Когда Матвеев начинал, старые приятели сочувствовали:

— Вон как тебя скрутили! Через шесть месяцев загнешься или бросишь.

Он не бросил через шесть месяцев, не бросил и через год. Сейчас, кажется, идет сто пятьдесят шестой месяц стажа заплетчика Матвеева. Сначала делал сорок строп в месяц, теперь может дать в пять раз больше.

Когда попадался трос толстый, ужасался, но и на нем вязал петли. Две петли на концах каната — уже стропа, а если посложнее: «вожжи», «паучки». Сила и сноровка еще не пришли. Нужны были тренировки, то есть работа, работа, работа.

Были и у него свои рекорды, но крановщики и монтажники не публика, а рабочие, как и он. Они не аплодировали, а торопили — давай, давай! И Матвеев давал.

Он рабочий, как и они. В том была его тайная радость и тайная победа. Как и они. Как все. Тайные победы — это победы над собой. Поражения не бывают тайными, их видят все. Вырвался из рук трос, хлестнул по ноге. Больница, операция. Потом начинай чуть не с нуля, потому что слабеют мускулы, появляется неуверенность, как у незадачливого змеелова.

Трос нужно ухватить, зажать, раскрутить, ослабить пряди, но не сильно, чтоб не получилось «узелков», проткнуть их стальной иглой-кочедыком и протащить короткие концы петли шесть раз туда, шесть раз обратно. Кочедык, бывало, не выдерживает — плющится. К числу тайных своих побед Матвеев относит и то, что за двенадцать лет он ни разу монтажникам не отказал. Висит под стрелой бетонная плита, паутинок-строп и не видно, будто груз плывет сам по себе. И пусть себе плывет, значит, в «Стальмонтаже» со стропами порядок.

А прежде было не так. Прежде строп не хватало, о них говорили на всех совещаниях. Тогда-то в судьбе Матвеева и появился новый «узелок».

В «Стальмонтаж» он поступил высотником. Ему нравилась работа, ее престиж, даже спецовка монтажников нравилась, с широким поясом, с цепью, с эмблемой. При управлении к тому времени стали строить красный уголок, и здание запороли. В отделе кадров по карточке нашли каменщика — Матвеева. Попросили: может ли выправить и доделать. Он согласился, хотя монтажником работать интереснее. Приятно было для своего управления сделать — и сделал. Потом попросили строить кузнечный цех, потом гараж, потом склады — и все это с одним-двумя учениками. Приметил, как работает Матвеев, старший прораб Крюков. Хватит, сказал, блоки да землю ворочать, принимай бригаду и делай монолит. Но не долго пришлось Матвееву бригадирствовать. Вызывают его и говорят: есть работа, от которой все отказываются, — плести стропы. Работа тяжелая и мазутная, но мы тебя очень просим, ну, не навсегда, хотя бы временно, помоги навести порядок в этих стальных веревках.

Он не хотел отказываться. Трудом, только трудом, любым трудом он рассчитывался за прошлое. Все петли и узлы в своей прежней путаной жизни он отрезал. Навсегда.

О прошлом Матвеев говорит коротко: «Волком был». Да и то верно — восемь судимостей, три побега. И уголовный стаж с двенадцати лет, когда в самом начале войны остался без родителей. Было — и быльем поросло. С тех пор как в Находке взяла его на поруки комсомольская бригада Гурия Крылова, начал Виктор Матвеев другую жизнь. Ею и живет. Семья, несомненно, главная победа и явная гордость Виктора Матвеева. «Жена у меня пла-а-вная. Мы мужики (мужики — это он и двое мальчишек) лбами углы цепляем, а она, хоть лужа на дороге, проплывет, ног не замочит!» Обыкновенная дружная семья. Необычная своей обыкновенностью. Думал когда-то, вышел на время, а прошло уже семнадцать лет. Ну, а в остальном — кто знает, чего стоили Матвееву эти невидимые миру стропы!

От того времени, пока он еще не втянулся, остался страх: приедут за стропами, а строп нет, дело тяжелое, не наверстаешь. Если работать по заявкам от бригад, рассеянных по пяти городам, так оно и получится: то нет заявок, то их целый ворох! Нужен задел, запас ходовых строп. Так он сам по себе подошел к мысли, которая давно стала правилом для любого грамотного руководителя: ритмичный труд выгоден производству, выгоден рабочему.

Но для этого нужен запас троса, а главный механик Стоякин Матвеева гонит. Нет троса, говорит механик, сиди, не работай. Но как посидишь, если монтажникам нужны стропы? Самое страшное для Матвеева — темп сбавить.

Так Матвеев разочаровался в Стоякине.

А Стоякину, может, и не до Матвеева вовсе, у него — краны, техника! Сидишь на стропах и сиди, обеспечивай. Иногда приходили из других организаций, просили помочь со стропами. Тогда он спускал Матвееву задание — сделать и для соседей. Потом соседи стали ходить за стропами уже прямо к Матвееву. Стоякину это не понравилось: что дозволено главному механику, то не дозволено заплетчику.

Так Стоякин разочаровался в Матвееве.

Разочарование Матвеева было вполне естественно. Дело в том, что первым его начальником на воле был бригадир комсомольцев-строителей Гурий Крылов. Депутат Верховного Совета СССР Крылов и через полтора десятка лет пишет Матвееву из Находки, делится новостями, беспокоится о нем. Вторым — стал старший прораб, а затем и начальник «Стальмонтажа» Василий Иванович Крюков, «Чапай», как восхищенно зовет его Матвеев.

Матвеев и Крюков прибыли на полустанок, которому только еще предстояло стать городом Новотроицком, примерно в один год. Матвеев с партией заключенных, а Крюков — с бригадой монтажников, но оба порознь запомнили один и тот же пейзаж: барак у рельсов, снежное поле, слева за ложбиной очертания какой-то стройки: то возводилась первая домна Орско-Халиловского комбината. С тех пор Крюков построил уже четыре домны, на четвертой в горячие предпусковые дни так и спал.

В пяти городах Урала и за его пределами работает армия монтажников Крюкова, оставляя после себя гигантские цехи, домны, здания, и повсюду, как будто одновременно в разных местах, видят «Чапая» в неизменном дождевике на неизменном «газике».

Зато когда Крюков бывал дома — заходи любой. От людей он не уставал. Матвеев брал у Крюкова книги. Иногда они разговаривали о прочитанном. Крюков умел слушать, что составляло существенную часть его обаяния. Но Крюкова Матвеев не решался часто беспокоить, а его ближайший начальник Стоякин оказался на него не похож.

У Стоякина же были свои основания разочароваться в Матвееве. Стоякин, по признанию того же Матвеева, «умница», неплохо разбирался в механизмах, а в людях — не то чтобы не умел — не хотел. Став руководителем, Стоякин увидел в них только подчиненных. Он почти простодушен в этом своем заблуждении. Однажды пригласили пенсионеров помочь производству; помогли. На замечание одного из ветеранов: мол, не грех бы и поблагодарить за работу, Стоякин вынул из кармана пиджака пятерку и протянул старику. А старик замечательный, орденоносец, имя его выбито на плите в честь первостроителей Новотроицка. Повернулся старик и, чуть не заплакав, ушел. «Он меня не понял», — удивлялся потом Стоякин, полагая, что благодарность рабочий человек приемлет лишь в денежном выражении. Он и к Матвееву подходил с той же меркой: дескать, Матвееву нужны деньги, деньги и деньги.

Стоякин любил, чтобы подчиненный был прост в обращении, как гвоздь: положил — лежит, ударил по шляпке — стоит. Матвеев ни в какой стандарт не укладывался. И рабочим он был нестандартным, говорил о «заплетке», как о деле бог знает какой важности. И как бывший уголовник он нетипичный. Спиртного в рот не берет, соседи не нахвалятся. В гараже кормит птиц, утром, чтобы разогреться к работе, бегает километров по двадцать… Но, бывает, дурным сном накатит прошлое.

— Идем мы с женой из яслей с сыном, — рассказывает Матвеев, — пришли домой, а дверь открыта. Заходим, а в квартире целая «малина»! Дружки мои бывшие из заключения освободились, приехали поглядеть, как живу. Усмехаются: «Не будем же мы тебя на лестнице ждать, сами открыли». Ладно, оставил ночевать. А на другой день на работе честно рассказал Стоякину о «гостях», попросился часа на два — проводить. «Хватит придуриваться», — ответил на это Стоякин. Так и пробыла моя жена весь день с ними. Я за смену извелся, а Лида даже постарела за тот день. А так ли надо было Стоякину поступить? Дал бы двоих или троих парней поздоровше, чтобы те увидели — со мной мои друзья по работе. Но не сделал этого Стоякин.

Матвеев — азартный и удачливый рыбак. Все знают: там, где иной и пятка пескарей не возьмет, он на удочку ведро наловит. Знал об этом и Стоякин — и воспользовался. Предстоял пикник с нужными людьми, и главный механик велел Матвееву загодя рыбки на уху наловить. Тот наловил, но обедать не сел, укатил на мотоцикле домой. А утром прошел по гаражу слух: у одного их гостей часы дорогие пропали. Схватил Матвеев грабли и на мотоцикле к реке. Всю траву, все кусты граблями прочесал — ничего. А спустя день нашлись часы за креслом в автобусе: задремал гость, разморившись, и обронил…

Так бьет прошлое, и так бьют прошлым. А когда бьют, кто же не станет защищаться? В гневе Матвеев теряет голову. Как-то один шофер сказанул такое, что Матвеев, не помня себя, швырнул в него болтом… Шофер в тот же вечер пошел к Матвееву мириться, наотрез, несмотря на уговоры, отказался писать заявление в милицию. Тогда заявление написал Стоякин. Милиция в возбуждении уголовного дела Стоякину отказала. Стоякин — тот головы никогда не терял. Но не упускал случая публично напомнить о прошлом Матвеева: дескать, не впрок пошли ему семнадцать лет на воле.

Вот так, как сырой хворост, сначала с дымом, а потом и с огнем, занялась взаимная неприязнь. И сгорел на этих сырых дровах авторитет главного механика в глазах заплетчика Матвеева. Сгорел до черных углей! «Страшный он человек», — говорит Матвеев, отчаянно преувеличивая, потому что какой же Стоякин страшный? Не страшный, а вчерашний. «Стальмонтаж» известен еще и тем, что кадры бережет и растит. Кадры рабочих и кадры руководителей. И те, и другие учатся своему делу. Впрочем, чего же упрощать? Профессия руководителя не всем доступна. Потому что кроме знания производства предполагает знание людей, умение взять у каждого максимум того, что он может дать обществу, и чтобы этот каждый не чувствовал себя обделенным, а становился богаче сознанием своей полезности именно на своем месте. Прежде у Матвеева, что ни строка в трудовой книжке, то запись о почетной грамоте или о премии, но семь последних строк — семь лет! — перечеркнуты решительным зигзагом: ни грамот, ни премий.

С тем, что наших тайных побед над собой не замечают, мы еще можем мириться. Но когда у нас эти тайные победы отнимают и для этого залезают к нам в душу, мы ожесточаемся. Когда Стоякин методично вычеркивал Матвеева из списка премированных, когда его перестали хвалить на планерках, шла четвертая домна, их общая страда и общий праздник.

Матвеев мучился, но терпел. Но будничные, проходные реплики Стоякина о том, что, «мол, уходи хоть сейчас, сей момент подпишу заявление, любого поставим, и стропы будут», казались Матвееву убийственными, почти крушением судьбы. Он слишком много вложил в эту свою работу, чтобы в сорок семь лет начинать заново. И потом во имя чего начинать?

Кстати, Матвеева вместе с его стропами Крюков в конце концов передал в отдел снабжения, где заплетчиком довольны, но конфликт к этому времени приобрел столь острый характер, что стал почти неразрешим. «Злой стал, седой весь, места не нахожу…», — пишет Матвеев в редакцию.

Несовместимость характеров, судеб? И все-таки давайте дослушаем Матвеева, простив ему и витиеватость, и наивность, и излишнюю резкость, — при всей своей многоопытности и природном уме он прошел все же ускоренный курс житейских наук и легко может показаться странным. Но дослушаем, только так можно понять.

«Приезжайте, — пишет Матвеев. — Я при вас три нормы сделаю. Хоть вы посмотрите, как я работаю. Ведь есть соревнования по профессиям. Ведь люди за труд ордена и медали получают…»

Он неравнодушен к славе? Но разве можно труд свой и свою удачу измерить одними рублями? Как всякий талантливый в работе человек, Матвеев более всего ценит иное. При небогатом своем образовании — всего два класса — он сумел очень точно определить глубинную причину конфликта:

«В деньгах не все, хотя на такой работе зря не заплатят. Стоякин погасил во мне радость в труде».

Ах, как просто решить такой конфликт! Даже фонда премиальных увеличивать не нужно. Но как сложно решаются такие конфликты. А решать нужно. И не только в «Стальмонтаже», не только в Новотроицке.

Во время наших бесед Матвеев все спрашивал меня:

— Я так живу?

И я отвечала, что так. Потому что, узнав Виктора Дмитриевича Матвеева, поняла, что искренне его уважаю. Несмотря на отличных людей, которых Матвеев на своем пути встретил, в том числе еще и в колонии, — на эти надежные стропы, что держат его судьбу, — много, очень много сделал для себя он сам.

Матвееву, действительно, надо, чтобы о нем хорошо думали (больше, чем другим, надо). Любовь, семья, жизнь, работа — всего этого не сделаешь напоказ. Даже если очень захочешь, то и тогда придется платить по настоящей цене — любовью, работой, жизнью… Строя свою новую жизнь, начав даже не с нуля, с низшей отметки, он должен был быть всегда начеку, вести своей правильной жизни строгий учет и контроль.

Нельзя не уважать трудную работу души, переделывающей самое себя.

Примечание автора.

«Стальмонтаж» и новотроицкие организации признали корреспонденцию правильной, но и к Стоякину подошли мягко — «поставили на вид». Лучше относиться к Матвееву он, разумеется, не стал. В конце концов из «Стальмонтажа» Матвеев ушел в соседний трест, где им очень довольны: со стропами теперь не знают хлопот.

Бывая в Москве, Матвеев обязательно заходит в «Известия». Дело в том, что задолго до меня в его судьбу вмешался наш тогдашний дальневосточный корреспондент Леонид Шинкарев: он-то и уговорил молодежную бригаду Гурия Крылова взять Матвеева на поруки…

С годами помягчел Матвеев, оттаял. Это, конечно, заслуга его Лиды. Когда-то влюбившись в «вольнонаемную» девочку-крановщицу, он, выйдя на волю, разыскал ее и женился на ней и растил ее сына от первого неудачного брака, и было ему наградой за это отцовство то, что парень, когда подрос, пожелал носить фамилию Матвеева. Теперь у них с Лидой трое сыновей, есть внуки.

Матвеев много читает. «Калина красная» Шукшина его потрясла. «Только убить бы себя я им не дал, нет, не дал бы!..»