Когда Могилов вернулся в лес, в «Логово» из Маневичей, куда ездил на субботу воскресенье отдохнуть от комарья и поразвлечься, работа подходила к концу. На всем участке от перегона Сарны Маневичи пути были расширены под стандартную колею, заменены сгнившие шпалы, подсыпан гравий. У въезда внутрь зоны заработали стрелки, был восстановлен поворотный круг и разгрузочная рампа. В пятницу, воспользовавшись густым туманом, в заболоченном лесу у Маневичей, Обертфельд с Куцым повредили действующий путь в направлении Минска и прервали на нем движение. Пока ремонтники, кляня «недорезанных партизан», восстанавливали искореженные шпалы, стройбатовцы поставили стрелку в месте врезки в основной путь новой железнодорожной ветки, ведущей к «Логову». Таким образом, теперь к объекту, при желании, можно было повернуть хоть пассажирский состав, хоть платформу с межконтинентальной ракетой.

Когда же обходчик Олесь Буткевич, утром страдая от похмелья, постукивал по костылям молотком на длинной ручке и вдруг обнаружил раздваивание пути, он решил сперва, что это ему чудится или снится. Но из кустов возникли люди в солдатских телогрейках и уволокли его на разговор с каким то майором начальником. После этого Буткевич, получивший по дороге пару сильных пинков, окончательно убедился в реальности происходящего. Он вернулся в свою будку уже не один. Его сопровождал молчаливый Рембо. Олесь тут же выпил полбутылки водки из десяти полученных в лесу. Потом, косясь на Рембо, сунул под подушку пакет с деньгами и на все запросы диспетчерской отвечал однообразно: «У меня все в порядке, Валь. Происшествий не наблюдается».

При этом на всякий случай Рембо стоял неподалеку, пристально смотря обходчику в затылок.

В «Логове» тем временем вычищалось и заново штукатурилось помещение центрального бункера, устраивались стеллажи для хранения военной электроники, ремонтировалось ограждение из колючей проволоки, расчищался участок леса на пути к реке Стоход, где, прикрытые лапами еловых ветвей, уже стояли мотоботы для спуска первой партии «Проволоки» вниз по течению, до деревни Пружаны, близ города Рожище. Там ее предполагалось погрузить на армейские грузовики и транспортировать дальше, в сопровождении военнослужащих с поддельными офицерскими книжками, военными билетами, продовольственными аттестатами, предписаниями и прочими документами, создающими правдоподобную картину командировки военнослужащих в/ч 36754.

Русло Стохода на участке от «Логова» до Пружан было тщательно проверено, затонувшие деревья вытащены на берег и установлены вешки, указывающие глубины и правильный фарватер.

Стройбатовцы жили за пределами зоны, в десятиместных армейских палатках, кормились там же. Неподалеку было устроено отхожее место и прапорщик Морозов (он же Никодимов, или, как его называли приятели, Штырь) строго следил, чтоб дембеля не гадили под березками. Директива Горелова «все должно быть чисто, после себя никаких следов» выполнялась строго. Да и небезопасно было углубляться в заросли в сторону от ремонтируемой ветки железной дороги. Старые минные поля расчищались только в непосредственной близости от места работы.

Во избежание самоволок и тем паче дезертирства весь рабочий день, а также ночью на участке восстановительных работ и у палаток дежурили «красначи» с автоматами на изготовку, заряженными боевыми патронами. В том, что охрана не шутит, дембеля смотрители убедились после того, как между Нурали и Рыковым возникла потасовка с применением лопат, в которую моментально втянулись все воины строители. Когда после двух устных предложений со стороны Трактора в роли «сержанта Бедова», прекратить беспредел бойцы не угомонились, он принялся палить из автомата поверх голов. Дембелям ничего не оставалось делать, кроме как залечь лицом в грязь. Отбрасывая носком сапога сбитые сучья деревьев и почесываясь от попавших за шиворот кусочков иссеченной пулями коры, тщедушный узбек Загрбеков промямлил тогда на неожиданно чистом русском языке: «А пули то настоящие».

На это Трактор заметил, поводя дымящимся стволом: «Конечно, чурка безмозглая, настоящие. Не игрушечные же. А ну, ты и ты! Со мной к старлею. Живо!» Нурали и Рыкова сержант отконвоировал к старшему лейтенанту Литвиненко, который имел с ними продолжительную и бурную беседу. Через час они с разбитыми носами и заплывшими от синяков глазами, оказались на гауптвахте, стоящей на отшибе пулеметной точки западного обвода «Логова».

Узкое пространство бетонного бункера здесь не имело никакой мебели, через амбразуру сифонил холодный ветер, металлическая бронированная дверь была приперта снаружи бревном, а вокруг импровизированной гауптвахты прохаживался один из «красначей», покуривая «Мальборо» и поправляя наушники плеера, который висел на ремне рядом с патронным подсумком. Расставаясь, старлей Литвиненко сказал провинившимся сакраментальную фразу: «Здесь вам не зона, здесь вам армия, и давайте не нарушать». После чего дополнительно прошелся пару раз кулаком по их ребрам.

Командир войсковой части, майор К. П. Злачевский (Михаил Могилов), в этот момент лежал на деревянной лавке в низкой комнате первого яруса центрального бункера, которая была приведена в порядок и выполняла роль временной канцелярии в/ч 36754. Майору нездоровилось. Раскалывалась голова, мучила изжога, как от плохого самогона. Ныла печень, и саднило горло. Хотя Могилов был не стар и здоровьем не обделен, однако двухдневный кутеж в Маневичах его немного подкосил.

Обертфельд (он же «подполковник» Рыбин) пил крепкий не сладкий чай из кружки и брезгливо посматривал на командира, который уже несколько раз пытался объявить построение, отдать приказ о походе на Маневичи и разгроме комендатуры, патруль которой посмел предъявлять к нему претензии. После того как Обертфельд напоил майора чаем с клофелином, тот немного обмяк, успокоился и стал постепенно приходить в себя. С регулярностью маятника он выбирался к отхожему месту прочищать желудок, что тоже способствовало прояснению мозгов.

— Слушай, подполковник, представляешь свинство… Прямо при дамах подходит какая то сволочь в полковничьих погонах и начинает меня лечить, мол, я некультурно себя веду, непристойно выражаюсь и танцую без галстука! Представляешь, в каком то вонючем привокзальном ресторане, какой то хрен… Обертфельд, слушай мою команду! Завтра на разводе зачтешь приказ о присвоении мне полковника. Понял?

Могилов попытался повернуться к Обертфельду, но чуть не упал. Его нежно подхватил один из бугаев «красначей» и водворил обратно на лавку. «Подполковник» некоторое время молчал, помешивая ложечкой чай в кружке:

— Но ведь после майора, если мне не изменяет память, идет такое же звание, как и у меня, — подполковник. И только потом дают полковника. Разве не так?

— Ерунда, пусть это будет внеочередное, в связи с ответственностью поставленной задачи… — Могилов неприятно рассмеялся, наполняя пространство вокруг себя густым перегаром смешанного происхождения: — Ну ладно, Обертфельд, то есть Рыбин, докладывай, что тут у вас произошло за выходные?

«Подполковник» отставил чай и взял листочек бумаги, испещренный мелким почерком:

— Первое. В субботу вечером перевернулся бот с цементом и костылями. Бот затонул, пострадавших нет, за исключением сержанта Деревягина, схватившего простуду… Второе. Из продовольственного склада пропал ящик с горошком. Часовой клянется, что в палатку никто не заходил, а сам он никуда не отлучался. Странный случай. Третье. В субботу, во время работы ночной смены, Лысов вдруг закричал дурным голосом и стал показывать на заросли. Остальные солдаты действительно заметили там что то плавно движущееся, и вроде бы кто то глядел оттуда на них. Охрана тотчас обшарила кустарник, но никого не обнаружила. Мне кажется, это от общего переутомления начинаются галлюцинации. Надо бы дать солдатам отдых. В общем, все.

Могилов почесал подбородок:

— Не хрена им отдыхать, дембель скоро. Подумаешь, без выходных пашут. У меня батя в войну тоже без выходных у станка стоял, мины точил… А тот бот… Цемент для чего был?

Обертфельд взглянул в листочек:

— Штукатурные работы на складе номер один. Он сейчас вон за той стеной… Там плесень, потеки, в общем, нужно было привести в порядок. Все таки электроника штука нежная.

— Ладно, еще привезем. Кстати, все эти метания по реке… Как местные?

— Здесь местного населения, товарищ майор…

— Полковник!

— …товарищ полковник, всего две древние старухи в заброшенной деревне Катово. Они целыми днями копаются в огородах. Им не до нас. Несколько раз вниз по течению туристы пытались на байдарках проплыть до Пружан. Их остановил наш патруль «секрет». Туристам сказали, что район закрыт, так как ведутся военные работы. Наблюдатели в Сарнах, Маневичах и Рожищах докладывают — ни на базарах, ни в кафе, ни в очередях разговоры о каких либо событиях у Стохода не ведутся. Все заняты доставанием дефицитов и личными проблемами. Ругают правительство, афганскую войну и все такое прочее…

«Подполковник» опять принялся за чай.

Снаружи стройбатовцы что то волокли, кряхтя и матерясь, звякали кувалды, загоняя в шпалы костыли, тюкал топор, кто то сипло кашлял и сплевывал. Шуршали ветки деревьев, раскачиваемые ветром, колготились вороны, кормящиеся отбросами кухни. Неожиданно Могилов присел на лавке и поднял руку:

— Ну ка, тихо!

Обертфельд отставил стакан с чаем и застыл с открытым ртом.

«Краснач» тупо огляделся вокруг. Могилов проворно соскользнул с лавки и уже без каких либо признаков похмелья подкрался к низкой металлической двери в дальней стене бункера. Раньше ее уже несколько раз пытались открыть, но безрезультатно. То ли петли проржавели настолько, что не поворачивались, то ли колесо запора, похожее на штурвал, было заблокировано изнутри и до конца не открывалось. Могилов прильнул к двери ухом.

Вдруг колесо запора стало медленно вращаться. Все столпились перед этой дверью и приготовили на всякий случай оружие. С душераздирающим скрипом она наконец распахнулась, оттуда вывалились двое солдат в паутине и в какой то трухе на грязных бушлатах. Они оторопело смотрели на собравшихся, инстинктивно застегивая пуговицы, крючки и поправляя форменные ремни.

— А, это которых Литвиненко арестовал за драку… Они должны были сидеть в пулеметном колпаке. Как вы сюда попали? Я спрашиваю, товарищи солдаты, как вы сбежали с гауптвахты? Отвечать! — заорал Могилов Злачевский.

— Там в углу люк был, товарищ майор, — ответил солдат с разбитой губой.

«Товарищ майор» кивнул «красначу», и тот быстро вывел солдат из бункера. Через минуту Могилов уже спускался вниз по сырым бетонным ступеням, светя перед собой фонариком. Обертфльд шел следом, тяжко вздыхая:

— У меня астма, мне нельзя в сырость…

На десятой ступени лестница кончилась. Луч фонарика растворился в темноте уходящего вдаль низенького тоннеля, прямого как стрела.

В его монолитных стенах угадывались боковые ходы и проемы дверей.

В воздухе отчетливо пахло плесенью, клопами и будто даже паленой шерстью. Из под ног шарахнулась крыса и, пробежавшись по вертикальной стене, скрылась в вентиляционной отдушине. Могилов от неожиданности поскользнулся:

— Однако… Подполковник, как далеко отсюда находится то место, где сидели солдаты?

— Я думаю, метрах в трехстах отсюда… Фу, воняет как в канализации! — Обертфельд зажал нос двумя пальцами.

— Ты что, когда то лазил по канализации? — насмешливо хмыкнул Могилов.

— Было дело.

Они остановились у низкой металлической двери, вроде той, что вела из бункера в тоннель. Дверь поддалась без труда. Фонарик высветил поблескивающую пыльной смазкой груду железа. У стены лежали мотки проводов и кабелей, выключатели, розетки и прочие мелочи, относящиеся в основном к электрике.

— Что это? — наклонился над громоздким агрегатом Могилов.

Обертфельд стер грязь и паутину с медной пластины:

— Крупп. Электрокрафтверк… Магдебург 1942 Љ 567489. Это дизельная станция! А я все голову ломал, почему это в бункерах по всем потолкам тянутся провода. Ишь, и электричество себе хотела сделать, «немчура»!

Могилов шарил фонариком по углам.

— Смотри ка, подполковник, консервные банки из под венгерского горошка. Мне кажется, это те, что пропали со склада.

— Да, те самые… — Обертфельд задумался.

Могилов, откинув банки в сторону, пробрался к дальней стене и повернул торчащий из бетонной стены вентиль. Раздалось журчание, запахло бензином.

— Да здесь можно прекрасно устроиться. Пришли потом сюда кого нибудь разбирающегося в этом хозяйстве, хоть телевизор посмотрим… — Могилов нырнул обратно в галерею. Через несколько боковых ответвлений пошли двери, за которыми открывались то жилые помещения, с многоярусными металлическими койками, столами и табуретами; то склады, забитые давно испортившимся салом в целлулоидных упаковках с маркировкой «15, III.42», ящиками окаменевших галет, вперемешку с поросшими мохнатой белой плесенью остатками хлебных буханок. Муравьи ползали рядом, не обращая внимания на мумифицированные продукты.

В одном из помещений был арсенал. Присвистнув, Могилов оглядел пирамиды винтовок, ящики с автоматами МП 39 40, цинки патронов, ящики пернатых мин под 120 миллиметровые минометы, сами минометы, аккуратно завернутые в промасленную ветошь, крупнокалиберные пулеметы «Машиненгевир 38», с комплектами сменных стволов, ванночками для охлаждения, машинками для набивки лент и прочими мелочами, включая набор слесарного инструмента. Отдельно громоздились ящики с толовыми шашками.

Все имело маркировку: «Особая группа «Фергельтунг»».

— Странно, такие вроде бережливые, а добро не вывезли? Может, думали, что вернутся? — Могилов принялся, не без удовольствия, осматривать тяжелый пулемет. Откинул крышку, взвел затвор, нажал на спуск, провел ладонью по масленому ребристому хоботу. — Ох, люблю я это дело…

Обертфельд что то подсчитывал, тыкая пальцами в груды оружия:

— Может, думали, что вернутся, может, хотели на этой базе организовать партизанское сопротивление… Я где то читал, что немцы хотели из власовцев создать несколько партизанских бригад. Место здесь укромное, до сих пор его никто не обнаружил… Кто его знает, чего они там сорок лет назад думали…

— Я не удивлюсь, если здесь где нибудь найдется «пушечка» типа «Большой Берты». — Могиловская физиономия, опухшая от похмелья, в съехавшей на затылок фуражке, подсвеченная снизу светом фонаря, представляла собой неприятное зрелище. Обертфельд почувствовал себя не в своей тарелке и поспешил отвернуться… Они продолжили осмотр, но в других помещениях, кроме неплохо сохранившихся комплектов немецкого солдатского обмундирования и шанцевого инструмента, ничего ценного не было.

В последней комнате стояла железная койка, привинченная к полу, и в углу металлический чан с ручками. Стены были исцарапаны надписями на немецком вроде: «Мит ганцем криг канн ман унс арш леккен!», которую Обертфельд перевел как: «Со всей этой вашей войной поцелуйте меня в задницу».

И менее сложными вроде: «Марк Линдеманн. Магдебург».

— Ну все правильно. Это нормальная камера. Вон как раз параша, — указал Могилов на чан в углу.

Поднявшись вверх по лестнице и оказавшись в бетонном колпаке огневой точки, «майор» отряхнулся, поправил фуражку и, сунув фонарь в карман шинели, заколотил каблуком в дверь. В узкую амбразуру заглянул охранник и, не снимая с ушей наушников плеера, рявкнул:

— Эй, придурки, жить надоело?

В ответ Могилов запустил в него отвалившимся куском бетона.

Охранник, матерясь, побежал к двери. Отбросил подпирающее ее палено и, клацая для устрашения затвором АКМ, ворвался внутрь:

— Ща кровью будете харкать… — Он осекся, замялся, в его тупых, бычьих глазах мелькнули попеременно недоверие, страх, умопомешательство и полное уныние. — Это вы, Михал Петрович?

— Не «Михал Петрович», а товарищ майор! Вернее, с завтрашнего дня полковник. Понял, дубина? — рявкнул Могилов.

— Кстати, Штырь, из твоей зарплаты я вычитаю пять сотен за то, что проворонил арестованных, и три сотни за нарушение субординации. Понял?

— Угу, — отозвался Штырь.

— На эти бабки купишь водки и раздашь дембелям. Это им будет вместо выходного дня. Все. Пошли, Обертфельд, мать твою…

Они двинулись обратно к центральному бункеру, который был отсюда абсолютно не виден из за густых зарослей. Штырь поплелся следом, но «подполковник» вернул его обратно:

— И чтоб ни одна живая душа не вошла сюда. В восемь тебя сменят.

Могилов и Обертфельд шли по опавшей листве, стараясь держаться флажков, обозначающих тропинку, свободную от лежащих вокруг противопехотных мин. Со всех сторон плотно стояли полувековые деревья, в расположении которых иногда угадывались линии искусственных насаждений. Часто попадались крупные грибницы, начиная от благородных белых и подосиновиков и заканчивая свинушками и сыроежками. Отдельно от остальных красовались кроваво красные мухоморы величиной с голову.

В одном месте среди травы белели разбросанные кости не то лося, не то еще какого то несчастного животного, невесть как дошедшего сюда через два ряда колючей проволоки и, видимо, подорвавшегося когда то на мине. Если б не красные флажки тропинки, то могло показаться, что вокруг отходит к ночи заповедник или охотничий заказник, не загаженный туристами и местной деревенской молодежью.

— Слушай, Обертфельд, а те боковые ходы куда могут вести, как считаешь? — прервал молчание Могилов, осторожно наступая рядом с подозрительной кочкой.

— Я думаю, в такие же пулеметные гнезда. А вообще, черт его знает. Судя по всему, немцы готовили полностью автономный комплекс, а значит, должны еще быть подземные резервуары для воды, убежища, может быть, даже ангары для техники. Не удивлюсь, если мы найдем кинозал, прачечную и пекарню. А вообще здесь можно неплохо устроиться. С воздуха не засечешь, все скрыто лесом, а деревни вокруг пустые. Грибники и браконьеры не лазают, а если полезут, то подорвутся на минах за милую душу. Неплохую можно базу устроить. Дефицит хранить, товары разные, наркотики, оружие, всякие другие дела. Заложников каких нибудь можно прятать. Да хоть свою личную тюрьму. Или устроить дом отдыха. Девок привезти, построить сауну, бассейн, теннисные корты…

Могилов кивал и щурился, отгоняя комаров. К двенадцати часам пополуночи вызвавшийся из дембелей сержант Зверев наладил найденный дизельный двигатель, и в центральном бункере загорелась чудом сохранившаяся лампочка. В других помещениях либо не было ламп, либо изоляция была испорчена крысами, либо частично отсутствовала проводка. Через полчаса работы где то замкнуло, и лампа потухла. Могилов распорядился к среде все восстановить, используя немецкие запасы. К найденному оружию был приставлен часовой. Часть автоматов МР 39 40 Могилов с Обертфельдом закопали на обваловке главного бункера, решив продать их потом втихомолку от Ягова. Утром следующего дня из Сарн прибыл бывший капитан КГБ Стрельников, выполняющий роль связного, и сообщил — «товар выехал», к четвергу все должно быть приготовлено. Это означало, что операция «Проволока» — то есть процедура получения и последующая продажа электронных компонентов ядерного и ракетного оружия — перешла в кульминационную фазу.