Володя прятался за березу в дремучем Измайловском лесу. А Длинный размахивал топором, прорубался к нему — бум! бум!
— Я тебя не обижу, братишка.
— Отстань!
— Работа легкая — смотри, — бум-бум…
— Совсем отстань!
Деревья падали все ближе, удары топора над ухом бум-бурум-бум.
— Володя!
Откуда-то — мама.
Да нет, какой же лес. Володя, одетый, на диване. Утро. Стучат в дверь.
— Ты что, заперся? Открой. — Он открывает. Пожалуйста.
Папа растерянный. Мама тоже.
У нее такое лицо, как было, когда Володя еще маленький без спросу ушел на улицу и потерялся, и потом нашелся. Будто она боялась, что его за дверью нет. И теперь рада, что он здесь. И все-таки сердита.
— Ты что, спал одетый?
— Да.
— Не разбирал постели?
— Нет.
— Вы все время так без меня? Николай?
— Ну что ты, Лёля.
— А что? Очень удобно. И не подметали. Ты хоть разок подмел у себя, сыночек, дорогой? Впрочем, у тебя нет времени! Надо дружбу вести.
Опять!
Но что это? Что это? Мама выдергивает ящик стола.
— Вот видишь? Нож. Холодное оружие!
(Ведь знала. Еще смеялась, когда он обменял этот нож на фонарь и револьвер в придачу — «облапошили тебя».)
Отличный складной нож. Лучшая сталь!
Нож тонет в кармане маминого халата.
— Мама!
— Никаких ножей! Никакого оружия! Хватит! Чтобы нас всех пересажали за разбой. Этого ты хочешь?
(А комната и правда как после разбойничьего налета. Тряпки — на пол, ценности — в карман!)
— Теперь будешь дома сидеть. Тройки исправлять.
Дверь хлопнула так, что дрогнули стены. Штукатурка под обоями застенчиво — трюк-тюрюрюк! — и гроза укатилась.
А Володя-то ждал!
Самое обидное было не это. И прежде мама кричала на него. В детстве шлепала. Он плакал. Ему было больно. Как если бы одна рука побила другую. Все равно это была его рука, часть его самого.
И вдруг почему-то она, эта часть, отделилась.
Он не заметил когда. И вот — он сам по себе, мама — сама по себе.
Она касается его, и он слышит это чуждое прикосновение.
«Нахальная девчонка!»
«А ты, кроме красивых слов, что предложил?»
А раньше нет. Раньше, как она подумает — так и он. Ее взгляд был его взгляд… «Нахальная девчонка…»
А Тошка (добрая Тошка!) говорила «красавица». «Твоя мама просто красавица».
Может, Альке было неприятно. О его маме так не скажут. Зато и она, наверное, не скажет, «нахальная девчонка». И про кого? Про Тошку!
— Быстро мойся и за стол, — кричит мама из соседней комнаты.
— Я не буду.
— Как знаешь.
Лезет в ноздри сладковатый запах жаркого. Стучат вилки и ножи. Потом все стихает.
Володя независимо проходит через их комнату. Мама сидит у стола и читает. Отец возится с проводкой.
Всем нашлось дело.
А он, Володя, уходит. Спокойно, как большой.
— Ты куда?
Володя вздрогнул.
— Во двор.
— Через пять минут крикну.
Перебежать из подъезда в подъезд? Лучше перейти. Если смотрят — все равно. А все же достойней.
Володя впервые входит в этот подъезд и не робеет, что встретит Тошку. Вот он, второй, Алькин этаж.
Как долго не открывают. Наконец-то! Шаркает кто-то. Так и скажу: «Можно к Альке? Мы друзья».
— Тебе кого? — Алькин отец держится за дверь. Хмурый, сморщенный человек. Маленький. Дурно пахнет табаком и немытым бельем.
— Я к Альке.
— Нет здесь Альки. Алексей. Понял? Озоруют все, достается одному.
И здесь, значит, виноват Володя. Виноват, что его не вздули.
— Володя! Домой! Володя! — Это мама. На весь двор.
— Нельзя к Альке?
Маленький человек не ответил и дверь придержал.
Володя побрел вниз.
— Эй, куда ты? Спит он сейчас. Как сказать-то про тебя?
— Володя! Володя! Володя! — несется с улицы. Неужели и она для соседей?!
— Друг, скажите.
— А звать? Ишь ты, друг.
— Неважно.
— Володя! Володя! Володя! Домой!