— О чем вы говорили с лейтенантом Элби? — спросила меня Синтия в машине.

— О любви и женитьбе.

— Да, я слышала твой напутственный мудрый совет.

— Понимаешь, он ведь слишком молод, чтобы обзаводиться семьей и остепеняться. Он сделал предложение Энн Кэмпбелл.

— Я бы не сказала, что брак с ней принес бы ему душевное спокойствие.

— Верно. — Я посвятил Синтию в смысл моего разговора с лейтенантом Элби и добавил: — И теперь этого беднягу отправляют служить на Гуам. Вот что случается с теми, кто, подобно древнегреческим героям, осмелился стать любовником богини. Они теряют рассудок, превращаются в животное или какой-то предмет или же попадают на Гуам, либо на подобный остров в Эгейском море.

— Все это плод твоего воображения.

— Хорошо, пусть так. Но все равно я не могу избавиться от ощущения, что отношения в семье Кэмпбеллов развивались настолько ненормально, что там не было места для любви и счастья. А Господь помогает всякому, кто чрезмерно страдает и несчастен.

— Ты полагаешь, что до происшествия в Уэст-Пойнте у них все шло хорошо? — спросила Синтия.

— Если верить полковнику Муру, то да. Я думаю, он дал очень точную оценку. Кстати, помнишь альбом с фотографиями, который мы обнаружили в доме Энн Кэмпбелл. Разница между тем, что запечатлено на снимках, сделанных до и после того, как ее изнасиловали, разительная, ее трудно не заметить.

— Верно. Фотографии могут рассказать о многом. А те люди, которые позабавились с ней и продолжали жить дальше как ни в чем не бывало, ведь они наверняка даже и не задумывались над тем, что разрушили человеческую жизнь!

— Да, я тоже так думаю. Последствия насилия всегда оборачиваются личной драмой для жертвы. Но обычно возмездие настигает преступника. В данном же случае никто не заявил в полицию о преступлении.

— Да, этого не случилось. Зато сейчас мы ищем преступника. Как ты собираешься вести себя с генералом Кэмпбеллом?

— Я хотел бы вывести его из себя. Но мне кажется, что он уже заплатил слишком большую цену за собственные ошибки. Я не знаю, дело непростое. Придется действовать по ситуации. Он все-таки генерал.

— Правильно мыслишь.

Стоянка напротив штаба гарнизона была почти пуста, но темно-зеленая машина генерала стояла на месте. Кроме нее, было еще несколько джипов для офицеров из штаба, таких же, как тот, который находился в ангаре на Джордан-Филд.

Стоя на парковочной площадке справа от здания штаба, я сказал Синтии:

— Она вышла вон из той боковой двери около часа ночи, села в служебный джип и поехала на встречу с духами прошлого.

— И духи победили, — закончила Синтия.

Двухэтажное здание штаба из темного кирпича чем-то напоминало среднюю школу тридцатых годов — разве что пустые стаканы от 155-миллиметровых снарядов, приспособленные под вазоны для цветов, окаймлявшие дорожку к парадному входу, да артиллерийские орудия различных времен, выставленные на газоне в качестве экспозиции прогресса ударного фактора, не без иронии подсказывали, каково истинное назначение этого строения.

Мы вошли в парадный подъезд, и молоденький солдат, сидящий за столом у дверей, встал при нашем появлении. Я сказал ему, что нас ждет генерал Кэмпбелл, он сверился со списком посетителей на этот день и направил нас по длинному коридору в глубь здания.

Пока мы с Синтией шли по пустынному проходу с вымытым до блеска линолеумным покрытием, я сказал под аккомпанемент эха наших шагов:

— Мне еще не доводилось арестовывать генералов. Похоже, я нервничаю сейчас сильнее, чем он.

— Он не убивал ее, Пол, — сказала Синтия.

— Почему ты так считаешь?

— Я не могу себе этого наглядно представить, а если я не могу себе чего-то представить, то этого не было.

— Что-то я не помню ничего подобного в инструкции.

— В любом случае мне кажется, что ты не имеешь права арестовывать генералов. Сверься с уставом.

Наконец мы очутились перед закрытой дверью, медная табличка на которой гласила: «Генерал-лейтенант Джозеф Кэмпбелл».

Я постучал в дверь, и мне открыла женщина в мундире капитана, личная карточка на груди которой подсказывала, что ее фамилия Боллинджер.

— Добрый вечер, — поприветствовала она нас, — я старший адъютант генерала Кэмпбелла.

Мы обменялись рукопожатиями, и она пригласила нас в крохотную приемную. Капитану Боллинджер было лет тридцать пять, это была невысокая толстушка с живым дружелюбным взглядом.

— Вот уж не думал, что у генерала адъютантом может быть женщина, — заметил я ей.

— Такое случается, хотя и редко, — улыбнулась она. — Зато второй адъютант у генерала мужчина, лейтенант Элби.

— Мы с ним знакомы, — сказал я, подумав о том, что капитан Боллинджер, в отличие от лейтенанта Элби, не могла стать пешкой в игре между отцом и дочерью: Энн вряд ли бы удалось совратить ее, и она вполне устраивала миссис Кэмпбелл.

Капитан Боллинджер предупредила нас:

— Генерал готов побеседовать с вами, но прошу вас учесть его состояние: он очень подавлен случившимся.

— Мы понимаем, — кивнула Синтия.

А я подумал, что время для нашей встречи было выбрано не случайно: генералу явно не хотелось иметь лишних свидетелей возможно неприятного завершения этого разговора.

Капитан Боллинджер постучалась в дубовую дверь и, отворив ее, сообщила генералу о прибытии уоррент-офицеров Бреннера и Санхилл, после чего отступила в сторону, пропуская нас в кабинет.

Генерал шагнул нам навстречу, и мы обменялись рукопожатиями.

Генерал Кэмпбелл указал нам на массивные кресла, и мы с Синтией сели. Я подумал о том, что подобная любезность с его стороны вряд ли случайна, поскольку генерал вполне мог бы и оставить нас стоять перед ним по стойке «смирно» или, в лучшем случае, «вольно». Наверняка это было связано с нашими встречами с миссис Фоулер и миссис Кэмпбелл и их признаниями и наводило на мысль о нечистой совести. Однако вполне возможно, что мы просто были симпатичны генералу.

— Не желаете ли чего-нибудь выпить? — поинтересовался он.

— Нет, благодарим вас, сэр, — ответили мы, хотя и было самое время для этого, поскольку пушка уже выстрелила и флаг был спущен, что в армии является эквивалентом знаменитого павловского звонка, предвещавшего подопытным собачкам ужин.

С минуту все сидели молча, и я воспользовался паузой, чтобы оглядеться. Багеты и карнизы белых стен были сделаны из натурального дуба, как и вся мебель. Пол устилал красный ковер восточной работы. Излишних украшений типа военных трофеев, сувениров, почетных грамот в рамках на стенах я не обнаружил, но на круглом столике с голубой салфеткой лежало несколько занятных предметов: сабля в ножнах, старинный длинноствольный пистолет, синяя форменная фуражка и еще что-то в этом духе.

— Это вещи моего отца, — перехватив мой взгляд, сказал генерал. — Он в двадцатых годах служил в кавалерии в ранге полковника.

— Я был во Вьетнаме в составе первого батальона восьмого кавалерийского полка.

— В самом деле? Это полк моего отца. Когда-то этот полк сражался против индейцев, очень давно, разумеется.

Мир тесен, как выяснилось, и между нами было что-то общее. Хотя и с большой натяжкой. Синтии эта пустая болтовня вряд ли была интересна, но никогда не помешает потолковать с человеком о мужской солидарности, прежде чем прихватить его за яйца.

— Значит, вы не всегда были сыщиком? — спросил генерал Кэмпбелл.

— Нет, сэр, когда-то и я выполнял нормальную работу.

— У вас есть награды?

Я сказал, какие именно награды имею, и он понимающе кивнул. Наверное, ему было легче воспринять то, что я намеревался ему сказать, из уст боевого ветерана. Даже если бы я таковым и не был, мне следовало бы им назваться. Ради истины сыщику дозволено лгать, как, впрочем, и не приведенному к присяге свидетелю. Свидетелю же, приведенному к присяге, лучше не рисковать, а обвиняемый волен поступать по собственному усмотрению. Вся заковыка в том, что порой трудно определить, кто есть кто.

Генерал посмотрел на Синтию и задал ей аналогичные вопросы об ее послужном списке и гражданских корнях. Она ответила, и я узнал кое-что новое для себя о ней, хотя и не был уверен, что она говорит чистую правду. Как я подметил, генералы и полковники вообще любят интересоваться происхождением и жизнью младших офицеров. Не знаю, интересует ли все это их на самом деле, или же это какая-то азиатская хитрость, которой их обучают в военных училищах, но приходится принимать условия игры, даже когда собираешься прощупать собеседника на предмет его причастности к уголовному преступлению.

Итак, несмотря на всю скудность остающегося у нас в запасе времени, мы продолжали еще минут пятнадцать пережевывать эту тягучую жвачку, пока наконец генерал не произнес:

— Насколько мне известно, вы уже беседовали с миссис Фоулер и моей супругой, так что вы в курсе случившегося в ту ночь.

— Да, сэр, — кивнул я, — но, откровенно говоря, многое стало ясно нам еще до беседы с этими уважаемыми дамами.

— В самом деле? Что ж, весьма похвально. Я рад отметить, что в нашей службе криминальных расследований готовят отличных профессионалов.

— Так точно, сэр. И хотелось бы добавить, что немалый опыт мы приобрели в ходе практической работы, хотя в данном случае, нужно отметить, мы кое с чем столкнулись впервые.

— Да, случай не совсем обычный, — согласился генерал. — Вы знаете уже, кто убил мою дочь?

— Нет, сэр.

— Значит, убийца не полковник Мур, — пристально посмотрел на меня генерал.

— Это не исключено.

— Похоже, вы здесь не для того, чтобы отвечать на вопросы.

— Вы совершенно правы, сэр.

— И в таком случае, как бы вы хотели построить нашу беседу?

— Мне думается, сэр, что было бы удобнее для всех нас, если бы вы просто рассказали нам для начала о том, что случилось в ту роковую ночь. Начните с телефонного звонка, раздавшегося в вашей спальне без четверти два. А я буду по ходу дела задавать вам вопросы.

— Хорошо, так и поступим, — кивнул генерал. — Итак, я уже спал, когда зазвонил телефон экстренной связи на столике возле кровати. Я поднял трубку и сказал: «Кэмпбелл слушает». Но в ответ раздался какой-то щелчок, после чего в трубке зазвучал голос моей дочери, записанный на пленку.

Я кивнул головой. Хотя на наблюдательных вышках на стрельбище и имелись телефоны, на ночь их запирали. У Энн Кэмпбелл и Чарльза Мура наверняка были с собой переносной телефон и плейер.

— Ее послание мне, записанное на пленку, содержало следующую информацию, — продолжал тем временем свой рассказ генерал: — «Отец, это говорит Энн. Мне нужно обсудить с тобой нечто крайне важное. Будь на стрельбище номер шесть не позже пятнадцати минут третьего». И еще она сказала, что покончит с собой, если я не приду, — добавил он.

Я снова кивнул и спросил:

— Она просила вас прийти вместе с миссис Кэмпбелл?

Генерал окинул нас с Синтией оценивающим взглядом, словно бы прикидывая, что нам уже известно и не обнаружили ли мы случайно эту пленку, и ответил:

— Да, она именно этого и хотела, но я не собирался так поступать.

— Понятно, сэр. У вас были какие-то догадки относительно причин, побудивших ее позвонить вам среди ночи и настаивать на том, чтобы вы помчались немедленно на стрельбище?

— Нет… Я… Энн, как вам уже, возможно, известно, страдала нервным истощением.

— Да, сэр. Но, тем не менее, сейчас мне вспомнилось, что кто-то говорил мне, будто вы выставили ей ультиматум и крайний срок исполнения ваших условий. В то утро она должна была дать вам свой окончательный ответ.

— Вы правы. Я не мог более терпеть ее возмутительное поведение, поэтому и поставил ее перед выбором: либо она начнет вести себя подобающим офицеру образом, либо пусть убирается ко всем чертям.

— Значит, когда вы услышали в столь поздний час в трубке телефона горячей линии ее голос, вы отдавали себе отчет в том, что это был не очередной истерический припадок, но звонок, связанный с вашим предстоящим важным разговором.

— Полагаю, что я понимал это.

— А зачем, вы думаете, ее сообщение было записано на магнитную пленку?

— Я думаю, это было сделано во избежание споров. Я не шел ей на уступки, но поскольку с записью спорить невозможно, то вынужден был поступить так, как поступил бы на моем месте любой отец: отправился на место встречи.

— Мне все ясно, сэр, — сказал я. — Таким образом получается, что ваша дочь в это время уже находилась на стрельбище и звонила вам оттуда по переносному телефону. Следовательно, она выехала из штаба приблизительно в час ночи. Вас не удивило, что она выбрала для разговора с вами столь отдаленное место? Почему она не захотела дать ответ на ваш ультиматум за предстоящим завтраком? Ведь так было бы намного проще.

— Понятия не имею, — покачал он головой.

Возможно, он действительно сперва этого не знал, но наверняка все понял, увидев ее обнаженной на стрельбище. Я заметил, что он сильно подавлен и плохо соображает. Тем не менее у меня не возникло сомнений, что он попытается более-менее правдоподобно ответить на мои вопросы, подкрепленные неопровержимыми фактами и уликами, но ни за что добровольно не раскроет главную тайну: почему его дочь решила предстать перед ним в таком виде.

— Она сказала, что покончит с собой, если вы не придете. А не приходило ли вам в голову, что она замышляет убить вас, когда вы там появитесь? — спросил я.

Генерал ничего не ответил.

— Вы взяли с собой оружие?

Он кивнул и сказал:

— Я не знал, с чем мне придется столкнуться там ночью.

Тут он говорил правду. Именно поэтому он и не взял с собой на стрельбище жену.

— Итак, вы надели гражданский костюм, взяли пистолет, сели в автомобиль своей жены и поехали на стрельбище номер шесть с включенными фарами. Когда вы прибыли на место?

— Приблизительно в два часа пятнадцать минут. Точно в назначенное время.

— Ясно. Вы выключили фары и… И что же было потом?

Генерал Кэмпбелл долго молчал, обдумывая свой ответ на этот вопрос, пытаясь угадать, к чему я клоню.

— Я вышел из машины и подошел к ее джипу, — наконец сказал он. — Но ее в нем не было. Я заволновался и стал звать ее громко по имени, но ответа не последовало. Я снова окликнул ее, она отозвалась, и я пошел на ее голос по стрельбищу и там увидел… Я увидел ее лежащей на земле, вернее, я сперва увидел чью-то фигуру, но подумал, что это она и что она ранена. Я побежал к этой распростертой на земле фигуре… Она была совершенно голой, и тогда я… Мне думается, это повергло меня в шок. Я растерялся… Я не знал, что и думать об этом, но она была жива, и это было главное. Я спросил, все ли с ней в порядке, и она сказала, что да. Я подошел к ней и… Знаете, мне трудно говорить о таких вещах…

— Понимаю вас, сэр, — кивнул я. — Нам тоже нелегко. Я не хочу сравнивать ваши чувства с нашими, но, как я уже говорил мисс Санхилл ранее, ваша дочь мне симпатична. Когда расследуешь дело об убийстве, нередко проникаешься симпатией к жертве преступления. Но в данном случае мы просмотрели много видеозаписей лекций вашей дочери. И у меня возникло ощущение, что с таким человеком, как она, я рад был бы познакомиться. Но прошу вас извинить меня за это отступление и продолжить ваш рассказ, сэр.

С минуту генерал собирался с мыслями, наконец судорожно вздохнул несколько раз, прочистил горло и произнес:

— Я попытался развязать ее, испытывая чрезвычайную неловкость… Ей тоже было не по себе, конечно, но мне не удалось развязать узлы, как не удалось и вытянуть из земли колышки. Я пытался… Но они были так глубоко забиты, что у меня ничего не выходило. И узлы были завязаны прочно… Поэтому я сказал ей, что скоро вернусь, и пошел назад к машине, но не нашел там ничего, чем можно было бы обрезать веревку. И тогда я вернулся к ней и сказал… Я сказал ей, что поеду домой к полковнику Фоулеру и попрошу у него нож. До Бетани-Хилл от того места не более десяти минут езды. Теперь я, конечно же, понимаю, что мне следовало бы поступить как-то иначе. Но я и сейчас, честно говоря, не знаю, что мне нужно было бы сделать.

Я снова кивнул и спросил генерала:

— Но пока вы развязывали веревки, вы же не молчали. О чем вы разговаривали с дочерью?

— Мы обменялись лишь несколькими словами.

— Но ведь вы спросили, кто ее связал в таком виде?

— Нет…

— Генерал, неужели вы действительно ее об этом не спросили?

— Ну, в общем-то спросил, но она сказала, что не знает.

— Она просто не хотела вам этого говорить, — уточнил я.

— Вы правы, — взглянул мне в глаза генерал. — Она не хотела мне этого сказать. Вы сами, видимо, все знаете.

— Итак, вы поехали вдоль стрельбищ в направлении Бетани-Хилл. Так?

— Так. И обратился к полковнику Фоулеру за помощью.

— А вы знали, что в километре от стрельбища дежурит часовой на складе боеприпасов?

— Я не в состоянии упомнить все охраняемые объекты в гарнизоне, — поморщился генерал. — В любом случае я бы не поехал туда. Не хватало еще, чтобы мою дочь видели в таком виде солдаты…

— Собственно говоря, в ту ночь на посту стояла женщина. Но это уже не имеет значения. Меня больше интересует, почему вы выключили фары, прежде чем развернуться, сэр, и почему проехали несколько сотен метров без света.

Он явно удивился моей осведомленности, но потом, вероятно, решил, что я допросил часового, и сказал:

— Честно говоря, мне не хотелось привлекать внимание посторонних.

— Чего же вы боялись?

— А как бы вы себя чувствовали на моем месте? Вы бы стали впутывать кого-нибудь в подобную историю? Представьте, что это ваша дочь лежала бы в голом виде на стрельбище, привязанная по рукам и ногам к палаточным колышкам. Я решил обратиться за помощью к полковнику и миссис Фоулер. Я не хотел огласки этого происшествия.

— Почему? Ведь в отношении вашей дочери было совершено преступление! Вам не приходило в голову, что она стала жертвой маньяка, а может быть, даже нескольких маньяков? Почему вы хотели замолчать это преступление?

— Я не хотел ставить ее в неудобное положение.

— Нет ничего позорного для жертвы в том, что над ней надругались, не должно быть, — заметила Синтия.

— Но в жизни все обстоит иначе, — возразил генерал.

— Она каким-то образом дала вам понять, что согласна лежать там на земле и ждать, пока вы вернетесь с полковником Фоулером и его женой? — спросила Синтия.

— Нет, но я решил, что это лучший выход из положения.

— Но разве она не боялась, что, пока вас не будет, насильник или насильники могут вернуться?

— Нет… то есть да, она просила меня поторопиться. Послушайте, мисс Санхилл и мистер Бреннер, если вы думаете, что я поступил не лучшим образом, вы, скорее всего, правы. Возможно, мне следовало бы все же попытаться развязать веревку. Может быть, мне нужно было оставить ей пистолет, чтобы она могла защитить себя в случае повторного нападения. Или лучше было бы привлечь выстрелами внимание часовых на посту или патруля военной полиции, или же остаться возле нее и дождаться случайной машины. Я сам уже измучил себя подобными упреками. Вас интересует мое мнение или же то, насколько я огорчен случившимся?

— Генерал, — вдруг вмешалась Синтия, — меня не интересует ни то ни другое. Мне важно знать, что в действительности там происходило.

Он раскрыл было рот, чтобы ответить ей, но передумал.

— Итак, вы поехали к Фоулерам, — сказал я, — объяснили им ситуацию, и они помчались к вашей дочери на помощь. Верно?

— Именно так, мистер Бреннер. Миссис Фоулер прихватила с собой халат и нож, чтобы разрезать веревки.

— Вы что же, не видели на месте преступления ничего из одежды вашей дочери?

— Ровным счетом ничего, — подтвердил генерал.

— И вам не пришло в голову хотя бы прикрыть ее своей рубашкой?

— Нет… Я не очень-то хорошо соображал в тот момент.

И это говорил генерал-лейтенант, освобождавший с батальоном мотопехоты роту американских стрелков, оказавшуюся в западне в старинной французской крепости во Вьетнаме. Он, видите ли, не мог сообразить, как помочь собственной дочери! Да он и не собирался этого делать! Он просто капитально разозлился на нее, вот и все.

— Почему же вы не поехали вместе с Фоулерами? — спросил его я.

— Я там уже был не нужен. Миссис Фоулер сама бы все сделала, но полковник Фоулер решил на всякий случай сопроводить жену.

— А чего он опасался?

— Того же насильника, например. Ведь он вполне мог оказаться поблизости.

— В таком случае, почему же вы, генерал, оставили там свою дочь голой, связанной и беззащитной, если допускали, что такое может случиться?

— Мне это сперва даже не пришло в голову, — тяжело вздохнул генерал. — Лишь позже, когда я уже вышел на шоссе, я подумал об этом, но машинально сел за руль и помчался к Фоулерам: ведь до их дома, как я уже вам говорил, всего десять минут езды.

— Это так, сэр, но следовало бы учесть и обратный путь, и время на сборы, так что на все про все — не менее получаса. Мне кажется, что любой отец, к тому же военный командир, непременно сразу же помчался бы назад, попросив у Фоулеров помощи, и охранял бы дочь от непредвиденных напастей, пока не подоспело подкрепление, говоря языком военных.

— Вас интересуют мои суждения или мои побуждения, мистер Бреннер?

— Ваши суждения меня не интересуют, сэр, поскольку вами двигали далеко не чистые побуждения. А вот какие именно, мне и хотелось бы понять, поскольку случай этот далеко не ординарный.

— Я думаю, что вам известно гораздо больше, чем это может показаться. Вы умные люди, я сразу это понял. Так не лучше ли вам самим рассказать, что двигало мною в тот момент? — сказал генерал.

— Вам хотелось, чтобы она немного покорчилась, — без обиняков заявила Синтия.

Брешь в крепостной стене была проломлена, если опять обратиться к военным терминам, и Синтия устремилась через нее в атаку:

— На самом деле, генерал, — сказала она, — вы понимали, что ваша дочь не стала жертвой злодея, вы знали, что никто на нее не нападал, пока она вас там ждала. Единственной целью всего этого спектакля с раздеванием и ночным звонком было выманить вас и миссис Кэмпбелл на стрельбище и заставить взглянуть на свою дочь в таком виде. Это единственное логическое объяснение столь странному стечению многих обстоятельств и ваших поступков, генерал. Сразу же становится ясным, почему вы оставили ее на стрельбище одну, когда помчались к Фоулерам, почему сами не захотели вернуться к дочери, а переложили этот неприятный груз на плечи полковника и его жены, оставшись дожидаться их с Энн у них в доме, и почему вы до сих пор молчали обо всем этом. Вы просто были злы на дочь за то, что она натворила, сэр.

Погруженный в тяжелые мысли, генерал Кэмпбелл долго молчал, размышляя, возможно, о своей прошлой и будущей жизни, об ошибках, совершенных им совсем недавно и десять лет назад, и наконец произнес:

— С моей карьерой все кончено: я уже написал рапорт о своей отставке и завтра же, после траурной церемонии, подам его. В данный момент я пытаюсь решить, в какой мере мне следует быть откровенным с вами, чтобы вы быстрее нашли убийцу, и стоит ли мне каяться перед вами и всем миром, если ничего, кроме еще большего позора для памяти о моей дочери, это не принесет. Я понимаю, что поступаю эгоистично, но мне приходится думать о своей жене, своем сыне, и об армии. Я не рядовой гражданин, поэтому не вправе допустить, чтобы мой позор запятнал весь офицерский корпус и подорвал его моральный дух.

Я хотел было возразить ему, что старшие офицеры Форт-Хадли давно уже пали духом, со дня на день ожидая расплаты, и что ему нужно было раньше вспомнить о своем долге и вести себя соответственно своему положению, и что он самый настоящий эгоист, а на репутацию дочери ему всегда было наплевать, а теперь об этом заботиться поздно. И что я как-нибудь сам решу, что мне нужно знать, а что не нужно, чтобы найти убийцу. И что карьера его действительно закончилась. Но вместо этого я сказал:

— Мне понятно, почему вы не сообщили в военную полицию о том, что ваша дочь лежит голая и связанная на стрельбище. В самом деле, генерал, это ваше личное дело, и признаюсь, я поступил бы так же. Я могу понять, как и почему в этой истории оказались замешанными Фоулеры. И в этом случае я, возможно, повел бы себя аналогичным образом. Но вот когда Фоулеры вернулись и сообщили вам, что ваша дочь мертва, вы уже не имели права втягивать их в сговор с целью сокрытия истинных обстоятельств преступления, как не могли втягивать в этот сговор свою жену. И вы не имели никакого права, сэр, осложнять нам с мисс Санхилл нашу работу, направляя нас по ложному следу.

— Вы совершенно правы, — кивнул он. — Я принимаю на себя всю ответственность за это.

Я глубоко вздохнул и проинформировал его:

— Должен сообщить вам, сэр, что своими действиями вы нарушили закон. Подобные нарушения подпадают под соответствующие статьи дисциплинарного устава.

— Да, мне это известно, — снова кивнул он. — Но я хотел бы попросить вас об одной услуге.

— Какой, сэр?

— Я хочу попросить вас сделать все возможное, чтобы имена полковника Фоулера и его супруги не фигурировали в этой истории.

Я был готов к такой просьбе, поэтому не думал долго над ответом. Я посмотрел на Синтию, потом на генерала и сказал:

— Я не могу покрывать это преступление, совершив новое, сэр. — На самом же деле я уже это сделал, войдя в преступный сговор с Бертом Ярдли. Но там было совсем другое дело: начальник полиции — не армейский офицер. — Фоулеры обнаружили труп и не сообщили об этом, — заявил я.

— Они сообщили. Мне, — возразил генерал.

— Генерал, — сказала Синтия, — я несколько иначе отношусь ко всему случившемуся, чем мистер Бреннер. И хотя мне, возможно, и не стоило бы при посторонних спорить с моим коллегой, но осмелюсь предположить, что мы вполне могли бы избавить супругов Фоулер от неприятностей. Полковник Фоулер доложил вам, своему непосредственному начальнику, о происшествии, а вы сказали ему, что позвоните полковнику Кенту. Но так получилось, что вы замешкались, так как были потрясены случившимся, и миссис Кэмпбелл была сражена этим горем, поэтому тело обнаружили раньше, чем вы успели связаться с военной полицией. Мне кажется, что в общих чертах такая версия звучит вполне убедительно, и я не думаю, что правосудие пострадает, если Фоулеры не будут втянуты в эту историю.

Генерал Кэмпбелл смерил Синтию долгим взглядом и кивнул.

Мне все это не очень нравилось, но на душе стало легче. В конце концов, полковник Фоулер был единственным офицером, продемонстрировавшим честность и порядочность в какой-то мере хотя бы уже тем, что не спал с генеральской дочкой. Я лично скорее всего бы не устоял, так что человек с такой сильной волей не мог не вызвать у меня уважения. Теперь настала очередь генерала платить услугой за услугу, и Синтия, понимавшая это, обратилась к нему:

— Но я все же попрошу вас, сэр, откровенно рассказать нам, как все обстояло на самом деле и почему это случилось.

Генерал Кэмпбелл откинулся в кресле и кивнул.

— Ну, хорошо, — произнес он. — История эта началась еще десять лет назад… в этом же месяце, в Уэст-Пойнте.