Все своей мерой меряется. Стоят промышленные миллионные города и знаменитые на всю страну поселки, а больше всего людей живет не в них, а в районах, не на всякой карте отмеченных. Какое-нибудь Большое Мурашкино с гордостью называет себя Большим, хотя и не всякий в областном городе слыхал о селе с этим древним именем. Среднерусское Нечерноземье, средний и как будто ничем не знаменитый район, без особых в общем примет. Не глубинка, но и не на бойком месте стоит: тридцать километров от Волги, двадцать пять от железнодорожной станции; сколько таких в России!

Чего только со старыми районами не происходило! Их уже и укрупняли, и делили, прирезывали им землю и колхозы, упраздняли, восстанавливали. Шли годы, и на опыте выяснилось, что нельзя просто так «закрыть» район и открыть его в другом месте, как нельзя без дальних последствий вырубать леса, осушать озера или закладывать моря. За долгие годы уже устоялись границы районов и авторитеты райцентров, определились хозяйственные, торговые и культурные связи с тем единственным городком, которому и быть малой столицей. Нужны какие-то коренные изменения в экономике — нефть, руда или большая стройка, чтобы обжитые места поменяли свой характер. Но не о таком крае мы ведем речь и не о таких переменах.

Большое Мурашкино, здешняя столица, и точно велико. Неэкономно раскинутое со всем размахом малоэтажного строительства по обоим — холмистому и луговому — берегам Сундовика, вдоль его излучины, росло оно вширь, а не вверх, хотя, бывало, издали манило путника позолоченными главами девяти церквей. Ни город Мурашкино, ни деревня; дома как будто сельские, но покрупнее, много полукаменных с высоким крыльцом и глухим забором, с кольцом на калитке.

Мураши, как издавна называют себя жители Большого Мурашкина, не любят нетерпеливых, суетливых, родства не помнящих, старших не чтущих. Гостя принимают в горницах с крашеными половицами, уставленных мебелью новой и завезенной еще с нижегородских ярмарок, кормят пирогами и медом, томленой в печи кашей — древним лакомством, и по субботам попариться водят в баньку: у каждого своя на огороде. Здесь все друг друга знают и раскланиваются на улице, как раскланивались их деды, прадеды и прапрадеды. Есть в народном музее списки ополченцев из Мурашкино, отличившихся при Минине и Пожарском и в войне 1812 года: Кутырев, Устимов, Гладышев… И сегодня те же имена встретишь на меховой фабрике, в райисполкоме, в сельском профтехучилище и на районной Доске почета. Здесь не спросят — кто ты, спросят — чей ты, чьей фамилии.

Старинное село Мурашкино, семь веков стоит; впрочем, возрастом в этих исконно обжитых местах не удивишь: что ни городок, то старина седая, что ни деревушка — сама история. В семи верстах от Мурашкина, в Григорове, родился мятежный протопоп Аввакум, а в семнадцати, в Вельдеманове, — надо же тому случиться — его злейший враг Никитка Минов, он же патриарх всея Руси Никон. Сюда после бунта Марфы-посадницы ссылали восставших новгородцев; считается, что они-то и завезли в Мурашкино меховой и овчинный промысел.

Овчинка стоила выделки. Доставляли ее сюда отовсюду. Персидская, калмыцкая, кавказская овчина выделывалась в течение года — от ярмарки до ярмарки — местными мастерами, умением и добросовестностью, известными всей стране да и за рубежом.

Ни город Мурашкино, ни деревня. «В с. Б. Мурашкине в 1887 году было 856 дворов (из них 853 без посева)». Это данные из работы В. И. Ленина «Развитие капитализма в России». Мурашкино интересовало Ленина, поскольку стало к тому времени не просто столицей окрестных деревень, а центром овчинно-меховой промышленности России. Одевались по-городскому и блюли домострой в обычаях. Была здесь единственная в России школа инструкторов мехового дела, получавшая медали на промышленных выставках в Брюсселе и даже в Буэнос-Айресе, а женились по сговору, девушек воспитывали по-теремному. Свои Кулибины находились на каждой улице, а овчину обрабатывали вручную. Степенно жили и… недолго. Средний срок жизни мужчин не превышал тридцати пяти — сорока лет. «Народ бледнолицый, слабосильный, вырождающийся», — написано о жителях кустарных столиц у В. И. Ленина, отметившего еще одну их черту: «…смотрят с презрением на крестьянина-земледельца…»

Так было. В наше время кустарное ремесло стало фабричным; центры мехового производства давно переместились в Порхов, в Ленинград, в Казань, в Киров и увели за собой из бывшей овчинной столицы целые семьи, особенно мужчин. Оставшиеся утешались вестями, что и на стороне, в чужом краю, земляков отличают по умению. Само же Мурашкино, пережив крутые времена упадка, почти полной утраты себя, запустения, вновь поднялось и заявило о себе как центр сельскохозяйственного района, столица тех самых крестьян, земледельцев и животноводов, на которых сегодняшние мураши привыкли смотреть с уважением: откуда что взялось!

Еще в Горьком, в областном управлении сельского хозяйства, мне говорили: любопытный район. Любопытные люди. Самостоятельные. Другие по нескольку раз на неделе постучатся — за советами, вернее, за указаниями. А эти — сначала сделают, потом расскажут. Самостоятельные и предприимчивые люди.

Когда умер прежний секретарь райкома Серов, в Большом Мурашкине горевали по-настоящему. Жалели покойного, который много доброго сделал в войну и после войны, и, что греха таить, себя тоже жалели. Присматривались к новому секретарю райкома Аулову, нездешнему, неизвестному. Ждали, с чего начнет. К тому времени, когда Аулов прибыл в Большое Мурашкино, район считался слабым и без «хозяйственного лица». Но по всему видно было, что Серов замышлял что-то вполне определенное, да не успел. После него многое в суете реорганизаций потерялось.

Новый секретарь райкома ничего менять не стал. После долгих разговоров с председателями и в производственном управлении он разыскал пенсионера Мосягина, и вдвоем они несколько раз выезжали в колхозы, от фермы к ферме. Везде Аулов видел крупных коров одинаковой табачно-палевой масти и с одинаковым белым пятном на морде, будто бы губы в сметане; животные эти носили немного неуклюжее и торжественное название — большемурашкинский швицизированный скот. А Мосягин одинаковых коров отличал, называл по имени.

Коровы эти были делом всей жизни Мосягина. В его жизни много чего было, но бесполезно, даже неправильно пересказывать внешние события биографии Мосягина, потому что совсем он не из тех людей, чья судьба определяется обстоятельствами, о ком узнают из анкетных данных. Так из графы «образование» выяснилось бы, что за его плечами духовное училище (прогрессивный молодой поп их деревни уговорил отдать туда способного мальчишку), два года духовной семинарии (на третий он сбежал), менделеевские курсы для поступления на естественный факультет Петербургского университета (и поступил бы, если бы не началась первая мировая война), школа прапорщиков (окопные университеты, и новая война — гражданская, и штабная работа в Красной Армии уже в мирное время); тем неожиданнее прочтется в графе «профессия»: зоотехник. Но разные бывают зоотехники. Любознательный крестьянский сын, он с детства страстно любил животных, и чем больше видел и читал, чем старше становился, тем больше ценил в них красоту и продуктивность, именуемую породой, ту избранность, в которой так умно и целесообразно воплотилась власть человека над природой. Всяк из жизненных впечатлений берет свое; а Мосягин даже в давнем галицийском походе запоминал коров в тамошних культурных поместьях.

В начале тридцатых годов обстоятельства благоприятствовали ему настолько, что он смог наконец, демобилизовавшись, заняться избранным делом. Ему пришлось выдержать борьбу: Наркомзем районировал в Мурашкине красногорбатовский скот, Мосягин к этому времени думал иначе. Швицкая порода, происходившая из швейцарских предгорных кантонов, подвижные, выносливые, холодоустойчивые животные, почти не уступающие симменталам в дойности, завезенные в давние времена просвещенным помещиком, казалась ему более подходящей для здешних условий, и он начал восстанавливать ее из местного выродившегося скота.

С легкой руки Мосягина любой крестьянин получил редкую возможность за хорошие деньги, полученные под расписку от чудака-зоотехника, отвести на совхозный двор старую беззубую корову, лишь бы в ней угадывались нужные признаки. Мосягин особо ценил «старух» — они, считал он, ближе к корню породы, пусть успеют принести хотя бы по одному теленку. Районный зоотехник по племенному делу, типичный практик, Мосягин сам принимал телят, сам учил раздаивать, отмахивал за день десятки километров от фермы к ферме, умел ладить с людьми. И при всем том был человеком одержимым, не желавшим считаться с препятствиями, даже такими, как война.

Шел второй год войны. Кто мог в то время думать о новой породе; тут бы при бескормице оставшуюся скотину сберечь. Но Мосягина поддержал секретарь райкома Серов. Вместе с депутатом Верховного Совета СССР А. И. Рагузовой они подписали письмо в Центральный Комитет партии. Смысл письма был такой: в Большемурашкинском районе ведется селекционная работа по созданию высокопородного швицизированного стада, для продолжения племенного дела нужны чистопородные швицы, иначе пропадет почти десятилетний труд. 17 сентября (это число в Мурашкине помнят) пришел ответ: району занаряжены в Костромском племрассаднике пять быков из молодняка швицкой породы, доставка по усмотрению.

А что тут усмотришь? Надвигалась зима. Волга скоро станет, железные дороги забиты… Но если отказаться — не видать потом бычков. Решили гнать животных от Караваева «своим ходом»: двадцать километров в день, сто километров в пять дней. В месяц можно управиться.

Всем миром снаряжали зоотехника Мосягина и пастуха Левакова: один колхоз выделил муку, другой — брынзу. В районной пекарне насушили четыре мешка сухарей. В меховой артели имени Клары Цеткин сшили полушубки, и промкомбинат скатал валенки. Отвезли их на пристань Работки, и осенней Волгой они добрались до Костромы.

И вот надо случиться: так ждали этого часа, а только в Костроме узнали — поздно, бычки уже распределены. Но Мосягин недаром был везучий. В управлении сельского хозяйства он встретил директора Госплемрассадника Горского. Доктор сельскохозяйственных наук, известный ученый, и зоотехник-самоучка, прибывший из Большого Мурашкина с двумя мешками сухарей через плечо, никогда не видевшие друг друга, через пять минут беседовали, как старые знакомые. Так узнают друг друга не родственники, не земляки, встретившиеся на краю земли; для такой мгновенной и искренней симпатии недостаточно кровного родства, недостаточно общих воспоминаний. Здесь нужна более высокая общность — родство душ. Мосягин потом скажет проще: «рыбак — рыбака…»

Горский взялся сопровождать отчаянных приезжих по колхозам. Втроем они объездили десятки деревень Костромского и Нерехтинского районов и все-таки отобрали пятерых бычков — Бархата, Мазурина, Вальтера, Эстона и Фаэтона (и сегодня сладчайшей музыкой звучат для Мосягина их имена). И еще пятерых из молодняка выделил от себя старый знакомый — главный зоотехник из Караваева Штейман. Десять швицев. Мосягин чувствовал себя на седьмом небе, ему не терпелось вернуться в Мурашкино.

До Ярославля быки едва дошли. И стало ясно, что ни за месяц, ни за два домой их не пригнать. А потому ноги сами собой привели Мосягина на станцию, забитую до отказа воинскими эшелонами. Легче Берлин взять, чем добыть вагон, сказал Мосягину встретившийся железнодорожник. Горечь этой шутки оценить могут те, кто помнит — в те дни шли упорные бои за мартеновский цех Сталинградского тракторного завода. Девушки-диспетчеры, посочувствовав, сказали, что есть тут один уполномоченный по заготовкам из Москвы, ему выделен вагон, а скот еще не подогнали, может, уступит свою очередь? Они указали в окно: уполномоченный, совсем молодой парнишка в худом городском пальто как раз маячил на путях. Увидев мосягинский полушубок, парень не мог отвести от него глаз. На том и сошлись: тебе полушубок, чтобы не мерз ожидаючи, нам вагон. Так и доехали; только тридцать километров от станции гнали своим ходом тощих телят, будущих отцов большемурашкинского стада.

Мосягин не помнит уже сейчас всех перипетий костромского похода, но рассказ свой заканчивает так: «В других районах солдаты возвращались к разоренному хозяйству, а у нас на каждой ферме стоял замечательный скот», — эти слова могли бы покоробить, если бы в карих ясных глазах восьмидесятилетнего Мосягина не сияло торжество такой чистейшей пробы.

В Мурашкине была создана станция племенного животноводства; уже не они, а к ним издалека ездили за молодняком. Однако долгие и нелегкие годы еще пройдут, пока с середины шестидесятых годов в районе станут резко расти надои. Рекорды были и раньше: еще в 1959 году Дарья Козлова надоила 6690 килограммов от коровы, больше всех в России; а тут речь идет не об отдельных хозяйствах, а в целом о районе, обо всем его более чем шеститысячном стаде. В мурашкинских колхозах к этому времени тоже позаботились о кормовой базе и о помещениях, и вот — тщательно отобранное стадо отозвалось ежегодной прибавкой молока. В кабинете секретаря райкома числа средних надоев тщательно выписаны: две четыреста в 64-м году; три тысячи (и пять Героев Социалистического Труда) за 69-й; три тысячи четыреста двенадцать — в 1974-м. Это более чем на тысячу килограммов выше среднего надоя на корову по области, при самой низкой в области себестоимости молока, и на тысячу килограммов больше, чем средний надой по Федерации. Незаметный прежде район выходил в передовые.

Для постороннего глаза он и сегодня — средний. Здешние перемены во многом определяются общими сдвигами в развитии среднерусского Нечерноземья. Возможности равные, условия разные. Нужно было найти верное направление, и в Мурашкинском районе его нашли.

Когда-то первый директор совхоза, у которого довелось Мосягину работать, так учил его жить. Если ты руководящий сельскохозяйственный кадр — не задерживайся на одном месте больше трех лет. Первый год вали грехи на предшественника, второй год — обещай, на третий — удирай… Мосягин выслушал, а жить стал, как сам хотел: в одном районе, при одном деле проработал три года и еще три десятка лет.

Уже и дочери Серова и Мосягина — мурашкинские, можно сказать, старожилы, известные на всю округу врачи: Екатерина Александровна Серова — опытнейший терапевт, Анна Григорьевна Мосягина — главный врач районной больницы.

Мосягин десять лет как на пенсии, но и сегодня пользуется большим влиянием в районе. Трудно не попасть под обаяние его живого ума, энергичной памяти, горячей убежденности. Какой ты селекционер, сердится он, если работаешь с девяти до шести? Селекционер — поэт в сельском хозяйстве, нет, это главный конструктор Туполев! Огорчается, что в сельскохозяйственных институтах слабо преподают селекцию, что сын, директор племсовхоза под Горьким, больше занимается хозяйством, чем наукой; вот внук — студент, приезжал в Мурашкино на практику, из того может получиться селекционер.

А сотрудники Большемурашкинского производственного управления, будучи людьми неравнодушными, почти ревниво относятся к популярности колхозного ученого Мосягина, и не из-за себя.

— Время пришло другое. При нынешних масштабах и сплошной механизации ферм колхозному зоотехнику приходится решать новые задачи, тут его правая рука — экономист. НТР — это ведь не только вычислительные машины, не только спутники. Научно-техническая революция происходит в сельском хозяйстве. Нельзя же этого не понимать!

Спорят порой до обид и при встрече отводят глаза; а вот пишу я о них, и видятся они мне не порознь, а все вместе, самостоятельные, предприимчивые люди одного нечерноземного района России.

«Экономическое чудо» в Мурашкине все в районе связывают еще с одним именем — с именем Петра Михайловича Соколова, председателя колхоза имени Ленина. Соколов к двадцати пяти годам жизни был уже заместителем начальника цеха на знаменитом «Красном Сормове», работу любил и судьбу менять не собирался. Однажды ему, молодому коммунисту, предложили выступить на заводском собрании. В повестке дня значилось: о политике партии в области сельского хозяйства и о выдвижении добровольцев на работу в деревню. Соколов сказал все, что он думал по этому вопросу, и получил из зала реплику: «А сам?..» Было это два десятка лет тому назад.

Толковый рядовой армии ИТР оказался талантливым организатором сельскохозяйственного производства. Рассказывают о его смелости, даже рисковости. О том, например, как раздвинул он границы района. Когда районный центр из Мурашкина в шестидесятые годы переводили в Перевоз, кто-то придумал отдать под начало Соколову — мол, этот вывезет — захудалую и совсем не смежную с холязинскими землями деревеньку Медвежью Поляну. И Соколов не отказался, даже уплатил за нахлебников долги государству: дескать, у них земля — значит, будет и прибыль. А когда Большемурашкинский и Перевозский районы вновь обособились, произошел беспрецедентный случай: в нарушение всех границ медвежьеполянцы, успевшие за это время вдвое повысить урожайность, пожелали остаться в составе колхоза «чужого» района.

В одном Соколов был не властен: несмотря на растущие доходы, с 1964 по 1969 год население Холязина и соседних деревень, как, впрочем, и население всего района, неуклонно убывало. Чего только он, говорят, не пробовал! Улучшались условия труда, в каждой деревне строились добротные скотные дворы, а в ответ ушей председателя достигали ядовитые реплики вроде: «хоромы для коров строит». Молодежь не может без культуры? Поставили по деревням клубы, не хоромы, конечно, но вполне пригодные для танцев, репетиций, кино, а молодежь убывала. (В 68-м году — 47, в 69-м — 67, осталось 539.) Материальная заинтересованность? Он добился наивысшей оплаты рабочего дня в районе — 5 рублей 16 копеек в среднем на человека. Провожали парней в армию, дарили им от колхоза часы и электробритвы, к каждому празднику посылали денежные переводы и поздравления, а парни возвращались, и тесны им казались родительские стены, где половину избы занимает русская печь.

За пять лет ушло двести трудоспособных. И тогда Соколов уговорил членов правления на решительный шаг. Взяли у государства большую ссуду и в том же 1969 году заложили Городок, иным на удивление: деньги-то какие! Но Соколов знал, что делает. Просто он тогда раньше других понял, что коренное переустройство села, изменение самого его облика, сближение его уклада с городским бытом выдвигается как очень важная социально-экономическая задача, и учел возможности, предоставленные ему государством. Дневал и ночевал на стройке, и в Новом Холязине состоялись первые новоселья. Зато эффект превзошел ожидания: в следующем же году в колхоз прибыло 111 трудоспособных, а через год — 120!

Когда едешь из Горького на Мурашкино, когда до райцентра остается не более четырех километров, слева по ходу автобуса и покажется Городок. Лежит он в чистом поле, и из окошка читается, как образцовый макет: жилые коттеджи, школа, универмаг, Дворец культуры с застекленным по фасаду фойе, а у самой кромки поля — фигура Солдата у знамени, монумент землякам, не пришедшим с войны. Уходили не отсюда — вон там, на бугре, занавесилось от нас, проезжих, прядями осин Старое Холязино. А это и есть Новое Холязино, колхоз имени Ленина. На целых семь веков Городок моложе Большого Мурашкина и соседних деревень и глядит на них как бы уже из будущего.

Улицы Городка еще не имеют названий, зовут их по именам свезенных деревень. Здесь как-то неловко звучал бы досужий вопрос: не скучают ли жители Тынова, Салова, Ключищ, Дубровки, Калиновки по оставленным гнездам. Кому непременно нужен собственный дом — пожалуйста, традиционный, хотя и кирпичный, с двускатной крышей, со своим огородом; колхоз продает их значительно ниже себестоимости и в рассрочку на десять лет; предусмотрено в Городке несколько и таких улиц. На иной вкус есть экспериментальный порядок домов с двухэтажными квартирами. Большинству же вполне по душе три комнаты со всеми удобствами в четырехквартирном коттедже, с большим приусадебным участком на четыре семьи.

Строить в поле, на пустом месте — тоже идея Соколова. Процесс переселения из мелких деревень — а их в колхозе было тринадцать, — на центральную усадьбу уже шел стихийно, совпадая с интересами производства. Но достройки, пристройки были не в характере Соколова. Заново — так заново. И его опять остерегали: ходишь по лезвию бритвы, производственная база — наипервейшее дело, а холязинцы занялись газовыми плитами, ваннами, центральным отоплением, саженцами для улиц.

Проект Городка был рассчитан на пятнадцать лет, холязинцы построили за пять. В Городке, как в микрорайоне, общая котельная, газовое хозяйство; приходится содержать дополнительный штат — пятьдесят человек работников, включая персонал детского сада, Дворца культуры и т. д. Выгоды в денежном выражении здесь нет, зато сохраняется и множится самый бесценный капитал — рабочая сила. И потом не забывайте, что Городок — не только коммунальные удобства, но и комплексная механизация, даже автоматизация животноводства, и централизация служб управления, и укрупнение мастерских, а это уже прямая выгода, немыслимая при разбросанности деревень. Сейчас Холязино рядом с Городком построило себе первый в области такого масштаба животноводческий комплекс молочного направления на 2400 голов! Там моноблок с автоматикой, с телевизионной установкой…

От Холязина до Горького полтора часа езды по отличному шоссе. Холязинские школьники на своих автобусах путешествуют не то что в Горький — в Третьяковку! В холязинском Дворце культуры и Кио выступал, и горьковская опера. Районные слеты ударников тоже не в райцентре проводились, а у них в Холязине.

Днем Дворец культуры пуст, разве кто забежит в библиотеку. Народа в колхозе все равно еще не хватает, и доярки крутятся от дома до фермы без малого круглые сутки. Работают в Холязине напряженно, Соколов с лентяями и пьяницами крут. Партком по-прежнему держит в поле зрения каждого парня, что служит в армии (посылки, открытки, переводы) или учится в городе. Хорошие бытовые условия, хоть еще не в полной мере, решили проблему кадров, однако здесь отлично понимают, что это совсем не все, что человеку нужно. Работающим предоставляют возможность выбрать дело по душе и повышать квалификацию: больше половины механизаторов и шоферов в Холязине имеют 1—2-й класс, все большее число доярок получает 1-й и 2-й разряды; за классность колхоз платит.

И в чем еще Городок сравнялся с городом, а может, в чем-то на сегодняшний день и опередил: здесь внимательны не только к молодым да здоровым. Не секрет, наши деревенские старики до последнего времени не были избалованы вниманием, а тут, провожая на пенсию, чествуют, вручают по два оклада; а заслуженным колхозникам — еще и почетную табличку на дом, и 25 рублей ежемесячно сверх пенсии, и коммунальные услуги бесплатно. Это не воля «доброго» председателя, это уже статут.

Но почему их сразу так много появилось, «хороших председателей»? То были плохие, а теперь стали вдруг хорошие. Один — случайность, два — совпадение, три — это уже закономерность. Откуда что взялось? В сельском хозяйстве ничего «враз» не бывает. Оно менее подвижно, чем промышленность, и отзывается на капиталовложения, на обновление средств производства порою только через годы.

Слава и престиж Соколова давно вышли за пределы района, но и район в целом меняет свое лицо. Петр Соколов — один из пяти в районе Героев Социалистического Труда — новатор, разведчик, первопроходец, но он заставил за собой тянуться и других. Так было. Теперь уже не тянутся, а порой наступают на пятки, потому что отстающих колхозов в районе практически нет, как нет и похожих друг на друга председателей. Совсем иначе, скажем, чем Холязино, строится колхоз «Родина». Центральной усадьбой служит здесь старое село Рождествено на левом берегу Сундовика, а на правом — растет новая улица Молодежная: в квартирах газовые плиты, паровое отопление. И те же процессы: парень, вернувшись из армии, не хочет жить с родителями в тесноте, а если будет квартира — чего же не остаться, работы здесь хватит на твой выбор.

Есть в «Родине» свой Городок, тоже гордость колхоза, но это механический городок, с отличными, заводского типа, ухоженными мастерскими и гаражами, каких нет и в Холязине. Появилась даже своя «болезнь роста»: ребят здесь больше, чем девушек; на практику в сельскую столовую приходится приглашать из городской кулинарной школы: что же, несколько девушек уже остались. Семь свадеб за год — существенная цифра в колхозном балансе.

В соответствии с генеральным планом заложили детсад и ясли, подготовлена проектно-сметная документация на строительство торгового центра, комбината бытового обслуживания, гостиницы. Старое Рождествено будет тоже постепенно обновляться и за десятилетие — дом за домом — преобразуется. Быстрее не получится: возможности межколхозной строительной организации не позволяют. Холязино — не пример, его строили горьковчане.

Председатель «Родины» Иван Григорьевич Ермаков, здешний уроженец, осторожный, не любящий влезать в долги, предпочитающий обходиться своими средствами, немногословный человек, совсем не похож на быстрого, энергичного Соколова. Но ему сегодня и потруднее, чем Соколову, уже добившемуся признания. Ермакову же приходится рассчитывать на свои силы. Между тем по уровню рентабельности хозяйство, которым он руководит, на первом месте, а в производстве мяса (основной источник денежных поступлений) намного обогнал Соколова! «Родина» — первой в районе занялась интенсивным откормом крупного рогатого скота. А вот по надоям и колхоз имени Ленина, и «Родину» неожиданно опередил колхоз имени Мичурина, который возглавляет недавно выдвинутый из бригадиров председатель Леонид Александрович Логинов; мичуринцы надоили за год в среднем по 3800 килограммов молока от коровы.

У каждого — свое главное звено, своя сильная сторона. У всех жесткий советчик — рубль, хозяйственный расчет. Каждое начинание, каждая хозяйственная операция должны быть экономически обоснованы и оправданы, и ни один председатель — ни смелый Соколов, ни более осторожный Ермаков — не возьмется за новое дело, не согласовав его с экономистом, который, по общему признанию, становится сегодня главной, после председателя, фигурой на селе.

И еще одна общая черта: всем трудно. Деньги появились, но их нужно осваивать, а это значит — только поворачивайся. Рядовым колхозникам покупают путевки, они и по стране и за границу путешествуют. А председатели отпуск откладывают на зиму и потом о нем забывают, редкий выходной себе позволяют. Живут, будто отвечают на тот же вопрос: а сам?..

А может, случай? Может, просто повезло Мурашкину на энтузиаста-зоотехника Мосягина, основавшего большемурашкинское швицкое стадо, на деловых председателей Соколова, Ермакова, Логинова? На того безымянного агронома, который оставил району люцерну? Эта вдвойне — и как отличный корм, и как естественное удобрение при севооборотах — драгоценная культура распространилась по всему району из здешней деревни Городищи. Да что по району — за семенами люцерны едут в Мурашкино со всех концов Союза, от люцерны местные колхозы имеют весьма ощутимую прибыль. А началась эта выгодная люцерна тоже, можно сказать, со случая. Ликвидировали в Городищах в начале войны сортоиспытательный участок, соскочил с подводы агроном, отозвал в сторону бригадира: знай, там на краю поля участок травой засеян, это люцерна, сбереги. Агроном не вернулся с войны, а люцерну назвали городищенской.

Везение — везением, но ведь кто-то должен сберечь всходы, собрать в горсть семена, раздать другим, научить, убедить. Самородок Мосягин мог бы остаться чудаком-селекционером, колоритной фигурой, не поддержи его вовремя умный секретарь райкома Серов. И Мосягин не остался талантливым одиночкой, он стал руководящим зоотехником района, определившим в свою очередь хозяйственную политику окружающих колхозов. Нужно было разглядеть за дерзостью двадцатипятилетнего горожанина Соколова его экономическую хватку, поверить в него. Нужно было после всех реорганизаций вновь вглядеться в прошлое района, чтобы из всех звеньев среднерусского многоотраслевого сельского хозяйства выбрать наиболее перспективное для района направление. Когда-то окрестные села жили для Мурашкина, теперь оно живет ради него, собирая все ценное, что дает местная инициатива, внедряя то, что можно взять у соседей, не давая погибнуть росткам нового, координируя, добиваясь преемственности, столь нужной именно сельскохозяйственному производству.

Но преемственность — это люди, их опыт, их память. В Мурашкине ни администрированием, ни накачками не занимаются, мало заседают, мало вообще сидят за письменными столами, много передвигаются и вопросы стараются решать в рабочем порядке. Но факт остается фактом: сегодняшний авторитет Большого Мурашкина держится на правильном выборе цели и средств, на умелом и разумном управлении жизнью района, на заботе о воспитании и сбережении районных кадров.

Здесь мурашам удается добиваться известной стабильности: за десять лет сменился лишь один председатель колхоза, руководящие работники района работают по десятку и больше лет, по такому же принципу отбираются специалисты в хозяйства, новичок проходит испытание на «приживаемость», особое предпочтение оказывается своим, вернувшимся с дипломом на постоянное жительство. Не так давно районная газета «Знамя» отметила шестидесятилетие первой рекордсменки по молоку Дарьи Козловой, хоть со времени ее рекорда прошло семнадцать лет. Заинтересованность в людях, стремление привязать их к делу и к месту — этим во многом определяется не только благосостояние, но, если хотите, и духовная жизнь района, которая ведь не только из концертов или читательских конференций состоит.

Впрочем, мураши много читают (есть у них неплохая районная библиотека и популярный книжный магазин), знают толк в хоровом пении, есть в Мурашкине и музыкальная школа, и Дом пионеров, и кружки при Дворце культуры; регулярно устраиваются выставки местных художников; есть хороший краеведческий музей, где уже тесно собранным экспонатам.

Но что музей — районные учреждения, кроме нового здания райкома партии, ютятся в купеческих зданиях, магазины, кроме двух новых, — в кладовых и лабазах, склады — в двух оставшихся церквях, больница — в старых, еще земством построенных деревянных домиках…

Похоже, райцентру пока не до себя, руки не дошли, да и денег маловато; при растущем богатстве колхозов и района в целом само Мурашкино не много может себе позволить. Ни город Мурашкино, ни деревня, по-статуту ПГТ — поселок городского типа, но уже в колхозном Новом Холязине этот «городской тип» выражен ярче. Известно, каким Мурашкино было, каким стало; труднее представить, каким оно будет завтра. Неземледельческие центры (определение В. И. Ленина) в условиях развивающегося сельскохозяйственного района — каким им быть через десять, двадцать лет?

Еще пока обеспечивает мурашей работой своя промышленность и учреждения, но вот-вот станет вопрос о трудоустройстве, во всяком случае мужчин. Кажется, в области и это предусмотрели, на окраине заложен цех — филиал одного из горьковских заводов. Правда, стройка внеплановая, неторопливая. Но главное — не случайная ли для Мурашкина, имеет ли отношение к будущему именно этого райцентра?

Есть в Мурашкине своя меховая фабрика, уцелевшая, хоть и претерпевшая за эти годы много преобразований. По числу занятого населения — 600 человек — она самое большое предприятие райцентра; сегодня она реконструируется, завозит оборудование даже из-за границы и ведет при этом периферийное существование. Пути централизованного снабжения явно обошли Мурашкино сырьем, довольствуется оно случайными поделками и продержалось все эти годы тем, что живы еще старики, что есть еще мастера и мастерицы с золотыми руками, которые из лоскутьев величиной в пятак соберут меховой крой шерстинка к шерстинке так, что и шовчика не найдешь. Все это позволяет думать, что уж «дубленку»-то, популярную во всем мире, здесь давно бы освоили. Может, и об этом все-таки стоит помнить республиканским и областным планирующим органам, учитывая и прошлую исконную специфику села, как это учитывается, скажем, при развитии художественных промыслов.

Но, может быть, судьба Мурашкина уже определена, и судьбой этой стало молоко, самое обильное и самое дешевое в области? Много в эти годы сделано государством для колхозов. Повышены закупочные цены, снижены налоги, введена гарантированная оплата труда; после постановления 1974 года о Нечерноземье выделены ссуды, но и заработанными и ссуженными деньгами можно по-разному распорядиться. Здесь есть все — крепкие специализированные хозяйства, ценнейший «первоначальный капитал» — высокопородное продуктивное стадо, есть трудолюбивые и умелые работники, дельные и энергичные руководители колхозов. Уже сегодня из райцентра можно по асфальту добраться до каждого села, а завтра — эта задача уже решается — будут подъезды к каждой ферме. Даже сами мураши своим дорогам удивляются и гордятся ими. Но течет молоко мимо Мурашкина, а в самое районную столицу попадают капли.

Здешний молокозавод — одно название, не справляется и с малой долей мурашкинского молока, приходится возить его к соседям. Не расширение этого слабого предприятия, а строительство нового, современного, может быть, на кооперативных межколхозных началах было бы, очевидно, выгодно и для государства, для потребителей, и для колхозов, для всего района. Это дало бы большой доход от основной продукции — молока, это обеспечило бы на долгие годы население Большого Мурашкина работой и еще сильнее, органичнее связало бы райцентр с хозяйственной жизнью района, сделав его центром не только планирующим, организационным, центром управления, но и центром единого аграрно-промышленного комплекса.

Сейчас районные города и поселки, рядовые в армии населенных пунктов страны, несут на своих плечах значительную долю груза в развитии среднерусского Нечерноземья; завтра встанет вопрос об их собственных возможностях и перспективах в условиях специализации и концентрации сельского хозяйства. У каждого свой характер, своя судьба, свое будущее. Но сколько таких в России!

Примечание автора.

Очерк написан в 1976 году. С тех пор Большемурашкинский район пережил хозяйственный «спад», связанный с тем, что его… «зафилиалили». Под таким заголовком «Известия» печатали проблемное письмо большемурашкинских депутатов о чрезмерном числе «партнеров» сельского хозяйства, не связанных с конечным результатом земледельческого и животноводческого труда, расположивших в райцентре свои «филиалы». Такая организация путала дело, сковывала инициативу предприимчивых председателей. С тех пор многое изменилось.

А вот председатели в Мурашкине все те же, и по-прежнему лидирует среди них Герой Социалистического Труда Петр Михайлович Соколов, человек ищущий, талантливый и самобытный.

Сейчас Большое Мурашкино вновь укрепило свои позиции и по ряду показателей занимает в области ведущие места.