— Не спишь? — с сожалением спросил ягд Эйдлах, — нельзя так, ты себя измотаешь. Скоро возникнет нервное истощение и галлюцинации.

— Всё, что вокруг происходит и так галлюцинация. Хуже не будет, — сказал, словно проскрежетал Решма, не открывая глаз, — Еза, Танта, вятичи, сербы, авары, каша с салом, чума, которую здесь лечат заклинаниями. Кажется, что я умер, два моих сердца встали и я вижу последние видения своего затухающего разума.

— Зачем ты приказал убить моравов? Танта злиться из-за этого больше, чем из-за того, что ты отобрал у него штралер, — укоризненно покачал головой ягд Эйдлах.

Решма открыл глаза и с удивлением посмотрел на собеседника:

— Это он их убил, когда взял с собой и ещё раз убил их, когда при них испепелил отряд степняков. Так или нет?

— Так, — вздохнул ягд Эйдлах, — но мне кажется, что не следует так жёстко обходиться с штаб-командором. Он просто молод и слишком восприимчив к здешним нравам и соблазнам. Как, впрочем, и Еза.

— Плевать на Езу. Она просто балласт. Но плохо то, что она воими своими играми сбивает с толку не только ягда Тантарру, но и молодого ягд Стикта.

— Еза не простая натоотка, она по очереди водила интимные отношения, то с ягдом Зилумом из торговой гильдии Натоотвааля, то с капитан-командором ягдом Хроссом, прославленным командиром из IV Галактического флота. Да и у тебя с ней романтическая история.

— Была, — поправил его Решма.

— Хорошо, — согласился ягд Эйдлах, — но это теперь угрожает делу, ведь Еза, действует иррационально, ссоря вас, и делает это умышленно. Не понимаю, зачем ей это нужно.

— Что касается ягда Тантарры, — продолжил Решма, словно не слыша его, — то скажу, что ты наверное и сам знаешь, что он уже не тот, кого мы помним по восстанию на Стигмарконта. Он не тот, кто был с нами во время попытки захввтить Звенящие Холмы в Тёмной Земле окодо Москвы-реки и Оки. Тот ягд Тантарра, с чьим отцом, ягдом Тоотом, я был знаком, и очень дружен, теперь исчез. Появился жадный до почестей и славы, командир отряда наёмников, мечтающий о своём варварском королевстве. Штаб-командор ягд Егмех Тантарра, и тот рыцарь, что спит под надзором телохранителя — это разные существа. Всё зашло уже слишком далеко и я с содроганием жду момента, когда Танта станет нашим врагом.

— Разве такое может быть?

— Вы же видите, что он попал под влияние логики жизни этой планеты. Логики высокоразвитых бактерий имеющих кальциевый скелет и объём мозга, достаточный для обработки десять в десятой степени единиц пикселей окружающего пространства, которые они сознанием. Логика эта ставит главной целью еду и спаривание. Всё осталное в их цивилизации — вторично, потому, что они живут сорок, пятьдесят лет, а треть из этого срока в ущербном положении детей. Их жизнь, в отличии нас, имеющих технологии бессмертия, лишь миг, и она подобна хаосу жизни бактерий. Это сознание животных, за редким исключением. Не бактерий, а мыслющих не много. Из последних это Аристотель, Платон, Август, Магомед, Христос, и может быть ещё тысяча подобных им. В доледниковую эпоху это Даро, Энил, Зев. Я справку архива по Зиему не очень хорошо помню. На «Деддере» не до этого было. Зачем Танте становиться одним из них, как это сейчас происходит? Богом в этом мире может стать любой наш школьник, тем более, если он будет вооружён высокотехнологическими у ройствами и химикатами Натоотваля.

— Может, ты ошибаешься? Или, может, отослать Танту подальше от нашего отряда? Пусть даже с заведомо провальным заданием. Например в Верону. Со всеми своими головорезами. Пусть и Езу с собой берёт. Как тебе идея? — после некоторого раздумья предложил ягд Эйдлах.

— А может быть, действительно, послать его вместе с Езой в Верону, или в Равенну. Там сейчас правит византийский наместник экзарх. А Бэда служит и ему и папе Римскому одновременно. Нашли кому золото доверить. И пускай ищет там следы легата папы Бэды Достопочтенного, или как его ещё зовут, Бэды Равеннского. Если люди легата упустили золото в долине реки Марицы, во время набега аваров, это не значит, что легат не попытается его вернуть. Если он знает у кого оно, а мы за ним проследим, то сможем найти того, у кого золото. Если, например, золото не у кагана, как мы думаем, а у кого-то ещё из аварских начальников, это вообще может решить нашу судьбу. Папа Гонорий погонит Бэду возвоащать золото, даже если тот не будет этого желать. Если Гонорий получит это богатство, то он станет богаче византийского императора. Хорошее решение проблемы Танты и Езы, — произнеся это, Решма нагнулся, подтянул к себе шкуру, согретую костроми и улёгся, опираясь на локоть.

— Он откажется. Скажет, что золото, наверняка, у кагана аваров, и его лишают славы добыть навигационный прибор и узнать, где корабли, — сказал ягд Эйдлах.

Из-за спины ягда Эйдлаха возникло опухшее лицо монаха и послышалось его сопение.

Наконец, он произнес на франконском наречии:

— Господин, да смилуется над тобой Господь наш Иисус Христос, да покажет тебе путь истинный к Царствию Небесному, позволь просить тебя о защите слуги божьего. Не убивайте, я много знаю и понимаю, и буду более полезен живой, а не мёртвый. Ибо сказано в писании: «Не убий!»

— Монах, захваченный в Кульмице оживился! — сказал по-латински Решма и поняв, что монах не отреагировал на его слова, сказал уже по-гречески: — смотрите, церковный человек, а латынь не понимает. Может, он из Константинополя залетел? Но греческий сейчас понимают все народы, тем более хоистиане.

Монах и этих слов не понял. Он почувствовал, что говорят о нём и, дыша неровно, произнёс монолог на смеси моравского и германского наречий:

— В тревожное время мы живём, мой господин. Христианская церковь разбита на осколки, и люди, называющие себя слугами божьими, от имени Бога пытаются окормлять людей святым таинством и толковать священное писание, являются врагами его. Сколько не собирались вселенские соборы христиан мира, никак не удаётся договориться о главных вопросах, что есть Бог, и кто должен вести всех христиан за собой. Восточные христианские церкви, погрузившись в вопросы умозрительные, уводят всех от вопросов практической жизни, чему большее внимание придаёт римская латинская вера. Особенно заблудшие армяне, считая священным своё первенство в принятии учения Христа, наносят вред единству веры. Множество восточных христиан как овцы разбрелись по полю Христовой веры, и не дают себя собрать под одну руку. Например готовится уния католикоса Эзра с императором Византии Ираклием. Но народы империи не хотят её и понятно, что она будет всё время прерываться. Греки в этом сами виноваты, отпугивая армян своим монофелитством — воззрением, по которому Иисус волил и как бог и как человек одновременно. В то время, как Римский престол считает его диофилитным, имеющим в себе отдельно человеческую и отдельно божественную волю. Из этого проистекают глубокие различия во всех его поступках и словах, и в том, как теперь нам жить всем.

Увидев, что Решма и ягд Эйдлах переглядываются со скучающим видом, и вот-вот отвернутся от него, монах приблизился и стал говорить громче:

— Армяне говорят Ираклию, что у них нет резонов менять свою христианскую веру на латинскую христианскую веру. Византийский император нуждается в армянах, в то время, когда поднимают голову арабы с новой верой в Аллаха, и убеждает армян не покидать греков. Хотя ему так хочется иметь в своём государстве единую, а не разделённую христианскую церковь, как основу правления. Нужна литургия мира и чтобы у армян отслужил по греческому обряду греческий иерей, и чтобы все армянские епископы, католикос и царь к этому приобщились.

— Каша какая-то, — сказал Решма ягду Эйдлаху.

— Ничего не каша, — ответил ягд Эйдлах, — это ничем не отличается от вашего академичечкого спора с Тантой. В том, что надо убираться с этой планеты, никто не сомневается, а вот методы разные. Ты считаешь, что нужно действовать осторожно и скрытно, а Танта готов использовать штралеры и активные способы, вплоть до создания своей армии. Люди придумали систему мышления, позволяющие немногим контролировать многих без высокотехнологических средств связи, сканирования мозга и нейрообучения. Государства Зиема используют эту систему, называемую верой. Она может быть любой. Главное в ней, не логика и не антураж, а способность эффективно руководить массами людей, использовать их для самокормления власти, самозащиты власти. В системе постоянно возникают сбои. Их устраняют, словно неполадки двигателя, меняя детали или прочищая. Что непонятного?

— Я это понимаю, это всё равно, что наше Министерство Глобальной Мобилизации и Комитет хранения Единства Натоотвааля. Они имеют право убить без суда, или заменить нейроличность любому, кто усомнится в правильности действий и планов Верховного Совета, — ответил Решма.

— Я Ружик, проповедник веры Христовой среди диких венедов и моравов, слуга истинного божьего престола папы римского Гонория, — продолжил монах, ободренный тем, что ему позволяют говлрить дальше, — тело святого апостола Петра, первого из апостолов, имеющему от Христа поручение быть его наместником и нести его слово, похоронено в Риме. И его святость, как святость самого Бога, проистекает на епископа Рима и делает его старшим пастырем над всей церковью Христа. Как могут греки, и тем более армяне не слушаться его?

— Странно, он такие высокие для людей материи описывает, вроде из Рима сам, а по-латински не говорит, или делает вид, что не говорит, — Решма сощурился.

Увидев, что рядом, с видом кошки у ведра с пойманной рыбой, расхаживает Ждых, Решма остановил монаха жестом, и сказал вятичу по-славянски:

— Ну что, опять деньги?

Ждых вздрогнул и хриплым голосом, тут же сорвавшимся вверх, сказал:

— Не гневись, хозяин, долго мы за тобой шли без ропота от реки Протвы и Москвы через всю нашу Тёмную землю, через земли кривичей полоцких, через венедов, германцев, сербов и морав. Многие тяготы перенесли, служили как псы. Просим теперь дозволения идти назад. Князь наш Стовов Багрянородец нас тебе до лета давал. Так оно уже настаёт.

— Князя своего Стовова Богранородца боитесь или аваров? Рабства боитесь, смерти? Правильно, — Решма понимающе кивнул, — пустить не пущу, слишком много знаете, а поступлю иначе.

Было видно, что вятич побледнел, а утреннее солнце блеснуло в его широко открытых от ужаса глазах.

— Каждому даю полновесный византийский золотой безан за следующий месяц службы, или убью прямо сейчас.

— Умеешь ты с аборигенами обращаться, — заметил ягд Эйдлах.

— Два безана-солида каждому, хозяин, и до месяца косьбы мы ваши, — заикаясь сказал Ждых, — война, хозяин, чума не за горами, авары.

— Договорились, — согласился Решма.

— Да будет твоя жизнь долгая и сытная, а дети твои переживут все невзгоды и попадут на небо к солнечному богу Яриле в тёплые и светлые небеса! — Ждых попятился, ударяя себя шапкой в грудь.

— Два безана! Это на Зиеме целое состояние, можно десять коров купить! — изумился ягд Эйдлах, глядя, как ликуют лютичи, пританцовывают, хлопали друг друга по плечам, корчат рожи.

— Пусть радуются. В конце концов, добыть золото несложно. Зато мы имеем преданных псов. Люди они проверенные, нужные. Помните, когда варяги Вишена и Эйнар с книжником Рагдаем в канун Журавниц устроили битву во финнами-стреблянами? Кто нас спас? Я им доверяю, кажется, больше, чем Танте.

— Это битва, когда ты на последнем нашем челноке перебросил германцев-саксов на берега Протвы? До сих пор не понимаю, зачем это было нужно. Я был против. Мы могли бы сейчас иметь два атмосферных челнока. А вдруг хранилище кораблей окажется на другом континенте? Ты же видел с орбиты, что тут несколько больших континентов и островов. А если хранилища под водой? Как без челноков ты до них доберёшься? Существующие на Зиеме технологии не позволяют пересекать океаны, и нырять глубже голого пловца. Ты слишком вжился в образ купца, и принял участие в завоевании славянами Стовова Багрянородца земли вдоль реки Москвы и Протвы у финнов Ори Стреблянина.

— Да, это была ошибка, — с досадой махнул рукой Решма.

Он закрыл глаза, и его никогда и ничего не забывающая память с вживлёнными в череп нейронакопителями, представили его внутреннему взору большое поле под осенним небом два года назад, далеко отсюда, на востоке, в лесах вокруг рек Протвы и Москвы. Он словно снова смотрел передачу со своих, теперь утраченных, микро-беспилотников на врагов и друзей во время неудачной попытки завладеть хранилищем кораблей в Звенящих холмах, как их называли аборигены:

— Самое время двинуться вперёд, — сказал Сигурд, пригибаясь а седле, чтобы быть поближе к Стовову Багнянородцу, — а то победитель в битве утвердится на поле и его долго придётся убивать, теряя воинов, прежде, чем он разбежится, или запросит пощады. Нужно идти, пока ажеражеские воины устали и бродят среди убитых сородичей, шарят в обозе и за пазухами умирающих, и вот ещё, — варяг перешёл на шёпот, — варяги Гутбранд и тот, в шлеме с полумаской, Хринг, вчера у костра говорили, что после покорения финнов-стреблян надо убить князя Стовова, прогнать его людей и самим править в Тёмной Земле. Хорошая земля, много рек течёт в разные стороны, а зимой, когда реки замерзают, получаются целые дороги изо льда. Можно из Янтарного моря попасть в Византийское море. Клянусь Одином.

— Всё равно нам с варяжскими наёмными людьми потом расставаться. Ничего не заплатить, а всех перерезать, — холодно сказал Стовов Багрянородец и привлёк к своей кольчужной груди юного княжича, — да, Часлав, чадо моё? Да, пора выступать. Труби в рог, Карасик!

Долговязый молодой дружинник в кожаном панцире и кожаной шапке с железными полосами и шипами, поднёс к губам рог тура, и что было силы выдул из него хриплый, душераздирающий рёв. Оставив позади себя треск сминаемых зарослей малины и молодого орешника, конная дружина Стовова Багрянородца, за ней пешие крестьяне и челядь, а за ними варяжская отборная дружина, вышли на поле.

Варяги тут же уселись в бурьяне, показывая безразличие к происходящему, уверенные и спокойные, чуть более говорливые, чем обычно. Их кольчуги на солнце горели, как рыбья чешуя, а оружие вспыхивало молниями.

Князь с Гутбрандтом, Ацуром, Семиком и Жеребило далеко выехал перед рядами своих пеших мечников. Жеребило держал на стремени княжеский стяг с изображением птицы с головой медведя.

Князь улыбался, то и дело поднимался в седле, чтобы лучше видеть происхожящую на поле битву. Он оглядывался на свою пёструю рать, примеряя её мощь к числу врагов, сражающихся сейчас друг с другом.

— Не пойму, где тут кто? — он покосился на советчиков.

— Там, у возов, под дубом, Оря Стреблянин. К дубу пробивается дружина бурундеев. С ними чернокнижник Рагдай, колдун со Звенящих Холмов и Медведь горы. Оре скоро конец, раз в его обозе бабы взялись за топоры, — сказал хрипло Семик.

— А варяги Вишена Стреблянин и Эйнар Счастливчик там? — спросил Гутбранд, снимая шлем с полумаской и подставляя холодному ветру рыжее от веснушек лицо.

Семик некоторое время молчал, пытаясь вникнуть в смысл сказанного по-варяжски, но Гутбранд его опередил с ответом на собственный вопрос:

— Я вижу их! Вон они, ещё живы. Клянусь Одином, сегодня им не уйти от мести! — конунг повернулся к своим воинам и закричал по-варяжски: — Они тут! Гельмольд, сегодня ты сможешь отомстить убийцам за смерть брата! Если их не убьют прежде в бою другие!

Варяги повскакивали со своих мест и линией двинулись сквозь строй мечников Стовова.

Гельмольд зло крикнул:

— Жаль! Если их убьют стребляне до нас, мы не узнаем, куда они спрятали золото конунга Гердрика!

— Куда идут твои воины? — князь подбоченился, — хочешь ударить только своей дружиной?

— Мы пойдём за твоими всадниками, князь, — ответил конунг.

Он оглядел низкие серые облака, сплошной пеленой висящие над полем и ростирасстилающиеся дальше, насколько хватало глаз. От них исходил низкий вибрирующий гул — то ли так отражался гомон битвы, то ли бог грома Один грохотал колёсами своих колесниц. Это было совсем не похоже на любую другую грозу, ранее виданую мореходами, торговцами и воинами из фьорда Вик в Янтарном или Северном море, или в Тёмной земле финнов. Как буд-то за облаками перемещались огромные огненные рыбы или драконы.

Тем временем накал битвы достиг предела.

Там, где в полдень стояла высокая трава, буйствовал лён, благоухал вереск, теперь лежала изрытая копытами и копьями, словно проросшая стрелами и сулицами, земля. Окровавленная, она держала на себе тела мёртвых и умирающих. Тут же, не обращая внимания на бой, бродили женщины и старики, собирая стрелы, и перенося раненых в заросли. Иногда, поднимающегося, женщины не подхватывали с радостными возгласами, а добивали серпом или колом.

Стяг сторонников стреблянского вождя Претича, был уже около обозу врагов, и окружение должно было вот-вот случится. Уже не было видно лиц почти окружённых. Ни бледного из-за ранения Ори Стреблянина, свирепого вирника Швибы, бешеного Вишены. Только спины побеждающих было видно, их ликующие, кровожадные лица, коода они выходили из боя перевести дух, подобрать оружие вместо искорежённого, оставшегося в теле или щите врага.

Под крики «Рысь! Рысь!», рвущиеся из глоток и воинов Ори и воинов Претича, соплеменники резали друг друга.

Князь Стовов Багрянородец радовался удаче. Сребляне, которых предстояло выбивать из окресностей реки Москвы и Протвы несколько лет, сами убивали друг друга при помощи бурундеев. Никто и не думал повернуть щиты, словно его не существовало на поле. Он поглядывал на тёмную кромку облаков на востоке, странные всполохи, отгонял от лица комаров.

— Князь, они уже бегут! — злорадно сказал Семик, указывая на десяток стреблян Ори бегущих в сторону капища.

Настигнутые всадниками-бурундеями, они поворачивались к преследователям, чтобы избежать позора быть убитыми в спину.

— Пора! Клянусь Одином! — привстал в стременах Ацур, — пусть воины хоть раз умоют мечи кровью сегодня, иначе победа будет пресной, как однодневная медовая брага.

— Труби в рог, Карасик, смерть идёт, — махнул рукой князь, — вперёд, убейте всех стреблян и бурундеев!

Но прежде, чем Карасик успел подать сигнал к наступлению, пехотинцы сделать шаг, а всадники ударить коней, Стовов снова крикнул:

— Стоять всем, стоять! — он как хищный зверь, почуявший опасность, оскалился, отчего его борода ощетинилась, а кольчуга, казалось, заблестела ярче.

Он вытянул вперёд руку, сжимающую меч, словно добавляя оружием взгляду пронизывающую силу. Теперь и его соратники увидели как прямо напротив них, через поле, стребляне, бегущие к лесу, останавливаются и бегут вдоль опушки леса, не обращая внимания на угрозу со стороны своих реследователей.

Те тоже поворачивают назад, забыв о врагах. Там есть что-то что устрашает и тех и других.

— Что там? Чего они испугались? — с тревогой спросил Ацур.

Но можно было уже не отвечать. Всё и так стало видно.

Чёрной полосой отделилось от леса неизвестное и многочисленное войско, как если бы вперёд шагнули деревья. Словно по волшебству в этом болотном крае, где каждый человек, а тем более воин, был известен, возникли тысячи воинов огромного роста, рыжеволосых, свирепых как звери. Они несли неизвестные здесь стяги с изображением медведя, стоящего на задних лапах. Они было вооружены кроткими копьями с зазубренными наконечниками, двусторонними секирами на верёвках, привязанных к запястьям, длинными мечами, большими луками.

В центре их строя, укрытые за круглыми окованными щитами, без шлемов и панцирей, в косматых чёрных шкурах, сплоченно двигались пехотинцы.

По бокам от них, на сильных конях, за длинными щитами, сплочённо двигались всадники.

— Что это за войско? Кто они? Откуда они пришли? — прокатились по рядам воинства Ствова вопросы.

— Это франки или саксы, — прокатилось между варягов.

— Когда я ходил с конунгом Инграром по Эмсу и Лабе, я видел таких воинов. Они тогда бросали эти зазубренные ангоны в щит, наступали на его древко, оттягивали щит к земле и поражали врага мечами. Они ловко и смертоносно бросали свои франциски, эти двусторонние топоры.

— Это саксы! — подхватил кто-то, — у них длинные ножи, они делают из кожи убитых людей попоны для своих лошадей!

— Они движутся на стреблян или на нас?

Над полем воцарилась могильная тишина.

Оба стреблянских войска, прекратив сражение, стали строиться вокруг своих стягов лицом к новому врагу. Бурундейская конница, оказавшаяся между ними, тоже развернулась лицом к саксам.

Начался с утра назревающий дождь. Заоблачный гул стих. Тишина над ратями, нарушаемая клацаньем оружия, стонами раненых, плачем женщин, и резкими гортанными криками пришельцев.

И вот, под надрывный звук рога и душераздирающий вой, саксы бросились на стреблян.

Их натиск был страшен. Первый ряд стреблян рухнул под смерчем из копий-агонов и франциск. Всадники ворвались в гущу с реблянской пехоты, топча, сшибая с ног, орудуя длинными мечами как косами.

Стребляне дрогнули, начали пятиться. Их клич захлебнулся, упал стяг, сквозь треск и лязг пробился вопль:

— Оря ранен!

Видение этого эпизода прошлогоднего сражения при попытке захватить хранилища кооаблей, за одно мгновение пронеслось перед Решмой. Он вздохнул, исподлобья уставился на Ждыха, снова приближающегося к нему.

— Чего ещё? — спросил он у вятича.

— Мы просим, хозяин, поклясться в обещаниях своих Ярилом-громовержцем про оплату в два безана на обереге, — Ждых протянул Решме грубо вырезанное из кости изображение птиц, змей, молний и чудовищ.

Придав лицу серьёзное выражение, Решма приложил руку к оберегу и сказал на кумите:

— Натоот!

Ягд Эйдлах прикрыл рот, чтобы не засмеяться.

Ждых побежал к Палеку с криком:

— Он поклялся своим богом! — и тотчас он подступил к Решме в третий раз, уже с подношениями: пшеничный корж с мёдом, фигурка из яшмы, изображающая длиннобородого воина на коне.

— Это от персидских игральных костей шахмат, — пояснил вятич, — не знаю, как в неё играют.

Он быстро удалился. Ягд Эйдлах поднялся, растирая затёкшие ноги и жмурясь сказал:

— Пойду, пройдусь. А ты, ягд, поспал бы, поел.

— Поем, — кивнул Решма.

Он снова повернулся к монаху:

— Давай, Ружик, странный монах, не знающий по-латински даже, рассказывай дальше, что ты делаешь в Моравии.

Был, наверное, уже полдень. Пространство между стволами деревьев, было всё изрезано полосами золотого солнечного света. Птицы оолосили без устали. Щебет их, клёкот, близкий, далёкий, умноженный эхом, делал лес на холме бесконечно глубоким, а воздух плотным и осязаемым.

Дождь закончился. Запах пожарищ рассеялся совсем. С хрустом и топаньем неподалёку пронёсся кабаний выводок, не обращая внимания на скопление людей и лошадей. Полосатые спины поросят стремительно мелькнули в световых паутинах. Рядом тявкнула лисица. Очень далеко затрубили в рог, протяжно, тоскливо. Ему ответили с нескольких сторон на разные лады. Рёв оленя закончил эту перекличку, но никто не откликнулся на его призыв вызов. В который раз встревожились кони, втягивая лесной воздух мокрыми ноздрями. Запах какого-то лесного зверя, может быть медведя, растревожил их. Две чёрные белки, стремительно пронеслись в ветвях. Становилось жарко.

По знаку Решмы, вятичи схватили монаха сзади за руки, а Плек, улучив момент вдоха, что было силы ударил его кулаком меж под рёбера. Ружик от этого задохнулся, рухнул, и будто умер, но был быстро приведён в чувство ударами ладоням по лицу. Его снова усадили перед Решмой.

— Ну, сейчас скажешь мне правду, кто ты, и что тут делаешь? — спросил Решма у него.

Увидев жёлтые, с удлинёнными зрачками глаза Решмы, монах понял, что его сейчас начнут люто и долго умерщвлять как христианского мученика во времена императора Нерона. Первым инстинктивным желанием Ружика было бежать. Он попытался высвободится из рук мучителей. Он отчаянно вырывался, продемонстрировав, что под кротким обликом в мокрой рясе, скрывается ловкий, сильный и умелый боец. Озверевшие лица вятичей, прилагавших значительные усилия для его усмирения, говорили сами за себя.

Контраст между продемострированной ранее суетой сухих суставчатых пальцев, судорожным дыханием, хрипотой, дрожью щетинистого подбородка и его навыками борьбы, вместе с твёрдым взглядом чёрных глаз, был велик. Становилось понятно, что Ружич не тот, за кого себя выдаёт.

Наконец, Ждыху удалось обхватить монаха сзади, лишив его подвижности, а Палеку нанести монаху несколько сильных ударов в живот ногой.

Дождавшись пока монах отдышится, Решма сел на сундук, сложив ногу на ногу, положив на колени узкие, белые ладони и спросил на разговорном греческом языке:

— Твоё настоящее имя?

— Пинарих из Рима. По указу легата папы Римского Бэды Благочестивого несу слово Божье в заблудшие души… — так-же на общегреческом ответил теперь монах, придав лицу маску скорби, смирения и боли.

Вкрадчивый его голос стал медоточив и нежен. Решма холодно заметил:

— Моравы заблудшие овцы и епископ Пассау не может с ними сладить. Но Бэда Благочестивый потерял золото папы в долине реки Марицы, и все его люди сейчас должны заниматься его поиском. Где золото?

Остановившиеся, а затем спрятанные в складки серого балахона задрожавшие пальцы монаха, выдали его вдруг возникшее напряжение. Губы его затряслись и он пробормотал:

— Призыв нести свет Господень слышат все, кто верует душой. Неверующие обречены, по темноте своей, гореть в котлах смоляных, в свинцовых реках мучения принимать. И идолища должны быть сожжены, разбиты и повергнуты во прах, ради крови мучеников-апостолов, смертью свое подтвердивших веру в воскрешение Христа. Он муки за душу вашу принял.

— Медленно ты понимаешь, что нужно говорить правду, — сказал Решма и кивнул Ждыху и Палеку.

Вятичи принялись бить монаха кулаками по голове, спине и животу.

Чёрные зрачки монаха расширенные от боли уже перестали реагировать на яркий солнечный свет, а кровь из разбитого носа и рта залила траву.

— Что нужно Бэде в долине Ольмоутца? Советую говорить, а то вятичи с тебя кожу с живого снимут. Они язычники, сделают из сухостоя крест, к кресту тебя привяжут и сожгут как мученика. Будешь святой Пинарих. Обжигался когда-нибудь огнём? Было больно? Вятичи любят огонь. Они посвятят тебя Яриле, богу солнечного света. Тем более охотно они это сделают, потому, что христиане всячески оскорбляют чужих богов, силой заставляют верить в своего и уничтожают, когда могут, богов чужих, в то время, как язычники верят в разных богов и никому ничего не запрещают, — сказал Решма, и жестом остановил Ждыха, собиравшегося надрезать монаху ножом ухо, — не понимаю, правда, почему язычники-арабы Айуба убили своего товарища-мусульманина.

— Милосердие, сострадание — вот то, что поможет миру и тебе, мой… — начал было Пинарих, но Решма кивнул и нож Ждыха прорезал ему кожу за ухом, затем сделал надрез на голове через волосы. Пинарих побледнел, кровь хлынула ему на лицо и грудь.

Решма равнодушно подобрал рядом с собой сухую травинку, оглядел ногти на левой руке и начал вычищать из под них грязь. Монах тем временем стонал, слабея, пытаясь бессознательно уползти куда-то. Ждых бил его ногой, направляя к месту допроса.

— Что нужно Бэде в районе Ольмоутца? — опять спросил Решма, бросая травинку и снова укладывая ладони на колени, — если будешь говорить правду, я тебя не убью. Наоборот, возьму к себе на службу, дам денег.

— Хорошо, — наконец сказал монах, размазывая кровь по лицу, — вы греки-язычники?

По жесту Решмы, монаха снова усадили перед ним и дали в руку тыквенную бутыль с водой. Ждых стоял у него за спиной и держал его за капюшон рясы, потому, что без этого, монах валился на бок как куль сена.

— Греков среди нас нет.

— Мой отец из малых готов. Его предки очень давно жили в степи на северном берегу Византийского моря, а совсем давно жили за Янтарным морем. Я думал, что в Риме можно было поселиться навсегда. Но я ошибся. И жена моя умерла и все дети. Вся страна вокруг Рима и та, что принадлежит Византии и та, что не и принадлежит никому, разорена и опустошена. Рим, некогда столица великой империи опустошён. Он разграблен несколько раз. Сейчас византийский император вывозит оттуда для своей столицы мраморные блоки, колонны, скульптуры и мастеров. Из тысяч и тысяч жителей теперь не больше двух, трёх тысяч осталось. На улицах вечного города пасутся козы и коровы. Города вокруг тоже одни руины. Не успел я родиться при императорах. Только христиане божьим словом крепки и я с ними. Папа Гонорий расширяет базилику святого Петра, на пожертвования прихожан, да замок святого ангела стоит неприступно. Теперь только монастырям и церквям господь даёт земли и золота, виноградники, буйную пшеницу. Герцоги на коленях, порой приползают, чтоб мощи святых поцеловать. А рядом то чума, народ мрёт семьями, пашня не родит, зверь хиреет, железа больше не делают хорошего. Все свои письмена позабыли, а у кого и не было вовсе, откуда сами пришли — позабыли. Всё расскажу, господин.

Монах вдруг заплакал, горько и жалобно. Решма сделал знак Ждыху, чтоб тот поднял монаху голову. Вятич ухватил Руперта за волосы надо лбом, дёрнул назад. Опять хлынула кровь.

— Бэда Равеннский послал меня сюда, как многих своих людей, узнать, где находится золото папы Римского, данное ему господом на создание святого престола Господом, посредством язычников далёкого Шёлкового царства. Доказательство силы Господней является то подношение с востока. Кто верует, тот спасён будет, кто не верует, того Бог наказывает, — словно в бреду пробормотал Пенарих — чёрная сила стоит на пути к очищению, хочет погибели рода человеческого. А я как все, борюсь с ней не щадя сил. Бэда и Крест!

— И где золото папы?

— У аварского кагана Ирбис-хана. Это он у реки Марицы убил наших людей и забрал десять возов с золотом. Если Бэда не вернёт золото, папа Гонорий его живьём в землю зароет, а потом скажет, что его моравы убили за веру или сербы. Это только укрепит веру других.

— Будешь служить мне? — Решма поднялся с сундука, поднял крышку, вынул оттуда предмет напоминающий маску от шлема всадника-катафрактария и надел на голову монаха.

Из под маски в глаза монаха брызнул свет и он застыл как заворожённый. Решма стал говорить на кумите, не понятном никому, кроме натоотваальцев и монаха, имеющего на своей голове нейрокоммуникатор, передающий ему информацию прямо из мозговых накопителей и процессоров, вживлённых в голову Решмы ещё в детстве, в качестве стандартных усилителей мозговой деятельности. По знаку хозяина, Ждых и Палек подняли над головой монаха один из окованных железными полосами щитов арабов, закрывая его от неба.

После этого Решма поведал монаху своё видение жизни на Зиеме, отталкиваясь от базового курса истории жизни в космосе, академи Галактического флота Натоотвааля. Он сообщил неподвижному телу Пенариха схематичное расположение Земли около Солнца, положение и направление движения Солнца в галактике Всемогущего, и галактики во Вселенной. Потом он описал хронологию появления жизни на Земле, отличную от канонической христианской, о сотворении мира за семь дней 6138 лет назад. На самом деле три с половиной миллиардов лет назад, на Земле из некоторого количества химических веществ посредством электростатической силы, в результате бесконечного количества случайных комбинаций, соединились в молекулу, бесконечно производящую саму себя. На её базе позже возникли все живые существа. Спустя миллиард лет Земля была заселена миллиардом видов бактерий, имеющих суперспособности для выживания в любых условиях. Ещё два с половиной миллиардов лет случайные мутации порождали и убивали множество видов живых существ. Меняющиеся условия на планете меняли направления мутаций. В результате только гоменидов человеческого типа существовало больше тысячи одновременно. Но царями жизни как были бактерии, так и остались. Только они могут жить и в воздухе и без воздуха, при свете и без света, на высоте, где начинается космос, и в самом глубоком месте океана, во льду и в жерле вулкана. Они могут двигаться, вживляться в другие организмы, убивая или помогая им, переносить температуру космоса бесконечно в анабиозе, и на астероидах пересекать Вселенную. Они вместе с другими своими порождениями создали на Земле залежи железа, меди, углеводородов, кислородную атмосферу, известковые строительные материалы. Никогда человек не достигнет таких способностей. Даже Натоотвааль креотехнологией сохранения живых тканей владеет с оговорками, а для галактичечких полётов требуется сверхсложная техника, расходующая огромные ресурсы, и постоянно дающая сбои. Бактерии обладают этими возможностями только с помощью своих организмов. Единственное, чем человек может похвастаться, это духовностью, возможностью осмысления всего. Но этим пользуются единицы. Когда человек думает только о еде и размножении, и способах их достижения, он становится супер-бактерией с кальциевым скелетом, вместо мягкой оболочки, глазами и руками вместо ножек-усиков, с деторождением вместо деления и выбрасывания спор. Так везде во Вселенной. Но и они не спасутся, если не будет построен Новый Мир, новая Вселенная, потому-что старая вселенная неминуемо погибнет.

После этого рассказа Решма снял с головы Пенариха нейрокоммуникатор и спрятал его в сундук. Вятичи опустили вниз щит. Монах с широко открытыми глазами упал перед Решмой на колени, протянул к нему руки и дрожащим голосов роизнёс:

— Господь наш Иисус Христос, ты пришёл к нам снова!

— Чего это он раскричался? — спросил ягд Эйдлах, подойдя к месту допроса, — он уже не соображает ничего?

Нагнувшись к монаху, ягд Эйдлах пощупал у него шею и добавил:

— Пульс с перебоями, сердце может отказать.

— Ничего, просто он пытается правду о мироустройстве втиснуть в привычные воззрения. По его понятиям я бог, — ответил Решма.

— И как это, быть богом? Трудно? — улыбаясь сросил ягд Эйдлах, — что ощущаешь?

— Спина чешется, никак помыться нормально не могу, а так, богом быть не трудно.

— Правильно, пока бог живой, его обуревают земные проблемы. Бог должен быть мёртвым, тогда он свободен от мирского, и достоин действительного поклонения.

— Брось шутки, Эйд, — нахмурился Решма.

— Хорошо, — ягд Эйдлах кивнул и пошёл к ягду Тантарре. Тот, поднявшись на локте со странным удивлением, оглядывал лес вокруг, спящих арабов, стреноженных коней. Недалеко от него ягда Езера, в шёлке и золоте, расхаживала на поляне, залитой блаженным солнцем. Недалеко от неё стояли в тени оба стрерха и ягд Стикт в панцире, опираясь на меч.

— Где я? — крикнул на кумите ягд Тантарра, остановив взгляд на ягде Эйдлахе.

Решма, видя это, только с сожалением покачал головой и снова обратился к монаху:

— Будешь отныне при мне. Сам я, тайный пророк Решма. От всех обязательств, данных на Земле, освобождаю, грехи все прощаю. Вернёшься сейчас с арабами в Ольмоутц. Узнаешь подробно, где Ирбис-Хан, куда идёт, что хочет. Где он держит, или как перевозит своё золото. Это золото, как ты знаешь, принадлежит церкви Христовой и мне, пророку. Вернёшься и расскажешь. Не вернёшься с вестями, не видать тебе Царства Небесного. Понял?

Руперт повалился к ногам Решмы, схватил его руку и стал истово целовать с криками:

— Пророк святой, верь рабу своему Панариху, жизнь за тебя отдам и душу всю отдам!

Ждых схватил его за ворот и потащил прочь от господина.

— Накорми его, потом буди арабов. Пускай вернут его в Ольмоутц как хотят, — сказал Решма по-славянски Ждыху.

Утомлённо потрогав затёкшую спину и вытянув ноги, Решма поднял лицо к ярко-голубому небу. Оно было как тончайшее стекло, расколото множественными чёрными трещинами. Через несколько мгновений стало понятно, что небо не голубое, а тёмно-синее, и оно покрыто крючками серых облаков, что оно не плоское как стекло, а бесконечно глубокое, а чёрные трещины — это ветви деревьев и на ветвях этих липкая, молодая листва. Словно солнечное затмение, в небе появился чёрный шар, голова ягда Рудрема:

— Ягд Решма, пленного монаха кормят вятичи. Ценный он?

— От теперь наш шпион. Если не усну сейчас — умру. Иди, иди.

Небо над Решмой снова сделалось тонким, треснуло чёрными ветвями, потом стало белёсым, потом белым и всё померкло вдруг.

Ему представилась Земля-Зием, как в первый раз, когда он нёсся к ней, уходя на рейдере «Деддер» от разрывов анигиляционнных взрывов и лучей штралеров преследователей два земных года назад.

Сине-зелёная планета, прикрытая блестящими чешуйками облаков, украшенная завитками океанических циклонов, казалась порождением прихотливой фантазии художника. Медленно поворачиваясь, огромный шар вбирал в себя черноту космоса и размазывал её по поверхности оттенками синего и фиолетового — от дымчатого, бело-голубого на краю атмосферной плёнки, до тёмного ультрамарина над океаническими разломами. На освещённую сторону выползали материки, пятна пустынь, лесов, червоточины островов, небрежные пятна озёр и зигзаги береговых линий.

— Я бог, — мелькнуло в его голове и он уснул, несмотря на ярчайший солнечный свет.