Еще одна бесконечная поездка в автобусе была мне не под силу, так что, когда Джон забрал свою псину (я спряталась на кухне и сделала вид, что говорю по телефону — дабы не совершить ничего такого, из-за чего снова окажусь в зале суда), я села в свой полудохлый рыдван и покатила в Нью-Йорк. Оставила машину в Ньюарке и доехала на метро до Манхэттена. Вот в чем прелесть моей машины — бросай, где хочешь, никто не позарится. Неказистость делала ее практически незаметной.

После одинокой поездки в машине я обрадовалась вагону метро. Я сидела на жесткой скамейке, поезд шел по городу, вокруг были люди. Кто-то читал, кто-то размышлял, кто-то целовался, а некоторые спали.

Разные тела, лица, наряды — как прекрасно вспомнить, сколь богатым разнообразием отличаемся мы, живущие на земле.

Все вокруг выглядели так, будто едут по делу, — и на сей раз то же можно было сказать и обо мне. Перед предстоящей встречей я принарядилась: начистила скрипучие туфли, попыталась уговорить волосы лежать как надо. Марджин свитер оказался слишком кусачим, зато я слизала с нее принцип: один цвет, разные фактуры — пушистый баклажан, гладкий баклажан, блестящий баклажан — собрано по клочкам из остатков моего гардероба. Какое это производило впечатление, «богема» или «чокнутая профессорша», я так и не поняла. Я привезла распечатку рукописи. Меня радовало, что я тут по делу, по настоящему делу, по важному делу. Я отыскала сокровище, и меня дожидаются люди, способные оценить его лучше других, понимающие его истинное значение.

Вестибюль кишел хорошо отлаженными одушевленными механизмами. Все они торопились на рабочие места, заряженные риталином, ксанаксом и двойным латте, медитацией, молитвой, секс-йогой и тайским боксом, вооруженные протеиновыми батончиками. Все они были в черном. Мне выдали гостевую бирку и отправили на тридцать второй этаж.

Макс встретил меня возле самого лифта. Блейзер его снова был сильно велик (в смысле ему). Макс сообщил, что босс его в суде, но он, Макс, будет со мной во время встречи с представителями «Сотби» и экспертами по телегеничности.

В конференц-зале пахло колбасной нарезкой. Четверо присутствовавших поднялись, чтобы поприветствовать меня, затем расселись вокруг стола: мужчина со лбом как у плавсредства и три дамы. Интересно, кто из них из «Сотби». Все они тужились улыбаться приветливо, будто мы старые друзья.

— Прежде всего мы покажем вам, чем занимаемся, — произнесла самая приземистая дама.

Я определила для себя, что она — эксперт по телегеничности. На большом плоском экране, закрепленном на стене, проиграли их рекламный ролик. Он состоял из фрагментов разных телевизионных ток-шоу, в которых участвовали подготовленные ими люди — все они выглядели гладкими и безукоризненными. Играла громкая музыка. После просмотра все повернулись ко мне и кто-то сказал:

— Разве не замечательно?

Кто-то другой выразил согласие, прежде чем я успела открыть рот.

Я не хотела разглашать, что отродясь не смотрела этих шоу и понятия не имею, что это за люди. Да хотя бы и имела — это же не повод бежать в магазин за телевизором. Музыка била по ушам; от нее и от колбасного запаха меня замутило.

Последовала пауза — они выстроились в ряд, глядя мне в лицо. Одна из дам, первая по росту в этом ряду, попросила:

— Расскажите, как вы нашли эту книгу.

Я начала с Даренной коллекции сумочек. Заметила, что они отвлекаются, пытаются припомнить, есть ли и у их детей такие странные интересы. А может, пытаются припомнить, есть ли вообще у них дети — или нянька увезла их к себе в Тибет.

Лоб-плавсредство сделал из ладоней рамочку и взглянул на меня сквозь нее, как сквозь объектив фотоаппарата.

— Телевизор, да? — обратился он к коллегам.

Рослая дама — не исключено, что именно она была представительницей «Сотби», — медленно проговорила, обращаясь ко мне:

— Можете вспомнить, что вы почувствовали, когда нашли ее?

Я принялась рассказывать, как в тот первый день прочла рукопись, стоя на коленях, как поразило меня набоковское письмо.

— Отлично, — оборвала меня дама. — Восхитительный сюжет!

Она потянулась к рабочей сумке и вытащила оттуда стопку карточек, обернутую мягкой бумагой.

— В лучшем случае это может стать библиотечным экспонатом, возможно, попасть в раздел «Литературные загадки» или «Неавторизованные произведения». Мы установили доподлинно, что текст на этих карточках не написан рукой Владимира Набокова.

Имя она произнесла так, будто пыталась прочистить горло.

За ней слово взял Лоб-плавсредство:

— В этом наши мнения совпадают. — Он с улыбкой оглядел стол, будто то была редкостная и благоприятная ситуация. — Но мы готовы выдать вам официальное подтверждение, что рукопись обнаружена в доме, где Набоков когда-то жил. — Он глянул на меня, сияя, будто только что испек пирог. — Но из самого факта ее нахождения можно сделать прекрасный сюжет. Отлично подойдет для реалити-шоу: у жительницы маленького городка мелькнул шанс прославиться. Образ, с которым массовому зрителю легко идентифицироваться. Этакая история про лотерейный выигрыш, только наоборот.

— Суть истории не во мне, а в рукописи, — запротестовала я.

— Вы подумайте как следует, — предложил Лоб. — Пятнадцать минут славы вам будут обеспечены.

Все они встали. Представительница «Сотби» вручила мне рукопись в обертке. Я аккуратно опустила ее в свою деловую сумку. Приземистая дама чмокнула меня в щеку, а мужчина пожал мне руку с такой теплотой, что я почувствовала, как жар поднимается к груди.

— Невероятно рад знакомству, — проговорил он. — Макс, покажите мисс Барретт, как выбраться из этого лабиринта.

Я подумала мельком, действительно ли его зовут Макс, или фирма потребовала, чтобы он взял себе односложный псевдоним.

Пока Макс вел меня по коридорам и вез на двух лифтах обратно в вестибюль, пальцы мои нащупали визитку. Судя по всему, всучил мне ее Лоб-плавсредство. На плотной кремовой бумаге было отпечатано: «Нэнси Коэн, консультант по имиджу». Ну, теперь все ясно: провалилась я в смысле телегеничности.

Макс за всю встречу не сказал ни слова. Теперь мы стояли в вестибюле под большим корпоративным филодендроном.

— Я в университете читал «Лолиту», — сказал он. — Он был настоящим извращенцем. Далеко опередил свое время.

Голос его был исполнен восхищения.

— А если они ошиблись? — Я засунула визитку между щепками, которыми была прикрыта земля под филодендроном.

— Последнее слово всегда за экспертами. Если они не скажут: «Это подлинник», ничего вы не добьетесь. — Он повел плечами в недрах огромного блейзера. — А мне понравился этот «Малыш Рут». Настоящая чернуха. Хотя там и не хватает самой важной сцены.

Он повернулся и хотел уйти.

— Макс! — позвала я, прежде чем он скрылся в специальном лифте для помощников и курьеров. Он подкатил ко мне, будто двигаясь вспять по рельсам, — На этой улице находится знаменитый дом свиданий. Вы знаете, где именно?

Макс и глазом не моргнул:

— Восьмой подъезд оттуда, по той стороне.

— Спасибо. А можно еще один вопрос?

— Конечно.

— Что такое «дом свиданий»?

— Бордель. В обеденный перерыв там всегда аншлаг. Дневная случка.

Он развернулся и растаял вдали.

Я вновь очутилась на улицах города, которому была совершенно не нужна. Итак, они решили, что я подделка, что я лезу из кожи вон, чтобы прославиться. Вот ведь бред, если мне что и не нужно, так это слава.

Ну а Набоков? Ведь теперь никто не узнает, сколько сил он вложил в эту книгу и какая она замечательная.

Я решила хоть ненадолго утешиться круассаном с шоколадом — таковой обнаружился в угловом магазинчике, скорее всего, испекли его на фабрике, добавив в тесто всякой дряни, чтобы подольше не черствел, — низко же я пала со времен «Сеси-селя» и тамошнего пекаря Пьера.

А что дальше? В ближайшем будущем меня ждал скверный круассан, потом до самого горизонта простиралась полная пустота. Залезть в свою развалюху, вернуться к себе в глубинку, где я почти никого не знаю, а меня почти никто не любит — разве что за вычетом Марджи. Что теперь — пойти к ней, сесть на пол и повыть, что детей у меня отобрали, рукопись никому не нужна, а платить по ипотеке нужно со дня на день?

Нет.

Близился полдень. Я прислонилась к стене какого-то здания, содрала обертку. Откусила. Круассан не был черствым — но лишь потому, что никогда не был свежим. Мимо меня по тротуару несся людской поток — все спешили поесть, причем гораздо вкуснее. На другой стороне располагалось неприметное здание из бурого кирпича, это как раз восьмой подъезд от офиса.

Никакого швейцара, только панель домофона. Оконные рамы — из голубоватой стали, в цвет входным дверям, выкрашенным в нежный голубой тон яйца зарянки. Изысканно и утонченно, особенно для дома свиданий.

Кожаный ремешок деловой сумки врезался в плечо. Сумка была модная, от «Дунни и Берка». Джон подарил мне ее, когда я была беременна Дарси. Стоила сумочка четыреста долларов. Он хотел, чтобы я выглядела деловой женщиной. Сама по себе сумка была тяжелой до идиотизма, но придавала мне такой вид, будто я иду по важному делу.

Жуя отвратительный croissant au chocolat, я наблюдала за голубой дверью дома свиданий. Сбалансированностью нежной фактуры теста и горчинки шоколада в этом круассане и не пахло — единообразная приторная вязкость. Я его все равно съела.

Пока я стояла, к дверям подошел мужчина — при нем была сумка той же модели, что и у меня. Сумка сочеталась по цвету с туфлями, в каталоге этот цвет назывался «медово-горчичным». Мужчина выглядел довольным. За пять часов, которые я провела в этом городе, я впервые увидела искренне довольного человека.

Он, похоже, хотел, чтобы его как следует отшлепали. Что-то было такое в его походке: хотя он и шел нормально, а не задом наперед, весь вид говорил: «Вот моя попа, прошу любить и жаловать».

В моем нынешнем городке его бы, пожалуй, отшлепали и за просто так, но в большом городе думают не об этом, а о контрактах и о недвижимости. Прямо на моих глазах мужчина нажал кнопки на домофоне, голубая дверь зажужжала, и коричневое здание поглотило его вместе с медово-горчичными туфлями и всем остальным.

В двенадцать десять давешняя дама из «Сотби» помедлила у голубых дверей, поправляя «лодочку» из натуральной кожи. Когда она наклонилась вперед, сумка ее качнулась и врезала ей по голове. Это тоже была сумка от «Дунни и Берка», только в цвете «обсидиан». Вместительные дорогие сумки, тяжелые, даже если в них ничего не лежит, заполняли всю улицу. Восточную Сорок восьмую улицу стоило бы переименовать в «Проспект Дунни и Берка». Дама выпрямилась, одной рукой потирая лоб, и рванула обратно в «Сотби» — отравить жизнь кому-нибудь еще; отчаливая, она успешно разминулась с еще двумя пижонистыми завсегдатаями, которые совершали перед дверью сложный ритуал «только после вас». Похоже, ни тому ни другому не хотелось входить вторым в дом с дурной репутацией.

Когда часы показали тринадцать пятьдесят девять, я успела насчитать тридцать шесть мужчин, в основном в костюмах или плащах от «Бэрберри». Выходили они по большей части довольные, умиротворенные — шагали обратно на работу или на встречи с другими важными людьми. Полагаю, имелась еще и задняя дверь, потому что ни одна женщина не вошла в здание и не вышла из него.

Круассан я давно дожевала, но потом облизала пальцы, подобрала с обертки все пресные крошки и разве что не сжевала саму обертку. Страсть. Смысл существования.