Красота севера поразила меня в самое сердце. Всё же юг, тут Ларна прав, не наша земля. Мне было интересно любоваться Арагжей, как диковиной. Яркой, притягательной – чуждой… Край ар-Карса иной. Он сразу показался знакомым с детства, словно здесь тоже есть опушка Безвременного леса, словно рядом живут Кимочкины сказки. И закат только добавил радости.

Я шла, задирая голову и улыбалась. Здравствуй, тётка туча! Я много раз тебя пробовала вышивать, родная моя. Я помню тебя до последней складочки лиловой нахмуренности… Закат ты всегда любила, ты наползала на него, грудью давила день и осаживала его яркость, размачивала, смягчала. Было алым – сделалось густо-брусничным. Было золотым – вылиняло до старой бронзы… И всё небушко – узорное, и всё перетекает из оттенка в оттенок, слоится и играет, цветет и распадается, чтобы снова возникнуть, иным, изменившимся.

Почему под такой замечательной тучей, на раннем тихом закате, Ларна ходил мрачный, ну прямо предгрозовой – не понимаю… Я молчала, не перечила. Что ещё я могу? Он взялся оберегать меня. А я не освоила даже уроков с палкой. Вчера вон, так ловко пристроила себе шишку на локоть – искрами из глаз хоть жаровню растапливай! Ларна, добрая душа, и тогда пожалел, умнеть посоветовал с подначкой и без злости: предложил эти кривые руки оторвать и подождать, вдруг вырастут новые? Я рассердилась, перестала всхлипывать – чего ему надо было. Теперь и того лучше сделал. Дал выбрать платье. В жизни ни разу не выбирала и не примеряла ничего нарядного! Оказывается, это весело, прямо до головокружения. И в горле комок тёплый. Он балует меня. Он дарит мне подарки. Приятно…

Было. Только вдруг он лишил меня всех подарков и оставил страдать и умнеть в пустой комнате трактира. Платье тебе куплено? Как бы не так! Задним умом я крепка. Как осталась одна, почти сразу сообразила: он всем дал рассмотреть меня в ярком, чтобы только платье и запомнили, если кто следил за нами. Он полагал – следили… И потащил на ужин какую-то грубую девицу-молчунью, подкупленную уверениями, что мое платье, так сладко и весело выбранное, останется ей, насовсем…

Ох, я даже поплакала чуть-чуть. Комок в горле, невесть что возомнила. Он бережёт меня… Ему лет в два раза больше, чем мне! Сам так сказал. А я вот – позабыла.

Слезы высохли быстро. Я посидела, думая о вырезке бигля и чувствуя себя голодной и сердитой. Потом сообразила: ведь он оставил меня тут, потому что полагал ужин опасным. А я дуюсь и глупостями голову забиваю. Надо исполнять то, что велел. Выбираться тихонько из трактира и бежать в порт. Хотя… Почему в порт? И тем более сразу? Потому что мне страшно.

Я ещё подумала. Особняк шаара вон он – кажет высокую острую крышу, норовит проткнуть небо шпилем, увенчанным указателем ветра. Указатель тот вырезан из медного листа в форме кошки с гнутой спиной. Вот пойду и гляну, что напугало эту кошку. Или она, злодейка, ловит солнечного мышонка? Хорошую Ларна сплёл сказку. Я ведь вижу: не пересказал, зевая и повторяя чужие слова. Именно сплёл, душу вложил и своими глазами рассмотрел всю историю. Это и делает сказку живой, настоящей.

Перед особняком шаара было темно, кусты да деревья прятали его от улицы. Хорошо в кожаных штанах и морской толстой куртке! Тепло, удобно. В платье я бы постояла, повздыхала и поплелась в порт, вздрагивая при каждом шорохе. В штанах я иначе сделала. Пролезла через заросли кустов, протиснулась меж прутьев забора, поставленных редко, годных оберегать дом лишь от самых толстых воров.

Под деревьями тень ночи лежала густо, я окунулась в неё, страх свой будто размочила. Ощутила уверенность, словно я сто раз уже лазала в чужие сады. У парадного крыльца мялись и клокотали три страфа. Люди с оружием перекликались, слуги сновали в подсобы и на кухню. Я поползла от них в сторонку, вдоль тёмных окон. Да, поползла, а что? Так не страшно. Так я ощущаю себя невидимкой.

В первом освещённом окне я приметила чужих людей. Писарей, полагаю. Не рассматривала, зачем они мне нужны? Во втором окне, за которым горел свет, удалось разглядеть Ларну. Я возгордилась собой. Ловкая я, вот дальше проползу и украду кусок биглятины с подноса. А то живот бурчит столь яростно – того и гляди, расслышат звук из самого порта.

Ларна сидел, настороженно щурился и беседовал с каким-то гнильцом. Рослым, не молодым, морда надменная. Сразу видать: шаар или его первейший хвостотёр. Собою красуется, голову задирает, руку то и дело кладёт на рукоять ножа. Перед Ларной себя показывает. Мужские танцы, кто кого застращает. Дурак! Нашёл, перед кем пыжиться. Да Ларна его съел одним взглядом, сразу. Игру не поддержал, сидит скучает, прихлебывая питье, и ждёт, когда этот пегий страф сообразит, что его место в стае – последнее с хвоста.

В общем, нервничала я страшно и всё ждала: когда начнется этот их ужин, чтобы он поскорее закончился. Да ещё палка Вузи… За корни кустов цепляется, норовит то стукнуть, то бронзовым шариком звякнуть. Сплошная морока.

Наконец, гнилец кивнул – мол, согласен, изволю разрешить! Подвинул капитану тросн. Ну, это и я поняла: нам здесь не рады, помогать ничуть не желают. Подпиши и уходи… Ларна так и хотел сделать. Но хозяин дома – я довольно быстро сообразила, это и есть сам шаар – ткнул пальцем в какой-то ларчик. Ларна шевельнул бровью и стал безразлично открывать крышку. Глянул внутрь… И тут на меня накатило!

Ох и страшная вещица! Как я прежде её не опознала? Увлеклась своей лихостью, игрой в воришку… Ларец был весь – обман и ловушка. Он был двойной. Внутри обычного – вышивка. Сплошная изнанка… Гнилая, наихудшая, вся из белых ниток. Из ненависти сплошной, неразборчивой и холодной. Эта ненависть полагала всех ничтожествами. Страфьим клювом впивалась в душу и вырывала её единым клевком – в канву. Чтобы питаться добытым и силу свою не растерять. Я чуть не крикнула. Но палка очередной раз выскользнула из пальцев и пребольно подвернулась под колено.

Я замерла с раскрытым немым ртом… И смотрела без сил, жалкая и ничтожная, как выводят из комнаты пустую оболочку Ларны. Скоро я услышала его шаги на парадном крыльце – незнакомые, спотыкающиеся, неуверенные. Зазвучал голос охранника… он сильно тянул слова, а здесь все тянут слова и выговаривают их нелепо. Тот голос назвал Ларну – «пустышкой», и послал к вырьей матери. Затем изменился, звякнул деловитостью и приказал, чтобы готовили страфов: брэми сам повезёт вышивальщицу к вырам.

Я поползла к изгороди, снова протиснулась сквозь прутья и продралась через кусты. Вот и улица. По ней идёт Ларна. Точнее, бессмысленный младенец, сохранивший облик дорогого мне человека. Ох и худо сделалось мне! Захотелось от всей души этого шаара – палкой. Так, чтобы вмять его сытую морду до затылка. Но – не время, да и не по силам мне такое…

Я подхватила Ларну под руку и повела к порту. Плакала. Уже и не скрывала слез, но вела. А как не плакать, если он норовит грызть ногти? Если спотыкается и мычит, забыв слова и не понимая речи? Одно радует: нас принимали за пьяных. Но теперь-то я очнулась и вижу то, что капитан сразу понял: этот город не тихий, он гнилой. Он насквозь гнилой, в нём люди не радуются и не живут полной жизнью. Если бы я не глядела на тучу, а разобрала нитки людские, я бы во вовремя поняла и помогла Ларне. Но я привыкла, что он оберегает меня. Что все заботы на его широких плечах. Он прав – я стала лодырничать и жалеть себя.

У причала меня заметили. Малёк выслал людей. Сам прибежал. Глянул на Ларну – и побелел весь, словно не смугл и не южная кровь течёт в нем. Губы дрожат, в глазах отчаяние.

– Это пройдёт? – спрашивает.

– Нет! Само не пройдет.

Собственно, сказала – и поняла, как надо беду исправлять. Ох и страшно мне сделалось… Я от отчаяния даже не стала бубнить нелепое и жалкое: «Это я во всем виновата». Зачем? Потом буду жалеть себя. Пока что нет времени. Ларец захлопнулся, украл у Ларны – Ларну. Значит, моя очередь спасать его. Я ведь и шить умею, и выпарывать. Эту работу следует очень тонко и споро распороть. Освободить то, что злое шитье потянуло в себя. Всё украденное теперь внутри, и оно ещё цело. Эта гниль медленно пожирает пойманных. Годами, я так соображаю.

Ох, отвлеклась. Не о том думаю. Надо не узоры плести, а строить план. Ларна умеет. Я – нет. Мне страшно… Но – надо.

– Малёк, нас придут убивать скоро, уже к рассвету, – сообразила я. – Ларна подсунул им девицу вместо меня. Как разберутся, так и поднимут шум. Уводи галеру. Полным ходом, слышишь? Иначе и Ларну мы потеряем, и сами все сгинем.

– Хол справится за лоцмана, – прищурил свои темные глазищи помощник капитана. – Я тут останусь. Тебе нельзя одной. Ларна не простит меня, если я…

– Ты капитан! Ты должен вести корабль!

Пробовали орать шепотом? Я вот попробовала. Глупо и ничуть не убедительно. Но Малёк меня понял. И что боюсь до ужаса, и что отступать мне некуда. Ему тоже… Хмуро кивнул. Глянул на людей, дал знак – готовить весла и бросать канаты для стражей.

– Туман ползёт по воде, – сказал он, скалясь, как Ларна. – Я буду очень острожным и внимательным. Без всякого азарта. На что рассчитываешь ты?

– На палку Вузи, – честно отозвалась я. – Нужда крайняя. Сказал, в таком деле она поможет, и даже копьем называл. Если его колдовство не сработает, ты найди его и скажи всё, что мы думаем о нем.

– Стукнуть надо по песку, – напомнил Малёк.

– Не умничай! Ты отвечаешь за Ларну. Меня не жди. Если ящер всё же явится, я сюда не вернусь. Поеду туда, на север. К тётке туче… То есть к вечному туману здешнему.

– Одна, без Хола? Выпарывать и шить?

– Мы друг друга иногда ощущаем. Разберёмся. Сперва ты уведи галеру и уйди от погони.

Он кивнул и взбежал по сходням на борт. Я осталась на берегу, заранее ощущая себя глупой окончательно и трусливой до того, что с места двинуться нет мочи. То есть пока-то я лезу в бой, Ларна всегда так и говорил. Уже не надо лезть, но я лезу. После очухаюсь и подожму хвост. Ничего, пустяки. Изведу ларец, вернётся в явь Ларна и спасёт меня. Всех нас. Я не сказала Мальку, но это и есть мой план. Глупый, я ведь не умею строить умные. Я узоры шью. И даже их наметываю – не по прямой…

Бежать через город, совсем одной, оказалось ужас как плохо. К порту я шла с Ларной, пусть и «пустышкой» он был, но всё равно по виду – рослый капитан, широкоплечий и внушительный. Главное – я сама верила, подспудно: пока он рядом, со мной ничего дурного не может случиться.

Теперь я была одна во всем мире. Как Ким, когда он оставил нас на зеленом лугу и ушёл в пески, убивать многоглавую змееподобную тьму… Ох и страшно – одной-то! За себя. За дело, за нашу галеру… Даже за Ларну. Хотя я всё равно не могу поверить, что он не в себе. Переможет, очнётся. Он сильный.

До особняка шаара я добралась, уже основательно задыхаясь от бега. Во рту ощущался смутно знакомый вкус, какой-то железный. И сама я была не в себе. Море по колено, и в то же время ноги подламываются. Словно гнутся они во все стороны, словно не устоять мне – если хоть раз остановлюсь. Меж прутьями ограды я пролезла ловко, через заросли пробралась и того привычнее. Почему здешние воры ещё не обобрали шаара до нитки? Лентяи! Хуже меня тунеядцы.

Я сходу проползла до самого окна – того, где видела шаара и Ларну. Света в комнате стало мало, один масляный светильничек, и тот прикручен так, что огонек едва теплится.

Что дальше? Окно разбить? Я подёргала раму и переплёт. Потыкала палкой Вузи. Этот колдун был изрядно вороват, ему ли не знать, как пробраться в дом? Окно поддалось. Либо шаар не верит в наличие воров в городе, либо Вузи помог мне. Не знаю. Встречу – спрошу.

Вот стол, но ларца нет. Вот занавесь, за ней тайник, который запирается на ключ. Отдёрнула коврик – тайник открыт! Внутри ниши одна полочка малая, и на ней – гляньте на эту беспечность – ларчик.

Я осторожно взяла его. Сразу ощутила рукой нитки, такие холодные – аж кожу жгут, мертвят. Пришлось злую вещицу обмотать тряпкой и сунуть за пазуху. Что теперь? Выбираться из дома. Ну и везучая я…

– … забыл запереть, ждите, – раздался в коридоре голос, шаги сразу возникли у самой двери.

Шаар распахнул её по хозяйски и замер на пороге, таращась на меня. Рука его привычно поползла к рукояти ножа. Я стояла молча и неподвижно, глядела на злодея, словно проклятущий ларец ещё мертвил и не давал вздохнуть. Так он, наверное, и не давал, и мертвил.

Мысли метались быстро, как мошки в столбике летнего роя. Как солнечные мышата… Время тянулось медленно. Шаар глядел, я тоже.

– Ты что тут делаешь, пацан? – усмехнулся он ровно и зло. – Всё ворье у меня на коротком поводке. Ты чей?

Палка в руке нагрелась и причинила боль – прямо подстегнула. Я вскинула палку вверх просто от испуга – горячо!

Шаар с лязгом добыл из ножен клинок. Нечто среднее между ножом и саблей, смерть мою неминучую… Я помимо воли сделал движение, точно по уроку – простой блок. Он усмехнулся и опустил клинок без затей, сверху вниз, разрубая мою палку. Он ведь думал – это именно палка, деревянная. Клинок жалобно звякнул и обломился.

А я уже не могла остановиться, меня заклинило. Я тупо исполняла урок, как мне дал его лана – весь подряд. После блока был выпад.

Палка короткая, и я ткнула ею воздух в локте от головы шаара, он даже не стал уклоняться, он был боец и всё видел. Всё понимал. И то, что я гораздо безобиднее мошки – тоже. Но не успел соединить в мыслях разбитый клинок и целость моей палки… Которая удлинилась и въехала заострившимся бронзовым шариком прямо в его переносицу!

Хруст заполнил весь мир. Это оказалось запредельно страшно – то, что я натворила. Ларна был прав, я если и способна попасть в кого, то исключительно нечаянно. И затем сразу уронить палку… Лаковая древесина в узоре танцующих ящеров звякнула по полу, звук прокатился, окреп – и в узоре ковра возникло золото, потекло, изогнулось чешуйчатой спиной. Само поддело меня в седло. Ящер всё рос, его морда уже нависала над лежащим без движения шааром, над его серым лицом в пятнах свежей крови. Ящер изогнулся, тонким хлыстом кончика хвоста поддел палку и бросил мне. Ловить я училась. Долго и больно. И я поймала палку.

Ящер одобрительно зашипел и пошёл в дверь, прямо по телу шаара. Под натиском чешуйчатой брони хрустнул косяк. В коридоре заорали, увидели, как движется огромная голова, как течёт кольчугой бронзовая шея. Я легла щекой на эту шею и прикрыла глаза. Пусть рушится весь гнилой дом. Не моя забота. Надо перемочь страх и отвращение, накопить силы для главного дела. Я обязана выпороть белые нитки.

Ящер уже бежал, качая спину вправо-влево. Хлестал хвостом и шипел. Я не оглядывалась. Что там падает и грохочет, кто кричит, какие дают команды охране и как устраивают погоню – не важно. Пусть за нами гонятся. Лишь бы о галере Малька хоть ненадолго забыли. Ящер мчался к лесу раскачивающимся, танцующим подобием побежи. Елки, чёрные в ночи, приближались стремительно. Росли, иглами верхушек кололи тучу и намекали ей: не одному Вузи стараться, и ты помогай. Лес поглотил нас сразу – словно в мешок уронил и завязал горловину – ни света, ни звуков.

Вязкая вокруг встала тишина, настороженная. И кисель тумана. Всюду. Я кожей его ощущаю, стало влажно и прохладно, даже зябко. Но впереди… Словно мало мне этого ларца! Целая стена глухой ненависти. Она встаёт всё выше, разгораживает мир пополам, делит безжалостно. На тот, к которому я привыкла – и иной. Неведомый мне мир, злым умыслом зашитый в своеобразный карман из канвы.

Пусть я в панике по уши, но разбираю, как здешний мешок завязался. Сложили недоумки недобрые канву, сверху грубо сметали – и живите, как можете. Готова вам ловушка…

Вряд ли внутри вообще можно жить. Через это наслоение подлости к нам не пробиваются с севера ни зимние холода, ни что-либо ещё. А теперь я так близко к стене, взглядом и всей душой уже увязла в волокнах, похожих на пухлую белесую плесень, выросшую на сгнившей траве. Да ещё ткутся редкой сетью нити ненависти, крепят эту плесень и дают ей силу. Делают её законом для здешних мест. Тот, кто шил – это был выр, я уже научилась отличать наши способы работы с иглой – ненавидел всю сушу. Пытался скомкать её и запетлять так, чтобы промокла и сгнила, сгинула и уступила место морю. Но переделать канву Ткущей столь основательно не получилось. И он в злобе наворотил ниток и узлов, мстя непокорному миру. Не годен мне – так и никому в пользу не будет.

Я предпочла бы остановиться и рассмотреть нитки, потрогать, ощупать канву, понять её искажение и посидеть в покое, выбирая внутри, в своем беспорядочном сознании, годный способ выпарывания. Да, опять без плана. Наитием. Но ящер – он порождение сказок Вузи, развеселого и излишне решительного колдуна с далекого юга. Ящер пёр напролом, со свойственной мужчинам мечтой о бое, беге и яркой победе над врагом. Уговорить это создание остановиться примерно так же сложно, как убедить Ларну, что на его галере кто-то кроме брэми капитана может быть прав… Я два раза убеждала. Мягко, постепенно, тратя дней пять на это занятие, по своей кропотливости сравнимое только с выпарыванием чужого шиться с канвы. Нескольких дней для уговоров ящера у меня сейчас нет. Остаётся подчиниться его решению. Он явился и спас меня. Значит, он и доставит, куда сам надумал.

Тётка туча загремела кастрюлями на небесной кухне, помешала облака половником и сняла пробу – готов ли ливень? Ещё как готов! Полагаю, она вывалила на лес всю гущу из кастрюли. Нас прямо придавило к еловым корням сплошным потоком воды!

Куртка вымокла в единый миг. Прохладная спина ящера сразу показалась теплой. Его чешуя во взблесках молний вспыхивала и переливалась всеми оттенками юга. Он был немыслимо красив и столь же неуместен в серости здешнего извечного тумана. Он был сыном пустыни, которая полностью противоположна болоту. И всё же он чувствовал себя в ельнике уверенно. Не замедлял бега и не опасался топких низин, вился золотой лентой над трясиной, уже отмеченной первыми весенними каплями сини купа. Доброго к людям цветка, обозначающего бочаги и бездонные ямы в непролазных топях: гляди и сюда не наступай… Но ящер плыл и стлался, шуршал чешуёй по слабой траве.

Возмущенно булькала гнилая вода, пухли пеной пузыри. Тухлый запах удушал, норовил отравить – но ящер вырывался их каждой новой ловушки, словно и не замечая её существования. Мой страх улёгся, я выпрямилась в седле и стала глядеть по сторонам. Утро уже дышало вдали, восток бледнел, тёмные струи дождя делались заметны. И гнилая серость стены впереди приблизилась вплотную. Ящер нырнул в неё, снова погасло представление о дне и ночи. Все сгинуло и растворилось в мутной невнятности… Я повисла в ней – а потом пребольно рухнула на локти и колени, перекатилась через голову и уткнулась носом в болотную кочку.

Кончились чудеса.

Ни ящера, ни намека на то, что он был здесь ещё мгновение назад. За спиной – стена серого тумана. Подо мной – мягкая трава небольшого островка. Кругом кривые стволики ёлок, которые чуть выше моей узорчатой палки. И тишина… Даже ливень остался позади, в привычном покинутом мире. Ящер отвёз меня туда, где я и должна сделать последнее важное дело этого года – избавить север от туманов, освободить людям вход сюда. Чтобы мир снова сделался един, чтобы натянулась его канва, зазвенела здоровьем.

Пока что, впрочем, мне не до севера. У меня есть ларец. Дело первейшее и важнейшее, от него зависит жизнь Ларны. Достала, вынула из тряпицы. Осторожно открыла, отворачивая от себя. Искоса глянула на белые гнилые нитки. Добыла из шва рубахи иглу. Вот уж чего случайно нельзя потерять – так золотую иголку. В любой одежке она со мной, пока я не прогневала Сомру и негодным шитьем не запятнала себя. Или отказом от трудной работы…

Белый узор от моей иголки вроде даже попытался увернуться. Многослойный он, сложный. Работа большого мастера, признаю – хоть и обратил тот мастер своё умение во вред, но шить умел. Упорством брал и натиском, всё его шитье – броня и оружие. Не женское оно. Потому я одолею его, сомнений нет. Я не в лоб, а исподволь, вроде ржавчины. Сточу сталь и раскрошу броню. Нитку за ниткой, без спешки. Ларну убедила, что мне можно носить штаны. Все две недели уговаривала, недолго. Неужто я эту гниль упрямством не подточу потихоньку?

Стежок за стежком – разобрать и проследить, куда идёт нитка, с чем сплетается. Даже узелки приходится не рвать, а распускать. Вот морока! Да еще всё шитьё в один тон! Глаза устают, и шея, и спина. Понимаю, что всё – не правда. Что наше шитье не нитками в яви остаётся, а душевными стремлениями в канве изначальной. Но вижу так, как мне привычно.

Поддался ларец, когда солнышко бледным белесым кружком обозначило себя в пухлой серости тумана.

Нитки жалобно хрустнули, сухо зашуршали распадающимися волокнами. Холод отпустил меня, я лишь теперь и заметила, как мерзли руки воле чужой работы белыми-то нитками шитой… Отложила ларец и потёрла ладони, согревая. Всё, конец ловушке. Она была взведенной, натянутой. Теперь сама себя губит, распускается и гаснет. Возвращает то, что украла у мира. Мне даже видно, как одна за другой нитки событий и душ восстанавливают свое естественное положение. Не одного Ларну держала ловушка. Вроде, я насчитала пятерых. Тех, кого она не успела впитать, кого отдала.

Теперь можно и оглядеться.

Сижу я у края болота, а само оно всё позади, стелется, смыкается со стеной Серого тумана. Обычный же туман отступил, ослаб. От полянки с травой, от малого холмика, куда меня приволок Вузи, начинается подъём. Вроде бы даже вьется подобие тропки. Лес густеет и вырастает ввысь. За ним и вовсе начинается невидаль! Я даже головой тряхнула и глаза протёрла как следует. Горы… Близко совсем! Но их толком не видать, туман прячет верхушки и корни, только серый да бурый камень скального бока кое-где видать. Настоящие горы.

Ничего себе «карман»… Мне ведь, чтобы выпороть гниль, надо осознать искажение канвы целиком. Оно огромно! Здесь мир комкал для мял не один вышивальщик, много их было. И не один день работали они, злодеи… Может, и вовсе, год.

Кажется, самое время поджимать хвост. Потому что грубо рвать нитки нельзя, а как найти в таком большом и старом шитье кончик, хоть малую зацепочку? Вся надежда на Вузи, как это ни смешно. Он доставил меня сюда. В прошлый раз он тоже привел нас в нужное место. Ладно, чуть погожу с отчаянием. Пощупаю канву и толком привыкну к ней. Глядишь, мне и повезёт.

После завтрака я бы куда как половчее за дело взялась. Но это – несбыточное… Где я найду здесь завтрак? И как я буду выживать одна? В безвременном лесу меня Кимочка кормил да баловал, позже обо мне тоже заботились. Не умею я одна, сама и без помощи. Палка колдуна лежит рядом, но второй раз не отзовётся, сомневаться и надеяться глупо. Всё возможное и отведённое мне я уже получила. А извозом он не занимается…

– Будь я синеглазой, – мстительно упрекнула я узор ящеров на древесине, – ты бы не сбежал.

Ответа я не услышала. Он сам пришёл на ум. Очень даже отчётливый. Моей же памятью добытый, без посторонней помощи. А кто отказался идти замуж за проводника Вагузи? Я сама отказалась. Кажется, я уже тогда точно знала, под каким дождём и с кем хочу танцевать. Но не посмела даже себе в том признаться. Теперь признаюсь. И толку? Я здесь, он там… Хорошо бы, Малёк успел увести галеру. Выры ведь находят след на воде. Беда… До островов семьи Нан самое малое два дня плыть. Кому эти Наны друзья и кому враги? Теперь я уже во всём сомневаюсь. Ар-Карса числились союзниками ар-Рафтов, так говорил сам Шрон. И ещё рассказывал, что мирные они и бедные, а вдобавок друзья навек. Да при таких друзьях враги не требуются!

Как же хочется кушать… И пить.

Воды вокруг вдоволь, я добралась до края болота и напилась.

Куртка мокрая, озноб бьёт всё сильнее. Но и сонливость наваливается. Видимо, закончился запас боевитости, пора дать себе время отдохнуть, вволю подрожать коленками и повсхлипывать. Я зевнула и попробовала выбрать место посуше, чтобы немного полежать, отдохнуть. Сжалась, сберегая остатки тепла. Какое там! С севера, от гор, тянет холодом. Туман совсем ушёл. Зато с седого неба одна за другой посыпались крупинки. Белые, мелкие, на коже становятся крошечными каплями. Неужели снег? Ким его так и описывал. Только снега мне не хватало…

– Оха! Оха, ланша бута?

Из-за спины окликают. Ну я сегодня наблюдательная! Крупинки снега заметила. Горы разглядела, туман. А человек подошёл невидимкой. Странно, я так ему рада и так озябла, что всю осторожность растратила. Оглянулась и сразу заулыбалась. Может, у него есть завтрак для меня? Хоть корочка хлеба. Маленькая.

– Ларна… – обалдело охнула я.

Сразу же осознала свою ошибку. Ростом чуть ниже, глаза потемнее, шрамов знакомых нет, но есть незнакомые. Одет чуждо – весь меховой да кожаный. Усы короткие и с бородкой в сплошную щетину срастаются. Но щурится знакомо – с эдакой добротой, от которой запросто могут приключиться синяки.

– Ларна? – уточнил он, стряхнул сказанное, рукой отодвинул. – Наа, олна. Таша бута Ларна?

Кимочка, почему ты не здесь? Ты бы понял его. Ты бы пояснил ему в ответ… ты умный. Этот неправильный Ларна тоже не дурак. Прочёл мое отчаяние, рассмеялся, скинул мех с плеч и накрыл, прямо поверх моей куртки. Тепло стало. Он порылся в мешке – оказывается, у него и мешок есть! Добыл нечто, лязгнул ножом, начал резать.

– Оха.

Угощает. Это я поняла. Нечто сухое и пахнет чуть затхлым дымом. Наверное, мясо. Не важно. Главное – завтрак. Могу поесть. Потом разберусь, что он сказал и что подумал обо мне.

– Ларна! – тормошит за руку. Счёл моим именем…

– Я Тингали! Тингали, понимаешь? Спасибо за еду, большое спасибо.

– Таша бута Инга? – предположил он. Улыбнулся, по шевелению усов понятно. Постучал себя по переносице сгибом пальца. – Олна.

Кажется, познакомились. Он подобрал мою палку, помог встать и указал на тропку по склону вверх. Нахмурился, зашевелил губами. Убрал нож, сунул мне в ладони нарезанные кусочки сухого мяса. Тяжело вздохнул, словно непосильное решал.

– Людя юга? – медленно выговаривая слова, произнес он. – Тыы людя юга? Людя сюда?

Я кивнула. Всё в мире меняется в зависимости от точки зрения. Для меня Вузи человек юга, для этого Олны я – южанка. Он сжатым кулаком ударил воздух и закричал в большом возбуждении. Глаза загорелись, посветлели, зелень в них невесть откуда проступила. Схватил под локоть, плотнее укутал в мех и потащил по тропе.

– Людя юга! Олна шарва, оха! Оха – таша Инга.

– Я тоже рада, – с набитым ртом сообщила я. – Оха.

Он отмахнулся от моих глупостей с убежденностью настоящего Ларны. Будь я десять раз «людя юга», то на этой тропе он капитан и он заведомо прав, знакомое дело. Ну и пусть. Всяко, он знает, как выживать в мире, где с неба падает сухая холодная вода под названием снег. Ох, до чего студёно! Только упрямцы вроде Ларны тут и могут жить. Им чем хуже, тем интереснее. Им главный враг – сытость и покой, угрожающие непоправимой бедой по имени скука…

Да уж, кстати мысль о сытости.

– Оха, – я показала пустые руки. Сухого мяса было удручающе мало.

– Людя юга еда там, – сообщил Олна, указав вперед. – Еда, огонь, говор. – Он снова встряхнул в торжествующем жесте сжатый кулак. – Говор, дело! Всегда ждать, всегда. Дело!

Если здесь все так говорят на нашем языке, до дела мы доберёмся к лету. Раньше я точно не разберу ничего путного. Пока, впрочем, не важно. Пока я греюсь в меховой куртке и топаю в гору, бережно поддерживаемая под спину. Белая крупа сеется всё гуще. Может даже из той же тучи, которая меня ливнем окатила по иную сторону от стены Серого тумана. Кто знает? Я пока не разобралась. Ким утверждал, что снег может полностью закрывать траву. Юта рассказывал: однажды в его землях так и случилось. Люди очень удивлялись. Обычно-то снега не бывает даже на нашем севере. Ласма его не знает, Горнива видела только корки льда на лужах и серые кочки по косогорам…

Мы бодро взобрались на первый холм, тропа свернула, нырнула под ветки ёлок. Вывела на полянку. Я охнула и замерла. Горный бык! Точно, он. Ким рассказывал о таких. Говорил, зверюги саженного роста, рогатые и мех у них более локтя в длину, спутанный, тёплый. Умолчал мой заяц о том, как быки пахнут. Не сказал, что глаза у них мелкие, тёмные и наполненные тягучей опасной настороженностью. Что храпят они, втягивая воздух, что ногой роют землю и выглядят очень опасными.

– Там, Инга!

Олна хлопнул рукой по седлу. На страфье не похоже, но я не усомнилась, именно седло. Ладно, лезу, раз велено. Я на вырах ездила, на страфах, на вузиби… Теперь прокачусь на быке. Удобно, если не обращать внимания на запах. Идет эта меховая гора ровно, чуть качает боками. Надёжно на ней сидеть. Вьюки за седлом большие, вместительные. Олна порылся в них и добыл ещё мяса. Мне отрезал и сам стал жевать на бегу. Двигался он неутомимо, иногда чуть вперед смещался, чесал быку лоб, говорил несколько слов – хвалил.

Мысленно я уже выстроила себе вид деревни, куда мы прибудем. Дикой, с избами, топимыми по-чёрному. Люди который век в этом кармане живут, от мира отделены. Из оружия вон – один нож. Игломёта нет, секиры или меча тоже. Хорошо, если получится договориться до чего-то путного. Вдруг опять начнутся глупости? Привезёт меня этот Олна, потащит к себе в избу… Весна на дворе, в песках Вагузи уже во всю льют дожди, праздник. Может, и здесь то же самое.

От мыслей стало неуютно. Я даже первый раз за всё время оглянулась назад. Олна решительно погрозил пальцем и даже кулак показал. Махнул рукой вперед.

– Там говор, дело. Инга, там!

Меня настигла новая ужасная мысль. Всегда так: сперва о себе, потом уж о мире в целом… Вдруг они, люди здешние, всё ещё помнят о войне с вырами? Вдруг я выпорю белые нитки, желая сделать лучше, но приведу в мир старую вражду… Одного Ларны хватает всему миру по ту сторону от стены Серого тумана, чтобы выродёров и бояться, и восславлять. Но здесь целый народ подобных ему, судя по внешности Олны. Дай каждому топор и укажи врага – потом не остановишь побоище.

– Знать бы, как они относятся к вырам, – буркнула я себе под нос.

Олна то ли не расслышал, то ли не понял, но промолчал. Бежал он, надо признать, очень быстро. Бык топал тяжело, но ровно и уверенно, шумно дышал, иногда испускал низкий гудящий звук, чуть-чуть напоминающий боевой клич выра. Где же их деревня? Сколько нам так бежать, я ведь ещё много страхов могу напридумывать. Лучше присмотрюсь к здешним местам. Незнакомые они. Зелень тусклая, влаги много, в тенях, в складках низин, лежит грязно-белое нечто. Я почти уверена – снег. Так ведь травник начнется послезавтра! В Горниве уже посев завершён, птицы садятся на гнезда.

Угнетающе выглядит небо. Серое, клочковатое, как свалявшаяся шерсть, как этот их грязный снег. Ни единой капли синевы! Солнце ползёт вверх, к полуденной черте подбирается, а само всё так же едва заметно. Разве обзавелось рыже-алым ободком.

– Там, – указал Олна, когда меня окончательно извело молчание.

Гордо сказал, слышно, как зазвенел голос. Опушка, перелом спины горного склона. Сейчас взберемся и я увижу это его «там». Ещё немного.

Увидела. Охнула.

Никакие они не дикари. Замок белого камня. Нет, скорее особняк. Оборонительных башенок и зубцов, за которыми прячутся игломётчики, нет совсем. Дом в три яруса, крепкий, с узкими оконцами – холодно у них, это понятно. Крыша красной черепицы. Двор широкий, чистый. Два быка пасутся поодаль. На широком крыльце – князю на такое выйти не стыдно – сидят в рядок три малыша лет по семь, не старше. Увидели нас, вскочили, замахали руками. Радуются. Определенно, мир здесь. Иначе бы имелся саженный забор. Ага, вот и собаки. Я пока только одну видела, у Юты. Игрушечную. Эти серьёзные, более двух локтей ростом, пожалуй. И тоже меховые. Хвостами машут, как платками – радуются.

– Людя юга! – громко крикнул Олна.

Дети поняли, подхватили крик и убежали в дом.

Пока наш бык бежал по тропинке, во дворе набралось довольно много людей. Теперь, вблизи, я видела: все они глядят на меня, и все по-разному. Одни рады, а других донимают мысли и страхи. Особенно старших. Может, они тоже полагают нас, «людя юга», опасными, угрозой своему укладу жизни? Олна побежал быстрее, опередил быка и поклонился рослому седому мужчине, спустившемуся с крыльца. Заговорил быстро, показывая на быка, на меня и на тропку. Тот кивнул. Ох и глаза у старого! Точно такие должны быть у бога Ларны, о котором этот выродёр только одно и знает, кроме его норова и любви к грозам – цвет глаз…

– Днесь зрю свершение древней молви, – задумчиво и медленно, подбирая слова, заговорил старик. – Либо крушение оной.

Я тихо обрадовалась: он знает язык, пусть и странно звучащий, но внятный для меня. Значит, мы во всем разберёмся. Остаётся сползти с бычьего бока и по возможности не испортить встречи. Сползла… Олна помог – поймал и поставил на землю. Поклонилась.

– Здравствуйте, брэми. Вам здравия и вашему дому мира. Я Тингали, попала сюда с юга.

– Сие без слов зримо, с юга, – улыбнулся старик. – К очагу должно зазвать. Ныне терзаюсь смутностью великой. Добро ли юг копит?

– Ох, и я терзаюсь, – не стала я скрывать.

– Как есть, изложу, – решил старик. – На двадцатый день от оного выр на горе свистнет, вновь явит себя у нашего очага. Юг нас сгубил, земли наши, долы и горы… и выров исконных извёл. Гоже ли югу ныне радоваться?

Я могла себе представить всё, так мне казалось. Но то, что здесь есть выры и они свистят на горе… Зачем? И как они живут без моря, без солёной воды? Видимо, мирно, раз их упоминают уважительно, без привычного ещё недавно для нас «гнилец». Я вздохнула и решилась рассказать всё. Как живем, что у нас творится в последний год и про вышивание – тоже.

Старик слушал внимательно, часто морщился от непонимания слов, просил повторить, уточнить. Наконец, кивнул, в синих глазах загорелся огонек приязни.

– Солнцу быть, – изрёк он с обычной своей неторопливой основательностью, оглядывая собравшихся. – Велик сей день. К очагу зову Ингу.

Вечером я знала о народе, к которому наверняка принадлежит и Ларна, достаточно много. И удивлялась тому, как люди и выры вели себя в ту войну. Определённо, мы не так уж сильно отличаемся, гнильцы везде водятся.

Кланд древности объявил войну мести. И старых в народе выров почти не осталось, чтобы её прекратить. Почти – именно так! Трое уцелевших жили на севере, вдали от моря. Видимо, они, перевалив столетний порог возраста, так и не растратили детского любопытства. Хотели увидеть снег и зиму, точно как капитан Эгра в сказке. Ушли на север. Выяснили: выры там могут выжить. Но, увы, зимой любоваться им не дано. Когда снег забеляет землю, здравый смысл и жажда выживания пересиливают любопытство. Выры начинают искать глубокое озеро, на дне которого и спят до весны… Старики проспали отравление моря и начало войны, ещё целых два лета они мирно жили там, куда беды не сразу докатились даже в виде слухов. Но, разобравшись в южных новостях, они пошли на юг. Спешно, насколько это возможно для них. Ведь пришлось перебираться через горы, где всегда холодно.

Самым старым и уважаемым среди здешних выров был Оша ар-Карса, вторым по возрасту – Тар ар-Нагга. Их почитал север, и они не просто шли к морю, но двигались в сопровождении довольно большого войска людей, намереваясь попытаться уговорить выров и усмирить развоевавшихся южан-людей. Те, кто сшил «карман», комкая канву и уродуя мир, кто погубил север, знали о походе. Знали, что с войском людей идут выры третьего возраста, мудрецы, коих подобает уважать и слушать беспрекословно! И не пощадили прихвостни кланда своих же – выров – затевая шитье. Хотя в числе вышивальщиков был родич старого ар-Нагга.

Выжившие на севере лишились лета и солнца. Синева небес для них лишь сказка, уже который век. Почти как для нас – снег. Но они смогли сохранить и память, и сам народ, и уклад жизни. Выры помогали строить первые дома, которые и теперь ещё целы. Те же выры спят в вечной зиме гор. По их собственному решению один из старых раз в год просыпается, свистит, сообщая о себе, и спускается в долину – когда здесь наступает настоящее лето. Людям живется трудно, сила выров бывает им очень полезна.

– Они так долго живут? – удивилась я.

Ночь уже укрыла горы, но мы снова ехали. Опять на быках, с прежним молодым проводником Олной, похожим на Ларну. Только теперь меня провожал еще и здешний князь, тот синеглазый старик. Он говорил на привычном мне наречии бойко и быстро изживал старые обороты, вслушиваясь в мою речь.

– Один выр умер. Мой прадед его помнил. Двое же поныне живы, почивают во льдах. Тепла мы не ведаем, тягостно вырам, дрёма одолевает их. Мы тоскуем изрядно, родные они нам. Мудрость сих старцев велика. Предрек Оша: ждите, люди, грядёт день. Явится с юга золотую иглу держащий. И синь возвернёт небесам. И солнце воссияет, и растопит льды. И лето пребудет с вами…

Я поёжилась. Меня одели с ног до головы на здешний лад. Шапку дали меховую, здоровенную, с ушами. Длинную шубу – смешное слово! Сапоги из толстой валяной шерсти, штаны, рубаху – всё шерстяное. Но даже теперь мне не жарко. Мы едем вверх по тропе. Снега всё больше, я понятия не имела, что он красив, даже ночью.

Чувствую себя нелепо. Стыдно мне самую малость. Мне много раз твердил Ким: не смей шить белыми нитками! Он имел ввиду пустоту нити и душевное безразличие, но не цвет… А я, неумеха, дошла до того, что именно цвета стала опасаться, всякой гнили его приписывала. Зря! Красива белизна, в ней сокрыто начало всего, так сказал синеглазый князь. Он замечательный – как Шрон, пожалуй. Рассудительный, неторопливый, в глазах колышется огонек затаенной смешинки, как снежинка случайная… Нет гнили в белизне. Я на рукавице держу снег – он сияет и переливается, ночью в нём спит свет и порой улыбается даже теперь, когда кругом тьма, а небо затянуто извечной серостью. Я гляжу и радуюсь. Вот синева явила себя. И следом зелень блеснула, и уже марник расцвел лиловым огоньком. Как хорошо…

– Отсель пешими пойдём, не взыщи, – развел руками старик.

По белому снегу мы заскрипели шагами, по снегу, на котором нет теней и потому даже следы на нем прячутся. Всё выше поднимались – и мне стало казаться, что тропа упирается в небо. И такое в душе родилось ликование… Не иду – лечу!

Синеглазый князь мне ещё внизу, в долине, сказал: первый раз снег увидишь – он поменяет тебе душу, к северу привяжет навсегда. Я и так привязана к северу. Но душа – он прав – наполнилась. Когда я так полна и спокойна, когда сомнения мои спят далеко внизу, укрытые туманом, я могу шить и выпарывать, как однажды Ким сказал – вдохновенно.

В самый тёмный час ночи мы вышли на край ледяного озера. Странно звать его берегом. Ведь воды-то нет! Снег и лед. Лед ещё интереснее снега! Олна разбросал сугроб, очистил полированную пластину ледяную… Поднес светильник, и она замерцала бликами и искрами. Сперва я любовалась, но после собрала ум в кулак – и заглянула за это сияние, во тьму его глубины. И увидела выров.

Тёмные тела в сплошной толще льда… Или в воде под ледяной коркой – я не знаю, отсюда не понять. Огромные выры, никак не мельче Шрома. Увы, они не умели шить. Но оба – я теперь это ощущаю, стоя рядом – немало сделали, чтобы север не сгинул окончательно. Чтобы смятая канва не сгнила и не распалась, как это случилось на юге.

– Все знают, что надо быть в домах? – ещё раз уточнила я у князя. – Канва расправится и мир переменится. Разбросает ваши долины – и не знаю, как далеко…

– Вестимо, – припомнил он свое любимое слово. – Огненный знак послан, ночь нам в подмогу. Все узрели и вняли.

Я улыбнулась и сняла рукавицы. Тронула канву, коснулась старого шитья. Как жалко выглядят эти гнилые нитки! Ненависть бессмысленная и ничтожная. Не белая она, а лишённая всякого цвета, пустая. Ненависть, замешанная на самовлюбленности, на ревности к уму и знаниям старых, на страхе перед переменами и боязни ответить за уже содеянное. Толстая, многослойная паутина сомнений… По сути она – всё тот же ларец, прячущий в себе свет души, губящий его, питающийся тем светом. Один и тот же вышивальщик затевал обе работы. И вторую я одолею гораздо проще. Ведь с первой уже справилась. Знаю его руку. Понимаю, как он укладывал стежки, что дёргал нити из чужих душ. Всё – сгинуло, нет более его самого, давшего шитью силу. И нет на юге слитной ненависти к вырам. Арагжа без них и не мыслит себя! Народ пустыни уважает и ценит ар-Рагов. Даже имя их соединил с названием своей земли. Нет и ответной злобы выров, мы учимся жить вместе, как соседи.

Гнилые нитки рвутся сами, утратив основу, однажды создавшую их. Значит, Шром и правда победил. Объявленный им мир сильнее древней войны.

– Ожидаем мы шитья, дева, – шепотом поторопил меня князь.

– Лучше рассвета ожидайте, – улыбнулась я. – Нитки сгнили. Я их смахнула – и всё… Канва постепенно расправится. Скоро увидите.

– Мудрейший ар Оша изрек: сии горы недалече от моря синего пребывали во время древнее, – заверил меня князь и уточнил с надеждой: – И море узрим?

– Узрите.

– Золотые слова, дева. Золотые…

Мы стояли и глядели на восток. Мороз – я теперь знаю и слово, и что оно означает – щипал щёки, он же быстро убедил надеть рукавицы и прекратить щупать канву – и так всё увижу, мимо не пройдёт, навсегда запоминается.

Ветерок задувал с севера. Дергал прядки волос у лба, ворошил длинный мех воротника. Ночь тянулась, и мне казалось, она никогда не закончится. Ждать очень трудно, когда всё уже сделано и ничего нельзя переменить. Я всего лишь человек. Я попыталась исправить старые ошибки. Как расправлять канву – быстро или медленно, нежно или грубо, с обновлением или небрежно – решает Ткущая. Я очень надеюсь, она не считает нашу канву неудачной своей работой. Всей душой надеюсь. Гляжу на восток и жду. Вот проведёт она рукой – и бережно выровняет складочки, удалит замины, не разрушая домов и не разделяя соседей…

Голова закружилась. Да сильно! Я вцепилась в Олну, он подставил руку, помогая устоять князю. Деду, так точнее. Я уже поняла, родные они, хоть Олна и не старший из внуков синеглазого хитреца, рассказавшего мне далеко не всё про своих северян. Ну да и я отомстила ему славно. Ни словечка про Ларну не выдала. Увидит – то-то задумается. Неродной южанин на родного сына и внука похож, как их отражение в водном зеркале… Только он ещё лучше. Ларна ведь, само собой, гораздо лучше. Лучше всех.

Небо побледнело, и тянущее, кружащее голову ощущение стало постепенно смягчаться.

Восток плыл вдоль горизонта, это было невозможно и очень красиво. Словно наша гора – корабль, меняющий курс. Скрученная, извёрнутая канва расправлялась осторожно, без рывков. Небо успокоилось, перестало качаться и смещаться – значит, мы заняли своё подлинное место в большом мире. Мы – у озера, на горе, и здесь теперь – начало перемен. Сейчас они круговой волной катятся во все стороны. Снег розовеет, край неба плавится, словно лёд. У самого горизонта намечается полоска чистой воды рассвета. Теперь видно: горы танцуют, тени по ним скользят, не замирая ни на миг.

Вот дрогнул камень под ногами. Мы поплыли опять: место прежнее, но высота иная. Нам – вниз. К теплу. Там завтра травень расцветёт, самый славный месяц года, время многоцветной зелени. Все мои вышивки лета делаю, припоминая травень. Лист уже полный, но пыль не села на него, нежный он, прозрачный, молодой…

– Юг! – обрадовался князь, я глянула в его глаза и удивилась. Как много можно добавить к их синеве одним взглядом на море.

Болота, через которые меня пронес ящер, как раз теперь уплывали туманным облаком на закат, смещались всё дальше, терялись в дымке. На юге, у самого горизонта, за скалами и частоколом леса, блестело зелёное море, его цвет не изменился. Такое же дивное, как сказал тогда, на галере Ларны, выр-страж – перламутровое…

– Город и замок ар-Карса, – поразилась я. – Рядом…

Указала на рисунок черепичных крыш у воды. Мелкие они, как чешуйки. Но ведь всё одно, рядом!

– Яки к закату достигнут скорым бегом, – подумал вслух князь.

– Какие яки? Чего достигнут? – насторожилась я.

– Ты молвила: гнилой вырий замок. Я думу думал и собрал подмогу, – хитро прищурился этот родич Ларны. Да так похоже, я поёжилась: лишь бы не начал про мой поджатый хвост! – Ар-Карса единый законный миру явлен, Оша имя ему. Покуда дрёмой он скован, надобно сберегать славу и мир дома его.

– Тьфу на вас, – возмутилась я. – Да что же это такое! Я выпарываю нити и чуду удивляюсь, охаю и не знаю, что у меня получится. А вы уже строите план захвата замка. Мужчины… Война вам дороже красоты. Яки у них резво бегают, тоже, выдумали…

– Не война, Инга. Мирный поход, как вдревле заведено Ошей, – улыбнулся князь. – Ты молвила: неправедный князь и великий грех на городе, беда неминучая людям его. Надобно избыть. Мир сберечь. Инга, думу прими. Не возмог бы человек властный принять тайну вырью и во вред оным не обернуть. Ларец же – тайна есмь. У нечистого помыслами изъят, сие знак нам. Поспешать надобно.

Я сердито тряхнула головой. Не просто план! Этот синеглазый старик уже присмотрел себе место князя в большом мире и, совсем как Ларна, вмиг уловил неправду дел шаара при замке ар-Карсы. Ну, ловок… Слов нет. Всё разобрал, что я сказала и о чем умолчала: и что нет более шаара в живых, а люди его хуже выродёров злыдни, и что сейчас они могут весь край подмять. А я-то, по совести, и не подумала о том… И ведь имя рода выров ар-Карса этот дед узнал, его ошибки разобрал.

Рассвет наполнил всё озеро небес, освободившееся от серого тумана. Солнце горело ярко, весело. Вокруг него венцом переливался перламутр. Красота…

Целиком светило выбралось из-за горы, лучи расправило, обнимая мир, ставший снова единым. И мне захотелось верить в хорошее. А это непросто.

Где-то там, в зелёных водах, плывёт галера Ларны. Надеюсь, все дорогие мне люди и выры целы. Хотя душа болит, опять мои сомнения со мной, явились, словно оттаяли и выросли свежей зеленью побегов…

– А мне туда, вместе с яками? – я указала на город вдали. – Можно?

– Олне я молвил слово. Заседланы яки. Белый княжий, рыжий наследника и пегий гостьи.

Я покосилась на раздувшегося, едва не лопающегося от гордости, Олну. Само собой, была бы умна на иной лад, сообразила бы давно. Он нашел «людя юга» и получил награду от деда. Наследник. Получается, я знакома уже с двумя князьями – Ютой и этим синеглазым дедом. Мой Кимочка, того и гляди, сам возьмется княжить. Наследник Олна мне почти приятель. Да я всех важных людей и выров скоро в лицо выучу и заполучу в друзья! Хорошо бы добавить в столь занятный список древнего Ошу ар-Карсу, спящего подо льдом. Я оглянулась на озеро. Чудеса на сегодня закончились… Лёд на прежнем месте. Он будет таять обычным способом, под солнечным светом и весенним теплом, медленно. Оша проснётся и начнет свистеть – на северяне-то уже в город ушли со своим мирным походом…

– Вузи, ну еще разок, ну пожалуйста, – попросила я. – Иначе не приеду в гости!

Он сам сказал: если ударить бронзовым шариком, явится ящер. Или еще что-нибудь случится. Мне бы как раз было кстати исполнить это второе многообещающее утверждение. Я сняла рукавицы и осторожно погладила палку. Коснулась бронзовым шариком льда.

Чудеса и сказки живут рядом с нами. Только обычно мы заняты делами, нам некогда. Мы не осмеливаемся даже мечтать в полную силу. Зачем? Вот он – горизонт, привычный и неизменный. Но сегодня особый день. Столько привычного уже изменилось…

Лед порозовел, затуманился и стал отползать от берега, совсем как недавно ушла на север, сгинула, извечная серая туча, застившая небо… Сперва выры не шевелились. Я едва могла их видеть в тёмной воде. Скорее угадывала, дорисовывала тела на привычный лад. По воде прошла первая волна, ветерок дунул с моря – южный. Теплый. То ли ус на дне шевельнулся, то ли я придумала? Все же шевельнулся!

Они всплыли, как два валуна. Замшелые, шершавые – все старые таковы. Их панцири выглядят иначе, чем у молодых выров. Отличия на сей раз не ограничились малым. У обоих лишь по две пары рук. Третья, верхняя, заменена на малые подобия вторых клешней. Эдакие складные клинки. Усы непомерно длинные: закинутые на спину, они достигают кончика хвоста и даже чуть свисают за него.

– Ох-хо, – невольно повторила я любимую присказку Шрона. – Доброго здравия, ары.

– Оша, – чуть не прослезился князь, не тратясь на всякие там «ар» и «мудрый». – Оша, сердечный друг…

– Свершилось, – прогудел выр приятным басом, несколько хриплым разве что. – Мирно ли?

– Мирно, – подтвердил князь. Указал на замок. – Сие владение рода ар-Карса. Увы нам, неладно в вырьей семье…

– Гнильцы завелись, – пояснила я. – Вырам лгут, людей сживают со свету.

– Яки засёдланы? – уточнил практичный старый выр.

Князь кивнул. Я окончательно убедилась: городу предстоит очень необычная ночь.

Ветер задувал с юга всё увереннее, уже стало жарко в шапке. Князь уверенно забрался на спину Оши. Второй выр без всяких разговоров о родстве и иных церемоний усадил нас с Олной себе на панцирь. Оба старых с достойной боевых выров прытью побежали вниз по каменистому склону. Мимо нашей временной стоянки – прямиком к дому князя.

Во дворе стояли отдельно, парадно, те самые обещанные яки – белый, рыжий и пегий. Мой оказался самым крупным, хотя я ожидала обратного. И седло отделано серебром, очень красиво.

Олна приятельски подмигнул, помог взобраться на пегую меховую гору, принял повод и сам стал править, пристроив своего яка рядом с моим. Мы поехали со двора вниз по склону, мимо княжеского войска, как я и подозревала, состоящего из эдаких бородатых Ларн. Они пристраивались за нашими яками по трое, и скоро склон стал заметно вздрагивать под поступью мирного северного похода…

Вечером они, то есть мы, вступили в город. Мрачен был тот город, на окраинах горели дома. Дымом тянуло отовсюду. Над бухтой висело целое облако сырой гари. Ни выров, ни даже охраны на улицах не наблюдалось. Зато ворьё и мародёры праздновали безвластие по полной… Пока не увидели нового князя северных земель.

Я еще по дороге уговорила старых выров помочь с поиском галеры Ларны. Назвалась полным именем – я ведь рэм-Бахта, тоже к славному роду принадлежу. Оша и его спутник, Тар, сами рвались к морю, не желая слушать о замке и гнилых родичах. Успеется, пока что важнее то, что рядом соленая вода. О беде с так называемой жёлтой смертью они знали, но я на всякий случай ещё раз предупредила.

Олна проводил нас до самого порта, и не один, с личным десятком воинов. Яки шли по мраморным плиткам главной улицы неторопливой побежью, с грохотом, будя самых глухих горожан и внушая одним своим видом уважение к новой власти.

Глянув на воды порта, на изменившуюся большую бухту с широким выходом в море, я горестно охнула. Галеры Ларны не было – это ожидаемо. Но ушли и все семь боевых кораблей ар-Карса… И нет поблизости ни одного выра-стража, ни одного лоцмана. Живы ли мои родные?