Из дневников 1996 года

10 января

Прилетела в Афины. Не спала, конечно, до этого всю ночь: собиралась – главное – минимум своих вещей, так как нужно еще втиснуть сшитые Аллой Коженковой костюмы для «Медеи», и кассеты с музыкой. Встретила на своей новой машине Иоганна. Она типичная немка, недаром они разошлись с Гермесом. Та же гостиница «Stanley» и тот же номер, что прошлой осенью. Рядом с театром Теодора. Сходила на рынок – фрукты, овощи. Вечер в Megaro (где была наша «Электра») – вечер Марии Фарандури. Поет Лорку низким бархатным голосом – очень хорошо. На сцене много-много венских черных стульев. Нагромождение. Сделал Георгес Патсос – наш художник в «Квартете». Эти стулья мне не понравились. Но среди них Ромон Ollé (балетмейстер из Барселоны, с которым мы там познакомились) пытался танцевать что-то странное – однообразные, ритуальные движения – смесь фламенко с японскими ритуальными жестами. Делал этот вечер Теодор Терзопулос. Как всегда, хорошо свет. В зале – «сливки общества» Афин. Потом, конечно, Мария Фарандури пригласила всех в таверну. В жизни она очень проста. Похожа на Маквалу.

11 января

Теодор отменил репетицию. Он, как всегда, – «устал». Пустой день. Могла бы прилететь позже. Ходила в кино – какой-то итальянский средний фильм «Blanca». Ночью мучаюсь бессонницей. Читаю Кузнецову «Дневники Грааса» – как они там хорошо жили. Правда, для этого нужен рядом Бунин.

12 января

В 4 ч. наконец-то Теодор начал со мной репетировать. Пока с текстом. Он решил делать «Медею» – первые сцены с кормилицей и Ясоном – как воспоминание немного сумасшедшей женщины. Эклектика страстей. Чистота чувств без перехода – ярость, нежность, горечь. Голосовые перепады. Костюмы понравились. Над музыкой надо еще работать – выбирать, хотя мы с Теодором у меня дома в Москве этим занимались несколько дней. TV – о работе с Теодором и о древнегреческой трагедии. Вечером пошла в театр Кати Дундулаки, которая, в свое время увидев в Афинах наши гастроли и «Три сестры», так восхитилась, что приглашает Любимова, по-моему, на постановку уже в третий раз. На этот раз – «Вишневый сад». Хорош Давид Боровский, особенно костюмы. Весь спектакль под музыку – видимо, Любимову так надоел греческий язык, что он, не вникая в нюансы, покрывал все это музыкальным оформлением. Или, может быть, после его бесконечных опер не может уже без музыки. Все манерно и скучно. Один и тот же ритм у всех. Неплохо Петя Трофимов во 2-м акте – как учитель с учениками. Плохо Лопахин – плохо и неинтересно. Варя – истеричная старая дева. Никто никого не любит. Гаев все время плачет и ходит почему-то на цыпочках. Концепции никакой, но грамотно с мизансценами. Народу в зале мало. Зал на 750 – было – 150. Зашла к Кате – поздравила, подарила розы.

13 января

Простудилась. Или подхватила вирус. Ну, это обычное мое состояние на гастролях. Провалялась весь день в номере. В 4 ч. – репетиция. Нашли 1-й кусок с няней. Нащупала (с плачем) 2-й – с Ясоном. В 6 ч. закончили – Теодор быстро устает. Грек. В 9 ч. – пошла смотреть новый спектакль Теодора – «Прометей». Плохо. По исполнению однообразно. Много слюней, соплей и слез. Несколько красивых мизансцен. Теодор пустой и злобный. Раздражен – сам понимает, что плохо. После спектакля в таверну отмечать старый Новый год. Мария сделала всем подарки. Но это не спасло от общего напряжения. Опять не сплю. Хворь где-то рядом.

14 января

Опять первую половину дня никуда не выхожу. Лечусь. В 4 ч. – репетиция. Трудно. Разбивали на куски. Удалось что-то сказать Теодору о потере актерской профессии. Я не могу это играть «я в предлагаемых обстоятельствах» – я не убивала и не убью своих детей. Ну и т. д. О том, что вчера на сцене актеры плакали, а в зале сидела холодная публика, а я предпочитаю наоборот. Откликнулся на идею, что надо играть Сару Бернар, которая играет Медею. Но расстались грустно. По телевизору смотрела фильм о Camille Claudel с Аджани – понравилось. Номер давит. Мысли о петле – недаром мне сказала экстрасенша о моих реинкарнациях, что кто-то из моих повесился в гостинице. Я искупаю этот грех. Надо поставить свечку. Болит голова.

15 января

Пришлось выйти, что-то купить съестное. Холодно. 10° тепла, но промозгло. В 6 ч. в театр. Уже на сцене. Сделали 4 куска – это 10 минут начала спектакля. Нашла кое-что с тряпками. Корабль аргонавтов – тягучая черная тряпка. Искать низкие перепады голоса. Иногда жалобно и нежно. 3 часа без перерыва. Теодор умеет только выстраивать красивые мизансцены и ставить свет – все остальное придется делать мне. Я давно заметила, что с текстом работать с иностранным режиссером, даже с хорошим переводчиком, на сцене нереально. Ведь главное нюансы. А это понимаешь только ты.

16 января

То же, что и каждый день. Днем в номере. Репетиция в 6 ч. До восьмого куска. Все более или менее легло. Теодор не ищет музыку, все говорит «завтра». И вообще мало что предлагает, только убирает у меня то, что ему не нравится. И то хорошо.

После репетиции пошли на спектакль в какой-то подвал – две актрисы изображали двух сестер – беспомощно и мило. Публики мало. Человек 10, из которых только 2 купили билеты. Теодор сказал, что на спектакль дал деньги какой-то богатый артист. Одна актриса из теодоровской группы. Потом пошли в таверну. Рядом был веселый стол студентов с профессорами после экзаменов – пили, пели, танцевали. Маленький оркестрик.

17 января

Сходила на рынок. Купила фрукты, овощи, орешки. В 6 ч. – репетиция. Прогнали 8 кусков. Теодор искал музыку. Все делает непродуманно, случайно что-то находит – в большинстве случаев плохо. Нагружает ненужными деталями или – наоборот – все убирает. Сплошная статика. Потом поехали смотреть в современной пьесе Олю Лазариду и Акиса. Боже, как они мне нравились в «Квартете»! Сейчас очень скучно, но все равно, когда они начинают играть-дурачиться – хорошо. Всю ночь не сплю – мрачные мысли о доме, здоровье, настоящем и будущем. С людьми не могу общаться, но и без них плохо. «Мне судьба – маята», – как пел Высоцкий.

18 января

С утра мой мастер-класс с молодыми актерами Теодора. 1) О нынешнем театре – театре слова, сюжета. Влияние кино, играют себя. Дидро: «Верное средство играть мелко…» Вернуть в театр игру. 2) Психич. энергия, талант. Надо развивать. Йога, ушу и т. д. Чакры. Посыл голоса. Психологическая энергия. Развитое воображение. «Слезы актера текут из его мозга». 3) Три периода работы над ролью. Расслабление – концентрация. Репетиции – техника. Игра – раздвоение: я – я, я – он. 4) Упражнения: 1) «здесь, там, дома» и т. д.; 2) «глазами иностранца», «глазами Пушкина», т. е. того, кого хорошо знаешь; 3) энергию рук (шар, холод – жар); 4) круг – дождь. Энергия друг другу; 5) цвета, и что какой цвет значит; 6) партитура роли.

Основная мысль: нельзя играть смысл слов или чувств. Надо текст разбить на мыслеобразы, цвет или картинки, и идти по ним внутренним зрением. Концентрация и расслабление. Чем точнее найден мыслеобраз – тем точнее будет передаваться энергия, которая нужна.

В 4 ч. – опять в театр. TV – долго. Я устала. Сил нет. Но потом «покатилось», слава Богу. В костюмах сняли 7 кусков.

19 января

Репетиции. Чуть-чуть сдвинулось. Потом долго у Теодора по видео смотрела их спектакль «Медеяматериал» в Грузии и в Москве. В том спектакле манера Теодора: «игры на черном дворе». На пленке – в гостях у Параджанова дома.

20 января

В 2 ч. София (та, что играла у Теодора раньше Медею) и я пошли на Монастераки – искали кое-какие детали для моего костюма. Кофе. Потом зашла к Иоганне – милая квартира за 200 дрх. в месяцц. Я уговаривала Софию снимать там же за 130 дрх., так как София живет где-то на чердаке. Теодор отменил репетицию. Я плохо себя чувствую.

21 января

В воскресенье можно чуть-чуть погулять – мало машин и людей. Кругом грязь. Репетиция в 4 ч. Пришла раньше – порепетировать сама. Теодор настаивает на фронтальных мизансценах и статике. До 10-го куска – это возможно, но потом надо это сломать. Он не хочет. Я сказала, что это будет только иллюстрация к чему-то. Теодор стал на меня кричать. Несправедливо. Вечером с Марией Бейку в оперу на «Леди Макбет Мценского уезда» Шостаковича. Неплохо для Афин. Премьерная публика. Поговорили с Ламбракисом о «Медее» «Таганки». Он был сдержан. Все разодеты, но после Парижа так все провинциально!

25 января

Все дни одинаковые. Гостинца. В 4 ч. – репетиция, что-то находим. Уговорила Теодора использовать речитатив Рецоса, который на старогреческом распевает под старинную музыку Софокла. Взяла у Иоганны какие-то золотые тряпки для рук и головы. Нашла и показала Теодору монолог Еврепида «О дети, дети». Ему понравилось. Иногда вечером – в гости в богатые дома на ужин. Греческая невкусная еда. Я от нее заболеваю, не сплю ночь. Болит голова. Читаю – например – «Дуэль» Чехова (и тот и другой – и фон Корен, и Лаевский – конечно, сам Чехов).

27 января

С 2 ч. до 5 слушали и отбирали музыку. Особенно хорошая старогрузинская песня. Гермес сделал хорошую декорацию. Немного похоже на наши «Антимиры»: белый кожаный станок под уклоном на черном фоне. И сверху, как облако, висит кусок странной золотой материи. Я с ней потом играю, как с горящим плащом для невесты Ясона.

28 января

К 11 ч. – на выставку коллекции Костаки. Супрематизм. Очень много и интересно. Теперь понимаю, откуда возникло оформление ранней «Турандот» у Вахтангова. А когда восстановили в 60-х годах – из спектакля ушла наивная пластика, цвет костюмов, игра тряпок и т. д. От картин – энергия молодая хулиганская. «Дурили головы», чтобы уйти от пошлости бульварного искусства.

Теодор наконец сказал план выпуска: до 10 февраля репетиции, потом до 1 марта перерыв. С 1 по 9 марта – репетиции и 9 – премьера. Но у греков ничего не бывает точно. И верно, вечером перезвонила Бейку и сказала, что Теодор собирается репетировать со мной до 21 февраля. Потом Гермес уезжает сниматься в свой многолетний сериал в Германию. Вернется только 8 марта, следовательно, я должна вернуться тоже 8 марта, и премьера назначена на 14 марта.

29 января

Репетиции. Распределяли музыкальные куски. Теодор не очень сечет – он, к сожалению, не понимает русский и ставит иногда кусок не по смыслу, а по каким-то другим законам. Вечером фильм Кустурицы – «Андерграунд» – очень хорошо. Особенно музыка и Манойлович (Марко).

Умер Бродский – в Нью-Йорке в 9 ч. утра во сне.

30 января

Звонила Лика из Женевы, предлагала в начале марта вместо Москвы приехать к ним. На репетиции Иоганна делала фотографии. У нее один стиль на все теодоровские спектакли. Вечером с Теодором на балет. Хороша 3-я часть – «Петрушка» Стравинского (много от дягилевского балета). Вечером позвонила Мариолина – вчера ночью сгорел театр Феличе (опера в Венеции). Зовет к себе в Венецию или с 14 февраля с ней в Швейцарию в пансионат.

31 января

Не спала всю ночь – нервы. На улице холодно. Я предложила Теодору начать в эстетике его «черного двора» (грязь и т. д.) и постепенный переход в коллажи Параджанова. И там и там помойка – только материалы разные. Дошли до грузинского танца. Теодор не в материале – делает заведомо грубые ошибки, потом после моих молений, – убирает кое-что.

4 февраля

Дни абсолютного одиночества. Болею. Лечусь. Пью бисептол. Репетиции иногда хорошо, иногда плохо. Ночью не сплю. До 4-х реанимирую себя в номере и – в театр.

5 февраля

В 5 ч. – репетиция. Кое-что нашла в Еврипиде. Кое-что стало ясно, где изменить. Вечером в театр – «Один час с Шекспиром» с Акисом. Грубый бурлеск. Публика в восторге. У меня абсолютная несовместимость. Жаль, что Акис ушел от Теодора.

6 февраля

Прогнали. Была корреспондентка, сказала «потрясающе», потом брала интервью.

7 февраля

Мрачная погода. В 6 ч. – репетиция. Гермес не приехал и поэтому музыку давал Теодор и все время не вовремя. Смотрели несколько друзей Теодора. Потом долго говорили: слишком красиво, нет страдания, нет тупиковых ситуаций, слишком все гладко, где сомнения перед убийством детей и т. д. Я заметила: всегда, когда плохо играешь (а я даже текст забывала – верный признак, что была не в форме) – всегда говорят о концепции. Я что-то пыталась объяснить, что верю в жизнь после смерти, вернее – в другое существование. Она не убивает детей, а через убийство отдает их солнцу: «Зачем кормила вас… чтоб вас отдать сиянию солнца» Это жертва для нее, а не просто убийство, она их от себя отстраняет. Главное для нее – предательство Ясона. А это бумеранг – ведь она в свое время предала отца, брата, родину. «Что посеешь – то и пожнешь». Это миф не об убийстве, а что зло рождает зло. Конечно, трудно все это воспринимать зрителю на чужом языке, ведь информация иногда идет и через слово. Но, с другой стороны, когда хорошо играешь – то все всем ясно.

Подарила Рецосу свой черный шарф (французский, немыслимо дорогой), а у него вид бомжа. Он наркоман. Его знают все в Афинах. Может быть, поэтому Теодор и не хотел его голос ставить в спектакль. А голос уникальный – «голос через деревья» – зажатые связки.

В монологе Еврипида «О дети, дети!» протянуть первое о-о-о-о – долго, низко и тоже с зажатыми связками.

Последнее «Уходите, скорее уходите…» – не договаривать – нет сил на эти слова.

 

Ремарка

Теодор Терзопулос знает немецкий, итальянский, но не знает французского, я – только французский. Что делать? Тогда я – это очень смешно! – «обучила» его моему французскому языку, неправильному, без артиклей, и на этом языке, уже без переводчика, работали «Медею». Потому что в театре творчество возникает иногда не на словесном, а на энергетическом уровне. На единомыслии.

«Медея». Здесь Терзопулос был идеален. Он хорошо чувствует архаику, родился в греческой деревне Катарини, что на севере Греции – на родине Еврипида. А учился он в театре Брехта «Берлинер ансамбль», где в свое время Хайнер Мюллер был директором. И вот сочетание – кровный грек и умный, ироничный немец-интеллектуал!

С Мюллером я тогда не была знакома, увидела его потом в Таормино, в Сицилии, где его чествовали критики и театральные деятели со всего мира. Он сидел с молоденькой женой, пил пиво, часто ходил курить, а через месяц умер от рака, – оказывается, был безнадежно болен.

В нашем спектакле современный текст Мюллера был соединен с текстом «Медеи» Еврипида в переводе Иннокентия Анненского, ритмически очень точном. Короткую фразу Мюллера надо было разбить классической длинной строкой Анненского, вернее, соединить их контрапунктом.

С нами над спектаклем работал уникальный человек, музыкант, поэт, актер – грек по имени Рецос, – он потрясающе у нас звучит в спектакле на древнегреческом языке своим странным голосом под аккомпанемент древних инструментов. У него я многому научилась и многое поняла. Например, что трагедия должна быть статична – спектакль дал эту статику. Сложность – в диапазоне голоса, в перепадах тембра, ритма. У Еврипида Медея – колдунья, внучка Солнца. Из Хайнера Мюллера я для себя вынесла заключение, что монолог Медеи, рассерженной, обманутой жены, похож на «Голос» Жана Кокто – плач женщины по мужчине, который ее оставляет. Здесь она уже оставлена, ведет свой внутренний монолог с Ясоном – Рецосом. Убила детей или нет, собственно говоря, неважно: поскольку мы соединили Мюллера с Еврипидом, основным стал момент предательства.

…Ощущение жертвы и предательства я запомнила навсегда – с детства, когда меня дети схватили и несколько минут продержали за парапетом, над водой Москвы-реки…

В Медее я вытянула тему предательства. Она предала отца, разрезала на куски тело брата и разбрасывала их, чтобы остановить погоню… Она предала и родину, указав аргонавтам, где спрятано золотое руно. Измена Ясона аукается с ее собственными предательствами. Поэтому в нашем спектакле она пытается разобраться в себе самой, докопаться до глубины своего греха.

В спектакле нет убийства детей – на сцене я поджигаю на ладонях две папиросные бумажки, доставая их из музыкальной шкатулки, и они слетают с ладоней в воздух, как две души. Еврипидовский монолог «О дети, дети!» звучит как ее плач и по себе самой. Медея казнит себя, как казнила себя Федра, как Марина Цветаева, когда она с петлей на шее подогнула колени в сенях дома, где за ситцевой занавеской они с сыном снимали угол…

Работая над «Медеей» и потом играя спектакль, я поняла, насколько важно было для древнегреческой трагедии само место, где она игралась, как велика была зависимость от окружающей среды. И от природы. Скажем, в Древней Греции представление трагедии начиналось рано утром, на восходе; в середине спектакля, когда действие и само солнце были в зените, героиня обращалась прямо к солнцу. Действие длилось целый день, финал трагедии шел на закате. Древнегреческие театры и строились-то так, чтобы заход солнца был всегда за спиной у актеров. А еще ведь в Греции всюду горы, за амфитеатром перспектива гор. В Афинах играли перед Акрополем. Вдалеке было море, в него садилось солнце – это тоже входило в спектакль.

Все это я прочувствовала благодаря «Медее», играя ее в самых экзотических, по нашим российским меркам, условиях. Например, в Стамбуле есть знаменитая соборная мечеть Айя-София, а рядом – руины бывшего византийского собора Айя-Ирина – нам разрешили там сыграть «Медею». Своды, арки дают эхо, а за моей спиной был алтарь, обрамленный могучей дугой, на которой выложено мозаикой некое изречение по-древнегречески. В алтаре горела тысяча свечей. Когда появились зрители, эхо продолжалось, и мне приходилось текст или петь, или рубить стаккато.

Или еще: античный амфитеатр на триста мест в Пуле, в Сардинии. На самом берегу моря, с мозаичным полом. Здесь для «Медеи» построили станок, его обтянули белой кожей. Рядом море, слышался шум волн, шелест гальки. Огромная луна за моей спиной и низкие южные звезды (Луна – мой знак, я ведь «Весы»). А перед глазами зрителей в морской дали мигал маяк. Запись удивительного голоса Рецоса, колхидские мелодии, мои речитативы – все соединялось в одну вибрацию…

Уроки Рецоса аукнулись мне и в Москве. Рецос великолепно чувствует гекзаметр с его длинной строкой и цезурой посередине. Он же мне объяснил, что многие греческие трагедии оканчивались на гласном звуке – долгом «и», на глаголе или на обрывке слова – как вечное движение, нет ни начала ни конца. Эти гласные очень важны. Недаром Анатолий Васильев, работая над «Каменным гостем», заметил, что у Пушкина очень много «и», и чисто интуитивно зафиксировал важность этого момента. Он стал объединять две стихотворные строки в одну длинную с цезурой посредине, как в гекзаметре. Стихи Пушкина, которые, казалось, умеет читать каждая домохозяйка, зазвучали у него в спектакле, какими их еще не слышали…

Последнее время в моей судьбе все цепляется, лепится одно к другому довольно-таки закономерно: греческая трагедия, Пушкин, поэтические вечера, гекзаметр, васильевский «Каменный гость» и чтение «Поэмы без героя» на сцене «Новой Оперы» с камерным оркестром под управлением Евгения Колобова.

Мне все больше и больше хочется оставаться на сцене одной вместе с Поэзией и Музыкой. Кстати, как-то у Питера Брука спросили: в чем будущее современного театра? Он ответил: «Поэзия и пластика».

 

Письмо

11 июля 1996 г.

Том! Здравствуйте! Простите, что пишу на этой гостиничной бумаге – нет под рукой другой. Я опять в Афинах, которые мне порядком надоели, сказать по правде. Здесь жарко, душно, смрадно и т. д., но это мой перевалочный пункт: мы возим «Медею» по летним фестивалям. Играли уже в Стамбуле в прекрасной старой церкви – вернее, в храме – это «Святая Ирина», она старше (т. е. церковь) «Святой Софии» и относится, по-моему, к 3 веку. Сохранился в алтаре мозаичный огромный крест и по арке тоже мозаикой древнегреческое (византийское) изречение. Все было довольно-таки символично. Православный крест, в зале мусульмане – турки, режиссер – грек (а Вы знаете, наверное, про нынешний греческо-турецкий конфликт из-за каких-то островов), и я играю по-русски. Успех! Прекрасная критика, хотя мне было очень трудно: плохая акустика и многочисленное эхо из-за огромного пространства, но я справилась – приходилось иногда переходить на пение. Потом опять через Афины – в Барселону, где в курортном городке Sitges (оттуда я Вам как-то звонила) я уже в 3-й раз. Покупалась в море, сыграла спектакль и опять сижу в Афинах. Завтра улетаю в Москву.

Перехожу на другие чернила – они не промокают и я Вам смогу побольше написать, чтобы Вам подольше разбирать мои каракули.

В Москве у меня будет неприятная операция на ноге (года 3 назад сильно ударилась на сцене в «Электре», и сейчас аукнулось). Если все будет в порядке – полечу опять с «Медеей» в Португалию на фестиваль, потом в Сардинию и Японию – для того же. В конце августа и в сентябре буду в Москве, а потом опять перекладные. Кое-что зарабатываю. Поэтому, Том, пока не нужно оформлять мне новую карточку (старая кончилась в июне этого года). Обхожусь наличными. Если Маквала будет в Нью-Йорке (она с 20 июня по 20 июля в США, но где – не помню), пошлю с ней кое-какие деньги, чтобы положить на мой счет, и тогда, если Вас не затруднит, Вы через нее передадите (в закрытом пакете) карточку. Закрытый пакет не из-за Маквалы, а из-за таможни и т. д. Я так и не научилась пользоваться банками и карточками. «Все свое ношу с собой». Тем более что неизвестно про нашу жизнь после выборов. Правда, мои «темные» (так я называю экстрасенсов-ясновидящих, они около меня почему-то крутятся), говорят, что Ельцин выиграет после 2-го тура. Я научилась жить при всех режимах, и мне почти все равно. Рефрен моей мудрой бабушки-старообрядки, когда я была недовольна чем-нибудь, или мне что-то не нравилось – «хорошо, что не на нарах» – я запомнила очень крепко.

Вот, Том, пожалуй, все мои внешние новости, а внутренних уже давно нет.

Как Ваша книга? Ваша Юлия? Ваше больное сердце? Куда ездили? Где были? Не забыли ли меня? Что поделываете? Напишите мне письмецо. Почта московская, по-моему, работает в полсилы, поэтому если Маквала Вам сообщит свой адрес в Америке, то Письмо лучше послать с ней, быстрее дойдет и вернее будет.

Обнимаю Вас и Юлию.

Всегда Ваша —

Не могла вспомнить сегодняшнее число, но вспомнила Мандельштама:

Вспомнила! – 11 июля 1996 года.

 

Письмо Тома

3 августа 1996 г.

Дорогая Алла! Очень тебя понимаю по отношению Афин. Ты слишком там часто живешь, а все равно это не твой «дом».

Ты мне не писала из Constantinopol’a. Мне ужасно, когда я посещаю бывшие греческие церкви, которые турки преобразовали в мечети (mosques). Например, в городе BURSA, первой турецкой столице, есть прекрасная старая церковь, которую турки преобразовали в мавзолей своих ранних султанов. Это – богохульство, по-моему.

Вот видишь, все препятствовало твоей игре в этой изуродованной церкви «Св. Ирэна». Сатана не хотел, но ты преодолела.

Алла, иногда я не могу понять значение слов, которые ты пишешь. Даже через словарь – не понимаю. Например, что значит «перекладные» в твоем контексте?

Забавная сторона твоей личности – общение с «темными», как ты их называешь. Но, зная тебя, ты укротишь и темные силы.

«Все свое ношу с собой» – почему-то я улыбался, когда прочитал это.

И что значит изречение твоей бабушки: «хорошо, что не на нарах»?

И почему нет внутренних новостей? Что ты имеешь в виду?

Вот видишь – как я иногда не понимаю тебя. Вернее, я очень хорошо тебя чувствую, но мои знания 2 ноября 1996 г. русского, конечно, хромают.

P.S. Я тебе позвоню – скажи, где ты будешь в ближайшее время?

 

Письмо

Дорогой Том! Пишу из Мадрида. Председатель института среднеземноморской культуры Жозе Монлион – мой старый знакомый – пригласил нас с Терзопулосом (а Теодор его заместитель в этом институте) играть «Медею».

Мадрид я люблю, и здесь живет моя кузина с семьей. Она давно вышла замуж за испанца. Ее зовут Наташа. Она старше меня. Когда я пошла в школу, она ее заканчивала. Дружила со Светланой Сталиной. Наташа, Таня и Оля – три сестры. Абсолютно чеховские и по характеру и по возрасту. Но у меня родственные чувства атрофированы, поэтому я за ними в Москве наблюдала со стороны через мою маму, которая обожала всех своих родственников.

А в Мадриде, когда я туда приехала первый раз много лет назад, я сразу же позвонила Наташе, и мы встретились. Тогда, при советской власти, это было не безопасно, и мы встречались тайно. У них большой дом с садом. Они водили меня по разным тавернам, где иногда Наташа вместе с другими очень хорошо пела. Она натуральная блондинка с аквамариновыми глазами. Можете представить, как ее здесь все любят и отмечают. Ходили на фламенко, и я влюбилась в этот жанр.

Сейчас, конечно, они с мужем постарели и не так легки на подъем, как прежде. Конечно, пришли всем семейством ко мне на спектакль. Им, по-моему, понравилось. Да и газеты местные меня перехвалили.

Очень смешно мы себя с Терзопулосом ведем на пресс-конференции. Мы ведь ездим без переводчика, и, чтобы общаться друг с другом, Теодор выучил с голоса мой французский со всеми моими ошибками и интонацией. Он, конечно, знает испанский, и очень хорошо, но, чтобы поддержать меня, говорит на французском. И мы выглядим как два клоуна, веселя корреспондентов. Может быть, поэтому они ко мне так благосклонны. И Монлион здесь почти национальный герой. Это старый и очень красивый мужчина. С палкой, т. к. в какой-то войне перебиты на допросах ноги. Он абсолютный лорд внешне и энциклопедист внутренне. С молодой, конечно, женой, что не мешает ему и приударять за мной. «Приударять» – Вы это слово не поймете, но оно точнее в данной ситуации, чем просто «ухаживать».

Вообще, мне здесь хорошо. Испанию я люблю и объездила ее вдоль и поперек, и «по диагонали», как любил выражаться наш Пушкин.

Пора на спектакль собираться.

Обнимаю.