Важную роль в мировоззрении Писарева играла его реалистическая этика, основанная на отрицательном отношении к порожденным и поддерживаемым существующим строем этическим доктринам. Он указывал, что все юридические кодексы, влияющие на понятия о нравственности, начиная от римского права и до самых последних, создавались представителями господствующих классов «отчасти для того, чтобы дать определенную и прочную форму своим любимым заблуждениям, отчасти для того, чтобы пугнуть себя и своих современников строгими требованиями одностороннего идеала казенной нравственности». Причем придерживается положений официальной нравственности, по словам Писарева, только «счастливое меньшинство», да и то не для последовательного выполнения ее канонов, а для того, чтобы, опираясь на них, осуждать своих ближних.

В жизни же, по его мнению, действует неизменный, узаконенный общественным мнением принцип: «Надо бежать туда, куда бегут все; надо завидовать тем, кто бежит впереди; надо презирать тех, кто отстанет; надо топтать ногами тех, кто падает на пути, и надо при этом лицемерить со всеми, зная заранее, что ваше лицемерие никого не обманывает; надо тщательно затаивать зависть; надо преувеличивать презрение и выражать его так, чтобы все окружающие принимали или могли принять его за роковой результат возвышенных чувств и утонченных привычек; надо проливать слезы сострадания над такими оплошностями ближних, которые возбуждают чувство злобной радости и открывают широкий простор для напряженной деятельности топчущих ног» (12, стр. 349–350). Писарев с сожалением отмечал, что толчок этому движению дан сотни лет назад, а общество все еще продолжает двигаться по такому пути. А поэтому он настаивал на необходимости отбросить старую мораль, уродующую природу человека, извращающую его отношение к труду, к близким и окружающим, и заставить людей встряхнуться, осознать свое жалкое положение в этом мире, пристрастить их к новым идеалам человеческих отношений.

На основе критики существующих норм морали Писарев давал своеобразное объяснение аморальным поступкам, которые, по его мнению, в большинстве случаев были вынуждены окружающими условиями и совершались тогда, когда «никакое трудолюбие, никакая добросовестность в исполнении работ, никакая затрата силы и энергии» не могли дать человеку самого необходимого или когда честный труд был недостаточным лекарством от гнетущей бедности. Поэтому нарушения предписаний нравственности Писарев рассматривает как «открытую войну», которую ведут с применением «всех правд и неправд» те, кому общество отказывает в элементарном — возможности честно зарабатывать свой хлеб. Он подчеркивал, что в таких условиях патриотическое чувство граждан «слабеет и даже совершенно исчезает». А это бывает, когда человеку нет возможности привыкнуть и привязаться к тому, что его окружает. Это происходит, когда страдания постоянно перевешивают сумму приятных ощущений. Тогда вместо привязанности развивается либо тупое равнодушие, либо затаенная ненависть к данным условиям жизни.

Опираясь в своей этике на положение об определяющей роли материального фактора в истории, Писарев вслед за Чернышевским шел к правильному выводу, заключающемуся в том, что решение моральных проблем зависит от решения проблемы «голодных и раздетых», т. е. от коренного преобразования общественно-политического строя на новых началах. Он утверждал, что уничтожение частной собственности и эксплуатации, а вместе с ними и материальных лишений ликвидирует большую часть зол в обществе.

Но когда Писарев убедился, что в России пока нет условий для радикального разрешения проблемы материальной обеспеченности, а следовательно, и проблемы нравственности, он стал противопоставлять нормам старой морали, узаконившим «покорность существующему порядку вещей и отношений», теорию «разумного эгоизма». Основные принципы этой теории были сформулированы уже Чернышевским. Взяв идею Чернышевского за исходный пункт, Писарев развил ее и сделал одним из важнейших компонентов «теории реализма».

Разрабатывая теорию «разумного эгоизма», Писарев отмечал, что эгоизм составляет в людях «богатую закваску», заложенную в них самой природой и дающую о себе знать на протяжении всей истории. Мало того, эгоизм, оставленный современникам предками, и впредь, по мнению Писарева, «будет волновать и мучить личность и общество до тех пор, пока коллективный ум человечества» не отыщет для него «широкого и правильного исхода» (11, стр. 395). Он был уверен, что именно в теории «разумного эгоизма» и заключается этот «широкий и правильный исход» к разрешению противоречий между личностью и обществом. Сущность писаревской теории сводилась к тому, что человек в своих поступках должен, опираясь на природные эгоистические задатки, руководствоваться принципом пользы, т. е., сообразуясь с обстоятельствами времени, путем разумного и критического подхода к окружающему стремиться при наименьшей затрате сил к тому, что наиболее полезно для себя и для общества.

Официальные идеологи, выступавшие в роли охранителей существующих моральных нормативов, стремились исказить, затушевать положительные моменты этической теории Писарева, дать ее в самой узкой и вульгарной интерпретации. Идея «разумного эгоизма» рассматривалась ими как призыв Писарева к разнузданному аморализму, возведению в культ черствости, грубости, цинизма, как желание предаться ничем не сдерживаемому и никем не регламентируемому удовлетворению физиологических потребностей, отбросив какие бы то ни было обязательства по отношению к коллективу. Утверждалось, что осуществление принципов писаревского «разумного эгоизма» грозит не только падением нравов, но даже гибелью цивилизации и возвращением общества в первобытное состояние.

Разумеется, это было грубым извращением идей Писарева. Сам Писарев разъясняет, что под «эгоизмом» он понимал «только полную свободу личности… отсутствие нравственного принуждения». Другими словами, эгоист «остается самим собой во всякую данную минуту и не насилует себя ни из угождения к окружающему обществу, ни из благоговения перед призраком нравственного долга». Писарев подчеркивал, что наиболее полное удовлетворение естественных потребностей им понимается отнюдь не как грубое стремление к пресыщению. По его мнению, к вопросу о потребностях следует подходить разумно, удовлетворяя их, следует в то же время поступать так, чтобы было ясно, «что вы приносите людям действительную пользу». В научном же смысле эгоизм, по Писареву, — это «система умственных убеждений, ведущая к полной эмансипации личности и усиливающая в человеке самоуважение», а отнюдь не «искоренение добрых влечений и благородных порывов». Последовательным претворением принципов «разумного эгоизма» в жизнь возможно, по Писареву, достигнуть общественного счастья, предполагающего счастье каждого человека.

Своеобразное истолкование Писаревым эгоизма определило его отрицательное отношение к альтруизму, который, по его мнению, под прикрытием якобы гуманных, общечеловеческих начал проводит интересы господствующего класса. Он подчеркивал, что в условиях экономического и социального неравенства, когда все определяется богатством и когда «господствует повальная эксплуатация», узкий, диктуемый корыстью эгоизм эксплуататоров всегда идет вразрез с интересами большинства. Ни один из собственников не удерживается на умеренных позициях и либо начинает «пожирать» других, либо сам становится жертвой эгоистических устремлений более сильных. Эгоизм в такой обстановке стихийно выливается в грубые, отталкивающие формы. Человек же с альтруистскими наклонностями неизбежно превращается в жалкую жертву тех, кто сильнее его. Альтруизм как выражение лучших общечеловеческих черт гуманизма искажается, воплощаясь в ханжески-религиозных предписаниях господствующей морали. Он заключает в себе обращенный к угнетенным призыв к смирению, к отречению от временных земных благ во имя будущего неземного, вечного блага и потому играет реакционную роль, ибо исторически всякое самопожертвование, самоотречение возможно было только со стороны слабых, униженных, зависимых. «К сожалению, бедные классы, — говорил он, — ждут безуспешно почти две тысячи лет, чтобы в их богатых соотечественниках пробудилось эксцентрическое желание снимать с себя в пользу ближнего последнюю рубашку». Господствующие классы предпочитают снимать их, но не с себя, а со своих неопытных и несостоятельных ближних, называя их своими «младшими братьями» (11, стр. 394).

Писарев отмечал, что в условиях эксплуатации, когда господствует узкое, корыстное понимание принципа пользы, последний никогда не совпадает с принципом справедливости. Поэтому кажется, что эти два принципа «самой природой осуждены вести между собою вечную вражду». А между тем если каждый, руководствуясь предписаниями «разумного эгоизма», будет стремиться к «собственной выгоде», то все добродетели окажутся совершенно излишними, так как «каждый будет отстаивать твердо и искусно собственную рубашку, и вследствие этого каждая рубашка будет украшать и согревать именно то тело, которое ее выработало», т. е. каждый «будет пользоваться всем тем, и только тем, что принадлежит ему по самой строгой справедливости» (11, стр. 394).

В проповедуемой Писаревым теории «разумного эгоизма» содержались, конечно, и элементы альтруизма, поскольку она была направлена в защиту угнетенных. Разумный эгоизм приниженного жизнью, но стремящегося к революционному переустройству большинства Писарев хотел противопоставить эгоизму господствующего класса.

Он считал, что в условиях того времени, чтобы как-то отстоять личность, необходимо не тешить себя бесплодными надеждами на вознаграждение всевышнего за терпение, самоотречение, покорность, а узкоэгоистическим инстинктам господствующего класса противопоставить этику «разумного эгоизма», отбросив односторонние, искусственно навязанные понятия идеала и долга.

Проповедуя идею эгоизма, Писарев утверждал, что степень нравственности любого общества зависит исключительно от того, «насколько члены этого общества сознательно понимают свои собственные выгоды», и, следовательно, «высшая точка нравственного развития будет достигнута только тогда, когда понимание выгоды сделается безукоризненно верным». Выгоду, как известно, Писарев отождествлял с понятием общей пользы, но здесь дело в другом: строго придерживаясь утилитарного принципа, он нравственный прогресс ставит в прямую зависимость от сознания. Это было вытекающее из просветительства идеалистическое положение, которое противоречило ранее высказанной им мысли о зависимости вопросов нравственного порядка от радикального решения общественно-политической проблемы. К тому же просветительство суживало сферу действия теории «разумного эгоизма»: рассчитанная, согласно первоначальному замыслу, на широкие круги, она по существу охватывала лишь круг мыслящих людей — реалистов. Мало того, исследователи, касавшиеся этики разумного эгоизма Писарева, почти единогласно утверждают, что негативной стороной ее является то, что в конечном итоге она выливается в ярко выраженный индивидуализм. С этим нельзя не согласиться. Но каков был характер этого индивидуализма? Думается, что, говоря о писаревском индивидуализме, можно с полным основанием отнести к нему слова Лебедева о подлинной сущности чаадаевского индивидуализма, который «оказался естественным и исторически необходимым явлением в общественной жизни именно тогда, когда традиционные или освященные традицией нормы общественного бытия утратили необходимую меру историзма, отделились от человека, стали внешними. И чаадаевский индивидуализм… сам сделался выражением протеста человека против отчуждения его человеческой сущности в мертвой всеобщности предписанных норм бытия» (68, стр. 202).

В целом писаревская теория «разумного эгоизма», содержавшая ряд противоречивых, а порой и идеалистических положений, имела в то же время и неоспоримые достоинства. Этическая доктрина Писарева по-новому ставила проблему личности и являлась выражением стремления к новым общественным идеалам. Реалистическая этика Писарева, соответствовавшая боевому духу его мировоззрения, сыграла большую роль для своего времени. Она была направлена против господствующей морали и в противоположность традиционным нормам, якобы основанным на нравственном руководстве «свыше», апеллировала к самому человеку, его чувству и разуму, настраивая по-деловому, мобилизуя его силы и энергию. Теория «разумного эгоизма» служила обоснованием необходимости вырабатывать в каждом индивиде способность к протесту, сопротивлению, как средству внутренней самозащиты при непосредственном соприкосновении с бесчеловечной средой.