Весной возвращаются в Слободу Гуливскую ребята из Сибири, с заработков, с отхожих промыслов, как говорили в старину. Когда поезд подходит к родной станции Бар, — как пахнет земля землей, стога соломой, и даже горячий сосновый бор пахнет не так, как в тайге сосна. Возвращаясь, ждут счастливых перемен. Иным судьба улыбнется дома, иным — в дальнем краю. Судьба — дело личное.

Так ли уж личное? Верят в это и не верят. Не хотят верить, потому и письмо в редакцию прислали. О том, что родной колхоз «Червоный хлебороб» им не рад. О том, что многие из них — шоферы, трактористы, механизаторы, а их кое-как используют и платят мало. О том, что после работы негде и нечем заняться: есть клуб в Слободе Гуливской, но в нем пусто и неинтересно… Никому и ни до чего нет дела.

Есть в этом письме, присланном из сибирского леспромхоза, и что-то невысказанное. Может, безотчетная тоска по дому. Может, неуверенность в своей правоте: «Ты, уважаемая редакция, будешь корить нас — почему и зачем столько молодежи из нашего села, примерно человек сорок, ежегодно ездит на работу в далекие края, но это не романтика, как ты можешь подумать»…

С ними не спорят. Редакции отвечают: заработки у механизаторов в «Червоном хлеборобе» достигают 160–170 рублей, а у остальных — до ста рублей, в клубной работе есть свои недостатки, но меры принимаются. А главное: «Авторы письма в редакцию В. Заяц, Н. Муржак и др. членами колхоза не являются, заявлений о приеме не подавали, выехали из района по своему усмотрению…» Не вступали, значит, и не выбывали. Судьбой своей распоряжаются сами, колхоз за них не в ответе.

Не нужны, выходит, они колхозу? На этот счет могут быть иные мнения, но послушаем секретаря парторганизации колхоза Николая Ивановича Крышталя. Человек он в годах, рассудителен и непримирим. Молодежь, легкую на подъем, обидчивую и ищущую «где лучше», в сердце своем он давно осудил и ни в какой расчет, хозяйственный тем более, не принимает.

— Суть в том, не откуда едут, а куда. И зачем, — сказал веско Николай Иванович и развил свою мысль дальше: — За длинным рублем! В Сибири за месяц можно урвать столько, сколько у нас, хорошо потрудившись, не получишь за сезон. Вот и вся загадка.

Рвачи, значит. Николай Иванович терпеливо объясняет, а сам, верно, думает про себя: вы что там, в редакции, с луны свалились? У нас каких-то сорок человек ездят на заработки, а у соседей, в Ивано-Франковской области, тысячи шабашничают. И ни жена, ни председатель не удержат, пока на стороне такие деньги будут платить. Ну, и спрашивайте у тех, кто платит.

Прав, наверное, Николай Иванович. Что и говорить, отходничество, шабашничество нередко выламываются из всех наших правовых и моральных норм, плохо вписываются в уклад нашего хозяйства… Вот и председатель Гуливского сельсовета Василий Федотович согласно кивает головой.

— Они ведь на что идут, чтобы побольше денег сорвать? Государство разрешает колхозам, нуждающимся в лесе для стройки, посылать на лесоразработки бригады, при выполнении нормы колхозу доплачивают древесиной. Так эти заключают договор с чужим хозяйством, кому некого послать, отдают заработанный лес ему и берут из него большой куш. А попросили их как-то в страду помочь своему колхозу — отказались. Мы, дескать, на заслуженный отдых приехали, начнется сезон — повкалываем.

Очень просто согласиться с секретарем парторганизации «Червоного хлебороба». Еще и потому просто, что говорит он справедливые вещи. И все же некий вопрос остается без ответа: почему письмо в газету было написано, почему столько подписей? Почему эти парни, «заколачивающие» где-то за тридевять земель «деньгу», которым все «до лампочки», озабочены делами, не сулящими прибыли? Неужели только для того пишут, чтобы насолить колхозному начальству?

— Кто там первый подписал? — осведомляется еще раз Николай Иванович. — А, Заяц! Он всех и накрутил. Всегда был заводилой.

Председатель исполкома сельсовета, бывший учитель, наконец не соглашается.

— Нет, Заяц ни как ученик, ни как товарищ никогда ничем не выделялся. Одну только историю и любил.

— Самый что ни на есть шатай-болтай, — поправляет секретарь парторганизации. — Я его как-то на улице в компании встретил. Вели себя развязно. Пришлось привлекать милицию.

«По мнению нашего руководства, — говорится в письме, — все мы хулиганы и пьяницы, а вот хотя бы и те, что работают в Сибири, — совсем еще молодые люди, большинство не только не пьют, но и не курят». Короче, Виктор Заяц рассердился и теперь рубит лес где-то в Алтайском крае.

Татьяна Мироновна Заяц приветливо отвечает на расспросы о младшем сыне Викторе: не один — три парня на фотокарточках смотрят в ее хате с беленых стен. Мать на сыновей не жалуется: «А ни один не обижал». Двое старших тоже побывали «в лесу». Один там и остался, в штате леспромхоза. Второй вернулся в родное село, живет своей семьей. Третий еще не устоялся, ездит туда-сюда. Не семья — групповой социальный портрет: отрезанный ломоть, домосед и перекати-поле. Сейчас нас интересует третий. «Нет, денег больших не видела, а что привозил — видела. Мозоли!..»

Но и в том правы Николай Иванович и Василий Федотович, что «за мозолями» в Сибирь не обязательно ездить. Коля Муржак может подтвердить.

Подпись Муржака под письмом пятая. После десятилетки послали его фуражиром на свинарник. Механизация — ведра, вилы и лопаты. И еще двигатель в одну «конячую» силу. Съездишь два раза за соломой на коняге, а весь остальной день с пяти утра и до позднего вечера — на подхвате. О будущем Коля заботился сам. Выучился на шофера, а в колхозе оказалось шоферов больше, чем машин. Дальше свою судьбу решал уже не Коля Муржак. Решала ее экономика колхоза «Червоный хлебороб». Путей перед ним было много, а проторенный один — в леспромхоз. Если б даже к Коле пришли уговаривать его остаться все члены правления колхоза — что они могли предложить? Но они не пришли. У них свои дела, у него свое. И пристало ли руководителям колхоза ломать шапку перед парубком?

Простову бы, председателю малолюдного колхоза «Октябрь» из-под Сухиничей, этих парней! Рассказывал же как-то Петр Спиридонович Простов, что даже главного экономиста присмотрел себе еще в седьмом классе, из способной к математике девчонки год за годом растил себе специалиста. А где же ему, Простову, брать кадры для своей калужской глубинки? Детсад, школа — вот они, рядом, его трудовые резервы. Председатель и выкладывается, вторую пятилетку «ломает шапку» перед подростком, его родителями. Сегодняшний тридцатилетний средний возраст механизатора в колхозе для Простова дороже всех иных показателей. Ему бы таких лесорубов!

Но Винницкая область — Нечерноземью не чета, и Колю Муржака, как известно, никто в трудовые резервы колхоза не зачислял. Из Сибири он вернулся не почему-либо, а потому, что женился в соседнем селе Подлесном Ялтушкове. И теперь в сельсовет пришел с молодой женой. Оба своим видом показывают, что им не до посторонних. Молодая жена только один раз и подняла головку с плеча мужа, когда кто-то укорил, что вот, мол и Нина, окончив медучилище, работает в Виннице, а в своей Ялтушковской участковой больнице ни одной подменной сестрички. Тут Нина и глянула на нас во все глаза, и в глазах этих кипели слезы:

— Жила бы и я дома, а не в городе угол за двадцать пять рублей снимала! Да во всем нашем Ялтушкове, кроме меня, еще только одна девчина в хозмаге работает, а больше молодых нема…

Ниночка плачет, а бесстрастная районная статистика подтверждает: стареют села Винничины. По всей области молодежи до тридцати лет — раз два и обчелся. В «Червоном хлеборобе» в нынешнем году еще тридцать колхозников выйдут на пенсию. Кто их заменит? Уже сегодня половина тракторов не укомплектована сменщиками.

В двух селах — Гулях и Слободе Гуливской живут 1482 человека. Из них 463 — пенсионеры, 250 — школьники. Трудоспособной молодежи до тридцатилетнего возраста 129 человек. Восемнадцать гуливских ребят служат в армии. Вернутся ли? Уйдут ли вслед за Виктором Зайцем туда, где труд их в чести, где платят и рублем, и уважением? Там никто не будет разговаривать с ними в присутствии участкового. Директор леспромхоза шлет в Слободу Гуливскую личные письма с приглашениями. Личные! Каждому! И общежитие там с чистыми пастелями и цветными телевизорами. И улица вечерами звенит от молодых голосов, и в клубе не протолкаться.

Какой противовес в «Червоном хлеборобе»? Чем приветят их? Работой по плечу? Новой техникой? Так ведь зря что ли Николай Иванович поучает: «Новый трактор заслужить надо. Другие десять лет ждали». Девчатам не устают ставить в пример лучшую доярку Марию Дземчик. Работница она замечательная, надаивает до пяти тысяч литров в год. Но доит-то она — руками! Так, говорят, она привыкла. В районе тоже привыкли: доение механизировано на 44 процента, уборка навоза — на 77, раздача кормов — на 30 процентов. С такими, как Мария Дземчик, руководству проще. Они никуда не уедут.

А у молодежи претензии, им все мало. Так ведь и правда мало! Квартиры колхоз строит только для специалистов, от силы две в год. Детский сад? Всю зиму стоял на ремонте. Клуб? Он есть и в Слободе, а в Гулях, недалеко и пешком дойти, даже Дворец культуры с неплохой библиотекой, но и в нем на обоих этажах пустовато. Памятник погибшим односельчанам несколько лет как разрушился, и по сей день не нашли способа восстановить, только закрыли досками, чтобы не видно было с дороги…

«Червоный хлебороб» хозяйство не худшее в районе, по некоторым показателям — даже одно из лучших. Но урожаи зерновых в «Червоном хлеборобе» собирают по 18 центнеров, свеклы — по полтораста. Это в Винницкой-то области, свекольном Донбассе. Значит, тем более нужны парни? Не лишние рты? В сельском хозяйстве, как известно, все на удивленье взаимосвязано. Не сразу разберешь, где причина, где следствие. Дела в хозяйстве идут неважно, и молодежь, разочарованная, уходит. А это в свою очередь не может не сказаться на колхозных делах. Так что суть не в том только — куда едут, но и откуда.

Правда, еще в Москве опытные люди предупреждали: юг и запад Украины — зона избыточной рабочей силы. Мол, проблемы нет, письмо из Барского района можете сдать в архив. А незадолго до этого в одном московском учреждении случилась у меня встреча: выписывал пропуск парень, и карандашик готов был переломиться в его ручищах, такими только гайку после ключа доворачивать. Признался: до армии был комбайнером, в армии — танкистом, а после демобилизации, дома, вызвали его в сельсовет и посоветовали ехать на все четыре стороны. Кружным путем попал в Москву. Такие руки с отмытыми ногтями и следами металла оказались трудоизбыточными, и было это в Винницкой области, где, как мы уже говорили, молодежи до тридцати лет остается все меньше.

А места — человеку на труд, на радость. Мягкая зима, долгое лето. Большие села (в одних Гулях со Слободой пятьсот дворов), хорошие дороги, обжитой край. Под осень стоит над округой медовый яблочный дух! Сезонник он потому и сезонник, что отходничает не от худых, а как раз от хороших, обжитых мест, оставляя за собой возможность возврата.

Вот и слободогуливские парни — ездят да оглядываются. Не в пример матерым шабашникам они помоложе, помягче. У шабашника к тому же перед ними преимущество — шабашник, то есть строитель, едет «по специальности». А леспромхоз даст своим сезонникам благоустроенное общежитие и высокую зарплату, но нового трактора все равно не даст: ему нужны пильщики. Значит, у Барского района больше шансов получить обратно своих «беглецов».

Но одного запаха яблоневых садов для этого мало. Против больших денег, которые, как известно, не пахнут, он слаб. И все-таки, это тоже доказано, в судьбе человека молодого деньги еще не все значат, есть и другие стимулы, точнее, их сочетание. Если район не «осваивает» свои молодые кадры, отдает законных наследников на сторону, это не всегда говорит о трудоизбыточности, чаще — о нехватке предприимчивости, инициативы.

Даже трудоизбыточная, в сравнении с Винницкой, Ивано-Франковская область, снабжающая своими плотниками и Нечерноземье, и Предуралье, и «севера», и та страдает, оказывается, дефицитом рабочих рук, едва ли не равным оттоку, особенно ощутимым в пик полевых работ. Из одного только колхоза «Верховина» Богородчанского района ежегодно выезжала тысяча сезонников. Теперь не ездят. Зачислены в колхозные штаты и на заработки не жалуются. Пытаясь преодолеть неравномерность загрузки в разное время года, столь характерную для сельского хозяйства, расширить для молодежи выбор профессий, колхоз завел у себя цехи, перерабатывающие местное сырье, появился кирпичный завод, ковровое производство, некоторые предприятия Ивано-Франковска открыли в селе свои филиалы. Наверное, о таких хозяйствах пишут слободогуливские ребята: «В других-то колхозах труд и быт налажены успешно, просто завидно…»

— Да их в эти другие колхозы калачом не заманишь, — негодуют в «Червоном хлеборобе». — Не нравится наш, шли бы в соседний!

Ну, в соседний, это, пожалуй, как-то не принято. Уезжать, так уезжать совсем. Стенд перед зданием отдела по труду Винницкого облисполкома расцвечен плакатами, экзотическими адресами. Тернейский ПМК треста Приморсклесстрой, например, рекламную цветную фотографию сопровождает прямо-таки стихотворением в прозе: «Оригинальной формы залив Рында врезается в сушу, мыс Асташева делит его на бухты Пластун и Джигит…» Но что-то нет среди тех многочисленных объявлений приглашения хотя бы в калужский колхоз к Простову. Или в места псковские, смоленские, где люди дозарезу нужны? Все-таки парни, о которых идет речь, — крестьянские дети, знающие деревенский труд, многие владеют сельскохозяйственной техникой, уже — квалификация. Пустой разговор, скажете, не поедут? Как знать, может, кто и поедет, если гарантировать новый трактор и квартиру. Как знать?

Как, правда, знать, где, в какой степени в них нуждаются, каковы там условия? Где она — надведомственная и централизованная, широко осведомленная и называющая адреса служба профориентации, учитывающая не только сегодняшние, но и завтрашние потребности разных отраслей? Где он, честный вербовщик, который умел бы связать воедино интересы парней и встречный спрос государства? Не довольно ли довольствоваться стихией, когда один хозяйственник переманивает кадры у другого, а сельское хозяйство с его раздробленностью, удаленностью от центров неизменно окажется в проигрыше? Да и молодому человеку немудрено запутаться.

Но заботясь о расширении выбора для молодежи, хорошо бы при этом не исключать и той единственной возможности, которую кто-то может предпочесть другим соблазнам, — возможности жить и трудиться дома, в родных местах. Эго ведь тоже стимул. Дома и стены помогают. Дома и воздухом сыт. Дома и дело спорится. Дома — это дома.

В хорошей семье, когда между старшими и младшими утрачено взаимопонимание, первый шаг делают старшие. Зрелость возраста предполагает зрелость мышления, умения мудро, по-государственному взглянуть окрест. От старшего по должности, руководителя, требуется еще и способность ставить на пользу делу все — в том числе и характеры отдельных людей и целой возрастной категории. От старшего ждут отцовской ответственности, отцовского сочувствия. Старший с первого спросит с себя, и тогда можно разговаривать.

Они чувствуют, не могут не чувствовать движение, возможности, перспективы, которые открываются перед сельским хозяйством, внимание, которое ему уделяется, чувствуют — они нужны! Отсюда их внутреннее беспокойство. Молодость уже по природе своей чутка и тяготеет к стремнине жизни, а не к ее заводям и старицам. Вот-вот стремнина должна вовлечь в поток и их село, вот-вот все устроится. А оно не устраивается, никак не свяжутся их обоюдные интересы — села и этих парней. Почему?..

Некоторые, не дождавшись от старших первого шага навстречу, делают его сами. Так вернулся Почапский, рассудительный, уверенный в себе парень, лихой, видать, в работе. В леспромхозе ему поручали непростое дело — варить пихтовое масло. Оно требует терпения и сноровки, но хорошо оплачивается. За три сезона заработал как раз столько, чтобы поставить себе дом. На колхоз не рассчитывал, за домом в Сибирь съездил. Что в его рассказе важно? Что ставит он хату не на берегу Зеи или Аргуни, а в родном селе! Везучий Почапский: водителей в «Червоном хлеборобе» достаточно, а и на него машины хватило. Но, может, и колхозу на Почапского повезло?

А в Сибири лед трещит на реках, хвоя от сырости тяжела, и у пильщиков опять душа не на месте: скоро в дорогу. Иной уже пятый раз туда-обратно едет. Мелькают за окном знакомые станции, чья-то налаженная жизнь — не проглядеть бы свою. Под стук колес идут дни, сезон к сезону складываются в годы. Перегорает, как всякая безответная любовь, любовь к технике, молодая любознательность, мечта о своем деле, своем доме. Вагон — не дом, сезонник — не профессия. Прислушается к своей пятой сибирской весне: не лед трещит — судьба ломается. Нет, им совсем не сладко, детям Слободы Гуливской, иначе бы не писали. На побывку поедут не все — кое-кто осел в Сибири. Остальные ждут счастливых перемен дома.

Винницкая область.