– Вон он, чернокнижник Стовова. Гадёныш Решма. Слышь, Ветлужа? Ты где? – Рыжеволосый стреблянин в меховых поржнях и в таком же козьем зипуне осторожно, по-рысиному начал пробираться в сплошных зарослях молодых ёлочек.

– Тихо, тихо ты, Резеня, сохатая твоя душа! Вспугнёшь, – донёсся в ответ сдавленный шорох. – Только б этот Лочко не нашумел. Привязался ведь, пустоголовый!

Стребляне почти столкнулись лбами над плеядой молодых маслят, и Резеня едва не упал, поскользнувшись на обильных грибах, схватился за Ветлужу так, что чуть не вывихнул ему плечо.

Оба они нырнули в полузасыпанную волчью яму со сгнившими, некогда смертоносными кольями на дне, острия которых теперь можно было разрушить ногтем.

Затаились.

Отсюда хорошо просматривалась прогалина между полосой молодого ельника и зарослями приболотной осоки и камыша, как на ладони был виден дорого одетый всадник, сосредоточенно роющийся в седельной торбе, иногда поглядывающий поверх болота.

– Что, захватим его? – шёпотом спросил Ветлужа.

– Надо бы, клянусь Матерью-Рысью. Оря будет доволен, – ответил Резеня, задумчиво перебирая пальцами бороду, в которой застрял лесной сор, паутина. – Узнаем от него, куда ушёл Стовов и почему он, Решма, остался тут.

Сверху в яму посыпалась сухая хвоя, комья жирной, сырой земли, и на плечи злобно зарычавшему Резене съехало продрогшее, трясущееся существо:

– Планида Тумак приходит с Восхода, планида Тумак пожирает детей, о славные дщери…

– Заткнись, Лочко, удушу! – Резеня подмял его под себя. – Хорошо хоть не криком песню кричал. Ну что там, Ветлужа?

– Спешился. На колени стал. Может, колдовство творит?

– Если будет отъезжать, бей его стрелой, – грозя Лочко кулаком, сказал Резеня. – А ты, дурачок, сиди помалкивай, если жизнь мила.

Тем временем Решма, привязав узду коня к замшелой коряге, положил на глинистую, обделённую травой кочку продолговатый предмет, размером с серебряный кун, но чёрного цвета, и склонился над ним.

Он словно поглаживал чёрный брусок длинными когтистыми пальцами, то и дело вглядываясь во второй брусок из белой ткани, вернее, не ткани, а как бы из множества небольших кусков тонкой белой ткани, правильной формы, уложенных один на другой, между тонкими деревянными или кожаными пластинами.

Стребляне, занывшими от напряжения глазами, различили на белом чёрные крапинки символов.

– Письмена, – сказал Резеня с некоторым почтением. – Черно книжник. Надо с ним поосторожнее, клянусь детёнышами Лесного Хозяина и благостью Водяного Деда.

– Змей Валдута испортил девку Ляду, и пошли по белу свету детёныши-змеинцы… – начал было нудеть Лочко, но задохнулся, когда ладонь Резени сомкнулась на его кадыкастом горле.

– Брось его, смотри-ка! – озадаченно промямлил Ветлужа.

Из-под пальцев Решмы коротко полыхали маленькие разноцветные огоньки, словно бисеринки грибного дождя выпали из разных частей радуги и теперь отдавали свой цвет и впитанное солнце в серый болотный туман.

Блики отражались в глазах Решмы, бились, как неровный пульс на его висках.

Бликам вторил звук – тонкий, еле слышный, похожий то на свист суслика, то на стоны тростниковой дудки, то на лязг ударившей в камень стрелы.

После довольно долгого наигрыша, составившего странную мелодию, купец приложил чёрный брусок к уху и стал слушать. Он стоял неподвижно, сгорбившись, как молящий о пощаде, и с бледным лицом, обращенным в небеса, внимал чему-то.

Вдруг вскочил, как ужаленный гадюкой:

– Да будьте вы прокляты! Легко оттуда говорить! – и прибавил ещё несколько коротких, звучных, непонятных слов, похожих на злобные ругательства.

– Гуси-Лебеди летели! – вдруг заорал Лочко и с неожиданной ловкостью полез из ямы в сторону Решмы.

Вздрогнув, купец подхватил и бросил в торбу все свои загадочные предметы.

Он взлетел в седло, заёрзал, непростительно долго распутывая повод…

– Бей его стрелой, Ветлужа! – крикнул Резеня, выскакивая из укрытия и бросаясь наперерез уже двинувшемуся всаднику.

Звонко щелкнув тетивой, второй стреблянин послал стрелу, которая, коротко прошипев в воздухе, вонзилась коню в шею.

Конь, хрипя, попятился, тараща недоумённые, полные ужаса глаза и пуская розовую пену.

– Хорошо, возьмём живьём! – Резеня обрадовался, видя, как всадник заваливается вместе с конем на бок, в камыши.

– Оря будет доволен! – вторя соратнику, крикнул Ветлужа, тоже выбрался на прогалину, на ходу закидывая лук через плечо и разматывая кожаный ремень – вязать купцу руки.

– Их двое! Всего двое! – взвизгнул Лочко, который вдруг оказался на пути у Ветлужи. Тот, ударив туловищем с разбегу, сбил Лочко с ног.

В последний момент, когда конь уже ломал головастые стебли камыша, Решме удалось высвободить левую ногу: он устоял, одной ногой в болоте, другой на боку умирающего животного. Движения его утратили суетливость, лицо сделалось серым, пепельным, глаза сузились, почти закрыв жёлтые, как у рыси, зрачки, и он вытащил меч.

Резеня, споткнувшись от такой неожиданности, застыл с острогой в руках и растерянно обернулся к Ветлуже.

Тот тоже остановился, неуверенно накручивая на кулак кожаный ремень: добыча оказалась проворнее, чем стребляне могли предположить.

Решма это тут же подтвердил.

Он сделал глубокий выпад и достал остриём меча древко остроги.

Острога отлетела в сторону.

Резеня, обезоруженный, начал хватать на поясе несуществующий, обронённый ещё в ельнике нож, но, получив мощный удар по темени, повалился навзничь.

Решма ударил его мечом плашмя.

Ветлужа тем временем решительно скинул с плеча лук, выдернул из связки стрелу, отпихивая локтем лезущего Лочко, вложил её в тетиву, но Решма и его опередил.

Сбил с ног, опёрся коленом на его грудь и глухим, надтреснутым голосом спросил:

– Кто сейчас в Дорогобуже, Претич или Оря Стреблянин? Ветлужа молчал, ошалело вращая глазами.

– Добей! Добей их, Решма! – приплясывал вокруг тел Лочко: его костлявые руки, все в ссадинах и плохо заживших язвах, устремились к облачному небу. – И подобрала тогда Мать-Рысь пятку славного Хорива и сделала из неё первого стреблянина…

– Заткнись, дурак, – зло зашипел Решма. – Накличешь ещё кого-нибудь. Замолчи, иначе язык отрежу, клянусь пространством!

– Вот они, клянусь Рысью! Я, я первый нашёл их след! – раздалось из болота, и там затрещал, закачался камыш, забулькало, зачавкало.

– Сюда, сюда! Все сюда, хромоногие цапли! – отозвался заходивший ходуном ельник, и прямо у ноги Решмы в кочку вонзились две стрелы. – Стой, где стоишь!

Десяток возбуждённых стреблян с двух сторон вырвались на прогалину и выстроились кольцом.

Они яростно трясли оружием, крякали от удовольствия, утробно рычали, готовые вот-вот броситься на Лочко и Решму.

– Это советчик Стовова. Я узнал его, – сказал, выступая вперёд, стреблянин с чрезмерно длинными лопатообразными руками, вооружённый сучковатой дубиной, утыканной железными остриями. – А это наш Лочко-дурак. Переметнувшийся к Оре – предателю Земли Стреблянской.

– Претич – изменник Земли Стреблянской. Ушёл, оставил Дорогобуж на поругание черемисам, – сказал Резеня, поднимаясь на карачки и делая попытку встать. – И ты изменник, Жидята.

Жидята ухмыльнулся, отчего его рыжая борода дёрнулась набок, вразвалочку подошёл к обидчику и резким ударом палицы, словно вгоняя сваю, разбил ему голову.

Затем он наступил на ещё бьющееся в конвульсиях тело и, подняв окровавленное оружие, проревел что-то свирепое, невнятное.

Тело Резени ещё дёргалось в конвульсиях, орошая пыль фонтаном крови. Решма утёр забрызганное лицо, поднялся, бросил свой меч на траву и дал скрутить себе руки.

– Проклятые дикари… Всё равно, кого и за что убивать… – Он отвернулся от Лочко, которого соплеменники в этот момент принялись жестоко бить древками, кулаками, топтать ногами, и добавил: – Только захватите мои пожитки, суму. И мешок с коня снимите, там бель. Клянусь Небом, правду говорили, что за Стоходом под каждым кустом сидят стребляне, как грибы. Я так понимаю, вы люди Претича?

– Заткнись, ты… – рявкнул Жидята и пихнул Решму в спину. – Иди. Вперёд.

Решма невозмутимо двинулся вперёд.

Они двинулись шумно, как безоговорочные хозяева этого леса, постепенно отклоняясь к северу, в сторону Дорогобужа.

Жидята распорядился связать очнувшегося от удара Ветлужу, вместе с Решмой, одним ошейником из кожаного ремня, и теперь, если бы один из них споткнулся, у обоих могла сломаться гортань, а то и шея.

Лочко, едва дышащего от побоев, оставили у болота, не решаясь убить слабоумного и надеясь, что он вскоре сам подохнет.

Один раз, в зарослях высоченного папоротника, стребляне остановились, поводя носами и припадая к земле, выслушивая подозрительные шумы; им показалось странным отсутствие птиц на деревьях.

Пока они разведывали местность, пленников уложили лицами в предварительно растревоженный муравейник.

– Ненавижу купцов, – сказал при этом Жидята, тыкая Решме в затылок ещё липкой от крови соплеменника палицей. – Только баб бесчестят. Шатаются. Разные ненужные вещи меняют на нужные. Выведывают. Клянусь Рысью, вырезал бы всех до единого, особливо бурундеев и черемисов.

Когда пленников подняли, чтобы продолжить путь, их лица были уже покрыты кашей из влажной старой хвои, личинок, злобно мечущихся муравьев-воинов.

– Ладно, снимите с купца грязь, его потом можно будет обменять или получить у Стовова выкуп, – смилостивился Жидята, от души потешаясь гримасами под жуткими масками. – А этого гада Ветлужу оставьте так. Пусть мается. Всё равно не жилец. Расцепите их.

Неожиданно Жидяте стало неуютно, неспокойно, он озадаченно закрутился на месте, прикладывая ладонь к затылку, к темени, как бы ища причину, и тут уткнулся в немигающий взгляд Решмы:

– Эй, ты чего, купец? Отвернись, убью! – Жидята невольно отступил на шаг и, когда Решма перенёс взгляд себе под ноги, прибавил: – Шивзда, вимзла, каланда… Эй, скрутите его ещё одной удавкой. С оберегом.

Потом они шли ещё очень долго, перебираясь через буреломы, чащобные заросли орешника и чертополоха, старательно огибая заранее примеченные следующим впереди следопытом волчьи ямы, силки и ловушки, вроде расстеленной под листвой кожаной петли, одним концом закреплённой на пригнутом вниз молодом, упругом дереве.

Иногда следопыт бросал вперёд камень или сук, так, больше для забавы, и дерево со свистом и треском распрямлялось, поднимая высоко вместе с петлёй ворохи листвы и выдранных с корнем кусточков.

Взлетали переполошённые птицы, шарахались в сторону затаившиеся неподалёку рысь, куница или кабаний выводок, а стребляне довольно щерились, уже вдыхая дым недалёкой стоянки, на ходу собирая за пазуху наиболее крепкие, крупные грибы.

Миновав сторожу из двух стреблян, таящихся между мощными ветвями древнего, умершего дуба, через полсотни шагов отряд вышел на просторную поляну, очерченную полумесяцем неглубокого оврага.

Десятка два наскоро сооружённых шалашей и столько же навесов из шкур беспорядочно заполняли эту поляну.

Это была стоянка Претича.

Среди шалашей, навесов и костров кишели стребляне. Среди них не было ни одного старика, ни одной женщины или ребёнка. Только воины, не снявшие, как обычно на отдыхе, кожаных панцирей, шапок, не выпускающие из рук оружие.

Решма непроизвольно обратил внимание на обглоданные кости у костров, отсутствие над ними готовящегося жаркого, заметил четырёх волов, до предела навьюченных припасами в льняных и кожаных торбах, и решил, что стребляне собираются вот-вот выступать.

Часто повторяющееся в возбуждённых восклицаниях слово «Дорогобуж» укрепило его уверенность, и он коротко бросил Жидяте:

– Веди сразу к Претичу!

– А куда ещё? Ну, замолчи, недоносок, – не оборачиваясь, ответил Жидята, который шёл впереди.

Его приветствовали сородичи, хлопали по плечам, оглядывая пленников, тяжёлые сумки с добычей.

У шалаша, перед которым в землю был воткнут тотем Матери-Рыси, друг на друге лежали несколько бесформенных трупов, рядком стояли колья, украшенные отрубленными головами.

В одной из них Решма узнал Каписка, пропавшего три дня назад у Волзева капища.

Тут Жидята остановился.

Отодвинув занавесь из облезлой медвежьей шкуры, он нырнул внутрь шалаша и вскоре появился оттуда в сопровождении гиганта со свирепым рябым лицом, в грубо тканном рубище поверх чешуйчатого металлического панциря; на рубище крестом был вышит замысловатый узор, составленный из птиц, вьюнов, рысиных и лосиных голов, начинающийся от плеч и сходящийся двумя дорожками к подолу.

За гигантом вышли старцы в одеяниях волхов и ещё один стреблянин, тоже большого роста, чем-то похожий на первого. Все они и постепенно собирающаяся толпа разглядывали пленников, разложенные у их ног вещи Решмы, его серебро, а Жидята рассказывал, как было дело, про Лочко, Резеню, про то, что за три сотни шагов от Волзева капища отчего-то нет птиц и по земле идёт шум, словно лешак танцует.

– Пусть танцует, – оборвал его гигант в расшитой рубахе, которого Жидята называл Претичем. – Всю бель принёс?

– Клянусь Даждьбогом, всю, – вытаращился Жидята. – Все шесть кун.

– Семь было, – равнодушно сказал Решма, и толпа утихла.

– Убью, клянусь Рысью! – задохнулся в ярости Жидята, вынув из-за пазухи слиток, бросил в общую кучу. – Забыл. По пути выпало. Забыл, клянусь Рысью!

– Я Решма, купец из Яробужа, пришел просить стреблянского вождя Претича о помощи. Вёз ему бель за услугу. Кто тут Претич Могучий? – Решма оглядел толпу и, остановившись на Претиче, придал глазам восхищённое выражение. – Не говорите мне ничего, я и так узнал владыку Дорогобужа и земель от Стохода до Волотова болота!

Стребляне одобрительно зашумели, а волхи неуверенно поддакнули:

– Видишь, Претич, сын Малка, слава и впрямь летит быстрее птиц.

– Ты врёшь, чужеземец, – ответил Претич, расплываясь, однако, в широкой улыбке. – Напрасно льстишь и изворачиваешься, как твой хозяин, пустобрюхий Стовов. Ты скоро умрёшь, готовься к смерти.

– Стовов мне не князь. Я заплатил ему пять кун бели за охрану и за дело, ради которого я прибыл в Тёмную Землю. – Решма смиренно склонил голову к груди. – Он обманул и бросил меня тут, у болота, где мне оставалось возносить небу молитвы в надежде на спасение. И вдруг, как рука Даждьбога-избавителя, появились люди Претича Могучего, доблестный Жидята.

– Убью! – рявкнул Жидята. – Клянусь Рысью!

– Замолчи! – обернулся к нему Претич. – Продолжай, товарин, но знай – меня обмануть нельзя. Развяжите его.

– Я прибыл сюда для того, о Претич Могучий, чтоб отомстить колдуну Рагдаю за поругание моей сестры и убийство брата моего. – Решма с удовольствием принялся растирать затёкшие запястья. – Я поклялся над требищем Перуна и пролил над ним свою кровь. И поклялся на своём мече. Вот у меня шрамы. – Он стремительно помахал левой рукой в сторону толпы и волхов. – Помоги мне отомстить Рагдаю, преступившему законы гостеприимства и предначертания богов.

– И ты не боишься убить кудесника? – вкрадчиво спросил один из волхов, позвякивая многочисленными бронзовыми бляхами на груди и на рогатой рысиной шапке. – Это принесёт тебе несчастье.

– Я сделаю это.

Волхи довольно переглянулись, а Претич повернулся ко второму гиганту:

– Что думаешь ты, брат мой Третник?

– Я думаю, да, – кивнул Третник. – Пусть убивает. Мы поможем ему. За плату. А сейчас, товарин, ты пойдёшь с нами к Дорогобужу, чтоб выбить оттуда людей изменника Ори и утвердиться там. Потом в лес Спирк, за Орей в его дом. Найдём и вырежем. Кадуй, отдай ему пожитки. Бель мы берём. Как плату за помощь.

– Нет, нельзя упускать время, никак нельзя, – себе под нос сказал Решма и повторил уже громче: – Нельзя упускать время. Нужно именно сейчас идти к Медведь-горе, разрушить её, проникнуть внутрь. Иначе хитрый и трусливый Рагдай сбежит, если уже не сбежал. Он спрячет своё золото или растворит его. Клянусь Даждьбогом, нужно торопиться.

– Ладно, ступай, купец, мы будем совещаться, – после долгой паузы ответил за Претича один из волхов.

Решма сжал скулы. Пряча глаза, он почтительно приложил руку к груди и пошёл прочь, сквозь расступающихся в стороны стреблян.

Далеко за полдень, когда готовые к походу волы начали от усталости ложиться под тяжестью поклажи, когда стихли надсадные крики умирающего под пыткой Ветлужи, к беспокойно дремлющему на краю овражка Решме подошёл щуплый стреблянин в линялом лисьем зипуне и сообщил, что тому следует идти к Медведь-горе вместе с войском в четыре десятка воинов, которых поведёт Третник.

С войском пойдут и волхи, а Претич с другим, большим войском пойдет на Дорогобуж, а потом в Спирк, чтобы вырезать весь род Ори и рода, к нему примкнувшие.

– Так решил совет, – сказал напоследок стреблянин.

Уже ближе к вечеру войско Третника, миновав Волзево капище, с ещё не размётанными ветром шалашами, оставленными три дня назад дружинниками Стовова, вышло к Медведь-горе.

После напряжённого, предельно скорого перехода все повалились на сырую траву, разожгли несколько костров, чтобы поджарить собранные по пути грибы и подстреленных куропаток.

Решма сидел вместе с Третником и двумя волхами у одного из двух костров, давясь ел полусырое птичье мясо и слушал Жидяту.

– Это было как раз на Заревницу, когда Стовов утвердился в Дорогобуже, а Оря сбежал в Спирк. Мы поднялись на гору и хотели сдвинуть хоть один валун, чтоб забраться внутрь. Не получилось. Потом Претич сказал, чтобы мы протиснули в одну из расщелин Луду, как самого худого, но Луда застрял. Его тело и до сих пор там, с северной стороны, погрызенное крысами или съеденное Рагдаем. Там, внутри, тогда беспрерывно гавкала собака кудесника и кричал его раб Креп, чтобы мы убирались подобру. Этот Креп убил стрелой Марива. Потом мы рассовали в расщелины хворост и пожгли. Если б не появились люди Ори, клянусь Рысью, мы бы удушили Рагдая в собственных схоронах!

– Так вы говорили с колдуном? Он был там? – спросил Третник, хлебая из ковша хмельную медовую брагу.

– Да, мы слышали его голос изнутри, – кивнул Жидята. – Сейчас, когда с нами почтенные волхи из Просуни, мы точно узнаем, кто в горе, и есть ли там два варяга, что убили на капище Брячеслава, и там ли сбежавший чудин, раб Уты. Так? – Закончив говорить, Жидята перевёл дух, словно каждое слово давалось ему труднее, чем подрубка старой сосны.

Волх с длинной ухоженной бородой, заплетённой в три косы, неопределённо кивнул:

– Не знаю, Жидята, кого ты слышал в прошлый раз у горы. Ещё до Заревницы колдун со своим рабом Верником и двумя чужеземцами и чудином ушли вниз по Стоходу на плоту. Так сказал под пыткой Ветлужа. Может быть, он врал. Как скажет Столпник? – Он скосил глаза на второго волха.

– Рагдай – чернокнижник. Он мог оставить свой голос в Медведь-горе, а тело отправить подальше, спрятать от времени. Клянусь дланью Даждьбога, он опасный колдун. Только волшебство стреблянских волхов может уничтожить его. – Волх величаво поднялся, опираясь на посох, и протянул руку к каменным нагромождениям на вершине холма. – У нас есть ядовитое зелье, составленное по древнему обычаю из кочедыжника, собранного в канун восхода Чегир-звезды, тирлич и разрыв-травы, собранной на Переполог непорочной девой. Мы окурим этим зельем проклятую берлогу, и заклинания помогут стреблянам войти внутрь, а купец Решма, исполняя клятву, убьёт колдуна. Да снизойдёт на нас сила Перунова!

Несколько воинов, выведенных из дремы грохочущим голосом волха, беспокойно вскочили со своих мест, думая, что приближается враг.

На одного из них Столпник указал кривым пальцем с длинным загнутым ногтем:

– Вот он, храбро восстал, чтобы идти к горе, нести зелье. Поди сюда, воин. Как тебя звать?

– Чего? – Стреблянин, опирающийся на толстенную острогу, нехотя приблизился к костру. – У меня нет зелья, почтенный волх. Только толчёный мухомор и оберег из клыков медведя-шатуна.

После некоторой паузы, во время которой волх и охотник несколько ошарашенно глядели друг на друга, Жидята сказал, обращаясь почему-то в сторону Решмы, с интересом наблюдающего за происходящим:

– Это Ута, у которого сбежал этот самый чудин Искусеви-раб и у которого в прошлый берзозоль украли двух дочерей. А еще…

– Замолчи, колченогий, – неожиданно зло прервал его Столпник и положил когтистую ладонь на плечи Уты. – Готовься, Ута-охотник. Когда стемнеет и зелье вступит в силу, отнесёшь его на гору и рассуёшь в расщелины. Тебя будет охранять Мать-Рысь и наши молитвы. Мы пойдём следом. Ийда, ийда, якутилима ми!

– Хорошо, – вздохнул Ута и тоскливо поглядел на своих соратников, в этот момент не спеша уходящих в лес, на смену стороже. – А может, я лучше… – Он опять вздохнул.

– Слышал, что повелевают волхи? – грозно спросил Третник. – Готовься. Ты получишь из добычи большую долю, чем другие вои, клянусь Велесом.

Начало смеркаться.

На западе небо было ещё пурпурным, там облака подсвечивало уходящее солнце, а на востоке уже появился лунный серп, ровный, чёткий, хищный, как коготь рыси. Он словно тащил за собой шлейф загорающихся звёзд, расставляя их в созвездия. Иногда их прикрывали облака, и нельзя было точно сказать, те ли это созвездия, что были на небе вчера, или, по прихоти богов, они сегодня изменились.

Решма угрюмо смотрел вверх, зацепившись взглядом за несколько слабых огоньков, идущих вместе среди Железного Колеса, к двойной звезде Кигочи.

Он долго провожал их, пока блуждающие звёзды не скрылись за облаком. Сказал тихо:

– Если не можем пойти мы, пусть пойдут они. Легко командовать оттуда. А какой прок от этих варваров? Пустое место. Сыроеды. Легко сказать – быстрее. А как? Звенящие холмы с их сторожами, будь они все прокляты… – Он почувствовал, как начали слезиться глаза, как появился на языке металлический привкус, а к горлу подступила тошнота. – Безмозглые, того и гляди перетравятся своим варевом.

Решма, зажимая нос и не дыша, отошёл от костра, над которым до этого двое воинов установили небольшой, в обхват рук, бронзовый котёл.

Волхи в надвинутых на лица волчьих шапках, пританцовывая и гнусавя неразборчивые заклинания, подбрасывали в котёл что-то из многочисленных, расшитых бисером мешочков, висящих у них на поясах. Остальные стребляне, собравшись кучками поодаль, благоговейно наблюдали за этим действом и всякий раз меняли место, когда ветер тянул едкий дым в их сторону.

Ута стоял отдельно, понурый, словно занедуживший. На его груди висела деревянная, под размер котла, подставка, крашенная соком багульника, с грубой резьбой и хвостами куницы. Ута уже выпил приготовленный волхами особый отвар из сухих грибов и неудержимо икал, сотрясаясь всем телом и многочисленными хвостами.

Пройдя за спинами глазеющих воинов, Решма, пряча что-то в кулаке, медленно приблизился к Уте, вкрадчиво заглянул ему в опустошенные глаза, громко, чтобы слышали другие, сказал:

– Да хранит тебя Даждьбог! – Потом он как бы невзначай наклонился за выпавшим в траву браслетом и, прежде чем разогнуться, незаметно всунул Уте за обмотку на левой ноге небольшой продолговатый предмет, размером не больше серебряного дирхема. – Вот, чуть не потерял. Если убью Рагдая, расплавлю браслет в берёзовом костре, как приношение Перуну и Велесу, клянусь Даждьбогом! – сказал он стоящему поблизости Жидяте.

Стемнело. Вокруг Медведь-горы начал расползаться морок, равняя своей молочной, промозглой пеленой неровности земли.

Волхи, покончив с зельем, велели подвести Уту.

Они, продолжая бубнить заклинания, накрыли котёл с длинным, массивным носом, похожим на клюв аиста, через который должен был выливаться отвар, водрузили котёл на грудь Уты и медленно повели к холму.

Ута шёл, слегка покачиваясь, с мокрой льняной повязкой на лице. Сквозь неё нельзя было увидеть его глаза. В своём медвежьем зипуне, с замотанной головой, с чадящим котлом на груди, он был похож на чудовище, на детёныша змея Валдуты, вдруг потерявшего крылья и рухнувшего на землю.

Волхи оставили Уту в одиночестве подниматься вверх, вернулись к костру и ударили в бубны.

Над лесом пронёсся глухой стук, то беспорядочный, то приобретающий сложный ритм, снова переходящий в хаос.

Решма кусал губу, следя за медленно сокращающимся расстоянием, отделяющим Уту от каменных завалов вершины. Он не смотрел на стреблянина, он смотрел на каменистую почву, по которой тот ступал, на серые валуны, на чёрные расщелины между ними:

– Может, здесь их нет, может, они всё-таки рассыпались в прах, ведь столько времени прошло. Бездна времени. Последний, последний холм в наших пределах…

– Ты это о ком, купец? – раздался рядом голос Жидяты.

Решма покрутил головой, как человек, допустивший оплошность, и резко повернулся к Жидяте:

– Ты не знаешь и малой толики того, чего знаю я. Ты – ничто. Червь. Я могу тебя убить, не прикасаясь к мечу, в мгновение наделать в тебе уйму дыр, как в сите, клянусь небом.

– Чего? – Жидята побелел, попятился, хватаясь руками за голову от вдруг ниоткуда взявшейся головной боли, как будто голова лопнула. Или внутрь её насыпали пригоршню соли. Понимая, что источником этой боли является взгляд купца, он упал, прижался лицом к земле, закрывая ладонями затылок. – Уйми, уйми боль, я тебе служить буду пуще, чем волхам, а-а-а…

Видя, что на них никто не обращает внимания, Решма стал нащупывать что-то под складками плаща, но, очнувшись, словно от наваждения, только злобно пнул скрюченного стреблянина ногой.

Вдруг белое ослепительное зарево, осветившее округу, сухой треск, словно рвались на части сотни сухих шкур и крики ужаса с проклятиями, заставили его опять вздрогнуть и обернуться к холму. Там, на склоне, в сотне шагов от вершины, медленно опадал столб белого пламени, вперемешку с комьями земли, ошмётками дерна и камнями. Клубы серого дыма и пыли стремительно разбегались по сторонам, растворяясь в дрожащем воздухе. Замедленно, словно во сне, упали друг на друга две сосны.

Откуда-то сверху, словно из-за облаков, на головы стреблян упал котёл, носатая крышка, какие-то дымящиеся ошмётки.

Волхи завыли, надсаживая лёгкие, а за ними и остальные как подкошенные рухнули на колени и подняли руки к чёрному небу:

– Перунов жар! Всемогущий Перун-громовержец, пощади нас, наши жертвы будут обильны! Неугодного послали мы исполнить волю твою! Прости нас за то, что не сразу пришли убить чернокнижника-чужеземца! О Перун, клянёмся животами своими, исполним всё!

Решма не смотрел в небо. Ему было всё более чем понятно, во всём этом действе… Он устало, обречённо смотрел туда, где среди каменных нагромождений повернулся и быстро встал на своё место громадный валун, закрывавший собой еле заметную, подвижную как зрачок, красную точку.

– Действует. Система защиты. Там всё действует. Проклятье. – Купец сел на траву, осунувшийся, сгорбленный, поднял левую руку так, чтоб камни браслета были обращены к холму. – Смотрите, смотрите, вы. Легко вам оттуда, с орбиты, из мягких кресел говорить и погонять меня… Смотрите… Быстрее! Это почти конец. Как нам без разрушения системы защиты взять мегразин этот чёртов…