Вмале узриша мя…

На улице Розы Люксембург, пока что не переименованной, в это же время полицай-комиссар Эрих Мёльде мерил асфальтовые латки булыжной мостовой шагами такими быстрыми, что, казалось, опережал позёмку снежной крупы. Шёл, скрипя зубами и прикрывая от промозглого ветра изуродованную щеку — она в первую очередь стыла, и с такой тянущей болью, что невмочь….

Лично возглавлял прочёсывание оптимального маршрута бегства мнимых — как теперь не сомневался оберстлейтнант, — перебежчиков к партизанам.

Судьба и мотивы проступка этой учёной крысы — профессора Бурцева, — ещё были под вопросом: мог испугаться расправы — сам ведь выпросил новоприбывших дезертиров, — а мог быть и завербованным разведчиками. А с последними — всё было предельно ясно. Такой наглости тактический ход разведки второй раз не повторишь: сдались, осмотрели участок береговой обороны, расположение некоторых объектов, пока их везли по городу, расположение комендатуры, в конце концов («Не съехать ли, пока не налетели русские бомбардировщики?» — мелькнуло в мозгу). Осмотрелись и сбежали к партизанам.

А с судьбой его недавней «правой руки», лейтенанта Ройтенберга, было и того яснее: придётся отдать «руку на отсечение», под трибунал к чёртовой матери!

Наскучив ходить по пятам за профессором и его новоявленными «упаковщиками», Рот поднялся на второй этаж высматривать себе что-нибудь из старинных линогравюр, не представлявших ценности для музеев Дойчланда, а вот, если себе в кабинет на Фридрихштрассе… Вот в камеру себе теперь и повесит. Хотя, скорее, на стенку окопа передовой.

Эрих оглянулся. Рассеянная толпа «Hiwi», которых последний год-два начали наконец допускать к военной службе с оружием в руках, а не только отхожие ведра из окопов выносить, работала из рук вон плохо. Угрюмая эта отара рыскала по окружающим руинам, жилым только частично, и по грудам кирпичного боя, совершенно очевидно, что в поисках укрытия от жгучего степного ветра, а не каких-то там беглецов. То-то и приходится солдатам то и дело подгонять их едва не прикладами — рвения ни малейшего.

«Да и толку — тоже, — снова поморщился Эрих. — Хоть это и прямейший путь в сторону кишащих партизанами катакомб»…

Так ведь и непрямых — сколько хочешь. Катакомбы эти неизвестно где начинаются и неизвестно где кончаются, их и в первую оккупацию до конца прочесать не смогли, только время тишины показало — вымерли, если кто и остался из защитников. Нет. Дурная затея. Только для очистки совести…

«Шайсе!» — Оберстлейтнант вздрогнул от хлопка по плечу.

Не надеясь попасть в поле зрения его единственного глаза — второй-то всё под кожаным кругляшом дожидается вердикта берлинских окулистов, — его неделикатно таким образом окликнул один из «столоначальников» полевой комендатуры, мобилизованных «на мероприятие».

— Как насчет этого?.. — ткнул он чёрной перчаткой в по-советски эклектичное здание, так называемый «Дом инженеров». Вон, даже шестерня гипсовая на фронтоне, точно как в Рейхе.

Секунду подумав, Эрих отмахнулся:

— Чуть ли не единственный тут порядочный дом с кочегаркой, он напичкан нашими офицерами, как консервная банка сардинами. Дальше, — махнул он рукой в сторону довоенного клуба им. Коккинаки с колоннадой колхозного величия.

В оставшемся позади «Доме ИТР», завязывая тесемочки нательной сорочки, капитан Новик покосился на плетёную корзину, полную глаженого белья и заложенную чистой холстиной.

— Слушай… — нахмурился он, соображая что-то. — Вы им только подштанники стираете или верхнее тоже?

— И мундиры тоже, — нахмурила в ответ угольные бровки Наталья, видимо, полагая подобное занятие не просто зазорным, но и преступным.

Однако Александра занимало другое.

— А в не стиранном пока, есть что-нибудь для нас с лейтенантом? А то надо же к твоему «надёжному товарищу» в чём-то идти…