По дороге в офицерский клуб я спросил у Синтии:

— А почему ты думаешь, что убийца — Кент?

— Инстинкт.

— Инстинкт уложил Кента между ляжек Энн Кэмпбелл. А я спрашиваю тебя, почему ты считаешь, что он ее убил.

— Этого я наверняка не знаю, Пол. Но мы исключили других подозреваемых: у обоих Ярдли имеется алиби, полковник Мур этого не делал, супруги Фоулеры тоже, как и генерал со своей супругой, если уж на то пошло. Вряд ли можно заподозрить в убийстве и обнаруживших труп сержанта Сент-Джона и рядовую Кейси, а также всех остальных, с кем мы разговаривали об этом деле.

— Но есть ведь еще и майор Боуэс, полковник Уимс, лейтенант Элби, гарнизонный капеллан, главный врач и другие офицеры, у которых был мотив для ее убийства. Я не говорю уже о женах этих офицеров. Все может быть.

— Верно. Убийцей может быть и совершенно посторонний человек, о котором мы вообще ничего не знаем. Однако нужно же принимать во внимание и такие факторы, как возможность и способность совершить убийство.

— Не спорю. К сожалению, у нас нет времени для допроса всех мужчин, упомянутых в ее дневнике. И мне не хотелось бы, чтобы этим занялось ФБР. Они накатают на каждого подозреваемого рапорт страниц на двести. Кент вполне реальный подозреваемый, но я не хочу притягивать его за уши к убийству, как он хотел поступить с полковником Муром, да и не только он один.

— Я тебя понимаю. Но в один прекрасный момент мне вдруг пришло в голову, что Кент идеально вписывается в облик убийцы.

— И когда же именно эта мысль осенила тебя?

— В душевой комнате.

— Тогда у меня больше нет вопросов.

— Как ты думаешь, он приедет в бар выпить с нами?

— Ничего определенного по этому поводу он мне не ответил. Но если он все же и есть убийца, то непременно придет, в этом я не сомневаюсь. Убийца хочет находиться как можно ближе к следствию, видеть все собственными глазами, все слышать и даже пытаться манипулировать расследованием. И делает это порой довольно ловко и незаметно. Я, конечно, не стану утверждать, что раз Кент решил выпить с нами, то он и есть убийца, но готов биться об заклад, что если он не появится в баре, то он не убивал ее.

— Все понятно.

За годы службы в СКР я умудрился увильнуть от занятий по контактам с доверенными лицами, искусству общения, налаживанию взаимопонимания между людьми различной половой и расовой принадлежности и тому подобной банальной ерунде. Быть может, из-за этого у меня теперь и возникают трудности: ведь в армии многое переменилось за последние годы. Зато я усердно посещал курсы по управлению, почерпнув из лекций все, что необходимо знать о человеческих взаимоотношениях руководителю, например: следует уважать и начальников и подчиненных; не просить людей сделать то, чего сам бы делать не стал; завоевывать уважение к себе, а не требовать его; вовремя похвалить человека, если он того заслуживает. И поэтому я сказал Синтии:

— Ты прекрасно справляешься с работой! Ты проявляешь замечательную инициативу, верно оцениваешь ситуацию, проявляешь стойкость перед нажимом. В общем, ты действуешь вполне профессионально, со знанием дела и с желанием работать. Мне очень приятно быть твоим напарником.

— Долго заучивал этот текст? — поинтересовалась она.

— Нет, я…

— Слишком формально звучит, Пол. Говори, что чувствуешь, если ты, конечно, способен еще чувствовать.

— Ты не права, — возразил я, заезжая на стоянку напротив офицерского клуба и разворачивая машину носом к входу. — Я стараюсь быть объективным, я…

— Скажи: «Я тебя люблю».

— Я же говорил это год назад. Сколько можно повторять?

— Нет, скажи сейчас!

— Я тебя люблю.

— Замечательно. — Она выпрыгнула из «блейзера», хлопнула дверцей и быстро пошла по парковочной площадке. Я бегом догнал ее, и до самого бара мы не проронили ни слова. В баре я отыскал в уголке свободный столик и взглянул на часы: они показывали четверть девятого вечера. Зал ресторана был забит посетителями, но в салоне бара народу заметно поубавилось к этому времени: час коктейлей давно миновал. В армии не приветствуют склонность засиживаться в баре дольше положенного, но в офицерских клубах еще живы традиции прошлых лет и дух независимости, весьма условной, конечно, от армейского начальства. Постоянным посетителям — любителям виски — здесь даже делают скидку, что служит хотя и слабым, но все же утешением за все мерзости армейской жизни в наши дни. Ни один нормальный гражданский человек не стал бы терпеть это дерьмо, разве что иммигранты из стран с военной диктатурой. Впрочем, у армии есть и некоторые светлые стороны, хотя с каждым годом их становится все меньше. К нам подошла официантка, и Синтия заказала для себя бурбон с кока-колой, а я виски и пиво, потому что умирал от жажды и духоты.

— Лучше бы тебе принять душ, — заметила Синтия. — От тебя весь день несет потом, как от поросенка.

— А время у нас есть?

— Видимо, придется для экономии времени снова мыться вместе, — сказала она.

— Это уже ко многому обязывает.

Подали напитки, и Синтия произнесла тост:

— За Энн Кэмпбелл. Мы сделаем все, что сможем, для тебя, капитан.

И мы выпили.

— Это дело действует мне на нервы, — сказал я. — Как ты думаешь почему? Потому что оно запутанное, или потому что я старею? Может, я выдохся?

— Нет, Пол, просто это дело тебе небезразлично. Это не просто уголовное дело, это человеческая трагедия.

— Разве мало вокруг других трагедий? Мы все под дамокловым мечом.

— Верно. И когда мы найдем убийцу, радоваться будет нечему, потому что это обернется еще одной трагедией. Ведь убийца знал ее, а может быть, даже и любил.

— Как полковник Кент, например.

— Да. Как-то я прочитала в одной книге одну фразу, и она врезалась мне в память… Я всегда вспоминаю ее, когда беру показания у женщины, подвергшейся изнасилованию. Фраза эта звучит примерно так: «По сравнению с позором, смерть просто пустяки». Мне кажется, именно это здесь и произошло, и началось все с позора и унижения, пережитого Энн Кэмпбелл в Уэст-Пойнте. Ты только вдумайся в это как следует, Пол. Офицеров учат быть гордыми и уверенными в себе, учат не падать духом. И когда с ними случается нечто подобное, когда их насилуют и унижают, они не ломаются, как большинство людей, они не падают духом и дают отпор.

— Я понимаю, — кивнул я головой.

— Так вот, они оправляются от удара и продолжают жить, но уже не так, как прежде: они становятся совершенно другими. Любой женщине нелегко смириться с грубым насилием над собой, но таким, как Энн Кэмпбелл, вообще не удается забыть о нем, для них это незаживающая душевная рана.

— Ты хочешь сказать, что для таких людей единственный способ исцелиться — это отомстить за нанесенную им обиду?

— Именно так. А вот теперь представь, что может чувствовать в схожей ситуации мужчина, да еще и офицер. За двадцать минут, включая и время на выпивку, его совращает Энн Кэмпбелл: она увлекает его в сексуальную комнатку в подвале и вовлекает, либо втягивает угрозами, в весьма пикантные игры. А спустя определенное время она бросает его или же начинает шантажировать. В душе у такого мужчины возникает буря противоречивых эмоций: во-первых, ущемлено его мужское самолюбие, а во-вторых, если он женат и дорожит репутацией порядочного офицера, ему становится стыдно. В большинстве своем мужчины не страдают от уколов совести после допущенных ими вольностей в сексе, если это происходило с согласия партнера. Но офицеры, священники и общественные деятели испытывают стыд, для них это позор. Итак, мы вновь вернулись к той же фразе, с которой и начали наш разговор: «По сравнению с позором, смерть просто пустяки». Для военных можно употреблять слово «бесчестие». Это относится и к самой Энн Кэмпбелл, и к генералу Кэмпбеллу, и ко множеству мужчин, желавших смерти самим себе или Энн Кэмпбелл. Вот почему я склонна думать, что убил ее кто-то из ее знакомых. Это был тот, для кого убийство было единственным способом покончить с позором и бесчестием как самой жертвы, так и ее убийцы. И как кондовый полицейский, да еще и офицер, Кент полностью вписывается в эту роль.

Я снова кивнул. Нечто подобное и мне приходило в голову, хотя я и рассматривал эту проблему под иным углом. Интересно, что наши психологические портреты убийцы совпадали и вполне соответствовали психологии Кента.

— Кент, — сказал я. — Кент.

— Легок на помине…

В бар вошел полковник Кент, и несколько голов обернулось в его сторону: начальник гарнизонной военной полиции всегда привлекает к себе чье-то внимание или косые взгляды, но сейчас, когда весь Форт-Хадли только и говорил, что о сенсационном убийстве, Кент был человеком часа. Он увидел нас и подошел.

Мы с Синтией, как положено, встали, приветствуя полковника. Окажись мы в укромном местечке с глазу на глаз, я повел бы себя иначе, менее любезно, но на публике следовало отдавать ему дань уважения.

Он сел, и мы тоже сели. Подошла официантка, и Кент заказал выпивку для нас и джин с тоником для себя.

— Запишите на мой счет, — распорядился он.

Мы немного поговорили о том о сем, об изматывающей работе, бессонных ночах, жаре и тому подобной чепухе. Кент держался раскованно и непринужденно, однако профессиональным чутьем явно уловил нависшую над ним опасность или же, возможно, чувствовал себя крысой, которую загоняют в угол.

— Вы заде́ржитесь после похорон, чтобы ввести в курс дела ребят из ФБР? — спросил он.

— Думаю, нам придется это сделать, — ответил я. — Но мне бы хотелось убраться отсюда завтра до вечера.

Он кивнул и с улыбкой спросил, глядя на нас:

— Похоже, вы неплохо поладили? Или это нескромный вопрос?

— Мы просто восстанавливаем нашу старую дружбу, — улыбнулась ему в ответ Синтия.

— Ясно. А где же вы познакомились?

— В Брюсселе.

— Великий город!

Мы продолжали болтать в том же духе, но время от времени Кент неожиданно вставлял вопросы типа: «Так значит, Мур вовсе и не убийца, вы в этом уверены?»

— Мы пока еще ни в чем не уверены, — ответила Синтия. — Но Мур вне подозрений. Страшно подумать, что мы едва не предъявили ужасное обвинение невиновному человеку.

— Если только он действительно невиновен. Ведь вы утверждали, что именно он связал ее и бросил там.

— Верно, — подтвердил я. — И нам известно, почему он так поступил.

— Но тогда он пособник убийцы.

— Если только косвенный, — сказал я. — Мотивы его поступка были совершенно иными.

— Все это весьма странно. Ваша специалистка по компьютерам добилась того, чего хотела?

— Думаю, что да. К несчастью для некоторых людей, Энн Кэмпбелл вела нечто вроде компьютерного дневника, в котором описывала свои сексуальные развлечения.

— Бог мой… И обо мне там тоже говорится?

— Боюсь, что да, Билл. Как и еще о тридцати, примерно, офицерах Форт-Хадли.

— Боже мой! Я знал, что она любвеобильна, но чтобы до такой степени… Ну и болван же я, черт подери! А нельзя ли засекретить этот дневник, Пол?

— Поставить на нем гриф «Совершенно секретно»? — улыбнулся я. — Нужно будет посмотреть на эти записи с точки зрения государственной безопасности, и тогда станет ясно, что можно сделать. Но не волнуйтесь, вы не очень выделяетесь на общем фоне.

— Но ведь я полицейский!

— Там упоминаются ребята и покруче вас.

— Это утешает. И Фоулер в их числе?

— Этого я сказать не могу. Кстати, вы знали о том, что Берт Ярдли лакомился тем же медом?

— Что вы говорите! Боже мой…

— Так что у вас с ним много общего, больше, чем вы думали. В самом деле, Билл. Вы с ним близко знакомы?

— Исключительно как коллеги, встречались только по делу.

Мне следовало бы давно и самому догадаться, что два начальника местной полиции, военной и городской, не могли не договориться о взаимной подстраховке на непредвиденный случай.

— Вы были сегодня в церкви? — спросил Кент.

— Мы пойдем прощаться с убитой завтра утром, — сказала Синтия. — А вы хотите сходить туда сегодня?

— Да, конечно, — взглянул он на часы. — Я был ее любовником.

— Здесь большая церковь? — поинтересовался я, с улыбкой взглянув на Синтию, но она выразительно посмотрела на меня, давая понять, что я перегибаю палку. Я спросил у Кента о его жене, и он ответил, что она должна скоро вернуться из Огайо.

— На машине? Или самолетом?

— Верхом на метле, — выдавил с натянутой улыбкой Кент.

Я изобразил на своем лице ответную улыбку и спросил его:

— Ее отъезд был вызван сплетнями о вашей с Энн Кэмпбелл амурной связи?

— Мне кажется, она что-то узнала, — ответил он. — Или же заподозрила. Скорее всего, наверняка ей ничего не известно. Вы сами не женаты, но должны меня понять.

— Но я был женат. И Синтия замужем.

— В самом деле? — удивленно посмотрел на нее Кент. — Муж тоже военный?

— Да. Он служит в Беннинге.

— Суровая жизнь.

Разговор продолжался в том же духе. Все выглядело со стороны очень мило. Двое уоррент-офицеров СКР и полковник военной полиции выпивают и говорят о жизни, о работе и, как бы между прочим, об убийстве. Такая оригинальная техника допроса дает в определенных случаях, подобных данному, неплохие результаты. Получается своего рода слоеный пирог: немного хлеба, чуточку мяса, салата, крови, сыра, томата, снова крови и так далее.

Но только Билл Кент был не из простаков, я чувствовал, что он понимает, к чему мы клоним, и догадывается, что мы это знаем, и мы это понимали. Так что мы как бы прощупывали друг друга, морочили друг другу голову, но в один прекрасный момент наши глаза встретились, и каждый из нас все окончательно понял. Сомнений не оставалось ни у него, ни у меня.

С этого момента, когда подозреваемому становится ясно, что дознаватель намерен заняться им всерьез, возникает ощущение некоего неудобства, и подозреваемый обычно ударяется в другую крайность, изображая свое полнейшее безразличие и пытаясь продемонстрировать, что он абсолютно спокоен и раскован. Бывает, однако, что он бросается в атаку, желая взять инициативу в свои руки. Кент, похоже, решил действовать именно таким образом, потому что вдруг заявил:

— Хорошо, что я попросил заняться этим делом именно вас. Я почти не сомневался, что Боуэс тоже крутит с ней роман, но не хотел говорить об этом, поскольку до конца не был уверен. Да и опытных следователей по убийствам у него в группе нет, так что все равно прислали бы кого-то еще из Фоллс-Черч. Или сразу же вызвали бы ФБР. Мне повезло, что вы оказались под рукой. Мы ведь и раньше сотрудничали, Пол, так что я знал, что дело попадет в надежные руки. Времени у вас осталось, правда, не так уж много, до завтрашнего полудня, верно? Но знаете, что я вам скажу? Мне думается, вы управитесь с этим делом гораздо раньше.

С минуту мы с Синтией молча теребили салфетки и коктейльные трубочки, смущенные мыслью о том, что сидим за одним столом с вероятным убийцей, а Билл Кент мысленно прощался со своей карьерой, и это еще в лучшем случае, борясь с желанием поведать нам нечто такое, что обеспечило бы нам отъезд еще до полудня грядущего дня.

Иногда люди сами не решаются сделать последний шаг, им нужно в таком случае помочь, и, помня об этом, я произнес проникновенным голосом:

— А не прогуляться ли нам немного, Билл? Или же давайте вернемся в ваш кабинет и поговорим по душам там.

— Мне нужно идти, — покачал он головой. — Надеюсь, эти мясники в морге не искромсали ее труп до такой степени, что его нельзя будет положить в открытый гроб. Мне хочется еще раз ее увидеть… У меня нет ее фотографии… — Он вымучил очередную фальшивую улыбку: — Не так уж много остается сувениров о внебрачной интрижке. — Он поднялся со стула.

Я мог бы напомнить ему, что как раз сувениров-то в потайной комнате в подвале дома Энн Кэмпбелл было предостаточно. Мы с Синтией тоже встали, и я сказал:

— Поторопитесь раздобыть один из ее рекламных плакатов, пока их не расхватали.

— Хорошая идея.

— Спасибо за угощение.

Кент повернулся и ушел.

Мы снова сели за стол. Синтия проводила его взглядом и сказала, словно размышляя вслух:

— Он, вероятно, удручен крахом своей карьеры, надвигающимся публичным позором, развалом семьи и смертью небезразличного ему человека. Может, впрочем, это нам только представляется. А может, все-таки он ее и убил.

— Сейчас трудно правильно оценить его поведение, — согласился я. — Слишком много на него сразу навалилось. Но вот его глаза… Глаза не лгут, они говорят языком души и сердца. Они выражают любовь, печаль, ненависть, невиновность и виновность. По ним можно безошибочно угадать, лжет человек или говорит правду.

— Безусловно, — кивнула Синтия.

Мы еще помолчали, потом она спросила:

— И что дальше?

Я пристально посмотрел на нее, наши взгляды встретились, и мы поняли друг друга без всяких слов: Билл Кент был наш.