Старик в затертой на локтях балахуше, снятой с какого то нерадивого солдата правительственной армии, в новой, но уже запачканной землей чалме, устало прислонился к каменной кладке подземного арыка:

— Послушай, Хафизулла, сколько можно здесь сидеть, не пора ли вернуться в кишлак? У меня мулы не чищены и не поены, и дети без меня ужинать не садятся!

Хафизулла в раздумьях запустил пальцы в свою иссиня черную бороду, в которой тоненькими перышками виднелись седые волосы, и поудобней устроил на коленях старую английскую винтовку «Энфилд 303»:

— Я понимаю твои волнения, уважаемый Гульбеддин Абдулхак, но наш командир Абдулла Басир сказал, что очень нужна помощь. А из старейшин Шахиаваза остался только ты. Остальные ушли с семьями в Пакистан. Надежда только на тебя, ведь все здешние тропы известны только тебе… И потом тебе ведь обещали заплатить пятьсот тысяч афгани за совсем простые услуги проводника.

Старик кивнул, некоторое время сидел молча, потом опять заворчал о том, что хотел сегодня еще покопаться в поле, и, осторожно подобравшись к сводчатому выходу на поверхность, выглянул на дорогу:

— Гяуры все никак не угомонятся, чего то их сегодня больше обычного.

По дороге, проходящей в пятистах метрах от зеленки, скрывающей подземный арык, медленно двигалась колонна крытых военных грузовиков и бензоцистерн, под прикрытием двух средних танков Т 72 и нескольких бронетранспортеров. Изредка над колонной, на большой высоте, проходила пара дозорных вертолетов, громыхая в остывающем вечернем воздухе лопастями винтов. Чувствуя себя под их прикрытием в относительной безопасности, старшие машин дремали рядом с водителями.

Десантники, сидящие на пыльной броне БТРов, тоже имели расслабленный вид, хотя по привычке не спускали пристальных взглядов с коварных зарослей невдалеке от дороги. Как напоминание об опасности, рядом в кювете лежал обгоревший, ржавый остов боевой машины пехоты, чем то похожий на останки ископаемого ящера.

Хафизулла через плечо старика тоже выглянул на дорогу, скрипнул ремнями портупеи с притороченной к ней деревянной кобурой «Маузера» и объемной, полуторалитровой флягой:

— Спокойно идут, гаденыши. Сейчас выпустить бы пару снарядов из «безоткатки» по бензовозам, так чтоб костер в небо. А остальные машины сами запылают, на таком то расстоянии друг от друга. Близко идут, почти без промежутков — не боятся ничего…

— Слава Аллаху, что ты сегодня один, а то гяуры потом опять разбомбили бы Шахиаваз, и погибли бы последние дехкане! — Гульбеддин Абдулхак снова сел на корточки спиной к стенке арыка и взял из под носков грубых сандалий горсть сырой глинистой земли, которая сразу же распалась, на комочки слипшегося песка.

— Уже три дня не качали здесь воду, а внутри все так же сыро, будто вода на поля прошла только утром. Хорошо выстроил арык, уважаемый мулла Хабиб, даруй Аллах ему вечный пир в садах Мохаммеда. Этот арык начали строить еще при англичанах. Сколько стоит, ничего ему не делается, только в прошлом году вычистили нанесенный песок. А этот нечестивец Наджибулла все норовит трубы положить. Так, конечно, быстрее, но сколько они прослужат? Год, два, а потом навсегда забьются землей и песком. У него никогда ничего не получится, потому что он снюхался с неверными и Аллах отвернулся от него. Будь проклят этот предатель и весь род его…

Хафизулла понимающе кивнул, отстегнул флягу и сделал несколько глотков:

— Насчет ответных ударов не беспокойся, уважаемый Абдулхак. Абдулле Басиру не нужны неприятности, потому что у нас здесь предстоит одно хорошо оплачиваемое дельце. Этот район, поблизости от Лошкаргаха, хоть и забит советскими войсками и изменниками Кармаля, но его близость к границе и горам — самая надежная защита ожидаемых нами грузовиков, не правда ли, уважаемый?

— Несколько грузовиков сущий пустяк. Их сразу надо укрыть в ущелье Шариф Мазарях, а ночью отогнать в Пакистан через перевал, но не через главную тропу, там застава гяуров, а левее. Там путь дольше, но зато склон более пологий… А что везут, тряпки, анашу, автоматы?

— Нет, что то более ценное и хрупкое, но тоже связанное с войной. Я точно не знаю. К нашему полевому командиру позавчера пришли несколько человек с той стороны. Один наш, моджахед и с ним трое по виду не пакистанцы, хотя и говорят на пушту, только вот акцент странный, я бы сказал, что они из Ирака, только персы так тянут окончания слов. — Хафизулла вдруг застыл, предостерегающе подняв правую, не занятую винтовкой руку, и прислушался.

По тоннелю подземного арыка кто то шел, осторожно ступая по влажному песку, задевая чем то металлическим о булыжники стенной кладки. Старик прошептал про себя молитву, скрестил руки на груди и повернул морщинистое, обветренное лицо в ту сторону, откуда слышались шаги. Хафизулла аккуратно перезарядил винтовку, вынул громоздкий «маузер» из кобуры, вытер потные ладони о шальвары и, усмехнувшись, обернулся:

— Осторожность не помешает, но это, наверное, Ортабулаки.

— Нет. Мне кажется, это русские солдаты идут минировать арык. На той неделе у самого Шахиаваза нечестивцы тоже взорвали арык — им кто то донес, что там воины ислама прячут зерно и воду.

Старик закрыл глаза. Хафизулла, сняв с себя новый советский армейский бушлат, остался в длинной, по колено, рубахе. Постелив бушлат посреди прохода, он улегся, прицелившись в темноту:

— Первому, кто покажется, разобью голову. А потом, если что, уйдем вверх, по руслу к плотине. Там в зарослях нас никто не найдет…

Прошло несколько долгих минут. С дороги по прежнему слышался рокот колонны, в котором отчетливо различалось басовитое урчание танков сопровождения и монотонные выкрики регулировщика, указывающего машинам объезд у минированного участка дороги, на котором копошились саперы. Они устанавливали фугас, надеясь, что он, сдетонировав, уничтожит сразу все душманские мины… В темноте кто то громко чихнул и шмыгнул носом. И вдруг совсем рядом заговорили на ломаном пушту:

— О, Аллах, ну долго еще идти, Ортабулаки?

— Они должны быть где то здесь. И человек из отряда Абдуллы Басира, и старейшина из Шахиаваза.

Хафизулла, довольно закряхтев, поднялся с бушлата:

— Эй, мы здесь. Идите скорее!

— Наконец то!

Из мрака вынырнули три человека. Первым показался Ортабулаки. Он был несказанно доволен. Широко улыбаясь, не прекращая вытирать ладони о замасленный полосатый халат, он поприветствовал старейшину и Хафизуллу. Тот, задев старый немецкий «шмайсер» Ортабулаки, почувствовал, что ствол автомата теплый:

— Ты что, охотился на кого то под землей?

— Нет, наступил на крысу и случайно спустил курок…

— Эх, Ортабулаки, так ведь можно было гостей задеть. Знаешь, какие бывают рикошеты, не приведи Аллах, на предохранитель нужно ставить оружие, — покачал головой Хафизулла, поднял и отряхнул свой бушлат.

Ортабулаки развел руками:

— Да, сломался у меня предохранитель. Ну, все хорошо закончилось при помощи Аллаха!

Старейшина, прислушиваясь к шуму на дороге, медленно, будто чеканя слова, произнес:

— Аллах велик.

— Нет бога, кроме Аллаха и Мохаммеда, пророка его! — закончили они уже все вместе нестройным хором. После этого Ортабулаки сделал жест рукой в сторону гостей:

— Вот этим хорошим людям нужно осмотреть развилку у Шариф Мазарях и выяснить, как оттуда подняться на ближайший склон гор.

Один из пришедших, с повадками кадрового офицера, в пятнистой форме европейского образца, со множеством карманов на молниях и кнопках, закивал:

— Да, именно так, нужна небольшая рекогносцировка. Нам, кроме того, что сказал проводник, нужно прикинуть, где разместить наш спецотряд. Где расставить расчеты «блоупайтов» и откуда можно без труда контролировать дорогу.

Абдулхак заметил, что у говорившего нет на левой руке двух пальцев, а лицо пересекает неглубокий розовый шрам.

— Я вас понял, уважаемый…

— Мохаммед Язбек. — Человек с офицерской выправкой полез в нагрудный карман, вынул пухлый синий конверт и протянул Гульбеддину Абдулхаку. Тот удивленно вскинул седые брови:

— Что это?

— Пятьсот тысяч афгани.

Старик небрежно сунул увесистый конверт в карман балахуши.

— Идите за мной… Нет, нет. Вы один.

Хафизулла, увлекшийся было разговором с Ортабулаки, запротестовал:

— Но сейчас светло, и гяуры еще не угомонились. Как вы пойдете поверху?

Старик, невозмутимо раздавив крупного скорпиона носком сандалии, из пустого носа которой беззащитно торчали грязные пальцы, хитро сощурился:

— Когда входишь в темный коридор жизни, не думай, что смерть — единственный выход из него.

Оставив Хафизуллу в полном недоумении, Мохаммед Язбек двинулся за стариком. Ортабулаки слегка подтолкнул Хафизуллу:

— Старик, наверное, знает еще какой то выход, кроме этого и того, что у Шахиаваза.

— А а а…

Второй из пришедших, не сказавший до этого ни слова, кроме нескольких молитвенных слов суры, опустился на корточки перед выходом наружу, прикрытым густой листвой кустарника ивняка, достал сигареты, закурил и принялся разглядывать идущую по дороге технику. Хафизулла тоже закурил сигарету, куда предварительно заправил небольшую толику гашиша.

— Слушай, Ортабулаки, где ты бродил целых девять дней?

— Ходили с Ахмад Саяфом к Кандагару там есть такой командир русской части Алехкиен, что ли, он постоянно что нибудь продает или меняет. То машину саляры на гонконговскую косметику, то пару ящиков «Калашниковых» на «тойоту», такую знаешь, вся блестит, будто серебряная. А один раз, это уже при мне, целый грузовик консервов мясных привез. Но обманул, сволочь, мясо оказалось свиное. Знаешь, такие банки югославские.

Ортабулаки показал руками примерный размер полукилограммовой банки. Хафизулла, затягиваясь сигареткой и чувствуя, как план начинает свое веселящее действие, блаженно улыбнулся:

— Ну и что ты там выменял со своим Ахмад Саяфом?

— Ты очень зря так пренебрежительно говоришь об этом великом полевом командире, у него все бойцы знаешь как вооружены! И каждый день едят баранину. А я, по правде говоря, хотел очень белую женщину, денег скопил, семьсот тысяч афгани, но они там какие то все чокнутые. Требуют в два раза больше. Ахмад Саяф, правда, купил себе одну на целых две ночи. Знаешь, такая огромная, эти дела вот такие… Губы красные, будто только что кровь пила, а глаза вот тут, синие с зеленым. — Он оттянул себе веко, куда тут же попала какая то соринка, которую Ортабулаки принялся раздраженно вытирать к горбатой переносице.

— А что ж ты там себе не нашел ничего получше этой штуковины без предохранителя? — Хафизулла осторожно отвел в сторону ствол «шмайсера», невзначай ткнувшийся ему в живот.

В этот момент на дороге неожиданно грохнул мощный взрыв и за этим послышался беспорядочный треск более слабых разрывов. Саперы наконец подорвали свой контрфугас, и чувствительные мины итальянского производства, сдетонировав, самоуничтожились.

В листве ивняка зашуршали небольшие комочки земли, далеко отброшенные взрывами. Хафизулла присел на корточки рядом со вторым гостем из Пакистана и посмотрел на дорогу.

Над еще клубящимися воронками лихо развернулся один из танков сопровождения и, заскрежетав поблескивающими траками гусениц, одним махом выровнял крупные и мелкие ямки. Регулировщик на ходу заскочил на моторную решетку танка и сунул сигнальные флажки в обив бронежилета. На большой скорости вдоль колонны промчался штабной броневик, поднимая к уже изрядно плотному пылевому облаку дополнительный желто бурый шлейф.

Ортабулаки закончил наконец чесать глаз и хлебнул из фляги теплого, крепкого чая:

— А ты то, Хафизулла, чем занимался все это время?

Тот покосился на соседа в пятнистой военной форме, с ярко выраженными арабскими чертами лица. Во взгляде и во всех его движениях чувствовалась самоуверенность и некоторая доля презрения к происходящему вокруг. Он по прежнему не изъявлял желания принять участие в разговоре и только курил одну сигарету за другой.

Хафизулла некоторое время изучал гостя, потом, потеряв к нему всякий интерес, обернулся к Ортабулаки:

— Ничего особенного не было, только вот три дня назад, южнее, у кишлака Махмияр, отряд Абдуллы Басира взял двух солдат гяуров — связистов, чего то они там копались. С ними было много кармалевских бойцов, но после начала стрельбы они переметнулись на нашу сторону и заодно привели этих двоих русских. Я как раз их сторожил в первый день. Знаешь, один, оказывается, жил на самом берегу пограничной реки около Термеза, только, конечно, с той, с советской стороны. Говорит когда, почти все понятно, но сам он почему то понимает трудно, все время переспрашивает. К тому же оказался истинным мусульманином. Когда пришло время четвертой молитвы, он первый повалился лицом к Мекке. И суры Корана знает почти все… Вел себя подобающе правоверному. Не дергался, не ныл. Басир приказал его развязать, дал баранины, воды, лепешек. А второй, здоровый, белый, поначалу дергался, чего то кричал, да разобрать никто не мог. Ругался, наверное, плевался в сторону перешедших к нам кармалевских солдат. Тот, что мусульманин, кое как объяснил, отчего он беснуется. Мол, пришел защищать их апрельскую революцию, а бойцы Кармаля его предали и выдали американским наймитам и пакам. А кармальцы только посмеивались, мы, мол, не знаем никакой весенней революции, у нас только праздник Рамазан. А мы, мы кто, пакистанцы или американцы? Я в нашем отряде видел из американского только сигареты «Мальборо», да и то лицензионные, индийские. Да… Ну а на следующее утро гяуры подняли несколько вертолетов и принялись искать своих. Трупов, конечно, не нашли, их не было. Стали бить ракетами по тропам, а мы уже ушли в Махмияр. Гяуры сообразили, что нам быть больше негде, и принялись обстреливать кишлак. Полдня стоял сплошной грохот, они попытались даже высадить десант у старой мечети, но мы «блоупайтом» их отпугнули. Тогда к Абдулле Басиру пришли старейшины Махмияра и говорят: «Гяуры уже убили здесь шесть человек дехкан, их жен и детей, и мы знаем, почему они не могут успокоиться. У тебя двое пленных, верни им их тела, и они оставят нас в покое, иначе ты никогда не получишь больше убежища в Махмияре. Мужчины нашего рода не пустят тебя в эту долину».

Тогда Басир сказал: «Ладно, я сделаю то, что вы просите, уважаемые старейшины».

Он сам убил того русского, натянул ему кожу живота на голову и бросил на дорогу у кишлака. Потом одели одного из убитых кармалевских солдат в советскую форму и тоже бросили на дорогу. Гяуры полетали, полетали над ними и успокоились. Представляешь, Ортабулаки, этим неверным было важно, чтобы их люди, попавшие в плен, оказались мертвы. Кто их убьет, мы или они сами, их не интересовало. Им нужны были мертвецы, и они их получили. Но они даже не подобрали тела…

Ортабулаки вознес ладони вверх, и они уперлись в сырой свод подземного арыка.

— Аллах услышал молитвы правоверных, он лишил гяуров разума, они грызут друг друга как собаки! Но, конечно, жалко, что тот русский подох, на него можно было что нибудь выменять. Вот все тот же Ахмад Саяф на одного пленного гяура выменял шесть бушлатов, три автомата, пять ящиков патронов, два мешка сахара и пятьсот тысяч афгани, да жалко…

Хафизулла махнул рукой:

— Твой Ахмад Саяф никогда не попадет в сады к Мохаммеду, и его не будут каждый день ласкать небесные гурии, которые на следующее утро уже снова девственницы, потому что он не настоящий воин ислама. Тот, кто отпускает врага, вместо того чтобы его убить, не мусульманин. Я просто уверен, что, если ему хорошо заплатят, он уйдет служить Кармалю, предав священное зеленое знамя борьбы с неверными.

— Ладно, Хафизулла, не будем ссориться. Вот лучше скажи, что ты будешь делать, когда получишь деньги за это дельце?

— Уйду в Пешавар и попробую сколотить свой, собственный отряд, а потом, если поможет Аллах, подниму весь свой род, всех своих родственников, которые сейчас живут в Пакистане.

Ортабулаки блаженно прикрыл глаза:

— А я пойду в Кандагар и куплю там самую большую белую женщину, которую только найду…

— У, безмозглый, тебе давно уже надо обзавестись парочкой паранджей, давно нужно было жениться, чтобы родить Мохаммеду воинов, а ты все деньги на потаскух норовишь спустить… — Хафизулла укоризненно покачал головой и вдруг громко расхохотался, увидев, как Ортабулаки в мечтах сладко причмокивает потрескавшимися губами. Он расставил руки, насколько позволяли стены арыка: — Нет бога, кроме Аллаха и Мохаммеда, пророка его!

Потом схватил несколько опешившего Ортабулаки и поволок к выходу:

— Слушай, я чувствую в теле такую необыкновенную легкость, что кажется, на меня снизошло небесное озарение. Пойдем, нам помогает Аллах. Мы сейчас вдвоем разгоним всю колонну гяуров и захватим богатые трофеи!

Но у выхода наружу Хафизулла натолкнулся на второго гостя в пятнистой камуфляжной форме, который держал в руках по автоматическому скорострельному пистолету «беретта»:

— Здесь в течение месяца не должен прозвучать ни один выстрел, и ваш полевой командир нам сказал, что самолично убьет каждого, кто нарушит условия договора. Но если его сейчас здесь нет, то я могу сделать это сам. Положите на землю ваше оружие… Ну!

Ортабулаки и Хафизулла неохотно сняли с себя свое вооружение, которое гость откинул ногой подальше, себе за спину.

Под дулами девятимиллиметровых стволов они послушно сели на корточки неподалеку от выхода. Хафизулла достал еще одну сигарету с гашишем, а Ортабулаки, прикрыв глаза, тихо и нудно затянул какую то витиеватую мелодию. Через некоторое время из темноты показались две фигуры. Вернулся Абдулхак с Мохаммедом Язбеком. Последний, увидев разоруженных моджахедов, нахмурился:

— Я так и знал, что Ахмад — Кадар Абдель — Вахаб не умеет, не прибегая к помощи оружия, разговаривать с людьми, даже с друзьями.

Он подошел вплотную к своему напарнику, все еще держащему в руках скорострельные пистолеты, и принялся ему что то выговаривать, перейдя на чистый арабский. Тот пытался оправдываться с виноватым видом, тыча стволами то в моджахедов, то в сторону дороги, по которой все еще тянулась армейская колонна.