Кисловодск лежал защищенный со всех сторон горами от холодных ветров. Городишко был небольшим, курортным, почти таким, каким его описал Лермонтов в «Княжне Мери»: здания в основном двухэтажные, по окраинам чисто выбеленные казацкие мазанки, многие под железной крышей. Жили казаки куда зажиточнее воронежских мужиков. Оно и понятно - тут не было векового засилья крепостников-помещиков.
Сидорихины Полина Гавриловна и Ванюша приехали на Северный Кавказ в августе 1920 года и поселились в Кисловодске в трехэтажной каменной гостинице «Бештау» в самом центре города. Совсем недавно в ней останавливались дамы двора, именитые сановники из Петербурга, офицерье и промышленники, теперь в номерах располагались трудящиеся. Номер Сидорихиным достался просторный, солнечный, с ванной. Правда, из-за нехватки воды водокачка работала с перебоями, ванная бездействовала, но все равно было приятно иметь собственную ванную. Дверь на балкон круглые сутки была открыта. Целебный горный воздух пьянил, Сидорихины спали, как сурки, ложились рано, вставали поздно и еще днем приминали подушки.
Плата в «Бештау» оказалась невысокой, а после того, как Полина Гавриловна сходила в горком партии и встала на учет, показала бумаги из Воронежского губисполкома, с нее полностью сняли оплату, потому что семье зверски замученного чекиста, балтийского матроса Сергея Ивановича, требовались длительный отдых и серьезное лечение, а средства, выделенные в Воронеже, кончились.
Жизнь в «Бештау» шла сумбурная и шумная: на гостиницу претендовали военные и гражданские, победили военные. Второй этаж захватила служба тыла какого-то крупного военного соединения. Как можно было понять из разговоров, после взятия красными Новороссийска в плен буденовцам попали тысячи белоказаков, не успевших отплыть морем в Турцию на транспортных кораблях Антанты.
Когда Полина Гавриловна узнала об этом, она потеряла покой.
- Как же так? Ничего не понимаю? Товарищи! Все они виноваты! Нет им прощения!
Но в горкоме сказали, что она не понимает текущего момента. Полина Гавриловна пошла в ЧК, к товарищам мужа по работе.
Вернулась Полина Гавриловна в гостиницу поздно, когда на улицах зажглись редкие фонари. В горах прошел дождь, и воздух стал прохладным. Ванечка на балконе накачал примус. Примус в «Бештау» держать запрещалось, но с приездом штаба забыли про многие запреты, иногда прямо во дворе разжигали костер, на нем варили кулеш для красноармейцев.
Мать отказалась от чая, она ходила по номеру, обняв себя руками за плечи с накинутым платком. Тихо задавала себе вопросы, спорила и отвечала.
Ванечка знал, что мать нельзя ни в коем случае оставлять в подобном состоянии. «Это преддверие к тихому помешательству», - говорили врачи. Ее направили в Кисловодск, чтоб со сменой места жительства она забыла о пережитом.
- Мама, что произошло? Мама! - пытался остановить ее Ванечка. - Мама!
Он схватил фарфоровую чашку, которую привезли из-под Каменного моста, и бросил ее на пол. Чашка со звоном разлетелась на куски.
- Что? - остановилась мать. - Зачем разбил чашку? Я слышу…
- Мамочка, что случилось? Я боюсь, когда ты такая!
- Не знаю даже! - Полина Гавриловна села с ногами на кровать. - Иди ко мне! Мне, понимаешь, мне предложили в Чека ехать в станицу Боргустанскую! Ты понял? Это где «Волчья сотня» начала формироваться.
- Какая «сотня»? - похолодел Ванечка.
- Да, да! Она самая! - поежилась мать и набросила на ноги одеяло. - Сегодня прохладно, закрой дверь на балкон. Там живет и семья есаула Хмары… Да, да! Того самого, что тебя чуть не убил.
- Ага! - вскочил с кровати Ванечка. - Ура! Нашли!
- Ты не понял сути, - сказала мать.
- Как не понял? Их нашли! Они ответят за отца.
- Сядь! Голова болит. Ничего ты не понял! Мне предложили ехать в станицу Боргустанскую работать среди жен казаков.
Ваня действительно ничего не понимал… Он глядел на мать таким же отсутствующим взглядом, которым она минуту назад смотрела на него.
- Я должна создать женский комитет. Я должна буду призывать казачек, чтоб они уговаривали мужей прекратить борьбу с Советской властью и вернулись к семьям. И за это им гарантируется жизнь! Ты понял, Ваня? Им за то, что они наконец перестанут убивать сыновей трудового люда, им будет дана жизнь.
- Мама, ты шутишь!
- Нет! - коротко ответила мать.
- И ты согласилась?
- Нет!
- Правильно! - заплакал от волнения Ваня. - Это предательство!
- Не говори ерунды! Что-то происходит, а мы с тобой не понимав ем. Воззвание подписано в Москве. Лениным! Мы с тобой, сын, что-то не понимаем.
- Как? - закричал Ваня.
- Вот так! А я могу сорваться. Вытащу наган, у меня семь богов в стволе. Чай не остыл? Давай по чашечке! Жаль, что разбил самую любимую. Партийная дисциплина, Ваня, должна быть единая для всех.
- Ты что говоришь-то? - сказал Ваня. - Ты соображай, что говоришь.
- Я и соображаю, - ответила мать. - Но в мою голову никак не укладываются все факты. Может, в Москву съездить?
- А деньги? Пропуск надо.
- Голова идет кругом, - пожаловалась мать. - Не все белоказаки оружие сложили. Многие ушли в банды. Это уже не армия, как у Деникина была, у Колчака или сейчас прячется в Крыму. Казаки местные жители, их поддерживают родственники, жены, братья… Требуется открывать глаза. Открывать глаза! Понятно? А не есть ли это мягкотелость? Не сдаются, стреляют, рушат, а мы им: «Касатики, хватит баловаться, идите до жен, будьте паиньками». Страшно говорить такие слова… Я мать, но говорю тебе: я бы их под корень… Не могу я их прощать! Не могу!
Сидорихины легли спать поздно и еще долго спорили, но так и не пришли к единому мнению.