны от рассвета, что там у ваших берегов плещется, и не разобрать, блевотина пополам с…

– Три кархона за оскорбление служивого люда, – невозмутимо добавил тот же голос. Мастеровой выудил мусор багром, внимательно рассмотрел и бросил в сетку на корме лодки. – Пиши ещё: красному городу выписать указание к оплате пяти архов, их мусор. Убирать же его обязаны все, невзирая на место уронения.

Я хихикнула. Ларна тоже хмыкнул. «Уронение» – до чего только людей не доводит усердие в службе! И неприязнь к гостевой слободе, населённой ворьем и бездельниками… Трактирщица дернулась было продолжить склоку, но, разобрав цену ругани – три кархона – сочла дело невыгодным и отвернулась от воды, изображая спиной полнейшее презрение к ничтожным людишкам в лодке. Восстановила милую улыбку, двинулась к нашему столу, покачивая бедрами и снова сладко вздыхая для Ларны, для него одного…

– Бигли вонючие, иных слов и не понимают, гнилота, – прежним приятным голосом пропела красавица.

– Сообщение-то передай, – напомнил Ларна. – Пиво убери, не выпью я с тем, кого сегодня вынужден посадить за свой стол. Магру я нарежу сам. Терпеть не могу, когда берутся за такое важное кушанье, как за то, что «тоже умеют». Его учат готовить по полному чину десять лет. И не хлопай глазами, не тебя, выров… Меня обучил ар Гим. Восьмой покойник в моем выродёрском списке, – скорбно сообщил Ларна, но тут же усмехнулся. – Мой первый обман заказчика. Старый был выр. Замшелый, едва двигался. Мы сговорились: он с отмелей ни лапой и домой ни единой весточки, а я ускоренно учусь резать монету так, как умеют только выры.

– Он жив? – заинтересовалась я.

– Не знаю… давно это было, тому лет шесть, – прищурился Ларна. – Условие он соблюдал честно, все сочли его вполне даже мёртвым.

– Гим ар-Рошр, – вмешался в разговор наш страж. – Жив, в большом уважении. Его брат теперь в Синге старший страж, и только из-за старого занял такое славное место: Гиму сто шестьдесят три, он один из трёх старейших выров нашего народа. Приглашен быть первым судьей боев. Магру он готовит лучше всех, это тоже известно. – Страж чуть помолчал, опустил стебли глаз в глазницы и булькнул в полголоса, вроде бы ни к кому не обращаясь: – Семья Рошр небогата. Заиметь бы им золота, открыли бы в Синге первый настоящий вырий трактир. Магра – что, магру люди освоили. А розовая милгра, которая режется из окуня по осени? А…

– Пока что угощаю магрой, – бодро сообщил Ларна. – Эй, сладкоголосая, куда уплыла? Тащи монету! Мы с подругой, – Ларна покосился на меня, – будем готовить её.

Я собою возгордилась. И ещё больше Ларной. Как он уел эту нахалку! Приплелась, от прежней походочки ничего не осталось, щеки в розовых пятнах злости, губы кусает. Плюхнула на стол блюдо, бросила пару ножей.

– Семь кархонов с вас, вперед, – выдавила аж с шипением, завышая цену и хоть так мстя.

– Вперед бери с гнилоты, – строго укорил Ларна. – Когда пожелаю, тогда и заплачу. Не понравится, так и полуарха не брошу на стол. Иди, попей сладкого, от твоего вида образуется оскомина. Или это тоже у вас платное удовольствие – кислорожие трактирщицы? И ножи более не бросай, плохая примета.

Ларна осмотрел один из ножей, покрутил в пальцах, презрительно сморщился и переломил лезвие. Второй нож подкинул на ладони и коротким движением вогнал в столб, поддерживающий навес и находящийся в трех саженях от нас. Возле чужого столика, за которым до того ещё пытались кушать, перебарывая какой-то непроизвольный страх перед бывшим выродёром. Когда нож зазвенел, мелко дрожа в древесине, в которую впился до середины лезвия, посетители сгинули… Трактирщица всплеснула руками, побагровела и вдохнула, совсем изготовилась выплеснуть на нас целое ведро самой отборной помойной ругани – и окаменела. Знаю я этот волчий оскал Ларны, и взгляд знаю. Тот самый, вырезающий трусам их ничтожное сердце.

– Гулять, так гулять, – рассудительно сообщил Ларна, подмигнул мне и извлек из ножен свой длинный рабочий нож. – Тинка, смотри и слушай. Учу важному. Ты всё же рэм-Бахта, должна уметь приготовить братьям хоть что-то толковое к празднику. Магра – древнейшее кушанье, великое достижение надводной кухни, доказавшее вырам полезность питания вне моря. Как мы, люди, не едим сырого мяса и мяса без соли, находя теперь подобное – дикостью, так и выры при всей своей любви к глубинам ставят магру выше любого вида рыбы, съедаемой в море, в воде. «Гра» есть способ нарезки, позволяющий разделить рыбу, улучшая её вкус и более того, делая его разным для разных участков тушки. Ма-гра – суть нарезка рыбы сорта монета. «Ма» – так именуется монета на наречии выров.

Страж восторженно булькнул, вытянув оба глаза и чуть раздул уши. Теперь он внимал Ларне с самым полным доверием, признав его подлинным мастером вырьей кухни. Нож в руках бывшего выродёра порхал, едва касаясь рыбины, движения получались точные и красивые. Усилия в них не замечалось даже самого малого, но по хрусту и треску я понимала: учиться мне предстоит долго…

Каких-то десять движений – Ларна замер, гордо вздернув бровь. Ну и что? Внешне рыба точно такая же, как прежде. Он кивнул, подтверждая мои невысказанные вслух сомнения. Тронул пальцами шкуру, поддел и снял одним движением, вместе со спинным плавником, всеми иными наростами и головой… Страж булькнул и одобрительно застучал хвостом по полу, не в силах сдержать восхищение.

– Между прочим, рыба вечернего отлова, – сообщил Ларна, поддев пальцем жабры и рассматривая нечто в их глубине. – Ночевала она в сетке, в канале, так что для магры годна. Но ценитель отметит изменение вкуса, обычное после пребывания в речной воде.

– Нам сгодится, – заверил страж за нас с ним двоих.

– Первым подается сорт мяса, именуемый травой айры за тип нарезки – тонкими длинными ломтиками, по серединке имеющими утолщение и прорез, называемые стеблевыми, – самозабвенно вещал Ларна, и нож в его руках снова порхал. – Пять травинок вам, ар. И остаток – три – Тинке. Больше взять нельзя, вкус уже не тот. «Трава» поедается без приправ, она готовит вкушающего к приему основного кушанья.

Никогда не ела сырой рыбы. И взяла-то с тарелки только потому, что невозможно обидеть Ларну. Видно ведь, как он старается и какое удовольствие получает от своей работы. Даже трактирщица прекратила злиться и подошла ближе – слушать и учиться. Оценила, как «ей с подругой» далеко до мастерства. Вкус рыбы оказался пресным, незнакомым, после пережевывания возникало легкое, едва приметное, ощущение сладости на языке. Ларна покосился на трактирщицу и вырезал ещё один ломтик, передал ей. Взяла, прожевала, нахмурилась. Потом вздохнула и принялась убирать со стола рыбью шкуру, принесла новые тарелки под второй сорт мяса, большую миску с водой, два полотенца, точило для ножа.

– Я буду звать тебя аром, – сообщила я Ларне, облизываясь. – Когда ты готовишь магру, само собой. Что дальше, ар Ларна?

– Нарезка второго вида может быть двоякая. На юге предпочитают «капли дождя», на севере более привычны «лепестки кувшинки», – сообщил Ларна.

Качнул головой вправо-влево, чтобы его усы шевельнулись и подвески чуть звякнули, как у настоящего выра. Видимо, оценил мою шутку, пусть и не отвлекаясь от разделки. Теперь он срезал ломтики обоими указанными способами, и были они прозрачные, тончайшие и чуть розоватые.

Ларна сполоснул руки в миске с водой, полез в куртку. Добыл плоский жесткий кошель, содержащий порошки для лечения выров и иные травы. Стал их придирчиво осматривать. Трактирщица вскинулась, убежала и вернулась с коробом приправ. Ларна и их перебрал, понюхал и некоторые взял крошечной ложечкой, добавил в смесь. Присыпал ломтики.

– Пробуем. Тинка, обрати внимание: «капли» сладкие, «лепестки» же по полному чину готовки должны отчетливо и довольно резко горчить.

Мы попробовали, само собой, всё совпало в точности. Ларна подточил нож и снова стал рассказывать, трактирщица сменила тарелки и окончательно забыла о своей злости. Взялась уточнять толщину нарезки. Потом Ларна подал нам «след выра на песке», «пятое сердце», «красного окуня»»… Я ела, хвалила и удивлялась. Не вкусу, нет. Конечно всё было интересно, необычно и здорово. Но это – мелочи. А вот Ларна в качестве повара – зрелище невероятное. Может, в готовке и есть его новое призвание? Он же счастлив, у него горят глаза, он улыбается хорошо, тепло. Так и кажется: тот выр, Гим ар-Рошр, не убитый и научивший резать по полному чину Гра, тоже дал возможность перешагнуть порог дураков. Принять новое, сменить взгляд на жизнь.

Вокруг нас набралась изрядная толпа, пока я думала и кушала, глядела на качающего усами и непрерывно бормочущего пояснения Ларну, забавлялась видом трактирщицы, уже записывающей за ним каждое слово с неожиданным и вполне настоящим усердием.

Ларна отделил от костей последний ломтик, с сожалением осмотрел остатки монеты.

– Всё… Ар, ваше мнение, Гим хорошо учил меня?

– Он лучший повар выров, – не усомнился страж, ополоснув пальцы в миске с водой. – И он умеет учить искусству Гра. Вы украсили для меня сезон ангра, брэми Ларна. Благодарю.

– Погодите, как же это? Гра – резать, и сезон ан-гра что – сезон нарезки? – возмутилась я. – Вы же вроде мальков на берегу ждёте…

– Тинка, до чего ты наблюдательная, – усмехнулся Ларна. – Точное название сезона – «взрезание лёгких».

– Первый раз вдохнуть воздух очень больно, – согласился выр. – Я помню до сих пор, как вздохнул, еще мальком. Словно нож прошел под панцирем, тут. И удар, второе сердце ненадолго прекратило работу. Страшно. Ещё давление, когда легкие стали наполняться. Прямо разрывает изнутри. Ан-гра, то есть режутся легкие. Всё точно.

– То есть первые пять лет выры не дышат воздухом?

– Иногда три года, иногда и пять, – задумался страж. – Но всплытие из глубин всё равно обычно случается весной. Так говорят старые.

Ларна оглянулся на толпящихся у нашего навеса, улыбнулся. Чуть поклонился даже.

– Брэми, зрелище иссякло, но мне было приятно ваше внимание.

Люди в ответ зашумели, благодаря за красивую нарезку магры и поздравляя с праздником. Кажется, это новая привычка в Усени – всякого встречного поздравлять. Хорошая привычка, куда лучше, чем расходиться молча, не здороваясь и пряча глаза, по нелепому городскому обычаю, когда никто ни с кем не знаком и считает нужным это подчеркнуть…

Из-за соседнего стола поднялся мужчина средних лет, рослый, довольно худощавый, одетый неброско, но весьма богато, даже я это поняла. Как я догадываюсь, он там сидел и ждал окончания нарезки рыбы, поскольку надо сойти с ума, чтобы рискнуть отвлечь Ларну от работы ножом… Я и сама не поручусь за последствия. Расстроится – снова волком оскалится, а нож-то вот он, уже в руке лежит.

Трактирщица рассмотрела гостя, охнула, поклонилась, засуетилась, обмахивая для него место полотенцем. Убежала за угощением. Запела прежним слащавым голосом, приправляя сказанное вздохами.

– Надо же, брэми Ларна изволил посетить нашу слободу, – отметил гость, не обращая даже самого малого внимания на трактирщицу. – С праздником вас, брэми, и вас тоже, ар. Видимо, именно благодушию сезона ангра я обязан столь редким счастьем: мой тросн всё же изучили и даже сочли интересным.

– Не ваш, брэми Скрипа, – сухо уточнил Ларна. Кивнул мне. – Можете и вы прочесть. Я по необходимости поясню то, что осталось между строк.

Я передала прибывшему послание старосты нищих. Он прочёл, задумчиво усмехнулся, полагая написанное глупостью – видно по презрительной складочке у губ. Впрочем, я сейчас ощущаю нитки остро. Меня порой крутит и душит эта чуткость, словно кожу ободрали. Опять, как тогда – в пустыне… В иное время сказала бы: вполне приятный человек. Тихо говорит, пришёл без оружия, ведёт себя ничуть не вызывающе. Но сейчас всё иначе. Я нитки его вижу. Он тут не мелочь, он всему здешнему балагану хозяин. От пальцев плохо прокрученная белесая гнусь тянется, и на каждом волоконце людишки висят, как дохлая рыба на крюке…

– Здесь указано прямо: мы можем рассчитывать на вышивку, – он даже подчеркнул ногтем слова. Во взгляде появился блеск… металлический. – Я теперь же и закажу. О цене сговоримся, тут Скрип прав, мы оплатим честно.

Ларна промолчал, глянул на меня, и я поняла его без всяких там слов: вот тебе случай, вышивальщица. Шей, накидывай ему петлю на шею… Он сам затянет. Такого не жаль. Меня даже передёрнуло от отвращения. Да он весь – вроде той прорехи в канве, которая в пустыне возникла – только гораздо меньше размером. Скрип прав. Так и тянется рука к иголке. Подштопать, кое-что подпороть… Так ведь – по живому. Шитьё нельзя без пояснения передавать. Вслепую. Должен понимать, во что лезет.

Он по-своему оценил мой понурый вид. Раз при Ларне состою, значит, я его вещь. Дергаюсь, губы жую, но хозяин рявкнет – и я исполню, что велено. Так что на меня глядеть? Ясно, с кем надо сговариваться.

– Брэми, в своем тросне я предлагал за, скажем так, малозаметность, тысячу кархонов. Вас устраивает указанная цена? Сколько времени у вашей девки займёт работа?

И тут я наконец разозлилась. Прошел озноб, и страх мой перед отстраненностью тоже сгинул. Да, он – неудачный узор на канве жизни. Так я вижу его. Со стороны вижу, а как ещё глядеть на то, что можешь изменить? Это ведь с Кима началось. Он почти что умирал в Безвременном лесу, отдав мне всю свою душу, всю доброту и любовь… И я стала его штопать. Глаза закрыла, потому что нельзя вплотную к своей работе находиться, так её не исполнишь. Страх помешает, сомнения загрызут, да и иное тоже: не видать вблизи всего узора, значит, не внести и нужных изменений, уткнувшись в него носом.

– Давайте я вам поясню, что такое мои нитки, – сказала я. Тронула шитье вокруг этого гнилого человека, нитки зашуршали и зазвенели, только это мне одной и видно, мне одной и слышно… – Золото – ваша главная страсть, много его у вас. Завтра вы рассчитываете ещё получить. Но дело сомнительное. Сегодня уже получили, только не всё оно останется вам. Власть – вторая ваша страсть. Вы хотите того, рябого, точнее его не опознаю и не укажу, сжить со света. Он вам перекрывает много важного, людей у вас отнимает и золото с нижнего города на себя тянет. Завтра он имеет столько же возможностей ваше новое золото взять, как и вы… Положим, исполню я ваш заказ. Сошью вам невидимость. Именно вам. Иначе не умею, ни передать, ни отказаться, оно с вами останется до смерти, мое шитье, хоть жгите, хоть выбрасывайте. Оно в вас будет, внутри.

Я говорила быстро, и слова меня душили, как и моя злость. Я не хотела шить, я очень боялась теперь взяться за иглу. Потому что знала точно: он моего шитья не переживёт. Не по силам ему такое. Он простого ждёт, эдакой оплаченной золотом колдовской отмычки. Но получит-то иное.

– С рябым в самую точку. И прочее – занятно, – прищурился заказчик. – Внутри будет шитье. То есть ни обнаружить, ни опознать, ни предъявить при дознании как обличающее меня доказательство…

– Пока что я поясняю, как работают мои нитки. Не более. Невидимость ваша будет сшита плотно. Она вас отрежет от многого. Очень может статься, и от золота тоже. Придётся снова всё начинать.

– Заказ не на то дан, разве не ясно? – он слегка побледнел и обернулся к Ларне. – Скрипу иное сшила! Место советника при князе, ну ничего себе… И даром!

– Он разве не лишился всего? – уточнил Ларна, взяв в руки точило и принимаясь править свой нож. – Кстати: он уже получил место?

Гость задумчиво усмехнулся и качнул головой. Помолчал, отхлебнул напиток из кубка.

– Ладно, невидимость – перебор. Тогда хоть бездонный кошель…

– Брэми, – я оглянулась на трактирщицу. – Будьте так добры, принесите мне лук. Лучше гнилой, в головках, а не перья, для пояснения как раз такой требуется.

Женщина молча удалилась и скоро принесла то, что было запрошено. Я пощупала головки, выбрала две – целую и совсем мягкую. Глянула в упор на этого жителя воровской слободы. Показала ему целую головку. Стала счищать шелуху.

– Вот то, что я вижу в заказчике. Он думает, что хочет этого или того, но на деле его заветное внутри, ещё спит до поры, как росток в этой головке. Я убираю лишнее и бужу росток. Понимаете? Нет… Что ж, я и сама не понимаю, как делаю то, что делаю. Ведь этот лук ничуть не похож на зелень, которой станет после посадки и выгонки перьев. Но правило одно. Прежде исполнения запрошенного вы лишитесь шелухи. И меняетесь.

Я взяла вторую головку, мягкую и пахнущую неприятно. Содрала верхние слои. Запах усилился.

– Если шелухи мало, всё кажется простым. Вы теряете. Но вы готовы потерять и это кажется не так уж больно. Но это не ваш случай. Хотите золото? Сильнее всего в жизни? – я уже задыхалась от фальшивости всего, что он просил. – Нет, не хотите, это просто привычка. Вы привыкли его получать. Но в нём нет для вас заветного. Хотите власти? И это привычка. Моё шитьё будет вас обдирать, пока не найдет то, что ещё может прорасти новым.

Головка крошилась под пальцами, текла гнилым скользким соком, я всё рвала и рвала… пока она не распалась до последнего волоконца. Гость побледнел сильнее. Замолчал надолго. Наконец, указал на гниль и поморщился. Трактирщица торопливо убрала поднос и кинула мне полотенце.

– То есть заказываю я по-тупому, кота в мешке?

– Скорее нечто в мешке, – усмехнулся Ларна. – Кот может оказаться не худшим выбором.

– …

Все слова незнакомые, последнее из сказанных гость как-то уж очень коротко буркнул и затих на вздохе. Я оглянулась на Ларну, убедилась, что нож он по-прежнему точит с самым мирным видом. Что же так основательно заткнуло ход грязным словам? Оберегающий меня злодей повел бровью – не твоего ума дело, Тинка, мала ещё, чтобы подобное знать…

– Давайте уточним, – гость успокоился и вернулся к деловому разговору. – Скрип не просил места при князе?

– Он просил избавить его от дурного сна, тянущего в какие-то детские обиды и воспоминания, – припомнила я. – Но я отказалась и предложила разобраться в прошлом и найти причину того сна. Он ушёл искать.

– То есть если меня в девять лет… – гость поперхнулся и смолк. – Не важно… Это мне оттуда всё – заново? Да вас убить мало за такие выкрутасы! Обоих! Да мне, сказать такое неловко, уже и Скрипа жаль. Вот попал – так попал…

Я пощупала канву и нитки, пробираясь сквозь узлы и наслоения многолетней гнили всё глубже. Усмехнулась. Не бывает, наверное, бесконечно плохих людей. Как нет и безупречно хороших. Значит, перемены доступны всякому? Или всё же нет? Мне стало интересно, видимо, во взгляде что-то мелькнуло, гость подался назад, откинулся и покачал головой.

– Нет, я пока что золота и не показывал. Не надо спешить.

– Заказ не оплачивается ей. Ни единой монетой. Она, если так можно сказать, посредник, – весело уточнил Ларна, убрал нож и отдал точило трактирщице.

– Чей посредник? – само собой, оживился гость.

– Мы пока точно не знаем, но дело чисто бабье, – Ларна уже едва сдерживал смех. – Мой синеглазый бог грома не участвует. Наверняка. Изучают договор и определяют цену или Пряха, или её сестрички.

– Когда я захочу послушать дураков с их бредом о богах и каре небесной, кину арх в плошку на пороге божьего дома, там бойко торгуют и ещё бойчее врут, – поморщился гость.

– Судя по ниткам вашей души, всё началось со вполне безобидного желания. Вы жили в зелёном городе, а он – в красном, – я не знала точно, но нитки все были здешние, все они плелись и путались в пределах столицы. Может, тот, второй, жил и в белом городе. – И он вас…

– Кто сказал? Кто мог это сказать? – теперь гость шипел от злости, часто оглядываясь на Ларну.

– Мое шитье вернет вас к первому выбору, тогда у вас ещё был иной путь. Но нитка жизни того, второго, вашего врага и друга, оборвана. Плата за новый путь может оказаться очень большой.

Теперь он понял и испугался всерьёз. Но удача Скрипа не дала покоя, гость решил попробовать сменить условия.

– Не будем трогать мою жизнь, – хитро усмехнулся он. – Я позову троих. Сшей им то, чего заслужили. Золота ты не возьмешь, но я могу рассчитаться иначе. Услугой, сведениями, посредничеством.

– Ты уж сразу всю слободу зови, не мелочись, – посоветовал Ларна. – Любишь ставить условия и умничать.

Я достала иголку, она блеснула золотым бликом и сразу сделалась заметной всем. Потянула нить. Почти ничего у меня нет даже для того мальчика девяти лет. Как яростно он завидовал своему другу… Жалость? Нет, не то. Зачем его жалеть? Он своего друга не пожалел, и до сих пор спит спокойно. Но под той завистью было одна вполне надёжная ниточка. Он любил море… И я тоже очень люблю море. Вот и взялась я шить прямо по попавшему в руку пустому полотенцу. Море получалось тёмное, грозовое, в облаке над ним ещё бился последней жилкой дня всего один солнечный лучик…

Я резко выдохнула, разжала стиснутые зубы и глянула на Ларну. Умаялась. Он уже ждал с кубком в руках, сам поднялся, подошёл, напоил и сел рядом, придерживая за плечи.

– Сегодня быстро управилась с шитьем. Ещё даже не вечер.

Он указал рукой на малую жаровню, поставленную на стол. Напротив меня, по другую сторону от живого огня, сидел гость, теперь уже бледный до желтизны. Теплый воздух чуть искажал лицо, словно страх его мучительно мял и дергал… да собственно – именно так и было. Я расправила полотенце и выложила на стол. Красивая работа. Самой нравится, взрослая она и трудная. Душу я вложила честно, как и велел Скрип. Прочее же – не мой выбор. Зачем мне облегчать его для сидящего напротив?

– Вы пришли и попросили о шитье, – сказала я. – Для себя попросили. Я исполнила вашу просьбу. Это всё, что я могу сделать. Иного не дано, таков удел вышивальщицы, теперь я это поняла. Я, как и любой иной обладатель золотой иглы, всего лишь даю право измениться. Я не знаю, какую плату возьмёт с вас Пряха, никогда не угадать заранее, чем придется оплатить вышивку и что она даст… В моей душе нет для вас более ниток. Если готовы заплатить, протяните руку и возьмите шитье. Если нет – я брошу его в огонь.

– Не так быстро. Дайте время подумать.

– Вы пришли. Вы просили. Думать надо прежде того.

Я разгладила полотенце. Море было настоящее, ничуть не хуже того, из недавнего рассказа Ларны. И даже рассвет. Пусть и поздний, уже при высоком солнце и без бешеной алости крови… Не знаю, есть ли надежда для такого гнилого человека – стать иным. Не понимаю, готов ли он хоть в самой малой мере меняться… Зачем? Разве ему теперь плохо? Не протянет руку, не возьмет шитьё и уйдёт.

Я подняла полотенце на руках, оно легло ровно, море чуть качнулось и луч блеснул живо, тепло. Сидящий напротив охнул и вцепился в край стола побелевшими пальцами. Тоже заметил… Наверное, страшно это – когда при тебе сгорает ещё раз, зримо и окончательно, тобою уже сожженная, не сбывшаяся, жизнь. И ты снова остаёшься в сбывшейся. Только что она была единственной и вдруг ненадолго стала одной из возможных… Протяни руку и возьми себе новую. Если сил хватит. Если тебе нужна новая…

Я подняла полотенце выше и продвинула над столом вперед, оно теперь было над самой жаровней. Гость вскочил и в немом отчаянии, не отрывая взгляда, следил, как шевелится вышитое море. Горячий воздух трогает полотенце, канва дышит, шторм наливается тьмой и ползёт всё ближе… Я развела руки, полотенце на миг повисло – горячий воздух его придержал – и стало опадать, сворачиваясь и сминаясь.

Он всё же протянул руку, усомнился и отдёрнул, снова попытался схватить край ткани, обжёгся и молча сел на скамью, глядя, как догорает на углях моё шитьё. На нас он более не обращал внимания. Не знаю, заметил ли, как Ларна отсчитал семь золотых, подхватил меня под локоть и повёл прочь. Страж, молчавший всё время, побежал следом. Поравнялся, тронул за руку.

– Садись на спину, рэм-Бахта. Ты еле жива, а мое дело оберегать и помогать.

– Спасибо.

Трудно говорить, скулы свело, всё же первый раз мою работу вот так – не приняли. И я не знаю, как к этому отнестись. С облегчением? Уж за отказ от шитья я точно не отвечаю! Но я заставила его выбирать! Могла просто сказать: иди, ты ведь видишь, этот выбор не для тебя…

– Тинка, ты и здесь нашла повод к душевным терзаниям, – рассмеялся Ларна, быстро шагая рядом и поддерживая меня под спину. – Не полегчало, не одолела порог дураков?

– Озноба нет, – признала я нехотя. – Вечер красивый, небо такое прозрачное… Никаких ниток. Весной пахнет. Куда мы спешим?

– К набережной, – отозвался выр. – Сейчас самое время занять хорошее место. Парад на воде начнётся с закатом.

Мы заняли место и парад был очень красив… Но после шитья я не могла оценить этого в должной мере. Усталость гнула спину, мысли мешали слушать пояснения стража. Хотя… если бы он замолк, я бы наверняка уснула стоя. А так с открытыми пустыми глазами добрела до лодки и уже сидя забылась, провалилась в тёмный колодец отдыха без видений и размышлений. Проспала большую часть следующего дня.

Вечером долго и на редкость спокойно говорила со Шроном. Не о столице и наших заботах, он устал от них не менее моего. Мы вспоминали замок ар-Бахта, строили планы переделки главного зала. Я городила глупости по поводу цвета занавесей и отделки потолка, Шрон гудел, что причал надо подновить и вырыть во дворе пруд… Малёк сперва возмущенно фыркал – глупости! Но позже втянулся и тоже начал предлагать нечто в должной мере неисполнимое, точнее – далеко от нас отстоящее. Вспомнил деревья Арагжи с красными стволами и плоской кроной. Видимо, мы шумели изрядно: уже на закате прибежал Хол, мокрый и довольный собой. Включился в беседу, мечтая обустроить в замке большой зал истории галерного флота. Его дядька, капитан Траг, был бы рад такому интересному делу.

В ночь я выспалась уже по-настоящему и проснулась перед полуднем, отдохнувшей и вполне спокойной. Ни озноба, ни глупых мыслей. Мы снова поговорили со Шроном, уже о важном: ведь впереди поход на север. Что за искажение канвы мы встретим там, в краю Серых туманов – никто не знает.

Только к обеду я догадалась обратить внимание на отсутствие Ларны. И немедленно удивилась – ведь и ара Жафа нигде не видно! Решила начать поиски… Но явился Малёк, гордый и важный. Голосом непререкаемого помощника капитана заявил, что отплытие намечено на ранний вечер, до того я обязана выгулять Клыка… Так что Ларну я смогла увидеть только в открытом море. Уже простившись с загрустившим и снова одиноким Шроном и проводив взглядом удаляющийся берег…

– Малёк, где капитан? – уточнила я, осмотрев палубу.

– Спит без задних лап, – фыркнул помощник, наглеющий на глазах. – Будить не советую. Прибьёт, потом рассмотрит, что смял тебя. Расстроится и меня тоже сплющит, за то, что не предупредил.

Совет звучал насмешкой, я усомнилась и двинулась к люку трюма… Но Ларна уже сам явился оттуда. Заспанный, с тёмными кругами под глазами, весёлый и голодный. При том внешне вполне и даже очень – счастливый и собою довольный.

– Ты опять резал магру? – заподозрила я.

– Резал? – зевнул он. – И резал тоже… но не магру. У семейки ар-Нашра вылупился ущербный малёк. Ему неполных шесть лет. Жаф вывез его в столицу, мне показать. Я же выродёр. Бывший. Оторвал две лапки, – он подхватил целую копченую рыбину из рук повара, уже рассмотревшего голодный блеск глаз капитана и притащившего ужин. Ларна принюхался к добыче, вырвал кусок из рыбьего бока, скалясь и изображая злодея-выродера. – Клешню выломал, снял две пластины и порезал ему, бедняге, всю спинку… Велел кормить вырьим грибом и протирать раны мхом. Два листка исписал указаниями. Одно другого ужаснее.

– Выродёр!

– И я о том же. Если я всё сделал правильно, малёк окрепнет и подрастёт. Если нет… Жаф больше не пустит меня в особняк.

Ларна ещё раз зевнул, звучно щёлкнул зубами, прищурился, осматривая горизонт. Похвалил Малька за верный выбор курса. Посоветовал грести туда же и стараться так же рьяно, напомнил, что утром надо бросить якорь в указанном заранее месте близ берега. И снова заснул, прямо на палубе, глядя в небо и улыбаясь. Я даже чуть-чуть рассердилась на него. Вот здоровущий! Меня то озноб треплет, то слабость и дрожь рук и ног донимают после уроков с палкой Вузи. Его же, кажется, ничем не пронять. С другой стороны: если Ларна заболеет, кто будет нас всех ругать, оберегать и воодушевлять? Простые мысли, и тоже сонные. Обдумывая их, ворочая в голове так и эдак, я быстро задремала.

Проснулась поздним утром от звука частого звонкого звяканья. Поправила платье, переплела косу, лениво прикидывая, насколько я сейчас похожа на достойную брэми в своем измятом наряде. И не попробовать ли – вот уж нелепая мысль забрела в голову – прикупить штаны, как у Марницы. Самое то для жизни на галере. Да и для севера. Говорят, там холодно, сыро, комаров больше, чем водяной взвеси в тумане… С намерением выспросить у Ларны все про штаны и приличия, я выбралась на палубу и охнула.

Капитан сидел на расстеленной дерюге, в одних штанах, весь мокрый. С волос ещё капала вода. Рядом лежал столь же мокрый Хол, Малёк ломающимся голосом недоросля отдавал команды и ругался. Гребцы вроде и слушали, но кое-как, весла двигались неуверенно. Еще бы! Ларна перебирал золото. Целый мешок монет. Ещё когда мне сказали в столице, что погибший курьер вез семьсот кархонов и это немного, я задумалась над весом кошеля. Выры велики и сильны, но всё же тот кошель был именно мешком… Примерно таким, какой лежал на нашей палубе, у ног капитана.

Хол направил на меня оба стебля с глазами. Дёрнул правым, подмигивая. При этом он не переставал выкладывать всеми руками ровные стопки по десять монет. Удобно иметь две пары глаз на лице… да ещё и спинной. Которым меня и заметил этот выр.

– Мы нашли клад!

– Я утопил его тут лет пять назад, – бодро сообщил Ларна. – То ли до лучших времен, то ли на чёрный день, уже и не припомню. Скорее всего, просто хотел избавиться от тяжести. Тысяча кархонов. Тинка, хоть глянь, сколько ты вчера не взяла за свое шитьё.

– Тьфу на тебя. У гнильцов нельзя брать деньги.

Я присела и потрогала стопку монет. Холодные, мокрые, довольно мелкие, что понятно: золото ценится высоко… Все кархоны имеют один вес, хоть и чеканят их помимо столицы Усени ещё три замка. Ар-Рафты – это понятно, рудник на их землях. Ар-Бахта, что тоже объяснимо, через наш край течёт в столицу северное золото. И ар-Лимы, у них золота нет, но есть желание иметь монетный двор. Здесь, в стопках, были монеты всех четырёх видов. Самые смешные столичные, с портретом кланда. Хотел возродить традицию людей, некогда помещавших на монеты лица своих князей. Кланда я не видела, но выр на монете и на выра-то был мало похож. Усы по кромочке в три оборота навиты, глаза торчат во все стороны, а ещё клешня видна. Всё нелепое, неправильное, всё чересчур.

– Он был таким уродом? – посочувствовала я. – Клешни больше тела? И усы толстенные.

– Он мечтал о больших клешнях и длинных усах, – булькнул Хол. – Ещё бы вес монеты увеличил, чтобы казаться покрупнее.

Я положила кругляш в стопку и взяла другой, чеканки ар-Рафтов. С молотом и наковальней – они гордились своими оружейниками и своей сталью, о чём и напоминали каждой монетой. Мол, не только золотом богаты… На монете ар-Бахта изображался танцующий страф. Ар-Лимы отчеканили выра в позе угрозы. На него я глядела долго, и мне очень не нравился этот выр. Верно сказал Шрон: никакой глубинной чести, сплошная жажда власти. И готовность за власть драться клешнями и усами…. Я поёжилась, припоминая: в Горниве нет своих выров. Если что, как обороняться от врага? Попрут полнопанцирные, наворотят дел – попробуй разгреби после. Ларна покосился на меня, отобрал монету и уложил на место.

– Тингали, не поджимай хвост! Ар-Лимы не тебе враги. И в Горниву они не сунутся.

– Почему?

– Потому что они трусы и слабаки, – презрительно прищурился всезнайка-выродёр. – Иначе сидели бы на помосте кланда уже лет десять назад. Убийцу нанять могут, деньгами попробуют поссорить Чашну с соседями, постараются запугать и своих соседей ар-Шархов. Но боя, открытого и честного, от них не следует ждать. У них в семье пять братьев среднего возраста и двое старых. Стражей три десятка, ещё с десяток новых сторонников, из безродных. Прочие не в счёт… Дома Лимов сильно не любят. Оголи замок – шаары закопошатся, возмечтают стать князьями. Убери стражей из портов – купцы обозлятся и окончательно заберут товар со складов, они и так всё чаще ставят галеры в порт ар-Зарра. Нет, Лимы обречены злиться попусту и гадить тайком, мелко. Я успокоил тебя?

Как обычно, он умеет мои страхи и рассмотреть, и высмеять, и погасить. Даже немного обидно. Прекрати я вовсе разговаривать, он, пожалуй, и не заметит. Потому что сам уже не раз намекал: все мои мысли у меня в глазах запросто читаются…

– Зачем ты достал это золото?

– Во-первых, надо выдать команде премию за наш скоростной поход с юга, – довольно громко сказал Ларна, и народ на веслах сразу приободрился. Ларна отделил столбики монет и кивнул Мальку, разрешая раздавать деньги. – Пять золотых на человека, так я решил. Во-вторых, Тингали, я хочу устроить небольшой заговор.

Он обернулся, весело щурясь и наблюдая, как я охаю и хлопаю ресницами. Такая я есть, что поделать… Не умею прятать удивление, а ему и это в радость. Ещё ему нравится, что я не обижаюсь на подначки. Зачем? Он ведь не со зла, ничуть…

– Тинка, вот скажи честно: ты умеешь резать магру?

– Нет.

– Именно. Тогда ещё вопрос: разве честно и правильно то, что лучший повар выров готов осесть в Синге, в этом гнилом городе продажного рода ар-Капра?

– Позор всем рэм-Бахта, – неожиданно для меня откликнулся с кормы Малёк.

– Растёшь, помощник, – расхохотался Ларна. – Уже понял, что заговор неизбежен! Гим ар-Рошр получит это золото при условии, что он переберется в Тагрим и там откроет первый вырий трактир. Не один переберётся, с братьями, хотя бы с двумя… В Тагриме стражей мало, так что я рассчитываю вторую половину золота вытрясти с тамошних купцов. Им что, не требуется охрана складов? Требуется! Теперь хлопай глазами и хвали меня. Я мудр?

– Как златоусый, – восхитилась я. – Ты ведь и бои на отмелях хотел бы перенести в Тагрим.

– Такое дело одним заговором не подвинуть, – вздохнул Ларна с сожалением. – Традиции выров сильны, у Синги история боев и слава пяти веков за плечами… Но попытаться выстроить новую традицию можно и даже нужно. Не главные платные бои, нет. Но учебные, летние, мы при должном усердии оттянем в Тагрим лет за десять. Надо поговорить с братом Соргом. Он лучше нашего всё устроит.