Вновь безбрежные просторы океана. С капитанского мостика слышится замысловатая ругань капитана. Её подхватывает боцман, украшая речь собственными, не переводимыми ни на какие языки словечками. Покрикивая на матросов, порой пуская в ход и кулаки, воодушевляет он команду. Справа на горизонте тёмной полосой проплыла южная оконечность Мадагаскара...

Вот и голландский Капстад. В бухте несколько кораблей с опущенными парусами. На берегу суетятся полуголые чернокожие грузчики-кафры, лоснящиеся от пота, словно натёртые блестящим маслом. Степенно прохаживаются солдаты-голландцы. Здесь непременная стоянка торговых судов, следующих из Европы в Индию и Китай, происходит текущий ремонт, заправка водой и топливом, пополнение съестных припасов. Это приносит немалые выгоды местным колониальным властям и коммерсантам.

На борт поднялся чиновник таможенной службы с офицером портового гарнизона. Соблюдены несложные формальности. Потом, как водится, де Сент-Илер пригласил гостей к себе в каюту, а за компанию и Мориса Августа. Вестовой подал сладкие китайские вина, креветки, бананы.

Из рассказов гостей Морис Август узнал, что ещё в прошлом веке юг Африки стали заселять европейские колонисты. Преобладали голландцы, называющие себя здесь бурами, хотя есть среди них и немцы, и французы-протестанты, покинувшие родину из-за религиозных преследований. Всё дальше и дальше на север, к реке Оранжевой, по её притоку Вааль уходят караваны переселенцев. Они занимают пустующие земли, а нередко и силой оружия, сплотившись в вооружённые отряды, отбирают угодья у местного кафрского населения. Порой случаются стычки между кафрами и белыми фермерами. Тогда на помощь колонистам приходят войска.

Таможенник, похвалив китайские вина, пригласил де Сент-Илера и Беньовского познакомиться с городом и непременно подняться на Столовую гору, с которой открывается такой великолепный вид на окрестности. Капитан ответил, что подымался уже, и не раз. И, откровенно говоря, вид не произвёл на него впечатления — кругом дикие скалы, песчаная пустыня. Таможенник позволил себе не согласиться с ним и стал расхваливать отличный виноград, растущий у подножия горы, сосновые леса, вкрапливающиеся в дикий пейзаж.

На Столовую гору Морис Август подниматься не стал, а по городу побродил в сопровождении Рюмина. Пригласил составить компанию и Хрущова с Винбладом, но те отклонили приглашение. После макаоского инцидента оба не скрывали своей неприязни к главноначальствующему и избегали всякого общения с ним.

Строения Капстада — казармы, колониальные учреждения, торговые конторы, особняки чиновников и коммерсантов, а также реформатская церковь — были выдержаны в голландском стиле. Крытые черепицей, с частыми оконными переплётами, они были суховаты и не отличались архитектурными излишествами. Центр города обрастал кварталами убогих лачуг, в которых ютились туземцы. Чёрные африканцы стояли на низшей ступени социальной лестницы. Они были портовыми грузчиками, слугами, мусорщиками. Не раз Беньовский улавливал в их взглядах, обращённых на него, затаённую злобу и ненависть.

Покинув Капстадскую бухту, фрегат взял курс на север. Атлантический океан был сравнительно спокоен, дул лёгкий попутный ветер, так что плавание проходило без затруднений. Бескрайний водный простор окружил «Дофина». Лишь изредка встречались косяки акул, разрезавшие воду острыми треугольными плавниками, да однажды вынырнул огромный кашалот, поднявший фонтан брызг. Утомительное плавание вновь вызвало заболевания в команде Беньовского. Свалились несколько человек.

Подходили к пятнадцатому градусу южной широты, когда на горизонте показался одинокий скалистый остров Святой Елены. Здесь, в бухте Джемс, у его северо-западного побережья, была непродолжительная стоянка. Остров, открытый 21 мая 1501 года, в день святой Елены, португальским мореплавателем Хуаном де Нова Кастелья, был впоследствии занят голландцами, у которых его отняли англичане. Собственником острова стала Британская Ост-Индская компания, оборудовавшая здесь стоянку для торговых кораблей, следовавших из Европы в Индию и обратно. Фрегат «Дофин» пополнил запасы пресной воды и свежей зелени. Беньовский нанёс визит губернатору острова и попытался было договориться о передаче тяжелобольных в местный госпиталь.

   — Ничем не могу вам помочь, любезный барон, — ответил губернатор. — Нет у нас госпиталя. На наше счастье, Святая Елена отличается здоровым климатом, и солдаты гарнизона почти не болеют.

Ещё один продолжительный этап. Стоянки на Канарских островах, на португальской Мадейре, в испанском порту Ла-Корунья. Бискайский залив встретил фрегат свирепым штормом, какого не было за всю дорогу. Жалобно скрипели мачты. Тяжёлый фрегат, словно пушинку, швыряло через гребни волн. Капитан де Сент-Илер показал всю свою выдержку, сноровку, твёрдую руку. Больные — четверо бывших работных людей купца Холодилова и один солдат большерецкой команды — подавали слабые признаки жизни. Лекарь Магнус Мейдер не надеялся на их выздоровление.

Но пережили и шторм. Он стал утихать, когда вдали показались лесистый берег и строения прибрежного городка, церковный шпиль и башня замка.

18 июля 1772 года фрегат «Дофин» прибыл во французский порт Лорьян на южном берегу Бретани. Де Сент-Илер представил Беньовского коменданту порта, старому полковнику. С ним легко удалось договориться о размещении пяти тяжелобольных в лорьянском военном госпитале. Команду разместили в пустующих казармах и поставили на довольствие французской казны. Комендант было заколебался, но Морис Август убедил его:

   — Я, граф де Бенёв, и мои люди поступаем на службу к его величеству королю Франции. Имею на сей счёт рекомендательное письмо губернатора острова Маврикий кавалера Дероша к герцогу д’Эгильону. Убеждён, что его сиятельство решит нашу судьбу незамедлительно и доложит королю. Спешу в Париж для личной встречи с герцогом.

   — Дай Бог вам удачи, — напутствовал его старый полковник.

Перед отъездом в Париж Беньовский подошёл к Хрущову, как будто между ними не было никакой размолвки, и сказал начальственным тоном:

   — Остаётесь, капитан, за меня. Следите за дисциплиной. А я отправляюсь в Париж. Возможно, моя поездка продлится долго, недели две-три. Не знаю, как быстро решится наша судьба, но уверен, что решится. И не дуйтесь на меня, Пётр. Мало ли что случается в трудных ситуациях.

С обворожительной улыбкой Беньовский протянул Хрущову руку. Тот, всячески проклиная в душе Мориса Августа, всё же принял руку недруга для рукопожатия. Не хотелось пререкаться.

Взяв с собой небольшой дорожный саквояж и достаточную сумму денег, Беньовский выехал в Париж почтовым дилижансом. Дорога шла через лесистые просторы Бретани. Дубовые и кленовые леса сменялись торфяниками или песчаными проплешинами, поросшими вереском. Встречались замшелые руины средневековых замков ещё времён Бретонского герцогства и мегалитические сооружения из огромных валунов — следы языческих капищ древних кельтов. Крестьянские усадьбы окружали живые изгороди из терновника и акаций. Хижины сложены из крупного камня — настоящие крепости. Бретонцы носили национальную одежду. Женщины появлялись в кружевных накрахмаленных чепцах, пышных сборчатых юбках и передниках, отороченных кружевом, мужчины в коротких куртках и панталонах.

Четвёрка лошадей тащилась медленно. Колеса дилижанса вязли то в зыбучем песке, то в торфяной жиже. Кучер дремал на козлах и не особенно-то погонял лошадей.

Спутниками Беньовского оказались молодой кюре, ехавший в Париж навестить брата-юриста, парижский коммерсант, посещавший Лорьян по своим торговым делам, и семья бретонского дворянина — отец семейства с супругой и тремя юными дочерьми. Морис Август представился как граф де Бенёв, путешественник и исследователь-ориенталист.

   — Вы чужестранец, граф, судя по акценту, — подметил кюре.

   — Уроженец Венгрии. Теперь поступаю на службу к его величеству королю Людовику.

   — Похвально. Вы впервые в этих краях?

   — Впервые.

   — Тогда вас заинтересует история нашего края... — Кюре, как видно, сел на своего любимого конька и углубился в историю Бретани. — Бретонцы — это потомки древних кельтов, никак не родственные французам. В средние века на полуострове образовалось могущественное графство, а потом и герцогство. Бретонские герцоги успешно соперничали с французскими королями и были фактически независимыми. Так продолжалось до конца пятнадцатого века, когда наследница последнего герцога Франциска Анна была вынуждена отдать свою руку королю Карлу Восьмому и принести ему в приданое свои земли.

   — Мой предок был в свите герцогини Анны, когда она выехала из Ренна навстречу жениху, — вмешался глава семьи. — Между прочим, вон тот замок на холме принадлежал когда-то нашей семье.

   — Это замок Роганов, — заметил кюре. — Роганы были одной из самых могущественных семей в герцогстве.

   — Я потомок Роганов по женской линии. Наш род обеднел. И я еду в Париж искать милости и протекции у сильных мира сего. Дочки на выданье, а кто возьмёт их без приданого?

   — Ищите протекции у мадам Дюбарри, — желчно буркнул коммерсант. — Да не забудьте представить ей всех своих доченек. Мадам не оставит вас своими милостями и поможет высоко вознестись вашему семейству.

   — Тьфу ты, Господи. Типун вам на язык, господин коммерсант. Что вы говорите? Мои девочки скромницы.

   — До поры до времени...

Разговор, как видно, принимал щекотливый оборот. Кюре решил разрядить напряжённость и, пожелав отцу семейства всяческого успеха, снова углубился в историю Бретани.

Беньовского мало интересовали деяния бретонских герцогов, как и всякие истории, связанные с руинами замков. Он сделал вид, что задремал. Когда же кюре умолк, Морис Август обратился к помалкивающему коммерсанту:

   — Мосье...

   — Мосье Моро к вашим услугам. Оптовая торговля колониальными товарами.

   — Очень приятно. Вам известен господин Бове?

Беньовский вспомнил имя влиятельного приятеля кавалера де Робиена, представителя французской Индийской компании в Южном Китае. Бове был одним из тех, кому де Робиен адресовал свои рекомендательные письма.

   — Это какой Бове? Фамилия во Франции распространённая.

   — Кажется, Шарль Бове. Он каким-то образом связан с Индийской компанией.

   — Ах, этот? Кто же во Франции не знает Шарля Бове! Влиятельнейший финансист. Один из главных акционеров Индийской компании и самых богатых людей Франции. Перед ним заискивают министры.

   — Как я могу его найти?

   — Это не трудно. Его контора вблизи площади Вогезов. А рядом и его особняк.

Морис Август подумал, что сразу пробиться к герцогу д’Эгильону будет нелегко. Скорее всего в это летнее время герцог пребывает при дворе в Версале. Легче встретиться с всесильным финансистом, который, если заинтересуется его проектом колонизации Мадагаскара, откроет ему дорогу в министерские кабинеты.

В городе Ренне, бывшем когда-то столицей герцогства Бретань, произошла задержка. Выяснилось, что расковалась одна из лошадей, а кузнеца на почтовой станции не оказалось. И ещё обнаружилось, что в одном колесе дилижанса треснули две спицы, и колесо надлежало заменить. Потребовался каретник, которого тоже на месте не оказалось.

   — Чувствую, мы не скоро тронемся в путь, — сказал Моро Беньовскому. — Не хотите ли, граф, побродить со мной по городу? Рядом с ратушей есть кабачок, где подают отличное бретонское пиво и ветчину.

   — Охотно присоединюсь к вам.

В центре города возвышалась величественная ратуша, сооружённая в начале века. Несколько старинных церквей были построены в романском и готическом стиле. Самая древняя была возведена ещё в XI веке. Среди гражданских зданий выделялся Дворец юстиции, построенный в прошлом веке.

   — Достопочтенный кюре прочитал бы нам целую лекцию об исторических памятниках города, — с иронией сказал Беньовский.

   — Наш кюре старается блеснуть эрудицией, как примерный школяр. Я предпочитаю доброе старое пиво пище духовной, — сказал Моро. — А вот и желанный кабачок.

Пиво подали в старинных глиняных кружках, а ветчину с картофелем — на плоских деревянных блюдах.

   — Позвольте спросить вас, мосье Моро, почему упоминание вами всесильной фаворитки Дюбарри повергло семейство почтенного бретонского дворянина в такое смятение? Вы позволили себе какой-то многозначительный намёк? — спросил Беньовский, пригубив кружку пенистого пива.

   — Я говорил без всяких намёков. Роль мадам при дворе известна всей Франции. Дюбарри поставляет любвеобильному королю молоденьких девушек для альковных утех. Этим она сохраняет беспредельное влияние на короля, ведь Людовик давно охладел к ней как к женщине. Повторяется история с покойной Помпадур.

   — Стало быть, наш попутчик мог бы с помощью мадам Дюбарри обеспечить себе карьеру и богатство. Девчонки у него прехорошенькие.

   — Некоторые прокутившиеся отцы не брезгуют и таким способом обогащения.

   — Я слышал, что российский император Пётр, названный русскими Великим, замышлял женить молодого Людовика на своей дочери Елизавете, будущей императрице. Этим браком он хотел скрепить союз России с Францией.

   — Этот план по каким-то причинам не осуществился. Впоследствии король женился на Марии, дочери Станислава Лещинского, шведского ставленника, впрочем, недолго там усидевшего. Перезрелая невеста была намного старше своего жениха и к тому же красотой не блистала. Легкомысленный король скоро охладел к жене. Его сердце заняла мадам Помпадур, потом другие. Время не исправило короля. Престарелый Людовик предпочитает любовные приключения, балы, маска рады, охоту государственным делам. И это дорого обходится стране.

   — Вы имеете в виду неудачные для Франции итоги Семилетней войны?

   — И это англичане потеснили нас в Америке, Индии. А мы, третье сословие, питающее государство, кровно заинтересованы в расширении колониальных владений, рынков. Но увы... Предприниматели не хозяева в своём доме, как, к примеру, в соседней Великобритании. Там торговцы, финансисты, промышленники — влиятельная сила, с которой аристократия вынуждена разделять власть. Мы же во Франции на положении бедных родственников. Чего стоит эта нашумевшая парламентская история...

   — Что за история? Расскажите.

   — История такова. Некоторое время тому назад король назначил Рене Мопу канцлером парламента и хранителем печати. Человек без всяких принципов, злобный интриган, алчный корыстолюбец. Из своих карьерных соображений он заискивал перед королём, госпожой Дюбарри, герцогом д’Эгильоном, а от честных и принципиальных людей старался избавиться. Он сквозь пальцы смотрел на все вопиющие злоупотребления всесильных фаворитов. Когда же в парламенте сложилась открытая оппозиция, с ведома Мопу все её члены были арестованы и изгнаны. В конце концов Мопу реорганизовал парламент на свой лад, додавил его жалкие остатки и сделал бесправным и послушным. Общественность назвала его «парламентом Мопу». Чтобы предотвратить взрыв негодования, король был вынужден пожертвовать канцлером и удалить его в отставку. К тому же оказалось, что, занимая высокий пост, Мопу значительно округлил своё состояние, скупая государственное имущество. Как видите, королю и его окружению порой приходится считаться с гласом третьего сословия.

   — Как я понял из ваших рассуждений, мосье Моро, деловые люди Франции не удовлетворены внешнеполитическим курсом королевского правительства, потерей колоний.

   — Мы не удовлетворены всей системой абсолютной монархии. Недовольство охватывает всё общество. Если не при Людовике Пятнадцатом, то при его внуке, который станет Людовиком Шестнадцатым, произойдёт страшный кровавый взрыв, который потрясёт всю страну. И у нас, как поговаривают в народе, найдутся свои Кромвели.

При этих словах Беньовский с опаской посмотрел по сторонам.

   — И вы не боитесь, мосье Моро, столь смело высказываться?

   — С чего бы мне бояться? Об этом говорит вся Франция, Оппозиционными настроениями пронизаны сочинения господина Франсуа Вольтера. Власти вынудили его покинуть страну. Но им не запрятать в Бастилию всю Францию. И ещё, замечу вам... Я слишком богат, чтобы бояться какого-то там полицейского соглядатая. Он предпочтёт получить от меня пиастр, нежели доносить на меня полицейским властям.

Беньовский поделился с Моро своими планами поступить на французскую службу, чтобы во главе экспедиционного корпуса отправиться на завоевание новых земель, хотя бы того же Мадагаскара. Роше выслушал его с вниманием и интересом. Подумал, что из такого наёмника-авантюриста можно извлечь пользу.

   — Непременно побывайте у Шарля Бове и заручитесь его поддержкой. Не забудьте, его контора вблизи площади Вогезов. Уверен, что Бове повлияет на герцога и других министров, внушит им, что новые земли нужны Франции.

После долгих усилий отыскались и кузнец, и каретник. Лошадь была подкована, а неисправное колесо заменено новым. Дилижанс тронулся в дальнейший путь. Лесистая Бретань осталась позади. Теперь проезжали через густонаселённую и возделанную Северную Францию. Миновали города Майенн, Алансон, Эвре. Выехали на берег петляющей Сены.

Морис Август предавался размышлениям. Разговор с мосье Моро, крупным торговцем колониальными товарами, убедил его в том, что французское буржуазное сословие открыто выражает недовольство внешнеполитическим курсом правительства короля Людовика XV и всей политической системой страны. Потеря североамериканских и индийских колоний в итоге Семилетней войны усугубляли это недовольство. Англичане, расширяя свою колониальную империю, успешно теснили французских соперников по всему земному шару. Финансисты, владельцы крупных мануфактурных производств, богатые торговцы Франции видели в английской парламентарной системе, ограничивающей власть короля, свой желанный идеал. Им тоже хотелось бы разделить политическую власть с родовитой аристократией, вместе с ней определять политику страны, требовать захвата новых колоний, а это расширило бы рынок. Франция была далека от этого идеала. Страной самодержавно правил ленивый и развратный король, окруживший себя придворной камарильей вельмож. Фактически же все государственные дела решались по прихоти и капризу королевских фаворитов и фавориток, особенно графини Марии Жанны Дюбарри. Как узнал Морис Август от Моро, эта всевластная дама, дочь простого сборщика податей, была когда-то просто модисткой. Поразмыслив обо всём, Беньовский решил по прибытии в Париж немедленно отправиться на поиски влиятельнейшего Бове.

По совету Моро Беньовский остановился в отеле «Белая лилия», не фешенебельном и не самом дорогом, но выше среднего уровня. Из окна его номера на третьем этаже открывался вид на Сену и громаду Нотр-Дам, знаменитого собора Парижской Богоматери. На карнизах его портала зловеще скалились химеры.

Свой парадный, расшитый золотом мундир с орденами Беньовский намеренно оставил в Лорьяне. Люди парижского высшего света изощрены в знаках отличия и наградах, наверняка здесь могут встретиться на его пути и поляки, и русские, знающие толк в орденах и нашивках и сумеющие отличить фальшивые награды от подлинных. Зачем подвергать себя риску разоблачения? Роскошный мундир с орденами, сработанными искусным китайцем, ещё пригодится ему.

Морис Август критически оглядел себя в зеркало. Его старый камзол основательно пообтёрся за дорогу, лоснился на локтях. Для деловых визитов явно не подходит. Поэтому первым делом Беньовский направился в ближайшую модную лавку и там подобрал себе отличный касторовый камзол, батистовую рубашку с кружевным жабо, модные ботинки, а заодно и трость с серебряным набалдашником. Он тут же переоделся, рассчитался с приказчиком и вышел из лавки этаким заправским парижским франтом.

   — Прикажете, мосье, доставить старое платье к вам домой? — спросил его приказчик, догоняя уже на улице.

   — Не утруждай себя, братец. Отдай эти тряпки первому встречному бедняку.

   — Премного благодарствую.

Беньовский решил зайти в Нотр-Дам и помолиться за свой будущий успех. Человек циничный и беспринципный, он был всегда равнодушен к религии и никогда не утруждал себя частыми посещениями храма Божьего. Но здесь его одолело, пожалуй, чистое любопытство. Попасть в Париж и не побывать в знаменитом соборе Парижской Богоматери!

В храме было полутемно. Цветные оконные витражи сдерживали проникновение солнечного света. К алтарю уходили бесконечные ряды стульев. Пахло свечным нагаром. Раздавались мощные тягучие звуки органа, тонувшие в стрельчатых сводах. Морис Август постоял несколько минут, внимая музыке, машинально перекрестился ладонью и вышел из храма. Величественная готическая архитектура собора, как и звуки органа, не слишком тронули его.

   — Да пошли Господь мне удачу. Не оставь меня своими милостями, — молитвенно прошептал Морис Август.

Вернувшись в отель, Беньовский спросил управляющего, молодого обходительного человека:

   — Не скажете ли, милейший, как отыскать контору мосье Бове, финансиста? Вам известно это имя?

   — Помилуйте, кто же в Париже не знает мосье Бове, — ответил управляющий. — Ему принадлежат банкирские конторы, здания, отели, газеты. Любой извозчик, назовите только его имя, доставит вас по нужному адресу. Это не слишком далеко отсюда.

   — Я хотел бы пройтись пешком и полюбоваться городом. Ведь я впервые в Париже.

   — Понимаю вас, мосье. Париж прекрасный город. Я дам вам сопровождающего, расторопного малого. Мишель!

На возглас управляющего прибежал откуда-то парнишка.

   — Сведёшь, Мишель, нашего гостя в контору господина Бове. Знаешь?

   — Как не знать. Это не доходя до площади Вогезов.

   — Вот именно. И заодно покажешь гостю Бастилию — это как раз по пути. И старый квартал, где католики резали гугенотов в Варфоломеевскую ночь.

   — Рад служить, мосье.

Мишель, оказавшийся кузеном администратора, был неплохим гидом. Они шли лабиринтом узких переулков. Верхние этажи средневековых зданий нависали над нижними. Высокие остроконечные крыши, крытые черепицей, упирались в небо. Мишель рассказывал, что в этих домах во времена последних Валуа жили гугеноты. В ночь на святого Варфоломея улицы были залиты кровью. Католики врывались в дома, резали своих противников и выбрасывали в окна. Если жертвы ещё подавали признаки жизни, их добивали на улице. А здесь, за углом, как говорят, ещё недавно была модная лавка, где искусные модистки шили роскошные платья. Среди модисток выделялась обворожительная Мария Жанна. Кто-то из придворных заприметил красивую девушку и сообщил о ней королю. Король приказал доставить модистку во дворец и приблизил к себе. Людовик выдал девушку за графа, чтобы придать ей надлежащее положение в обществе. Так безродная модистка стала графиней Дюбарри и первой фавориткой короля.

Ещё много всяких историй услышал Морис Август от Мишеля прежде, чем вышли они на площадь Бастилии, посреди которой высилась мрачная каменная громада, крепость-тюрьма, охраняемая солдатами.

   — Вот и Бастилия, — сказал Мишель. — Здесь заключены убийцы и враги короля.

   — Не хотел бы я оказаться в их компании, — пошутил Беньовский.

С площади Бастилии они свернули в боковую улочку, которая вела к площади Вогезов.

   — А вот и дом мосье Бове, — сказал наконец Мишель, указывая на ничем не примечательное строение. Выделяли его от соседних домов лишь начищенная до зеркального блеска медная доска у подъезда с надписью «Банкирский дом Шарля Бове и Компания» да величественный усатый швейцар.

   — Ты мне больше не нужен, Мишель, — сказал Беньовский. — Вот тебе монета за труды. Ты интересно рассказывал.

   — Благодарю вас, мосье. Всегда к вашим услугам.

Секретарь господина Бове, чопорный человек средних лет в чёрном сюртуке, встретил Беньовского сухо и недоверчиво. Щеголеватый вид посетителя и даже трость с дорогим набалдашником не произвели на него ровно никакого впечатления. Секретарь спросил о цели визита.

   — Цель чисто деловая, — ответил Морис Август. — Я предпочёл бы, не теряя времени, всё объяснить лично мосье Шарлю.

   — У нас свой порядок, раз и навсегда заведённый господином Бове. Он занятой человек, а посетителей слишком много. Большинство из них обращается с вопросами мелкими, несложными. Речь идёт обычно об отсрочке долговых платежей. Такие вопросы могу решить я самолично с моими помощниками, не утруждая нашего патрона. Приходится ценить его время. Многим посетителям втолковываем, что мы деловая фирма, а не благотворительная контора.

   — Я пришёл к вам не за подаянием, мосье... как вас там. Вы не соизволили представиться.

   — Бове. Люсьен Бове.

   — Однофамилец, родственник?

   — Родной племянник господина Шарля, если угодно.

   — Я барон де Бенёв, полковник польской армии конфедератов.

   — В Париже много офицеров-конфедератов. В Польше у них плохи дела. Часто заходят к нам и просят о помощи.

   — И вы, конечно, по купеческой прижимистости им отказываете?

   — Стоящим людям помогаем пристроиться на французскую службу.

   — Вот и я хотел бы послужить Франции. Об этом ваш патрон может узнать из рекомендательного письма кавалера де Робиена, представляющего Индийскую компанию в Южном Китае. Мы встречались в Макао.

   — Рекомендательное письмо де Робиена меняет дело. Дядя считается с его мнением. Позвольте письмецо, я тотчас передам его в руки дяди...

   — Нет уж. Предпочёл бы это сделать сам.

   — Как вам будет угодно.

Бове-младший всё же стал дотошно расспрашивать Беньовского о его морском путешествии, о том, что он намерен делать на французской службе. И только после этого секретарь отправился докладывать Шарлю Бове о приходе необычного посетителя. Морис Август терпеливо ждал его полчаса или более. Наконец Люсьен появился и сказал уже более приветливо:

   — Дядя готов вас принять, барон. Прошу следовать за мной.

Они поднялись по широкой дубовой лестнице на второй этаж и очутились в кабинете с дорогими гобеленами по стенам. Всюду стояли столики, тумбочки, бюро с бронзовыми и серебряными канделябрами, настольными часами, вазами и статуэтками времён последних Валуа и первых Бурбонов. От обилия вещей кабинет казался тесным и походил на антикварную лавку. В роскошном мраморном камине потрескивали дрова, хотя на улице была тёплая солнечная погода.

Шарль Бове, грузный лысоватый мужчина с крупными чертами лица и тяжёлым мясистым подбородком, поднялся с кресла и сделал шаг навстречу гостю.

   — Как доложил мне мой секретарь, вас рекомендует де Робиен, мой хороший друг. Его письмо при вас?

   — Так точно, мосье. Извольте.

Беньовский вынул из-за обшлага камзола и протянул финансисту продолговатый пакет с сургучными печатями.

   — Присядем к камину. Ты, Люсьен, останься. В этих старых домах сыровато даже летом. Приходится круглый год топить камин. Признаться, люблю погреть у огонька свои старые косточки.

Бове вскрыл конверт, извлёк из кармана лорнетку в золотой оправе и углубился в чтение. Прочитав письмо, сказал:

   — Вижу, вы человек интересной и необычной судьбы. Бежали из русской ссылки, побывали в Японии, загадочной и закрытой для нас стране.

   — Это было как захватывающий роман, мосье.

   — Вот и напишите роман, а я издам.

   — Я же не писатель, не умею писать романов.

   — Надеюсь, серию очерков для моей газеты напишете? Для «Парижского вестника»... Хорошим авторам мы платим щедро. Люсьен, помоги барону связаться с редакцией.

   — Слушаюсь.

   — Кстати, редактор мой родственник. И как вам удалось бежать с Камчатки?

Пришлось Беньовскому вновь рассказывать о большерецкой эпопее. И вновь, как и при беседе с губернатором Маврикия, прибегал он к вымыслу и фантазии. На этот раз битва за несуществующую камчатскую крепость выглядела ещё более внушительным и кровопролитным побоищем, длившимся несколько дней, сопровождавшимся артиллерийской дуэлью. Воздал Морис Август и несчастному капитану Нилову, который, оказывается, вовсе не был убит вероломным образом у себя в спальне, а сражался, яко разъярённый лев, с саблей в руке на крепостной стене, пока не пал от меткого выстрела одного из повстанцев.

   — Вот об этом и напишите, барон, — поощрительно сказал Бове. — Представляю, как взъярится русский посланник, прочитав ваши очерки.

   — Не грех и подразнить русских. У нас с вами, французами, свои счёты с русскими. Если бы не эта Семилетняя война, выигранная русскими и англичанами...

   — Тогда мы не потеряли бы наших американских и индийских колоний. Англичане лихо воспользовались победами русских над прусским Фридрихом.

Морис Август настроился было перейти к рассказу о Японии и сражении с аборигенами Формозы, но Бове прервал его:

   — Не сомневаюсь, такие люди, как вы, нужны Франции.

Эту фразу Беньовский уже слышал от губернатора Дероша.

   — Я мог бы возглавить экспедиционный корпус, который отправится на завоевание Формозы или Мадагаскара, — сказал он. — Мои люди, отличившиеся в битве за большерецкую: крепость, боевые орлы, составили бы ядро корпуса.

   — Мадагаскар предпочтительнее, чем Формоза.

   — Вы правы, мосье. Мадагаскар — гигантский остров с несметными природными богатствами.

   — И других претендентов на него покуда, кажется, нет. А у берегов Китая слишком сталкиваются наши интересы с английскими, голландскими, португальскими. Любая операция против Формозы вызовет противодействие англичан, а возможно, и их военную экспедицию.

   — Я собрал кое-какие сведения о Мадагаскаре...

   — Это любопытно. Я вас слушаю.

Беньовский принялся с апломбом читать лекцию о природе далёкого острова, его природных богатствах, обитателях, неисчерпаемых возможностях развития плантационного хозяйства и использовании его ёмкого рынка для сбыта французских товаров. Он блистал эрудицией, ловко пересказывая всё то, что узнал на Маврикии от тамошних собеседников. Он видел, что производит на финансиста самое благоприятное впечатление.

   — Если бы на то моя воля... — прервал его Бове и не договорил.

   — Понимаю, мосье, что вы хотели сказать, — многозначительно произнёс Беньовский. — Беда Франции — вопросы большой государственной политики зависят от капризов любимцев короля, а не от воли здравомыслящих деловых людей, подобных вам. Очевидно преимущество британской политической системы.

   — Не будем об этом, мой друг, — остановил его Бове и приложил предостерегающе палец к губам. — Всему своё время. Придёт и на нашу улицу праздник. Опыт британцев...

Он опять не договорил, и опять Беньовский понял его с полуслова. Подумал, что его дорожный попутчик мосье Роше был куда смелее и откровеннее с ним, высказав мысль, что когда-нибудь во Франции найдутся свои Кромвели, которые покончат с самодержавной монархией.

   — Я хотел бы, мосье Бове, встретиться при вашем содействии с герцогом д’Эгильоном, — сказал Беньовский.

   — Рассчитывайте на мою помощь. Герцог иногда прислушивается к моим советам, поскольку вынужден считаться с мнением дельцов.

   — Когда я смогу встретиться с герцогом?

   — Не в ближайшие дни. Д’Эгильон сейчас в Версале вместе с двором. Завтра в версальском дворце большой костюмированный бал-маскарад. Послезавтра малый приём с участием всех министров в честь нового прусского посланника. Потом король отъезжает в Фонтенбло отдохнуть от мирской суеты и поохотиться. Герцог будет сопровождать его величество.

   — Вы отлично осведомлены.

   — Я был бы плохим деловым человеком, если бы не был осведомлён о том, что поделывает мой король. Займитесь пока вашими очерками для «Парижского вестника». Я извещу вас, как только д’Эгильон будет готов принять вас.

Бове любезно предоставил Беньовскому свою карету, и Люсьен проводил его до редакции газеты. Услужливый секретарь финансиста представил Мориса Августа главному редактору, своему кузену, с самыми лестными характеристиками. Редактор собрал весь персонал газеты послушать рассказ беглеца с русской каторги, путешественника и исследователя восточных стран. Именно так был представлен гость. Беньовский на этот раз превзошёл сам себя в красноречии и необузданной фантазии. Редактор приказал кассиру выдать Морису Августу щедрый аванс под будущие очерки, которые могли поднять тираж газеты. Беньовский с удовлетворением подумал, что его пребывание во французской столице начинается совсем неплохо.

Но прежде чем приступить к работе над очерками, Беньовский решил поближе познакомиться с Парижем. Взяв с собой услужливого Мишеля в качестве всеведущего гида, он решил побродить по парижским улицам. На площади Согласия его внимание привлекла огромная конная статуя Людовика XV. Ныне царствующий король почтил себя величественным монументом ещё при жизни. На другой площади — названия её Морис Август не запомнил — возвышался памятник прадеду и предшественнику нынешнего монарха, королю Солнце Людовику XIV. Королевский замок Лувр, разностильный, строившийся на протяжении многих царствований, поражал длиною своих фасадов. У подъездов замерли гвардейцы в парадных мундирах. Центральные улицы французской столицы, прилегавшие к Лувру, выглядели пустынными. Редко-редко прогрохочет карета по булыжной мостовой да проскачет всадник на взмыленном коне, должно быть, королевский курьер. Мало было и прохожих. Аристократия выехала вслед за королём в Версаль или разъехалась на летние месяцы по своим родовым замкам. Их парижские особняки с прикрытыми решетчатыми ставнями окнами казались вымершими. Но в отдалении от Лувра Морис Август увидел Париж, живший своей обычной жизнью. Из лавок выходили молодые женщины, горничные и матери небогатых семейств, обременённые покупками. Сновали уличные разносчики, мастеровые с инструментом, бродячие шарманщики с попугаями. Перед театральным фасадом возле афиш франтоватые молодые люди о чём-то яростно спорили. В открытых кабачках и кафе велись оживлённые застольные беседы, звенели бокалы, раздавались звуки скрипки. В одном из таких кабачков лохматый поэт читал нараспев приятелям свои стихи, видать, острые, задиристые. Слушатели встречали каждый куплет бурным восторгом и дружными возгласами одобрения. Прошла похоронная процессия. Пара тощих лошадёнок тянула бедный катафалк, а за ним, скорбно понурив головы и изредка перебрасываясь репликами, шли десятка два провожающих, преимущественно молодых мужчин.

   — Хоронят заучившегося студента из Сорбонны. Или неудачливого дуэлянта, заколотого шпагой из ревности, — высказал предположение Мишель.

   — Откуда тебе это известно?

   — Провожают молодые люди. Хоронят своего сотоварища, юношу лет двадцати. Значит, чахотка или дуэль.

Из открытых дверей кабачка с шумным гамом вывалились на тротуар человек пять, не похожих на французов, должно быть иностранцев. Беньовский уловил польскую речь.

   — Панове соотечественники! — окликнул их Морис Август.

   — Холера ясна! Не будь я Анджей Коханский из Самбора, если в Париже не появился ещё один земляк! — воскликнул один из них, круглолицый крепыш с лихо закрученными рыжими усами. — Кто таков?

   — Барон Морис Август Беньовский из-под Вильно. Бежал из русского плена. Много путешествовал...

   — Постой, постой. Ты Беньовский или де Бенёв? — испытующе переспросил Коханский.

   — Или де Бенёв, если вам угодно, — в тон ему ответил Морис Август. — Откуда вам известно венгерское произношение моего имени?

   — Тот самый! — воскликнул другой поляк.

   — Земля слухами полна. Наслышаны о твоих подвигах, землячок, — многозначительно сказал Коханский. — «Петербургские ведомости» читал?

   — Откуда я мог читать?

   — А мы вот прочитали. Газету сию нам прислали друзья из Варшавы. Видать, российские власти в ярости. «Петербургские ведомости» пишут, что означенный де Бенёв немало поразбойничал на Камчатке, повинен в убийстве должностных лиц, грабеже государственного имущества, захвате казённого корабля и заслуживает... Да сам знаешь, что ты заслуживаешь по российским законам.

   — Следите за парижскими газетами и читайте мои очерки о камчатских событиях. И вы узнаете мою версию.

   — Почитаем непременно. А, видать, здорово ты насолил русским!

   — Уж это точно. И ещё постараюсь насолить.

   — Не мешало бы по случаю такой встречи посидеть в шинке. Люди мы стеснённые в средствах. Приём по высшему разряду не обещаю, а добрым бретонским пивком угощу.

   — Согласен, пан любезный.

Беньовский отпустил Мишеля, и поляки, все пятеро, вернулись в кабачок, увлекая за собой и Мориса Августа. Заказали пива и жареных каштанов, самую дешёвую из закусок. Беньовский рассчитывал выведать у Коханского и его друзей обстановку в Польше, узнать о состоянии конфедератского движения на сегодняшний день. И услышал он грустную историю.

   — Все мы сражались в разных отрядах конфедератов в Галиции, — начал свой рассказ Коханский. — Наши дела с каждым днём ухудшались, особенно после смерти генерала Иосифа Пулавского. Его помощники начали яростную драчку за кресло главнокомандующего, и раздоры ослабили движение. Ещё в позапрошлом году совет конфедерации перебрался в Венгрию, в Прешов, и предпринял усилия, чтобы заручиться поддержкой держав, в первую очередь Франции, Австрии и Турции. В столицы этих стран были направлены послы. В Париж — пан Вельгорский.

   — Удалось ли конфедератам получить какую-либо помощь от этих держав?

   — Пожалуй, только моральную. Нас всячески призывали держаться, не терять мужества. Россия-де увязла в войне с турками, и скоро её силы истощатся. Франция, кроме того, дала совету конфедерации разрешение пригласить к себе на службу в качестве главнокомандующего одного из своих генералов. Выбор пал на генерала Дюмурье, который и возглавил силы конфедератов. Он оказался плохим политиком и малоспособным военачальником.

   — Дюмурье? Когда-то я слышал это имя.

   — Мы понесли ряд тяжёлых военных поражений. Многие из офицеров-конфедератов стали склоняться к мысли, что надо начать переговоры с королём Станиславом. Да и сам король искал компромисса. К компромиссу нас толкали европейские державы. Уже видно было, что наша борьба ни к чему не ведёт. Упования на истощение России в войне с турками не оправдались. Истощёнными оказались наши силы. Однако честолюбивый Дюмурье жаждал лавров победителя. Под его влиянием в наших рядах возобладала партия войны. Она отвергала всякие переговоры с королём и объявила Станислава узурпатором и тираном. Король и русские генералы предприняли новое наступление против наших отрядов. Мы потерпели серьёзное поражение в Галиции. Все, кто остался, беспорядочно отступали через Карпатские горы в Венгрию. Но венгерские власти встретили нас недружелюбно. Европа отшатнулась от нас, как от бунтовщиков против законной власти. Я и мои друзья перебрались в Париж.

   — Если я вас правильно понял, движение конфедератов сходит на нет? — спросил Морис Август Коханского.

   — Горько признавать, но это так. Движение идёт к своему концу. Скоро исчезнут и последние следы его.

   — Вы сказали, что в Париже конфедератов представляет пан Вельгорский...

   — Он называет себя послом, хотя никем официально не признан. Испытывает серьёзные денежные затруднения и едва-едва содержит несколько секретарей. Французское правительство от случая к случаю выдаёт ему небольшое денежное вспомоществование, помня, что покойная королева, супруга Людовика, Мария Лещинская, была полька. Кое-кто из наших офицеров поступил на французскую службу.

   — Вот и я намереваюсь.

   — Дай Бог удачи. Другие готовы поклониться Станиславу и вернуться в Польшу.

   — А что нам ещё остаётся делать? — угрюмо буркнул тощий поляк со следом сабельного удара на лице. — Конфедерация дышит на ладан, и мы её не оживим.

   — Некоторые неплохо устроились на французской службе, — сказал не без зависти Анджей. — Взять хотя бы этого, как его... Лихницкого. Он теперь капитан и комендант одной провинциальной крепости.

   — Это какой Лихницкий? — спросил с интересом Беньовский. — В моём отряде было два брата Лихницких, корнеты, препустые братья. Младший погиб в сражении под Белостоком. Старшего я с тех пор не видел.

   — Вероятно, это тот самый Лихницкий. Он рассказывал как-то, что у него был брат, погибший в стычке с королевскими или русскими войсками.

   — Как его имя?

   — Збигнев.

   — Точно, Збигнев. Отчётливо помню. Кстати, Лихницкие дальние родственники моей жены Фредерики, какие-то троюродные...

   — Могу вас обрадовать, барон. Лихницкий в настоящее время находится в Париже. Встречали его вчера.

   — Но каким образом мальчишка-корнет стал вдруг капитаном французской армии и комендантом крепости?

   — Секрет прост. Пока вы штурмовали камчатские крепости и плавали по океанам, мальчишка возмужал и набрался военного опыта. И потом... Пан Вельгорский — сын приближённого короля Лещинского, тестя властителя Франции Людовика. Представляясь послу, Збигнев стал уверять его, что Лещинские и Лихницкие — два дворянских рода одного корня, стало быть родственные. Вельгорский и составил земляку протекцию, походатайствовал за него перед военным министром.

   — Никогда не слышал о родстве Лихницких и Лещинских.

   — Какое это, в конце концов, имеет значение? Збигнев проявил находчивость, и хвала ему.

   — Ничего не имею против Збигнева. Дай Бог дослужиться ему до генерала. Увидите его, передайте ему мой адрес — отель «Белая лилия» невдалеке от Нотр-Дам. Буду рад нашей встрече.

   — Передам обязательно.

В ближайшие дни, когда Беньовский уже написал десяток страниц своих очерков, он посетил так называемого посла конфедератов Вельгорского. Посол произвёл на него впечатление человека смертельно усталого, удручённого безрадостными событиями. Говорил он слабым тусклым голосом.

   — Барон Беньовский? Слышал ваше имя. Секретарь докладывал мне о публикации в «Петербургских ведомостях», в которой речь шла о вашем дерзком побеге с Камчатки.

   — Тенденциозная, недоброжелательная статья.

   — Я так и расценил её. Не намерены вернуться в Польшу и продолжать борьбу?

   — Не намерен. Поступаю на французскую службу.

   — Жаль. С вашей смелостью и предприимчивостью вы были бы нужны Речи Посполитой. Над нашей родиной сгущаются грозовые Тучи. Один мой знакомый из окружения герцога д’Эгильона сообщил мне доверительно, что соседи Польши, воспользовавшись её внутренними раздорами и ослаблением, готовят аннексию её земель. Ещё в начале этого года в Петербурге Россия и Пруссия подписали секретную конвенцию о возможном разделе Речи Посполитой. К участию в разделе приглашена и Австрия, которая давно зарится на Галицию. Со дня на день можно ожидать подписания соглашения трёх держав. Вы понимаете, что всё это значит?

   — Начало конца независимого существования польского государства. Вот что это значит.

   — Горькая истина. Несчастный Станислав, очевидно, станет безуспешно протестовать, взывать к помощи европейских держав. Но кто рискнёт выступить против могущественного Тройственного союза?

Вельгорский долго ещё сокрушался и вздыхал по поводу мрачных перспектив, ожидающих Польшу. Аппетит, говорят, приходит во время еды. Три державы не захотят довольствоваться достигнутыми трофеями. За первым разделом Польши несомненно последуют другие, пока вся древняя Речь Посполитая не будет растаскана её соседями на куски, а горемычный Станислав не лишится трона. Да, да, тот самый Понятовский, который был в далёкие годы другом сердечным Екатерины, а теперь вероломно предан ею.

Морис Август, как это ни странно, равнодушно внимал жалобам посла. Его мало тревожили и трагическая судьба Речи Посполитой, и участь её незадачливого короля. Его больше занимали собственные дела, предстоящая встреча с герцогом д’Эгильоном, чин, который он получит при зачислении на французскую службу. Хотелось бы, чтобы чин этот был не менее полковника. Ведь он везде представляется как региментарь, иначе говоря полковник армии конфедератов, от которой остались ныне мелкие разрозненные отряды, скитающиеся по глухим чащам гродненских и беловежских лесов и карпатских предгорий. Возможно, он и не полковник вовсе, а всё ещё капитан. Дошло ли представление, подписанное покойным Иосифом Пулавским, о присвоении ему полковничьего звания до высокого совета конфедерации? Могло и не дойти в этой обстановке тревожной неразберихи, драчки между вождями и постоянных стычек с королевскими и русскими войсками. С кого сейчас спросить? Старый Пулавский предстал перед Всевышним. Красинские нашли приют в венгерском Прешове, если их не выставили оттуда австрийские власти. А почему бы не обратиться к этому жалобщику Вельгорскому, представляющему здесь совет конфедерации?

   — Позвольте, пан посол, обратиться к вам по личному делу? — сказал Беньовский, когда Вельгорский умолк.

   — Рад услужить. Что за дело у вас?

   — Покойный генерал Пулавский представил меня за боевые заслуги к внеочередному званию полковника. Из его слов я понял, что вопрос этот был уже согласован с советом конфедерации. Могли бы вы дать мне официальную гербовую бумагу, удостоверяющую моё полковничье звание?

   — Да-а... Задали вы мне задачку, милейший барон. Иосиф Пулавский в могиле. С Красинским связь утеряна. Кто засвидетельствует?

   — Поймите, пан посол. Для меня очень важно стать обладателем такой бумаги. От этого зависит мой чин на французской службе.

   — Понимаю. Но что делать? Может быть, вы сами найдёте двух свидетелей, которые подтвердят ваш чин?

   — Где же я их найду?

   — Вот видите...

   — Неужели нет никакой возможности упростить формальность? На основе, скажем... взаимных добрых услуг.

   — Гм... При желании всё можно упростить, дорогой барон. И на основе, как вы говорите, взаимных добрых услуг. Моя миссия находится в крайне затруднительном положении. У меня нет денег выплачивать жалованье моим секретарям. Я не раскрою большого секрета, если скажу, что заинтересован в любом вспомоществовании на наше общее дело.

   — Понимаю вас, пан Вельгорский. Готов пожертвовать вам ради общего дела двести пиастров. Понимаю, что эта сумма не велика. Пусть это будет моим задатком. Рассчитываю встать во главе экспедиционного корпуса и отправиться по повелению короля Людовика на завоевание заморских земель. Я буду богат и щедр к моим несчастным соотечественникам.

«Жди моей щедрости. Как бы не так!» — с иронией подумал Беньовский.

   — И двести пиастров для нас деньги, — сказал, оживляясь, Вельгорский. — У вас будет нужный документ.

На следующий день Морис Август вручил ему кошелёк с двумястами пиастрами и получил гербовую бумагу, заверенную подписью посла и посольской печатью. Бумага свидетельствовала о том, что барон Морис Август Беньовский (де Бенёв) действительно является полковником армии польских конфедератов. Текст был составлен на польском и французском языках. Морис принял бумагу и поблагодарил посла. И вмиг им овладела шальная мысль. А не продешевил ли, братец? Не полковничий, генеральский чин можно было бы выпросить, прояви он большую щедрость. Почему бы в самом деле не выпросить?

Очерки для «Парижского вестника» Беньовский написал довольно быстро. Получилась пухлая кипа листов, исписанных убористым почерком. Перечитывая написанное, Морис Август испытывал самодовольное удовлетворение. Почему бы не быть довольным собой? Очерки повествовали о его подвигах и географических открытиях, разумеется, преувеличенных или вымышленных. Штурм большерецкой крепости вырастал в кровопролитную и продолжительную баталию, а сам автор представал расчётливым и дерзким стратегом. Не менее ярко описывалось посещение Японии. Морис Август писал, что сумел преодолеть недоверие и предвзятость японцев, раскрыв перед ними коварные экспансионистские планы русских, о которых он якобы слышал от высокопоставленных российских чиновников на Камчатке и в Охотске. Вообще всё повествование от начала до конца было пронизано желчью и недоброжелательством в адрес русских, на которых незаслуженно сыпались всяческие упрёки и обвинения.

Неплохо, подумал Морис Август, хотя и многовато бахвальства. Да разве это повредит? Разве не должен он создавать себе рекламу ради карьеры и исполнения своих замыслов?

Беньовский отнёс рукопись в редакцию. Главный редактор прочитал в его присутствии первые страницы, сказал восторженно:

   — Великолепно, занимательно! Это то, что нам нужно. Вы прирождённый писатель. Не сочтите за упрёк, дорогой барон... Французский язык ведь не родной для вас.

   — По рождению я венгр.

   — Чувствуется перо иностранца. Некоторые стилистические обороты, выражения не слишком удачны. Не возражаете, если я передам ваши очерки хорошему стилисту для литературной правки?

   — Конечно, не возражаю.

   — Речь идёт только о литературной правке. На фактическое содержание очерков мы не покушаемся. И первый очерк дадим в ближайшем номере. Потом ждите продолжения.

Рассыльный принёс Беньовскому в отель пачку экземпляров свежего номера «Парижского вестника», шершавых листов бумаги, пахнувших свежей типографской краской. Он развернул газету и увидел на второй полосе, после светской хроники, свой очерк под крупным броским заголовком: «Вырвались на свободу. Бегство из преисподней». Один из экземпляров Морис Август отослал послу Вельгорскому, другой — Коханскому и его друзьям. Шарлю Бове он отправил благодарственное письмо, в котором выражал признание за любезное содействие в публикации. Письмо это преследовало одну цель — напомнить о себе. Подходила к концу вторая неделя после визита к финансисту и его обещания устроить встречу с герцогом д’Эгильоном, но никаких вестей от него с тех пор не поступало.

Ещё не завершилось печатание очерков Беньовского в «Парижском вестнике», как к нему в отель наведались корреспонденты других парижских газет: «Обозревателя», «Новостей», «Еженедельного листка» и ещё каких-то. Все они проявили интерес к очеркам и наперебой просили Мориса Августа написать что-нибудь в том же духе и для их газет. Сулили хороший гонорар. Беньовский поступил осмотрительно и, не давая газетчикам никаких обещаний, посоветовался сперва с родственником Шарля Бове, главным редактором его газеты. С этим влиятельным семейством он никак не хотел ссориться. Редактор обнадёжил Мориса Августа.

— Пишите на здоровье во все газеты. Мы воспользовались правом первой публикации и никаких претензий иметь к вам не можем.

Беньовский написал ещё четыре большие статьи, представляющие собой сокращённые варианты первой серии очерков. Желчные попрёки и обвинения в адрес российских властей нагнетались от статьи к статье. Редакции газет исправно выплачивали автору гонорары, и немалые. Морис Август больше не сожалел, что пожертвовал пану послу на содержание его секретарей двести пиастров.

Он знакомился с очередной публикацией, когда в двери его номера кто-то постучал. Это оказался Збигнев Лихницкий. Беньовский не сразу узнал родственника. Перед ним стоял французский офицер, возмужалый, заматерелый, ничем не похожий на того юного корнета, который раздражал когда-то Мориса Августа заносчивостью, гонором капризного, задиристого шляхтича. Теперь он вовсе не казался заносчивым. Видать, пообтёрся на французской службе. Обнялись сдержанно, без теплоты.

   — Вот ты какой стал, Збигнев!

   — Давненько не виделись, Морис.

   — Давненько. Говорят, неплохо устроился?

   — Неплохо, благодаря протекции пана Вельгорского. Командую небольшим провинциальным гарнизоном — рота солдат и две пушки.

   — Из Польши давно?

   — Года полтора. После того злополучного сражения, в котором погиб брат, жил некоторое время у родных, залечивал рану. Потом пристал к отряду майора Грохольского. Нас разбили под Сандомиром. Ушёл с его остатками в Венгрию, потом перебрался в Париж...

   — Представляю. Наших встречал?

   — Старики Генские были живы. Выдали замуж вторую дочку.

   — Как Фредерика?

   — Беспокоится за твою судьбу. Много молится. И в обиде на тебя — не нашёл возможности за все эти годы порадовать весточкой.

   — Если бы была такая возможность... Я же был в плену в дальней ссылке. А потом кругосветное плавание. Как только определюсь в должность, стану получать жалованье, сразу же выпишу Фредерику. Непременно выпишу.

Упоминание жены вызвало в душе Мориса Августа лишь лёгкое мимолётное волнение. Не более того. Он попытался было представить себе Фредерику, но так и не смог. Её черты казались какими-то нечёткими, расплывчатыми. Беньовский не стал расспрашивать про Фредерику, ибо знал образ жизни молодой, средней руки помещицы. Бранит горничных, занимается своими вышивками, ездит в гости к соседям и в костёл на мессу, приказывает кухарке варить варенье из чёрной смородины, её любимое. Провинциальная скука! Надо вытащить пани Беньовскую из её медвежьего угла в Париж, а потом, может быть, и на Мадагаскар. Пусть посмотрит белый свет.

Лихницкий тоже не пустился в воспоминания о родственниках. Упоминание имени Фредерики насторожило его, вызвало приятный холодок в груди, Не догадывается ли о чём-нибудь этот венгр, баловень судьбы? Кажется, нет, и слава Богу. Фредерика не скрывала в кругу родных своего раздражения мужем. Предпочёл молодой красивой жене бродяжничество, приключения, карьеру мятежного офицера. За долгие месяцы скитаний не вспомнил о ней, не прислал письма.

Чёрствый, бессердечный человек! А тут в соседнем имении объявился Збигнев Лихницкий, раненый конфедерат. Рана была пустяковой — слегка повреждена рука. Но и этого было достаточно, чтобы соседка на правах соболезнующей родственницы стала навещать раненого, собственноручно готовить ему кофе со сливками, просиживать долгими часами у его постели. А потом, когда Збигнев окреп, последовали ответные визиты в имение Беньовских, совместные верховые прогулки. Лихницкий вполне утешил одинокую скучающую Фредерику, в нужный момент проявил напористость, если не сказать, грубую мужскую нахрапистость. И пани Беньовская была на него не в обиде. Да недолго продолжались счастливые для обоих дни. Збигнев ушёл с отрядом сражаться, а потом, после многих военных неудач, покинул Польшу.

Следующим посетителем оказался Люсьен Бове, племянник и секретарь Шарля Бове, безукоризненно вежливый, элегантный и немногословный.

   — Дядя встречался с министром иностранных дел и говорил о вас, — сообщил Люсьен. — Герцог доброжелательно выслушал его и заинтересовался вашими проектами.

   — Когда его сиятельство удостоит меня чести принять?

   — Пока герцог не готов к аудиенции. Но желал бы предварительно ознакомиться с рекомендательным письмом от губернатора острова Маврикий. Ещё дядя просил передать, что он с огромным интересом прочитал ваши очерки.

   — Рад это слышать. Письмо кавалера Дероша могу вручить вам?

   — Да, конечно.

   — Вот вам письмо, а заодно и гербовый документ, удостоверяющий, что я действительно полковник армии польских конфедератов. Когда же состоится моя встреча с герцогом?

   — Думаю, скоро. Двор вернулся из Фонтенбло.

   — Передайте мою глубочайшую признательность вашему дядюшке за участие.

   — Непременно передам.

И вот наступил долгожданный день. Финансист Шарль Бове прислал за Беньовским свою карету и Люсьена в качестве сопровождающего. Наконец-то герцог д’Эгильон, министр иностранных дел и фактический глава кабинета, готов принять Мориса Августа Беньовского в своей версальской резиденции, назначив конкретный час.

   — Должен предупредить вас относительно характера герцога, его манеры вести беседу, — напутствовал Люсьен во время их пути в Версаль. — Д’Эгильон не терпит многословия и общих рассуждений. Он подготовился к встрече с вами и уже знаком с сутью вашего дела. Если с его стороны последуют вопросы, отвечайте на них кратко и конкретно.

   — Я понял вас. Герцог — большой государственный человек, который ценит своё время.

   — Именно так.

В Версале было оживлённо и многолюдно. Перед фасадом Большого версальского дворца вытянулась длинная вереница карет с гербами титулованных особ. В парадные подъезды дворца то и дело входили расфранчённые вельможи с нарядными дамами. На площади под барабанную дробь маршировали солдаты. Гремел трубами военный оркестр, и капельмейстер картинно размахивал жезлом. По краям площади толпились простолюдины, пришедшие поглазеть на вельмож в каретах, на марширующих солдат.

Люсьен приказал кучеру подъехать к боковому флигелю дворца, где находилась версальская резиденция герцога.

   — Я подожду вас в карете. Желаю вам удачи, — сказал Люсьен, напутствуя Беньовского. — Идите в этот подъезд и смело подымайтесь на второй этаж. Охрана предупреждена.

Министр иностранных дел был не один. В его кабинете находился ещё один вельможа. Оба были в пышных напудренных париках, нарядных атласных камзолах, украшенных золотым шитьём, переливались и сверкали орденские ленты и множество орденов. В этом обилии парадной мишуры черты лица вельмож как-то терялись и казались тусклыми и невыразительными.

Беньовский учтиво поклонился обоим и чётко, по-военному отчеканил:

   — Барон Морис Август де Бенёв, полковник.

   — Мой коллега, морской министр граф де Бойн, — сказал один из вельмож, видимо сам герцог д’Эгильон.

   — Польщён огромной честью, ваше сиятельство, — подобострастно ответил Беньовский.

   — Ближе к делу, барон. С рекомендательным письмом губернатора Дероша мы внимательнейшим образом ознакомились. Прислушались мы и к мнению финансиста Бове, ссылавшегося в беседе с нами на интересы Индийской компании. Читали мы и ваши статьи в парижских газетах, повествующие о ваших подвигах.

   — Какие подвиги, ваше сиятельство? Уж так сложилась судьба.

   — И ваши проекты нам известны. Мы с моим коллегой, морским министром, пришли к заключению, что такой человек, как вы, мог бы с успехом послужить его величеству королю Людовику. Ваши помыслы и стремления некоторым образом совпадают с государственными интересами Франции.

   — Рад это слышать, герцог.

   — Не перебивайте. Я ещё не всё сказал. Вы предлагаете своё непосредственное участие в военной экспедиции против Формозы или Мадагаскара. Для интересов нашей государственной политики предпочтительнее Мадагаскар. Идею экспедиции на этот остров одобряют и такие финансисты и дельцы, как Бове. Они готовы поддержать предприятие и материально. Но ваше дело имеет много аспектов и поэтому требует многих решений. Первое — зачисление вас на французскую королевскую службу. Здесь мы не встретили серьёзных затруднений.

   — Считайте, барон, что вы уже находитесь на королевской службе полковником вооружённых сил Франции, — сказал морской министр де Бойн. — Его величество дал на это своё всемилостивейшее согласие.

Беньовский низко склонился в поклоне перед министрами. Начало положено. Он полковник на службе у короля Франции.

   — В ближайшее время зачислим на французскую службу и ваших людей, — продолжал граф. — Ведь среди них есть офицеры и, кажется, врач? Я послал начальнику порта в Лорьяне Бюисону подтверждение приказа о зачислении на государственное довольствие всей вашей команды до окончательного решения её судьбы.

   — Премного благодарен вам, граф.

   — Это пока всё, что нам удалось сделать, — сказал герцог. — Осталась нерешённой самая трудная задача. Не так просто добиться согласия его величества на формирование экспедиционного корпуса. На его содержание и транспортировку к берегам Мадагаскара нужны деньги, и немалые. Казна наша пуста. Надеемся на частную помощь финансистов. Вероятно, потребуются затраты и на освоение занятых территорий. Так ведь?

   — Серьёзные затраты, ваша светлость. Строительство порта, прокладка дорог, возведение казарм, храмов, административных зданий, приличествующих величию Франции... Развитие плантационного хозяйства и всякого рода производств...

   — Вижу, вы неплохо представляете свою будущую деятельность. Вот и напишите об этом обстоятельный доклад, да приложите к нему обоснованную смету расходов. Лишнее не запрашивайте. С сегодняшнего дня вы поступаете в распоряжение морского министра. И вашей служебной обязанностью будет работа над Докладом и сметой.

   — Можете получить денежный аванс в счёт будущего жалованья, — прибавил морской министр.

   — Есть у вас какие-нибудь вопросы к нам? — спросил герцог д’Эгильон в заключение беседы.

   — Только один вопрос, ваше сиятельство. Когда я смогу быть осчастливлен согласием его величества на формирование экспедиционного корпуса?

   — Пути царствующих особ, как и пути Господни, неисповедимы. Думаю, что не раньше, чем мы ознакомимся с вашим будущим докладом и доложим королю. И не спешите. Работайте вдумчиво, тщательно взвешивайте каждый аргумент. Сколько вам потребуется времени для завершения всей работы?

   — Месяц.

-— Пусть будет два месяца.

Морис Август не был свидетелем разговора между герцогом и графом, который состоялся тотчас после его ухода.

   — Как вам понравился этот молодчик? — спросил д’Эгильон своего коллегу.

   — Представьте, понравился. Честолюбивый авантюрист, дерзок, умён. Знает, что хочет. И знает, что нам нужно от него. Нам он подходит.

   — Вот и я так думаю. Услугами барона не грех воспользоваться. И это даже хорошо, что он иностранец-бродяга.

   — Пожалуй, да. Начинаю понимать вас, герцог.

   — Мы живём в сложной международной обстановке. У нас много недругов. Если мы предпримем операцию на Мадагаскаре, это может вызвать ответные недружелюбные акции англичан, голландцев.

   — Особенно англичан.

   — В случае крайнего осложнения обстановки мы пожертвуем де Бенёвом и выйдем сухими из воды. Вы меня понимаете, граф?

   — Вполне, мой сиятельный коллега. Мы представим дело таким образом, что действия экспедиционного корпуса на Мадагаскаре — это частное предприятие некоего авантюриста, набравшего всякий сброд. И французское правительство не имеет ко всему этому ровным счётом никакого отношения.

Мы с вами, граф, полные единомышленники. Если же операция будет успешной и лихой барон сумеет закрепиться на Мадагаскаре, не вызвав больших международных осложнений, мы создадим под негласным покровительством правительства акционерную компанию по эксплуатации богатств острова.

   — По типу нашей Индийской компании.

   — Вы правы. Опять на виду частное предприятие, а правительство остаётся до поры до времени в стороне. Зачем дразнить Европу?

   — Мудро рассуждаете, любезный герцог.

   — Без такой мудрости нельзя вершить внешнюю политику французской державы.

Наговорив друг другу кучу комплиментов, министры расстались, довольные друг другом и будущим командиром экспедиционного корпуса.

Итак, Морис Август оказался в распоряжении морского министра графа де Бойна, а точнее, был предоставлен сам себе. Аванс в счёт будущего жалованья он не замедлил получить у казначея министерства и в тот же день заказал у одного из лучших парижских портных полковничий мундир, парадный и для повседневной носки. Работал над докладом для министров с прохладцей, не утруждая себя продолжительностью занятий. Больше бродил по Парижу, посещал театр, встречался со знакомыми поляками. Так миновало лето.

В один из августовских дней молодой секретарь Вельгорского, бледный, запыхавшийся, влетел к Беньовскому, не постучавшись.

   — Пан барон, пан посол просит вас прибыть к нему.

   — Случилось что-нибудь?

   — Да, случилось. Беда какая с нашей Польшей!

Беньовский мало что понял из причитаний секретаря, но к послу всё-таки отправился. В кабинете Вельгорского он увидел Анджея Коханского и других знакомых и незнакомых поляков. Никто не ответил на его приветствие. Все выглядели подавленными, удручёнными, словно находились на похоронах. Подошли ещё какие-то люди. Вельгорский начал глухим, усталым голосом:

   — Нашу родину постигло большое несчастье, Панове. Я получил сведения из министерства иностранных дел, что три державы — Россия, Пруссия и Австрия — подписали в Петербурге конвенцию о разделе польских земель. К России отходят Гомель, Могилёв, Витебск, Полоцк с окружающими их территориями, часть Ливонии. Эту аннексию царское правительство объясняет тем, что упомянутые земли издавна принадлежали русским князьям, а потом силой оружия были захвачены литовцами, а от них перешли к Польше. Стало быть, Россия восстанавливает историческую справедливость. Допустим, Панове, в этих рассуждениях есть некоторый правовой резон. Но чем руководствовались пруссаки и австрийцы, захватывая земли, которые им никогда не принадлежали?

   — Какие земли? — перебил посла Анджей.

   — Петербургская конвенция предусматривает передачу Австрии значительной части Галиции, а к Пруссии отходят Поморье и часть Познани.

   — Поморье, вы говорите? Значит, Польша теряет выход к Балтике?

   — Гданьск с прилегающим округом ещё остаётся польским. Но какова цена этому порту, если он теперь отрезан от остальной части Польши прусскими землями?

   — А Гнезно, древняя польская столица, наша святыня?

   — Гнезно переходит к пруссакам.

   — О, матка боска! Проклятие на голову этим пруссакам!

   — Готовьтесь к худшему, Панове, — продолжал посол. — Я убеждён, что Петербургская конвенция — это только начало конца Речи Посполитой. К нашему горькому сожалению, мы сами своими смутами и раздорами предопределяем этот конец. Что будем делать, спрашиваю я вас?

   — Ехать в Польшу возрождать движение конфедератов, сражаться с недругами! — запальчиво выкрикнул молодой поляк.

   — Бессмысленная затея, — осадил его Анджей. — Нас передушат как цыплят поодиночке. Что предпринимает король Станислав?

   — Король протестует, обращается к правительствам Англии, Франции и других держав за поддержкой. Королевский посланник вручил ноту герцогу д’Эгильону. И как вы думаете, что герцог ответил на ноту? «Не воевать же нам из-за вашей вздорной Польши с тремя могущественными державами? Силёнок не хватит». Так и сказал! Министр выразил своё отношение к событиям лишь тем, что не подал руки российскому резиденту Хотинскому. А Понятовского три державы припугнули вводом войск в Польшу, если король не признает правомочность Петербургского трактата.

Ответом на слова посла было гробовое молчание. Его нарушил сам Вельгорский:

   — Мы должны настраивать общественное мнение Франции в нашу пользу. Министр иностранных дел не подал руки русскому дипломатическому представителю — это хороший признак. Господин барон, — обратился посол к Беньовскому. — Ваши газетные публикации привлекли внимание Парижа, вы создали себе определённое имя.

   — Вы льстите мне, пан Вельгорский.

   — Да, да, завоевали. Почему бы вам не написать серию хлёстких, резких по тону статей о той исторической несправедливости, которая постигла Польшу, с обличением наших недругов? Это бы вам хорошо удалось.

   — Не знаю, что и сказать вам, господин посол, — ответил, тщательно взвешивая слова, Беньовский. — Ведь я теперь на французской службе. И я подданный австрийской императрицы. Если бы я был природным поляком...

   — Жаль. А я так надеялся на вас, господин полковник.

Последние слова Вельгорский произнёс подчёркнуто многозначительно. Он понял, что Беньовский не собирался отвечать признательностью на его недавнюю услугу.

Присутствующие поляки глядели на Беньовского хмуро, недружелюбно, как на чужака. Он хотел было уйти. Горестная судьба Польши, которая не была его родиной, не слишком-то трогала его. Он подумал, что в дипломатии, как и в жизни, действует непреложный закон — побеждает сильнейший и наиболее хваткий. Честь и хвала тому, кто сумел воспользоваться слабостью ближнего и вырвать из его рук лакомый кусок. Разве не права Австрия, отхватившая у ослабленной внутренними раздорами Польши цветущую Галицию?

Беньовский всё же не покинул грустного сборища, так как хотел выяснить у осведомлённого посла, не захвачена ли русскими и осталась ли в составе Польши территория Виленского воеводства, где находились имения, и его собственное, и соседей Генских. Он и спросил об этом посла, когда тот выговорился.

   — Насколько могу судить по тексту трактата, Виленщина остаётся в составе Польши. Пока остаётся, — ответил Вельгорский. — Останется ли в итоге последующих разделов, один Господь Бог ведает.

«Пока остаётся в составе Польши», — повторил про себя Морис Август. Следовало бы поспешить с вызовом Фредерики. И лучше всего это сделать при посредничестве министерства иностранных дел.

Беньовский написал пространное письмо жене, первое за несколько бурно прожитых лет. Написал о тоске по любимой Фредерике, предался добрым воспоминаниям об их первых встречах, лесной прогулке, имении гостеприимных Генских, выразил самое горячее желание поскорее увидеться в Париже. А потом повёл рассказ о своих долгих скитаниях и приключениях, добросовестно пересказывая содержание газетных очерков, написанных им для парижской публики. Подумал с иронией, что все женщины глупы и сентиментальны и его Фредерика никак не составляет исключения из общих правил. Поэтому изрядная доля фантазии и апломба делу не повредит. Пусть прочитает и восхитится своим Морисом Августом и скорее пакует дорожные сундуки.

Он упросил министерских чиновников, подчинённых герцогу д’Эгильону, переслать письмо дипломатической почтой в адрес французского посланника в Варшаве, а к письму приложил необходимую на дорожные расходы сумму денег. Чиновники же по его просьбе направили посланнику частное послание с просьбой оказать баронессе Фредерике Беньовской, урождённой Генской, всяческое содействие в оформлении надлежащих документов, необходимых для выезда во Францию к мужу, находящемуся под высоким покровительством его светлости герцога д’Эгильона.

А ещё Морис Август узнал от чиновников новость, которая приятно пощекотала его самолюбие. Российский резидент Хотинский потребовал встречи с герцогом, чтобы выразить ему устный протест по поводу газетных публикаций, сочинённых беглым каторжником де Бенёвом (Беньовским), которые носят необъективный и оскорбительный для России характер. Министр не принял резидента, сославшись на занятость. Дело ограничилось встречей с помощником министра. Хотинский высказал устный протест и услышал, что правительство Франции не несёт ответственности за выступления частных газет, у которых может быть своя позиция по тому или иному вопросу. Резидент выразил неудовлетворение таким ответом.

Уже осенью Морис Август завершил работу над докладом, озаглавленным «Некоторые рассуждения о желательной колонизации острова Мадагаскар». Доклад получился обстоятельный, он составил более сотни листов. Начав с подробного описания острова, его природы, населения, образа жизни жителей, природных богатств, пересказав все те разрозненные сведения, которые он почерпнул на острове Маврикий, автор пустился в смелые разглагольствования о всех тех благах и выгодах, какие сулит Франции колонизация богатого острова. Речь шла и о развитии плантационного хозяйства, и о заготовке ценных пород древесины, и об охоте на крокодилов ради их экзотической кожи, из которой можно мастерить отличные сумочки и шкатулки, о перспективах заполнения европейских рынков вывезенной из вновь приобретённой колонии разнообразной продукцией. Свои доводы Беньовский старался подкрепить наукообразными рассуждениями, ссылками на авторитеты, на опыт других колониальных держав. Заключительный раздел доклада был посвящён практическим мерам по осуществлению колонизации. Первоначальным шагом был захват прибрежного пункта на восточном побережье острова, непременно в удобной бухте. Здесь предполагалось построить причал, маяк, дом для коменданта порта, таможню, казармы, склады товаров, а в перспективе и судоремонтные доки. На некотором отдалении от порта возводятся резиденция главного администратора колонии, храм, здания торговых фирм. Это, так сказать, прообраз будущего города, который будет назван в честь славного короля Франции и его святого покровителя — Сен-Луи. От него веером расходятся вглубь острова дороги. Они удлиняются по мере колониального освоения острова. Успешное строительство должно подкрепляться развитием необходимых производств: кирпичного, черепичного, кузнечного. В перспективе может быть налажена и первичная переработка продуктов плантационного хозяйства.

Приводился и расчёт потребных расходов с обоснованием по каждой статье. Речь шла о неслыханно огромной сумме.

Когда морской министр граф де Бойн принял от Беньовского доклад, пухлую кипу листов, он похвалил составителя за усердие:

   — Солидно, обстоятельно и, как вижу, серьёзно обосновано.

   — Счёл своим долгом постараться, — скромно сказал Беньовский.

Министр бегло полистал страницы доклада. Читать его он не собирался. Он знал, что и д’Эгильон никогда не прочитает доклад. На это у герцога не хватит ни времени, ни терпения. Зачем утруждать себя, когда есть секретарь и помощники. Они и прочитают всё от первой до последней страницы, а потом в нескольких словах доложат основную суть.

Всё же граф поинтересовался приложением — общей суммой сметы — и ахнул от удивления.

   — Ого! Аппетит у вас отменный, барон.

   — Все цифры подкреплены подробнейшими расчётами.

   — Но на такую сумму, какую вы запрашиваете, можно построить второй Париж.

   — Изволите шутить, граф.

   — Не знаю, не знаю, как на это посмотрят герцог, министр финансов и сам король.

   — Уповаю на убедительность моих расчётов.

Прошло ещё месяца два. Доклад Беньовского рассматривался в недрах двух министерств, морского и иностранных дел. Королю докладывал герцог д’Эгильон. Наконец Мориса Августа пригласил граф де Бойн, встретил его с торжественной улыбкой.

   — Обрадую вас, барон. Ваше дело почти решено. Его величество утвердил ваше назначение командиром экспедиционного корпуса.

   — Значит, я могу приступить к вербовке волонтёров?

   — Придётся пока повременить. Смета ещё не утверждена. Упирается министр финансов. В казне нет денег. И по всей вероятности, вы не получите такую баснословную сумму, какую запрашиваете.

   — Понятно. Скажите, граф, а что я должен понимать под словом корпус? Какова его предположительная численность?

   — Это, конечно, не армейский корпус. В данном случае скорее подошёл бы термин «отряд», более аморфный и неопределённый, не регламентированный строгими армейскими штатами. Я полагаю, ваш экспедиционный корпус — это сотни две-три солдат, столько, сколько может взять один фрегат, уходящий в дальнее плавание.

   — Не густо...

   — Это только начало, барон, только начало. Не отчаивайтесь. Поздравляю с назначением, полковник.