В седьмой день месяца преля, как и в предшествующие ему дни весны, птицы Горнивы занимались плетением своих семейных уз, создаваемых из пения, свиста, парадного показа оперения перед невестами и разбойных налетов на биглей и даже кошек с целью пополнения запасов строительного материала. Ведь сплести приязнь можно из невесомого чириканья, но долго ли такой узор продержится, если нет более весомых доводов в виде готового гнезда? Бигли пуховых пород и тем более их хозяева знали птичью практичность и старались ей не потворствовать, плотно закрывая ворота сараев и не начиная вольного выпаса до третьей недели преля. Кошки днём бегали на полусогнутых лапах, опасливо вздрагивая и часто поглядывая вверх, в хрустально-синее небо весны, нарядной и очень опасной. Обычно пугливая птичья мелюзга атаковала организованно и стремительно, возникала из ниоткуда, миг спустя с победным свистом и хлопаньем крыльев уносилась всей стайкой, набив клювы ценным пухом.

Если трехцветная кошка Марницы хранила в своей кошачьей памяти всех обитателей дома, в такие дни она, надо думать, особенно остро сожалела об отсутствии Клыка на подворье. Вороной не допускал мародёрства на своей земле. И всегда, все пять лет жизни, пушистая трехцветная кошка встречала весну спокойно, пересиживая прель у самых лап Клыка. Даже позорно общипанных соседских котов, орущих и предлагающих прогуляться по крышам, она выслушивала из безопасного укрытия. Гулянки можно и отложить на пару недель, хвост целее будет…

И вот в жизни наступили перемены воистину ужасные. Клык сгинул… Первые семь дней преля стоили кошке роскошного рыжего воротника на загривке и столь же восхитительного пушистого бело-черного хвоста… Охотница сидела на пороге кухни и с тоской вслушивалась в шорох крысиных лап: сарай уже захвачен врагом, но выйти на охоту и дать бой никак невозможно. Потому что на коньке крыши в рядок сидят строители гнезд и ждут первой же возможности поживиться пухом. А какой пух? Так, остатки роскоши, чудом уцелевшие на брюхе…

Кошка решительно подобралась, села поудобнее и взялась за самое крайнее и воистину колдовское средство: облизывание лап и умывание, имеющие своей целью привлечение в дом гостей. Раз Клыка не было так долго, он теперь тоже – гость. Должен явиться. Его все ждут! Особенно хозяйка. Утро ещё раннее, а она открыла оконце и глядит с тоской, как по двору пастух выгуливает двух чужих пегих, взятых в постой на время.

– Прокатиться не желаете, брэми? – задал пастух неизменный для всякого утра вопрос. – За ними только к завтра явятся хозяева. А хотите, я сбегаю к князю, рыжих приведу или…

– Да на ком тут кататься, – горько посетовала Марница. – Ты сам глянь: лапы кривоваты, толкового выноса плеча на побежи нет, да и засекаются оба.

– Настоящей резвости от них требовать нельзя, – рассудительно согласился пастух, очень любивший поболтать с хозяйкой о статях и промерах страфов. Где ещё найдешь столь толкового человека? – На прибавках так заносят лапу, хоть плачь. Вона – крайние перья в крыльях приходится укорачивать. Сами себе рвут их.

Марница хмуро кивнула. Всё в доме ладно, но тоска донимает, как влезет в голову мысль: Клыка она оставила в пустыне, невесть где… Как его кормят, толково ли расчищают лапы и не запалили ли вовсе, напоив не вовремя? На столе вон – пять писем из питомника родных земель ар-Бахта. И слёзные, и с угрозами, и с денежными предложениями. Взрослая птица, лучшие промеры породы – и ни единой кладки потомства…

Княжна – приходится привыкать к нежеланному титулу – горестно вздохнула, ещё раз глянула на пегих и тихонько свистнула, подзывая Клыка. Услышать не может, но всё равно звать его приятно. Так и представляется: однажды он явится, и все пропащие друзья с ним… Тингали, само собой, будет в седле, она сразу облюбовала это тёплое местечко для лодырей. Ларна прибежит на своих ногах, он двужильный, ему всё нипочем. Хол подтянется следом, на своем страфе. Малёк тоже… А если размечтаться совсем без оглядки на быль – то последним должен бежать Шром. Он ответственный, оберегает своих родных. За каждым приглядывает.

На улице возник невнятный шум, вдали запричитали и заголосили, Марница свела тёмные брови, недоумевая. С чего бы? В городе тишь необычайная, весна, все заняты пахотой и посевом, даже распоследняя подзаборная пьянь зарабатывает денежку, нанявшись к состоятельным селянам. Трактиры указом князя Чашны Кварда ещё неделю будут все до единого держать под замком бражную настойку и пиво – не время гулять, хлебушек надо зарабатывать на год вперёд.

Шум и топот надвинулись, приблизились. Теперь голосили уже близ нижнего дома на своей же улице, там лавка, кухарки да иная прислуга толкутся, закупают с утра лучший в городе хлеб да свежесбитое козье масло…

– Дорогу! Зашибём! – отчетливо прогудел вырий бас.

Марница шире распахнула оконце и высунулась по пояс, любопытствуя. Столь низкого и могучего голоса она ни у какого выра вроде не помнила, а Шрому здесь, в Горниве, вынырнуть решительно неоткуда. Нет моря вблизи и глубин бездонных – тем более нет.

Теперь уже слышно: мчится страф. Хорошим ходом чешет, этот и не засекается, и лапы ставит наилучшим образом. Ого, идёт скоком, да каким! Клык бы мог… Марница восторженно взвизгнула, забыв все наказы матери по поводу достойного княжны поведения – и полезла во двор через подоконник, во всю ругая своё платье и себя саму. Докатилась, променяла штаны на юбку ради мамкиного спокойствия…

Вороной влетел в родной двор, перемахнув одним прыжком высокую – сажень с лишком – ограду. Заклокотал было, приветствуя хозяйку, но заметил у своего стойла пегих, обхаживаемых любимым пастухом. И взревновал всерьёз. Прыгнул, слету тесня пришельцев, движением клюва с хрустом сломал крыло ближнему, занёс лапу, готовя трепку для второго врага.

– Зашибём! – взревел вырий бас под самим воротами, к несчастью, запертыми…

– Клык, в стойло! – закричала Марница во весь голос. – Замри, чёрная твоя морда!

Клык пнул пегого с размаху, но когтей не выпустил. Заскрёб лапами, поскорее разворачиваясь, и метнулся совсем не в стойло, а прямиком к хозяйке, хлопая крыльями и клокоча.

Ворота жалобно охнули, прогнулись. Гулко треснула проушина – и запорный брус с хрустом вылетел прочь… Створки стали расходиться под натиском выра, так и не затормозившего, не растратившего набранной скорости. Он ввалился во двор, пытаясь остановиться и при этом вспахивая траву, землю, плитки и цветочные посадки всеми десятью парами лап. Наконец, замер возле самого крыльца, приложив все силы, чтобы не смять с ходу хотя бы его.

– Уф, куда это мы ввалились? – наконец-то задумался выр, изучая подворье и свой след торможения. – Это, позволю себе спросить у достойной брэми, уже Горнива? Или ещё Горнива…

Выр осмотрел смятые цветы, окончательно убедился, что к жизни их уже не вернуть, и смутился сильнее, затоптался, отползая назад по своему следу и пытаясь по мере сил заровнять глубокие вывалы земли из-под лап. Марница не ответила. Она чесала под клювом у Клыка, торопливо ощупывала его ноги, лапы, гладила крылья. Жив, цел и даже здоров. Домой вернулся…

Княжна чуть успокоилась и обернулась к выру, уже затоптавшему половину отвалов и превратившему двор в нечто невообразимо грязное и неухоженное.

– Это ещё Горнива, ар Ронга. И уже – тоже. Ты прямиком вбежал в столицу, город Нивль. Откуда вы взяли разгон и почему вдвоём с моим Клыком? Пожалуйста, не надо приводить двор в окончательный беспорядок. Просто стой, и все.

– Марница? Ничего себе перелиняла, – отметил выр странность наряда княжны. Он ещё раз попытался утоптать вывалы земли. – Мне дали проводником твоего страфа, – Ронга выдохнул новость, прекращая уродовать двор. – Сказали: он знает дорогу. Но не упомянули, что бешеный страф не умеет отдыхать! Он загнал меня. Я дважды пробовал уточнить, достигли ли мы земель Горнивы, но он убегал прежде, чем мне давали ответ… – Выр покаянно развел руками. – По совести если, так ответа и не пробовали дать, от нас как-то сразу шарахались, хотя я был вежлив.

Марница привычно уперлась руками в бедра и захохотала, представив себе вырью вежливость. Две сажени длины тела, боевая булава в ременном креплении, на спине в кожаном чехле тоже солидно позвякивает не что иное, как оружие. Словно этого мало, у нижней пары лап висит игломёт, на усах звякают длинные лезвия-плети, каких никто отродясь не видел. И рядом мчится Клык – здоровенный вороной страф без привязи… Люди, скорее всего, падали ниц и старались не шевелиться, боевые страфы неподвижных не трогают. Хотя и в обморок могли проваливаться, вид полнопанцирного выра того заслуживает.

– Ты точно Марница? Я вроде и помню, но лица у людей севера, уж прости, сильно схожие, – приятельски уточнил гость, принимая как должное поведение страфа, вскочившего на светло-серый с прозеленью панцирь и воинственно долбящего клювом спину выра. – Я действительно Ронга, приятно, что помнишь. Меня послали сюда, чтобы я оберегал князя. Ар-Капра, вопреки сплетням, оказались прекрасными ребятами. Весь замок перевернули, чтобы толком меня вооружить. Хотели нацепить на меня еще и наспинный камнемёт, только он старый, с древней войны. Проржавел насквозь, дерево рассохлось. Жаль, внушительная штуковина, я бы с такой сильно укрепил оборону. Зато как тебе мои усы? На левом вон – боевая кромка, а на правом так и того интереснее, летающее веретено, дальность броска четыре сажени, потом легко подтягивается и встаёт на место.

– Да уж, тебя ни с кем не перепутать, Ронга ар-Раг, – вежливо поклонилась Марница, кое-как погасив остатки веселости. – Идём, за домом есть небольшой пруд, я оболью тебя с дороги. И ты мне толком объяснишь: зачем понадобилось охранять князя? Видишь ли, я совсем собралась уезжать в столицу, в Усень, нас там должны ждать друзья… Но Ким темнит, поездка откладывается, и всякую ночь он пропадает у батюшки. Теперь я думаю: он тоже озабочен охраной. Но камнемёт все же – слишком. Война ведь нам не грозит?

– Ага, Ким цел. Я рад. Очень рад… Но увы, война нам вроде бы, не грозит, – вздохнул Ронга с сожалением, характерным для молодого выра, лишенного радости боя. – Я надеюсь разогнать скрытых врагов. Ты не представляешь, как меня расстроили наши с тобой друзья. На север в поход не взяли, законного боя с Ютой лишили, с отмелей решением судьи Гима вовсе выставили. Его подкупил Ларна, я сам видел: за мешок золота…

Выр сердито булькнул и стал расстегивать ремни, крепящие на его спине тюк с оружием. Положил в траву игломёт и с сомнением погладил рукоять булавы. Ходить вооружённым днем по городу не вполне прилично, но и снимать всё, даже не покрасовавшись перед князем… Марница понятливо улыбнулась, посоветовала булаву не снимать и усы оставить украшенными. Вызвалась проводить до отцовского подворья. Выр резко развернулся, Клык заскользил по его спине и возмущенно заклокотал. Спрыгнул, скосил глаз на пегих чужаков: топчутся жалкие, пищат и льнут к пастуху. Тот, у которого крыло перебито, подогнул ноги и даёт себя осмотреть.

– Заплати хозяевам пегих за порчу птиц, – велела Марница пастуху. – Скажи, мы готовы их подержать тут, вылечить. И дадим подменных, пусть у батюшки выберут.

Кошка гордо подняла хвост и зашагала через двор, ничуть не опасаясь за свой мех. Жизнь на подворье почти наладилась… когда в покосившиеся ворота протиснулась с улицы Фоська, оглядела разгром и чуть не уронила кринку с молоком.

– Медуницу хозяйскую топтать? – рявкнула она, надвигаясь на выра. – Ах ты выползок клешнятый! Сила есть, а ум-то не выдали, да? Ты мне тут железяками не бряцай, вот брэми Кимор вернётся, враз заломает тебя, и поделом!

Ронга оторопело шагнул всеми лапами вбок, подвинулся ближе к Марнице. Кухарка, вполне довольная своей победой, поудобнее перехватила кринку и поплыла в колыхании и шорохе юбок к двустворчатой двери. Уже с порога буркнула, не оборачиваясь:

– Рыба на завтрак будет речная, кто нос от такой воротит, тот пусть сам ныряет за иной.

– Любая годна, – окончательно сдался Ронга.

Марница подобрала длинную юбку и двинулась к воротам. Выр заспешил следом, Клык со двора уходить не подумал: кружил, присматривался к новому, клювом тут и там долбил бревна, утверждая свои права хозяина. Сбил два недостроенных гнездышка мелюзги с доступных его шее веток и из-под стропил крыши сарая.

– Он тебе панцирь не продолбил насквозь? – усмехнулась Марница.

– Так он же приятельски, – заступился за Клыка выр. – Глаза клевать ни разу не пытался, мы вполне поладили. Только бежал уж слишком резво. Торопился домой.

Пока шли по улице, Ронга быстро и сбивчиво изложил то, что знал о делах и планах вышивальщиков. Марница собралась было задать первый вопрос, но тут из-за поворота появился Ким. Он шагал широко, как стало для него привычным в новом, взрослом, обличии. Мелкие тёмные глазки, похожие на щёлки, чуть щурились, – то ли посмеивается, то ли всюду внимательно примечает важное. Выру поклонился, обнял невесту и укрыл рукой её плечи.

– Чего со двора выбралась ни свет ни заря? Знаешь ведь, приду поутру.

– Выр Ронга – помнишь его? – прибыл к нам охранять батюшку. Кимочка, а ведь и ты занят тем же. Особняк, который повадился называть теремом, бережёшь ночами, – Марница пристально глянула в тёмные глаза. – Опасно у нас? Правду говори, я тебя насквозь вижу, знаешь ведь!

– Тросн был от Шрона, в нём сомнительные вести. Златоусый ждёт беду, я пока её признаков не замечаю, но на всякий случай готовлю средства, чтобы врасплох не застала, – отозвался Ким. Обернулся к выру, во все глаза потрясенно рассматривающему нового Кима, ничуть не похожего на того, который гостил в Арагже. – Давай-ка, гость дорогой, скорым бегом до того подворья и жди нас за воротами. Не надо лишним глазам видеть твоё оружие. Всем в городе скажем, что ты посол своих земель.

– Посол Арагжи, – тоскливо прогудел Ронга. Поник усами. – И здесь нет боя… Посольство! Да это же дело пострашнее линьки! Сплошной разговор, нудный, лживый, до окончательного пересыхания. У ара Жафа даже новые лапы не отросли из-за столичной неправильной жизни.

Он отвернулся и побежал к воротам. Ким щурился вслед выру и теперь уже несомненно улыбался. Крепче обнял невесту, очередной раз шепнул ей в ухо, что хороша она, как мёд, и с ней по улице идти рядышком – уже радостно. Слышать подобное от Кима было непривычно и от того вдвойне приятно, что не помешало Марнице рассмотреть в сказанном подвох.

– Хочешь уклониться от разговора о тросне Шрона?

– Хочу, – не оспорил Ким. – Но не получится, сам вижу. Маря, я тот раз, в пустыне, тебя едва не потерял. Переживаю. Ты уж в бой-то не лезь, ты ж поумнее этого Ронги. Мы управимся. Береги себя. Медуницу хоть полей или…

– Нет больше медуницы, – рассмеялась Марница. – Выр по ней глубокой вспашкой всех лап прошёл. Ты не рычи, Фоська его уже изругала так, что даже Клык прятаться надумал. Кстати, мой вороной дома.

– Ефроссия достойная хозяйка, повезло нам, – покладисто кивнул Ким, именуя кухарку полным именем, как привык сразу, едва оценив Фоськины полезность и домовитость. – Ну тогда пёс с ней, с медуницей, новую насадим… А вот собак бы нам заполучить – самое то, Маря. Пожалуй, сегодня сяду тросн писать Юте ар-Рафту. Клык вернулся, тоже славно. Он обучен охране.

Ким пропустил невесту в добротную калитку княжеского двора, вошёл сам и зыркнул на слугу: тот торопливо задвинул запор. Чашна, хозяин дома и всей Горнивы, уже стоял на крыльце и разговаривал в выром, любуясь его статью и пропуская через ладонь панцирный ус с боевым веретеном на конце. Князь сам провёл гостя в сад, уговорил снять оружие и прилечь с дороги в пруд, отмокнуть и выпить тагги. Конопатая служаночка без понуканий и окриков сама прибежала, принесла тяжёлую бадейку с напитком, поставила на берег и повесила на край черпак. Ронга булькнул от удовольствия. Хороший размер емкости, как раз для выра. А то носят малыми чашками – одно недоумение вызывают и жажду дразнят. Ким солидно устроился на скамейке, поправил ворот рубахи, вышитый кривоватыми листиками зелени. Шила Марница, сама, чуть не первый раз в жизни, но чего только не сделаешь, чтобы угодить дорогому человеку…

– Охрану строю так, – начал он, – чтобы со стороны её и не было заметно. Тогда, глядишь, отделаемся малым трудом, отразим ночной налёт и изловим всех врагов. Если же дать им повод заранее опасаться, беспокойство затянется до осени. Возьмутся слуг подкупать да уродовать, своих людишек в терем пристраивать соглядатаями. Потому Ронга должен назвать себя послом, при оружии днём не появляться и лучше того – из пруда не вылезать. Не стоит его размера и боевитости всем видеть в полной их силе. Ограду терема я оплёл сторожевым вьюном. На всех дорогах к столице с лесом побеседовал, знак мне обещали дать. Дважды уже давали, когда с юга приходили люди незнакомые, три дня назад и неделю назад. Где поселились, выяснил. Пригляд за ними наладил. Уже могу сказать: двое возле терема крутились и выведывали, велика ли у князя охрана.

– Может, мне Купу пока что отослать в гости хоть куда? – насторожился князь. – Моньку с ней заодно.

– Уже обсуждали, – отмахнулся Ким.

– Кимор, я сам помню, – расстроился князь. – Здесь они рядом, а там как ещё охрану им наладить… Но душа болит. Старею, прежде ни о ком не болела, легко я жил, даже слишком.

Посидели молча, конопатая, усердно сопя, приволокла большой поднос со съестным. Убежала. Вернулась с бадейкой рыбьих спинок для выра. Князь глянул на служанку. Помрачнел еще более: и её жаль, совсем душа ослабла, утратила прежнюю закалку. Ведь и собой девка не хороша, самая пора голенастая и некультяпая… Не ребенок уже и не девушка ещё.

– Иди отдохни, загоняла вас Купа своими строгостями, – негромко бросил князь, когда девчушка взялась всем наливать отвар трав и раскладывать по малым чашечкам мочёную бруснику.

– Я сама стараюсь, без подгонялок, – расцвела улыбкой конопатая и убежала.

– Когда они сунутся, Ким? – прямо спросила Марница.

Ким пожал плечами и покосился на князя. Тот кивнул – сам скажу, как сочту нужным. Сиди и молчи. Марница почти разозлилась этому мужскому заговору молчания: не отец ей жениха выбирал, а поди ты, теперь уже привык и полагает, это было его решение. Мужик-то толковый, значит, он такого нашёл, он и сговор провёл. Кому попадя, наследницу Горнивы в жены бы и не пообещал.

– Курьер от ар-Лимов прибыл вчера, – сказал князь. – Посла ждём через пять дней. Думаю, де его появления терем попробуют подпалить.

– Опять ар-Лимы! – возмущенно булькнул Ронга.

– Если они не виноваты, то их посол рискует не меньше нас, – отметил Ким. – Я уже отрядил три десятка людей ему навстречу. Те, кто за теремом приглядывают, должны знать: мы без охраны, именно на нас и надо нападать пока что. Жаль, собак нет…

– Юта ещё из столицы, в первый день сезона ангра, отправил курьера к себе домой, – оживился Ронга. – Велел передать: отряжает к нам псарей, пойдут они короткой северной дорогой, через лес, болото и пролив. Ждать их следует завтра или послезавтра. Придут скрытно и дадут знак с опушки.

– Псари? – удивился князь. – Они что, тати лесные, чтобы тайком пробираться?

– Я слово такое слышал от Юты первый раз в жизни, – вздохнул Ронга. – Не знаю даже, что за порода – псарь. Полагаю, крупная собака, потому что пёс Юты никакому человеку не опасен, в нём и одного локтя роста нет. Разве – если встопорщит уши. Давайте так: сегодня я пролежу день в пруду, справлюсь с собой. Завтра тоже постараюсь. Но если не нападут, дальше уже бойтесь меня. Мне вредно долго оставаться без движения, я ещё очень молод.

На том и порешили. Марница быстрым шагом, молча, добралась домой. Упрямо закусив губу, разворошила сундук с вещами, добыла со дна кожаные штаны, удобную рубаху и длинную безрукавку, в какой ходила по Усени, будучи ар-клари. Пристегнула метательные ножи и положила на стол у изголовья игломёт. Так – спокойнее. Ким станет её беречь, обо всех позаботится, но кто подумает о нём? Невеста и Клык – больше некому…

День прошел в напряжении, и натягивалось оно всё туже, как содранная скорняком сохнущая кожа. Тронь пальцем – зазвенит тот покой тревожно, взволнованно. Но пока что обходилось. Даже Фоська, приметив неладное, говорила потише и на Марницу старалась не обращать внимания. Вышивает жениху вторую рубаху, ругаясь шёпотом такими словами, какие княжне и знать не следует – ну и пусть… Стежки кладёт кривее всякого пьяницы, тоже не беда. На Кима кричит, стоит ему хоть шаг без неё ступить за порог— и это не плохо.

Первые признаки непорядка в городе наметились к ночи. Киму сообщили, что в Нивле, вопреки всем запретам, появилась и без оплаты раздаётся бражная настойка – большими глиняными кувшинами, всем желающим. Попробовали изловить гнильцов, те бросили кувшины и сиганули в кусты, только их и видели – ловкие оказались… Ким безмятежно улыбнулся, выслушав новость.

– Пожалуй, завтра надо ждать гостей, не сегодня, – предположил он. – За одну ночь никто не упьётся должным образом. Опять же, я ещё не разослал всех охранников по городу и окрестностям, чтобы оставить терем окончательно беззащитным.

Марница сердито оборвала нитку вышивки, помянула вырью мать, скомкала рубаху и зашвырнула в угол. Пообещала себе выспаться сегодня добротно, за две ночи вперёд. Потому что не одному отцу хочется отослать Купаву подальше. Она бы и Фоську выпроводила, и пастуха страфьего, и даже кошку – хватит с них одного поджога подворья. У поварихи прежде не было седых волос, а теперь имеются…

Утром на главной улице, у торговой площади, обнаружился брошенный возок с испорченным колесом, без страфов или биглей в упряжи. Нагружен воз был всё той же бражной настойкой, большая часть кувшинов «испарилась» к рассвету, прежде, чем городская охрана заметила воз. От рассвета пьянь подзаборная заняла свои обычные места, прервав работу на полях. Зачем, если без всякой оплаты праздник в полном разгаре?

Ким перевёз оружие Ронги на подворье князя. Марницу забрал с собой – в гости к маме. Княгиня, по его словам, затеяла семейный ужин.

В сумерках особняк смотрелся извне именно так, как и хотелось бы готовящим нападение: в окнах нижнего яруса горит свет, прислуга беззаботно пересмеивается, девки то и дело бегают к погребу – за закусками и разносолами… Из охраны всего-то и видны три человека с закинутыми за спины игломётами, и те косятся в сторону площади, где гуляет пьянь – пойти бы да унять, всё одно, у князя тихо и до утра так и будет. Город-то свой, что может в нём случиться нежданного? А что угодно! Например, пожар.

Когда пламя в тёплых и тихих сумерках взметнулось над дальним подворьем, даже у Марницы сердце зашлось болью. Город ненадолго притих, как перед грозой. Застоявшуюся эту тишину всколыхнул набат: пожар – беда общая, тем более в северном деревянном городе. Купава молча смахивала слезинки, глядя из-за занавеси, как злое пламя высвечивает окраину, наполняет закатными оттенками тёмное уже небо…

Всколыхнулся крик, ему завторили нестройный гомон, хриплое уханье биглей, топот страфьих лап.

– Чашна, свет мой, никак иначе нельзя было изловить злодеев? – жалобно уточнила княгиня.

– Тебе чужих сопляков жальче, чем родную дочь? – оскалился князь. – Молчи, сядь в угол и не лезь к окну. Ну, сгорит три дома, ну – улица. Отстроим. Денег дам, лес закуплю сам. Охрана там, спасут людей. Не реви, дурища! Ты княгиня, а не баба деревенская. Твоё дело не два дома и не улица, весь этот край. Моньку прирежут, кому он останется?

– Чашна… – жалобно вздохнула княгиня.

– В угол, сказано! – злее прежнего рявкнул князь. Понурился и сам отвёл, сел рядом. – Купа, видишь: и я сижу тут, сам под охраной. Вот и злюсь… Сколь долго знаю этого Кимора? Думаешь, легко мне доверить ему город и своих людей?

– Так не доверяй. Ты куда как умом крепок, во всяком деле лучше любого мастера разберёшься, тебя и Шрон уважает, и люди без слов слушают, с одного взгляда твоего ясного, – привычно запричитала Купава.

– Не доверяй… – передразнил князь и ссутулился. – Так лучше я проверю его теперь и, если что, сам выгоню. Иначе он испортит Моньке жизнь и Горниву не удержит.

– Как ты сказываешь недобро, – поёжилась Купава.

– Как обычно, ничуть не злее прежнего, – развеселился князь. – Купа, он чудной мужик. Но чую я, что толковый. Вот и сижу, не дёргаюсь, не лезу распоряжаться. Зато время выкроил на тебя поглядеть. Ты побледнела и на лицо осунулась ещё с хвойника, пожалуй. К чему бы это?

Князь хищно усмехнулся, вполне уверенно предполагая ответ. Не стал выслушивать невнятные вздохи жены, мнущей пальцами платье и щупающей без толку и смысла перстни на пальцах. Позвал слуг – прибежала всё та же конопатая, расторопная и ничуть не испуганная. Выслушала, закивала: к окнам княгиню не пускать и самой не подходить, если что почудится неладное, сразу звать охрану, а игломёт теперь же положить под руку, на крайний случай. Только закончил поучать – ввалился Ким. Толкнул Марницу в угол, к матери.

– Или ты тихо сидишь тут, или шумно – но в погребе, под замком, – мрачно сообщил он и удалился, сердито поводя плечами и бормоча: – Наследница! И чего тебя князь из дому не выставил? Жили бы тихо-мирно, на опушке леса…

За изгородью возник звук, от которого конопатая задохнулась и побледнела так, что все рыжие пятнышки на помертвевшей коже стали видны – до самого малого. Там, в темноте пустой улицы, щелкнул игломёт, и тело охранника, обходящего дозором особняк, стало сползать на мостовую, валиться мешком… Сразу же родился новый звук: слаженного топота страфьих лап. Он приближался по трём улицам: две вели к парадным воротам в особняк, третья изгибалась позади парка, оттуда обычно подвозили всё, что требуется для домашних нужд… Марница зашипела. Страдая от бездействия, отобрала у конопатой игломёт и села рядом с отцом.

– Не пойду я за бера усатого! Что он, не верит мне, посадил сюда и запретил высовываться?

– Пойдёшь, – не усомнился князь. – Иначе ты бы не усидела тут.

Ответить Марница не успела. Разобрала басовитое гудение – так могут дать сигнал только выры. Это выдохнул Ронга, у кого ещё получится столь низкий и тяжёлый звук?

Шум разросся, теперь уже нестройно, в разнобой кричали люди, пытаясь отменить нападение, развернуть страфов: топот сменил тон, птицы забеспокоились, заклокотали, захлопали крыльями. Ронга загудел повторно, на сей раз он издал боевой клич. Марница пожалела, что не может его теперь видеть. Выр таких размеров, в полном вооружении, в бою – зрелище необыкновенное!

– Живыми брать, Ронга, не забывайся! Эй, на крыше, не зевай, лей воду!

Это уже голос Кима. Опасаясь поджога – Марница знала точно – Ким загодя велел втащить на крышу бочки с водой и расставил людей. Горящие иглы или используемые реже стрелы способны подпалить бревенчатый дом в считанные мгновения. Вот росчерк огня пересёк шторку – как раз стрела с паклей пролетела и впилась в стену. Сверху плеснули из бадейки, из парка зазвучали шаги – слуги бегут проверять, надёжно ли погашен огонь.

Лязгнула сталь. Значит, дело дошло до ближнего боя. Марница крепче прикусила губу, путаясь в мыслях: то ли Пряху просить оберегать Кима, то ли сказочного Сомру, то ли понадеяться на живого и настоящего Клыка, он ближе, он знает своё дело…

– Отсекай, бей страфов, уйдут!

Это кричит пожилой ар-клари Горнивы, оставленный здесь ещё в осень Ларной. Человек разумный и деятельный, хоть и склонный каждый день писать тросны в столицу, отчитываясь перед тем же Ларной. Если даже в шутку назвать его тросны доносами – обижается и хватается за топор…

– Самый трудный бой в моей жизни, – скрипнул зубами князь. – Ждать невыносимо! Хоть глянуть, как они, управляются ли…

– Ты же князь, тебе надо обо думать всем крае, свет мой, – переиначила упрек мужа Купава, повисла на его руке и всхлипнула. – Сиди, пусть выр рубит их, он больно уж боевит. А мне без тебя страшно, тут ноет и здесь тянет. Тошнота донимает…

– Ага, – оживился князь, возвращаясь к прерванному разговору. – Солёные грибочки кушаешь каждый день. Купа, ты не томи, дело серьезное. У Моньки свадьба на разгуляй приходится. Когда намечать следующий праздник?

– Так на хмарник, наверное, – заулыбалась княгиня. – Всё ты видишь, всё примечаешь…

Марница хмыкнула и отвернулась к окну. Непривычно сидеть без дела, когда рядом идёт бой. Ещё более странно слышать, как отец выведывает у матери, не появится ли у неё – Мари – брат или сестра… Там люди умирают, тут рождение намечается. Хоть бы одним глазком глянуть: что же творится за оградой? Не ранен ли Ким? И что там вытворяет Ронга…

Ронга с его пятью глазами, способными различать цвета куда точнее, чем глаза любого человека, даже в густой темноте, был заранее определён в дозор. Так решил Кимом перед боем, ещё днём. Для этого выр влез на чердак соседнего с княжеским крепкого двухъярусного терема, занимаемого семьей городского управителя Нивля.

Место под крышей показалась выру наилучшим изобретением людей в части создания сухопутных засад. Нет прямого солнца, путь даже весеннего и нежаркого. Зато стоят в рядок бочки с водой, два слуги по первому знаку усердно протирают панцирь, сохраняя тело мокрым, то есть наиболее годным к бою, имеющим полную свою гибкость. Помещение достаточно просторное, но для людей тут низковато: они ходят, пригибаясь. Зато выр не тянется и не напрягается, расположив головогрудь как раз под венчающей крышу терема восьмигранной башенкой – игрушкой, простым украшением, не имеющим никакой военной пользы.

Вряд ли злодеи, затевая нападение, даже при самой обостренной подозрительности могли счесть, что отсюда их выслеживают. Башенка набрана из тонких пластин дерева, вся в резном кружеве, насквозь светится, на каждую сторону выходит оконце. Небольшое, для человека негодное, но вырьим глазам на стеблях наоборот, удобное. Самого Ронгу не видно, он внизу, зато обзор имеет на обе главные улицы, сходящиеся к особнякам первых людей Горнивы. Хорошо различим и сборный двор с амбарами чуть поодаль. В противоположное оконце через более низкие крыши соседних домов открывается вид широкой торговой площади.

В сумерках, когда вдали вспыхнул пожар, а из ворот княжьего подворья выехали парами восемь охранников – разбираться с бедой – выр приметил подозрительного человека. Тот хоронился у поворота улицы и провожал верховых взглядом. О своем наблюдении Ронга сообщил Киму: как оговорено, показал кончик уса и сделал условный знак. Проверил крепление оружия и велел слугам ещё разок полить себя, не жалея воды.

Панцирь как раз пропитался по стыкам, но не успел начать сохнуть, когда двое чужаков прокрались через сад соседнего владения, раздвинули заранее расшатанные жерди частокола и выцелили из игломёта охранника. Выр ощутил, как по телу прокатывается судорога – он хотел бы смять гнильцов, бьющих подло, исподтишка. Но не мог нарушить слова, данного Киму. Он поставлен в дозор! К тому же есть основания надеялся: попадут в кольчужку, человек уцелеет… Всегда ведь хочется верить в лучшее.

Охранник ещё падал, а по обеим улицам уже катился дальний звук начавших движение к воротам подворья всадников на страфах. Выр неподвижно, из последних сил перебарывая себя, ждал, пока враги не минуют отметки, заранее указанные Кимом. Потом загудел и всем телом рванулся вверх, безжалостно разбивая в щепу красивую башенку, вырываясь прямиком на крышу.

Слуги успели, как им и было велено, подать игломёты. Мощные, двухзарядные дальнобойные, по два сразу, в правые и левые руки. Выр навскидку не бил, целился внимательно, в плечо седокам или в ногу птицам. Принял вторую пару игломётов, разрядил. Оценил толчею врагов внизу, где пытались уже не атаковать, а просто спастись, пробиться и уйти…

Тогда Ронга и скатился с крыши, басовито гудя боевой клич ар-Рагов.

Одного всадника выр неудачно смял сразу, в падении. Был немедленно изруган Кимом – надо брать живыми, по возможности всех, и особенно главарей, прячущихся за спинами передовых всадников. Выр всадил веретено в ногу бегущего к повороту страфа, подсёк его и свалил, метнул два ножа и следом отправил булаву – породистые страфы бегают быстро, и их всадники ничуть не желают принимать честный бой.

Рядом, отметил Ронга, люди князя уже вязали пятерых спешенных злодеев. Выр сбил наземь нелепо мечущегося испуганного страфа, не способного слушать команд. Метнулся по улице за угол, стараясь догнать трусов и хоть так выплеснуть нерастраченный азарт схватки.

Разве это – бой? Ничтожества сразу показали спины и даже оружие бросили! Хуже того: страфы у них оказались резвыми, выр в погоне успел сбить одного и достал веретеном второго, но ещё три злодея ушли, затерялись в тесноте и темноте окраинных улиц…

Ронга сделал два круга по предместьям, выбрался за город – пусто… Между тем, трудно сомневаться: ушли самые умные, из задних рядов. Наверняка они и были бы наиболее ценными пленниками.

– Где эти псари? – возмущенно булькнул Ронга, вымещая злость на кустарнике, ровно срезая его наусной кромкой на высоте двух локтей от земли. – Обещали подтянуться ещё вчера. Люди… От боя горазды бегать, а вот наоборот, в бой… Нет, наши, южане, покрепче норовом.

Сделав такие выводы, выр отвернулся от тёмной опушки, заспешил по дощатым улицам к княжескому подворью. И замер, разобрав тонкий свист, неслышный людям. Недоверчиво вслушался: а ведь это выр шумит! Окликает сородича, просит указаний к действию. О: ругается! Мол, я тут свищу с утра, высох и охрип, но никто не слышит… Злится: мне сказали, что в городе есть выр и что надо двигаться скрытно…

Ронга задумался. Взобрался на первую попавшуюся крышу невысокого дома, вызвав полуобморочное состояние его обитателей, проснувшихся от небывалого шума и грохота. Сверху выр басовито, в полный голос, загудел:

– Сюда! Уже не надо скрытно. Надо быстро!

Незнакомый выр показался на опушке леса, за ним ещё один. Ронга дождался обоих и побежал первым, направляя гостей к особняку князя. А заодно рассматривая их. Довольно крупные, чуть более полутора саженей. Светло-серые панцири, у передового – с характерным для семьи ар-Рафт узором, похожим на тёмное кружево. На спине у выра стоит здоровенный пёс, серый, мохнатый. Весом с человека, пожалуй. У второго выра спина тоже занята: на нём едет человек, а два крупных угрюмых пса бегут рядом.

– Псари? – спросил Ронга на бегу, используя человечье наречие.

– С личной псарни ара Гаты, – откликнулся человек. – Он сам вон – передовым бежит. Что за тайное дело для нас, ар?

– Враги разбежались, а лезли они на княжеское подворье, – пожаловался Ронга. – Пойди их найди в городе…

– Давно разбежались? – уточнил Гата, замедляя бег и касаясь усом панциря Ронги в вежливом приветствии.

– Я троих потерял недалече, только что, – пожаловался тот в ответ. – Одного, вроде, задел боевым наусным веретеном. Но вскользь.

– Где в точности потерял? Укажи место, мой пёс сразу возьмет свежий след, а если хоть капля крови – вцепится и доведет до врага, не сомневайся, даже одним верхним чутьем. Он обучен работать против воров, – гордо булькнул Гата. Нацелил глаз на спутника. – Вы оба – к подворью князя. Не забудьте сказать, что Вырда умеет искать людей на пожарах. А Раффи сразу на след, сразу!

Выр затормозил всеми лапами, пёс спрыгнул с его спины и замер, глядя на хозяина холодными жёлтыми глазами и ожидая приказа. Ронга осмотрелся, досадуя на то, что плохо знает город. Счел случай особым и попер напрямки, снося хлипкие заборы, круша сараи окраинных небогатых подворий.

– Тут я потерял их, – наконец, сообщил он, останавливаясь на углу у слияния двух малых улочек. – Верхами были, страфы пегие…

– Моему Гатти не требуется масть, иные приметы тоже, – важно сообщил выр. – Гатти, ищи! Оттуда бежал вор, ищи! – Выр мельком глянул на собеседника. – Ты ведь Ронга? Толковые клешни, как брат описывал… С Ютой был бой?

– Нас обоих выставили с мелководья, – сердито отмахнулся Ронга. – Сказали, мы дурнее мальков, позорили просто невыносимо, при всех! Старый Гим ар-Рошр огласил нам запрет длинною в год на все бои. Обоим.

– Досадно, брат бы тебя красиво смял, – заверил Гата. Булькнул смехом, наблюдая возмущение собеседника. – Или ты его, но тоже красиво… Гатти взял след, он не сомневается, с кровью след. Вперёд!

– Велено брать живыми, – уточнил Ронга, радуясь осмысленному и быстрому движению пса, прямо-таки рвущегося с короткого ремня.

– Все дельные собаки только угрожают вору или виснут на руке, – отозвался Гата. – Только у Юты дурной и мелкий пёс, если уж по правде говорить, так и прямо – ущербный. Его Ютти прыгуч не в меру и норовит загрызть врага, найденного по следу. Загрызть! Хоть сам до смешного мал ростом. Но переубедить Юту, уговорить хотя бы не называть пса сторожевым – невозможно. Он твердит, что его Ютти лучший: три года назад унюхал яд в тагге, когда брата хотели отравить выродёры. С тех пор ущербного любит весь город, его прямо носят на руках. Два заказа на поимку воров отдали этому недомерку только потому, что он спас Юту. Угождали брату… Хотя мой Гатти прошёл лучшее обучение и справился бы с делом много скорее.

Выр возмущенно булькнул и ускорил бег, помогая псу и показывая, как тот быстр в вынюхивании следа и погоне. Серый лохматый пес и правда двигался стремительно, низкими, стелющимися по самой мостовой, прыжками. Не рычал и не отвлекался, лишь скалил зубы и хрипло, со злым надрывом, дышал. Голос он обозначил лишь однажды: завидев впереди ворота, под которые нырнул след.

Выры, не сговариваясь, втянули глаза и закинули на спины усы, сложили руки, прижали клешни… И в два панциря вломились в створки! Ворота брызнули мелкой острой щепой. Пёс, знакомый с такой повадкой хозяина, успел отпрыгнуть и укрыться позади хвоста серого выра. Люди во дворе вскрикнули, пригнулись, заслоняя лица от роя мелких заноз и крупных обломков. Рослые мужчины, все в тёмной одежде и при оружии, – отметил с первого же взгляда Ронга и возликовал: те самые! Один только что вынес вещи и прилаживал вьюки за седлом страфа, второй сидел на скамье, пока третий перетягивал тканью его плечо, пробитое веретеном… Пёс прыгнул вперед, опуская морду к самой земле, зарычал, показывая зубы во всей их красоте.

– Сдаётесь? – уточнил Ронга без надежды на бой.

Раненый поморщился, то ли от боли, то ли от неизбежности пленения. Кивнул и ссутулился, не пытаясь встать. Широким движением, напоказ, достал здоровой рукой нож и бросил перед собой в траву. Ронга нащупал заранее запасённые тонкие кожаные ремни, пучком торчащие у нижней пары рук. И стал связывать врагов. Гата указал своему псу на вещи и птиц. Приказал снова искать след. Оттолкнул выбравшегося на порог – провожать гостей – трактирщика, метнулся в дом, обдирая стены и в спешке глухо стукаясь панцирем о косяки дверей. Завизжала тонко и жалобно женщина, закричал ребенок…

Гата выбрался из дома следом за собакой, рвущейся с поводка так же сосредоточенно и яростно, как и прежде, на улице. Через двор, до сарая и прямиком в рыхлое прошлогоднее сено. Там обнаружился туго набитый мешок, который Гата бросил в сторону и снова повторил «ищи». Пес сел, коротко рыкнул и замер.

– Всё, больше нет свежих следов, – отметил выр. – На княжий двор поведём?

– Туда, – не возразил Ронга.

Он уже не надеялся, что в городе остались хоть какие-то враги, способные дать самый малый бой. Потому спокойно принял указание Кима: занять место стража, перегородив усами лаз в погреб, куда заперли всех взятых живьём. Бестолковое занятие, мало чем отличается в лучшую сторону от обязанностей посла. Скучнейшее. Насторожи усы – и спи себе, потому что усы длинные, заплетают лаз сложным узором, преодолеть который, не тронув их, даже кошка не сможет. Ронга лег и заснул. Хоть выры и не нуждаются в полной ночи отдыха, но немного подремать и им важно. Тем более так, в наилучших условиях, когда специально приставленный слуга то и дело поливает и протирает панцирь. Не удивительно, что Ронга расслабился и отдохнул в полную силу – аж до полудня. И упустил все новости и сплетни города…

С рассветом поиски наемников завершились, псари помогли схватить ещё двух сбежавших. Город Нивль во все глаза рассмотрел собак и впал в задумчивость: нужны ли такие Горниве и отпустит ли князь этих, раз умудрился заполучить их спешно и тайно? Ведь у самих Рафтов выпросил, с которыми ещё год назад чуть не до войны дошло. Теперь, ясное дело, раздору конец, что хорошо и правильно.

Когда рассвело окончательно, к подворью потянулись, сминая шапки и суетливо поправляя рубахи, жители окраинных слобод. Все как один – с жалобами устными и невнятными, но слезными, настоятельными.

Все рассказы были утомительно однообразны. Неведомый тать зверской породы разворотил без счёта заборы и ограды! Не иначе, он и подпалил двор в купеческой слободке или был приведён разбойным людом, но сорвался с цепи, потому что пойди такого удержи! Сам огромный, но толком его никто не рассмотрел, потому что бегает быстро и столь ужасен, что и глянуть было боязно. Одно несомненно: шкура у него железная, потому что кое-где на бревнах следы есть, точно такие, как остаются от топора или от большого молотка… А ещё неведомый враг выкосил кусты на окраине, когда в лес убежал от подоспевших храбрых псарей. Да так ловко выкосил, что многим понравилось, как смотрится срезанная заборчиком зелень.

Ким, выслушивая сетования жителей и выдавая тросны на возмещение ущерба из княжеской казны, задумчиво усмехался. До чего доводит ночной страх! Плетут такое, что почище сказок получается – заслушаешься… Да друг перед другом всё новые подробности «вспоминают». Пасть-то у татя была клыкастая, лапы страфьи, а хвост с ядовитыми шипами.

Чуть попозже пришли погорельцы, тихо и без жалоб. Когда беда велика, не до вымыслов и сплетен. Хорошо уже то, что все живы. Чудом: двух детишек в погребах крайних изб, покинутых в спешке, но так и не сгоревших, смог найти только пёс. Оба уже отравились дымом и теперь едва дышат, но опоздай присланные с севера помощники, куда чернее вышел бы день.

Людей Ким отправил к городскому управителю, знающему Нивль до последней досточки и своей властью всех временно расселяющему по трактирам. Управитель уже вёл найм плотников и обсуждал с хозяевами, где им заново отстраивать дома.

Последними, ближе к полудню, пришли содержатели трактиров. Тихие и понурые, словно на казнь собрались. Примерно того и ждали: у них жили поджигатели! В их домах обосновались злодеи, пытавшиеся сжить со свету самого князя! Норов Чашны Кварда всем известен, в гневе боевые страфы бывают добрее и сговорчивее. Значит, виноваты или нет, надо кланяться в ноги, прощения просить и надеяться на малое наказание. Трактирщики пришли не одни: приволокли связанными трех мужиков из окраинных слободок, тайком и без дозволения пускавших на подворье купцов и иных чужаков. Привели и двух гостей Нивля, тоже связанных и сильно помятых – их заподозрили в причастности к поджогу.

Ким всех выслушал, трактирщиков пожурил, связанных допросил. Одного их помятых гостей отпустил. Второго велел до поры проводить в сарай и там стеречь. Сам наконец-то поднялся из-за стола. Глянул в оконце – полдень давно миновал, день к обеду склонился. Рассмотрев подобное, Ким тяжело, с голодным рычанием, выдохнул и повёл плечами. От такого движения княжеского жениха, опасно широкого в плечах и мрачноватого на вид, просители и жалобщики сгинули мигом, прямо-таки растворились в воздухе. Вдали, уже на улице, за высокой оградой, только и позволили они начатье испуганный шепот: говорили-то в зиму сплетники, что явится хлипкий мужичонка, гораздый сказывать сказки, блаженный – улыбчивый и лицом светлый. А только обманули во всём! Душа в пятки хоронится от одного взгляда мелких глазок, пристальных и очень уж острых. Так и колют они, так и щупают каждое высказанное слово, будто вилами вранье ворошат и добираются до невысказанного, сокровенного…

Князь, уже довольно давно наблюдавший за Кимом из-за приоткрытой двери, прошёл в комнату приема троснов и сел на свое законное место, в высокое кресло за столом.

– Ничего, не разжалобили тебя и лишнего золота из казны не много вытрясли, – похвалил он.

– Только мне шибко захотелось сбежать в лес от таких разговоров, – пожаловался Ким.

– Брэми Кимор, зря не баси, – усмехнулся князь. – Моя Монька дорога тебе, я вижу. Не сбежишь. Ловкая девка, захомутала на славу, основательно, прямо уважаю её за это. И ещё скажу. Тут тебе плохо? Так худшее я пока что принял на себя: допрос гнильцов из погреба. С пристрастием, как иначе, не рычи… Не всё можно выведать добром да разумными доводами.

Князь хищно оскалился, бросил на стол тросны, разлетевшиеся ворохом листков. Откинулся на спинку и прикрыл глаза. В его городе такое вытворили гнильцы! Спалили дотла пять подворий, сверх того – два больших биглевых сарая у дальнего, малого, сборного двора. Полтора десятка племенных пуховых биглей уже сдохло, куда больше потравились и разбежались – их и теперь ловят в перелеске поблизости. Зерновой амбар рухнул. На пожаре угорели и едва живы пять человек, ещё десять пострадали не так сильно – это те, кто бросился гасить огонь и выручать соседей, да и нивльские пожарники, им досталось не меньше… Наконец, самое тягостное: возле родного подворья убиты в схватке трое охранников, еще пятеро крепко ранены. Рядом с такими новостями и неловко дополнять счёт мелочами… Загублены четыре боевых страфа, покалечены шесть; любимец дочери – Клык – стоит в родном стойле и жалобно поджимает распоротую клинком лапу. Марница хлопочет и всхлипывает возле него. Ей до сих пор никто не сказал, что у Кима достали из плеча две иглы и наспех сделали перевязку… Князь поморщился, досадуя на свою никчёмную роль в ночном деле.

– Без выров мы сочли бы чёрным сегодняшний день, – вздохнул он. – Поглядел я на улицу, где прошел этот Ронга… Ну таран в броне, как воевали с клешнятыми люди древности? Половину нападавших он один и покрошил.

– Воевать с вырами трудно, – согласился Ким. – И глупо. Их старые вполне умеют слушать доводы и договариваться. Никто не помнит толком, с чего началась рознь, к войне приведшая. Ни в сказках причина не сохранилась, ни в легендах…

– Главное – не повторить прошлого, – князь стукнул по столешнице ребром ладони. – Садись и читай, не стой у окна, словно тебя в тереме держат неволей… Приятного в записях мало, зато они добавляют ясности. Видишь: зря мы точили клинки на ар-Лимов. Я, грешен, уже и наёмников стал собирать помаленьку. Как же, тросн мне добрые люди подбросили на двор. Перехвачен был тот тросн у южан, так написали на клоке, привязанном сверху к доносу. А в тросне том прямые выпады против меня. Старый ар-Лим их писал, если верить подписи: отравить, мол, надобно князя Чашну, слишком он много берёт под руку… Я поверил. Сам начал подыскивать выродёра. Если бы не упёрся мой ар-клари, не пригрозил Ларной и не напомнил про данное ему слово, уже затеял бы я злое дело. Пойди его останови позже. Так примерно и прошлый раз началась война, подожжённая подлостью и ложью…

Князь тяжело вздохнул и отодвинул кипу листков Киму. Тот быстро просмотрел, задумался.

Из записей следовало, что людей для нападения собирали на побережье, в основном в землях выров ар-Багга, ар-Капра и ар-Выдха. Такие указания, – понимал Ким, – тоже ничего не значат: гнильцы есть повсюду, как и порядочные люди да выры… Куда занятнее иное. Платили наёмникам исключительно золотом южной чеканки, с монетного двора ар-Лимов. Все приказы давали от их имени, хотя даже главарь наёмников ни одного выра из числа «нанимателей» сам не видел. Посредником был человек, живущий в Усени.

– Да, нас так усердно выводят на южан, как сами они никогда бы и не додумались сделать, – загрустил Ким. – Курьера убили у них, и тросны из его сумки теперь продают всем, направо и налево, так я полагаю… Определенно, ар-Лимы последние, кого следует подозревать.

– Вот рассуди, Кимор: а как бы не убили ещё и их посла? Ты отправил людей ему навстречу, уже неплохо… Но я велел разбудить в полдень Ронгу, поговорил с Гатой. Обоих славных аров своим решением наладил скорым бегом поспешать на юг, к заводям, что тянутся низинами до самого замка ар-Сарна. Оттуда жду гостя, посол морем плывёт из родных земель. Я подумал: если выры прижмут посла в воде, люди не спасут его.

– А прижать постараются уже в водах Горнивы, – согласился Ким.

– Иди к Моньке, отдохни. Страфа она уже вымочила слезами всего, пусть пожалеет и тебя, – велел князь. – С утра я потратил впустую немало времени, высматривая, как моя Монька причитает и всхлипывает. Редкое зрелище. Прежде каменная девка была, я кнутом её – а она только скалится да ругается. Плакала бы, и я бы не норовил ломать.

– Ну да, – усомнился Ким.

– Да ну, – передразнил князь. Усмехнулся и добавил тише: – иди, не желаю затевать с тобой ссору. Видишь: зол я. Много сказали гнильцы, а заказчика не назвали. Что отпишу Шрону? Что мой ар-клари не лучше его Михра? Что мы снова не знаем, кого надо смять общими силами для установления мира?

– Горазд ты мять, прямо молодой боевой выр, – буркнул Ким, уже шагая к двери. – Лучше бы почитал мои записи. Новый договор по южному тракту, в нём и Лимы упомянуты, и их интерес учтён… А то взял манеру, в огонь тросны бросать да рычать.

– Почитаю, – слегка смущенно пообещал князь. – Но ты не суй важное под руку, когда не следует, Кимор, не доводи до греха! Мне вчера эти выры были законными врагами.

Ким усмехнулся и вышел во двор, мягко прикрыв дверь. Глянул на псарей – человека и выра, на толпу ребятишек, собравшихся поглазеть на невиданное диво – вырьих собак. Которые и в огонь лезут, и воров ловят, и при том – совсем не злые. Можно гладить их с разрешения хозяев. Осторожно, по шерсти шеи, по ушам.

– Добрый ар, как случилось, что выры заправляют делами на псарне? – удивился Ким, задерживаясь ненадолго возле гостей.

– Двое нас таких, я да Гата, на всю землю ар-Рафт двое, – охотно отозвался выр, приветливо коснувшись усом плеча Кима. – Каждому что-то своё по сердцу. Мы преданы псам. Они надежные, в них нет измены. Ар-Рафты второй век поддерживают и улучшают породу. Гата как получил тросн, кликнул меня. Сказал: спешно надо бежать в Нивль. Там болота, пролив, порта нет пока, дорог нет. Люди быстро не пройдут. – Выр дернул стеблем глаза, подмигивая. – Только я подумал: он устал сидеть на княжьем месте. Ему ведь Юта наказал, оставил в замке вроде ар-клари, пока сам гулял в столице. Гата молод, тяжко такому азартному выру сидеть в замке и выслушивать людские дела. Вышло-то всё к пользе. Вырда и Раффи – наши лучшие псы. Не пошел бы Гата сам сюда, их нипочем бы не отпустил.

Ким удивленно взвел бровь. Огляделся и тихо, нагнувшись пониже, уточнил у выра:

– Разве Гатти не самый-самый?

– Да что Юта, что брат его Гата, оба хороши, – отмахнулся тот. – Кого любят, в том не желают видеть ущербности. Гатти ослеп на один глаз ещё щенком, задние лапы у него коротковаты. Настоящего мехового загривка, какой волку не прокусить, нет. То ли дело мой Вырда…

Выр любовно погладил мех светло-серого загривка пса. Ким похвалил собаку и торопливо отвернулся, пряча улыбку. Мысленно запретил себе впредь высказывать вслух хоть одно неосторожное слово о северных псах, к которым их хозяева не могут относится без предвзятости. Что не так уж и плохо… Разве дружба и преданность основываются на длине клыков или массивности загривка? Гатти всю ночь вынюхивал врага, утром искал биглей в перелеске. А к полудню, без малейшего отдыха, вынужден был вместе с хозяином мчаться искать и спасать чужого посла.

Ким глянул на юг и вздохнул. Наверняка старый выр из семьи ар-Лимов уже миновал границу Горнивы и плывет без особой спешки заводями большого озера, высматривает устье болотистой речки, способной довести его почти до самого Нивля без пересыхания панциря. Если так, три десятка людей, высланных навстречу, могут не найти посла. И не спасти. Вся надежда – на Ронгу и Гату. Молодые, азартные и сильные – глядишь, они найдут ар-Лима… а с ним и приключение на свой панцирь, долгожданный бой с равными по возможностям.

– Только бы сгоряча не смяли всех насмерть, – расстроился Ким заранее. – Тогда уж ни у кого не узнаем имя нашего загадочного врага.

Победу неизвестного врага над Ронгой лесовик не рассматривал в числе возможных исходов боя. Он знал: послом в Горниву решился отправиться неполнопанцирный и достаточно пожилой выр, судя по всему, самый рассудительный и спокойный из братьев Лим. Прочтя его имя в тросне курьера, Ким сразу предположил, что южане воевать не хотят и пытаются сделать все для мирного разрешения недоразумений с Горнивой. Но это миролюбие мгновенно иссякнет, если погибнет посол.

Ронга должен понимать! И Гата – тоже…

Выры действительно приложили все усилия, чтобы не оплошать и спасти посла. Они не истратили ни единого мгновения на обычное для таких молодых полнопанцирных бойцов выяснение порядка движения: первым ведь должен бежать более слабый.

– Посол слаб, – буркнул Ронга, пускаясь со двора во все лапы. – Он впереди.

– Да ты мудрец, умом мокрее и глубже златоусого, – одобрил Гата, свистом призывая своего пса занять место на спине и стараясь не отставать. – В воде я, пожалуй, уступлю тебе, не те клешни, сразу видно. Но легкие у меня хороши.

– Рад за семью ар-Рафт, нам есть, кого сминать, – булькнул Ронга. – Иначе было бы скучно жить… Лимы опасаются нас, Капра не имеют никакой надежды, Карса прислали на отмели всего одного бойца, и тот молод до неприличия.

– Учти не владеющих замками, – предложил Гата. – Средний из братьев Рошр неплох.

Перебирая имена и со вкусом обсуждая подводные и сухопутные качества каждого бойца, выры добежали до ближней заводи очень и очень быстро. Ронга нырнул первым и поплыл у самого дна, широкими рыскающими изгибами, на всякий случай проверяя омуты и заодно охотясь. Пресноводная рыба не так вкусна, как морская. Но всяко лучше плохо прожаренной, пересоленной, пахнувшей дымком вырезки пострадавших на пожарище биглей. А ведь именно такую принесли на завтрак безумные повара людей! Выры вежливо приняли мясо… и немедленно скормили псам. Теперь Гатти лежал на спине хозяина такой сытый и отяжелевший, что ухом повести не желал. Спал, не замечая пенного буруна у самой морды, не обращая внимания на вымокшую шерсть бока, на бьющие по лапам и спине ветви ивняка…

Покушали выры, не прекращая движения. Днём, показывая друг другу свои силу и удаль, не стали отдыхать. Только в сумерках, заметив, что берега изрядно отдалились, течение замедлилось, а сама река плавно и упорно поворачивает к востоку, выры вспомнили строгие наставления князя Горнивы: искать дозоры людей, высматривать засаду выров-врагов и не упустить самого посла в наиболее сложное для наблюдения ночное время. Выбрались на малый островок, легли в зарослях, выставили вверх глаза и стали держать совет.

– Мимо нас он не мог проплыть? – забеспокоился Гата.

– Он почти что старый, вежливый. Он бы окликнул нас, – осторожно предположил Ронга. – Ждут его через пару дней. Плыть ему вверх по течению, это трудно для пожилых. Нет, мы ещё не разминулись с ним. Давай думать: как нам найти засаду?

– Выры подойдут к реке по суше, – не усомнился Гата. – Запах ржавчины, кожи и ткани вьюков силён в воде. Течение расскажет послу о прошедших прежде него, если те двинутся омутами. С юга они сунутся, наверняка… ты плыви, я побегу по тому вон берегу. Гатти, если что, возьмёт всякий свежий след, я сам тоже буду глядеть, нет ли отпечатков лап и примятой травы.

Движение несколько замедлилось, зато теперь выры были уверены: мимо них посол не проплывёт. Ронга снова двигался широкими изгибами, проверял омуты и заросли молодого ещё весеннего камыша, сердился на мутность воды и с неудовольствием думал: скоро русло реки начнет ветвиться. Даже теперь приходится тратить немало сил и проплывать вдвое, а то и втрое большее расстояние, чем пробегает по берегу Гата. Он почти что устал… выныривает нечасто, бросает короткий взгляд на приятеля, убеждаясь, что тот рядом, не убежал вперед и не нашел засаду первым. Смотрится Гата забавно. Как идущий по суше, он заполучил всё оружие, быстро ржавеющее и неудобное в воде: боевое веретено, наусную кромку и даже тяжёлую шипастую булаву. Всем перечисленным северный выр размахивает, бряцает, лязгает, да еще воинственно гудит. Сразу видно – малёк, недоросль! Ронга припомнил, как сам себя вёл недавно и виновато дрогнул бровными отростками. Он чуть постарше. Но ненамного.

– Я бегал на холм! – крикнул Гата. – Там, впереди, река скоро распадётся на рукава. Засаду ненадёжно размещать дальше. Здесь она, рядом.

– Так не шуми, – вразумил приятеля Ронга.

Нырнул и быстрее заработал лапами. Верная мысль! Если так, надо сперва проверить донные ямы, затем основное течение, и наконец – заросли камыша на мелководье. Завершив все перечисленное, выр всплыл и в ужасе булькнул.

Гата уже дрался! Один! Три достаточно крупных выра теснили его в гнилой вязкий ил, наиболее неудобный для боя. Издали, с пригорка, щёлкали игломёты: люди стояли в рост и даже не пытались прятаться. От кого? Выр ведь совсем один. Даже его пёс уже не опасен, жалобно скулит, плечо прорублено глубоко, да ещё иглы пучком торчат в загривке.

Ронга вынудил себя снова уйти в глубину, метнулся там к берегу и вырвался из воды прыжком, начисто забыв многократно повторенное князем и Кимом: не сминать сразу насмерть. Не до людских указаний! Три выра нападают. Боевые, полнопанцирные, на клешнях зажимы со стальными клинками. У Гаты в двух местах прорублен панцирь…

Ронга рухнул на спину ближнего врага всем своим весом, хлестнул правой клешней по основанию усов, смял сразу и лицевую область, и глаза. Подобрал хвост и рванулся, тараня бок второго выра. Рывком косо подведённых клешней перевернул врага, сразу, как учил старый ар-Раг, выламывая в обратном движении подмятые под собственное тело три лапы и клешню.

Третий выр завизжал от боли и изумления, получив прямой удар в брюхо… Ронга уже мчался по скользкой глине склона вверх, гудел в полный голос: если люди, высланные Кимом, недалеко – они услышат. Во влажном вечернем воздухе далеко разносится звук такого тона.

Игломётчики мгновенно оценили и размер клешней, и скорость движения нового врага. Трое уже бежали прочь, к опушке малого леска, туда, где клокотали и волновались страфы со спутанными лапами. Еще трое били с колена из тяжёлых двухзарядных иглометов, почти навскидку, стараясь перезаряжать поскорее и наспех выцеливая глазницы, стыки пластин. Ронга взревел от бешенства, когда правый глаз повис, стебель перебила удачно пущенная игла. Стрелок своему успеху не порадовался – злить выра, до которого осталось жалких пять саженей, не следует даже безумцу. Ронга одолел расстояние в два прыжка и смахнул гнильца в траву. В последний момент он все же припомнил: брать живым! И развернул клешню плашмя, но силу удара погасить не успел, огорченно расслышал хруст костей и помчался дальше, не задерживаясь

Страфам уже развязали лапы, кричали, спешили верхом уйти от расплаты.

Вдали загудел незнакомый выр, засвистели люди. Ронга круговым движением уса срезал жилы на лапах двух ближних страфов, нащупал брошенные вьюки и метнул их, сбивая дальних… Развернулся и опрометью бросился к воде. Всё же он оставил раненному Гате двух врагов, ещё способных дать бой.

Уже сваливаясь по глине обрыва вниз, Ронга рассмотрел: не двух. Смятый и перевёрнутый на спину выр так и остался лежать, корчась и вяло дергая лапами: увяз в зарослях ивняка, растратил силы. Вдобавок первые удар навалившегося сверху Ронги ошарашил его и основательно вывел из строя.

Молодой ар-Рафт справлялся неплохо, без затей и глупой лихости. Отбивал удары вооруженных клинками клешней своим походным вьюком, уклонялся по мере возможности и гвоздил врага булавой по головогруди, стараясь не отпускать его на дальнее расстояние. Ронга сверху свалился на хвост противника, подмял его достаточно бережно, не ломая панцирь, но ограничивая подвижность. Гата воспользовался помощью и в два движения перебил клешни у основания. Оглядел поле боя, привстав и поведя всей головогрудью: стебли обоих подвижных глаз висят мёртво, уже покрываются серой пеной…

– Гатти, – испуганно булькнул выр. – Гатти…

Пёс заскулил и приподнял морду, рассечённую ударом панцирного уса. Жалобно и как-то виновато глянул на хозяина. Тянется, хочет спасти – но сам двигается всё медленнее, спотыкается. Лапы едва держат.

– Отравили, – сразу решил Ронга, добыл из вьюка ларец. – Вот гнильцы! Отравили… Сейчас я, сейчас, уже лечу. Всё есть, управлюсь.

Насторожив единственный уцелевший подвижный глаз, выр стал ссыпать в трубку порошки. Все ближе надвигался топот страфьих лап и казалось важным успеть с лечением до появления всадников. Кто знает, друзья или враги… Само собой, это река и туман торопят звук, всадники ещё далеко, но тревога растёт. Ронга смущенно вздохнул. Они с Гатой так самоуверенно, так легко и славно шли, перешучиваясь и вкусно кушая рыбку… Они угодили в засаду сами, потому что оказались чересчур беспечны. Наверное, так люди и побеждали выров, – подумал Ронга. Брали холодным расчётом и выдержкой. Тем, чего нет у молодых полнопанцирных бойцов, которым бой нравится, а дозор и засада – ничуть…

На основном течении плеснул хвостом выр, некрупный и неполнопанцирный. Замшелый, тусклый, песочно-бурый.

– Ронга? – окликнул он издали. – Ты откуда здесь? Я слышу – гудишь, голос-то не спутать с иным. Дай помогу. Надо же – ведь засада, серьёзная. На нас, на выров… Кто вас так?

– Не нас караулили, а тебя, старого, – уточнил Ронга. Приладил трубку к стыку головогруди Гаты и ударом загнал на полную длину, вводя порошки под панцирь, прямиком в главный спинной кровоток. – Пригляди за ним. Сбегать мне надо, людей встретить. Глянуть, чьи и много ли их…

Ронга быстрым движением снял с уса Гаты рубящую кромку. Выудил из глины брошенную булаву. Напружинился, в короткий разбег забрался на откос. Люди нашлись верстах в трёх ниже по течению – благо, леса отступили, открылась низина, зелёная и довольно ровная. Видно далеко, и сумерки ещё ранние, тумана нет. Всё кругом обозревается ясно и подробно, как на водной глади: движутся побежью страфы, пегие и вороные, они выстроились широкой цепочкой вдоль реки, прочёсывают берег. У передового седока – высокая пика с флажком. Видно вдаль одним глазом не ахти, но и того довольно, чтобы опознать герб Горнивы. Ронга успокоился, загудел, подзывая людей Кима. Сам пробежал до опушки, убедился: два страфа врагов удирают без всадников, люди лежат и стонут, удар вьюком в спину – он вполне надёжен против беспанцирных. И не убивает, и дышать не даёт… В зарослях нечто зашевелилось, забулькало. Ронга стремительно развернулся: неужели ещё выры? И снова бой?

– Этих-то я живьем, – пообещал он себе, князю и Киму.

Нырнул под низкие ветви орешника, одолел густую заросль, сердито смял продолжающие её колючие кусты. Вырвался к низинке, к болотцу, поудобнее перехватывая булаву… И затормозил всеми лапами.

Выры. Два, и оба – знакомые. Ар-Наны, он ещё удивился: куда делись эти толковые бойцы, почему их не было на мелководье? Спросил у родни – те горестно поникли усами. Мол, не вы одни с Ютой показали себя мальками, и наши не лучше: тайком затеяли бой, без оплаты и без судьи. Увы, никто не всплыл после того боя… Кровь в воде была, по следу искали раненных всей семьей, от берега и далее. Нашли на глубине двадцати саженей в расщелине кошель и ремень крепления ножей – но ничего более. Так иногда случается. Выры увлекаются, до смерти ведут бой. И трусость у молодых тоже встречается. Не в бою, позже. Убил, тайком и против правил – а показаться на глаза родне противника не хватает ни мужества, ни совести…

Ронга убрал подвижный глаз и снова вытянул, уже основательно увлаженный в глазнице. Вот так находка! «Утонувшие» ещё до начала сезона ангра выры – живы! Оба мирно лежат здесь, невесть как далеко от Синги, в малом и никому не нужном болотце. Ронга подошёл ближе, не убирая булаву в крепление. Глянул на хвостовые платины, даже пощупал их, рассмотрел повнимательнее цвет панцирей и припомнил иные приметы. Сомнений нет, ар-Наны. Только оба булькают, как неразумные мальки. Тупо жуют траву, сопят, на зов даже глаз не разворачивают! Ронга постоял, задумчиво гладя рукоять булавы. Сунул оружие в крепление, надёжно прихватил выров за усы у самого их основания – так таскают неумных мальков, им немножко больно, они послушны, только пищат и булькают… Оба взрослых бойца именно так и поступили, запищали, чем окончательно убедили Ронгу: не притворяются. Выр может нарушить традиции и забыть глубинную честь. Но позволить оттаскать себя за усы – это слишком!

Ронга, пятясь, вывел обоих выров на опушку. Люди князя Горнивы уже добрались, спешились и быстро, но без суеты, вязали пленных, собирали вьюки на чужой стоянке. Старший – Ронга усвоил знаки отличия на куртках – подошёл, поклонился.

– Без вас мы ничего бы не смогли, ар. Мы даже не заметили посла, он пропылил мимо, прямиком к засаде, увы. Примите мою благодарность, ар.

– Ронга, – представился выр, поскольку этих бойцов он прежде не встречал. – Меня послали сюда князь и Ким, как и вас. Мы с аром Гатой шли бодро и даже весело. Но возвращаться станем иначе. Мой друг ранен, тяжело. Я и сам ощущаю признаки отравления. Собака при смерти…

– Мой помощник в юности пас биглей. Собак он, конечно, никогда не лечил, они не бигли. Но всё же он пробует сделать то, что посильно, – попытался утешить княжий человек. – Спина вроде перебита, задние ноги не двигаются. Но рану мы зашьём, а яды для выров почти не действуют на людей и иных жителей суши. Ар, посол просил проводить вас к реке и беречь со всем вниманием. Он хотел бы осмотреть вас и дать противоядие. Эти выры с вами?

– Эти выры не в себе, – грустно отозвался Ронга. – Я не понимаю, что произошло с ними. Зато я убеждён: если бы засада удалась, их тела мы нашли бы рядом с телом ар-Лима. Путаница сделалась бы окончательной. Род ар-Нан – исконные сторонники, в людском понимании по сути двоюродные браться ар-Рафтов. Вышло бы так: северяне ссорят Горниву с югом… Брэми, поставьте человека вот так держать их за усы. Иначе опять уползут в болото, где им уютнее.

Ронга передал усы в надежные руки и заторопился к берегу, ощущая, что лапы слушаются заметно хуже, а сумерки сгущаются слишком уж быстро. Две трубки порошка белого мха в сочетании с купром и иными обычными средствами дали быстрое облегчение. Ронга вздохнул, лёг удобнее. Молча перенёс неизбежное вырывание поврежденного глазного стебля и присыпание лекарством.

– Теперь до осени буду косоглазым, – рассердился он на себя. – По своей беспечности, ведь мы первыми не углядели засаду. И выров я смял чересчур зло, наверняка окончательно…

– Двое ещё живы, – возразил ар-Лим. – Если тебе стало полегче, идём. Надо допросить их. Я пробовал, люди тоже. Молчат…

– Молчат? Поменьше вежливости, ар посол! Усы вырву и панцири прожгу на огне до красноты, – возмущенно загудел Ронга.

Его услышали оба пленных выра. Замерли, опасливо пластаясь по траве и норовя спрятать усы под брюхом. Ронга приволок вырванный с корнем стволик ивы, бросил и буркнул людям:

– Жгите костер. Изжарю обоих. Красные панцири без усов отвезу их родне. Нет! Выставлю на главной площади Усени. Что за семьи? – Он быстро глянул на хвостовые пластины. – Ничтожества… Оглашу забвение, более никто не назовёт арами ваших братьев. Все личинки я сам, этим вот хвостом… Чтобы не плодилось в народе выров такого гнилья.

– Не надо, – сипло попросил более крупный выр, с панцирем, разбитым булавой. – Мы скажем. Братья не знают. Мы всего лишь согласились на обычный найм, мы не понимали, что дело зайдёт так далеко. Мы не злодеи. Нам сказали, что это дело чести и мы служим новому кланду. Что мы возрождаем традиции выров.

– Почём в этом сезоне традиции? – презрительно булькнул Ронга. – Не надо отвечать, я просто злюсь… Киму расскажете, а после самому ару Шрону. Станете толково говорить, родня не будет отвечать за вас. Пока что хочу знать главное. Кто кланд-то? И кто служит ему, нанимая вас?

Выры немного помолчали, потом тот же более крупный нехотя, сипя и булькая, начал говорить, постепенно воодушевляясь:

– Мы не продажные выры. Мы служим старому закону. Шром должен был сесть на помост кланда, но ущербный гнилой брат его Сорг и выродёр Ларна обманули славного ара. Позже их поддержал и Шрон, по старости его ум высох… Но славный Шром смог бежать из заточения и скрылся от злодеев в замке ар-Карса. Нырнуть и уйти из столицы ему помогли бойцы ар-Багга. Это горькая правда, её многие знают… Но немногие решились открыто поддержать правое дело, ведь самые сильные семьи на стороне гнилого Шрона. Хотя он предал брата. Мы присягнули на верность кланду Шрому. Мы стражи его, и мы исполняем волю ара.

– Полейте меня, – ошарашено булькнул Ронга. – Мой ум пересох… Глупее я ничего не слышал. Мой старый брат был в зале дворца, когда Шром пришёл туда вызывать на поединок кланда. Шром был едва жив! Вместо него дрался Ларна, и Ларна после боя сказал те слова, которые просил сказать ар Шром… Брат Гаты, Юта ар-Рафт, помогал Шрому нырнуть в столичной бухте! Шром ушёл в глубины, его до погружения провожали Ларна, Сорг и Шром!

Ронга уже кричал во всю мощь легких, словно так мог добавить правдивости своим словам. «Стражи» слушали молча и упрямо топорщили бровные отростки. Мол, и тебя обманули, но мы-то знаем… Более мелкий пленник, со смятым боком и повреждённым брюхом, тоже смог смолчать и кое-как выдавил, полагая себя уже мёртвым и потому не опасаясь возмездия:

– Вы все против него. Особенно ты и Юта. Вы хотели стать первыми на мелководье. Но вы убоялись открытого боя со славным аром Шромом.

Ронга сполз в траву, развёл всеми руками и смущённо оглянулся на посла. Ар-Лим стоял рядом и казался не менее потрясенным. Гата, едва способный ползать после отравления, булькал от возмущения, ему даже чуть полегчало.

– Мой брат Юта – трус? Мой брат… Да вас надо было добить! У вас на двоих одна капля ума!

– Что с бойцами ар-Нан? – тихо уточнил Ронга.

– Их уже не спасти, – грустно отозвался более крупный и разговорчивый «страж Шрома». – Их опоил ядом сам Шрон. Советник кланда, ар Вама из семьи ар-Карса, распорядился привести их сюда. Мы должны были также выловить из воды посла и вывести на берег для беседы. Чтобы старый ар семьи Лим увидел, как гнил заговор.

– Всё, хватит. Остальное врите более старым. У них длинное терпение, я не отвечаю за себя, хоть я и трус, – рыкнул Ронга. – Достойный ар-Лим, прошу простить меня. Я вынужден оставить на ваше попечение друга, его пса, пленников и все проблемы. Это срочные вести. Ким должен получить их немедленно. Я поплыл.

– Но теперь, когда нам известен весь этот нелепый заговор, нет причин для спешки, – удивился старый посол.

– Ещё как есть, – быстро отозвался Ронга, снимая ремни креплений, даже кошель – всё, что мешает плыть. – Вышивальщики уплыли в земли ар-Карса. Полагаю, они в большой беде.

Ронга шумно нырнул и сгинул. Гата некоторое время молчал, потом вдруг булькнул смехом, удивляя всех присутствующих. Извинился и пояснил: в Нивле только-только наспех починили заборы и ограды после нашествия «твари зверской породы». А Ронга уже мчится в город с новой спешной вестью… Вряд ли он станет выбирать дорогу.

– Ар-Шархи стали из-за него понимать по-новому слова «дорогой гость», – вздохнул посол. Глянул на пленных выров. – И этого бойца, гордость юга, вы посмели назвать трусом… Определенно, ущербность ума страшнее ущербности тела.