«Теряют ли кошки сознание?», почему-то было его первой мыслью. «Волшебные — да, это уже понятно. А обычные?»

— Очухался! — прогудел над Баюном голос. — Ну, сам напросился.

— Жалостливый ты, Горыня, — сказал другой голос. — Какой прок, чтобы он в отключке помер? Весь его род мучить надо медленно, с оттяжечкою...

— Да за что? — удивился первый.

— Как за что? Ты забыл уже, что стряслось? Кошки вообще нам первейшие враги, сам Кощей сказал. Так его в Авалоне учили.

— В королевствах все не как у людей. Кошка тварь мелкая, я их и не замечаю.

— Вот то-то Дубыня тоже не замечал!

— Ну и что? — простодушно сказал Горыня. — Это ж его разделали, а не меня.

Баюн открыл глаза. Он был в лесу, и уже давно опустилась ночь. Над ним стояли двое великанов с палицами. Поотдаль горел костер. Кот встал, что-то звякнуло, и он понял, что шею охватывает цепь, а другой конец ее привязан к могучему дубу.

— Сиди, сиди, — сказал второй великан. — Отбегался. Можешь нам сказку пока рассказать, или там песенку спеть. Ну, чтобы хоть запомнили! — Он гулко хохотнул.

— Где Кощей? — прохрипел кот. Все тело ломило.

— Ускакал, — ответил великан. — Тебя постановил казнить за измену и за смерть нашего брата Дубыни.

— К-какого Дубыни?

Великаны переглянулись и заржали, как лошади.

Оказалось, они прикрывали Кощею отход. Дубыня отшвырнул Баюна, и кошачья армия бросилась не на Кощея, а на великана. Его братья, Усыня с Горыней, отбить Дубыню живым не сумели, но много котов убили и еще больше покалечили. Остальные бросились наутек, а Кощей к тому времени уже выбрался из Лукоморья живым и невредимым.

— Царем себя Соловей объявил, — сказал Усыня. — Царь он поганый, ну да это не беда. Мы с ушкуйниками уже сговорились — как соловейские всех несогласных перевешают, мы их самих на колья насадим.

— А Горох? А Черномор?

— Гороха казнить не успели как следует, жалко. Он из терема бросился сдуру через главные ворота, там его насмерть и затоптали. Богатыри черноморовские почти все подохли — тел двадцать, что ли, валялось. А самому Черномору Соловей руку покалечил да глаз вынул — так тот и утек. Ну да недолго ему бегать.

«Все кончено», подумал Баюн и залился слезами. «Это я виноват. Я всех погубил. Будь ты проклят, Финист! Почему я не послушал Скимена? Навь ты и навью остался!»

— Мы сейчас маслице подогреем, — продолжал Усыня. — Это быстро, дрова хорошие. Или ты молоко любишь больше? Ты же кот?

— В молоке только баалы пустынные делают, — заспорил Горыня.

— Ну и что? Тебе-то кто запрещает?

— Может, вертел все-таки?

— Да ну, возиться с ним! А так и шкура сама слезет.

Усыня направился к костру, а Горыня остался с Баюном.

— Слушай, — вкрадчиво сказал кот, — чего это ты ему позволяешь собой помыкать?

— Ну, позволяю, — ответил Горыня. — Так он ведь брат мой. Как иначе-то?

— Я же тебе не враг, — понизил голос Баюн. — И Дубыню я не убивал.

— Знаю. Да не кипешись ты, все быстро кончится. Масло лучше воды. Жарче. Я ж тебе тоже зла не желаю. Ты с Кощеем ходил, а не с Горохом.

— Так может ты меня отпустишь, Горыня? Я ведь просто кот. Какой от меня вред?

Горыня задумался.

— Нет, — сказал он. — Извини, брат. У меня с утра маковой росинки во рту не было.

Масло закипело быстро. С Баюна сняли цепь. Кот рванулся изо всех сил, но в могучих руках Усыни не получилось даже шевельнуться.

— Ишь, — оскалил зубы великан, — разбежался!

Увидев бурлящий и шкворчащий котел, почувствовав жар, Баюн в ужасе закричал. Он снова забился, но великан держал его крепко.

— Дубыне привет! — было его последним напутствием. После этого мир превратился в одну чудовищную, невообразимую боль. Когти кота скрежетали по чугуну, безумно ища выход и не находя. Котел ходил ходуном, но великаны не давали ему опрокинуться, для верности придавив крышку. Первые несколько мгновений в ушах Баюна звенели его собственные истошные вопли, а потом у него не стало ни ушей, ни рта. Он был комом агонизирующего мяса, затам исчезло и это.

Боль ушла. Баюн плавал в белом прохладном свете, отрешенно и даже с любопытством глядя, как далеко внизу два великана сливают масло, ставшее грязно-серым, а потом с аппетитом что-то поедают. Он позволил свету унести себя, и вскоре земля исчезла. Полупрозрачный Баюн плыл вверх, и в то же время ему казалось, что он на что-то опускается. Тут перед ним появился зеленый луг, и призрачные лапы кота утонули в сочной траве.

Луг был полон диковинных цветов. Журчал белый ручей, в котором вместо воды текли чистые сливки. Понюхав цветы, Баюн с удивлением понял, что они пахнут как свежайшая рыба или парное мясо, а на вкус от них и вовсе неотличимы.

— Баюн! Друже!

К нему бежал Серый Волк — тоже полупрозрачный и почти такой же, как был в жизни. Только на лбу появилась красная точка, да за спиной теперь росли крылья, как у Симаргла.

— Волк! Неужели ты тоже умер?

— Да, разорвала меня нечисть. Но бился я храбро и многих уложил.

Баюн опять заплакал.

— Прости меня, Волк! Я не должен был верить Финисту. Я предал вас всех, я предал Тридевятое!

— Нет, — сказал Серый, — не предал. Не кори себя. Они и так бы устроили то, что устроили. А мы их славно потрепали. Народ теперь уже никогда Кощею не поверит, а уж Соловья и подавно долго терпеть не станут.

— Да что толку, — вздохнул Баюн. — Было у нас одно зло, а стало их два. Где же Светлый Князь, про помощь которого Финист мне уши заливал?

— А вот Светлый Князь, — сказал Волк, — тебя как раз хочет видеть. Пошли.

Сколько Баюн слышал про небесный град Ирий, но и вообразить не мог, что там настолько красиво. Его глазам предстали тенистые рощи и цветущие сады, белоснежные ажурные мосты через теплые реки, башни из разноцветного мрамора, залитые солнцем побережья, заснеженные горы, терема, висящие в воздухе. У людей здесь во лбу был цветок или звезда, а многие звери щеголяли крыльями.

— А где боги Прави? — спросил Баюн.

— Боги выше. Еще выше терем Светлого Князя. Еще выше ангельские чертоги, а потом Небесный Престол. Нам подниматься нельзя. Князь сам спустится.

У каждого человека есть добрый дух-помощник, что предупреждает о беде, дает советы или выручает в тяжелую минуту. Есть такие духи и у народов. Человек своего духа не чувствует, как не чувствует своего здоровья, пока его не лишится. Не чувствует и страна. Но без народоводителя она рассыпется, истлеет, подобно мертвому телу.

Они встретились со Светлым Князем в просторных, богато убранных палатах. Истинный облик Князя, как и любого высшего небожителя, могли видеть лишь боги и ангелы. Для Серого он предстал Белым Волком — царем всех волков. Для Баюна — русобородым человеком, одетым просто, но с алмазным венцом в волосах.

— Спасибо, Серый Волк, — кивнул Князь. — Можешь идти.

Они остались с Баюном наедине. Кот молчал, не зная, с чего начать. Не возмущаться же, что Князь не спас их. Это Финист в гордыне своей хотел угрожать Прави. Вот теперь Финист живет не тужит, подлая тварь, а отдувается за него наивный кот. Какой же он, Баюн, ученый после этого? Неуч!

— Даже Финиста я не виню, — сказал Светлый Князь. — Навий он человек, таким уж вырос, не зря огненная птица рарог у него на знамени. А тебя, Баюн, и подавно. Ты хотел справедливости, а не зла.

— И выпустил демона, — шмыгнул носом Баюн.

Князь улыбнулся.

— Гроза не демон. Ты все неправильно понял, потому что Финист от тебя скрыл самое главное. Он боялся, что если ты узнаешь правду, то не поможешь ему.

— Уж лучше бы не помог! Финист наплел мне, что вы, Княже, спасете Тридевятое царство, если Гроза будет на свободе!

— И это чистая правда, — сказал Князь. — Да, я должен сейчас защитить Тридевятое, иначе оно погибнет, а вместе с ним погибнет Ирий. Но силы Прави, так уж создал нас Господь, не могут вступать в бой на земле. Мы сражаемся только с Навью — и с тем, кого ты зовешь Вием, в его собственных мирах. Иначе мы не были бы Светом.

— Значит, все потеряно? — безнадежно спросил Баюн.

— Нет. Я не хотел идти на этот шаг. Потому я так долго ждал, потому не вступался. Но теперь вы выпустили Грозу — а она самая страшная из детей Вия.

— Вы же говорите, Гроза не демон?

— Истинно так. Демоны – силы Нави, но не хаоса. Одного демона ты уже видел, пусть и в наименее пугающем его облике. Это Скимен.

Баюн так и сел.

— Скимен?! Но он... он...

— Да, в аламаннском льве много света, — сказал Князь. — Небесные силы этой земли приложили большие усилия, чтобы не дать его сердцу ожесточиться. Слово «демон» — искаженное эллинское «daemon», что означает «хранитель». Демоны — это хранители государств, создаваемые по воле Света. Они защищают свои страны от враждебных демонов и таких существ, как Гроза, крепят военную мощь и единство народа, завоевывают новые земли руками подчиненных им царей. Демон суть меч Нави в руках Прави. Но разумный, хищный, злобный и очень строптивый меч.

На лицо Князя легла тень.

— Смерть демона русичей! Вот что люди Гороха пытались укрыть за словами «вы знаете что». Демон Заморья и демон Авалона, ведомые Вием, растерзали его на куски. Они хотели подбить на это и Скимена — стравить в очередной раз Аламаннское королевство с Тридевятым царством, — но тот отказался выступить на стороне зла. А я не препятствовал им. Я даже радовался. Слишком темным и жестоким был Ящер, слишком часто он бился со мной...

— Ящер?

— Это одно из его имен.

— Я знаю храмы Ящера, — сказал Баюн. — Некоторые люди верят, что Ящер, Великий Полоз, Змеиный Царь держит мир у себя на спине. А еще Ящер покровитель витязей и властитель подземного царства. Это он?

— Да, это он, это все его имена. Теперь ты сам можешь увидеть, откуда взялись все эти легенды. Волх их поощрял — даже искаженные, они ему льстили.

— Волх? — Баюн вспомнил, что уже слышал это имя. — Волх Всеславич?

— Да, таково имя, которое я дал ему при рождении. Меня в Ирии зовут Всеслав. Волх — сын мой и Матери Сырой-Земли. План Финиста был таков: использовать Кощея, чтобы выпустить Грозу, и тогда я точно буду вынужден вернуть русичам Волха. Финист хочет не просто хорошо жить — ему и у Скимена в гостях живется неплохо. Нет, Ясный Сокол жаждет могущества Нави, жаждет вновь склоняться перед демоном и воевать во имя его. Он так устроен, что не может не служить.

— Как же можно вернуть Волха, Княже Всеслав, если он умер?

— Единовременно у государства может быть только один демон. Поэтому вся демоническая династия носит одно и то же имя. Последний Волх Багровых Лет погиб, но уцелел его потомок. Финист узнал об этом из пророчеств тех времен, я же просто его чувствую. Но этот юный Волх бежал, спасаясь от Вия, и где он сейчас, я не знаю.

Баюн потряс головой, пытаясь уложить в ней услышанное.

— Это точно все? — попробовал съязвить он. — Я больше ничего не узнаю такого, от чего у меня лапы отнимутся?

— Только одно. Грозу все-таки выпустил ты, пускай и с искренними намерениями. Поэтому поиск Волха я поручаю тоже тебе. Таково будет твое искупление. Я считаю, что оно вполне заслуженное и даже мягкое. Перун и Стрибог просили бросить тебя в чистилища, а прочие ратовали за несколько унизительных и мучительных перерождений подряд.

— Мягкое?! Как я это сделаю? Я всего лишь кот, да к тому же мертвый!

— Смерть суть преходяща, — сказал Князь Всеслав. — Люди боятся ее, а ведь это все равно, что снять одежду. Новую одежду я тебе дам, и ты уже будешь больше, чем кот.

Время в Ирии текло не так, как на земле, поэтому Светлый Князь позволил Баюну сначала отдохнуть. Кот блаженствовал день, или два, или несколько дней, а может быть, только пару часов — ведь в Ирии не было ночей, а спать ему не хотелось. Он объелся сливками и волшебными цветами, дивился на великолепие природы, заходил в башни и терема, где его радушно встречали, летал и даже плавал. Если кровавая удаль Грозы была «недоброй свободой», то здесь царила свобода светлая. Баюну не хотелось покидать Ирий, но он был должен. И к тому же, он беспокоился за оставленных в Тридевятом друзей.

— Я доверяю тебе, — предупредил его Князь Всеслав. — Твое новое тело будет лучше прежнего, и ты сможешь справиться с бедами. Поэтому умирать второй раз тебе нельзя. По крайней мере, пока не выполнишь свое задание.

« А потом можно я сам себя убью?», чуть не спросил Баюн, но прикусил язык. Что это за язва нашла на него? Он никогда не ехидничал.

— Удачи, — напутствовал Светлый Князь, и Баюн враз отяжелел. Его воздушное тело будто налилось свинцом. Как камень, он провалился сквозь золотые облака Ирия и был весьма негостеприимно встречен землей смертного мира.

Первое, что Баюн заметил, встав и отряхнувшись — он стал выше. Раньше трава кое-где смыкалась над его головой, теперь же она доходила ему только до живота. Баюн тут же помчался к воде, чтобы взглянуть на свое отражение.

Глазам предстала широкая, чуть удлинненная морда с мохнатыми бакенбардами. Его уши украшали кисточки, тело было пятнистым, пушистым и крепким. Рысь. Он стал рысем.

Выбор Всеслава немного разочаровал Баюна, который надеялся на пардуса или панфиру, если не тигра. Но тут же он вспомнил, что, вообще-то, наказан, и привередничать нечего.

— Снова ты! — раздалось у него за спиной. На лужайке появился Скимен. Он был настолько же крупнее Баюна-рыся, насколько лев крупнее обычной кошки. — Медом вам здесь, что ли, намазано?

— Это не моя вина, — ответил Баюн и обо всем рассказал. Лев подергал хвостом.

— Не люблю я русичей, — честно признался он. — В Багровые Лета вы по моей стране прошлись — живого места не оставили. Волх в мой Муспельхейм заявлялся, как к себе домой. Я только потому в поход на него не пошел, что понял: Заморье нечто замыслило, еще меня оставят крайним. Но у Светлого Князя случайностей не бывает. Раз уж он тебя к нам забросил, отсюда ты и должен начать.

Только тут до Баюна дошло, что все это время они свободно говорили на аламаннском. Он подумал, какие еще языки ему известны — и понял, что знает их великое множество, если не все. Вот это дар! Ай да Всеслав!

— Я начну с Финиста, — сказал Баюн. — Если он еще не сбежал.

— Не сбежал. — Скимен прищурился, смотря куда-то вдаль. — Но лучше поторопиться. Я тебе тут не помощник. Заморские маги нашу редиску заколдовали, теперь от нее у людей кровавый понос. Пойду кое-чьи присоски пообрываю...

Лев начал таять в воздухе.

— Постой! — воскликнул Баюн, вспомнив, что лишился карты. — Где я? Куда мне идти?

— В Железном Лесу. Следуй на юг, все главные дороги приведут в столицу.

— Но у меня нет времени! Пожалуйста!

— Доннерветтер, — пробурчал Скимен и не очень-то нежно схватил Баюна зубами за шкирку. Он прыгнул, еще находясь среди леса, пролетел через жаркое рыжее поле под фиолетовым небом — Баюн краем глаза увидел, как облик льва на этот миг сменился чем-то ужасным и зажмурился, — а приземлился посреди городской площади. Люди Скимена не заметили, свободно проходя прямо сквозь его тело. Лев разжал зубы, и Баюн выпал на мостовую.

— Бис бальд, — донеслось до рыся, когда Скимен уже исчез.

— Спасибо, — ответил Баюн в пустоту и поспешил к дому Финиста. Его с порога встретила Аликс, заметно растолстевшая на кухаркиных щедротах.

— Гутен абенд, — настороженно приветствовала она. — А ты кто?

— Я Баюн, то есть Василий! Ты забыла?

— Базилий? — Глаза Аликс расширились. — Что случилось?

— Я спешу, Аликс! Где Финист?

— Герр Сокол уезжает, он велел не мешать. Постой, постой, куда ты?

Баюн оттолкнул кошечку, проскочил мимо вскрикнувшей кухарки и взлетел вверх по лестнице. Финист ходил в своей горнице, что-то разыскивая. Сундуки были открыты, вещи разбросаны по полу. Одет Ясный Сокол был весь в черное, а на груди у него переливалась вышитая золотыми и красными нитями птица рарог. Поверх уже приготовленных в дорогу узлов лежала сабля.

— Финист! — угрожающе рявкнул Баюн, вздыбив шерсть. Опальный воевода повернулся. В руке у него сверкнул кинжал.

— А, соловейские пожаловали? Или кощеевы?

— Ни те, ни другие! Но ты мне за все отплатишь!

— Я тебя не знаю и знать не желаю, — ответил Финист. — А если ты прыгнешь, то погибнешь сразу же, потому что кинжал отравлен. — Он начал медленно и мягко отходить вбок, поближе к сабле — на случай, если пришелец яда не боится.

— Ты меня убил! — крикнул Баюн. — И Волка, и богатырей Черномора, и сотни русичей убил! Ты нам эти шарики подсунул! Про демонов рассказать забыл! Про Грозу умолчал! А меня из-за тебя живьем сварили!

Финист от изумления выронил кинжал.

— Баюн?! — Он согнулся и начал хохотать. — Вот так дела!

Рысь прыгнул и сбил его с ног.

Он еще не привык к новому телу: Баюн, как прежде, бил когтями со всего размаха, но теперь его когти были длиннее, лапы — сильнее, и кровь из ран Финиста хлынула фонтаном. Воевода схватил Баюна за уши и рванул. Боль ослепила рыся, позволив Финисту резко поджать ногу и отбросить противника ударом сапога. Тут же на спину Баюну прыгнула Аликс, свирепо шипя и кусаясь, а следом подоспела кухарка и стала охаживать метлой по рысьим бокам. Баюн заметался, не желая нападать. В горницу вбежал конюший Финиста с сетями в руках. Через пару минут рысь был спутан.

— Оставьте его, пускай чуть остынет, — велел Финист, замазывая раны чем-то липким и непонятно пахнущим. — Лошади готовы?

— Да, герр Сокол, — ответил конюший.

— Прекрасно. Я скоро спущусь. Запамятовал, куда «Аленушку» спрятал.

Слуга подхватил узлы и вышел. Финист надел перевязь с саблей.

— Что убили тебя — виноват, каюсь, — сказал он, зарывшись в очередной сундук. — Но сейчас ты, я смотрю, еще лучше прежнего. Встретил-таки Светлого Князя?

— Он меня на поиски Волха отправил. Этого же ты хотел, нава проклятый?

— Еще не нава, — отозвался Финист, — вот выслужусь — может быть, стану... Цель у нас с тобой, Баюн, одна сейчас, так что давай честный бой до мирных времен отложим. Раз уж ты Волха ищешь, то нам по пути. Я в Навье царство еду, свои полки на битву поднимать.

— Ты все знал!

— Знал, да. Но клянусь — у меня и в мыслях не было, что Светлый Князь искать Волха поручит тебе.

— А ключи? Откуда они у тебя?

Финист рассмеялся.

— Баюн, и ключи, и замки, и оковы Грозы — они все в нас. Гроза не приходит, она каждый раз рождается заново. Плоть ей творят людская ненависть и жажда крови. То, что я тебе дал — это пилюли из дурман-травы с мухоморами, чтобы вы не испугались и врагу задали жару.

— Но я видел Грозу! И во сне, и наяву!

— Ты ее искал, вот она тебя и выделила.

Финист достал наконец из сундука диковинного вида короткий мушкет, обвернул его тряпицей и повесил через плечо. Оружие из Багровых Лет, догадался Баюн.

— Ну что, — сказал Ясный Сокол, — распутываю я тебя? Когти больше не будешь распускать?

Баюн помотал головой.

— Ну и славно. Ты, кстати, колдовством владеть не стал?

— Да вроде бы нет.

— Жалко.

Лошадей было две. Баюну досталась та, что была навьючена поклажей. Она захрапела и запрядала ушами, когда на спине у нее очутился рысь. Баюн осторожно покрутился, стараясь уцепиться получше.

— Я тебя все равно не простил, — сказал он Финисту. Тот странно посмотрел на него и ничего не ответил.

Путей в Навье царство, объяснил воевода по дороге, два — либо по земле в Тридевятое, либо сразу через Муспельхейм. Так бы он выбрал второй, ведь дорога опасна. Но сейчас в Муспельхейме жаркий бой: Скимен дерется с демоном Заморья.

— Королевства, — говорил Финист, — в основном или сами уже Вию служат, или боятся и пискнуть не смеют, или и то, и другое. Мало таких, чтобы противились. Аламаннцам со Скименом повезло. Он хоть и светлый — только демон Хидуша светлее, — но своих в обиду не дает.

Как странно, думал Баюн. Мы едем по мирной земле, где готовятся к Осеннему Пиру и не тужат, разве что редиска на время под запретом. А под этой землей, прямо там, где ступают лошади Финиста, идет сражение. И почти никто из аламаннцев не заметит его исхода. Да если даже и заметит, подумает совсем на другое.

— Но вообще демоны — темные?

— О да, — усмехнулся Финист. — Прежний Волх был сама тьма. А какие у него были планы, какие грандиозные замыслы! Вий даже избирал его для порабощения мира. Но Волх решил, что лучше поработит мир для себя, а не для Вия, чье владычество над собой он уже устал терпеть. Это его и погубило.

— А если его сын окажется светлым?

— Плевать, — ответил Ясный Сокол. — Истосковался я. Вон со Скименом же мы ладим. Но я — русич, а не аламаннец, и место мне в Нави, а не в Муспельхейме.

Баюн испугался поначалу, что они поедут через Залесье. Но Финист выбрал путь севернее.

— Имей в виду, — сказал воевода, когда устраивались на ночлег, — наш первый бой может быть уже на границе с Тридевятым. Гороха нет, но думаю, что соловейским я тоже не по вкусу. Спуститься в Навье царство я могу только по стволу Велесова Дуба в Лукоморье — точно так же, как в Муспельхейм попадают по стволу Иггдрасиля.

Зловещий крик прорезал ночную тишину, и над крышей постоялого двора что-то пролетело. Баюн, уже дремавший у очага, вскочил и зарычал. Он хотел зашипеть, но из горла его вырвался грозный, низкий звук, на который домашние кошки не способны. Над постоялым двором еще раз что-то пронеслось, потом еще и еще. В окно рысь увидел летящие на восток силуэты огромных птиц.

— Орлы Гваихира, — прошептал Финист. — Значит, Кощей уже добрался до своих покровителей.

Баюн уснул, уверенный, что ему привидятся кошмары, но едва ли не впервые за это время он спал без снов.

Через два дня — все же обычные лошади в подметки не годятся Белогриву — они вступили на землю Тридевятого царства. Финист сказал Баюну быть настороже, а сам держал руку на рукояти сабли и прислушивался к каждому шороху. Долгое время они никого не встречали, пока не наткнулись на побоище. Пять изрубленных разбойников остывали у обочины дороги. Кровь еще не успела засохнуть.

— Рано радоваться, — тихо сказал Финист Баюну. — Это, скорее всего, работа ушкуйников. И сами они, я думаю, неподалеку...

— А ну стоять! — гаркнули из зарослей. — Руки на виду!

— Нет! — крикнул Баюн, увидев, что Финист выхватывает саблю. — Я знаю этот голос!

На дорогу вышли девять человек, все в черных плащах с глубокими капюшонами, прятавших их в чаще леса и в ночной тьме. Их мечи Баюн узнал сразу, и сомнений у него не осталось.

— Черномор! Черномор, где ты? Это я, Баюн!

Крайний слева воин опустил меч и откинул капюшон. За эту осень Черномор словно постарел на десять лет. Уцелевший глаз был красным, налитым кровью. Оружие воевода держал в левой руке — на правой Соловей отрубил ему большой палец.

— Ты — Баюн? — удивленно спросил он. — Баюна Кощей казнил.

— Светлый Князь вернул меня. Черномор, это же я! Я давал тебе ключ в то утро, помнишь?

— Кот! Поверить не могу! — Старый воевода кивнул богатырям: свои. — Да ты теперь и не кот! А это кто с тобой?

— Я Финист — Ясный Сокол, — просто сказал тот. Богатыри разинули рты.

— Вот так встреча... — протянул Черномор и поскреб в затылке. — Воскресший из мертвых и живая былина... Пригласил бы вас в свои хоромы — да не стало их у меня. По лесам живем, по деревням ютимся. Соловей за меня, живого или мертвого, мешок золота назначил.

— А что Кощей? — спросил Баюн. — Возвращается, гадина?

— Не видно покамест. Какие-то заморцы начали шастать, вроде безобидные, но с хитрыми рожами. В Залесье зато целые полки стягиваются. Там же мягкое подбрюшье у нас теперь, открытая рана. Орлища эти здоровые полетели, высматривают, где что. Мы теперь днем от них хоронимся, все больше к вечеру выходим.

— О бабушке Яге что-нибудь слышно? Или об Иване-Царевиче?

— Про Ивана — молчок. Всякое бают. И что убили его еще до смуты. И что он где-то далеко на юге витязей собирает, чтобы со дня на день Лукоморье отбить. Иван же на престол первый наследник, законный, царская кровь. Народ в него верит. Ягжаль в степь ушла с богатырками. Тоже мерзость бьет разбойную да ушкуйную.

— А народ?

— Какой народ! Зайцы запуганные, по норам хоронятся. Ждут, пока мы придем и спасем их всех. Многие от страха к Соловью на службу подписываются. Он их дозором где-нибудь ставит, а к честным людям идет грабить да девок портить.

— В Багровые Лета не было бы ему такого раздолья, — мрачно произнес Финист. — Волх у людей в душах ярость бы разжег. Все бы в леса ушли с рогатинами.

— Нам тоже идти надо, — сказал Черномор. — Солнце не село еще, а мы на открытой дороге. Хотите — давайте с нами.

— Нет, — ответил Баюн, — прости, друже. Мы в Лукоморье торопимся.

— Тогда Бог в помощь. Свидимся.

Богатыри скрылись в чащобе, а всадники направились дальше. Уже смеркалось, когда Финист и Баюн подъехали к какому-то селу. Постоялого двора там не было, но путников пустил заночевать угрюмый молчаливый мужик, живший один. Баюн взглянул на лишние кровати, на неулыбчивое лицо хозяина, потом на Финиста. Воевода Нави только кивнул. Спали они мало и плохо, ушли еще затемно — словно горе, разразившееся в этом доме, превратилось в ощутимую душную пелену и не давало там находиться.

К полудню лошади приблизились к столице. Финист слез, вытащил из поклажи свою бронь и надел под кафтан. Потом взял дорожную сумку, положил туда деньги и грамоты, перекинул через плечо. Подтянул перевязь с саблей и снял тряпицу с «Аленушки». Остальной скарб он закрепил потуже, связал лошадей уздечками, гикнул, стегнул прутом — и те умчались.

— Далеко все-таки, — сказал Баюн. — Найдут дорогу?

— Мои — находят. Если даже разбойникам попадутся, так все ценное с собой у меня. Готовься, кот... рысь то есть. Располосуй их, как меня давеча. — Финист подмигнул, и они направились к воротам.

Баюн не удивился, увидев, что над Лукоморьем новые флаги: сверху белые, снизу оранжевые, посередине — голубой кочет. Новый царь, видимо, хотел изобразить соловья, но не знал, как эта птица выглядит. Стража была берендейской и другого языка, похоже, не знала. Поэтому говорил с ними Баюн.

— Деньги давай, — потребовал стражник и наставил бердыш.

— У нас есть бумаги... — начал Баюн.

— Какие бумаги-шманаги! Я бумагу, что ли, есть буду? Деньги давай!

Откупиться удалось только четырьмя золотыми, и еще по золотому каждому стражнику «для детей». Получив деньги, стража потеряла к гостям всякий интерес. Финист и Баюн вступили на улицы города: Финист с любопытством, Баюн с ужасом.

Многие терема были сожжены. Прямо посреди улиц валялись мешки, набитые песком, и перевернутые столы и лавки. Деревянные мостовые были проломаны, каменные — разворочены. Заборы покрывала похабщина. Редкие прохожие жались к стенам и опускали глаза, зато повсюду бродили разбойники, лешие, кикиморы, залесские вервольфы и прочий лихой люд, вооруженные до зубов.

— Пока все идет спокойно, радует, — сказал Финист Баюну. — Ты помнишь, как отсюда попасть к Велесову Дубу? Я много лет уже не был в Тридевятом.

— Помню. — Баюн с трудом оторвался от безрадостных мыслей. Вид растерзанного Лукоморья ранил его и снова заставил вспомнить о своей в этом вине.

Велесов Дуб да статуя царя Огнеяра — вот были главные символы столицы и вообще всего Тридевятого. Когда избавились от темных царей, выбирали, что поставить на флаг: дуб или статую. Выбрать не смогли и поставили медведя. А в статуе, ко всему прочему, было нечто грозное, чуть ли не навье, хотя Огнеяр безоговорочно почитался всеми, как великий князь и славный витязь.

Была только одна закавыка.

— Это обычный дуб, — сказал Баюн. — Как по его стволу спуститься в Навь?

— То наш, темный, секрет, — ответил Финист не без гордости. — Смотри и...

— Кого я вижу!

У подножия статуи стояла, уперев руки в боки, очень некрасивая и очень толстая женщина. Маленькие глазки смотрели подслеповато и зло. Баюн узнал ее: то была известная ведьма Василиса Ильинишна, свирепый враг Нави.

— Царевна-Лягушка, — назвал ее Финист старой кличкой. Василиса и вправду была похожа на жабу. — Ты нисколько не изменилась.

— Да и ты тоже, соколик ты наш помоешный! — визгливо заявила ведьма. — Что, Гороха укокошили, так ты страх и потерял? Поживиться думаешь, стервятник?

Финист улыбался. Василиса считала себя светлой, но вся Правь избегала ее, как чумы. В колдовстве она была не особо сильна, зато нравом отличалась премерзким и любила устраивать склоки. Об нее не хотелось даже пачкаться.

— Проваливай, пока цела, — сказал воевода беззлобно.

— Язык-то придержи! — ответила Царевна-Лягушка. — Укорочу! За мной теперь сила стоит!

Улыбка сползла с лица Финиста. На площади появились несколько крепких коренастых бородачей, вооруженных кирками. Впереди них шел толстенький безбородый человечек. Сапог он не носил, обладая зато очень волосатыми ступнями.

— Сам маршал Phoenix, — сказал заморец, почти не коверкая слова. — Мы поймали крупную рыбу, ребята!

— Никого вы пока что не поймали, — ответил Финист. Он положил ладонь на приклад мушкета.

Баюн родился и вырос котом, а кошки не дерутся стенка на стенку. Но ему было известно, что если против тебя трое и больше — всегда бей по вожаку. Потом, правда, полагалось бежать, да и проверить этот совет Баюну было негде. Однако времени на раздумья не оставалось. Рысь прыгнул на мохноногого человечка, и они покатились по мостовой.

Бородачи схватились за кирки, но их встретила «Аленушка». Оружие оглушительно рявкнуло, и первый противник упал с развороченной головой. Второй выстрел грохнул почти сразу же. Навьему мушкету не требовалось сыпать порох — только рывком встряхивать между выстрелами. Финист пятился к дубу, стреляя, пока мохноногий пытался достать Баюна коротким светящимся мечом. Рысь перехватил его руку зубами и сжал челюсти с такой силой, что достал до самой кости. Меч выпал, обжигая шерсть Баюна и волосы человечка. Тот, даже безоружный, бил Баюна по носу и норовил ткнуть в глаза, пока не обмяк с разорванным горлом. Не теряя времени, рысь поспешил на помощь Финисту.

«Аленушка» тем временем уже смолкла, иссякнув, и с последними двумя бородачами, один из которых был ранен, Финист бился саблей. Раненый едва не размозжил Баюну голову киркой, но тот поднырнул и прыгнул врагу на грудь, глубоко запуская когти. Твердый, как камень, кулак обрушился Баюну на морду. Рысь увидел звезды средь бела дня. Однако воспользоваться этим бородач уже не смог: силы его иссякали, и Баюн его добил.

Все еще оглушенный, рысь подошел к Финисту. Тот вытер саблю и вложил в ножны. Правая нога Ясна Сокола была распорота сбоку, кровь стекала в сапог.

— Ничего,— хрипло сказал воевода. — Сейчас прибудем в Цитадель, там нас с тобой подштопают.

«Я убил двоих», подумал рысь. «Сам. А до этого я ни разу не отнимал жизнь никого крупнее птички». Однако эта мысль грела мало. В настоящем, а не сказочном, бою увечья получают все, и глядя на рану Финиста, Баюн понимал, что со своей шишкой еще дешево отделался. Он оглянулся — Василисы нигде не было.

— За подмогой побежала, — угадал его мысли воевода. — Не успеет.

Он нагнулся, взял Баюна за шерсть на загривке, а свободную руку вытянул вперед и что-то пробормотал. На пальце Финиста сверкнуло кольцо с аметистом. Мир вокруг окутался дымкой и поплыл. Стало темно. Солнце превратилось в тускло-красную монетку, а земля — в серую пыль. Все Лукоморье посерело, лишилось красок. Промозглый холод заставил дрожать даже пушистого Баюна.

Велесов Дуб перед ними словно поднялся вверх. Между его корнями появился черным провал, куда уходили каменные ступени. Финист похромал туда, и Баюн поспешил за ним.

Проход освещало красноватое сияние, шедшее неизвестно откуда. Чем ниже они спускались, тем теплее становилось. В сапоге Финиста хлюпало. Наконец воевода и рысь вышли в огромный зал. Баюн сперва подумал, что они прибыли к великанам: потолок был так высоко, что свет до него не доставал, а каждую колонну могли обхватить не меньше десяти человек. К одной из этих колонн Финист и привалился, тяжело дыша. Баюн увидел, что к ним спешат навы с пиками наперевес. На остриях пик дрожали и потрескивали белые искры. Однако, разглядев Ясного Сокола, навы переменились в лицах — или в мордах, — опустили оружие и поклонились.

— Хватит кривляться, идиоты, — прохрипел воевода. — Помогите мне.

Стражи беспрекословно дали Финисту на них опереться и повели к выходу. На Баюна никто даже не взглянул.

С гулом раздвинулись створки ворот, и дохнуло сухим жаром. Глазам предстал, от края до края, черный, бурый и красный город, весь из углов, пирамид, башен. В тысячах блестящих окон отражается небо Нави, будто застывшее в вечном закате: желтое и алое у горизонта, выше фиолетовое и над самой головой почти черное. Вместо звезд по нему разбросаны разной величины луны, которых Баюн насчитал не меньше десяти. Ветра нет, но серые клочкастые облака сами по себе закручиваются воронкой, к центру ее превращаясь в волчьи хвосты. Глаз воронки — непроглядная чернота, от взгляда на которую Баюну стало жутко. Словно, если не уследишь, может оторвать от земли и засосать туда.

Навы поспешно подали сани, которых влекли два ящера с лосей величиной. Вместо полозьев было что-то светящееся и слабо гудящее. Без тряски, плавно, точно на ровном льду, эти сани полетели по улицам, в которых Баюн с замиранием сердца узнал Лукоморье. Да, оно было совсем иным: терема — высоченные, гладкие, блестящие, как бруски литого железа, земля — ровная, тоже гладкая и везде темно-серая. Все исполинское, безликое, ни тебе коньков, ни наличников, ни росписей, никакой выдумки. Нет дерева — только сталь, да стекло, да какая-то вороненая броня. Но вот же она Кривая улица, вот Серебряный поворот, от него отходит Ткаческий переулок: уж чего-чего, а улицы Лукоморья, рисунок их, Баюн всегда узнает. Вот площадь, тоже огромная, и вместо статуи Огнеяра — нава на чудовище. А вместо царского терема черно-красная пирамида ступенями, уходящая в самые облака.

— Дорогу! Дорогу маршалу! Расступись!

Финиста, опять под руки, вывели из саней.

— В мои покои! — приказал он. — И воды мне! И лекаря! Ж-живо, уродцы!

Преобразился Ясный Сокол, даром что ранен. Сталь в глазах, сталь в голосе. Дома оказался. Здесь все привычно — каждый свое место знает, низшими помыкать, перед высшими склоняться.

Убранство Цитадели вообще не с чем сравнить. Баюн вертел головой, останавливался то и дело, и навам приходилось его окликать. На потолке светятся брусья в жестяных поддонах: если прямо на них смотреть, то режет глаза. Дверь целиком из железа – это ладно, а как вам стеклянная? Баюн даже когтем по ней постучал – толстое стекло, камнем небось не пробьешь. И все эти двери не открываются, а разъезжаются. Коридоры, коридоры, полы гладкие и холодные, стены голые, серые. Навы, что сидят в боковых палатах, поднимают на идущих взгляд, да так и застывают. Пробежал мимо один в белом балахоне, на ходу стягивая страшненькую глазастую маску, Финиста завидел – и влетел с размаха в угол. Шепотком разносилось: маршал, маршал вернулся!

Коридор вывел в широкий, как поле, зал, купол которого покрывала роспись. Просто так, порадовать глаз, навы не рисуют. А когда пишут образа или такие вот картины, получается сухо, напыщенно и мертво. Будто отпечаток. И все же Баюн опять засмотрелся. Изображала роспись, как он понял, откуда есть пошло Навье царство: появление первого Волха и сражения за тогда еще дикие земли, наводненные берендейскими навами. Некоторые фигуры двигались, что Баюна не удивило – рысь уже устал дивиться и все чудеса полагал сами собой разумеющимися. Вдруг одна из них взлетела, и Баюн понял, что это живые навы. Верткие, как ящерицы, они цеплялись за стены и свод, ныряя и выныривая сквозь круглые отверстия, что вели на верхний ярус. Для этажей повыше было отдельное приспособление: тесный чуланчик.

Вот, думал рысь, пока чуланчик поднимался вверх, откуда берутся все эти самокатные повозки да крылатые корабли. Говорят ведь, что Великий Полоз якобы показал людям, как плавить железо и добывать самоцветы.

Финист навьи понятия о красоте не разделял, и свои покои в Цитадели обставил привычно, цветасто. Навы не понимали, ну да от них и не требовалось. Воевода лег на лавку, закусил зубами обшитую тканью деревяшку, и нава-лекарь занялся его раной. Баюн сказал, что получил по голове. Ему дали съесть какой-то безвкусный шарик.

— Проклятые гномы, — сказал Финист, когда его бедро зашили, а слуга принес браги. Навы питались черт знает чем, поэтому Ясный Сокол держал в Цитадели запасы из Тридевятого. — На всех «Аленушки» не хватило. Поскупился, дурак, патронов захватить. Ну да ладно, после живой воды должно быстро зарасти. Завтра я в войска, а ты — что хочешь делай. Можешь со мной, можешь по улицам бегать.

— Финист, — сказал Баюн, — где бы ты искал Волха?

— Я бы его не искал, — зевнул воевода, — а нашел дурня, который мне сам его отыщет.

Остаток дня Баюн скоротал, погуляв по Цитадели, пару раз даже заблудившись. Финист оставался полулежать у себя, не тревожа ногу лишний раз и принимая нав, а вернее — в основном прогоняя, потому что большая часть приходила убедиться в его возвращении. На ночь рысь облюбовал узорную басурманскую лежанку. Финист щелкнул пальцами, пробормотал что-то, и свет потух.

Люди всегда боялись темноты, говорила Ягжаль — мрак населяют чудовища, боящиеся не солнца, но лучей Даждьбога. Баюн ей возражал так: я вижу в темноте, и я знаю, что никаких чудовищ там нет. Чудовища ходят при свете дня, бьют беременных кошек под живот потехи ради и верят, что Заморье станет другом Тридевятому, если русичи будут осквернять могилы дедушек.

Но об этом хорошо было благостно рассуждать на поверхности, где тьма являлась просто более черной тенью. Здесь она жила сама по себе, шевелилась, дышала, и не просто не отступала от света, а проглатывала его, если хотела. Бесплотные лапы тьмы крысиными хвостами скользили по спине, впивались в позвоночник и елозили промеж ребер. Разум отдергивался от них, съеживался в страхе, непроизвольном и необоримом, как тошнота. Баюн не мог себе представить, как нужно чувствовать и мыслить, чтобы добровольно принимать эти лапы в себя, а тем более наслаждаться их присутствием. Он ворочался, дыбил шерсть, тихо рычал, пока не услышал сонный голос Финиста:

— Тебе чего неймется? Мы завтра рано встанем, хватит бузить.

— Я не могу спать. Меня будто выпивают.

— Это ты сам себя выпиваешь. Прекрати напрягаться.

— Но эти... проникнут...

— Кто проникнет? Куда? Таблета на пользу не пошла?

— Ты разве не чувствуешь?

— Я же говорю, прекрати напрягаться. Все, когда в первый раз сюда попадают, поначалу мучаются. Твоя аура сейчас как бы чешется о Навь. Плавал когда-нибудь?

— Финист, ты издеваешься?

— Совсем нет. У моего кума был плавучий кот, он его даже за деньги хотел показывать. Так вот, если в воде барахтаться и дергаться — нахлебаешься и потонешь. Позволь потоку себя держать. И не бойся. А сейчас спи! А не то сапогом запущу, ей-богу.

«Я тебе этот сапог знаешь, куда вставлю?» мысленно огрызнулся Баюн. Но он примерно понял, что Финист имеет в виду. Когда от мороза болит нос и усы слипаются корочкой, а ты вынужден сидеть у обочины, греясь о братьев, мяуча осипшим голосом, главное — не дрожать. Не выбрасывать драгоценное тепло, представлять, что ты проницаем и жгучий ледяной ветер свободно проходит насквозь. Баюн заставил себя расслабиться, и тьма пролилась в него до самых кончиков когтей. Скользкая, тугая, она протащилась через тело и канула без следа, ничего с собою не взяв. Рысь ей был безразличен, как реке безразлично, есть на ее пути плотина или нет.

Открытие это не потрясло, но взволновало. «Мы ведь ночные звери», подумал Баюн, засыпая. «Мы знаем, что у каждой ночи есть свой оттенок, умеем отличать хорошую от несущей беду, даже если привыкли бодрствовать днем. Может так быть, что ночь нас тоже знает? Ведь и Грозу искали Черномор, Иван, Волк, но приглянулся ей именно я...»

Наутро Баюн отправился вместе с Ясным Соколом. Войско пекельного царства состояло из нав, всяких ящеров да змеенышей, немногочисленных людей и огненных птиц рарог, которыми ведал сам Финист.

— Попляшет у нас Гваихир теперь, — сказал воевода. Самая большая птица уже была оседлана и внуздана.

— Здесь-то когда война начнется, как думаешь? — спросил Баюн.

— Она уже началась. Нападают чужие навы, отбиваемся. Вот когда демон Заморья лапы протянет — туго придется.

— А Гроза?

— А Гроза наверху пирует, здесь ей нечего делать.

Финисту выделили две сотни птиц рарог и вооруженных самострелами нав. Воевода долго собачился, чтобы дали побольше, но ему отказывали, несмотря на все почтение. Мол, и так мы почти беззащитны, кто нас от демонов прикроет?

— Тебя я, Баюн, оставляю, — сказал Финист. — Если мне память не изменяет, из тех, кто был к Волху близок, Садко-купец еще должен быть жив. Может, это тебе пригодится. А я в Тридевятое. Попробую еще старых друзей поискать. Знаешь, — добавил он, — я только что сообразил. Царь Дадон нам на флаг медведя поставил. А на старом флаге, в Багровые Лета, была рысь. Игра словами такая: рысь — русь...

Облачившись в особую бронь, воевода и навы сели на рарогов. Птицы поднялись в воздух и пропали в лиловом небе. Далеко вверху прощальной звездой блеснуло волшебное кольцо Финиста.