Многоквартирные дома в Чхонджине
Когда Чон Сан находился в Пхеньяне, его связь с друзьями и родными, оставшимися дома, полностью зависела от капризов почты. Кроме Ми Ран он постоянно переписывался еще с несколькими людьми. Мать обычно писала ему о своих собаках. Отец призывал учиться как можно лучше. «Ради Ким Ир Сена и Трудовой партии, которые столько тебе дали», — так обычно заканчивал он свои письма, думая, что цензоры читают всю корреспонденцию. В холодные зимние месяцы, когда по всеобщему убеждению железнодорожники сжигали почту, чтобы согреться, Чон Сану иногда подолгу не приходило ни одного письма. Поэтому он не стал волноваться, когда несколько его посланий к Ми Ран осталось без ответа. Но прошел октябрь, за ним ноябрь, а там и декабрь, а от нее так и не было вестей. Тогда молодой человек начал беспокоиться.
Приехав в Чхонджин на зимние каникулы, Чон Сан хотел непринужденным тоном поинтересоваться у брата, не видел ли тот Ми Ран. Но брат опередил его, выпалив чуть ли не с порога:
— Она уехала!
— Уехала? Куда?
Чон Сан не верил собственным ушам. Он и не подозревал, что Ми Ран собиралась в какое-то путешествие. Она ведь всегда рассказывала ему обо всем. Правда, в последнее время ее письма стали несколько прохладными, но, наверное, она просто немного обижается из-за того, что он не делает ей предложение. Не могла же она куда-то уехать, не сказав ему об этом ни слова! Чон Сан вцепился в брата, требуя подробностей.
— Они все исчезли. Говорят, сбежали в Южную Корею, — это было все, что знал брат.
Чон Сан отправился на разведку в район, где жила Ми Ран. Сначала он только описал несколько кругов, словно ведя наблюдение за обстановкой. Молодой человек не мог заставить себя подойти ближе к дому. Желудок у него сжимался, кровь стучала в ушах. Через несколько дней Чон Сан пришел снова. Спрятавшись за стеной, возле которой они с Ми Ран тайно встречались все эти годы, он выяснил, что в квартире поселилась другая семья.
Чон Сан возвращался сюда еще несколько раз в те каникулы, а потом при каждом следующем приезде домой. Он не столько добывал информацию — никто не мог рассказать ему ничего, кроме слухов, — сколько занимался самоедством. Каким же идиотом он был! Чон Сан ненавидел себя — нерешительного интеллектуала, который обдумывал каждый свой шаг до тех пор, пока не стало слишком поздно. Он так долго собирался с силами, чтобы попросить руки любимой девушки, что она уехала. Ведь он хотел предложить ей бежать с ним в Южную Корею, но ему не хватило смелости. Теперь в разрыве их отношений Чон Сан винил именно себя. Он был мужчиной, он был на три года старше, у него был университетский диплом. Он читал Ми Ран стихи, рассказывал ей о книгах и фильмах, о которых она никогда не слышала. Но в итоге она оказалась смелой, а он — трусом. Никто не знал ничего наверняка, но Чон Сан сердцем чуял: его девушка действительно в Южной Корее.
«Черт, она меня опередила!» — внутренне досадовал он.
Она опередила многих. За неполных полвека, что разделяли окончание Корейской войны и бегство Ми Ран в октябре 1998-го, всего лишь 923 гражданам КНДР удалось эмигрировать в Южную Корею. Это невероятно мало, если учесть, что через Берлинскую стену из Восточной Германии в Западную каждый год перебиралось в среднем около 21 ООО человек.
Большинство северокорейских эмигрантов были дипломатами или чиновниками, путешествовавшими за границу. Хван Чжан Ёп, академик и крупный государственный деятель, не вернулся домой из командировки, укрывшись в южнокорейском посольстве в Пекине. Изредка северокорейскому солдату удавалось вопреки всему прорваться через демилитаризованную зону. Несколько рыбаков добрались до Южной Кореи по морю.
Северокорейское правительство принимало все меры, чтобы никуда людей не выпускать. Вдоль берега в Чхонджине и других приморских городах в начале 1990-х были установлены ограждения, перекрывавшие морской путь в Японию. Когда гражданин КНДР покидал страну официально, он не мог взять с собой жену и детей: они оставались в заложниках, гарантируя его возвращение. Тот, кого это не останавливало, должен был жить с мыслью о том, что все те, кого он любил, остаток жизни проведут в лагерях.
В конце 1990-х количество беженцев резко возросло. Голод и китайские экономические реформы придавали северокорейцам решимости. Со своего берега реки Туманган они могли видеть новые блестящие машины, едущие вдоль набережных с китайской стороны. Они собственными глазами видели, что граждане КНР живут хорошо.
Люди вроде тех, что помогли Ми Ран пересечь границу, очень быстро расширяли свой бизнес. Они прокладывали новые маршруты через реку, разыскивая самые узкие места для перехода вброд и подкупая пограничников. Те, кто не умел плавать, могли заплатить, чтобы их перевели. Число эмигрантов росло в геометрической прогрессии. К 2001 году из Северной Кореи в Китай перебежало примерно 100 000 человек. Кое-кто из них со временем оказался в Южной Корее.
Перемещения совершались в обоих направлениях. Северные корейцы стремились в Китай, а китайские товары текли в КНДР, причем везли не только еду и одежду, но и книги, радиоприемники, журналы, даже Библию, которая в Северной Корее была запрещена. Китайские пиратские диски компактно упаковывались и недорого стоили. В один ящик их помещалась целая тысяча, а сверху контрабандисты укладывали сигареты для взяток пограничникам. Проигрыватели для дисков тоже производились в Китае и стоили всего $20, что было вполне доступно для корейцев, самостоятельно зарабатывавших на жизнь в новых экономических условиях. Хорошо продавались такие американские хиты, как «Титаник», «Воздушная тюрьма», «Свидетель». Еще большей популярностью пользовались южнокорейские кинофильмы, душещипательные мыльные оперы и ситкомы, в которых якобы показывалась жизнь простых людей: северные корейцы с особым вниманием разглядывали одежду героев и кухонную технику в их квартирах. Впервые обычные граждане КНДР могли смотреть на родном языке фильмы, в которых не содержалось дифирамбов Ким Ир Сену или Ким Чен Иру. Северокорейцам открылась другая жизнь, пусть и поданная под коммерческим соусом.
Правительство обвиняло Соединенные Штаты и Южную Корею в том, что эти вражеские государства засылают книги и диски в КНДР с целью нанесения ущерба режиму. Продавцов дисков арестовывали и иногда даже казнили за измену Родине. Члены Трудовой партии читали лекции, предупреждая народ об опасностях, которые таит в себе чужеземная культура:
Наши враги используют такие специально изготовленные материалы для того, чтобы приукрасить в наших глазах насквозь прогнивший империалистический мир и навязать нам буржуазный образ жизни. Если мы позволим заманить себя в эту ловушку, наше революционное мышление и классовое сознание окажутся парализованными, а наше абсолютное преклонение перед Маршалом [Ким Ир Сеном] исчезнет.
Однако информация в Северной Корее не столько распространялась через книги, газеты или фильмы, сколько передавалась из уст в уста. Люди, не имеющие возможности смотреть импортные диски, слышали о них от других. По стране расходились невероятные истории о богатстве и уровне технологического развития соседних государств. Говорили, будто в Южной Корее существуют «умные» автомобили, не двигающиеся с места, пока водитель не дунет в датчик, чтобы доказать свою трезвость (неправда), будто обычный китайский крестьянин настолько богат, что три раза в день ест белый рис (правда).
Один северокорейский солдат вспоминал парня, который где-то раздобыл американские маникюрные щипчики и хвастался ими перед товарищами. Солдат взял щипчики, остриг несколько ногтей, полюбовался острыми, чистыми лезвиями и поразился устройству этого простого механизма. А потом внезапно осознал: если в КНДР не могут сделать даже щипчиков, то как же конкурировать с американским оружием?
Для одного из северокорейских студентов откровением стала фотография южного корейца в колонне демонстрантов. Снимок был опубликован как доказательство эксплуатации трудящихся в капиталистическом обществе, но, вместо того чтобы читать лозунги демонстрантов, студент обратил внимание на внешний вид «притесняемого» рабочего: он был в куртке на молнии, а из кармана торчала шариковая ручка (и то, и другое по тогдашним северокорейским меркам считалось невероятной роскошью).
В середине 1990-х моряк, находившийся на корабле в Желтом море, случайно услышал по радио южнокорейскую передачу. Это была юмористическая миниатюра о двух женщинах, которые не поделили место на стоянке около жилого комплекса. Морской волк не понимал, как где-то может быть столько машин, что для них не хватает места. Ему было уже под 40, он занимал достаточно высокую должность, но при этом ни у кого из его знакомых не имелось собственного автомобиля. И уж совсем невероятным казалось то, что владельцем личного автотранспорта может оказаться молодая женщина. Моряк решил, будто все в этой радиопередаче — сплошная шутка. Но мысли об услышанном мучили его еще несколько дней, пока он не пришел к выводу, что да, в Южной Корее действительно может быть столько машин.
Спустя несколько лет он бежал из страны — как и солдат, восхитившийся маникюрными щипчиками, и студент, разглядывавший фотографию бастующего рабочего.
Даже в самых смелых мечтах доктор Ким не представляла себе, как можно покинуть КНДР. Это не объяснялось невежеством или отсутствием любознательности — она много читала и любила истории об экзотических дальних странах, но искренне верила, что ее Родина — лучшее место на земле. Зачем же куда-то отсюда уезжать?
В детстве Чи Ын много слышала от отца о том, как тяжело ему жилось в Китае в начале 1960-х. Ну а ей очень повезло родиться в КНДР. Особую благодарность по отношению к правительству она чувствовала за то, что ее, дочь простого строителя, бесплатно обучили профессии врача. Доктор Ким считала, что обязана государству своей жизнью и своими знаниями. Больше всего на свете она хотела вступить в Трудовую партию и отплатить народу за проявленную к ней щедрость. «Я отдала бы свое сердце, если бы Родина приказала, — такой патриоткой я была», — рассказывала она потом.
Но однажды, выполняя добровольную работу в партийном секретариате, доктор Ким внезапно узнала, что ее любовь к партии отнюдь не взаимна.
В зиму после смерти Ким Ир Сена Чи Ын должна была приходить на работу к 7:30 утра, раньше других врачей, чтобы прибраться в кабинете партийного секретаря — женщины за 50, специалиста по гепатиту, к которой все обращались «товарищ секретарь Чон». Кабинет был маленьким, с обязательными портретами Ким Ир Сена и Ким Чен Ира на стенах и большим количеством книжных шкафов. Ящики в старом деревянном столе плохо закрывались, поэтому бумаги часто вываливались из них на пол. Однако газеты всегда лежали аккуратно сложенной стопкой. Нельзя было допускать, чтобы они падали, не то кто-нибудь мог случайно наступить на фотографию Ким Ир Сена или Ким Чен Ира. Товарищ секретарь Чон не слишком любила читать или писать, поэтому доктор Ким изучала за нее редакционные статьи в «Нодон Синмун» и местной газете «Хамбук Синмун», а потом готовила доклады. Чи Ын была уверена, что товарищ секретарь в благодарность за все это порекомендует ее для вступления в партию. Доктор Ким даже мечтала, что когда-нибудь пойдет по стопам своей наставницы и сама станет партийным секретарем.
Как-то раз, наводя порядок в кабинете, доктор Ким заметила, что один из деревянных шкафов не заперт. Не сумев совладать с любопытством, она достала и раскрыла большой конверт, торчавший из стопки бумаг. Там был список сотрудников больницы, за которыми парторганизации следовало особенно пристально наблюдать. Напротив каждого имени имелась пометка о причине подозрений. В основном дело касалось классового происхождения: у кого-то родители или дедушка с бабушкой активно посещали церковь, кто-то происходил из семьи бывших землевладельцев или эмигрантов из Японии, кто-то имел родственников в Китае. В списке значилось и имя Ким Чи Ын.
Женщина не поверила своим глазам. Вся ее жизнь, все ее поступки были безупречны. Перфекционистка по характеру, она предъявляла к себе очень высокие требования: отлично училась в школе и в вузе, охотно бралась за общественную работу, посещала дополнительные политзанятия. Да, ее отец приехал из Китая и у него оставались там родственники, но Чи Ын никогда не встречалась и не переписывалась с ними. «Наверное, произошла какая-то ошибка», — подумала она.
Но постепенно доктор Ким поняла, что никакой ошибки нет. Товарищ секретарь Чон беззастенчиво пользовалась ее трудом, совершенно не собираясь давать ей рекомендацию для вступления в партию. Более того, Чи Ын начала подозревать, что действительно находится под наблюдением. Партийные деятели, казалось, посматривали на нее особенно внимательно.
Подозрения доктора Ким подтвердились года два спустя, когда в больницу к ней неожиданно явился агент госбезопасности. Он работал в Повибу — организации, занимающейся расследованием политических преступлений. Вначале доктор Ким подумала, что этот человек хочет поговорить о ком-то из пациентов или врачей, но он задавал вопросы только о ней самой, ее семье и работе, а потом без обиняков спросил, не собирается ли она бежать из страны.
— Бежать из КНДР?! — возмутилась доктор Ким. Ничто подобное ей даже в голову не приходило. Конечно, она слышала сплетни о побегах за границу, но презирала тех, у кого не хватало сил, чтобы выдержать Суровый Марш, и кто хотел предать свою Родину. — Зачем мне бежать? — негодовала она.
Сотрудник Повибу перечислил ей причины. У нее были родственники в Китае. Ее брак оказался неудачным. В больнице не платили зарплату.
— Так что имейте в виду: мы за вами наблюдаем. Не вздумайте бежать! — мрачно предупредил он, перед тем как уйти.
Доктор Ким снова и снова прокручивала этот разговор в голове. И чем больше она думала, тем отчетливее видела, что слова человека из Повибу не лишены смысла. Он подал ей идею, от которой теперь никак не удавалось отмахнуться.
Жизнь Чи Ын в Северной Корее действительно складывалась печально. Ее бывший муж снова женился вскоре после развода. Шестилетний сын жил с его родителями, как это принято в Корее: согласно традициям и законодательству дети принадлежат отцу и вносятся в родословную только его семьи. Доктор Ким могла навещать сына лишь иногда по выходным и очень переживала из-за того, какой он маленький и худенький. В доме ее бывшего мужа не хватало продуктов.
Да и она сама оказалась не в лучшем положении. Другие врачи добывали себе средства к существованию, продавая лекарства и делая платные операции, в частности аборты. Для первого у доктора Ким не было смелости, для последнего — соответствующих навыков. Она могла только принимать подарки от своих пациентов, но через некоторое время больные практически перестали приносить еду.
Доктор Ким ушла из педиатрического отделения в 1997 году. Она не могла больше смотреть в глаза голодающим детям и переключилась на исследовательскую работу в надежде, что это позволит ей не иметь дела с умирающими. Но для исследований не было нормальных условий. После завтрака доктора занимались поисками еды на ужин, а после ужина начинали беспокоиться о следующем завтраке. Чи Ын начала раньше уходить с работы, чтобы отправляться в горы на поиски съедобных растений. Иногда она рубила дрова на продажу. Она стала весить около 35 кг. Грудь у нее сморщилась, менструации прекратились. Издали доктор Ким стала больше похожа на двенадцатилетнюю девочку, чем на женщину, которой перевалило за тридцать. Когда есть было вообще нечего, в первые несколько дней она чувствовала дикий голод и думала, что отнимет кусок даже у ребенка. Но дня через четыре притуплялись все ощущения, кроме одного: собственное тело казалось Чи Ын чужим. Ей чудилось, будто кто-то поднимает ее в воздух и снова бросает на землю. Доктор Ким была совершенно истощена и измучена. По утрам у нее не хватало сил подняться. Вначале она отказалась от добровольной работы в партийном секретариате, а к началу 1998 года вообще ушла из больницы. Чи Ын пробовала разные способы заработка, продавала на рынке спиртное и уголь. Она не жалела о том, что ее медицинское образование пропадает. В эти голодные времена достаточно было просто выжить.
Однажды, придя на рынок, доктор Ким столкнулась с бывшей одноклассницей. Они обе хорошо учились, пользовались популярностью у сверстников и, что называется, «подавали надежды». Подруга была старостой класса. Женщины вежливо побеседовали и обменялись комплиментами по поводу внешнего вида, хотя обе были исхудавшими и бледными. Потом доктор Ким спросила о семье подруги. Та спокойно ответила, что ее муж и двухлетний сын умерли с разницей всего в три дня. Доктор Ким попробовала выразить соболезнования, но в ответ услышала: «Ничего. Зато теперь у меня двумя ртами меньше».
Чи Ын не знала, какова причина такого противоестественного равнодушия — ожесточение или безумие, — но понимала, что если и дальше будет жить в КНДР, то либо станет такой же, как эта женщина, либо умрет.
Перед смертью отец доктора Ким передал ей список с именами и последними известными ему адресами своих родственников в Китае. Это была предсмертная записка: отец нацарапал ее трясущейся рукой в горячке своей добровольной голодовки. В тот момент Чи Ын почувствовала себя оскорбленной, но все же не выбросила листок. Теперь она достала коробочку, в которой хранила записку, аккуратно ее развернула и пробежала глазами список имен, вспоминая последние слова отца: «Они тебе помогут».
Доктор Ким отправилась в Китай одна. У нее не было денег, чтобы нанять проводника или подкупить пограничников, так что ей пришлось положиться исключительно на собственную отвагу и интуицию. К марту 1999 года путешествие в Китай уже успели проделать столько людей, что в любом приграничном городе было несложно узнать, где лучше всего совершать переход. Стояла ранняя весна, природа только-только начала оттаивать после страшно холодной зимы, и река еще была покрыта ледяной коркой. Пересекая Туманган в том месте, которое ей указали, доктор Ким через каждые несколько шагов кидала перед собой тяжелый камень, чтобы проверить крепость льда. Он был достаточно прочным, по крайней мере с корейской стороны. Чи Ын скользила, переставляя ноги аккуратно, как балерина. Примерно на середине пути камень утонул. Но доктор Ким все равно продолжала двигаться дальше, хотя ледяная вода доходила ей до пояса. Плавающие куски льда мешали идти, и она голыми руками расчищала себе путь.
Наконец Чи Ын, спотыкаясь, выбралась на противоположный берег. Ее ноги ничего не чувствовали, брюки обледенели. Она шла через лес, пока при первом проблеске зари не увидела деревушку. Доктор Ким понимала, что, присев отдохнуть, она может замерзнуть насмерть, но продолжать путь сил не было. Оставалось только положиться на милосердие местных жителей.
Доктор Ким посмотрела на грунтовую дорогу, ведущую к крестьянским домам. Большинство из них окружали заборы с металлическими воротами. Одна из калиток оказалась незапертой. Приоткрыв ее, Чи Ын заглянула внутрь и увидела большую металлическую миску с едой, стоящую прямо на земле. Женщина присмотрелась: в миске был рис, белый рис с кусочками мяса. Доктор Ким не могла вспомнить, когда она в последний раз видела миску чистого белого риса. Почему еда стоит здесь, на земле? Услышав собачий лай, Чи Ын все поняла.
Вплоть до этого момента она еще смутно надеялась, что китайцы такие же бедные, как и ее соотечественники. Ей все еще хотелось думать, будто ее Родина — лучшее место в мире. Тогда вера, которую она взращивала в себе всю жизнь, оказалась бы не напрасной. Но теперь доктор Ким уже никак не могла отрицать факт, который был совершенно очевиден: собаки в Китае питались лучше, чем врачи в Северной Корее.