Дом культуры в Кенсоне

Еще школьницей Ми Ран обратила внимание на то, что горожане идут в деревню в поисках пропитания. Подъезжая на велосипеде к Чхонджину, она замечала людей, которые с холщовыми мешками, как нищие, шли в сторону садов, насаженных по обе стороны от дороги. Некоторые проходили еще дальше — к кукурузным полям: они начинались за поселком Ми Ран и тянулись к югу, в сторону моря. Нередко девочка видела горожан, которые собирали хворост в горах недалеко от каолиновой шахты, где работал Тхэ У. Ми Ран все это удивляло, ведь она привыкла считать, что в городе живут лучше, чем в деревне. В Чхонджине были университеты, театры и рестораны, предназначавшиеся, разумеется, только для членов Трудовой партии и их родственников — не для таких девочек, как Ми Ран.

Кенсон представлял собой несколько поселков с общим административным центром — своего рода Чхонджином в миниатюре. Его украшением был широченный проспект, ведущий к огромному каменному монументу в честь победы Ким Ир Сена над Японией во Второй мировой войне. В городке располагались предприятия, которые перерабатывали каолин, добываемый на шахте, где работал отец Ми Ран. Еще имелся крупный завод электрооборудования, а также фабрика имени 5 Июня, названная в память о том дне, когда Ким Ир Сен ее посетил и дал работникам «ценные указания» (случилось это в 1948 году).

Поселок Ми Ран сельской местностью назвать было нельзя, но все-таки с землей дело обстояло здесь куда лучше, чем в городе. На плоском участке ближе к берегу почва была песчаной и сравнительно плодородной. Дальше она переходила в холмы, густо поросшие соснами. Клочки земли между «гармошками» тщательно возделывались: на них выращивали красный перец, редиску, капусту и даже табак, поскольку самокрутки обходились дешевле покупных сигарет, а мужчины практически все поголовно курили. Хозяева, у которых крыша дома была плоской, ставили на нее горшки для выращивания овощей. Эта частная сельскохозяйственная деятельность в силу ограниченности своих масштабов не вызывала гнева властей. Огородничество выручало народ — по крайней мере до тех пор, пока перебои с едой не перешли в настоящий голод.

Когда зарплата отца Ми Ран стала уменьшаться и в конце концов совсем исчезла, ответственность за семью легла на плечи матери. Она не была особенно хорошей домашней хозяйкой, но по части приработка оказалась находчивой: шила на продажу, изготовляла тофу, а некоторое время даже выращивала свиней, хотя для них не хватало корма. Самым успешным начинанием этой «предпринимательницы» оказалось придуманное ею эрзац-мороженое. Она купила подержанный морозильник, который называли «Северным полюсом». Поскольку молока и сливок достать было невозможно, приходилось использовать воду, остававшуюся после приготовления тофу, добавляя в нее красные бобы и сахар. Эта странная смесь замораживалась в лотках для кубиков льда. Корейцы любят побаловать детей, и, если в семье оказывался лишний вон, его тратили на лакомство для ребенка. Иногда мама Ми Ран продавала свою продукцию с кузова грузовика, который одалживала у знакомых. Она не обращала внимания на то, что партия осуждала частную торговлю. Эта женщина была не столько диссиденткой, сколько прагматиком, попросту игнорирующим идеологию. Выручка от продажи эрзац-мороженого тратилась на черном рынке: удавалось купить кукурузу, а иногда и рис.

Тайный поклонник Ми Ран тоже избежал голода. Почти каждый год из Японии приплывали на пароме родители отца Чон Сана. В начале 1990-х корабль приходил уже не в Чхонджин, а в Вонсан — портовый город на юго-востоке страны. Семья Чон Сана встречала родственников на пристани, и пока все, как обычно, плакали и обнимались, харабоджи, то есть дедушка, Чон Сана незаметно клал сыну в карман толстый конверт с деньгами. Делалось это тайком, чтобы никто из властей ничего не увидел и не потребовал своей доли. Иногда в конверте оказывалась сумма в иенах, превосходящая 2000 в долларовом эквиваленте. Корейцы, оставшиеся в Японии, прекрасно понимали, что без такой валютной поддержки их родственники в КНДР будут просто голодать.

А еще семье Чон Сана посчастливилось иметь свой дворик. Отец тщательно ухаживал за огородом, скрытым за стеной и аккуратно разделенным на овощные грядки. Склонившись над своими насаждениями, мужчина ухаживал за ними с нежностью, какой едва ли удостаивал собственных детей. В маленькой книжечке тщательно записывалось, что, где и на какой глубине посажено, за сколько дней семена проросли и к какому сроку созрели овощи. Мать Чон Сана все еще пользовалась кухонной утварью, привезенной ее семьей из Японии. Острым ножом она нарезала соломкой морковку с редиской, выкладывала их на только что сваренный дымящийся рис и заворачивала все это в листы сушеных морских водорослей. Чон Сан и его родственники были единственными в квартале, кто ел кимпаб — корейский вариант японского маки, весьма популярный в Южной Корее, но практически неизвестный на Севере. Благодаря собственным овощам и возможности покупать рис на черном рынке, семья питалась лучше всех, за исключением партийной номенклатуры.

Но даже больше, нежели богатым столом, родители гордились Чон Саном. Годы непрестанной работы, занятия до часу ночи, подъемы на рассвете, бесконечное ворчание отца и в первую очередь собственное желание подростка оправдать ожидания семьи — все это, в конце концов, принесло плоды. Чон Сана приняли в университет. Правда, это был не Университет имени Ким Ир Сена (туда брали молодых людей с лучшими анкетными данными), а другой вуз, занимавшийся подготовкой ученых (при отборе абитуриентов там уделяли большее внимание знаниям, а меньшее — сонбуну). Из-за сильного технического отставания КНДР от Японии и Южной Кореи правительство больше не могло себе позволить разбрасываться способными людьми. Если бы Чон Сан мог выбирать, он предпочел бы изучать литературу, философию или (будь в университете такой факультет) кинематографию. Но отец направил его на естественнонаучную стезю, зная, что для мальчика «неправильного» происхождения это единственный способ попасть в столицу.

Поступление в один из ведущих технических вузов страны было большим достижением для парня из провинции Северный Хамгён. Это означало, что Чон Сана не заберут в армию. В будущем у него могла появиться возможность повысить сонбун семьи и вступить в партию. Несмотря на кое-какие сомнения политического характера (он не совсем понимал, зачем жители ГДР разрушили Берлинскую стену, если коммунизм — такой замечательный строй), он верил, что членство в партии и столичное образование обеспечат ему пропуск в привилегированную часть общества.

Чон Сан гордился собой. Вообще-то он был скромным мальчиком и не хвастался своими способностями или деньгами, но на этот раз вернулся из столицы героем. Студенты, как солдаты, всегда (даже вне университетских стен) носили форму: зеленые брюки и двубортный китель, белую рубашку, галстук. Цвет мундира был выбран неслучайно: «зеленые горы» — так Ким Ир Сен назвал в свое время молодежь. Вдохновленный успехом, Чон Сан снова раздумывал о том, не пригласить ли Ми Ран на свидание. Прошло пять лет с тех пор, как он впервые увидел ее у кинотеатра. К своему немалому удивлению, за это время он не забыл ее. В столичном университете было много умных и красивых девушек, но ни одна из них не привлекала его так, как Ми Ран.

За это время Чон Сан кое-что о ней узнал. Еще в школе он подружился с ее сестрой — бойкой девушкой по имени Ми Сук. Она была на два года старше Ми Ран и играла в женской волейбольной команде. Чон Сан часто встречал ее в спортивном зале. Еще он занимался боксом вместе с парнем, который жил в той же «гармошке», что и Ми Ран. Под предлогом визитов к другу Чон Сан часто болтался в ее районе.

У родителей Ми Ран был телевизор, и, так же как к госпоже Сон, к ним часто заглядывали соседи. Однажды, прогуливаясь с приятелем, Чон Сан вместе с другими ребятами зашел к Ми Ран домой. Пока все смотрели какую-то передачу, он поглядывал на девушку. Она стала настоящей красавицей. Глядя на нее, Чон Сан спрашивал себя, что же так привлекало его в этом разрезе глаз, в форме носа и рта, в этих волосах. Он раздумывал о том, стоит ли рискнуть своей репутацией, пригласив Ми Ран на свидание, и решил, что стоит.

Чон Сан запланировал сделать это весной 1991 года, когда вернется домой из столицы уже первокурсником. Он бродил по центру Кенсона в надежде «случайно» встретить Ми Ран и заговорить с ней. В последний день каникул увидел девушку на рынке, хотел было подойти, но заметил поблизости ее мать.

Вскоре после этого Чон Сан рассказал о своих чувствах Ми Сук, которая согласилась исполнить роль посредника. Приехав на каникулы в следующий раз, Чон Сан зашел к ней в заранее оговоренное время. Ми Сук, чем-то занимавшаяся у входа, позвала Ми Ран: «Выходи, сестренка, поболтай с моим приятелем». Девушка выглянула за дверь, но тут же ойкнула и смущенно отпрянула. «Да выходи же ты, а то мне придется тебя вытаскивать», — настаивала Ми Сук.

Наконец Ми Ран вышла и поздоровалась с Чон Саном. Впервые очутившись с ней лицом к лицу, он почувствовал, как его свежевыглаженный форменный воротничок становится влажным от выступивших капелек пота. Заговорив с девушкой, он заметил, что голос у него дрожит. Но отступать было поздно, и Чон Сан устремился вперед. Он даже помыслить не мог о том, чтобы завести с Ми Ран пустой разговор, поэтому сразу все рассказал. Начиная с того, как увидел ее у кинотеатра. В конце концов он предложил ей свою дружбу.

— Мои занятия… Мне нужно серьезно заниматься, но я не могу сосредоточиться, потому что все время думаю о тебе, — признался он. Девушка молчала. К удивлению Чон Сана, она не прятала глаз, но и не говорила ни слова. Голова у парня пошла кругом. Изо всех сил он старался вовлечь Ми Ран в разговор. — Разве ты не замечала, как я все это время на тебя смотрел?

— Нет, даже понятия не имела, — он ждал, что еще она скажет. — Ты мне не то что бы не нравишься… — проговорила она, употребив двусмысленное в корейском языке двойное отрицание.

Чон Сан не был уверен в том, что правильно понимает девушку, но все же в ее словах ему послышалось сдержанное согласие. Она обещала объясниться с ним в письме. При всем своем показном равнодушии Ми Ран страшно обрадовалась. Парень был красив, любезен и, несомненно, перспективен. Среди ее знакомых только два мальчика поступили в институт, да и то не в столице. На самом деле Ми Ран давно заметила, как Чон Сан ходит вокруг ее дома, и даже втайне надеялась, что это из-за нее. На девушку, конечно, произвела впечатление студенческая форма. Благодаря двойному ряду блестящих пуговиц на кителе Чон Сан выглядел, как морской офицер. Но, хотя Ми Ран никогда раньше ни с кем не встречалась, она интуитивно поняла, что лучше притвориться неприступной. Она не знала, как согласиться на встречу, не выказав при этом излишней заинтересованности.

Спустя несколько недель Ми Ран безупречным почерком написала своему поклоннику неуклюже-формальное письмо: «Во избежание ситуации, при которой Ваша печаль могла бы отвлечь Вас от занятий, я на некоторое время принимаю Ваше предложение».

Поначалу отношения влюбленных оставались эпистолярными, как это было принято в XIX веке. Связь поддерживалась только при помощи писем. В 1991 году, когда Южная Корея становилась крупнейшим в мире производителем мобильных телефонов, в КНДР мало у кого имелся хотя бы обычный телефон. Чтобы позвонить, приходилось идти на почту. Написать письмо тоже было не так-то просто. Из-за дефицита писчей бумаги многие чиркали на полях газет. В государственных магазинах продавались листы прессованной кукурузной шелухи, которые рвались от малейшего прикосновения. Ми Ран пришлось выпрашивать у матери деньги на импортную бумагу, которая представляла собой такую ценность, что о черновиках не могло быть и речи. Хотя расстояние от Пхеньяна до Чхонджина около 400 км, письма шли чуть ли не месяц.

Когда начался этот роман, Ми Ран училась в старшем классе школы. Столичный студент казался девушке очень образованным и опытным, что не могло ее не пугать. В Пхеньяне Чон Сан доставал нормальную бумагу. У него имелась шариковая ручка. Письма его были длинными и красноречивыми. Постепенно обмен общими фразами перерос в настоящую любовную переписку. Чон Сан никогда не видел голливудских фильмов о любви, но разгоряченное воображение восполнило этот пробел. В своих письмах он писал, что представляет себе, как они с Ми Ран бегут навстречу друг другу, а над ними — небо в золотисто-розовых прожилках. Он цитировал отрывки из романов, которые читал в столице, и сам сочинял любовные стихи. В его письмах не было и тени той сдержанности, которая на протяжении нескольких лет не позволяла ему приблизиться к Ми Ран.

Чон Сан направлял свои послания Ми Сук: она работала в конторе и могла получать корреспонденцию, не привлекая внимания родителей. Сестра была единственной, кому Ми Ран рассказывала о том, как развивался этот роман. Из друзей или родственников Чон Сана в тайну не был посвящен никто. Взаимоотношения полов и классовое происхождение в Северной Корее открыто не обсуждаются (сетования по поводу сонбуна воспринимаются как проявление недовольства режимом). Поэтому Ми Ран с Чон Саном никогда не говорили о том, почему их любовь следует держать в тайне. Сомнительное происхождение девушки, хоть о нем и молчали, было всем известно и висело над влюбленными как дамоклов меч. Молодые люди знали, что, если они поженятся, это плохо повлияет на продвижение Чон Сана по службе и его шансы вступить в партию. Если бы отец парня узнал об этих отношениях, он бы сделал все, чтобы положить им конец. В северокорейском обществе люди обычно не выходят за пределы своего круга, поэтому Чон Сану полагалось искать жену среди таких же, как он, репатриантов из Японии. Да и вообще отец молодого человека не одобрял никаких романов. «Не теряй времени на девчонок, сначала закончи учебу», — наставительно говорил он.

Небольшое отступление о взаимоотношении полов в Северной Корее: ухаживания там не приняты. Браки часто устраиваются семьями, парторганизацией или начальством. Публично выражать свои чувства не положено: даже держаться за руки считается неприличным. Беженцы из КНДР утверждают, что в стране не существует секса до брака и не бывает случаев, чтобы незамужняя студентка забеременела. «Это немыслимо. Трудно даже себе представить такой кошмар», — говорила мне женщина из Северной Кореи, причем вовсе не ханжа (когда мы с ней встретились в Сеуле, она работала в секс-индустрии). Конечно же, в КНДР нет домов свиданий, как в Японии или Южной Корее. Вас не зарегистрируют в обычной гостинице без командировочного удостоверения, и уж тем более никто не предоставит номер неженатой паре. Жители Чхонджина рассказывали мне, что некоторые парочки уединялись в лесу или даже в скверах, но о себе, разумеется, никто такого не говорил.

Стыдливость — отличительная черта корейского национального характера. Глядя на сеульских школьниц в коротеньких клетчатых юбочках, легко забыть, что каких-то сто лет назад одежда уважающей себя кореянки полностью скрывала тело — вполне в стиле «Талибана». Британская путешественница Изабелла Бишоп писала, что в 1897 году в деревне к северу от Пхеньяна женщины носили некое подобие чадры («невообразимое» куполообразное одеяние, в длину достигавшее двух метров, а в ширину — полутора и покрывавшее фигуру с головы до пят), а также «ужасающие шляпы, похожие на плетеные сторожевые будки». Представительницы высших и средних слоев общества вообще не покидали семейную обитель, за исключением особых случаев, когда на улицах не было мужчин. Бишоп немало поездила по миру, в том числе и по мусульманским странам, но кореянки показались ей «куда большими затворницами, чем женщины других народов».

«Плетеных сторожевых будок» давно уже нет, но взгляды людей за сто лет мало изменились. Придя к власти, Ким Ир Сен соединил традиционный корейский уклад с принятым у коммунистов замалчиванием всего, что относится к интимным отношениям. Закрылись не только бордели, но и двусмысленные по своему назначению дома кисэн, где женщины развлекали состоятельных мужчин. Тех, кто имел какое-то отношение к порнографии, казнили. Несмотря на вольности, которые позволяли себе Ким Ир Сен и Ким Чен Ир (сын великого вождя немало погулял в молодости), за внебрачные связи партийные работники лишались должностей.

Кроме того, Ким Ир Сен осуждал ранние браки: указ, вышедший в 1971 году, предписывал мужчинам жениться в 30 лет, а женщинам выходить замуж в 28. В газетах писали: «Родина верит в то, что молодежь поддержит прекрасный обычай вступать в брак, лишь немало потрудившись во благо страны и народа». На самом деле обычай диктовал совсем другое: в Корее в старые времена женщины выходили замуж к четырнадцати годам. Новая традиция была нужна КНДР для снижения рождаемости. К тому же солдатам срочной службы теперь не приходилось сомневаться в том, что девушки их дождутся, и это укрепляло нравственное здоровье армии. Хотя запрет на ранние браки отменили в 1990 году, в Северной Корее до сих пор косо смотрят на молодые пары, даже если отношения подростков вполне невинны.

Общественная мораль КНДР предписывала женщинам носить «традиционную прическу в соответствии с социалистическим образом жизни и вкусом эпохи». Кореянки среднего возраста должны были коротко стричься и делать химическую завивку. Незамужние женщины могли позволить себе длинные волосы, собранные сзади или заплетенные в косы. Запрещалось носить юбки выше колена и блузки без рукавов. Интересно, что такого рода предписания, касающиеся одежды и причесок, существовали и в Южной Корее в 1970-е годы, во времена военной диктатуры Пак Чон Хи. Сегодня между двумя частями некогда единой страны можно наблюдать такие резкие различия в одежде и в отношениях полов, что кажется, будто, пока Юг стремительно менялся, на Севере время остановилось. Несколько лет назад я побывала в регионе КНДР, который часто посещают южные корейцы, и стала свидетелем такой сцены: швейцар в гостинице едва не потерял сознание при виде молодой южанки в джинсах с заниженной талией и топике, открывающем живот. Многим беженцам из КНДР самым удивительным в Южной Корее показалось то, что пары целуются на улице.

Чон Сану и Ми Ран повезло: они стали встречаться уже после того, как начались перебои в электроснабжении. По вечерам Северная Корея погружается в такую непроглядную тьму, какую люди из электрифицированных стран вряд ли смогут себе представить: не горят фонари, не мелькают фары, из-под дверей и из окон не пробивается свет. Только разглядев тлеющий кончик зажженной сигареты, можно понять, что навстречу тебе кто-то идет.

После ужина Чон Сан всегда находил предлог, чтобы выйти из дома. Ему уже исполнилось двадцать лет, он учился в университете и был на голову выше своего отца, но все равно очень его боялся.

«Пойду навещу друга», — бросал Чон Сан, называя при этом кого-нибудь из своих школьных приятелей. Он обещал вернуться к девяти вечера (прекрасно понимая, что на самом деле вернется к полуночи) и поспешно удалялся, прежде чем отец успевал задать какой-нибудь вопрос.

До дома Ми Ран было около получаса ходьбы. Чон Сан торопился, хотя и знал, что ему придется ждать, пока Ми Ран поможет матери убрать со стола. Его приятель по секции бокса переехал, и повода болтаться в этом районе больше не было. Чон Сан просто стоял — так тихо, что мог слышать собственное сердцебиение.

К этому времени все заведения, куда парень с девушкой могли бы пойти вместе, уже закрылись. В кенсонском доме культуры перестали показывать кино из-за отсутствия электричества. Закрылись немногочисленные рестораны. Продолжал работать Молодежный парк, где можно было покататься на старых аттракционах или взять лодку и поплавать по озеру. Но находился он в центре Чхонджина, недалеко от порта, а, чтобы попасть в город, жителям пригородов требовалось особое разрешение. В парк возле ближайшей железнодорожной станции влюбленные не ходили, потому что боялись встретить кого-нибудь из знакомых.

Лучше всего в создавшейся ситуации было просто гулять. Через поселок проходила всего одна дорога, ведущая в горы. Ми Ран с Чон Саном шли быстро, хотя и не слишком быстро, чтобы не казалось, будто они от кого-то убегают. Влюбленные молча проходили мимо портретов улыбающегося вождя и надписей вроде «Партия решает — мы выполняем!» или «Отдадим жизнь за Ким Ир Сена!». Там, где дорога ныряла под широкую арку, разрисованную синими цветами, стоял большой щит с изображением солдат под сенью штыков. Когда заканчивались лозунги, кончался и город. Молодые люди с облегчением углублялись во тьму. Глаза привыкали к отсутствию света, и ландшафт становился вполне различимым. Вдоль дороги росли большие деревья, которые клонились друг к другу, как бы образуя свод. Ясными ночами сквозь ветви просвечивали звезды. Чуть дальше дорога начинала подниматься в гору: с одной стороны открывалась долина, а с другой — крутые холмы. На каменистых склонах виднелись сосновые рощи и свешивающиеся со скал дикорастущие лиловые цветы.

Влюбленные пересекали ручей с песчаными берегами, поворачивали налево, и тогда им открывался вид на курорт Онпхо: тамошние термальные воды, температура которых достигает 55 °C, по рассказам, излечивали самые разные недуги — от нарушения пищеварения до бесплодия. Дальше по дороге, за контрольно-пропускными пунктами, располагалась одна из тридцати загородных резиденций Ким Ир Сена. Путь к вилле преграждал кордон. Неподалеку виднелся оздоровительный комплекс для партийного руководства, куда тоже не пускали простых людей. А общедоступные корпуса в большинстве своем не работали из-за кризиса. Курорт был основан в 1946 году, о чем свидетельствовало настенное панно, изображавшее Ким Ир Сена в окружении докторов. Судя по всему, с тех пор павильоны не ремонтировались. Вечером заросшая территория казалась настоящими джунглями. Но молодую пару не особенно занимали пейзажи. Влюбленные так радовались возможности быть вместе, что не обращали внимания даже на боль в уставших от долгой ходьбы ногах.

Парень с девушкой просто гуляли и увлеченно разговаривали, забывая обо всем. Когда они оказывались рядом, Чон Сан начисто терял смелость, столь присущую его письмам. Он держался с Ми Ран очень вежливо и уважительно, а взять ее за руку впервые осмелился только после трех лет свиданий. Он очаровывал ее своими рассказами. Говорил о друзьях по общежитию, о том, как их всех собирали в отряды и заставляли, чеканя шаг, маршировать во двор на перекличку. Особенно интересными были рассказы о столице: Ми Ран ездила в Пхеньян только один раз, с экскурсией, когда еще училась в начальной школе, и он казался ей олицетворением современности. Как утверждала пропаганда, именно там можно было увидеть новейшие достижения архитектуры и техники. Чон Сан рассказывал девушке о двух башнях отеля «Коре» с вращающимися ресторанами на крыше. Внутрь гостиницы Чон Сан никогда не заходил — только смотрел на нее издалека, как и на строящуюся пирамиду в 105 этажей, которая должна была стать самым высоким небоскребом в Азии. Еще молодой человек описывал Ми Ран столичное метро, глубина которого местами достигает ста метров, а станции украшены роскошными люстрами и позолоченными мозаичными изображениями Ким Ир Сена.

Вернувшись в Пхеньян, Чон Сан зашел в валютный магазин и на японские иены купил Ми Ран украшенную стразами заколку для волос в форме бабочки. Подарок показался девушке необыкновенно изысканным: никогда в жизни у нее не было такой красивой вещи. Она завернула ее в нижнее белье, спрятала и никогда не надевала, чтобы избежать материнских расспросов.

Рассказы Чон Сана о столице приоткрыли для Ми Ран окно в далекую от нее жизнь привилегированных слоев общества. Иногда она слушала его с легкой завистью. В том году Ми Ран заканчивала школу и боялась, что на этом ее образование закончится. Она уже видела, как анкетные данные отца мешали ее сестрам. Даже для того чтобы просто быть допущенной к вступительным экзаменам, требовалось разрешение местного отдела образования. Только старшая дочь Тхэ У смогла поступить в колледж, да и то не в театральный, куда мечтала попасть, а в физкультурный. В итоге она бросила его не доучившись и вышла замуж.

Однажды перед Ми Ран вдруг открылась вся ее будущая жизнь. Девушка увидела перед собой прямую однообразную дорогу: работа на фабрике, брак (вероятнее всего, с рабочим той же самой фабрики), дети, старость, смерть. И чем больше Чон Сан болтал о своих университетских товарищах, тем тяжелее становилось у Ми Ран на сердце. Молодой человек почувствовал это и, в конце концов, добился того, что она открыла ему причину своей грусти. «Я не вижу в жизни смысла», — выпалила девушка.

В тот вечер он просто внимательно выслушал ее. А спустя некоторое время, вернувшись в Пхеньян, написал: «Все может пометаться. Если хочешь изменить жизнь к лучшему, верь в себя, и тогда ты добьешься своей цели».

Впоследствии Ми Ран поняла, что слова Чон Сана окрылили ее, вдохновили на решительные шаги. До старших классов она была отличницей, а потом перестала заботиться об успеваемости: зачем прилагать старания, если будущего все равно нет? Но теперь ей передалась целеустремленность Чон Сана. Девушка снова взялась за книги. Чтобы уделять больше времени учебе, она уговорила мать освободить ее от хлопот по дому. У учителя Ми Ран добилась разрешения сдать вступительные экзамены в институт. Может быть, она все равно не поступит, но пусть в этом хотя бы не будет ее собственной вины.

Как ни странно, девушку взяли в лучший из трех педагогических колледжей Чхонджина, носящий имя Ким Чен Сук — матери Ким Чен Ира. Почему Ми Ран повезло, а ее сестрам нет? Она и сама не могла этого понять. Лучшей в классе она не была, хотя и училась хорошо. На место в этом колледже могли претендовать многие другие абитуриентки с не худшей успеваемостью и из более благонадежных семей.

Осенью 1991 года Ми Ран переехала из родительского дома в общежитие. Колледж находился в центре города: напротив музея, возле парка со статуей Ким Ир Сена.

Поначалу новоиспеченная студентка была приятно удивлена увиденным: корпуса показались ей современными, в комнатах жили по четыре человека, спали на кроватях, а не на циновках. Но, когда в Чхонджине начались морозы, Ми Ран поняла, почему ее зачислили в этот колледж: общежитие не отапливалось. Спать приходилось в пальто, толстых носках и рукавицах, с полотенцем, обернутым вокруг головы. Когда Ми Ран просыпалась, на одеяле была корка льда от ее дыхания. В ванной девушки стирали тряпки, которые использовали во время менструации (прокладок ни у кого не было: девочкам побогаче их заменяла марля, а девочкам победнее — дешевая синтетическая ткань). Там стоял такой холод, что белье, вывешенное для просушки, замерзало в течение нескольких минут. Ми Ран не любила утро. Так же как в университете Чон Сана, всех поднимали на линейку в шесть утра, но, вместо того чтобы по-солдатски маршировать, студентки, трясясь от холода, бежали в ванную и умывались ледяной водой под жутковатым балдахином из замерзших самодельных прокладок.

С питанием дело обстояло еще хуже. В тот год как раз начиналась кампания «Перейдем на двухразовое питание», но колледж пошел еще дальше и кормил студентов только раз в день жидким супом из воды, соли и сушеных листьев репы. Иногда в него добавляли ложку переваренного риса или кукурузы. Девушки стали болеть. Одна из студенток настолько отощала, что у нее на лице начала отслаиваться кожа. Многие стали уходить из колледжа.

Ми Ран столкнулась с голодом впервые: до сих пор предприимчивая мать в значительной степени ограждала ее от последствий экономического кризиса. На первом курсе девушка просила, чтобы ей присылали еду из дома, и кое-как мирилась с жизнью в общежитии, но потом не выдержала. Не желая отчисляться из учебного заведения, куда с таким трудом поступила, она добилась разрешения жить в городе самостоятельно. Ми Ран спала на полу в квартире у чхонджинского родственника, а на выходные отправлялась домой к родителям. В другое время ей бы этого не разрешили, но сейчас начальство было счастливо избавиться от лишнего рта.

Жизнь Чон Сана складывалась полегче. Государство заботилось о питании и комфорте избранных студентов — завтрашних ученых, чьи достижения должны были вывести страну из нищеты. Чон Сан и его сокурсники по-прежнему строем ходили в столовую три раза в день. Общежитие отапливалось, и после наступления темноты студенты могли заниматься при электрическом свете.

Чон Сан и Ми Ран встречались, когда молодой человек приезжал на каникулы (летом и зимой), а также во время весеннего перерыва в учебе для прополки полей перед посевом. Раньше пхеньянские студенты трудились неподалеку от столицы, но теперь из-за дефицита продовольствия им разрешили отправиться в родные города и питаться дома. Раньше Чон Сан не переносил этих «добровольных» сельскохозяйственных работ, но сейчас с нетерпением ждал отъезда из Пхеньяна. То эмоциональное состояние, в котором он пребывал, было для него откровением, ведь прежде в его жизни существовали только книги и занятия. «Я действительно хотел все бросить, чтобы поехать домой и повидаться с ней. Впервые в жизни я узнал, что такое человеческие чувства», — вспоминал он позднее.

На осень 1993 года была назначена свадьба сестры Чон Сана. И хотя родители велели ему не отрываться от учебы, он ухватился за прекрасную возможность удивить Ми Ран неожиданным появлением. Молодой человек взял трехдневный отпуск. Поскольку работа железной дороги зависела от электроснабжения, поезда ходили нерегулярно. Достать билет было трудно, а получить сидячее место и вовсе мог только большой начальник. На станциях толпились пассажиры. Они бродили в темноте или курили, сидя на корточках. А когда поезд наконец-то приходил, люди штурмовали его, залезая в выбитые окна и пристраиваясь между вагонами.

Билетов не было, но Чон Сан не уходил с вокзала. На следующий день он заметил товарняк, направлявшийся на север. Угостив машиниста сигаретами, парень узнал, что состав идет в Чхонджин. Чон Сан забрался в вагон с углем, намотав на голову полотенце для защиты глаз. Это было первое, но не последнее в его жизни путешествие на товарняке.

Перед Чхонджином поезд остановился в Кенсоне — недалеко от поселка Ми Ран. Спрыгнув с поезда, Чон Сан пошел прямо к ней домой. Было утро, высоко в небе светило солнце, и хотя в такое время они с Ми Ран обычно не встречались, парень ничего не мог с собой поделать: он чувствовал, что лопнет от нетерпения, если ему придется ждать до вечера. Было воскресенье, и Чон Сан рассчитывал застать девушку дома. Впервые с тех пор, как они начали тайно встречаться, он направился прямиком к ее двери.

Дверь распахнулась, и мать Ми Ран воскликнула от удивления. Угольная пыль полностью покрывала лицо молодого человека и всю его одежду. Женщина знала Чон Сана с тех времен, когда он играл с соседскими детьми, но сейчас не узнала его.

Ми Ран дома не оказалось. Потом мама сказала ей: «К тебе тут приходил очень странный парень. Ну и друзья у тебя!»

Это был не последний случай, когда влюбленным грозило разоблачение. Отец Чон Сана выразил недовольство тем, что сын прервал занятия ради свадьбы сестры, и усомнился в причине его приезда.

Однажды вечером Чон Сан осмелился зайти к Ми Ран, пока ее матери не было дома, а отец работал в шахте в вечернюю смену. Неожиданно Тхэ У вернулся. Чон Сану пришлось спрятаться и сидеть в укрытии до тех пор, пока опасность не миновала.

Впоследствии молодые люди много смеялись, вспоминая эти происшествия. По правде говоря, им нравилось обманывать родителей. Конспирация оказалась не только необходимостью, но и своего рода увлекательной игрой. В обществе, где для частной жизни не было места, свидания под покровом темноты вносили в отношения парня и девушки элемент азарта, а общая тайна располагала к особой душевной близости. Относительно мало рискуя, Ми Ран и Чон Сан восставали против общепринятых ограничений.

Со временем друзья начали больше смеяться, больше болтать. Позже, когда они повзрослели, зажили спокойно и комфортно, оба с удивлением вспоминали годы тех тайных встреч как самые счастливые в своей жизни. Тогда влюбленные были так увлечены друг другом, что почти не замечали происходящего вокруг.