Глава первая

Стояло ясное июньское утро. Поезд приближался к Гринвичу. Несмотря на лето, в воздухе чувствовалась свежесть, напоминавшая о недавней долгой и суровой зиме. Но солнце уже излучало мягкое тепло, характерное для климата Новой Англии.

Сердце переполняло волнение, свойственное юности. Для меня это был особый день.

Вот и вокзал. Кондуктор, с любезным: «Позвольте ваши вещи, мисс», поднял мой баул и направился к выходу. Через минуту поезд отошел, а я осталась на платформе. На мгновение меня охватила паника: впервые в жизни я была совсем одна.

Но очень скоро яркий летний день, мягкий воздух и неизведанное до сих пор чувство независимости рассеяли мрачные, мысли. Я была уверена, что мне здесь понравится. Правда, место, которое меня ожидало, нельзя было назвать идеальным для девушки моего возраста. Подхожу ли я для этой работы? Скорее всего, нет. Но мне была нужна работа.

Ехала я лишь с небольшим багажом, для предварительной беседы, которая должна была все решить. Остальные мои вещи остались в Нью-Йорке. За ними обещала присмотреть лучшая подруга моей тетушки (сама тетушка незадолго до этого скончалась). Я планировала в случае, если меня примут на работу, сразу послать за вещами. Гардероб мой был в полном порядке: я неплохо шью и сама придумываю себе модели.

Невдалеке от платформы стоял одинокий экипаж с сонным кучером и, казалось, такой же сонной лошадью. Он проснулся, лишь когда я потрясла его.

— Я ищу, где бы нанять экипаж, cap. Кроме вас, здесь никого нет.

— Можете нанять мой, — проворчал он, недовольный тем, что его разбудили. Он и не двинулся, чтобы помочь мне втащить баул.

— Мне бы хотелось, — сказала я с достоинством, которого на самом деле не чувствовала, — чтобы вы доставили меня в имение мистера Сэмюэля ван Дорна.

Возница ответил с коротким кивком:

— Вниз по дороге, а потом еще добрый кусок вниз, к побережью. Это будет стоить семьдесят пять центов.

— Очень хорошо, — сказала я.

Со скоростью улитки мы двинулись сначала вниз от станции, потом вверх по холму к грязной, изрытой Королевской дороге. Там мы свернули налево. И все это в полном молчании.

Я не люблю одиночества. Оно было моим постоянным спутником все годы детства и юности. Родители рано умерли, я почти не помнила их. Меня приютила тетушка Тибет, добрая, великодушная женщина. Она относилась ко мне, как к родной дочери. Но тетушка была неразговорчива, я же любила и поболтать, и послушать других.

Экипаж тряхнуло, и я чуть не вылетела в грязь.

— Извините, мисс, — сказал кучер, — дороги очень плохие из-за вечных заморозков и оттепелей, да еще эти проливные дожди весной. Держитесь крепче. Надо было сразу вам сказать.

— Хорошо, — ответила я. — А знаете, здесь очень красиво.

— Да, ничего не скажешь, — согласился он. — Собираетесь здесь жить или в гости приехали?

— Меня пригласили гувернанткой к дочери мистера ван Дорна.

— А, вот оно что. Ну, удачи вам, мисс. Вам она понадобится.

— Что вы хотите этим сказать?

— Мисс Ева… она немного не в себе.

Сердце сжалось от дурного предчувствия.

— В каком смысле, сэр?

— Не могу сказать наверняка, мисс, сам толком не знаю. Те, кто у них работает, говорят, что она никуда не выходит, ни с кем не разговаривает, ничего не делает, все сидит, и сидит, и сидит…

— Как жаль, — ответила я, стараясь, чтобы это прозвучало сочувственно, — я уверена, что в семье ее любят и заботятся о ней.

— Только не мистер ван Дорн. Он не мог бы, даже если бы и хотел. Редко бывает дома, все время в разъездах. Он адвокат. Как я уже говорил, они живут там внизу, на берегу. Ван Дорны очень богаты. Нехорошее это место. Ни за что бы не согласился жить там — вот и все, что я вам скажу, мисс. Мистер Сэм иногда нанимает мой экипаж, не хочу оговаривать хорошего клиента.

— Ну а все-таки, почему вы не согласились бы там жить?

— Там случается всякое.

— Что, например?

— Скажу только, что там есть и другие люди со странностями, не одна мисс Ева.

Я замолчала, обдумывая услышанное. Не могу сказать, что его слова слишком сильно меня встревожили. Он и сам, похоже, со странностями: какое-то чучело гороховое в огромном черном пальто и потертой, выцветшей шляпе. Как ему только не жарко в такой теплый летний день?

Мы повернули направо, к океану. Узкий деревянный мост вел через небольшой канал со стоячей водой. Почему-то возникло ощущение, что мы на острове. Растительность стала гуще, солнечные лучи уже не могли пробиться сквозь густую листву. Чувствовался запах океана, временами над головой проносились чайки. Экипаж остановился у закрытых железных ворот.

— Не ждите, что вам откроют, — сказал возница, — там в стороне есть калитка. С вас семьдесят пять центов, мисс.

Опять он не подумал помочь мне с вещами. Глядя на удаляющийся экипаж, я размышляла: а что если никого не окажется дома? или если меня не примут на эту работу?

Кое-как я дотащила баул до калитки. Она захлопнулась за мной с громким щелчком, как западня. До самого дома пришлось идти еще около километра. Вещи я оставила на тропинке, до лучших времен.

Место выглядело мрачновато — слишком много деревьев, кустарника, густой травы, все какое-то неухоженное.

Вот, наконец, и дом. Здесь все выглядело совсем по-другому: выкошенные газоны, подстриженные кусты, ярко-зеленая трава. И все же ощущение мрачности не исчезало. Может быть, оно исходило от дома — трехэтажного, с длинными узкими окнами. Дом был сложен из красного кирпича в виде четырех крыльев, расходившихся от центра. Каждое крыло заканчивалось террасой из белого камня. Переднее крыльцо украшали внушительные белые колонны. По стенам до самой крыши вился плющ. С северной стороны неподалеку от дома виднелся пруд или, может быть, озеро. С другой стороны дома тропинка уходила вниз. Оттуда слышался шум прибоя. Рядом с прудом росли желтые кипарисы. От их красоты захватывало дыхание.

Но меня больше интересовала девушка, сидевшая на скамейке у оранжереи. Она была в желтом, как бы в тон цветам. Меня она как будто не замечала. Подойти к ней или, может быть, не стоит? Но она выглядела так трогательно, что я решилась.

Казалось, внимание ее целиком поглощено чем-то вдали. На самом же деле эти немигающие фиалковые глаза просто смотрели в одну точку, ничего не замечая.

— Привет, — Сказала я, предчувствуя, что ответа не получу.

Никакой реакции. Может быть, она вообще мертва, просто застыла в этом положении? Меня охватил страх. Я наклонилась и взяла ее руку. Рука была теплой и мягкой. И одновременно какой-то безжизненной. Она осталась висеть в том же положении, в каком я ее отпустила.

Я опустилась на колено:

— Меня зовут Анджела Вингейт. А ты, наверное, Ева ван Дорн. Твои родители пригласили меня. Они хотят, чтобы я была твоей гувернанткой. Надеюсь, мы с тобой подружимся.

Никакой реакции не последовало и на этот раз. Мне стало по-настоящему страшно. В общем-то, мне уже дали понять, что Ева ван Дорн нездорова, но не до такой же степени! И что это за болезнь такая?

Ее рука оставалась висеть в том же неестественном положении, которое любому нормальному человеку должно было бы причинить боль. Но она ее не убирала. Я взяла эту неподвижную руку и положила обратно на колени.

— Ты слышишь меня, Ева?

Если она и слышала, то, видимо, никак не могла этого показать.

— Я уверена, ты скоро поправишься. И доктор так считает. Ты, наверное, долго болела и многое упустила в жизни. Но теперь все будет по-другому. Я буду тебе помогать, и ты нагонишь упущенное. Я так хочу, чтобы мы стали друзьями!

Никакого эффекта. Если бы за минуту до этого, коснувшись ее руки, я не слышала спокойного биения пульса — честное слово, ее можно было бы принять за мертвую. Вдруг до боли захотелось взять ее за руки, обнять, утешить как-нибудь. Кто знает, может быть, именно это ей больше всего и нужно.

— Пойду в дом, надо поговорить с твоими родителями, — сказала я. — Догадываюсь, что нет никакого смысла спрашивать, пойдешь ли ты со мной. Наверное, кто-нибудь выйдет и заберет тебя. Ах, Ева, я так хочу, чтобы ты поскорее поправилась. Знаешь, ты такая

хорошенькая. И желтый цвет тебе очень идет.

Я поспешила в дом. На пороге оглянулась — она так и не пошевелилась. Это было ужасно. Я не могла этого вынести. Вдруг я вспомнила о пакетике лимонных карамелек, которые купила в поезде. Они все еще лежали в сумке. Я вернулась к ней и положила пакетик ей на колени.

— Ты любишь лимонные карамельки? Я свою долю уже съела, так что это все твое.

Как можно работать гувернанткой такого создания?! Я никогда не имела дела ни с чем подобным! В последний раз оглянулась на неподвижную фигурку. Сердце готово было разорваться от жалости. Ведь это из-за нее я приехала сюда! Я нужна ей. Я решила принять предложение хотя бы для того, чтобы помочь несчастной.

Дверь с массивной черной ручкой открылась. На пороге показалась круглолицая женщина среднего роста, в белом переднике.

— Вы та самая девушка из города? — спросила она тонким, почти детским голосом.

— Я мисс Анджела Вингейт. Я бы хотела поговорить с мистером и миссис Сэмюэль ван Дорн относительно работы.

— Подождите здесь, — сказала она и исчезла в глубине дома.

У меня было время осмотреться. Внутренность этого дома впечатляла. Очевидно, так и было задумано. В дальнем конце комнаты видна была витая лестница; вдоль стен на столиках стояли корзины с цветами. Мебель темного полированного дерева, красный бархат кресел, хрустальная люстра, большой пушистый ковер…

Послышались шаги. На пороге появилась высокая, необыкновенно красивая женщина. В каждом ее движении чувствовалась твердость характера. Голос и манера речи выдавали хорошо воспитанного, уверенного в себе человека. Пожалуй, она мне понравилась.

— Вы мисс Анджела Вингейт, — она протянула мне руку. — Как мило, что вы приехали. Надеюсь, путешествие было приятным.

— Вполне, мадам. А вы миссис ван Дорн?

— Да, конечно. Постойте, не говорите ничего, я сама угадаю. Школа Сарры Лоренс?

— Правильно, — удивилась я.

— Все эти школы оставляют свой особый след, мисс Вингейт. Попробуйте угадать мою. Ну же!

— Вассар, — быстро сказала я.

— Чудесно.

Боюсь, что в данном случае я вела не совсем честную игру. Дело в том, что перед отъездом я навела кое-какие справки.

— Мистер ван Дорн ждет вас. Что же касается меня, то я очень рада, что вы такая.

Мы проследовали через большую залу и очутились в другой, точно такой же, — сдвоенные одинаковые залы были в большой моде. Эта, правда, выглядела более по-домашнему, с разнообразными безделушками и удобными, слегка потертыми креслами. Здесь тоже был огромный восточный ковер.

Мистер ван Дорн ждал нас в кабинете, где все было пропитано запахом кожи и дорогого табака. Это был на удивление красивый мужчина, розовощекий, чисто выбритый, с густой гривой белых волос, ухоженных и блестящих. Он поднялся из-за письменного стола и протянул мне руку.

— Добрый день, дорогая мисс. Садитесь, пожалуйста.

Некоторое время он откровенно рассматривал меня. По всей видимости, результат его не удовлетворил.

— Вы очень привлекательны, мисс, но, боюсь, вы нам не подходите.

Сердце мое упало.

— Вы всегда так спешите с выводами, сэр?

— Иногда. Как я понял, вы получили хорошее образование. Судя по всему, вы мягкий, деликатный человек. Но главное — это ваша молодость и жажда жизни. Здесь это не подходит. Работа, которая вам предстоит, достаточно тяжела. Боюсь, вы слишком чувствительны, чтобы с ней справиться.

— Мистер ван Дорн, — перебила я его не слишком вежливо, — вы, по-видимому, имеете в виду Еву. Вы боитесь, что она меня оттолкнет. Так вот, сэр, я ее уже видела, и мне она очень понравилась. Не знаю, что с ней, не знаю, почему это с ней случилось, но очень хочу ей помочь, чего бы мне это ни стоило.

Миссис ван Дорн улыбнулась.

— Дорогой, я думаю, на этот раз ты ошибаешься. Мне кажется, эта девушка сможет помочь Еве.

Мистер ван Дорн покачал головой.

— Ничего не выйдет; нам нужен более жесткий человек. Еву надо держать в строгости, не обращая внимания на ее чувства. Я даже не уверен, что они у нее еще остались. Так что сами видите… Я готов заплатить вам жалованье за неделю, чтобы возместить потерянное время и затраты на дорогу.

Я его уже ненавидела.

— Мистер ван Дорн, я уверена, что справлюсь. Я ведь могу быть и строгой. Хотя, конечно, ничто не заставит меня быть грубой с таким хрупким созданием, да и вообще ни с кем.

— Позволь ей остаться, — попросила миссис ванн Дорн.

— Нет, — отрезал он, — это исключено. Ей не справиться.

Я стала натягивать перчатки.

— Не буду больше отнимать у вас время, сэр. Чувствую, что зря потратила свое, приехав сюда.

— Я же сказал, что возмещу вам все затраты.

— Мне от вас ничего не надо. Жаль только девушку, которой приходится жить с таким отцом.

Миссис ван Дорн испуганно поднесла руку к губам. Похоже, никто не говорил мистеру ван Дорну ничего подобного. Но я уже не могла сдержаться, и не столько из-за себя, сколько из-за девушки, которой нужна была моя помощь — я это чувствовала. Ей нужны были любовь и ласка, которых она здесь не видела.

— Вы самая дерзкая молодая особа, которую я когда-либо встречал, — сказал мистер ван Дорн.

— А вы самый холодный и черствый человек, которого я когда-либо встречала.

— Черствый? — переспросил он. — Это почему же?

— Очень просто. Вы же не потрудились выслушать меня. Не поинтересовались, что я собираюсь делать…

— В этом нет необходимости. Ваша молодость говорит сама за себя.

— Смею вас заверить, я достаточно взрослый человек. Может быть, взрослее, чем вы.

— Ну и наглость!

Но в эту минуту мне показалось, что в глазах его промелькнуло восхищение. Похоже, с такой дерзостью ему еще не приходилось сталкиваться.

— Извините за невежливость, сэр. Но от слов своих я не откажусь.

Несмотря на привычку держаться с достоинством, миссис ван Дорн выглядела крайне расстроенной. Глаза ее выражали отчаяние. Сердце мое переполняло сочувствие к ней. Как можно жить с таким чудовищем? Может быть, он так ее запугал, что она даже не решается уйти? Нет, скорее всего, это из-за Евы она не может его оставить.

Я повернулась к выходу, и в этот момент Ева вошла в комнату. С трудом передвигаясь на негнущихся ногах, она подошла прямо ко мне и взяла меня за руку. Лицо ее по-прежнему было совершенно неподвижным. Родители в немом изумлении взирали на эту сцену. У миссис ван Дорн даже перехватило дыхание. Ева не произнесла ни слова, но этот простой жест выражал все, что она, по-видимому, была в состоянии выразить.

— Боже, — выдохнула миссис ван Дорн, — ничего подобного я не видела уже много месяцев.

— Я тоже, — сказал муж.

Куда девалось все его высокомерие и презрение к моей юности?

Оба явно были совершенно потрясены. Я взглянула на мистера ван Дорна.

— Вы по-прежнему считаете, что я не смогу помочь Еве?

— Мисс Вингейт, примите мои извинения. Если вы не передумали, прошу вас остаться. Предлагаю вам место гувернантки моей дочери.

Я повернулась к Еве и ответила с улыбкой, которая предназначалась только ей:

— Принимаю ваше предложение, сэр. Надеюсь, скоро мы с Евой станем лучшими друзьями.

— Дай-то Бог, — сказал мистер ван Дорн, — надеюсь, вы не пожалеете о своем решении, мисс Вингейт. Ради дочери надеюсь.

В ответ я только ласково сжала руку Евы, и мы направились к двери. Я понятия не имела, куда мы направляемся. Тем не менее, мне еще раз была дана возможность понять, насколько велика стоящая передо мной проблема.

— Ева, — сказала я так, будто мы были давно знакомы, — я ведь первый раз в твоем доме. Покажи, пожалуйста, где твоя комната.

Она безмолвно повернула к винтовой лестнице и начала подниматься по ступенькам, медленно и неловко, занося сначала одну ногу, затем приставляя к ней другую. Это было очень долгое восхождение, но, с другой стороны, нам ведь и некуда было торопиться. Я же испытывала настоящий восторг: она меня поняла. Она могла понять, что ей говорят! Это был первый успех и добрый знак.

Мы медленно двигались по коридору второго этажа, минуя разные двери, и наконец остановились перед одной из них. Я нажала на ручку, дверь открылась, и мы оказались в прекрасно обставленной комнате, залитой солнечным светом. Это была, по-видимому, гостиная. К ней примыкала спальня. Ева направилась к следующей двери. Все цвета в спальне, казалось, были подобраны так, чтобы оттенить хрупкую прелесть хозяйки.

— Какие у тебя красивые комнаты, — сказала я. — А ты не знаешь, где моя комната?

В этот момент до меня донеслось легкое покашливание, и в двери показалась приземистая фигура экономки.

— Позвольте, я покажу вам вашу комнату, мисс, — сказала она, — меня за этим и послали. Меня зовут мисс Этти Кемп.

— Добрый день, мисс Кемп, — улыбнулась я. — Меня зовут мисс Анджела Вингейт.

— Очень приятно, мисс Вингейт. Надеюсь, вам у нас понравится.

— Да разве это кому-нибудь может не понравиться? — заметила я. — Если и другие комнаты так же великолепны… что может быть лучше?!

— Да, я тоже так думаю, — с этими словами она повернулась к выходу.

— Я ненадолго, — сказала я Еве. Та не двинулась с места.

Мы вышли в коридор. Дверь моей комнаты оказалась по соседству.

— Прошу, мисс, — экономка распахнула дверь и посторонилась. — Там ванная комната, вон там — гардеробная, а вот эта дверь ведет в комнаты мисс Евы. А где ваши вещи, мисс?

— Я оставила баул на тропинке за домом — тяжело было нести. Остальные вещи прибудут через несколько дней.

— Я распоряжусь, чтобы принесли и распаковали ваш багаж, мисс.

— Благодарю, мисс Кемп.

— Ну а теперь, пожалуй, пойду. Вам надо привести себя в порядок — наверное, здорово устали с дороги.

— Да, — призналась я, — мыло и горячая вода — это как раз то, что мне сейчас необходимо.

 

Глава вторая

Баул был уже на месте и распакован. Я приготовила записку, чтобы послать в отель, где оставила свои вещи, с просьбой переслать их в имение ван Дорнов.

Когда я уже собралась идти к Еве, в дверь постучали. Это была мисс Кемп. Не дожидаясь приглашения, она вошла в комнату.

— Решила зайти. Думаю, стоит подготовить вас немножко, — сказала она с видом всезнающего человека.

— Подготовить? К чему подготовить? — хотя я отлично знала, о чем она собирается говорить.

— А вот к этому, — жестом она указала на дверь в комнату Евы. — Вы ничего не добьетесь, и лучше вам сразу на это настроиться. Она свихнулась. Никто и ничто это не исправит.

— А что если вы ошибаетесь? И потом… вам не кажется, что стоит попытаться ей помочь?

— Попытаться?! — она фыркнула с пренебрежением. — Что ж вы думаете, до вас никто не пытался?! Да сколько их было на вашем месте! Хозяина уже просто тошнит от этого. Это хозяйка все никак не может смириться.

— Я тоже не хочу смириться. И потом, не кажется ли вам, что вы ведете себя не совсем честно по отношению к хозяевам? Я здесь совсем чужой человек, а вы почему-то выдаете мне семейные тайны, да еще за их спиной.

— Да просто хотела оказать вам услугу. Сами увидите, здесь не очень-то весело жить, особенно когда хозяин с хозяйкой в отъезде. А они почти все время в отъезде, мисс. А впрочем, как знаете… Хотите это отправить?

— Да, пожалуйста, — я протянула ей письмо. Однако она, казалось, этого не заметила: видимо, решила отомстить таким образом.

— В холле на столе стоит поднос. Оставьте письмо там, через час оно будет в поселке.

— Спасибо, — сказала я, — а теперь извините, я попрошу вас оставить меня.

— Именно это я и собираюсь сделать, но только после того, как передам поручение. Мистер ван Дорн просит вас спуститься к нему в кабинет немедленно, а когда он говорит «немедленно», он именно это и имеет в виду.

Меня позабавила мысль, что сама-то она не слишком торопилась передать мне это срочное поручение. Не было, однако, смысла заострять на этом внимание. Я поспешила вниз и, оставив письмо в холле, постучала в дверь кабинета.

— Входите и закройте дверь, — коротко сказал мистер ван Дорн. — Садитесь.

Сам он занял свое место за письменным столом. Последовал тяжелый вздох.

— Вы, конечно, вправе знать некоторые подробности прежде, чем решить окончательно, остаетесь ли вы в нашем доме.

— Что бы вы ни говорили, сэр, я твердо решила остаться. Ева мне понравилась, я хочу ей помочь.

— И, кроме того, вам нужна работа.

Должна признаться, такая прямота меня покоробила. И в то же время восхитила. Этому человеку можно доверять. Он не станет хитрить и изворачиваться.

— Вы правы, мне нужна работа. Чувствую, что именно эта работа мне подходит.

— Тогда перейдем к делу. Расскажите о себе, мисс… — он взглянул на листок бумаги, лежавший на столе, — мисс Вингейт.

— Родители мои умерли, когда я была еще ребенком. Я воспитывалась у тетушки. Три месяца назад она умерла. К тому времени я уже окончила школу. Тетушка почти ничего мне не оставила, хотя при жизни старалась дать мне все, что только могла. Стыдно признаться, но, когда я поняла, что придется самой зарабатывать на жизнь, я пришла в ужас. Однако первый шок прошел, и я стала подыскивать подходящее место. Вот и все, сэр, что я хотела вам сказать. Я совершенно свободна. У меня даже дома нет. Последние несколько месяцев мне пришлось жить в гостинице.

Он кивнул. Рассматривая украдкой этого человека, я поняла, откуда у Евы такой редкий тип красоты. Ее отец был по-настоящему красив. По виду ему можно было дать лет сорок пять, но я была уверена, что он мог быть привлекателен для женщин любого возраста.

— Ну, хорошо, мисс Вингейт. Теперь о Еве. Она всегда была вполне нормальным ребенком. Мы возлагали на нее большие надежды. Вы уже знаете, что мы с женой много путешествуем, в основном по делам, так что наши дети привыкли подолгу оставаться без

родителей.

Два года назад мы ездили в Европу. Отсутствовали примерно пять месяцев. Мы пробыли бы там еще дольше, но получили письмо от доктора Вигтинса — это врач Евы. Он писал, что с Евой что-то стряслось и нам лучше вернуться. Мы взяли билеты на ближайший пароход.

Когда мы увидели Еву, она была такой, как сейчас. Не уверен даже, узнала ли она нас. Долгое время она отказывалась есть, приходилось кормить ее насильно. Она ничего не говорила. Часами могла стоять в углу без единого движения. Доктор Виггинс считает, что это какая-то мозговая травма. Он опасается, что Ева никогда уже не станет прежней. Более того, ей может стать хуже, и тогда придется поместить ее в клинику. Этого мы и хотим избежать больше всего.

— Благодарю вас, сэр, за то, что предоставили мне возможность помочь ей. Я чувствую, что смогу.

— Время покажет. Надеюсь, оплата вас устраивает. Жить вы будете здесь, в доме. Как я понял, для вас это не проблема. Ваша комната — по соседству с Евой, о чем вы уже, наверное, знаете. Вы должны находиться при ней неотлучно, делать все, что она пожелает, и постараться снять с нее это ужасное заклятие. Честно говоря, я считаю, что это невыполнимо.

— Время покажет, сэр, — вы сами это только что сказали. Если я правильно поняла, я должна исполнять только ваши приказания и миссис ван Дорн?

— Да, вы подчиняетесь только нам. В наше отсутствие вы полностью отвечаете за Еву и не отчитываетесь ни перед кем.

Наш сын Уллис очень спокойный молодой человек. Он хочет стать химиком, занимается исследованиями, посвящая этому все свое время. Оборудовал себе лабораторию — там, за домом, рядом с конюшней. Вам он не доставит хлопот. Наоборот, будет только счастлив, что кто-то позаботится о сестре.

Еще с нами живет сестра жены, Гарриет Кэртис, с дочерью Сьюзан, примерно вашего возраста.

Есть еще мой личный секретарь Джон Тэйни. Часть времени он проводит в имении, часть — в нью-йоркских офисах. Если вам что-нибудь понадобится, смело обращайтесь к нему. Я отдам необходимые распоряжения.

— Благодарю вас, сэр. Вот увидите, я сделаю для Евы все, что только возможно.

— Скоро мы опять уезжаем. Поэтому так важно было найти кого-нибудь для Евы.

Тон последней фразы показывал, что аудиенция окончена. Я поднялась с места.

— Еще только один вопрос, сэр. Ева ест вместе со всеми или в своей комнате?

— В своей комнате. Ее надо кормить. Вас это пугает?

— Ничуть. Просто хотела уточнить.

— Миссис ван Дорн кормила ее, и все остальные тоже. Но для жены это стало слишком тяжело. Кроме того, как я уже сказал, мы скоро уезжаем. Так что теперь это будет ваша обязанность.

— Да, конечно, сэр.

Я представила себя на месте миссис ван Дорн. Как тяжело ей будет вдали от дочери! А бедное одинокое создание там, наверху!

Я вернулась в свою комнату. Теперь можно было немного осмотреться. Комната в белых и золотых тонах была даже элегантной. Обставлена во французском провинциальном стиле, с овальным ковром золотистого цвета и белыми атласными шторами с золотистой отделкой. Черный мрамор камина создавал впечатляющий контраст. Два окна выходили на фасад, третье — на северную сторону. Отсюда был виден берег с пустынным пляжем. Других домов поблизости не было. Внезапно я вновь испытала чувство одиночества, странное в этом доме, полном людей.

Я тронула ручку двери, соединявшей меня с комнатой Евы. Она была не заперта. Я не стала стучать: все равно никто бы мне не ответил.

Комната Евы намного превосходила мою по великолепию. Здесь были стулья с высокими спинками, большой диван с обивкой лилового цвета, мраморные столики по стенам. Над белым камином висело круглое зеркало. За стеклом в горке золотисто-черного цвета были собраны безделушки со всего света — настоящие произведения искусства: солдатики, фарфоровые фигурки, миниатюры. Все это можно было рассматривать целый день.

Я пересекла комнату и вошла в спальню. Ева сидела на стуле в углу. Глаза ее были опущены. Если она и слышала, как я вошла, то не обратила на это никакого внимания. Я присела на край кровати.

— Ева, меня приняли. Родители приняли меня потому, что ты выказала мне доверие. Я хочу, чтобы ты знала об этом.

Никакой реакции, конечно, не последовало. Но я решила, что это не должно меня обескураживать. Она ведь уже проявила ко мне интерес и даже доказала, что может воспринимать слова. Если захочет.

— Ты, наверное, не запомнила мое имя. Анджела Вингейт. Я собираюсь жить здесь до тех пор, пока буду нужна тебе. Я буду заботиться о тебе, пока ты не поправишься. Я хочу помочь тебе. Когда ты поправишься — а ты обязательно поправишься, Ева, — Господи, как же нам будет хорошо с тобой! Теперь же, извини, я должна повидать твою маму и выяснить здешний распорядок дня.

Я спустилась на первый этаж. Внизу у самой лестницы стоял худощавый светловолосый молодой человек, чертами лица немного напоминавший Еву. На нем была белая рубашка с открытым воротом и замызганный серый пиджак. Во взгляде его не чувствовалось особого интереса.

— Добрый день, — произнесла я, — меня зовут Анджела Вингейт.

— Я так и подумал. Мое имя Уллис ван Дорн. За домом моя лаборатория. Ни в коем случае не заходите туда: там много опасных препаратов.

— Обещаю, — с готовностью ответила я.

— А что, собственно, вы собираетесь здесь делать?

— Вы наверняка уже знаете.

— Ева даже не может есть самостоятельно, — произнес он с явным отвращением. — Она совсем свихнулась. Ее следовало бы изолировать, чтобы оградить других, да и для ее же собственного блага. Если хотите знать правду, я ее боюсь.

— Странно слышать это от вас. Я убеждена, что она никому не может причинить вреда. По-моему, она страшно одинока.

— Ну нет, ошибаетесь, она не одинока. Она живет в собственном придуманном мире и ни за что не хочет возвращаться в нормальный мир, к нормальным людям. Сколько раз она нам давала это понять!

— Ну что ж, тогда я тоже буду есть в ее комнате.

— Как вам будет угодно, — сказал он, — мне на это ровным счетом наплевать. Хочу только предупредить: вряд ли вам понравится в этом доме. У нас тут совсем не весело, да и здешняя публика вряд ли придется вам по вкусу.

С этими словами он удалился. Глядя на его небрежную походку и оценивая его непринужденную самоуверенность, я решила для себя, что Евин брат мне совсем не нравится.

Следующая встреча оказалась не намного приятнее. Поднимаясь к себе в комнату, я буквально наткнулась на девушку примерно моего возраста, высокую, с волосами цвета меди и темными глазами. Во взгляде ее была нескрываемая насмешка. Без сомнения, это была Сьюзан Кэртис, Евина кузина. Между ними не было никакого сходства. В этой девушке чувствовалась физическая сила — наверняка, она прекрасно играла в теннис, и уж конечно, всегда выигрывала. В черной шерстяной юбке, сером джемпере-джерси с тугим высоким воротом и красной фланелевой кепке она выглядела довольно вызывающе; наверняка все вещи были привезены из Парижа.

— Я слышала ваш разговор с Уллисом. Он идиот. Сам скоро свихнется, как и его сестрица. Я расскажу вам, что надо делать, мисс. Вы приставлены к Еве, а значит, нечего вам тут разгуливать. Ева с нами не обедает: она не может есть самостоятельно, а мы не потерпим, чтобы нам портили аппетит. Поэтому к семи часам вам следует спуститься за ее ужином и подать еду ей в комнату. После этого вы должны уложить ее и проследить, чтобы она спокойно спала всю ночь.

— Если не ошибаюсь, вы мисс Кэртис. Как мило, что вы мне все это рассказали, — я сделала вид, будто не замечаю ее недоброжелательного тона. — Если вы еще не в курсе, могу сообщить вам, что я подчиняюсь только мистеру и миссис ван Дорн и не принимаю указаний ни от кого другого. Тем не менее, спасибо за дружеский совет.

— А, ну тогда зайдите к моей матери, она даст вам еще несколько дружеских советов. Ее комната последняя в западном крыле. Найдете?

— Постараюсь, — спокойно ответила я. — Еще раз благодарю за помощь. А теперь позвольте пройти.

Я ей не подчинилась; с другой стороны, мне удалось не выйти из себя в ответ на ее наглость. Я сохраняла спокойствие и достоинство, но она, похоже, этого не поняла. Еще одно ценное наблюдение касательно человеческой психологии — предмета, который совсем недавно очень меня занимал. Сьюзан, по-видимому, никак не могла меня вычислить, и это для нее было хуже всего. Посторонившись с явной неохотой, она в конце концов дала мне пройти, а я не могла не посмеяться в душе над ее обескураженным видом.

Становилось очевидным, что друзьями мне здесь обзавестись не удастся, и это меня огорчало, в основном из-за Евы. Почему-то мне казалось, что чем доброжелательнее будет все ее окружение, тем скорее она поправится. Однако теперь я не сомневалась и в том, что помощи ждать не от кого. Действовать придется абсолютно самостоятельно, особенно после отъезда ван Дорнов. Хоть бы никто не мешал! С этим-то мне уж точно не справиться.

Можно было, однако, предположить, почему Сьюзан вела себя так высокомерно. Они с матерью, по-видимому, были бедными родственниками, которых принимали и терпели лишь из великодушия, в то время как Ева была родной дочерью и богатой наследницей. Конечно же, Сьюзан не могла сочувствовать ей. Что же касается меня… уже одно то; что меня пригласили, чтобы заботиться о Еве, делало меня врагом Сьюзан.

Все это мне было понятно: недаром я с жадным интересом изучала психологию в классе мистера Николаса Рисби, молодого доктора, который был так увлечен этой новой для нас наукой, что заниматься с ним было настоящим удовольствием. И не только из-за лекций, но, должна признаться, и из-за самого лектора. Доктору Рисби было не больше двадцати шести — двадцати семи лет, и половина девчонок в колледже были в него влюблены. Но он, похоже, не обращал на это никакого внимания.

Я ожидала, что мать Сьюзан будет похожа на дочь, и приготовилась к холодному приему.

— Входите, входите, — услышала я раздраженный голос в ответ на стук в дверь ее комнаты.

Я вошла в двухкомнатные апартаменты — такие же, как мои. В гостиной никого не было.

— Ну, что вы там застряли? — послышался тот же раздраженный голос. — Идите же сюда. Мне нужна ваша помощь.

Войдя в спальню, я увидела женщину; одну ногу она подняла на стул и, склонившись, пыталась зашнуровать ботинок. Скорее всего, это была младшая сестра миссис ван Дорн: очень похожа на нее и почти так же красива. Такого же цвета волосы, такие же серые глаза, правильный овал лица, изящная шея, красивые плечи. Только черты лица были более резкими, даже, пожалуй, жесткими. Вряд ли стоит ждать от нее помощи или совета, решила я сразу.

— Помогите мне с ботинком, — резко приказала она, — видите, я не могу нагнуться в этом корсете. Ну же, скорее!

Я зашнуровала ботинок, потом другой. Она выпрямилась и приказала:

— А теперь платье. Застегните мне платье, да побыстрее. Вас ведь для этого и пригласили сюда — обслуживать нас, не так ли?

Я кончила застегивать платье и повернулась к ней.

— Миссис Кэртис, вы звали меня — я пришла. Смею вам, однако, сообщить, что я здесь не служанка — ни ваша, ни чья-либо еще. Меня пригласили вовсе не для того, чтобы ухаживать за вами или убирать у вас в комнатах. Я это говорю не потому, что считаю подобную работу ниже своего достоинства. Просто все мое время принадлежит Еве; надеюсь, это понятно. А теперь, прошу вас, скажите, зачем я вам понадобилась. Вы что-то хотели мне сказать?

— Ничего, раз вы такая дерзкая. Ничего вам не скажу! Уходите!

Я не двинулась с места. Мне даже удалось изобразить на лице улыбку.

— Я подчиняюсь лишь мистеру и миссис ван Дорн. В мои обязанности никак не входит прислуживать вам, миссис Кэртис. Всего доброго.

В ответ я услышала нечто похожее на рычание.

Возвращаясь в свою часть дома, я вдруг осознала, насколько он велик, этот дом. В каждом крыле было по шесть сдвоенных комнат, а в передней части был еще третий этаж; там, по-видимому, жила прислуга. Я не собиралась его обследовать.

Еву я застала в прежней позе. Как только она может оставаться столько времени в одном и том же положении?! Бедняжка!

Я взяла ее за руку и повлекла к стулу в другом конце комнаты. Она двигалась, с трудом переставляя негнущиеся деревянные ноги. Поставив ее спиной к стулу, я стала пододвигать к ней сиденье, пока колени ее не подогнулись, и она безвольно опустилась на стул. У меня было такое ощущение, будто я осуществила невозможное. Обойдя вокруг стола, я повернулась к ней. Хотелось как-то поблагодарить ее за послушание. На минуту я прижалась щекой к ее щеке. Подумалось, что это должно ей понравиться: ведь это был знак любви и нежности, которых ей, конечно, не хватало.

Никто не обращал на нее внимания по-настоящему; она была лишь обузой, помехой.

Вдруг я уловила знакомый запах. От нее пахло лимонными карамельками. Я взглянула на секретер — пакетик с карамельками лежал там же, где я его оставила, но было совершенно очевидно, что его брали в руки.

Так значит, Ева может двигаться и самостоятельно, когда захочет. И когда никто за ней не наблюдает. Это было очень важное открытие, но я решила ничего ей не говорить, чтобы не спугнуть.

Я села напротив и стала болтать о всяких пустяках, как если бы беседовала со старым другом.

— Знаешь, я сегодня познакомилась с твоим братом. Боюсь, я не очень ему понравилась, так же как и твоей кузине Сьюзан. Похоже, мое присутствие в этом доме их не очень радует. Тетя Гарриет хотела заставить меня прислуживать ей — просто для того, чтобы унизить. Меня все это очень огорчает. Обычно я хорошо отношусь к людям и хочу, чтобы и ко мне хорошо относились. Может быть, со временем они станут терпимее.

Произнося все это, я внимательно следила за ней, надеясь уловить хоть какую-то реакцию. Глаза ее уже не были опущены, они смотрели прямо — не на меня, а как бы на что-то вне меня. И все-таки скорее это были глаза невидящего человека. Я продолжала болтать.

— Скоро ужин. Знаешь, у меня есть идея. Попробуем немного разнообразить твою жизнь. Все считают, что тебя достаточно кормить, одевать, раздевать и укладывать спать. Они думают, если ты не можешь говорить или как-то по-другому выражать свои чувства, значит, тебе ничего больше не нужно. Я так не считаю. Я уверена, что ты воспринимаешь все, что происходит вокруг, только не можешь выразить словами. Давай сегодня устроим ужин в оранжерее. Что ты на это скажешь?

Ответа я не ждала и, конечно, не получила его.

— А после ужина мы немного посидим там, в оранжерее, а потом прогуляемся. После этого мы вернемся домой, но совсем не для того, чтобы сразу лечь спать. Нет уж, дорогая мисс, вы ведь не маленькая девочка, которую укладывают в семь часов. Мы не будем ложиться допоздна. Будем болтать, я тебе почитаю. Знаешь, сколько всего происходит в мире в этом самом 1890 году? Тебе надо быть в курсе событий, чтобы не оказаться совсем не подготовленной, когда поправишься. Подожди минутку, я спущусь, попрошу, чтобы накрыли ужин в оранжерее.

Я поспешила вниз, на кухню. Мисс Кемп как раз ужинала — с большим аппетитом, надо сказать.

— Мы с мисс Евой будем ужинать через полчаса в оранжерее. Пожалуйста, распорядитесь, чтобы там были стол, стулья, свежие скатерти и цветы. И проследите, пожалуйста, чтобы еда была достаточно горячей. Извините, что нарушила вашу трапезу, мисс Кемп.

Она не произнесла ни слова. Боюсь, бедняжка просто онемела. Вилка застыла на полпути ко рту. Я повернулась и нарочито небрежной походкой вышла из кухни.

 

Глава третья

Еве, казалось, тоже пришлась по душе идея поужинать на свежем воздухе. Безо всякого сопротивления она последовала за мной. Труднее всего было одолеть спуск по лестнице, но мы справились с этим. Служанка уже ждала нас в оранжерее. Тотчас появилась еда; все было горячее, как я и просила. Ну и вкусно же все было приготовлено! Бедняжка Ева между тем сидела неподвижно, взирая на все это великолепие, но не принимаясь за еду. Ничего, пообещала я себе, скоро она будет сама пользоваться ножом и вилкой. Пока же и этого достаточно. Я считала, что многого добилась за такой короткий срок.

Это был мой первый опыт кормления — задача не из легких. Правда, она могла глотать и пережевывать пищу, разрезанную на мелкие кусочки. Я закладывала кусочки ей в рот, пока она не показала, что больше не хочет: просто перестала разжимать губы. Потом я дала ей несколько ложек горячего кофе. Мне показалось, что все это ей нравится. Служанка пришла убрать посуду, а мы переместились на скамейку у стены. Может быть, я и заблуждалась, но у меня создалось впечатление, что она вполне довольна. Это было лишь мое собственное ощущение, так как до сих пор ни один звук не слетел с ее губ; я могла посадить ее, повернуть в нужную сторону, но не более; ее собственные руки и ноги были безжизненными, как будто вылепленными

из воска.

— Посидим немного, — сказала я, — а потом пройдемся, на закате. Тебе надо быть как можно активнее, Ева, тогда ты скорее поправишься. Я это точно знаю, я ведь изучала психологию в колледже. У нас был курс по психологии. Это новая наука, она занимается изучением человеческого мозга, а именно в этом и состоит твоя проблема. Может быть, мы вместе найдем решение, а заодно и опишем твой случай для науки. Ты знаешь, так иногда случается в науке: любители могут сделать то, что не под силу всем ученым мира.

Это был, конечно, вздор, хотя, возможно, какая-то доля правды в этом и была. Я просто болтала, чтобы заставить работать ее мысль. Теперь-то я уже знала: она понимает, что ей говорят.

— У нас был профессор в колледже. Он доктор. Я имею в виду, настоящий лечащий врач. Он интересовался тем, как работает человеческий мозг. Конечно, его теории пока не подкреплены никакими практическими результатами, но его лекции — это самое интересное, что я слышала в жизни. То, что пока нет практических результатов, совсем не означает, что он шарлатан. Многие видные медики прислушивались к его мнению. Он учился у Фрейда — это доктор, который известен не только как практикующий врач, но и как психоаналитик: он изучает человеческую индивидуальность, привычки и все такое…

За все время она не сделала ни малейшего движения, ни разу не моргнула… Временами я даже не была уверена, дышит ли она вообще. Глаза ее абсолютно ничего не выражали, в них была пустота. Все это, конечно, не слишком ободряло меня в моих усилиях. И все же… Она ведь уже выказала, как могла, свои чувства, подойдя несколько часов назад ко мне и взяв за руку. Она съела одну из моих лимонных карамелек, а это означает, что она в состоянии самостоятельно передвигаться по комнате — когда захочет. Должна быть какая-то серьезная причина, почему она не хочет делать этого в остальное время и менее всего в присутствии других людей.

— Если бы только удалось найти доктора Рисби, я бы попросила его приехать взглянуть на тебя. Это очень хороший врач, а твой случай наверняка бы его заинтересовал. Меня же, если честно признаться, очень интересует сам доктор Рисби. Знаешь, он молод и очень красив. Половина девчонок в колледже были от него без ума. Они и ходили-то на его лекции, только чтобы быть рядом и смотреть на него. Ни слова не понимали из того, что он говорил. Я-то понимала: мне это было интересно. Отчасти поэтому, наверное, я согласилась на эту работу. Хочу помочь тебе одолеть недуг. Но и ты должна помочь мне — без этого мне не справиться.

На ответ я, естественно, не рассчитывала, и, когда он так и не последовал, была не слишком обескуражена. Я понимала, что улучшение в любом случае наступит не сразу. Но если только ее родители дадут мне возможность и необходимое время… Я была почти уверена, что смогу вывести ее из этого состояния. Я расслабилась на теплом закатном солнышке. Воздух был напоен запахами раннего лета. Интересно, в состоянии ли Ева ощущать всю прелесть ароматов и мягкого июньского солнца? Не было никакой возможности это выяснить. Может быть, от несчастья, которое с ней приключилось, повреждены голосовые связки? Может быть, она вообще никогда уже не заговорит? Наверное, стоит ее как следует осмотреть. Я решила поговорить с домашним врачом — доктором Виггинсом, когда он появится в следующий раз.

Что-то почти огненного цвета вдруг промелькнуло в стороне. Я быстро оглянулась. Из кустарника появилась огненно-рыжая лиса. Странно было, что она нас не боялась, но потом я поняла, что лиса нас просто не видит. Она была необыкновенно красива, однако что-то странное было в ее поведении, в том, как она двигалась. С низко опущенной головой, она, казалось, с трудом волочила лапы. Вместо того чтобы скрыться в кустах при виде нас, она медленно пятилась, пока не оказалась полностью на открытом пространстве неподалеку от оранжереи, где мы сидели. Я не очень-то разбираюсь в повадках диких зверей, но ни разу не видела, чтобы кто-нибудь из них подходил так близко к людям.

Послышались резкие звуки, похожие на лай. Я поняла, что этот великолепный зверь мучается от сильной боли. Лису шатало из стороны в сторону, движения стали беспорядочными, спотыкающимися. Лай перешел в какие-то икающие, булькающие звуки, а затем в хрипы. В конце концов она свалилась набок, как подстреленная. Снова поднялась, попыталась бежать, но не смогла. И почему-то ее все время заносило влево. На минуту лиса остановилась, присела, снова мощным рывком попыталась выпрямиться и побежать, но, перекувыркнувшись через голову, затихла — только лапы еще некоторое время Дергались в воздухе да хриплые звуки вылетали из глотки. Это была агония.

Я смотрела как завороженная. Потом сорвалась с места и, даже не взглянув на Еву, помчалась к несчастному зверю. Он был мертв.

Я была в шоке. Только этим можно объяснить мой крик, полный ужаса:

— Боже, она мертва! Лиса погибла!

Дикий, нечеловеческий визг донесся из оранжереи. Я понеслась обратно. Ева уже не сидела неподвижно. Она стояла около скамейки и пронзительно кричала. Кричала так, что дыхание перехватывало. Рот ее был широко открыт, а крик, должно быть, разносился по крайней мере на милю. Я кинулась к ней, обняла, крепко прижала к себе. Ничего не помогало. Я схватила ее за руку и повлекла к дому. Она последовала за мной. Нужно было выяснить у кого-нибудь из домашних, что делать в таких случаях — конечно же, это не первый припадок такого рода. На этот раз я двигалась намного быстрее, чем раньше, но, странное дело, она без усилий поспевала за мной. У самого дома навстречу нам выбежали мистер ван Дорн с женой, за ним Гарриет Кэртис и Сьюзан.

Мистер ван Дорн схватил Еву за плечи и сильно встряхнул. Визг не прекращался. В то же время она не сделала попытки вырваться из его рук. Через некоторое время, видя, что она не останавливается, он опять начал трясти ее, да так, что визг сменился криками боли.

— В этом нет необходимости, мистер ван Дорн, — сказала я, подойдя к ней.

— Позвольте мне самому судить об этом, — отмахнулся он.

В этот момент Ева обернулась ко мне. Я обняла ее.

— Мисс Вингейт, будьте любезны, отойдите от нее! — Ван Дорн был вне себя.

— Вы же видите, она успокаивается, — сказала я, все еще обнимая Еву и умоляя взглядом оставить меня с ней.

Он грубо оттолкнул меня, поднял Еву на руки и понес в дом. Крики возобновились с новой силой. Что делать?! Я так боялась за Еву!

— Все будет в порядке, моя дорогая, — услышала я сочувственный голос миссис ван Дорн, — это не в первый раз.

— Но… но Еве нужна помощь, а не грубая сила!

— Это не грубая сила, дорогая. Сила — да, но иначе нельзя. Иначе она будет стоять и кричать, пока не потеряет сознание.

— Но почему? В чем причина?

— В самых разных вещах, должно быть. Точно мы не знаем…

— На этот раз ей пришлось наблюдать, как умирает лиса, — медленно произнесла я.

— Лиса?!

— Мы сидели в оранжерее, и вдруг из кустарника выбежала рыжая лиса. Ее шатало из стороны в сторону, а потом она свалилась и умерла. Зрелище было, конечно, ужасное, но не настолько же, чтобы вызвать такой припадок.

— Кто может это знать? Такое зрелище вполне могло послужить толчком. Надо сейчас же послать за доктором Виггинсом. Он просил, чтобы его вызывали всякий раз, когда случится такой припадок.

— Я чувствую себя виноватой. Если бы мне не пришла в голову идея ужинать в оранжерее, Еве не пришлось бы наблюдать эту ужасную смерть.

— Дорогая Анджела, я уверена, у вас были самые лучшие намерения. Вы же не могли это предвидеть. Мы вас не подготовили. Иногда какая-нибудь мелочь может вывести ее из строя. Теперь, когда вы это знаете, вы, вероятно, захотите уехать.

— Совсем наоборот. Теперь мне еще больше хочется остаться и помочь ей. Я все еще уверена, что ей можно помочь.

— Даже после всего этого? — спросила миссис ван Дорн с печальной улыбкой.

— После чего? Что здесь произошло? — это был Уллис ван Дорн. Он показался на пороге дома и теперь быстрыми шагами приближался к нам.

— У Евы опять был припадок, — ответила мать. — Боюсь, нам больше не на что надеяться.

— Прошу вас, миссис ван Дорн, не говорите так, — взмолилась я, — наоборот, надо всеми силами дать ей понять, что надежда на выздоровление есть и что вы в это верите. Что касается случая с лисой, может быть, ваш сын может его объяснить. Вы ведь, кажется, говорили, что он химик, исследователь.

Уллис пожал плечами.

— Кажется, я знаю, в чем дело. Многие фермеры используют отравленные приманки. Лиса, наверное, отравилась.

— Господи, ну конечно, — сказала я, — только городская девчонка вроде меня могла не догадаться.

— Я обследую лису, — сказал Уллис, — интересно, удастся ли мне установить, какой это был яд.

С увлеченным видом он зашагал к оранжерее. Мне же ничего другого не оставалось, как вернуться к своим обязанностям.

Когда я вошла в дом, там было тихо. Я обратила внимание, что миссис Кэртис и Сьюзан как-то незаметно исчезли. Похоже, они не хотели иметь со всем этим никакого дела.

Я побежала наверх, к Еве. Она лежала на кровати и смотрела прямо перед собой широко раскрытыми глазами. Тело ее будто сковал холод, лишь грудь высоко вздымалась: ей было трудно дышать. Мистер ван Дорн стоял у нее в ногах и не отрываясь смотрел на дочь с выражением беспомощности и отчаяния на красивом лице. Да, сцена была трагическая.

— За доктором уже послали, он скоро приедет, — сказал мистер ван Дорн. — Прошу вас, побудьте с Евой. Я… я больше не могу. Просто не могу.

Он выбежал из комнаты. Сердце разрывалось от сочувствия к нему. Но еще больше — от жалости к Еве. Я приподняла ее и посадила на кровати. Потом открыла настежь все окна и подняла шторы, чтобы впустить как можно больше воздуха. Кажется, это помогло — нездоровая багровость лица понемногу исчезла, дыхание стало более ровным. Я присела у кровати и попыталась начать разговор — ни малейшей реакции, ни единого движения.

Я замолчала и крепко задумалась. Чем помочь? Как помочь этой девушке? Одно было совершенно ясно — невозможность какого бы то ни было общения практически сводит на нет все усилия. Здравый смысл подсказывал, что, если не удается добиться улучшения достаточно быстро, долго ей не протянуть. Ведь для нее любая пустяковая болезнь намного опаснее, чем для нормального человека.

Что могло довести ее до такого состояния? Я попыталась сосредоточиться. Но я так мало знала об этой семье. И не могла найти никакого правдоподобного объяснения. Оставалось только сидеть рядом и следить, чтобы ей не стало хуже.

Часа полтора спустя вошла миссис ван Дорн в сопровождении седовласого человека, с аккуратно подстриженной седеющей бородкой и длинными баками. На нем были серые брюки в полоску и светлый пиджак. Выглядел он безукоризненно. Это был доктор Виггинс, домашний врач. Даже по внешнему виду в нем сразу можно было узнать профессионала.

— А вы, я вижу, очень способная молодая леди, — произнес он вместо приветствия. — Я рад, что Ева попала в хорошие руки. Расскажите же, как все это случилось.

— Мы ужинали в оранжерее, доктор. Все было очень мирно и хорошо. Вдруг из кустарника выбежала рыжая лиса. Она вела себя как-то странно, а через несколько минут свалилась и умерла. Смерть, судя по всему, была мучительной, и так же мучительно было это наблюдать. Мистер Уллис ван Дорн считает, что лиса отравилась ядом, который подложил кто-нибудь из фермеров.

— Очень возможно. Лисы унесли много кроликов за последнее время. Ева все это видела?

— Да, доктор.

— Так, хорошо. Когда именно она начала кричать?

— Сейчас, сейчас… минутку… Я подошла к зверюшке, увидела, что она мертва, и сказала об этом вслух, громко. Конечно, она услышала. Знаете, перед этим я разговаривала с ней.

— Спасибо, мисс Вингейт. Это и есть разгадка.

Миссис ван Дорн спросила после некоторого колебания:

— Я вам еще нужна, доктор?

— О нет, — ответил он, — мы вполне справимся, мисс Вингейт и я. Потом я спущусь к вам.

Он повернулся к Еве, прослушал сердце и легкие. На лбу у нее выступили крупные капли пота; я вытерла ей лоб.

Доктор Виггинс откинулся в кресле и вздохнул.

— К сожалению, я мало чем могу ей помочь. Мне непонятна ее болезнь. Это, безусловно, какое-то мозговое заболевание, но нам так мало известно о человеческом мозге. Если бы она была из другой семьи, менее состоятельной, я бы давно распорядился, чтобы ее поместили в клинику.

— Доктор, — со страстью сказала я, — вы не сделаете этого. Обещайте мне, что вы никогда не сделаете ничего подобного с Евой.

Он разглядывал меня с любопытством.

— Сколько времени вы ее знаете?

— Несколько часов. Меня пригласили к ней гувернанткой.

— И вы не боитесь оставаться с ней после этого припадка? Знаете, он ведь не первый.

— Нисколько не боюсь, — сказала я с той же страстью, — у меня есть ощущение…

Улыбка его была полна снисхождения и терпимости.

— А, женская интуиция, я полагаю.

— Совсем нет. У меня ощущение, что Ева слышит и воспринимает все, что мы говорим.

— Продолжайте, продолжайте, — сказал доктор, — хотелось бы знать, что вы об этом думаете.

— Болезнь ее не кажется мне неизлечимой. Она уже доказала, что может реагировать на слова. Знаете, когда я только приехала сюда, мистер ван Дорн решил, что я не гожусь для этой работы — недостаточно строга. Тогда Ева без посторонней помощи вошла в его кабинет, подошла ко мне, взяла за руку, как бы давая понять, что просит меня остаться.

— В самом деле?! — лицо доктора Виггинса выразило крайнюю степень изумления.

— Потом было вот что. Еще когда я увидела ее в первый раз в оранжерее, я положила ей на колени пакетик лимонных карамелек. Позже в ее комнате я почувствовала, что от нее пахнет этими карамельками. Пакетик лежал на ее туалетном столике. Значит, она сначала положила пакетик в карман, а потом в своей комнате, когда никто не мог ее видеть, открыла его, достала конфету, а пакетик положила на столик. Вы понимаете, доктор, она проделала все это самостоятельно!

— Невероятно! Я считал ее абсолютно беспомощной. Что-нибудь еще?

— Да, еще одно.

— Что же?

— Я чувствую: Ева хочет, чтобы я осталась.

Он улыбнулся, и улыбка эта была доброй и приятной.

— Знаете, вы меня убедили. К тому же и мне будет легче, если я буду знать, что кто-то постоянно наблюдает за ней.

— Доктор, давно это у нее?

— Немногим более года. Мистер ван Дорн — юрист. Он занимается международным бизнесом и много путешествует. До того как это случилось, Ева была вполне нормальной девушкой, и очень привлекательной, надо сказать.

Я откинула Еве волосы со лба, ласково погладила по голове.

— Она и сейчас привлекательна, доктор. Посмотрите, она просто красива.

— Да, вы правы. Она красива и должна бы наслаждаться жизнью, как все.

— Скажите, вы не знаете, что именно произошло? Что сделало ее такой?

— Не имею ни малейшего представления. Рано утром того дня меня вызвала Сьюзан Кэртис; она специально приехала для этого в город. Сказала, что у Евы началась истерика, и они не могут ее остановить. Я сразу поехал к ней. К тому времени, как я прибыл, она немного успокоилась, вернее, просто выдохлась. Я сделал все, что мог, а это, поверьте, совсем немного. Я просто остался там, наблюдая за ней. Через некоторое время она впала в это состояние — наполовину коматозное, наполовину дремотное, — в котором вы видите ее и сейчас.

— Доктор, — спросила я храбро, — может быть, здесь требуется помощь другого врача, специалиста по психическим заболеваниям?

— Вполне возможно. Я ведь только практикующий врач, моя сфера — общие заболевания. Разумеется, я не все знаю. Боюсь только, что психиатр сразу диагностирует этот случай как безнадежный и потребует поместить ее в клинику. Тогда я уже ничего не смогу с этим поделать. Вот почему я воздержался от приглашения такого специалиста. Я-то считаю, что надежда всегда остается, и не спешу сдаваться.

— Благодарю вас, — сказала я, — я, знаете ли, тоже не привыкла сдаваться. Думаю, что и Ева сейчас чувствует себя лучше: она ведь слышит нас.

Доктор Виггинс поднялся и подошел к кровати.

— Молю Бога, Ева, чтобы ты нас услышала. Хочу, чтобы ты знала: я верю, что мы тебя вылечим. Пока не знаю как, но вылечим. У тебя теперь есть хороший друг — Анджела. С ее помощью ты поправишься быстрее, я уверен. Доброй ночи, дорогая. Постарайся заснуть. Гони все мрачные мысли. Я забираю мисс Вингейт на несколько минут. Мы будем рядом, за дверью, так что тебе нечего бояться.

Я последовала за доктором в коридор.

— Будьте так любезны, мисс Вингейт, приезжайте завтра утром в город. Я буду у себя в приемной до полудня. Я выпишу вам новое снотворное для Евы. Ей надо как следует отдохнуть, выспаться. И кроме того, расскажете мне, как прошла ночь.

— Благодарю вас, доктор, — сказала я, — обязательно приеду.

Быстрыми шагами он удалился, а я вернулась к Еве. Раздела ее, расчесала волосы — по-моему, ей это понравилось — и уложила как можно удобнее. Осторожно закрыла ей глаза — даже это казалось ей не под силу.

— Спокойной ночи, дорогая моя, — прошептала я, — ничего не бойся, я с тобой.

 

Глава четвертая

До самого рассвета я не могла заснуть. Лишь ненадолго задремала на стуле у Евиной кровати, а когда проснулась, было яркое солнечное утро. Ева лежала, с открытыми глазами. Я встала, потянулась, разминая затекшие мышцы, закрыла окно, задула лампу, ополоснулась холодной водой и набрала немного воды для Евы. Потом умыла ее, причесала, переодела, поправила постель, оделась сама и вышла сообщить, что мы готовы завтракать.

Мисс Кемп внесла большущий поднос. От запаха бекона и горячих гренок просто слюнки текли. Выражение Евиного лица, однако, не изменилось. Поздоровавшись с мисс Кемп, я сообщила ей, что она может быть свободна: я сама покормлю Еву; хотя до сих пор это входило в ее обязанности. Затем я попросила ее распорядиться насчет экипажа, который мне понадобится после завтрака.

— Поеду в город, — сказала я, как бы не замечая ее изумления. — Доктор Виггинс просил заехать за лекарством для Евы. Да, кучера не нужно, я правлю сама.

— Хорошо, — коротко ответила мисс Кемп. Сообщение о том, что я еду не по своим делам, а

по просьбе доктора Виггинса, явно ее удовлетворило.

— Я буду приглядывать тут, пока вас нет, — сказала она, — да и миссис ван Дорн обычно проводит утренние часы с Евой.

Ну, если так, решила я, вполне можно оставить ее на два-три часа.

Когда я уже была почти готова ехать, в комнату вошла миссис ван Дорн.

— Благодарю вас за то, что вы сделали для дочери, — сказала она. — Доктор Виггинс расхваливал вас до небес вчера вечером, но я и без его похвал знаю… уже знаю вам цену, Анджела. Скажите, могу я вас так называть?

— Буду счастлива, миссис ван Дорн. Еще больше меня радует то, что доктор Виггинс — теперь я это знаю точно — тоже верит в выздоровление Евы.

— Я так надеялась на это, — ответила она. — Это ведь лучший возраст в жизни. Если бы только она поправилась! Каждую ночь я молю Бога об этом. У нас так много планов, и для нее тоже.

— Она все слышит и понимает. Я в этом уверена. Мне кажется, для нее очень важно знать, что в этом доме все надеются на ее выздоровление.

— Благослови вас Бог, моя дорогая, — произнесла миссис ван Дорн, однако, боюсь, улыбка ее была скорее скептической. — Ну, а теперь бегите. Я вижу, ваш экипаж уже готов.

Я наклонилась и коснулась губами Евиной щеки; она была как восковая.

— Вот увидишь, Ева, скоро, очень скоро ты будешь править экипажем, который повезет сейчас меня в город.

Поспешно попрощавшись с миссис ван Дорн, я вышла из дома. Экипаж ждал у крыльца. Ни Уллиса, ни Сьюзан, ни ее матери я в это утро так и не видела. Проходя мимо кабинета мистера ван Дорна, я поняла по звукам, что он там, однако у меня не было никаких причин его беспокоить.

Экипаж был хорош, лошадь прекрасная. Я правила с некоторой гордостью, даже самодовольством. Экипаж ехал вниз по Королевской дороге к центру города. Проехали мимо двух зданий серого цвета, в которых размещались магазины, мимо кузницы, парикмахерской, шляпного магазина: в витрине были выставлены французские шляпы с перьями — залюбоваться можно. Стараясь не обращать внимания на мужчин, глазевших на меня, я продолжала путь, пока не увидела дверь с табличкой, на которой значилось имя доктора Виггинса. Лестница вела на второй этаж, в приемную.

Я поднялась наверх. В приемной никого не было. Комната оказалась на редкость уютной, располагавшей к отдыху. Но мне был нужен доктор; пришлось постучать в дверь его кабинета. Мне ответили сразу же.

— Доброе утро, мисс Вингейт, входите, пожалуйста, — сказал доктор. — Вы ранняя пташка, молодая леди, и я это приветствую. Вот… Я приготовил снотворное. Имейте в виду: это сильнодействующее средство, одной чайной ложки достаточно. Ну-с, как Ева провела ночь?

— Она спала всю ночь, доктор. Выглядит вполне отдохнувшей.

— Прекрасно, прекрасно… Пожалуй, это все, что мы можем для нее сделать — поддерживать в норме ее физическое здоровье и дать возможность мозгу справиться с заболеванием.

— Спасибо, доктор.

Я взяла флакон с лекарством, но не спешила уходить. Я была в нерешительности. Как спросить его о том, что меня занимало? Имею ли я вообще право спрашивать об этом?

Мои колебания не остались незамеченными.

— Что такое, мисс Вингейт? Вы о чем-то хотите спросить?

— Есть одна вещь, которая мучает меня с того самого момента, как я приехала в имение ван Дорнов и увидела Еву. Не знаю, сумеете ли вы помочь мне…

— Что же это? Думаю, вы теперь достаточно хорошо меня знаете и не станете сомневаться в том, что я готов сделать все, чтобы эта девушка поправилась.

— Доктор, я хотела бы знать, не случилось ли чего-нибудь из ряда вон выходящего в тот день, когда Ева впала в это странное состояние?

Он на мгновение задумался, видимо, пытаясь мысленно вернуться в тот день.

— Ничего, решительно ничего, что запало бы мне в память. А почему вы спрашиваете?

— Видите ли, Ева могла в тот день пережить какой-нибудь шок, настолько тяжелый, что мозг ее оказался не в состоянии это воспринять, и она его как бы отключила — бессознательно, конечно, — так что теперь вообще ничего не воспринимает… или не хочет воспринимать.

— Боже правый! — только и мог вымолвить мой добрый доктор. — Где вы набрались всех этих теорий?! Вы мне напомнили одного молодого доктора, который только начал практиковать здесь. Должен сказать, он благополучно движется навстречу голодной смерти: заработков никаких.

— Боюсь, у меня нет ничего общего с вашим новым доктором, сэр, — сказала я. — Эти теории, как вы их называете, я изучала в колледже: у нас был курс психологии.

— Ах да, один из этих ничего не значащих курсов, не требующих кропотливой работы, но сулящих сенсацию. Честно вам скажу — я не верю в эту вашу теорию; вряд ли такое возможно, но, даже если все обстоит так, как вы предположили, мы, разумеется, не сможем это доказать.

— Да, это просто одна из множества новых идей. Но я в нее верю в отличие от большинства людей.

— Этот наш молодой доктор, Рисби, наверняка нашел бы вашу идею заслуживающей внимания.

— Рисби?! — воскликнула я. — Доктор Николас Рисби?!

— Ну да, он. Вы его знаете?

— Так ведь это он вел у нас в колледже курс психологии. Я и не предполагала, что он здесь, что он мог оставить колледж…

— Прежде чем вы встретитесь с ним, моя дорогая, — а я подозреваю, что именно это вы и намереваетесь сделать, — вам следует знать: ему предложили оставить преподавание, поскольку его теории были признаны полнейшим абсурдом.

— Совсем это не абсурд! Наоборот, его теории великолепны, они дают такой толчок новым исследованиям…

— Могу себе представить, — его улыбка была снисходительной. — Доктор Рисби — красивый молодой человек. Должен признать, я сразу почувствовал к нему симпатию, и это при том, что его приезд мог повредить моей практике. Что если бы мои пациенты захотели перейти к нему? Правда, здесь вполне достаточно работы и для нас двоих. Пока что я не потерял ни одного из своих пациентов. Некоторые приходили к нему — из любопытства, я полагаю, — но, послушав его, бежали обратно ко мне. Боюсь, этому молодому человеку придется изменить свои взгляды. Если, конечно, он не хочет умереть голодной смертью.

Благодарю за визит, мисс Вингейт. В ближайшее же время навещу вас, когда окажусь в ваших краях. Если же понадоблюсь раньше, обязательно дайте мне знать.

Я сгорала от нетерпения, дожидаясь того момента, когда можно будет отправиться на поиски доктора Рисби. Найти его оказалось совсем не трудно. Небольшой дом белого цвета на расстоянии не более квартала от кабинета доктора Виггинса стоял несколько в глубине, за свежепокрашенным белым забором. На калитке была табличка с его именем. Со скрипом она открылась, и я вошла по дорожке к крыльцу. Позвонила у двери — и на пороге появился доктор Рисби собственной персоной. Он долго смотрел на меня, постепенно узнавая и, видимо, не веря своим глазам.

— Анджела Вингейт, — я протянула ему руку. — В прошлом году я занималась у вас на курсе.

— Да, да… вы та самая молодая леди, которая всегда была так внимательна. Вы выглядели очень заинтересованной. Знаете, для таких, как вы, только и стоило стараться. Жаль, что таких очень мало. А что вы делаете здесь?

— Я работаю у мистера ван Дорна. Сейчас приехала в город к доктору Виггинсу за лекарством. В разговоре он случайно упомянул о новом докторе, который считает, что исследование человеческого мозга должно не только стать важной частью медицины как науки, но и применяться на практике.

Доктор Рисби громко рассмеялся.

— Держу пари, старина Виггинс был полон сарказма. На самом деле я ничего не имею против него. Пожалуй, док мне даже нравится. Но вы… вы, Анджела… Как получилось, что вы работаете у этих богачей ван Дорнов? Заходите же, расскажите о себе.

Похоже, он только тут заметил, что все еще держит мою руку. Выпустив ее, он отступил в сторону и дал мне пройти.

В приемной было очень чисто и уютно. В кабинете в шкафчике я заметила набор сверкающих хирургических инструментов — и невольно содрогнулась. Он сел к письменному столу; я подсела рядом. Так приятно было снова видеть эту худощавую фигуру и пытливые глаза.

— Так что же вас тревожит? — спросил он. — Я по глазам вижу: вас что-то тревожит. И этот визит к доктору Виггинсу — вы что, заболели?

— Нет, доктор, не я. Больна молодая леди, к которой меня пригласили гувернанткой. Она очень тяжело больна, но болезнь эта не физическая. Ева — единственная дочь мистера Сэмюэля ван Дорна. Вы наверняка о нем слышали.

— Конечно, слышал. И что же такое с мисс ван Дорн?

— Как говорят, еще год с небольшим тому назад — ей тогда было двадцать — она была нормальной, здоровой и очень привлекательной девушкой. И вдруг совершенно неожиданно все изменилось. Внезапно, без всякой видимой причины. Она перестала разговаривать, двигаться, есть самостоятельно. Ее приходится кормить, а ходит она, только когда ее ведут. Правда, я знаю, что она может передвигаться и сама.

— Вы в этом уверены?

— Да, у меня есть доказательства.

— Так, хорошо. Что еще?

— Она отказывается замечать чье-либо присутствие. Когда к ней обращаются, она будто не слышит. Часами может сидеть или стоять без движений, чаще всего отвернувшись к стене.

Доктор Рисби был весь внимание. Похоже, этот случай его уже заинтересовал.

— Она совершенно ни на что не реагирует?

Я рассказала ему, как Ева подошла ко мне, как взяла за руку, показывая, что просит меня остаться, и это после того, как ее отец уже решил отправить меня обратно. Я рассказала о лимонных карамельках, о нашем ужине в оранжерее, которым она, судя по всему, наслаждалась. И, наконец, я дошла до гибели лисы и припадка, который за этим последовал.

— Необыкновенно интересно, — сказал он. — Вообще-то я уже знаком с такими случаями. У доктора Фрейда есть для них специальный термин. Это особый вид помешательства. Видимо, она столкнулась с чем-то настолько ужасным или отвратительным, что ее рассудок отказывается с этим мириться. А заодно и все остальное. Мы называем это кататоническим состоянием.

— Это очень серьезно? — спросила я. — Как вы думаете, она когда-нибудь поправится?

— Не многие выходят из этого состояния. Надежда, однако, есть. Если бы можно было повидаться с ней, поговорить.

— А почему же нет?

Он покачал головой.

— На нас — последователей Фрейда — смотрят как на безумцев… или шарлатанов. Из-за этого я был вынужден оставить колледж. Я не жалею: преподавание никогда не было моим любимым занятием. Я вернулся к медицинской практике, решив попробовать начать ее здесь. Достаточно большой город, и всего один врач — доктор Виггинс. К сожалению, пациенты пока ко мне не идут. Так что если вы предложите мистеру ван Дорну вызвать меня в качестве консультанта, боюсь, он просто рассмеется. Или уволит вас. Или же и то и другое вместе.

— Знаете, доктор, я всегда верила тому, что вы нам преподавали. Ваши теории всегда казались мне полными здравого смысла. А теперь, после того как я встретила Еву, тем более.

— Да, — признался он, — это очень интересный случай. Эпизод с лисой, гибель которой произошла на ее глазах, — еще одно подтверждение моей теории. Рассудок Евы отказывается это воспринимать. Ваш, кстати, тоже в какой-то степени, но ваш-то достаточно здоров для того, чтобы принять это как часть жизненной ситуации. Евин же рассудок уже ослаблен сильным шоком. Он не в состоянии больше воспринимать ничего ужасного, страшного. Вот почему она так завизжала, вот откуда этот припадок. Для нее это единственный способ отключить мозг, отключить память.

— Мы должны что-нибудь придумать, чтобы вы могли ее повидать, — сказала я. — Как же нам быть? Сюда я пока не могу ее привезти…

— Да, мне бы очень хотелось с ней поговорить, — признался он. — Но прошу вас, не пытайтесь уговаривать ее родителей, это ни к чему хорошему не приведет. Еве будет только хуже, если, не дай Бог, они вас уволят. По всей видимости, она к вам привязалась.

Вдруг у меня появилась идея.

— Скажите, доктор, вы давно в этом городе?

— Три недели. А что?

— И никто в имении ван Дорнов не знает вас в лицо, так?

— Думаю, нет. Я никогда не встречался ни с кем из них.

— Тогда вы можете приехать просто как мой знакомый. Совсем не обязательно докладывать всем, что вы доктор.

На лице его появилась озорная улыбка.

— А что, неплохая идея. Ну, а в каком качестве я к вам приеду?

Я задумалась на минуту.

— У меня нет братьев… и дяди тоже нет… Вы можете быть просто молодым человеком… Ну, допустим, вы увлеклись мной.

Должно быть, румянец смущения показался на моем лице.

— И это будет чистая правда, — ответил он галантно. — А знаете, мисс Вингейт, вы ведь в самом деле заинтересовали меня, еще в колледже. Но тогда я не имел права показать вам это: все-таки преподаватель.

— О, как это мило с вашей стороны, — надеюсь, я не выглядела глупой школьницей, произнося эту чушь. — Мне действительно хочется побольше узнать о вашем методе изучения человеческого мозга. И хочется помочь Еве.

— Я еще не видел ее, но уже почти уверен, что это возможно. Потребуется, однако, масса времени и терпения.

— В моем распоряжении есть и то и другое, доктор. Но вот как же вы? Вы, наверное, не сможете оставаться здесь, если не будет пациентов.

— Мне предложили хорошо оплачиваемое место в психиатрической больнице штата, но я отказался. Дело в том, что там только содержат больных, а не лечат. Значит, я не смогу применить там свои методы лечения. Но если другого выхода не будет, придется согласиться. Что ж, это тоже работа. Ну а пока я могу побыть здесь: у меня есть кое-какие сбережения, да и отец оставил небольшое наследство. Так что дела мои не так уж плохи.

— Значит, вы приедете ко мне в гости?

— Буду счастлив.

Он улыбнулся, и я почувствовала, что буквально купаюсь в его улыбке. Господи, какая счастливая судьба занесла меня сюда, в этот город, где я снова встретила Николаса Рисби?! Когда-нибудь я обо всем расскажу Еве. И поблагодарю ее: ведь это все произошло из-за нее.

Я поднялась и протянула руку. Он взял ее в свои и не выпустил.

— А как вы считаете, мисс Вингейт, насколько сильно я увлечен вами? Имейте в виду, наши версии должны совпадать, иначе нас вполне могут заподозрить в обмане.

Некоторое время я была в нерешительности.

— Я думаю, наши отношения должны быть достаточно теплыми. Тогда вы сможете чаще меня навещать. Как вы считаете?

— Вполне с вами согласен, — ответил он. — А вы не будете против, если я буду достаточно откровенно демонстрировать эту самую теплоту? Конечно, только на публике, чтобы убедить других.

— Да, да, понимаю. Разумеется, я не против. Я вас поняла.

— Вы уверены? — в голосе его было что-то необычное. — А вдруг я так войду в роль, что вы и видеть-то меня после этого не захотите?!

— Вот в этом я очень сомневаюсь, — рассмеялась я. — Но даже если что-нибудь подобное и произойдет, я потерплю — лишь бы помочь Еве. Так когда вы приедете?

— Сегодня после ужина, если позволите.

— Чудесно. Может быть, мне вывести Еву в оранжерею? Если она не будет противиться?

— Нет, не надо, — быстро сказал он, — еще не время. Это место может вызвать у нее неприятные ассоциации. Что-нибудь другое, более приятное для нее…

— Может быть, один из цветников? Ну, а теперь, доктор, боюсь, мне пора. В имении, должно быть, уже начали волноваться. Я так рада, что вы здесь. Надеюсь, очень скоро у вас будет пациентов больше чем достаточно.

Он пошел проводить меня до калитки. Усаживаясь в экипаж, я чувствовала, что он смотрит мне вслед. Очень хотелось обернуться и помахать еще раз на прощание, но я сдержалась: на меня и так уже глазели вовсю. Наверное, многим не терпелось узнать, кто я такая и зачем приехала. Хотя, возможно, слухи обо мне уже успели дойти до города.

Я доехала до имения, поставила экипаж на место и с лекарством поднялась наверх. Еву я застала спящей. Стараясь не шуметь, я поставила флакон на полочку в ванной и на цыпочках вышла из комнаты.

Ни миссис ван Дорн, ни ее мужа не было видно, да и вообще никого, кроме мисс Кемп. Она сновала по дому, демонстративно не замечая меня. Было совершенно ясно, что мое присутствие в этом доме ее не устраивает. Может, из-за того, что Ева теперь была полностью на моем попечении?

Я решила воспользоваться минутной передышкой и прогуляться к морю. Огромный пляж потрясал воображение. Кое-где попадался галечник, но большая часть пляжа была песчаной. Море дышало покоем. Чайки ныряли в поисках рыбы. Все казалось таким безмятежным. Я подумала: может, привести сюда Еву? Можно расстелить одеяло на песке и немного понежиться на солнце. И даже надеть купальные костюмы. Нельзя же упускать такую возможность! Но, наверное, сначала стоит посоветоваться с доктором Рисби. А может быть, выбрать именно это место для его встречи с Евой?

Я вдруг обнаружила, что просто не могу дождаться его приезда. Конечно, это было глупо, у меня не было никаких оснований так к нему относиться; да и вообще, может быть, он уже помолвлен с кем-нибудь. Но я ничего не могла с собой поделать. Мы ведь теперь будем видеться часто. Было о чем помечтать. И еще я вспомнила, как он держал мою руку, с каким энтузиазмом принял мое приглашение. Почему-то я была уверена — он не из тех, кто флиртует с каждой встречной.

Я опустилась на песок, расправила юбку. Можно было до бесконечности смотреть на море. Этот покой и эта безмятежность располагали к размышлениям. Я попыталась представить себе будущее. Возможно, вскоре мне придется искать какое-нибудь более постоянное место. В моем возрасте следовало бы уже быть помолвленной, как большинство девушек. А я еще даже не встретила человека, которого могла бы полюбить. Если, конечно, не считать доктора Николаса Рисби. Но думать о нем как о суженом было, разумеется, глупо и безнадежно. Я твердо решила не поддаваться этим безрассудным мечтам.

Вообще-то я предпочитаю самостоятельность. Правда, в этом мире девушке не так-то легко добиться успеха: он предназначен в основном для мужчин. Но попробовать можно. Прежде всего, однако, нужно решить, в каком направлении двигаться. До сих пор я, пожалуй, плыла по течению. Скоро придется искать постоянное место: нынешняя работа ненадолго. Еве долго не протянуть в этом состоянии — либо она поправится, либо умрет. Если же ее поместят в клинику, все кончится быстрее: в таких заведениях долго не живут.

Я заметила чью-то тень. Вздрогнула и быстро оглянулась. Это был Уллис ван Дорн. Глаза его были холодны как лед, на губах застыла жесткая усмешка. Я не двинулась с места.

— Добрый день, мистер ван Дорн, — произнесла я.

— Что вы здесь делаете? — спросил он тоном рассерженного хозяина.

— Просто греюсь на солнышке. Ева спит… Здесь никого нет.

— Я вас везде искал. Где это вы были?

— Ездила в город к доктору Виггинсу за лекарством для Евы.

Он опустился на песок рядом со мной. Почему-то это не выглядело как дружественный жест.

— Что за лекарство?

— Снотворное.

— Ну, этим ее не вылечить.

— Конечно, — согласилась я, — но это успокаивает. После вчерашнего срыва ей необходимы несколько дней, чтобы успокоиться.

— Вы ничем не сможете ей помочь, говорю вам!

— А вот я в этом вовсе не уверена. И потом, я могу просто составить ей компанию. Кажется, она даже привязалась ко мне.

— Ну-ну, мисс Вингейт, вы, конечно, шутите.

— Ничуть.

— Ева — моя сестра, я люблю ее, но, говорю вам, ее место в клинике. Ее опасно оставлять без присмотра.

— Что вы имеете в виду? — спросила я, даже не стараясь скрыть своего возмущения.

— Она опасна для окружающих, вот что. Если до сих пор она не причинила никому вреда, то это совсем не значит, что подобное не случится в будущем. Такие больные вообще опасны.

— Позвольте, сэр, — воскликнула я, — да ведь Ева не опаснее ягненка! Бедняжка просто больна. Я уверена, что это излечимо, и готова сделать все, чтобы помочь ей выздороветь.

— Да, но вы ничего не можете сделать — вот в чем штука. Такие случаи неизлечимы, я достаточно много читал об этом. Не забывайте — я ведь исследователь.

— Не сомневаюсь в том, что вы много читали по этому вопросу, сэр, — сказала я. — И все же стоит дать Еве еще один шанс. Скажите лучше, вы проверили, от чего погибла лиса?

— Да, я произвел вскрытие… Это, несомненно, яд.

— На мой взгляд, довольно жестоко со стороны фермеров так защищать свое хозяйство. Впрочем, если у них нет другого выхода…

— Почему бы вам просто-напросто не собрать вещи и не уехать? — неожиданно предложил он.

Я вскочила на ноги, От негодования даже не сразу нашлись слова.

— Никуда я не собираюсь уезжать, пока ваш отец не попросит меня об этом. А вы, сэр… Что вы за брат?! Почему не хотите помочь своей сестре выздороветь? И что я вам сделала такого, за что вы хотите убрать меня из, дома?

— Вы вбиваете ей в голову — если в эту голову еще хоть что-то можно вбить — мысль о возможности выздоровления. Тогда как на самом деле это невозможно. Тем сильнее будет разочарование, когда она поймет это. Разочарование убьет ее, и вы в конце концов будете тому причиной. Вот почему я хочу, чтобы вы убрались отсюда.

— Очень жаль, но я никуда уезжать не собираюсь. А теперь, пожалуйста, позвольте мне уйти.

Я быстро пошла прочь, опасаясь, что он остановит меня. Я была почти уверена, что в голосе его прозвучала угроза, но решила пока не думать об этом. Однако не могла избавиться от мысли, что вот эта пустынная дорога, по которой я шла, была идеальным местом для того, чтобы избавиться от нежелательного свидетеля.

Впереди показалась усадьба, и опять возникло такое чувство, что над этим домом нависла беда… что здесь витает зло… что стены хранят множество зловещих тайн… И еще было чувство, что я здесь никому не нужна — кроме Евы.

 

Глава пятая

Мы сидели у Евы в гостиной и ужинали. Я едва сдерживалась, чтобы не рассказать ей, что скоро к нам пожалует гость — доктор Рисби. Ужасно хотелось рассказать и про нашу выдумку, будто он приедет навестить меня, хотя главная его цель — познакомиться с Евой. Сама не знаю, как мне только удавалось болтать о пустяках — о моде, прическах, театре и прочих развлечениях.

Я распустила и тщательно расчесала длинные светлые волосы Евы, стараясь, чтобы маленькие изящные ушки оставались открытыми: они у нее были похожи на ракушки. Потом я собрала ей волосы сзади в высокий пучок. Так она выглядела еще изысканнее. Совсем не то, что обычно, когда волосы просто лежали по плечам, спускаясь почти до талии. В доме никто, похоже, не занимался ее прической.

Мне удалось пересадить ее в другое, более удобное кресло. Так доктор Рисби сможет осмотреть ее со всех сторон. Я прекрасно сознавала: то, что мы задумали, достаточно рискованно и не очень этично. Но, с другой стороны, если доктору Рисби удастся вылечить Еву, этот смелый шаг будет оправдан.

Я оставила девушку и пошла переодеться в свою комнату. У меня было с собой всего одно платье. Я сшила его сама и, должна признаться, потратила на это много времени и сил. Это было вечернее платье из нежно-розового китайского шелка, с зеленым бархатным лифом и зелеными же рукавами с высокими буфами; воротник, тоже высокий, был отделан бахромой. Фасон я взяла из французского журнала. Платье было совершенно новое.

Волосы у меня вьющиеся, темные. Я спустила маленькую прядку на лоб в виде волнистой челки, высоко подняла всю массу волос на расческе назад, потом каскадом распустила по плечам; это мой стиль. Я, конечно же, не так красива, как Ева; самое красивое в моем лице — это большие серые глаза с густыми ресницами.

Я вернулась к Еве, но, оказавшись в ее комнате, никак не могла усидеть на месте. Кружась между стульями, я рассказывала ей, как тетушка учила меня шить. Тетушка моя вообще считала, что девушка должна не только уметь вести себя в обществе и владеть изящными манерами, но и заботиться о себе сама — в этом мире, созданном мужчинами и для мужчин. Я даже засмеялась, вспоминая, с какой суровостью тетушка Тибет обычно говорила об этом. Она была старой девой, и этим отчасти объяснялась некоторая горечь и враждебность по отношению к противоположному полу. Мне всегда казалось, что, если бы она научилась больше радоваться жизни, у нее были бы муж и семья. Но… ее жизнь — это ее жизнь, она прожила ее, как хотела… или могла.

Все это я пыталась поведать Еве — как обычно, не получая никакой реакции в ответ. Вдруг открылась дверь, и мисс Кемп вошла в комнату, чтобы забрать поднос. Она остановилась на пороге и долго разглядывала меня с нескрываемым удивлением.

— Можно подумать, что вы собрались на светский прием, мисс Вингейт.

— Да нет, — ответила я, — просто надоело носить одно и то же платье, а багаж с вещами что-то никак не приедет.

— Приедет через пару дней, — сухо сказала она. — Ну, если все ваши туалеты такие, думаю, вы обскачете даже миссис ван Дорн. Это платье, должно быть, стоило много денег.

— О нет, если есть умение и хорошая швейная машинка, совсем не обязательно тратить много денег.

— Ну тогда, наверное, вы уйму времени проводите за швейной машинкой, — фыркнув, сказала она и вышла с подносом.

Я закрыла за ней дверь и улыбнулась Еве.

— Боюсь, мисс Кемп меня недолюбливает. Не могу только понять, за что.

Я раскрыла журнал, выбрала рассказ, который казался достаточно жизнерадостным, и начала читать вслух. Для Евы я старалась выбирать только веселые сюжеты.

В половине восьмого мисс Кемп постучала в дверь.

— Там внизу какой-то молодой джентльмен спрашивает вас, мисс Вингейт. Его имя — мистер Николас Рисби. Вообще-то он назвался просто Николасом Рисби, но я всегда говорю «мистер» — это мое правило. Я, знаете ли, не признаю фамильярности.

Она снова фыркнула. Очевидно, мистер Рисби также не заслужил ее одобрения. Я всплеснула руками.

— Какой сюрприз! Вот уж действительно приятная неожиданность! Проведите его, пожалуйста, наверх, мисс Кемп. Я ведь должна оставаться с Евой, так что придется принять его здесь. И потом, мы можем побеспокоить других, я ведь не получила разрешения принимать гостей внизу.

— Пожалуй, вы правы. Пойду приведу его.

Когда дверь за ней закрылась, я обернулась к Еве.

— Знаешь, это мой старый друг. Он очень хороший врач и, может быть, сможет помочь тебе. Я уверена, он тебе понравится.

Я услышала шаги в коридоре и открыла дверь. Доктор Рисби приближался в сопровождении мисс Кемп. Увидев меня, он буквально кинулся навстречу.

— Анджела! — воскликнул он. — Господи, как давно мы не виделись! Ты прекрасно выглядишь.

В следующий момент, к моему величайшему смущению, он схватил меня в объятия и поцеловал — отнюдь не братским поцелуем. Потом, все еще не выпуская меня из объятий, немного отступил, чтобы получше разглядеть.

— Ты стала еще красивее. Теперь я понимаю, почему так безумно скучал по тебе.

Он снова впился в мои губы. От изумления у меня дыхание перехватило. Лицо мисс Кемп выражало явное неодобрение таким открытым проявлением чувств. Дверь она, однако, за собой закрыла. В ту же минуту доктор Рисби отпустил меня.

— Ну как? — спросил он, смеясь. — По-моему, мы ее убедили.

Я все еще не могла перевести дыхание.

— Да, вы можете убедить кого угодно. На мой взгляд, это было даже слишком убедительно.

— Но мы ведь договорились, что наши встречи должны быть теплыми, — напомнил он.

— Да, договорились, — сказала я, снова краснея при этом воспоминании. — Ну, а теперь займемся пациенткой?

Он подошел к Еве и некоторое время стоял, глядя на нее. Потом с легкостью поднял тяжелый деревянный стул, как будто это была спичка, так же легко поставил его перед Евой и сел. Легонько погладил ей щеку, легонько нажал на нее.

— У вас найдется булавка? — спросил он. — Можно любую, только чтобы была острая.

Меня поразило то, как быстро Николас изменился. Теперь это был только врач, все остальное ушло. Я поспешила в свою комнату за булавкой. Когда я вернулась, он внимательно изучал Евины глаза. Не оборачиваясь, он протянул руку за булавкой.

— Встаньте сзади нее, — приказал он. Я быстро повиновалась.

— Теперь положите руки ей на глаза и держите так.

Я сделала то, о чем он попросил, и с ужасом увидела, как он воткнул булавку Еве в ногу. Она даже не вздрогнула.

— Так, хорошо, — сказал он. — Достаточно.

Я отошла от Евы. Выражение ее лица нисколько не изменилось, глаза были все так же пусты. Доктор Рисби поднес лампу к ее лицу. Долго, внимательно изучал глаза, нащупал пульс. Кивнул.

— Послушайте меня, Ева, — строго сказал он, — я доктор и специализируюсь именно в таких заболеваниях, как ваше. Я знаю, что вы слышите и понимаете, что вам говорят. Постарайтесь хорошенько понять то, что я сейчас скажу. Знаю, вы не в состоянии ответить или каким-либо другим способом показать, что вы понимаете, поэтому придется принять это на веру. Постараюсь объяснить, самыми простыми словами, что с вами произошло. Представьте себе, что когда-то, некоторое время тому назад, вы обожгли руку. Ожог был тяжелый, но со временем рана зажила. И, тем не менее, если когда-либо вам случится опять оказаться вблизи от огня, вы моментально и практически незаметно для себя самой отдернете эту руку. Дело в том, что рука не хочет больше испытывать боль. И это естественно. А теперь давайте представим себе следующее. Какое-то время назад на ваших глазах произошло нечто ужасное, отвратительное, что заставило вас оцепенеть от ужаса. Не так уж важно, что именно произошло. Важно, что ваш мозг пытается отключить самую память об этом; так же, как рука после ожога, он не хочет вновь испытать боль. Однако мозг не может просто отдернуться физически, как рука. Поэтому он избирает другой способ предотвратить возможную боль в будущем. Ваш мозг отказывается вспоминать о том, что произошло. Единственный же способ не вспоминать — это не думать вообще, не воспринимать ничего. Ваш мозг отключился настолько — в поисках защиты от воспоминаний, — что вы теперь даже не можете передвигаться самостоятельно.

Я смотрела на нее не отрываясь. В глазах ее не отражалось ничего. Ни малейшего намека на понимание. И тем не менее… Ведь считала же я, что она понимает то, что я ей говорю. Почему бы тогда не допустить, что она сейчас понимает и его? Я молила Бога, чтобы это было так.

— Время излечивает раны от ожогов, — продолжал доктор. — Точно так же оно излечит и повреждения, причиненные вашему рассудку. Вот это вы должны понять. В это вы должны верить. Чем сильнее вы будете в это верить, тем скорее все у вас пройдет. Я буду навещать вас — часто. Нам придется делать вид, что я прихожу к Анджеле. Должен вам признаться, в этом есть доля правды. Я хорошо ее знаю. Она — воплощение всего хорошего, что только может быть в человеке. Доверьтесь ей. И подумайте о том, что я вам сказал… старайтесь думать об этом. Я буду повторять это каждый раз. Ну, а сегодня, я думаю, достаточно.

Он отодвинул стул.

— Встаньте, Ева, — неожиданно приказал он. — Если вы сейчас встанете самостоятельно, это будет означать, что вы мне доверяете. Если же вы не сделаете этого, значит, вы не доверяете мне, и, по-видимому, я больше не приду. Встаньте же, Ева. Вы можете встать. Сколько раз в своей жизни вы делали это. Ну же, напрягите волю!

Я была просто ошарашена. Как странно, что мне такое не пришло в голову… А может быть, и к лучшему, что не пришло: Ева никак не реагировала.

— Ева, вы в состоянии сделать такую простую вещь, — не сдавался он. — Мне необходимо знать, слышите ли вы, понимаете ли меня. Если вы не воспринимаете слова, тогда надежды нет. Никакой надежды, вы понимаете? Тогда ваше место в клинике. Но если все же вы слышите и понимаете, тогда вы должны как-то это показать.

Она выглядела еще более неподвижной, чем обычно. Доктор Рисби отвернулся. Боже, подумала я, через минуту он уйдет и никогда больше не вернется. А это будет означать, что Еве невозможно помочь и все мои жалкие попытки ни к чему. Я уже готова была кинуться к нему и умолять дать ей еще хоть один шанс.

Вдруг он резко обернулся.

— Встать! — буквально заорал он.

Ева сдвинулась в кресле и вдруг, с видимым усилием, встала на ноги. Доктор Рисби ласково улыбнулся и положил руку ей на плечо.

— Видишь, как это, оказывается, просто, Ева, милая. У тебя еще есть сила воли. Вот посмотришь, мы все поправим. Конечно, это будет нелегко, но мы вернем тебя к нормальной жизни. Теперь я знаю — надежда есть. И это даже не займет слишком много времени. Ты можешь двигаться — значит, все будет хорошо. Ну, а теперь позволь я помогу тебе сесть.

Ему даже не пришлось прилагать усилий — колени ее подогнулись сами собой, и она безвольно опустилась в кресло.

— Для Евы это так же утомительно, — объяснил он мне, — как для вас, Анджела, была бы, например, часовая прогулка быстрым шагом. Но теперь-то я могу пообещать вам обеим: она обязательно поправится. У нее для этого достаточно сил — и физических и душевных. Постепенно ты поймешь, Ева: то, что с тобой случилось когда-то, то, что вызвало такой шок, совсем не так ужасно. Время — лучший лекарь. А теперь попросим Анджелу проводить меня. Мой экипаж ждет у ворот. Не забывай же о том, что я тебе сказал, Ева. У нас теперь есть не просто надежда — у нас есть уверенность.

Я была в таком восторге, что едва могла говорить. Идя рядом с ним по коридору, я пролепетала:

— Спасибо, доктор. Вы сотворили настоящее чудо.

— Никакое это не чудо, — ответил он. — То есть нет никакого чуда в том, что я делал. То, что мой прием сработал — да, это почти чудо. Вообще-то прием известный, но далеко не всеми признаваемый, хотя неоднократно доказанный. Я применяю его во всех подобных случаях и, знаете, каждый раз продвигаюсь на шажок вперед в изучении человеческого мозга, все ближе к тому моменту, когда истина будет признана всеми. Тогда можно будет всерьез заниматься лечением. Так что это я вас должен благодарить.

Внизу нас встретила миссис ван Дорн. Я затаила дыхание: что если она знает доктора Рисби в лицо?!

— О, миссис ван Дорн! Это мой старый друг, Николас Рисби, пришел навестить меня.

— Счастлив познакомиться! — доктор Рисби поцеловал ей руку.

Похоже, его мальчишеская улыбка пленила ее.

— Рада видеть вас в нашем доме, сэр. Пожалуйста, приходите в любое время. Анджела у нас совсем недавно, но мы все уже успели ее оценить. Конечно, у нее должен быть свой круг знакомых.

— Благодарю, миссис ван Дорн, — ответил он. — Не премину воспользоваться вашим гостеприимством.

— Проводите мистера Рисби, моя дорогая, — сказала она дружелюбно. — Я загляну к Еве, так что можете не очень спешить.

— С Евой все в порядке, — сказала я. — Мне кажется, ей намного лучше.

— Вот как? Это хорошая новость. Пойду посмотрю сама.

Миссис ван Дорн пошла к лестнице, а мы вышли из дома. Доктор Рисби взял меня за руку и повел по тропинке к воротам. Некоторое время мы молчали, погруженные в свои мысли. Мои были в воспоминаниях о том, как он обнимал и целовал меня. Его, похоже, были о том же: я почувствовала его руку на талии. Он осторожно привлек меня к себе. Присутствие этого человека вселяло покой и умиротворение, которых раньше я никогда не испытывала. И в то же время волновало так, что сердце готово было выскочить из груди.

— Надеюсь, я не слишком шокировал вас поцелуем и объятиями в присутствии экономки, — произнес он спокойно.

— Нет, я не была шокирована, но оказалась совершенно не готовой к такой жаркой встрече. — Искоса взглянув на него, я поймала на себе внимательный взгляд.

— Понимаю. Боюсь, что придется привыкать. А значит, мы с вами будем больше чем друзья.

— Что вы имеете в виду?

— Ну, вы же не позволяете каждому встречному обнимать и целовать себя. Очень надеюсь на это.

Он очень правдоподобно изобразил благородное негодование.

— Конечно, нет, — ответила я, тоже с негодованием.

Я попыталась высвободиться из кольца его рук, но оно сжалось еще плотнее. Мне не хотелось бороться с ним — это выглядело бы глупо.

— Прошу вас, уберите руки с моей талии.

— И не подумаю, — ответил он. — А чтобы успокоить вас, скажу вот что: если бы у меня не было огромного желания поцеловать вас, я не стал бы этого делать. Просто пожал бы вам руку, поклонился — и все.

— Как, доктор… вы хотите сказать…

— Я хочу сказать, что влюблен в вас. Это случилось еще в колледже, но, знаете, педагогическая этика…

— Да, да, понимаю…

— Теперь вы, слава Богу, не студентка, да и я не преподаватель. Что может помешать мне признаться в тех чувствах, которые переполняют меня? Анджела, могу ли я надеяться, что вы разделяете мои чувства? Не забывайте — я психиатр, поэтому разбираюсь в человеческих эмоциях лучше, чем кто-либо другой.

— Теперь я чувствую себя совершенно беззащитной.

— Можно это понимать как признание? — Он остановился и посмотрел мне прямо в глаза.

— Знаете, в колледже мне тоже казалось, что я в вас влюблена.

— А теперь больше не кажется?

— Подождите, дайте же мне закончить. Тогда я подумала, что это просто глупое чувство школьницы к красивому учителю, ну, как это часто бывает. Но сегодня, в тот момент, когда я вас увидела, я поняла — нет, это не школьная влюбленность. Я вас действительно люблю, доктор. Все это время я только и думала, как бы скрыть это от вас.

— В этом больше нет необходимости, Анджела. И, пожалуйста, перестаньте называть меня доктором. Не то нас обязательно разоблачат. — Помолчав, он добавил: — А знаете, я действительно уверен, что нам удастся вылечить Еву.

— Я верила в это с самого начала. С того момента, как она показала, что понимает меня. Знаете, она реагирует на доброту.

— Анджела, дорогая моя, — воскликнул он и привлек меня к себе.

Мысли его были совсем не о Еве, теперь это было ясно. Такого счастья я никогда раньше даже представить себе не могла. Наши губы встретились. Я тоже забыла о Еве, об этом мрачном имении, о доме, который темной громадой высился позади нас… В теперешнем восторженном состоянии я могла вообразить его сверкающим золотым дворцом прекрасного принца.

Вдруг я почувствовала, что Ник словно бы оцепенел. Едва слышным шепотом он велел мне не шевелиться и не произносить ни звука. Сердце мое колотилось так, что, казалось, разорвет грудную клетку. В следующий момент я почувствовала, что напряжение отпустило его.

— Мне показалось, или я на самом деле что-то услышал. Какие-то звуки. Знаете, здесь так темно и столько теней. Если бы кому-то захотелось напасть на нас незамеченным, сделать это было бы очень легко.

— Ах, Ник, ну кому понадобится нападать на нас?

— Возможно, кто-нибудь узнал меня. Тот, кому совсем не нужно, чтобы Ева поправилась.

— Да здесь все были бы только рады…

— А может, и не все. Может, кому-то совсем не нужно, чтобы к ней вернулся рассудок. Знаете, я почти уверен: кто-то довел ее до такого состояния, и этот кто-то вовсе не хочет разоблачения. Пожалуйста, следите за ней получше, моя дорогая.

— Обязательно. Теперь-то уж можете не сомневаться.

Когда мы дошли до калитки, он остановился и знаком опять велел мне помолчать. Мы внимательно прислушивались, но вокруг была тишина.

— Вам не страшно возвращаться одной? — спросил он. — Давайте лучше я провожу вас до дома.

— Нет, думаю, никакой опасности нет. Я совсем не боюсь. А теперь поезжайте. И возвращайтесь скорей.

Он поцеловал меня еще раз и открыл калитку. Я стояла и наблюдала в свете фонаря, как он отвязывает лошадь и взбирается на сиденье. Потом он обернулся, помахал мне — и исчез с последним светом от фонаря, освещавшего экипаж. Я осталась в кромешной тьме.

Я почувствовала почти непреодолимое желание бежать к дому как можно быстрее. Однако надо было соблюдать достоинство — меня мог увидеть конюх или кто-нибудь из прислуги, возвращающийся домой из деревни…

Итак, я влюблена! Это случилось на самом деле! Мой возлюбленный красив, высок, у него мужественные черты лица и совершенно неотразимые черные глаза. Более того, он великолепный врач. Только что на моих глазах он совершил невозможное — заставил Еву самостоятельно встать. Он знает ее болезнь, более того, он знает, как ее вылечить.

Тут мне в голову пришла еще более потрясающая мысль: если он сделает это, возможно, ему разрешат использовать этот случай как основу для дальнейших исследований. Если аттестовать будут по результатам лечения, он станет признанным специалистом в этой области. Я жаждала помогать ему, наблюдать его успехи, видеть, как он возвращает жизнь людям, для которых, казалось, все потеряно навсегда.

Я медленно поднималась по пригорку к дому. Вот и ручей… и искусственный водоем, который практически превращал дом в некое подобие острова. Из этого водоема брали воду для поливки, а кроме того, он здорово украшал окрестности.

Я ступила на горбатый мостик, ведущий через водоем к дому, и вдруг услышала шаги бегущего человека. Когда я была уже на середине моста, какая-то фигура, закутанная в темный балахон, выскочила из темноты и понеслась прямо на меня. Я застыла в каком-то оцепенении. Между тем было все равно бесполезно что-либо предпринимать. Кто бы это ни был, он мчался так стремительно, что невозможно было ни защититься, ни убежать. Пролетев на бешеной скорости мимо, он задел меня плечом, и я свалилась в поток.

Вода была пронизывающе холодной, и это да еще сильнейший шок, похоже, вернули меня к жизни. Я начала звать на помощь, но никто не отозвался. Дом был все еще слишком далеко, деревья и кусты заглушали мой голос. Я стояла по горло в воде, дрожа от холода. Ну что ж, это еще не самое страшное. На мосту никого не было. Тьма поглотила того, кто на меня напал. Нужно быстрее выбираться на берег.

Я повернулась, пытаясь определить, как ближе попасть к дому. Вдруг что-то пролетело в воздухе и шлепнулось в воду рядом со мной. В первый момент я не очень испугалась: на берегу никого не видно, упавший предмет, видимо, был не очень тяжелым, никто не собирался нырять и тащить меня под воду.

В следующий момент что-то ударило меня по плечу. Кто-то с берега швырял в меня камни! Когда я это поняла, меня охватил настоящий ужас. Если тяжелый камень попадет в голову, я наверняка потеряю сознание, уйду под воду и захлебнусь. Кто-то явно покушался на мою жизнь, а не просто пытался напугать и заставить уехать.

Еще один камень шлепнулся в воду совсем рядом со мной. Я нырнула и под водой поплыла к мосту. К счастью, водоем был достаточно глубоким. Я не могла разглядеть берега, значит, тот, кто швырял оттуда камни, тоже меня не видел. А теперь тем более, поскольку я показывалась из воды лишь для того, чтобы набрать в легкие воздух.

Я проплыла под мостом; лишь оказавшись в дальнем конце водоема, рискнула встать на ноги. Осторожно, бесшумно я стала пробираться к берегу, все время внимательно прислушиваясь. При малейшем шорохе я готова была снова скрыться под водой.

Кажется, пронесло. С трудом я вылезла на берег. Прислушалась. Никого. С платья ручьями стекала вода, я промокла и промерзла до костей. Не рискуя выйти на тропинку, я пробиралась к дому через кустарник, стараясь не выходить на освещенные места. Но освещенную площадку перед домом невозможно было миновать, и я одолела ее бегом, моля Бога о том, чтобы дверь не была заперта. Она подалась под моим плечом, и я буквально ввалилась в холл. К счастью, там никого не оказалось. Я говорю «к счастью», так как единственное, о чем я мечтала, — поскорее переодеться в сухое.

Поднявшись по лестнице и войдя в свою комнату, я сразу же заперлась на все замки. Оказавшись наконец в безопасности, за закрытой дверью, я почувствовала, что силы покидают меня. Колени подогнулись, и я опустилась на пол у камина.

Не могу сказать точно, сколько я просидела так, не в силах двинуться с места. С платья так же стекала вода, мысли путались…

Только что меня совершенно сознательно пытались убить. Утром мое тело нашли бы в водоеме, возможно с шишкой на голове, но это легко можно было объяснить тем, что, падая, я ударилась головой. И никто никогда не догадался бы об истинной причине смерти.

Я дрожала с головы до ног. Слишком многое произошло за сегодняшний вечер: он начался с признания в любви, а закончился попыткой убийства. Но все же начался он с любви… в этом я сейчас черпала силы.

В конце концов, я встала, сняла промокшее платье, вытерлась насухо и переоделась в халат. Главное сейчас — не испугать Еву.

Я открыла дверь в ее комнату. В кресле ее не было, и я опять почувствовала тревогу. Заглянула в спальню. Она лежала на кровати, неподвижно, как мертвая, только грудь ритмично вздымалась. Глаза были крепко закрыты, руки сцеплены на груди. Она крепко спала. Наверное, мать привела ее в спальню и уложила отдохнуть. Ну, а мне теперь придется расстелить постель, раздеть Еву и уложить на ночь. Я наклонилась над этой обворожительной беспомощной девушкой… и вдруг увидела ее руки — грязные, под ногтями свежая земля, пальцы исцарапаны. Как будто она поднимала с земли и швыряла тяжелые камни.

Отступив на шаг, я в страхе смотрела на нее. Возможно ли, чтобы эта безмятежно спавшая девушка столкнула меня в воду, а потом пыталась убить?! Это казалось невероятным… и все же… Возможно, она совершила это в каком-то лунатическом сне, сама не понимая, что творит? Невероятно, чтобы она сознательно пыталась убить меня. А может быть, она испытывала враждебность к Нику? Тогда почему подчинилась его приказанию?

Я была напугана сверх всякой меры. Но, подумав хорошенько, решила не показывать этого Еве, однако с этих пор быть начеку.

 

Глава шестая

Платье мое было безнадежно испорчено. Я отнесла его в ванную: там, по крайней мере, нет полированных полов и ковров, а с платья все еще стекала вода. Потом я смыла с себя грязь и тину. Вытерлась досуха, надела ночную сорочку, потушила свет и легла. Пришлось, однако, довольно долго устраиваться в постели, так чтобы не болело ушибленное камнем плечо.

Заснуть не удавалось. Я стала опять думать о том, кто же напал на меня. И опять приходила все к тому же неутешительному ответу: судя по Евиным рукам, это могла быть только она. Неужели она действительно невменяема? Или подвержена приступам жестокости? В таком случае ей удалось провести даже собственную мать. Ведь миссис ван Дорн обещала присмотреть за ней, пока меня не будет на месте. Возможно, миссис ван Дорн настолько поверила в улучшение, что решилась даже оставить Еву одну.

Мне не удалось без посторонней помощи поднять Еву с постели и уложить под одеяло. Я только прикрыла ее сверху, перед этим вымыв ей руки и вычистив грязь из-под ногтей. И опять лежала и думала. Сон никак не шел. Кроме всего прочего, еще и из-за страха. Я не стала запирать дверь между нашими комнатами… Может, этот приступ жестокости больше не повторится? Или уж во всяком случае, не сразу. Я лежала и молила Бога об этом. И еще я молилась о выздоровлении Евы. В конце концов, я заснула. А когда проснулась, было опять яркое солнечное утро. И с ним нахлынули воспоминания. Посещение Ника… то, как Ева послушалась его… признание в любви… отъезд… мое возвращение в дом… покушение… и, наконец, Ева, ее руки… Ужасная загадка…

Я решила никому ничего не рассказывать, пока не поговорю с Ником. Только ему я расскажу обо всем.

На левом плече красовался огромный синяк — свидетельство того, что все случившееся прошлой ночью мне не приснилось. Я быстро приняла душ и надела прежний серый костюм, сшитый в свое время на заказ у портного. Больше у меня здесь ничего не было, оставалось только надеяться, что багаж с вещами не задержится слишком долго.

Я выглянула в окно и обнаружила некое подобие балкона — это было чисто декоративное сооружение. Но мне пришло в голову, что лучшего места спрятать испорченное платье не найти. Не хотелось, чтобы оно попалось на глаза мисс Кемп, когда та придет убирать у меня в комнатах.

Пора было завтракать. Я дернула шнурок звонка для вызова горничной и пошла к Еве. Она лежала с открытыми глазами.

— Проснулась? — спросила я бодрым голосом. — Сейчас будем завтракать. Давай-ка я тебе помогу.

Усадив на постели, я умыла ее, почистила ей зубы, расчесала волосы. Все это оказалось довольно нелегким делом, особенно если нет опыта. Тем не менее к приходу служанки с завтраком Ева была в полном порядке. Я покормила ее, потом поела сама и все это не переставая болтать.

— Ева, помнишь Николаса Рисби, который был у нас в гостях эчера? Я называю его Ник. Помнишь, он еще добился, чтобы ты встала самостоятельно. Ты это сделала, потому что поверила ему, правда? Я тоже верю ему, верю всей душой. А он уверен, что ты поправишься, и очень скоро. Он в самом деле так считает. Но только ты должна будешь ему помогать. Ты ведь сможешь? Но знаешь, что я подумала? Может быть, не стоит пока никому говорить о наших успехах. Потом, попозже, пусть это будет для всех приятным сюрпризом. Я знаю, пока ты не можешь высказать свое отношение, но мне кажется, что ты согласна со мной. Только представь: в один прекрасный день мы с тобой спускаемся рука об руку по лестнице и входим в гостиную. Ты представляешь себе восторг всей семьи? Господи, Ева, у тебя столько всего впереди! Ты должна, ты просто обязана поправиться!

Я действительно так думала. Может быть, поэтому слова мои прозвучали, как молитва: Боже, ведь она так молода, красива… богата; у нее столько всяких достоинств, которые сейчас, правда, скрыты за этим временным помешательством; она деликатный, тонкий, мягкий человек — правда, сейчас лицо ее ничего не выражает, но нет на нем и той жестокости, которая неизбежно выдает злобу или коварство.

В дверь постучали. Я поспешно встала и впустила Сьюзан Кэртис. Она села и улыбнулась Еве.

— Вот, решила зайти взглянуть на нашу больную, — объяснила она.

— Она сегодня в полном порядке, — весело сказала я.

— Приятно слышать. Вы, действительно, молодец, мисс Вингейт. Но я пришла по другому поводу. Вы знаете, мистер и миссис ван Дорн уехали на целый день в Стэнфорд, а мистер Тэйни, Джон Тэйни, вчера вечером прибыл из Нью-Йорка. Обычно он работает в нью-йоркских офисах мистера ван Дорна. Так вот, он узнал, что вам поручено заботиться о Еве, и, кажется, очень этим расстроен.

— Вот как? — спросила я. — Можно узнать, почему?

— Ну, он считает, никто здесь не должен ничего предпринимать, не проконсультировавшись предварительно с ним. И, кроме того, он узнал, что вы, и только вы, полностью отвечаете за Еву. Мне кажется, он уже настроен против вас, мисс Вингейт. А он такой человек, который вполне может испортить вам жизнь. Уверяю вас, он способен на это.

— Спасибо за предупреждение, — сказала я.

— А знаете, мне кажется, вы сможете вытащить Еву из этого… Ну, там, заставить ее двигаться, говорить… и все прочее. Между прочим, она ведь прекрасно поет. И вообще, она всегда была просто прелесть. Такая остроумная. Хочу, чтобы она вернулась к нам.

— Она вернется. Я вам обещаю.

— Я вижу, вы уверены в себе. Камилла тоже была самоуверенной.

— Камилла? Кто такая Камилла?

— А… Вы еще не знаете о ней? Она была секретаршей мистера ван Дорна. Очень способная и исполнительная. Прекрасная машинистка. Он ее высоко ценил. Кроме того, она была потрясающе красива — темные волосы, оливковая кожа… Я думаю, в ней была испанская кровь. Или, может быть, южноамериканская. Одним словом, это была настоящая красотка.

— И что же с ней случилось? — спросила я.

— Никто не знает. Просто в один прекрасный день она ушла и не вернулась. И никто ничего о ней больше не слышал.

— Вот как? Просто исчезла?

— Да, именно так! Ночью упаковала вещи и смылась. Я так и не могла понять почему. Мы все очень хорошо к ней относились. Она была дружна с Евой. Никто и предположить не мог, что она может вот так исчезнуть.

— Странно, очень странно… — сказала я в глубокой задумчивости.

— Одно время мне казалось, Тэйни знает, что произошло. Он всегда был без ума от нее. Но теперь-то я думаю, что ошибалась. Он в таком же неведении, как и все остальные.

— Может, стоит повидать Тэйни? — спросила я. — Что он собой представляет?

— Гордец и нахал. Камилла была единственной, к кому он проявлял человеческие чувства. Забавно было наблюдать, как он из кожи вон лез, стараясь казаться суперменом и светским человеком. Вот уж этого-то в нем совсем нет. В доме он ни с кем не общается; говорит, что работает на мистера ван Дорна; остальные для него как бы и не существуют. Обычно он приезжает на два-три дня, не больше. Просматривает книги, счета. Еду ему подают в комнаты. Никогда еще с нами не обедал. Да, я вам скажу, этот Тэйни — редкостный тип.

— Если мистер Тэйни — подчиненный мистера ван Дорна, как вы говорите, то почему он должен быть настроен против других подчиненных — против меня, например?

— Ну, я же вам сказала: он считает себя незаменимым. И надо отметить, дядя очень высоко его ценит.

— А этот Тэйни… почему он отличал Камиллу? Почему относился к ней иначе, чем к остальным?

— Если бы вы хоть раз ее увидели, вы бы не задавали этого вопроса, — сказала она с улыбкой.

— Ну, хорошо, по крайней мере, я предупреждена, — сказала я, улыбнувшись в ответ. — Послушайте, я сейчас вернусь. Вы не присмотрите за Евой минутку?

— Конечно, с удовольствием. Можете не торопиться.

Что это с ней? С чего бы она так переменилась? Непонятно. Но, как бы там ни было, я была этому рада: все-таки трудно жить под одной крышей с враждебно настроенными людьми. Мне нужны друзья, а не враги.

Я пошла вниз, прямо в кабинет мистера ван Дорна. Там я и застала Джона Тэйни. Это был худощавый человек лет тридцати пяти. У него были резкие черты лица, тонкий длинный нос, светло-каштановые волосы, из тех, что со временем приобретают мышиный оттенок. Он носил очки в тонкой металлической оправе.

— Да, в чем дело? — спросил он резко.

— Я Анджела Вингейт, новая гувернантка Евы ван Дорн. Я подумала, что нам с вами следует познакомиться, мистер Тэйни.

— Да? С какой стати?

— Ну, хотя бы потому, что я собираюсь жить в этом доме какое-то время и нам, судя по всему, иногда придется встречаться.

Я смотрела в его бесцветные глаза. Моей целью было дать ему понять с самого начала, что я его не боюсь. В конце концов, мое положение не менее ответственно, чем его.

— Да, по-видимому, встреч нам не избежать, — спокойно сказал он. — Но я не считаю это поводом для дальнейшего знакомства.

— Пожалуй, вы правы, — сказала я так же спокойно. — Тем более что мое время целиком занято заботами о Еве.

— Вы о чем-то хотели спросить меня конкретно?

— Нет, мистер Тэйни.

— Может быть, вас интересует мое мнение о состоянии молодой леди?

— Да, конечно. Меня интересует все, что может способствовать ее выздоровлению.

Он аккуратно положил на место ручку, которой писал за минуту до этого, так же аккуратно закрыл чернильницу металлической крышкой, сложил руки на столе перед собой и посмотрел на меня. Откашлялся. Да, забыла сказать, что когда я вошла, он так и не встал с места.

— Так вот, я считаю, что ее давно надо отправить в клинику, в закрытую клинику, как неизлечимую и опасную больную.

— Да вы просто злодей! — вскричала я.

— У меня есть причины так говорить. Если хотите знать, эта сумасшедшая однажды уже пыталась убить меня.

Я медленно опустилась в кресло. В первую минуту я готова была вслух назвать его лжецом, но потом вспомнила, что, вполне возможно, она пыталась убить и меня этой ночью. Тем не менее, немного оправившись от первого шока, я попыталась найти аргументы в пользу Евы.

— Знаете ли, сэр, в это трудно поверить. Ведь она не способна даже ходить самостоятельно.

— Да, ей удалось всех в этом убедить. Но она вполне может передвигаться самостоятельно, если хочет. И быстро, как кошка. Несколько недель назад, вечером, я собирался уезжать в город. Когда я шел к воротам, где оставил экипаж, она появилась откуда-то из темноты с тяжелой дубинкой и стала колотить меня ею по плечам и по голове.

— Господи, что вы такое говорите?! Как это могло быть?!

— Ничего не знаю. Знаю только, что это точно была она. Я узнал ее, несмотря на плащ, в который она была закутана, несмотря на то, что не мог видеть ее лица.

— Так вы, значит, не видели ее лица?

— Нет, но, говорю вам, это ничего не значит. Я узнал ее: тот же рост, та же комплекция, тот же дурацкий дикий смех, который появился у нее незадолго до этого. Ошибки быть не могло.

— А вы кому-нибудь об этом рассказывали?

— Никому, да и кто бы мне поверил? И, кроме того, я рисковал потерять работу. Мистер ван Дорн не такой человек, который потерпит, чтобы о его дочери рассказывали подобные истории, особенно если их невозможно доказать.

— В таком случае странно, что вы сочли возможным рассказать это мне.

— Ничего странного. Вы здесь такая же служащая. Может быть, я спасу вам жизнь этим предупреждением. Повторяю еще раз: Ева — опасная маньячка. Она обязательно кого-нибудь убьет, а может быть, и себя тоже.

— Все-таки странно, почему вы мне все это рассказали?

— Да потому что вы здесь долго не задержитесь. А если и вздумаете рассказать кому-то еще, учтите: я буду все отрицать.

— А почему это я здесь долго не задержусь?

— Да потому что вы такая же, как Камилла. Такая же хорошенькая. Изящная фигурка, красивые глаза… Но, учтите, это ни к чему хорошему не приведет. Камилла оставалась здесь, пока не получила все, что ей было нужно. А потом — поминай как звали. Исчезла и даже не попрощалась ни с кем.

Кажется, я начала что-то понимать.

— Камилла была очень привлекательна, мистер Тэйни?

— Просто красавица! Самая красивая девушка, которую я когда-либо видел. И самая бессердечная. После того что я для нее сделал, вот так взять и исчезнуть…

— Вы были влюблены в нее? — спросила я напрямую.

— Нет, — быстро ответил он, с какой-то даже излишней резкостью, — я никогда не был ни в кого влюблен и никогда не буду, слышите?! Просто… она мне нравилась. Но это мое дело.

— Но ведь должна же быть какая-то причина, почему она сбежала.

— Говорю вам, она получила все, что хотела. Я-то видел, что происходит. А она делала из меня дурака. О, как я ее ненавижу! Погодите, я покажу вам ее.

Он вытащил из кармана бумажник, вывалил на стол все его содержимое и извлек фотографию. Это был поясной портрет девушки, а вернее, женщины необычайной красоты. На вид ей можно было дать лет тридцать. У нее были иссиня-черные волосы и большие, теплые темно-карие глаза… высокие скулы, крупные черты лица. Такое лицо не осталось бы незамеченным ни в одной компании.

— Да, вы правы, мистер Тэйни, — медленно проговорила я, возвращая фотографию. — Она необыкновенно красива.

— Можете выкинуть ее, если хотите, — отрывисто сказал он и склонился опять над своими счетами, давая понять, что разговор окончен.

Я хотела было сказать, что думаю о нем и о его поведении, но потом решила, что не стоит. Поднялась и вышла из кабинета.

Ева была одна. Значит, несмотря на свое обещание, Сьюзан просто бросила ее.

Я заметила, что все еще держу в руках фотографию Камиллы, и поставила ее на туалетный столик. Постояла некоторое время, глядя на Еву. Неужели наши подозрения — мои и мистера Тэйни — оправданны? Самая мысль об этом казалась просто неестественной. Она же была практически парализована… ничего не могла делать самостоятельно… ничего. И все же… прошлая ночь… исцарапанные руки… грязь и земля под ногтями. Ну что ж, будет о чем рассказать Нику, когда он появится.

Пора было одевать и поднимать Еву. Наверное, все это ей ужасно надоело. Мне удалось надеть на нее бледно-зеленое платье, которое очень шло к ее прелестному лицу и светлым волосам. Мне даже удалось уговорить ее спуститься вниз. Правда, у двери она остановилась намертво, и я знала почему.

— Не бойся, мы не пойдем в оранжерею, — сказала я. — Просто погуляем по солнышку. Давай обойдем вокруг дома, а потом посидим в саду. Тебе это очень полезно.

В конце концов, она подчинилась движениям моей руки. Мы медленно направились к круглому садику. В центре его стояла деревянная скамья, вырубленная из ствола небольшого дерева. У меня был с собой свежий номер еженедельника для женщин. Я стала читать вслух короткие рассказы, рассуждать о последней моде. Журнал я держала так, чтобы ей были видны рисунки и реклама. Не было, правда, никакой уверенности в том, что она хоть что-нибудь понимает.

Все это, однако, помогло скоротать утро. Наступило время обеда, а потом и отдыха. Я уложила ее в постель и накрыла легкой простыней. А сама пошла к себе приготовиться к вечеру. У меня не было полной уверенности, что Ник придет сегодня вечером, но, если надежда и горячее желание что-нибудь да значат, он обязательно будет здесь.

В пять часов я пошла будить Еву… и, войдя в комнату, в изумлении остановилась на пороге. Она сама встала с постели и теперь стояла в углу комнаты, отвернувшись к стене, вся напрягшаяся как струна. Она, казалось, была во власти своей ужасной болезни еще больше, чем обычно.

Я подошла к ней. В одной руке, прямо перед глазами, она держала фотографию Камиллы. Глаза были полны слез… Слезы катились и по щекам.

— Ева! — воскликнула я. — Ты что, очень любила Камиллу?

Она не двигалась и не отвечала. Невозможно было понять, как она умудряется стоять в этой немыслимой позе.

Я взяла у нее из рук фотографию. Могу поклясться, я почувствовала некоторое сопротивление: она не хотела ее отдавать. Я повернула ее от стены, хотела отвести к креслу — и не смогла. Она будто вросла в пол. Надо было как-то усадить или уложить ее. Нельзя было терять терпения.

— Ева, милая, если ты так и будешь тут стоять, пока придет Ник, он будет очень расстроен. Он ведь так надеялся на тебя. И я тоже. Не отнимай у нас эту надежду. Ну, пойдем, сядем. Или, если хочешь, полежи.

Она не реагировала. Я почувствовала, что прихожу в полное отчаяние: никудышная, совершенно не гожусь для ухода за больным человеком. Мистер ван Дорн был прав: меня надо было сразу отправить обратно.

И все же я не могу вот так сдаться. Несмотря на все, что произошло этой ночью. Она должна поправиться. Даже если она и напала на меня, то это было бессознательно. Да, она должна поправиться. Кроме всего прочего, это был бы большой успех и для Ника.

Вдруг у меня появилась идея. Я взглянула на фотографию, которую перед этим отняла у нее, и вновь вложила ей в руку. Я была права, чудо произошло: она позволила отвести себя к креслу.

— Ты знаешь, мистер Тэйни дал мне этот портрет. Он, оказывается, хранил его все это время. Я думаю, он был влюблен в Камиллу. Она-то, конечно, не отвечала ему взаимностью: она ведь уехала. Знаешь, он расхваливал ее до небес: какая она красавица и все такое. Сказал, что она уехала, так как решила, что где-то в другом месте ей будет лучше.

Здесь я немного покривила душой. Не хотелось передавать слова мистера Тэйни, что Камилла получила все, что могла, от семейства ван Дорн и смылась.

— Хочу попытаться найти ее, — продолжала я. — Пока еще не знаю, с чего начать, но, думаю, найду какой-нибудь способ.

Почему-то у меня возникла уверенность, что Камилла много значила для Евы.

— Но ты тоже не должна терять времени, — продолжала я. — Надо делать все, чтобы поправиться. И самое главное — пожалуйста, делай все, что тебе говорит мистер Рисби. Что бы ни происходило — слушай только его. Прежде всего, тебе надо больше двигаться, бывать на свежем воздухе. И не замыкаться в себе.

Если бы она хоть как-нибудь дала мне понять, что слышит… Но нет, она сидела передо мной, как огромная красивая кукла, и молчала.

Приближалось время ужина. Потом, может, придет Ник. С каким нетерпением я ждала его! Несмотря на то что до сих пор я ни разу еще не испытывала чувства любви, сомнений не было — я была отчаянно влюблена.

Кто-то по-хозяйски, без стука, открыл дверь в спальню. Может быть, мистер ван Дорн вернулся раньше времени? Но нет, это оказалась Гарриет Кэртис, тетушка Евы. Остановившись прямо перед Евой, она стала беззастенчиво разглядывать несчастную девушку.

— Никакого улучшения, — сказала она громко и безапелляционно. — И не считайте меня дурой — я все равно не поверю в улучшение, что бы вы там ни говорили.

— С каких пор вы стали экспертом в медицине? — спросила я. — Как вы можете судить о Евином состоянии? Вы же ее почти не видите.

— Не беспокойтесь, я видела ее больше, чем вы.

Она наклонилась к фотографии, которая все еще была у Евы в руке.

— А это что еще такое? Фотография… Камиллы?

— Да, миссис Кэртис.

— О, она была просто невозможна, эта Камилла. Мы все так хорошо к ней относились, и чем, скажите, она нам отплатила?! Просто ушла и не вернулась.

Она удостоила меня долгим взглядом.

— А вы когда собираетесь уезжать, мисс Вингейт?

— Я никуда не собираюсь уезжать, пока меня не уволят.

Я сказала это в основном для Евы. Нельзя было подвергать ее еще и такому удару — конечно, если она слышит и понимает, как я надеялась.

— Мне кажется, мистер и миссис ван Дорн хотят, чтобы я осталась. Они-то видят, что Еве стало лучше, — добавила я.

— Сомневаюсь, что вы долго продержитесь. Это не такое уж приятное место. Бывают минуты, когда мне, например, хочется только одного — собрать вещи и бежать куда глаза глядят.

Я воздержалась от вопроса, почему же она этого не делает, — ответ я знала заранее. У нее не было собственных средств, и уж конечно, она была готова со многим смириться ради удобств и комфорта этого дома. И ради будущего богатства своего деверя. Она была в полной зависимости от мистера ван Дорна.

— Я с вами согласна, Еве было бы лучше жить в более радостном окружении, — сказала я. — Знаете, вы тоже могли бы этому поспособствовать, если бы смотрели на вещи более доброжелательно.

— Ева ничего не соображает. Она даже не понимает, где она находится и что происходит вокруг. Доктор Виггинс считает, что ей не поправиться никогда. Не вижу, что вы тут можете сделать. Совершенно не понимаю, зачем вам здесь оставаться.

— А вот я думаю иначе. За то короткое время, что я здесь, у Евы наступило значительное улучшение. И никто меня в этом не разубедит. Я уверена, что очень скоро она совершенно поправится. Кроме того, я считаю, миссис Кэртис, что вы не вправе решать, оставаться мне или уезжать.

Она демонстративно рассмеялась мне в лицо, потом спросила, не обратив никакого внимания на мои предыдущие замечания:

— Вы что, считаете себя умнее, чем доктор Виггинс? Да это просто неслыханная наглость!

— Миссис Кэртис, — начала я, набравшись терпения, — нам, конечно, еще очень мало известно о человеческом мозге. Но исследования ведутся, и многие вещи уже проясняются. Евино состояние скорее всего вызвано каким-то сильным шоком. Сейчас он проходит, и я убеждена, что уже совсем скоро она будет вполне здорова. Я занималась этими вопросами в колледже.

Она только отмахнулась.

— А, вы, наверное, имеете в виду этого Фрейда. Безумец и шарлатан, вот что он такое, моя дорогая. Ни одна из его теорий не была и никогда не будет признана. Мозг никогда не откроет своих секретов никому. Ни один смертный не имеет права лечить мозговые заболевания так, как обыкновенную простуду.

— Согласна, подобное заболевание — вещь гораздо более серьезная, чем простуда. И они не так легко излечиваются. Но я твердо уверена — когда-нибудь, в недалеком будущем, ответ будет найден и болезни, подобные Евиной, будут лечить.

Похоже, эта тема ей надоела.

— Ну, хорошо, оставим это. По крайней мере, вы, я вижу, очень добросовестно относитесь к своим обязанностям, мисс Вингейт. Это делает вам честь. Тем не менее, я уверена, что и вы в конце концов поймете: самое лучшее для Евы — это оказаться в какой-нибудь хорошей частной клинике, где ей будут обеспечены все удобства и надлежащий уход. Я рада, что она хотя бы не испытывает физической боли, бедняжка. Всего доброго, мисс Вингейт.

Даже не взглянув на Еву, не сказав ей ни единого доброго слова, она выплыла из комнаты. Я была вне себя от гнева.

Я наклонилась к Еве.

— Не верь ей, слышишь, Ева! Не верь ни одному ее слову. Ты останешься дома. Я останусь с тобой. И попытаюсь найти Камиллу.

 

Глава седьмая

В половине восьмого я уже ждала стука в дверь. Как и накануне, Ник появился в сопровождении мисс Кемп. Опять последовали бурные объятия и поцелуи, только теперь это уже не было для меня неожиданностью.

— Ну вот, я опять здесь, — сказал он, больше для мисс Кемп. — Надеюсь, в доме не возражают против моих визитов. Я здесь никому не мешаю?

— Что вы, наоборот, — сказала я. — Ева ждала вас, я уверена. И миссис ван Дорн не возражает. К сожалению, сейчас ее нет дома.

— Ну вот, как всегда не везет, — сказал он со своей озорной улыбкой и обернулся к мисс Кемп.

— Благодарю вас. Большое вам спасибо.

До сих пор она стояла неподвижно, не отводя от нас глаз. Но намек, прозвучавший в словах Ника, был слишком ясен. Ей ничего другого не оставалось, как только повернуться и выйти. Ник с явным облегчением закрыл за ней дверь. И тут же снова заключил меня в объятия. Мы забыли обо всем на свете.

— Сам не понимаю, как я дожил до вечера, — прошептал он. — Знаешь, я ведь приехал час назад и ждал за воротами в коляске. Просто не решался прийти раньше. Но как же я ждал этого часа!

— Любимый мой, никогда в жизни я не испытывала такой нежности. Какое счастье, что ты здесь!

Он отстранился и внимательно посмотрел на меня.

— Что-нибудь случилось? Расскажи мне все.

— Вчера вечером произошло нечто ужасное. Я до сих пор не могу понять. После того как мы с тобой расстались у калитки, я пошла домой… через мостик, ты помнишь, где это? И вот, когда я шла по этому мостику, кто-то закутанный в плащ выскочил из темноты и столкнул меня в воду. А потом, когда я попыталась выбраться из воды, он начал швырять в меня камни. Ты знаешь, я думаю, он всерьез пытался убить меня.

— Боже правый! — вскричал Ник. — Но за что?!

— Не знаю. Может, за то, что я так предана Еве и пытаюсь спасти ее от дома для умалишенных. По-видимому, кому-то все это очень не нравится. Ты знаешь, в этом доме многие убеждены, что ей уже не помочь.

— Он попал в тебя?! Может быть, у тебя есть ушибы?

— Один раз попал. У меня остался синяк на плече. Но это пустяки. Я узнала еще кое-что. Гораздо более интересное. У мистера ван Дорна есть секретарь. Большую часть времени он работает в Нью-Йорке, но иногда приезжает в имение — проверить какие-то книги или счета. Ну вот, он рассказал мне о том, что раньше у мистера ван Дорна была еще личная секретарша по имени Камилла, невероятно красивая женщина, которая в один прекрасный день ушла из имения и больше не вернулась. И, самое интересное, никто с тех пор ничего о ней не слышал.

— А какое это может иметь отношение к Еве?

— Вот послушай, что я еще узнала. Мистер Тэйни — секретарь — наверняка был влюблен в Камиллу. Он ни за что не хотел в этом признаться, но у него до сих пор хранилась фотография Камиллы. Я говорю «хранилась», потому что сегодня он отдал ее мне, сказав, что я могу ее выбросить. А я принесла ее сюда и оставила на туалетном столике. Ева ее увидела. Потом я ушла к себе, а когда вернулась, Ева стояла у стены неподвижно, напрягшись как струна — с ней иногда такое бывает, — в руке у нее была фотография, а из глаз текли слезы.

— Очень интересно, — сказал Ник. — А в каком она сегодня состоянии?

— Не в лучшем. Она, по-видимому, очень любила Камиллу. Фотография, как видно, вызвала стресс. И потом, было много неприятных разговоров в ее присутствии. Последней здесь была миссис Кэртис, ее тетка, она пыталась внушить мне, что Ева неизлечима и ее следует поместить в клинику для умалишенных.

— Пойду взгляну на нее.

— Подожди, сначала я должна сказать тебе еще кое-что. Прошлой ночью, когда я вернулась, ну, после того как спаслась от убийцы — теперь уже, наверное, можно так его назвать, — знаешь, что я обнаружила? Ева лежала на кровати и крепко спала, а руки у нее были исцарапаны, и под ногтями осталась земля. Все выглядело так, как будто это она швыряла в меня камни.

— Что?! Ты хочешь сказать, что Ева пыталась убить тебя?!

— Я не знаю, кто это был. Честно говоря, я не могу поверить, что это была она. Тот человек кутался в плащ… было очень темно… все произошло так быстро. Я ни в чем не уверена. Но мистер Тэйни, секретарь… он уверяет, что она пыталась убить и его, некоторое время назад. Правда, он тоже видел только фигуру, закутанную в плащ, и тогда тоже было очень темно. Но он убежден, что это могла быть только она, и никто другой. Он считает, что она опасна для окружающих.

— Да что же это за дом?! — воскликнул Ник. — Этот мистер Тэйни — он что-нибудь предпринял после того нападения?

— Нет, он даже не решился никому рассказать об этом. Боялся, что его могут уволить. Я тоже никому, кроме тебя, не рассказывала, но по другой причине: боюсь, что Еву тут же заберут в клинику. Ник, я не думаю, что это была она, ни в тот раз с мистером Тэйни, ни вчера ночью.

— Я тоже в это не верю. Ты правильно сделала, что никому не рассказала. Но как же тебе теперь здесь оставаться?.. Я не буду знать ни минуты покоя. Скажи, как тебе кажется, кому-нибудь нужно, чтобы ее побыстрее забрали в клинику?

Я кивнула.

— Боюсь, что так. И хуже всего, что и доктор Виггинс совершенно не надеется на выздоровление.

— Ну, он просто старомодный практик, давно уже отставший от времени. Анджела, как ты думаешь, мы сможем найти Камиллу?

— Трудно сказать. Наверняка она оставила какой-нибудь адрес, по которому с ней можно связаться.

— Она жила здесь, в имении?

— Да, так я поняла.

— И когда она исчезла?

— Примерно в то же время, как Ева заболела.

Ник на секунду задумался.

— До или после этого?

— Я не знаю точно. Но это можно выяснить.

— Выясни, пожалуйста, как можно скорее. К завтрашнему вечеру, если только ты не запретишь мне прийти завтра вечером.

— Это все равно, что запретить собственному сердцу биться, — сказала я. Сколь выспренно это ни прозвучало, я чувствовала именно так. — Я бы хотела, чтобы ты никогда не уходил от меня.

— Я тоже, — сказал Ник. — И не только потому, что люблю тебя; я просто боюсь оставлять тебя в этом доме с его темными тайнами и еще более темными воспоминаниями. Здесь что-то неладно. Это просто носится в воздухе.

— Да, — согласилась я, — особенно ночью, когда он выглядит просто зловеще. Если бы не Ева, я бы и дня здесь больше не осталась. А теперь идем к ней.

Она сидела в кресле. Фотография лежала у нее на коленях. Глаза были опущены, фигура неподвижна.

— Добрый вечер, Ева, — сказал Ник.

Она, конечно, не ответила. Ник поднес руки к ее глазам — никакой реакции. Он поднял ее руку и отпустил — рука осталась висеть.

— Действительно, она сегодня не в лучшем состоянии, — заметил Ник. — В данный момент ее мозг пытается отключиться от мира и от всего, что есть в этом мире. Она отключилась настолько, что не может произвольно сделать ни одного движения, даже самого простого. Смотри, рука может висеть в таком положении сколько угодно; сама она не может ничего сделать.

— А вчера вечером все было так хорошо, — горько сказала я. — Ничего удивительного: они тут такое говорили о ней в ее присутствии. Будто она совсем невменяемая и ее место в клинике.

— Да, я уверен, что она все слышит и понимает. Когда-нибудь она выйдет из этого кататонического состояния и расскажет нам, что же с ней произошло.

— А ты можешь хотя бы предположить, что вызвало это состояние? Есть какая-нибудь идея?

— Идея есть — доказательств нет. Это могло быть какое-то большое горе или сильный испуг — одним словом, шок. Ее мозг пытается теперь как бы закрыться от этого. А это возможно, только закрывшись и от всего остального. И все-таки надежда есть. Ты знаешь, еще совсем недавно — да что я говорю «недавно», еще и сейчас, в наше время — такие случаи признавались неизлечимыми. Пациентов запирали в клиниках, где никакого представления не имели ни о самом заболевании, ни о методах лечения. Естественно, больные и не могли поправиться, что воспринималось как доказательство неизлечимости болезни. Но я вылечу Еву и докажу, что это не так.

— Может быть, уложить ее в постель, как ты думаешь? — спросила я.

Он осторожно опустил ее руку.

— Да, пожалуй. Отдых помогает при любой болезни. Проследи, пожалуйста, чтобы все окна были открыты, даже если станет прохладно. Ей нужен свежий воздух. Только укрой ее потеплее.

Мы вместе раздели и уложили Еву в постель. Лампу я не стала гасить: было еще рано, не хотелось оставлять ее одну в темной спальне.

Мы вышли в другую комнату.

— Не волнуйся, ты же знаешь, она не сдвинется с места, пока ей не прикажешь.

— А если прикажешь… Как ты думаешь, она может подчиниться, если прикажут?

— Не всегда. Но бывает, что такие больные подчиняются любым приказам.

— Любым? — я даже задохнулась от внезапного волнения. — Но ведь тогда… кто-то мог приказать ей напасть на меня.

— В данном случае это маловероятно. Посмотри на ее мышцы. Она слишком долго болеет и мало двигается, мышцы совсем ослабли. Нет, у нее не хватило бы на это сил.

— Ты себе не представляешь, какое это для меня облегчение.

— Подожди, не торопись. Я как раз хотел сказать: с другой стороны, у таких больных иногда появляется невероятная сила, именно злая сила. И тогда нельзя быть ни в чем уверенным. Но в нашем случае это маловероятно: вряд ли она в состоянии проделать все это, даже если бы ее кто-то направлял.

— Что же нам делать? — произнесла я в полной растерянности.

— Я думаю, надо попытаться разыскать Камиллу. По-видимому, Ева была очень к ней привязана. Если бы нам удалось разыскать и вернуть ее, это наверняка пошло бы Еве на пользу. Я попробую навести справки в деревне. А ты узнай, нет ли у кого-нибудь в этом доме ее адреса или, может быть, адреса кого-нибудь из ее друзей. Ну, в общем, надо найти хоть что-нибудь, любую зацепку.

— Сделаю это, как только они вернутся, — пообещала я.

— А теперь, — предложил он, — давай поговорим о нас с тобой. Я хочу поведать тебе кое-что. И знаешь почему? Я надеюсь, что в недалеком будущем ты будешь носить мою фамилию.

— Это предложение, сэр?

— Да, именно так. Вы окажете мне честь стать моей женой?

— Да, сэр, и это большая честь для меня.

— Уверяю вас, вы ошибаетесь, — проговорил он с ласковой улыбкой, — это вы оказываете мне честь. А вот теперь послушай, что я еще хотел тебе рассказать. Сегодня у меня был пациент. С абсцессом. Я был к нему очень внимателен, и он это отметил. Сказал, что доволен тем, как я практикую. Так что теперь, я думаю, слава обо мне распространится в нашей округе и, может быть, у меня все-таки будет здесь хорошая практика.

— Ник, только не бросай свои исследования. Ну, ты знаешь, исследования психических заболеваний.

— Нет, конечно, я не собираюсь этого делать. Но прежде всего нужно найти что-то, чтобы зарабатывать себе на жизнь. Теперь — тем более. У меня ведь появятся новые обязанности.

— Неужели? — спросила я.

— Ну-ну, не притворяйся. Я имею в виду тебя.

Не знаю, как это произошло, но в следующую минуту я опять была в его объятиях. Господи, как же я люблю этого человека! Я очень мало знала о нем, но, с другой стороны, он так же мало знал обо мне. Однако для нас это не имело никакого значения.

— Я очень хочу, чтобы мы поженились как можно скорее, Ник. Но ты должен знать: я не хочу лишать тебя возможности продолжать свое дело. Мне важно знать, что в один прекрасный день ты найдешь способ помогать несчастным, которые сейчас находятся в безнадежном состоянии. Даже если ради этого придется подождать со свадьбой.

— Думаю, не придется. Мы очень скоро сможем пожениться. Надо только найти еще нескольких пациентов. Мне кажется, как только они меня узнают поближе, пациентов будет более чем достаточно, и при этом безо всякого вреда для доктора Виггинса. Я считаю, что для человека его возраста, с его здоровьем нынешняя нагрузка слишком велика.

— Тогда можешь назначить день свадьбы. Я останусь здесь до тех пор, пока Ева не поправится. Дорогой, если бы тебе удалось ее вылечить! Все в этой округе тогда признали бы тебя.

— Знаешь, мне не очень хочется оставлять тебя здесь. За этим покушением могут последовать другие, более удачные.

— Но я совсем не боюсь. — Это была неправда. — А если почувствую опасность, для себя или для Евы, я всегда могу послать кого-нибудь в город за тобой.

— Ты уверена, что хочешь остаться?

— Дорогой, это твой шанс. Мистер ван Дорн — важная персона. Если тебе удастся вернуть к нормальной жизни его дочь, ты по-настоящему прославишься.

— К черту все это, — сказал он с незнакомым мне выражением в голосе. — Моя карьера не стоит твоей жизни.

Со счастливым смехом я погладила его по щекам.

— Я люблю тебя. Люблю за то, что ты это сказал. Но, знаешь, дело не только в твоей карьере. Я привязалась к Еве. Хочу, чтобы ты ее вылечил. Мы ведь знаем — ее можно вылечить. И ты, именно ты, должен это сделать.

— Да, ты стоишь большой любви.

Он снова привлек меня к себе. Вздохнул.

— Наверное, пора идти. Не стоит испытывать терпение хозяев. Но на этот раз ты не пойдешь меня провожать.

— Только до крыльца, — согласилась я. Последовал долгий прощальный поцелуй. А потом

мы вышли в коридор, постаравшись принять как можно более безразличный вид. Я очень надеялась, что нам не встретится никто из домочадцев, однако на площадке лестницы стоял Уллис ван Дорн. И смотрел прямо на Ника.

— Я вас знаю, — громко сказал он. — Что вам здесь нужно? Кто вас вызвал? Вы ведь не наш врач.

— Прошу вас, мистер ван Дорн, — сказала я. — Николас Рисби — мой гость. Это обычный визит. Вы, должно быть, приняли его за кого-то другого.

— Это доктор Рисби, тот самый, который заявляет, что может лечить сумасшедших. Он сам безумец, раз считает, что больного можно вылечить разными баснями и сладкими речами. Я требую, чтобы он убрался из нашего дома.

— Но, мистер ван Дорн, — попыталась я еще раз, — ваша мать разрешила доктору Рисби приходить ко мне в гости.

— Готов поспорить, она и представления не имела о том, кто он такой. Если бы она и отец знали, что это тот самый чокнутый доктор, с которым никто в округе не желает иметь ничего общего, они бы давно вышвырнули его из дома.

Ник вспыхнул, и на секунду мне показалось, что сейчас разразится скандал. Но нет, он был настоящий джентльмен. Слишком хорошо воспитан. Он обернулся ко мне, вежливо поклонился, быстро спустился по ступенькам и исчез за дверью. Уллис с громким стуком захлопнул за ним дверь.

Я сбежала вниз следом за ним.

— Еще раз повторяю: это мой гость, кто бы он ни был по профессии. Он здесь совсем не в качестве врача, хотя Ева его заинтересовала и он, конечно, мог бы ее вылечить.

— А я предупреждаю вас: если с ней что-нибудь случится, я добьюсь, чтобы вашего друга судили, а вас немедленно уволили. Кому вы вообще здесь нужны? Что вы собой представляете? Вы что, собираетесь совершить невозможное?

— Я здесь потому, что меня пригласили. Меня приняли на эту работу после собеседования, мне за нее платят. Если вы возражаете против того, что мой знакомый меня навещает, пожалуйста, скажите об этом отцу или матери. Со мной прошу в таком тоне больше не разговаривать. С самого начала мне было совершенно четко сказано, что я не должна отчитываться ни перед кем, кроме вашего отца. Доброй ночи, мистер ван Дорн.

Я поднималась по лестнице, вся дрожа от ярости. Да что же это такое?! Сговорились они все, что ли? Сначала миссис Кэртис, теперь Уллис. Спору нет, любой из них может причинить мне массу неприятностей, стоит им только пойти к мистеру ван Дорну с жалобой. Оставалось только надеяться, что, если такое и случится, мистер ван Дорн прислушается к голосу разума. Я очень на это рассчитывала и настроилась оставаться в этом доме до тех пор, пока Ева не поправится либо пока Ник не потеряет всякую надежду вылечить ее.

Я заглянула к ней в спальню. Она лежала с открытыми глазами, точно в той же позе, в какой мы ее оставили. Я закрыла ей глаза, немного прикрутила лампу и пошла к себе. Загляну к ней еще раз, перед тем, как окончательно улечься, и тогда уж потушу свет.

Я отчаянно тосковала по Нику. И была зла на Уллиса: ведь он украл у нас прощальный поцелуй. Непонятно было, чем он вообще занимается, этот молодой человек. Похоже, просто убивает время, экспериментируя в своей лаборатории. Я, кстати, ее еще так и не видела.

Я открыла книгу, но читать не могла. Поняв, что так и не смогу сконцентрировать внимание, решила укладываться на ночь и стала стелить постель, Я делала это очень медленно, чтобы дотянуть до одиннадцати, когда нужно будет в последний раз заглянуть к Еве.

Я застала ее в том же положении, задула лампу и открыла все окна. Наконец, улеглась и сама, оставив дверь в комнату Евы открытой, так чтобы слышать каждое ее движение.

Я вдруг почувствовала, что страшно устала. Наверное, сказывались последствия прошлой ночи. Во всяком случае, сон сморил меня сразу же. Однако спала я некрепко, так как сразу услышала, что кто-то осторожно опускает жалюзи на моем окне. Когда же наконец мне удалось стряхнуть с себя сон и открыть глаза, я поняла, что все жалюзи на окнах кем-то опущены. Меня как будто отключили от всего мира, даже от ночной темноты, потому что тьма, царившая в моей комнате, была чернее самой ночи.

Я села на постели, пытаясь хоть что-то разглядеть в этой кромешной мгле, и в этот момент кто-то, такой же темный, как тьма вокруг, кинулся на меня. Я сделала отчаянную попытку увернуться, но в этот момент нападавший кинул подушку туда, где, как он думал, должна была находиться моя голова. И с силой надавил… Сомнений не было — меня опять пытались убить. На этот раз — задушив подушкой.

Я скатилась с кровати и отчаянно закричала. Но тут же сообразила, что это бесполезно: в этом крыле были только наши с Евой комнаты. Каким-то чудом не наткнувшись на стулья и прочую мебель, я кинулась к двери, которая вела в коридор, — она была заперта; в полном отчаянии я пыталась нащупать ключ — пальцы скользнули по пустой замочной скважине. Я была надежно заперта в собственной комнате, как в западне. Но, может быть, удастся каким-то чудом добраться до другой двери, в комнату Евы.

— Кто вы? Что вам нужно? — громко спросила я, одновременно пытаясь определить, где же дверь в Евину комнату. В конце концов я ее обнаружила. Она была чуть приоткрыта, как я ее и оставляла. Я распахнула дверь и кинулась в соседнюю комнату; нападавший последовал за мной. Похоже, он все знал об окнах и дверях. Знал намного лучше меня.

В передней комнате Евиных апартаментов жалюзи на окнах тоже были опущены. Здесь тоже царила кромешная тьма. Я даже не стала пытаться открыть дверь в коридор: тот, кто так хорошо здесь все знал и успел позаботиться о шторах, конечно же, подумал и о двери. Она наверняка уже заперта, и ключа мне не найти. Поэтому я устремилась прямо в спальню, но в следующую же минуту поняла, что опять попала в ловушку — и здесь все окна были крепко-накрепко закрыты, жалюзи спущены; и здесь царила такая же кромешная, немыслимая тьма. Мне не удалось закрыться от нападавшего в этой комнате, как я надеялась.

Спотыкаясь во тьме, я дошла до Евиной постели и ощупала ее. Она была на месте. Я дотронулась до ее щеки, нащупала пульс. Она была жива! Пока. Так же, как и я.

Что же делать? Разбить окно! Я стала искать, чем бы это можно было сделать… какой-нибудь стул. И в это время сильные руки в перчатках схватили меня за плечи, довольно неловко, как будто нападавший тоже действовал вслепую, наугад. Я рванулась, пытаясь высвободиться. Но эти руки были слишком сильны… нечеловечески сильны. И они сомкнулись у меня на горле.

Это был конец. Спасения не было. Надежды — тоже. У меня не осталось больше сил бороться, а рядом со мной находилась только несчастная, почти парализованная девушка.

Не выпуская из рук мое горло, убийца подтолкнул меня к стене. И с силой прижал. Казалось, мои легкие сейчас лопнут от недостатка воздуха. Я попыталась отбиваться ногами, но… ноги были босы, а силы на исходе.

У меня осталось только одно оружие — притворство. До сих пор я отчаянно пыталась оттолкнуть руками его лицо, закутанное в темный капюшон. Но теперь я опустила руки, так что они безвольно повисли вдоль тела, а все тело полностью расслабилось, как неживое. Может быть, это было лишь отчасти притворством — я и в самом деле была близка к обмороку.

Пальцы вокруг моего горла чуть разжались, как бы проверяя. Я с трудом подавила сумасшедшее желание сделать глубокий, жадный вдох и вдохнула коротко, едва заметно, чтобы только сохранить жизнь. Я даже позволила себе сползти по стене на пол. И только тогда, под покровом темноты, начала немного и очень осторожно дышать.

Послышались шаги. Они удалялись! Потом я почувствовала струю воздуха — это открылась и снова закрылась входная дверь. Ушел?!

Шатаясь, я встала на ноги и кое-как доковыляла до кровати: прежде всего надо было убедиться, что с Евой все в порядке. В темноте я ощупала ее — голова была плотно укутана простыней! Я отшвырнула ее, вся дрожа от ужаса. Слава Богу, Ева дышала. Глаза были широко открыты, в них тоже застыл ужас. С ней тоже пытались разделаться — убийца надеялся задушить ее простыней. Еще несколько минут — и цель была бы достигнута, даже без его присутствия.

Звать на помощь? Нет, сейчас у меня были более срочные дела. Я кинулась к окну, широко распахнула его и подтащила Евину кровать как можно ближе. Я увидела, как под струей прохладного воздуха вздымается ее грудь, пытаясь захватить как можно больше воздуха.

Только после этого я кинулась к входной двери, широко распахнула ее и стала кричать изо всех сил. Я кричала, буквально надрываясь, до тех пор, пока из своего крыла этого огромного здания не примчалась Сьюзан Кэртис, за ней — ее мать и Уллис, а затем мисс Кемп — все в ночных сорочках.

— В доме убийца! — кричала я. — Он хотел убить Еву и меня.

— Вы что, страдаете от ночных кошмаров? — спросила Гарриет Кэртис тоном следователя.

— Нет-нет! Это не кошмар! Я не спала.

— Так это, наверное, Ева на вас напала, — предположил Уллис. — Где она? У себя?

Он кинулся в ее комнату и через минуту вернулся с озадаченным видом.

— Да, она на месте, но там явно кто-то побывал. Я имею в виду, там был кто-то посторонний.

— Что с вашей шеей?! — вскричала Сьюзан. — Посмотрите, какие синяки!

У Гарриет и Уллиса были с собой лампы. Они поднесли их поближе. Гарриет даже дотронулась до моей шеи — и вынесла приговор:

— Ее душили, это ясно. Кто мог это сделать? Мисс Кемп, а где Джон Тэйни?

— Уехал сегодня вечером. И я заперла дом, как обычно. Могу поклясться, что сюда никто не мог проникнуть.

— И тем не менее кому-то удалось это сделать, — сказала я. — Меня чуть не задушили — вы все видите эти следы на шее; Ева чуть не задохнулась под простыней. Этот человек, кто бы он ни был, прекрасно знал свое дело. С Евой все было достаточно легко, а пока она умирала под простыней, он расправился бы со мной.

— Пойду проверю все двери и окна, — сказал Уллис. — А вы пока посидите, мисс Вингейт. По-моему, вы на грани обморока.

Он был прав, я примерно так себя и чувствовала. Сьюзан помогла мне дойти до наших комнат и усадила в кресло. Гарриет пошла к Еве в спальню — посидеть с ней, пока я немного отойду. Сьюзан принесла мне стакан холодной воды, и я почувствовала себя немного лучше.

— Я никогда не любила этот дом, — призналась Сьюзан. — Ночью здесь просто страшно: все время слышны какие-то таинственные звуки; скрипят половицы, что-то шуршит, кто-то стонет или шепчет… — в общем, жуть какая-то.

— Сьюзан, милая, — взмолилась я, — скажите, кому нужно убивать меня?

— Даже представить себе не могу, — ответила она. — Может быть, здесь какая-то ошибка?

— Но ведь это уже второй раз. Прошлой ночью меня кто-то столкнул в воду, а потом чуть не убил тяжелыми камнями. Если бы он не промахнулся, меня бы уже не было в живых. Нет, это не ошибка.

Сьюзан, казалось, была вся в сомнениях.

— Но ведь вы здесь всего только несколько дней, Анджела. За это время невозможно завести серьезных врагов.

— Однако кто-то хочет моей смерти. Для этого, конечно, должна быть причина, но я, к сожалению, не могу ее угадать. Для меня это загадка без ответа.

Сьюзан даже задохнулась от внезапной догадки:

— А вдруг это Ева? Я хочу сказать: вдруг он задумал убить Еву, а вы просто оказались на пути?

— Да, я уже подумала об этом. Это возможный ответ. Но все равно… Кто может так сильно желать смерти несчастней, почти парализованной, потерявшей рассудок девушки?!

— Ну, я не знаю, — сказала Сьюзан. — Но должна вам признаться, я безумно напугана. А вдруг он задумал убить нас всех. Хоть бы Уллису удалось напасть на его след.

— А вы уверены, что это мужчина?

— Что вы хотите сказать? Это женщина?

— Вполне возможно. Сильная, натренированная женщина… или такая, которой движет безумие, — вспомнила я слова Ника.

— Ну, Анджела, так мы ни до чего не договоримся. Давайте отдыхать. Мама побудет с Евой, а я посижу с вами. Вам надо хоть немного поспать. Слышите, я приказываю.

Сопротивляться не было сил, и с чувством благодарности к ней, сидевшей у моей кровати, я наконец погрузилась в сон.

 

Глава восьмая

Мистер и миссис ван Дорн возвратились на следующий день. Уллис встречал их на станции и по дороге все рассказал — конечно, со своих позиций. Оба были явно взволнованны. Миссис ван Дорн прошла прямо к Еве, а я последовала за мистером ван Дорном в его кабинет, вместе с Уллисом, Сьюзан и миссис Кэртис. Он пригласил нас садиться.

— Итак, — сказал он, — Уллис рассказал мне, что прошлой ночью кто-то пытался убить вас, мисс Вингейт.

— И прошлой, и позапрошлой ночью, — сказала я.

— Да, я слышал и об этом. Уллис уверял меня, что такие синяки вы никак не могли бы поставить себе сами. Я теперь вижу эти синяки. Я с ним полностью согласен. Прежде всего, хочу выразить вам глубокую благодарность: вы спасли жизнь моей дочери.

— Сэр, я просто, никак не могу понять, каким образом этому человеку удалось проникнуть в наши комнаты.

— Оставим это пока. Я также хочу просить у вас прощения за то, что такие вещи могли произойти в моем доме. Уверяю вас, я не имею ни малейшего представления о том, что все это значит, но намерен выяснить это в ближайшее время. Я выясню, кто или что за всем этим стоит. Ну, а кроме того, мисс Вингейт — мне сообщили, что молодой доктор из города приезжал с визитом к Еве, без нашего согласия.

— Это не совсем так, сэр, — ответила я.

— Расскажите же, что здесь правда. Он был здесь?

— Да, по моей просьбе. Это доктор Николас Рисби. Он преподавал психологию у нас в колледже, я знаю его с тех самых пор. Собственно, о том, что доктор Рисби находится в этом городе, я узнала от доктора Виггинса. Я разыскала доктора Рисби и рассказала ему о Еве и ее болезни. Он как раз исследует такие случаи. Вот я и попросила его приехать взглянуть на Еву.

— Я немного слышал о нем. С такого рода идеями… вряд ли у него может быть много пациентов. Он, наверное, страшно бедствует.

— Ну, он всего несколько дней назад начал практиковать, — кинулась я на защиту Ника. — И у него уже есть… есть пациент. Пока, правда, всего один, зато очень высокого мнения о докторе Рисби.

— Хорошо. Так что же доктор Рисби думает о состоянии Евы?

— Он уверен, что она должна поправиться.

— Вот как. Это очень похвально, тем более что многие, гораздо более известные врачи считают ее неизлечимой. Он что, волшебник, этот ваш молодой человек?

— Нет, он просто очень способный врач. Давно занимается вопросами лечения психических расстройств — вы знаете, это совершенно новая область в медицине. Когда-нибудь он станет известным врачом в этой области, и я надеюсь, Ева будет одним из его первых вылеченных пациентов. С вашего разрешения, конечно. Он понимает, что с ней происходит, и знает, что с этим делать. И если он считает, что она должна поправиться, поверьте мне, сэр, это и есть правда.

— А я считаю, что его следует выслать из города, — сказал Уллис.

— Я не согласна, — это была Гарриет, к моему величайшему удивлению. — Но, с другой стороны, если он так хорош, как вы говорите, почему же он до сих пор не помог Еве?

— На это я не могу вам ничего ответить: я ведь не врач. И потом, она ведь пока еще не его пациентка. Почему бы не спросить его самого?

— Я могла бы поехать в город и привезти его, — заявила вдруг Сьюзан. — Я его однажды видела. Очень красивый молодой человек.

— Ну, сейчас не время для всех этих… — сухо, почти брезгливо произнес мистер ван Дорн. — Мисс Вингейт, не могли бы каким-нибудь образом передать вашему молодому человеку: я бы хотел, чтобы он попробовал вылечить мою дочь. Пожалуйста, передайте ему, что я прошу его заняться Евой, и как можно скорее.

— Я сейчас же пошлю экипаж и передам записку с кучером.

Наверное, лицо мое светилось счастьем и благодарностью.

— Сьюзан это сделает, — распорядился мистер ван Дорн. — Поторопитесь, Сьюзан. И, кстати, вам совсем не обязательно сопровождать экипаж. А теперь попрошу всех удалиться. Мне нужно поговорить с мисс Вингейт наедине.

Гарриет встала с демонстративно негодующим видом. Когда они наконец вышли, мистер ван Дорн обернулся ко мне.

— Мисс Вингейт, я принял важное для себя решение: вы тот человек, которому я могу доверить судьбу дочери, ее благополучие. Это решение принято не сегодня, раньше. Но сегодня оно окрепло. А теперь, прошу вас, расскажите еще раз и как можно более подробно все, что произошло. Начните с позапрошлой ночи, когда на вас в первый раз было совершено нападение.

Я говорила, наверное, около часа. Описывала все происшедшее и отвечала на вопросы. В конце моего рассказа к нам присоединилась миссис ван Дорн.

— По-моему, Ева сегодня выглядит хуже, чем обычно, — сказала она. — Я это, конечно, не в упрек вам говорю, мисс Вингейт.

— Счастье, что она вообще жива, — резко ответил ей муж. — Если бы не эта девушка, скорее всего, все было бы кончено. Дорогая, скажи, что, по-твоему, происходит в этом доме?

Она только печально покачала головой.

— Хотела бы я знать. А вдруг здесь и в самом деле поселилась нечистая сила, как болтают в округе.

— А вот я ничего подобного не слышала, — вмешалась я. — Кто об этом говорит?

— Да, тут болтают всякое, — отмахнулся мистер ван Дорн. — Говорят, что во времена войн против индейцев здесь казнили людей. Ну, знаете, обычные россказни о пытках, убийствах, мятущихся душах и жажде мщения. В первое время, когда мы только приехали сюда, у нас были трудности с прислугой: никто не хотел здесь жить; мы смогли нанять только приходящую прислугу. Но потом… ничего не происходило, и все привыкли к этому дому. Слухи стали затихать.

— Увидишь, что тут начнется, когда разнесутся слухи о последних событиях, — сказала миссис ван Дорн. — Знаете, что я думаю? Кто-то мог проникнуть в дом со стороны побережья. И это даже не составило бы большого труда — на лодке или просто вплавь. И все-таки, кто же это мог быть?

— Я думаю, ответ надо искать не здесь, не в старых преданиях об этом доме, — заключил мистер ван Дорн.

— А что ты решил по поводу этого доктора Рисби?

— Пригласил его для Евы.

Она кивнула с одобрением.

— Знаешь, он мне понравился. Мисс Вингейт, а вам не следовало скрывать от нас правду. Но я не хочу обвинять вас. И все-таки, почему вы решили скрыть от меня его профессию?

— Я боялась, что вы откажете ему от дома, если узнаете, что он и есть тот самый доктор Рисби, о котором все в округе судачат и у которого совершенно безумные идеи по поводу психических заболеваний и их лечения. На самом деле его идеи не так уж безумны. В общем-то, его методы не очень отличаются от других. Они просто более современны.

— Но об этом же почти ничего не известно, — осторожно сказала миссис ван Дорн.

— Не совсем так. Доктор Рисби ведет исследования, и очень интенсивные, — сказала я с жаром.

Миссис ван Дорн едва заметно улыбнулась. По-видимому, моя горячность ее даже забавляла.

— И когда же он приедет?

— Думаю, что во второй половине дня, — ответил мистер ван Дорн. — Ах да, чуть не забыл: я жду мистера Роланда Тайлера из Нью-Йорка. Это мой адвокат, мисс Вингейт, и я ему полностью доверяю. Может быть, он сможет нам помочь в этом таинственном деле.

— Будем надеяться, — сказала я, — Признаюсь вам, прошлой ночью я была смертельно напугана. Если бы можно было предположить хоть какую-то причину…

— А может быть, у вас есть враги? — предположила миссис ван Дорн.

— Ни одного, могу поклясться. Никогда никому в жизни я не причинила зла, ни преднамеренно, ни по ошибке. Мне не в чем завидовать, у меня нечего отнять; ни в моем прошлом, ни в моей семье нет и никогда не было никаких темных тайн. Поверьте, для меня все это такая же загадка, как и для вас, миссис ван Дорн.

Она поднялась с места.

— Ну, хорошо. Мне пора переодеваться. Еще раз благодарю вас, моя дорогая.

Она легонько обняла меня и вышла. Я поблагодарила мистера ван Дорна за то, что он меня так внимательно выслушал, и пообещала привести Ника к нему, как только тот появится. А сама вышла на крыльцо и уселась в кресло-качалку. Я все еще была расстроена, мысли путались, надо было посидеть в одиночестве и подумать.

Увы, этому не суждено было случиться. На тропинке показался всадник. Одет он был с иголочки и прекрасно смотрелся верхом. Он спешился и неторопливо направился ко мне. Это был высокий темноволосый человек с ярко-голубыми глазами. Он был красив какой-то мрачной красотой.

— Я имею честь говорить с мисс Вингейт? — спросил он, приподнимая шляпу.

— Да, сэр. А вы, вероятно, адвокат мистера ван Дорна?

— Роланд Тайлер, к вашим услугам. Счастлив познакомиться с вами, мисс Вингейт.

— Благодарю вас. Мистер Тайлер, можно задать вам вопрос?

— Да, конечно, если для ответа мне не потребуется преступить профессиональный долг. Что бы вы хотели узнать?

— Возможно, это покажется вам чрезмерным любопытством с моей стороны… почему-то я не решилась спросить об этом мистера и миссис ван Дорн. Но мне необходимо это знать. Пожалуйста, расскажите мне о девушке по имени Камилла. Она была секретаршей мистера ван Дорна.

— Камилла? Зачем вам это?

— Вчера совершенно случайно к Еве попала фотография Камиллы, и ее реакция была неожиданной для меня. Я поняла, что Камилла много значила в ее жизни. Если бы нам удалось разыскать Камиллу, я думаю, это пошло бы Еве на пользу.

На лице его появилось задумчивое, даже какое-то отрешенное выражение.

— Камилла, — медленно сказал он. — Это была самая красивая женщина, которую я когда-либо встречал в жизни. Ей было уже тридцать четыре — не молоденькая девушка, зрелая женщина. Все вокруг были в нее влюблены, включая и меня. Она никому не отвечала взаимностью. Она начала здесь работать еще до того, как я стал адвокатом мистера ван Дорна. Практически жила в этом доме. Очень способная и исполнительная — все так говорили. А потом, в один прекрасный день, неожиданно для всех, она исчезла. Просто вышла из дома и не вернулась. Даже частные детективы не могли найти никаких следов. Она не объявилась ни по одному из известных нам адресов, ни одному из друзей не дала о себе знать… В общем, с тех пор, похоже, никто ее больше не видел. Близких родственников у нее не было, и поэтому, после того как мистер ван Дорн прекратил поиски, никто их больше не вел.

— Ну, тогда маловероятно, что мне удастся ее найти.

По-моему, у меня даже голос охрип от огорчения.

— Да уж, если бы вам это удалось, это значит, что вы оказались способнее полиции и всех частных детективов.

— А вот мистер Джон Тэйни считает, что она получила все, что могла, от этой семьи, а потом просто сбежала. Что вы об этом думаете?

— Кто может знать? Она получила множество подарков и, насколько мне известно, ни разу ни от одного не отказалась. Сама же при этом не была щедрой дарительницей. Одно вам скажу — все в этом доме очень хорошо к ней относились. Мистер ван Дорн не мог ею нахвалиться. А Ева ее просто обожала. Она тоже любила Еву, надо сказать; когда они вдвоем появлялись где-нибудь на улице, в магазинах или в кафе, все взоры были прикованы к ним. Кажется, я понимаю, почему фотография Камиллы так подействовала на Еву.

— Но из того, что вы рассказали, Камилла совсем не производит впечатление человека, способного вот так просто встать и уйти, — заметила я.

— Я тоже готов был поклясться, что она на это не способна. С другой стороны, у нее могли быть какие-то свои причины. Я попытаюсь еще раз отыскать ее след в Нью-Йорке. В общем, сделаю все возможное.

— Еве бы это очень помогло, я уверена, — сказала я почти умоляюще.

— Обещаю вам это, мисс Вингейт. Ну, а как вам работа здесь?

— На первый взгляд, очень многообещающее место. Если бы мне удалось вернуть Еву в нормальное состояние, сделать ее опять той здоровой, привлекательной девушкой, какой она была, — знаете, я бы могла считать, что кое-что сделала в жизни.

— Да, наверное, вы правы. Ну, а как остальные? Вы со всеми в этом доме ладите?

— Странный вопрос, я бы сказала.

— Не более странный, чем ваш вопрос о Камилле.

Я была немного сконфужена.

— Вообще-то вы правы… Знаете, я подумала: а может быть, кто-нибудь поручил вам расспросить меня.

— Нет, даю вам слово. Мне в самом деле любопытно услышать ваше мнение о некоторых домочадцах. Интересно, совпадает ли оно с моим. Вот, например, миссис Кэртис, на мой взгляд, просто цепляется за спокойную обеспеченную жизнь в этом доме, и крепко цепляется, надо сказать. Ее дочь Сьюзан — симпатичная девушка, но была бы еще симпатичнее, если бы вышла из-под влияния матери. Миссис ван Дорн представляет собой тип железной женщины: твердой рукой управляет и этим имением, и прочей собственностью, не забывая о своем положении. Мистер ван Дорн — очень интеллигентный человек; работать у него — истинное удовольствие. Уллис… вот он для меня пока темная лошадка. Он, похоже, считает себя будущим великим ученым. На самом же деле все его занятия в лаборатории — лишь удобный повод не заниматься настоящей работой. Он просто обыкновенный бездельник. Вот вам мое мнение.

— Я с ним почти полностью согласна. Скажите, а вы знали Еву до того, как она заболела?

Он улыбнулся почти нежной улыбкой.

— Ева для меня была идеалом женщины. Она была само совершенство, такая добрая, мягкая. В ней было какое-то особое очарование простоты, теплоты, любви ко всему, что ее окружало. Если бы она не была дочерью босса, я бы давно уже начал ухаживать за ней… и сделал бы все, чтобы ее завоевать.

— Благодарю вас, мистер Тайлер, — сказала я. — Ну, мне пора возвращаться к своим обязанностям. Надеюсь, вы меня извините. Хочу только еще сказать напоследок, что ваше мнение о Еве полностью совпадает с моим. Всего доброго, сэр.

Он галантно открыл передо мной дверь. Я пошла к себе наверх, он же направился в кабинет.

Ева все еще лежала в постели. Никто и не подумал о том, чтобы поднять ее. Я захлопотала, готовя ее к визиту Ника. Новость о предстоящем событии я сообщила ей сразу же, надеясь, что это поднимет ей настроение.

— Знаешь, Ева, твой отец пригласил доктора Рисби в качестве лечащего врача для тебя, так что теперь он может приходить сюда так часто, как сочтет нужным, и делать для тебя все, что потребуется. Я знаю точно — он именно тот человек, который сможет тебе помочь. И знаешь… хочу поведать тебе свой маленький секрет: я влюблена в него. Хотя что же это я, глупая?! Мы ведь совершенно бессовестно целовались у тебя на глазах, так что ты, наверное, уже сама обо всем догадалась, да?

Честное слово, мне показалось, будто я заметила какое-то подобие улыбки, промелькнувшей на ее губах. Скорее всего, впрочем; я просто принимала желаемое за действительное.

Я умыла ее, расчесала волосы, одела — на сегодня я выбрала голубое платье — и усадила в кресло, ждать визита.

— А еще, знаешь, я сегодня разговаривала с мистером Роландом Тайлером. Очень приятный молодой человек. Ты бы только слышала, как он говорил о тебе. Знаешь, — но это строго между нами, — по-моему, он влюблен в тебя, только не хочет в этом признаться, потому что работает на твоего отца. Я решила, что тебе следует об этом знать. Может быть, у тебя уже есть собственное мнение на этот счет, и когда ты поправишься, будешь знать наверняка, как тебе вести себя с ним. Вот погоди, однажды, если будешь умницей, я тебе расскажу все, что он о тебе говорил.

Господи, как же мне было жаль ее, эту прелестную девушку, которая сидела передо мной почти как неодушевленный предмет, не реагируя ни на одно мое слово. И все же я была рада, что рассказала ей о Тайлере. Возможно, это отложится у нее в мозгу и даст ей пищу для более радостных размышлений.

Подъехал экипаж… Я кинулась к окну — да, это был Ник. Он буквально выскочил из коляски и бегом взбежал на крыльцо. На этот раз кто-то даже потрудился открыть для него главные ворота.

— Доктор Рисби приехал, — объявила я для Евы. — Я сейчас пойду вниз; он, наверное, сначала поговорит с твоим отцом, а потом мы вместе поднимемся сюда. А знаешь, Ева, милая, ты просто прекрасно выглядишь, Нику очень понравится. И вообще, ты такая хорошенькая для того, чтобы проторчать всю оставшуюся жизнь в этом кресле! Нет, мы этого не допустим! Ты встанешь, и очень скоро. Ну, извини меня, я скоро вернусь.

Я сбежала вниз как раз вовремя: мистер ван Дорн встретил Ника, они пожали друг другу руки. Затем мистер ван Дорн пригласил нас в кабинет.

— Мисс Вингейт, будьте так любезны, закройте дверь, — сказал он.

Я повиновалась. Потом вернулась и села рядом с Ником. Мистер ван Дорн некоторое время открыто рассматривал его. Потом коротко кивнул.

— Доктор, — начал он, — честно говоря, я несколько сражен вашей молодостью. Но, с другой стороны, можно считать, что это скорее достоинство, чем недостаток. Мисс Вингейт сообщила, что вы уже воспользовались возможностью осмотреть мою дочь.

— Нет, сэр, — ответил Ник. — Это не было осмотром в полном смысле слова. Она ведь не моя пациентка. Я просто воспользовался возможностью немного понаблюдать за ней, вот и все.

— Понятно, — сказал мистер ван Дорн. — И вы действительно считаете, что она может поправиться?

— Уверен в этом, сэр.

— Вы знаете, что другие врачи так не считают?

— Да, сэр. Дело в том, что исследование человеческого мозга — совершенно новая область в медицине. Большинство врачей даже не пытаются заниматься этим. Я в отличие от них считаю, что многие человеческие недуги вызваны состоянием центральной нервной системы.

— В данный момент меня интересует только состояние моей дочери. Что вы об этом можете сказать?

— Ну, во-первых, это особый вид помешательства, который известен уже довольно давно. Поясню: вот, скажем, вы, я, мисс Вингейт — мы нормальные люди; это значит, что в нашем мозгу имеется определенная логика восприятия, к которой он приспособлен. Я бы даже сказал, существует определенная гармония. У Евы же эта гармония нарушена; какая-то часть ее мозга функционирует лишь в ограниченной степени, другая не функционирует вообще. Этим и вызвана ее болезнь.

— Безумие, молодой человек. Не болезнь, а безумие. Называйте вещи своими именами.

— Хорошо, пусть будет так — безумие. Но это излечимо. Это состояние могло быть вызвано самыми различными, однако вполне конкретными причинами — например, тяжкой утратой, — что, видимо, исключается; какой-нибудь чисто материальной потерей — тоже не подходит; или шоком, чем-то, что могло привести ее в ужас, — это единственное, что у нас остается. И это самое очевидное.

— Но моя дочь не переживала никакого шока, — сказал мистер ван Дорн. — Во всяком случае, мне об этом ничего не известно.

— Если можно, расскажите, пожалуйста, подробнее, как и когда у нее это началось и где были вы в это время.

— Мы с женой были за границей, в Англии. Там получили известие, что Ева серьезно заболела. Вернулись с первым же пароходом и застали ее вот в таком состоянии. Она не говорила ни слова, ни на что не реагировала… просто застыла в полной неподвижности. Это было ужасно. Поначалу у меня от этого были кошмары по ночам.

— В психиатрии это называется кататоническим состоянием, — сказал Ник. — В какой-то степени это похоже на смерть. Евин мозг отказывается воспринимать определенную информацию, но достичь этого может, лишь закрывшись от всякой информации вообще. Он отключается от всех внешних событий.

— И что же нужно сделать, чтобы вновь пробудить ее к жизни, доктор?

— Ее нужно приучить воспринимать то, что мозг отказывается воспринять. Сначала нужно попытаться узнать, что это, а затем внушить, что бояться нечего. Этот процесс может оказаться довольно длительным. Сейчас я знаю, что она слышит и понимает, что ей говорят. Она может даже передвигаться произвольно — если очень захочет. Но она этого не хочет. Она ушла в свое состояние условной смерти, потому что для нее это единственный способ не думать, не вспоминать о том, что ее мучит.

Мистер ван Дорн искоса взглянул на меня.

— А у вас очень образованный друг, мисс Вингейт. Я просто поражен.

— Благодарю вас, — ответила я. — Я-то это знала.

— Ну, хорошо. А теперь расскажите мне, доктор, каким образом вы собираетесь возвращать мою дочь к жизни.

— В основном этим будет заниматься Анджела… мисс Вингейт. Я же тем временем постараюсь выяснить, что именно она так боится вспоминать. По всей видимости, это каким-то образом связано с вашим домом, с этим имением, с людьми, которые здесь живут. Для нас сейчас очень важно это выяснить.

— Тогда займитесь этим, и как можно скорее. Спрашивайте, кого вам будет угодно и очем угодно. Я разрешаю. Самое главное — чтобы моя дочь поправилась. Если вам это удастся… за благодарностью я не постою, можете не сомневаться.

— Если мне удастся ее вылечить, — сказал Ник, — это и будет самой большой наградой. Ведь, кроме всего прочего, мне удастся доказать, что мои теории верны, и тогда я смогу использовать свои методы для лечения и других подобных случаев. Если бы вы только знали, сэр, сколько несчастных ждут этого. Единственное, чего я прошу, — это чтобы мне не мешали.

— Если кто-нибудь откажется вам помогать, сразу скажите мне. Как вы думаете, сколько времени это займет?

— Возможно, все изменится уже сегодня вечером, а возможно, через неделю… или через год. Ничего более определенного сказать, к сожалению, не могу, мистер ван Дорн. Могу только обещать, что сделаю все возможное. Если нам повезет, ваша дочь очень скоро к вам вернется.

— Хорошо, — мистер ван Дорн встал и протянул руку.

Когда мы оказались в холле, Ник привлек меня к себе.

— Благодарю за помощь, мисс, — улыбнулся он. — А теперь пошли к нашей пациентке. И давай подумаем, как нам действовать. Прежде всего, нужно нащупать ту ниточку, за которую можно было бы потянуть, чтобы снять покрывало забвения, окутавшее ее мозг. Я поговорю с ней сейчас, но в основном для того, чтобы успокоить. Скажи, больше ничего не происходило такого, что могло бы напугать ее… или тебя?

— Нет… но я чувствую — что-то должно произойти.

— Будь осторожна, умоляю, будь осторожна, дорогая. Ну, пойдем к ней.

 

Глава девятая

Ник провел с Евой больше двух часов, и все это время говорил, не умолкая. При этом он ни разу не упомянул ни о ее болезни, ни о тех страшных событиях, которые произошли в доме незадолго до этого; странно, но он даже не упомянул никого из домочадцев. Зато много говорил о том, что происходит в мире: о всемирной ярмарке, которая вскоре должна была открыться в Париже; о необыкновенных экспонатах, которые там ожидались; об открытии нового порта для иммигрантов, которое ожидали в конце года, — даже его название было уже известно и будило фантазию: «Остров Эллис»; он упомянул, что по расчетам порт должен охватить несколько миллионов иммигрантов. Он ни разу не задал ей ни одного вопроса, поскольку знал, что ответа все равно не получит. Просто говорил и говорил, о вещах известных и малознакомых, но, несомненно, интересных, даже приятных.

Я, кажется, начала понимать, в чем состояла его цель: заставить ее мозг хоть немного работать. Забрасывая в ее голову все эти сведения, как семена в почву, он хотел заставить ее сначала воспринять хоть что-то, чтобы затем, впоследствии, ее мозг мог воспроизвести или остановиться на этом, одним словом, — чтобы у мозга была какая-то пища вместо привычной уже пустоты.

Во всяком случае, какого-то эффекта он добился. Она совершенно явно успокоилась, даже расслабилась немного. И в то же время какие-то признаки напряжения время от времени появлялись на ее лице — как будто она пыталась кивнуть или улыбнуться ему в ответ.

— Я приду завтра, — сказал он в конце. — Ты только должна верить, Ева: ты поправишься. Ты уже поправляешься, в этом не может быть никаких сомнений. Все страхи уйдут бесследно, когда твой рассудок окончательно прояснится. Останутся только воспоминания. Но воспоминания ведь не могут причинить вреда, правда? Надо верить в себя, вот и все. И если ты будешь мне помогать, все пойдет значительно быстрее.

Мы оставили ее в той же безнадежной неподвижности. Ник, однако, выглядел вполне довольным. Всю дорогу, пока мы шли до экипажа, он говорил только об этом. Я решила проводить его: присутствие в доме мистера ван Дорна вернуло мне, казалось, забытое чувство безопасности, тем более что главные ворота были теперь открыты, а от них до дома рукой подать.

— Я чувствую — она реагирует, — говорил между тем Ник. — Ты, наверное, не видишь этого, а вот я замечаю все — учащение дыхания, расширение зрачков… всякие такие вещи. Это хороший знак. Если больше не будет потрясений, можно ожидать значительного улучшения уже через пару недель, а может, и раньше. Главное, надо избегать любых неприятных впечатлений. Так что больше никаких нападений, моя дорогая Анджела. Умоляю, береги себя.

— Можешь не волноваться, — произнесла я несколько мрачно. — К сожалению, я ни на минуту не могу забыть, что на меня уже дважды покушались. И все-таки, Ник, как ты считаешь, могла это быть Ева? Я имею в виду — в первый раз; во второй раз нападал кто-то другой — это ясно.

— Вначале у меня были некоторые сомнения — помнишь, я тебе говорил об этом. Но теперь чем больше я узнаю ее, тем больше убеждаюсь — нет, она не способна на это. Я ведь наблюдал ее какое-то время; вывод здесь может быть только один — такая агрессивность противоречит и ее натуре, и самой логике ее заболевания.

— Но как же тогда объяснить… ее руки… эта земля под ногтями… царапины?

— Ну, это все очень легко мог проделать с ее руками кто-нибудь другой. Нет ничего проще, тем более что от вынужденного длительного безделья кожа у нее на руках очень нежная и чувствительная. Единственное, что для этого требуется, — камень или какой-нибудь другой грубый предмет.

Я вцепилась в его руку с такой силой, что он даже остановился.

— Но тогда… она должна знать, кто это сделал?!

— Думаю, да. Конечно, это могли проделать, пока она спала, но мне почему-то кажется, что она знает того, кто это сделал. Вообще у меня такое впечатление, что основная ее беда в том, что она слишком много о ком-то знает.

— Ты меня пугаешь, — призналась я. — В общем-то, я к ним ко всем неплохо отношусь, даже к Уллису, хоть он и уклонился от нормальных отношений.

— Ну, не могу сказать, чтобы он уклонялся от встречи со мной, — сказал Ник почти раздраженно. — Наоборот, постарался привлечь как можно больше внимания к моей скромной особе. Нет, мистер Уллис мне не слишком по душе.

Мы подошли к его экипажу.

— Завтра приедешь? — спросила я.

— Обязательно. А ты ни на минуту не забывай об осторожности.

— Самое досадное — я никак не могу установить причину этих покушений.

— Причина, по-моему, ясна. Ты пытаешься вернуть Еву к жизни, а кому-то это совсем не нужно — ведь тогда она заговорит. Его действия, его ненависть направлены против нее, но, к сожалению, тебя ему не обойти.

— Значит, мы обе в опасности?

— Думаю, да. Поэтому еще раз умоляю, будь осторожна. Особенно ночью: похоже, этот человек, кто бы он ни был, больше всего любит действовать под покровом темноты.

— Так, понятно. Знаешь, что я решила? Буду спать с Евой в одной комнате. Окна будут накрепко закрыты, лампа будет гореть всю ночь.

Его руки обвились вокруг моей талии.

— Береги себя, Анджела, дорогая. Если что-нибудь тебя встревожит, обязательно пошли за мной. Ну, прощай, любимая моя.

— Жду тебя с нетерпением.

Он еще раз обернулся, помахал мне на прощание и скрылся из виду, а я медленно побрела обратно к дому. Но по дороге раздумала. Оставался еще целый час до ужина, Ева была в безопасности. Как отметил Ник, при свете дня ей ничто не угрожало. Пойду прогуляюсь до пляжа, решила я. Мне катастрофически не хватало свежего воздуха и солнца, а в будущем таких возможностей может и не быть, я это чувствовала.

Море было спокойным, дул легкий бриз, вода, судя по всему, была очень теплой. Пляж был пуст; я бы даже сказала, он был какой-то пустынный. Но мне именно это и нужно было. Необходимо было обдумать кое-что в одиночестве. Я шла по песку, прямо у кромки волн. И размышляла.

Как же изменилась моя жизнь за те несколько недель, которые прошли после смерти тетушки. Я потеряла единственного родного человека… и обнаружила, что осталась к тому же без гроша. Слава Богу, я получила хорошее воспитание и лучшее по тем временам образование. Потом я попала сюда и оказалась в самом центре проблем этой богатой семьи, в этом мрачном доме и не менее мрачном поместье. Здесь я встретила несчастную беспомощную девушку, превратившуюся практически в живой труп… и здесь же я встретила свою первую любовь, такую сильную и прекрасную, какая бывает только в мечтах. И вот теперь, именно теперь, когда все, казалось, сбывается, мне угрожает реальная опасность. Все предыдущие двадцать лет жизнь моя протекала в общем безмятежно, опасности были мне неведомы. Вот и теперь я еще не могла до конца привыкнуть к этой мысли. И в то же время испытывала почти панический ужас.

После получасовой прогулки по пляжу я, однако, почти успокоилась. Солнце клонилось к закату, пора было возвращаться к своим обязанностям. И тревогам.

Уже повернув обратно, я обратила внимание на какой-то странный предмет. Сначала я решила, что его вынесло на берег волнами. Но нет… это была чайка, мертвая чайка, и умерла она внезапно, прямо на лету.

Но отчего?

И тут я увидела других… десятки мертвых птиц. Почему-то один их вид вызывал какой-то мистический ужас. В первую минуту я готова была уступить этому чувству и с воплем бежать к дому, звать на помощь… На помощь — но от кого или от чего?

Усилием воли я заставила себя успокоиться. Ведь я не имею ни малейшего представления, отчего погибли эти птицы. Может быть, это какая-нибудь неизвестная мне болезнь. А может, охотник, которому «повезло». Объяснения могли быть самые разные. Я посмотрела вверх — нет ли в небе еще птиц? Да, две чайки летали совсем низко, должно быть, высматривая себе пищу. И вдруг… одна из них камнем полетела вниз и со стуком ударилась о сырой твердый песок пляжа! Другая спокойно продолжала полет.

Выстрела не было — в этом я могла поклясться. На пляже — никого, кроме меня. И безо всякой видимой причины эта чайка просто свалилась с неба мертвой! Остальные, наверное, упали точно так же! Я подбежала к последней. Несомненно, она была мертва. Я ничего не могла поделать. Да, все это было очень странно… чтобы не сказать — страшно.

Я быстро направилась к дому. Тропинка вела вокруг поместья, мимо разных хозяйственных построек. Среди них была и лаборатория Уллиса. Я никогда ее еще не видела. Подойду посмотрю, решила я. Страха как не бывало. Я взглянула на часы — подошло время ужина. Тем лучше — значит, Уллис наверняка в большом доме. Это был мой шанс.

Я свернула с тропинки и пошла через пустырь, туда, где начиналось имение и где стояло одноэтажное невзрачное здание. Я обошла его и обнаружила, что единственное окно в задней стене закрашено изнутри черной краской. Какая жалость! Потом я нашла еще одно маленькое окошко в боковой стене, но и оно было закрашено. Дверь была заперта не только на ключ — ее украшал огромный, тяжелый висячий замок.

Из-за двери доносился запах химикатов… острый, неприятный запах. Сразу захотелось уйти. Потом я услышала какие-то трудноразличимые звуки. Это не были звуки человеческого голоса… Все мои страхи опять проснулись. Я подобрала юбки и почти побежала обратно к тропинке, которая вела к дому.

У самого дома я замедлила шаги, перевела дыхание и как ни в чем не бывало вошла в холл. Все уже были там, собираясь проследовать в столовую.

— Анджела, дорогая моя, — воскликнула миссис ван Дорн и легонько обняла меня за талию. — Пойдемте поужинаем сегодня вместе. Я только что была у Евы, по-моему, с ней все в порядке. Руки можно помыть в туалете, вон там за лестницей.

— Ну, если вы в самом деле уверены, что с Евой все будет в порядке…

Честно говоря, я даже обрадовалась такой возможности: после пережитого на пляже хотелось побыть в компании нормальных людей.

— Да, я абсолютно уверена, что за это время с ней ничего плохого не случится.

Принесли еще один стул и прибор. Меня посадили рядом с Гарриет. Перед этим я зашла в туалетную комнату за лестницей, тщательно вымыла руки и даже ополоснула холодной водой лицо, чтобы успокоить нервы: говорят, иногда помогает.

— Я видела, как вы шли к пляжу, — заметила миссис Кэртис.

— Да, решила немного прогуляться, — призналась я, — совсем забыла о времени.

— Ну-ну, не стоит переживать из-за этого, — сказал мистер ван Дорн. — Мне тоже часто хочется к морю, но все не хватает времени. А раньше я туда ходил. Это настоящее удовольствие.

— Согласна с вами, для меня это тоже было истинное удовольствие… если бы не одна довольно странная вещь. Там, на пляже лежит, наверное, дюжина мертвых чаек. Ума не приложу, отчего они могли погибнуть; выстрелов я не слышала.

— Вы сказали, дюжина? И все в одном месте? — это спросил мистер ван Дорн.

— Да, очень близко друг от друга, так, будто они только-только упали. Я даже видела, как падала одна. А когда подбежала к ней, она была уже мертва.

— Как странно, — произнесла Сьюзан.

— А может быть, это какая-то неизвестная болезнь? — заметила миссис ван Дорн.

— Что ты думаешь на этот счет, Уллис? — обратился к сыну мистер ван Дорн. — Ты же у нас химик-исследователь.

— Возможно, они обглодали какую-нибудь рыбу, которая для них не годится. Я читал о таких случаях. Такая рыба была бы для них ядом. Этим можно объяснить и то, что их так много в одном месте. Другого объяснения я не нахожу.

— А вот я считаю, что можно найти более приятную тему для беседы за столом, — вмешалась миссис Кэртис. — Эта, по-моему, не способствует аппетиту.

Мистер ван Дорн громко рассмеялся, Сьюзан хихикнула, и даже я улыбнулась. Вскоре мы уже весело болтали.

Мне, однако, следовало поторопиться: пора нести Еве ужин. Я быстро доела свой и организовала поднос с едой для нее, постаравшись, чтобы он выглядел как можно более аппетитно.

Она все еще сидела в кресле, где мы с Ником оставили ее, все в той же позе, и ни один волосок на ее голове не пошевелился с тех пор, в этом я могла бы поклясться.

Я поставила поднос, повязала ей салфетку и принялась за кормление. Обычно через некоторое время она переставала открывать рот и даже крепко сжимала зубы — значит, наелась и больше не хочет. Сегодня, однако, у нее был отменный аппетит. Я сочла это хорошим признаком. Возможно, сегодняшний день станет началом выздоровления.

Во время кормления я вела нескончаемую одностороннюю беседу ни о чем и обо всем сразу. Рассказала о прогулке по пляжу, постаравшись не обмолвиться о мертвых чайках. Поговорила о Нике, о том, как мы влюблены друг в друга. Потом плавно перешла на Роланда Тайлера. И здесь губы ее едва дрогнули.

— Почему-то мне кажется, — сказала я, — что ему очень хочется тебя повидать. Я его пока не пригласила сюда: ты ведь больна, тебе вредно переутомляться. Возможно, в следующий раз, когда он будет здесь… и если доктор Рисби решит, что тебе это не повредит, мы пригласим его ненадолго. Может быть, ты стесняешься показываться ему в таком виде? Но я могу тебе сказать откровенно: ты прекрасно выглядишь. Более того, ты просто очаровательна. Слава Богу, эта ужасная болезнь нисколько не повредила твоей очаровательной внешности. Я понимаю, ты не в состоянии встретить его так, как тебе бы хотелось. Но, знаешь, он тоже все понимает. А кроме того, скоро, совсем скоро все будет по-другому. Потому что ты будешь другой, вернее, ты станешь прежней.

Никакой реакции на свою болтовню я не ждала. Подобно Нику, я просто заполняла ее головку всевозможными идеями — жизнерадостными и обнадеживающими.

Мисс Кемп пришла за подносом и тут же начала свою разрушительную работу. Мне, похоже, удалось немного успокоить Еву, и, надо сказать, не без усилий. И вдруг я услышала слова мисс Кемп:

— Вы рассказывали про мертвых чаек. Не то чтобы они мне были очень нужны, но все-таки кто-то же их убил. Вообще я вам скажу — над этим домом и над поместьем витает зло. Я просто чувствую, как оно опускается, словно туман. И убивает. Не знаю как, но убивает. Оно всех нас убьет, вот помяните мое слово.

Несколько раз я пыталась прервать ее, но бесполезно. Я делала отчаянные знаки, пытаясь заставить ее замолчать — ничего не действовало. В каком-то самозабвении она продолжала нести эту чушь в присутствии Евы. То, что она говорила, могло бы и здорового человека испугать до полусмерти.

В конце концов я взяла ее под локоть и повлекла к двери, вместе с подносом. Когда дверь за ней закрылась, я поспешила обратно к Еве.

— Пожалуйста, не обращай внимания на эту глупую болтовню. Твой брат Уллис все объяснил: эти чайки отравились какой-нибудь дохлой рыбой в море. Уллис сказал, такие случаи не редкость. А все эти разговоры о каком-то зле, которое будто бы витает над домом, — просто глупости. Если бы только я не боялась навредить мисс Кемп, я бы рассказала твоему отцу, что она тут болтает. Но мы-то с тобой знаем, что это глупости. Мы ведь не будем обращать на это внимания, правда?

Я ходила по комнате, пытаясь унять гнев. В конце концов, немного успокоившись, вернулась к своим обязанностям. Раздела Еву, надела ей сорочку, расчесала волосы — последнее, мне казалось, ей особенно нравилось. Но когда я попыталась отвести ее в постель, она вся напряглась и оцепенела в каменной неподвижности.

— Ну, хорошо, — уступила я. — Не будем так рано ложиться. Давай немного почитаем. Как раз сегодня пришел интересный журнал. Подожди, я принесу — он у меня в комнате.

Я пошла к себе, но когда уже взялась за ручку двери, вдруг услышала странный звук — не то стон, не то хриплый вздох.

Я ринулась обратно. И увидела широко раскрытые глаза, полные ужаса. Да, это был ее голос. В первый раз она подала голос, после того случая с мертвой лисой. Но тогда она кричала от ужаса. Что же на этот раз?

Я взяла ее руки.

— В чем дело, Ева, дорогая моя? Ты звала меня? Ты пыталась позвать меня, да? Ева, ты опять можешь говорить! Ну, скажи еще что-нибудь. Пожалуйста…

Она была неподвижна. Я положила руку ей на лоб — он был мокрым от пота. Все ее тело сотрясала дрожь. Внезапно я поняла, в чем дело.

— Ты не хочешь, чтобы я уходила? Не хочешь даже на минуту оставаться одна? Да, Ева? В этом дело? Ты что, боишься? Господи, ну произнеси хоть что-нибудь. А впрочем, не надо. Кажется, я и так поняла. Ты так испугалась, что пыталась позвать меня, и на это ушли все твои силы. Не бойся, милая, я никуда не уйду. Буду сегодня спать в твоей комнате. Лампа будет у нас гореть всю ночь. Так что, видишь, бояться нечего. Я так и собиралась сделать с самого начала. И двери мы запрем, и все окна закроем. Ты будешь в полной безопасности. А уж если кто-нибудь и попытается к нам проникнуть, я буду кричать за двоих.

Она все еще тяжело дышала, но понемногу дыхание успокаивалось, напряженность и оцепенение оставляли ее. По-видимому, после того, как я пообещала не уходить, страх понемногу оставлял ее. Но чего же она так панически боялась?

Возможно, завтра Ник найдет ответ на этот вопрос. Пока же мне оставалось только одно — быть рядом с ней, что бы ни случилось. Я соорудила себе постель из стульев, зажгла лампу, приготовила запас спичек — так, чтобы ночью они были наготове; раздеваться я сегодня не собиралась, только закуталась в легкий шерстяной плед: становилось прохладно. Конечно, можно было зажечь камин, чтобы стало намного теплее и приятнее, но тогда будет клонить ко сну, а спать я в эту ночь не собиралась.

Все приготовления были окончены; оставалось только уложить Еву. Теперь она уже не сопротивлялась и спокойно дала отвести себя в постель. Я устроила ее полусидя, чтобы можно было еще поболтать, даже почитать немножко. Я знала, что мне предстоит долгая и трудная ночь, но Ева, я надеялась, в конце концов устанет и заснет. Днем попрошу кого-нибудь побыть с ней, и тогда немного посплю сама. Но только после того, как приедет Ник. И еще. Я буду следить за тем, чтобы ничто не мешало Евиному выздоровлению. Отныне никаких мрачных разговоров в ее присутствии — всех предупрежу.

Ева действительно заснула в конце концов. А для меня эта ночь тянулась бесконечно. Старый дом скрипел и стонал. Один раз кто-то легонько постучал в дверь смежной комнаты, но я не ответила. Кто бы он ни был, пусть думает, что мы спим. Один раз я и в самом деле задремала, но тут же проснулась. Завтра приедет Ник. Этого достаточно, чтобы перенести все тяготы сегодняшней ночи.

 

Глава десятая

Мы сидели в гостиной. Дверь в комнату Евы была закрыта, чтобы она не могла нас слышать. Ник пытался убедить меня, что Еву необходимо забрать из этого дома.

— Знаешь, мне даже кажется, что ей стало хуже.

— Но куда ее можно забрать? — возражала я. — Только в клинику. А это же невозможно. И потом, там тебе уже не остаться ее врачом.

— Да, знаю… Скажи, ты считаешь, что ей стало хуже после той истории с мертвыми чайками?

— Да, да. И кроме того, тон которым все это говорилось, не способствовал душевному спокойствию.

— Мертвые чайки… — он размышлял вслух, — и отравленная лиса. Без сомнения, чайки тоже были отравлены. Но кем и с какой целью? И еще… почему смерть дикого зверя и нескольких птиц оказала на нее такое воздействие? Возможно, всякая смерть действует на нее подобным образом? Или она страдает при виде смерти животных? А может быть, на нее подействовало известие о том, что все они были отравлены? В общем, здесь что-то не увязывается. И вместе с тем должна быть какая-то связь.

— Сейчас она находится в состоянии сильной тревоги, — заметила я. — Эта тревога была так сильна, что даже вынудила ее издать какие-то звуки, пусть и не очень членораздельные, но это впервые за много месяцев. Она так боялась, что не хотела отпускать меня ни на минуту. Но это был не тот дикий страх, который заставил ее пронзительно кричать при виде отравленной мертвой лисы. Ох, я, наверное, до конца жизни буду помнить тот жуткий крик. Он и сейчас стоит у меня в ушах.

— Не забывай — она ведь на самом деле видела, как лиса умирала. В этом все дело, — сказал Ник. — Ева смертельно боится кого-то… и это не обычный страх. Он держит ее в состоянии психического помешательства и полной немоты. Мы должны разрешить эту загадку, иначе, боюсь, нам ее не вылечить. Мы должны, обязательно должны узнать, что вызвало этот шок!

— Скорее всего, это связано с исчезновением Камиллы, — предположила я, — Ева очень любила эту женщину.

— Может быть, мистеру Тайлеру удастся обнаружить какие-нибудь следы, — сказал Ник. — Чувствую, что быстро разрешить эту загадку не удастся. Но давай на минутку оставим эту тему. Хочу поделиться с тобой радостной новостью: после того, как в городе узнали, что мистер ван Дорн доверил мне лечение дочери, у меня появилось еще несколько пациентов. Я почти счастлив.

— А теперь представь, что будет, когда ты ее вылечишь, и все об этом узнают, — воскликнула я. — Но мы ведь делаем это не с корыстными целями, правда, Ник? Она больна, она мучается, ей нужна помощь. И только мы можем ей помочь. У меня такое чувство, что она не только зависит от нас, но и надеется на нас, и если мы ее подведем…

Он хмуро кивнул.

— Боюсь, что тогда ее мозг отключится уже навсегда, никакой надежды не останется.

— Я буду неотлучно при ней, не оставлю ее ни на минуту, — торжественно пообещала я. — Буду делать все, чтобы ее приободрить, и прослежу, чтобы никто не говорил с ней о неприятном. Когда ты вернешься?

— Завтра. Это в том случае, если ты не пришлешь за мной раньше. Постарайся как можно больше занимать ее разговорами, какими угодно. Пусть она не реагирует — это неважно. Не оставляй ее в пустоте. Ну, а если все наши методы окажутся бессильны… что ж, у меня есть в запасе одно средство. Не очень бы хотелось прибегать к нему, но если придется… я попробую.

— Какое-нибудь новое лекарство?

Оказалось, однако, что я была слишком невежественна.

— Нет, не лекарство. Гипноз.

— Гипноз?! — Я, наверное, ослышалась. — Но ведь это… все равно, что черная магия!

— Нет, Анджела, это не черная магия. Это вполне обоснованный научный метод. Я знаю, что о нем идет дурная слава, но при правильном применении он может дать поразительные результаты.

— Должна признаться, меня этот метод лечения пугает, — сказала я. — Наверное, потому, что я его не понимаю.

— Нечего бояться, — заверил Ник. — Во многих случаях этот метод оказался очень успешным. Фрейд в него верит, да и другие врачи тоже. Иногда, в случаях, подобных Евиному, гипноз помогает разрушить завесу молчания. Но бывают и другие результаты, прямо скажем, нежелательные. Пожалуйста, Анджела, не говори об этом никому. Большинство людей, как и ты, считают это черной магией. Ах, Анджела, если бы ты только знала, сколько еще нам предстоит открыть тайн в человеческом мозге! Одной жизни на это не хватит. Но я буду стараться сделать все от меня зависящее. Может, какие-то его тайны и откроются.

— Тогда… позволь мне помогать тебе, — попросила я. — Я уже не боюсь. Я ведь тебе верю, как никому в жизни.

— Благодарю тебя. Ну, а теперь я все-таки пойду, иначе хозяева дома наверняка догадаются, что мои интересы связаны не только с Евой. Смотри за ней, Анджела. Но главное, береги себя. Все-таки это опасный дом, особенно для тех, кто попытается разобраться, чем же именно он опасен.

Он ушел. Я даже не сошла вниз проводить его — мы ведь решили, что я не буду оставлять Еву ни под каким предлогом. Я только помахала ему из окна, а потом долго смотрела вслед его коляске.

В этот день все, кому случалось зайти к Еве, были у меня на посылках: я просила их принести журналы, книги, сходить за едой. И в то же время, прежде чем пропустить кого-либо к Еве, я строго-настрого внушала каждому, что ни в коем случае нельзя говорить с ней о неприятных вещах; об отравленной лисе или мертвых птицах запрещалось даже упоминать.

Но, похоже, от всех моих строгостей было мало проку. Она отказалась от обеда и лишь чуть-чуть поела во время ужина. Когда кто-нибудь приходил навестить ее, она сидела еще более безучастная, чем когда-либо, не поднимая глаз от пола. Когда посетителей не было, она вставала с кресла, отходила в угол, поворачивалась лицом к стене и могла стоять так часами; наверное, это был единственный доступный ей способ отгородиться от внешнего мира и от того страшного в нем, с чем ей не под силу справиться. Сердце разрывалось от жалости в эти минуты. В то же время я переживала и за Ника: его карьера зависела от скорейшего выздоровления Евы, но, похоже, ни того, ни другого в ближайшем будущем ожидать не приходилось.

В девять вечера зашел мистер ван Дорн, очень ненадолго. Выходя, он сделал мне знак последовать за ним. Оказавшись в гостиной, он плотно закрыл за собой дверь.

— Не знаю, право, не знаю, как долго смогу все это выносить, — произнес он хмуро. — Я не вижу никакого улучшения. Мне даже кажется, что ей стало хуже. Я знаю, это не ваша вина. Вы проявляете чудеса преданности и добросовестности. Так же, как и ваш друг доктор Рисби. Его мне также не в чем упрекнуть. Просто… мне кажется, ни один врач ей уже не поможет.

— Прошу вас, мистер ван Дорн, не говорите так, — взмолилась я. — Дайте дочери шанс. Ей уже становится лучше, это точно — я ведь все время при ней и могу заметить малейшие изменения.

— Да, да, я знаю. Но ведь вы тоже видите — сейчас ей стало хуже.

— Это наша вина. Вернее даже — моя. Мне следовало с самого начала ограждать ее от неприятных впечатлений. Надо было очень строго следить за этим. Всем здесь кажется, что, если она не реагирует на слова и ничего не отвечает, значит, и не может их воспринимать. Все уверены, что она ничего не слышит. На самом деле это не так.

Он только печально покачал головой.

— Мисс Вингейт… дело в том, что нам с миссис ван Дорн скоро опять придется уехать. Надолго. Мы не будем знать ни минуты покоя, если она останется здесь, без вас, в таком состоянии.

— Но ведь в клинике ей не будет лучше.

— Мы устроим ее в самую лучшую клинику, только для избранных. Это значит, достаточно дорогую. Там она получит наилучший уход, какой только возможен, и самое доброе отношение, какое только можно получить за деньги.

— Но там она никогда не поправится, — стояла я на своем. — Там не будет таких врачей, как доктор Рисби. Поймите, мистер ван Дорн, ведь он специально изучал подобные случаи. Он знает, как их лечить. И потом… там вокруг нее не будет людей, которые ее любят и которых любит она. Нет, там она никогда не поправится. Вы можете проститься с дочерью, мистер ван Дорн.

— А я сомневаюсь, что она вообще сможет поправиться где бы то ни было, — ответил он. — Я, конечно, еще буду советоваться с врачами, с доктором Рисби и с другими тоже. Но поймите и вы, мисс Вингейт: мы не можем уехать надолго и оставить ее здесь в таком состоянии, даже среди тех, кто ее любит, как вы говорите.

— Ну, дайте ей еще немного времени, — взмолилась я снова.

— Только до нашего отъезда, — сказал он, на этот раз вполне твердо. — Примерно через неделю, думаю, мы будем готовы ехать. Это и есть то время, которое вам остается. Мне очень жаль. Мы почему-то очень надеялись, что с вашим появлением что-нибудь изменится, но, похоже, все надежды напрасны.

Он тяжело вздохнул, провел рукой по глазам и повторил с чувством, которое мне трудно передать:

— Все напрасно… все. Я сдаюсь.

Да, подумала я, теперь действительно все. Было ясно, что переубедить его мне не удастся, что бы я ни сказала, что бы я ни сделала.

Итак, у нас есть неделя… всего неделя, чтобы сделать все, что мы еще можем сделать… хотя на это могут потребоваться многие недели и даже месяцы. Разочарование было так велико, что я даже не сразу решилась вернуться к Еве после того, как он ушел. Нельзя было показать ей, в каком я отчаянии. Меня к тому же преследовала страшная мысль: еще, один шок, еще один приступ ужаса — и ей уже не вернуться в мир нормальных людей.

В конце концов я вернулась к ней в комнату, немного почитала вслух, немного поболтала и стала укладывать ее на ночь. Даже для меня, уже привыкшей к такому ее состоянию, она сегодня выглядела уж слишком отстраненной. Но делать было нечего… Уложив ее, я стала укладываться и сама. На эту ночь я попросила принести маленькую кровать и поставить рядом с ее роскошной кроватью. Так что можно было, по крайней мере, надеяться, что эту бессонную ночь удастся провести с большим удобством, чем предыдущую.

Как и прошлой ночью, я не стала гасить лампу и легла не раздеваясь. Последнее я сделала специально: спать не раздеваясь не так удобно, поэтому и меньше опасности, что сморит сон. Я же собиралась бодрствовать и эту ночь.

И тем не менее, несмотря на все свои прекрасные намерения, я в какой-то момент, видимо, все-таки задремала. Слава Богу, спала я очень чутко и проснулась сразу же, когда услышала, что Ева зашевелилась. Каждое ее движение для меня с самого начала было событием первостепенной важности. Она села на кровати, немного посидела так, потом спустила ноги и встала… все это так естественно, как будто делала это сама, без посторонней помощи каждый день все предшествующие месяцы. Я лежала неподвижно, не показывая, что проснулась. Было очень интересно, что она будет делать дальше.

Она стояла посреди комнаты, прямая, высокая, изящная. И глаза ее, мне показалось, были не такими пустыми, как всегда; в них было какое-то странное выражение.

Медленно и как бы отмеривая с усилием каждый шаг, она подошла к туалетному столику, осторожно, бесшумно открыла ящик и достала оттуда фотографию Камиллы. Странно все-таки… кажется, Камилла, память о ней имеют для Евы какое-то чуть ли не мистическое значение. Какая может быть связь между внезапно исчезнувшей женщиной и полупомешанной девушкой?

Зажав в руке фотографию, она пошла в гардеробную и достала оттуда большую и тяжелую накидку. Этого она раньше никогда не делала — что за чудеса?! А потом… прямо босиком, только набросив на себя тяжелую накидку, она прошла через спальню и гостиную к входной двери и вышла в коридор.

Все это она проделала будто в трансе, не замечая ничего вокруг, не принимая никаких мер предосторожности. Любой мог увидеть ее, если бы захотел.

Я поспешно сунула ноги в туфли, набросила на плечи шаль и кинулась следом за ней. Почему-то я была уверена, что она собирается выйти из дома. Медленно, но очень уверенно, несмотря на темноту, она спустилась по лестнице к входной двери — я за ней. Но она оказалась проворнее. Поняв по звуку и по дуновению воздуха, что открылась и закрылась входная дверь, я постояла минутку в холле, прислушиваясь, не проснулся ли кто, и вышла вслед за ней на улицу. Да, что удивительно — она двигалась почти бесшумно, как бесплотный дух.

Выйдя на крыльцо, я осторожно прикрыла за собой дверь, убедившись предварительно, что потом легко смогу ее открыть.

Светила луна, заливая все необычайно ярким и одновременно призрачным светом. Даже тени казались живыми под этим таинственным мерцанием.

Ева была легко различима даже на расстоянии. Она шла медленным, почти торжественным шагом по тропинке к задней части имения. Теперь уже у меня возникли опасения, что меня могут увидеть, поэтому я свернула с тропинки и пошла, скрываясь за кустами и деревьями, иногда перебегая от куста к кусту, но в то же время следя за тем, чтобы расстояние между нами не слишком увеличивалось.

Сначала я решила, что она направляется к оранжерее, но она прошла мимо, не обратив на нее никакого внимания. Может быть, она хочет попасть в лабораторию Уллиса? Но нет, для этого надо было бы свернуть с тропинки, она же шла все прямо и прямо… к морю. Да, теперь сомнений не оставалось — она шла к пляжу, но к той его части, где я еще не бывала. Там было небольшое возвышение, как будто площадка. Почти голое, пустое место с несколькими кустами и довольно чахлыми деревьями. Что могло ее там привлекать?

Несколько минут, а может, и полчаса она бродила по этой площадке между деревьями и кустами, медленно, как во сне. Я следила за каждым ее движением. Время от времени я вздрагивала — это лунный свет шутил со мной шутки, и тогда казалось, что кто-то или что-то движется, а иногда, наоборот, Ева казалась такой же нереальной, как и ее тень.

Кажется, это была самая ужасная ночь в моей жизни. Все было нереальным, бестелесным, все было подобно лунному свету или теням. И казалось, все сейчас исчезнет, растворится в лунном свете, как тень. А я проснусь вся в холодном поту, как после кошмарного сна.

А что если она собирается здесь встретиться с кем-то? Меня охватила паника — ведь тогда мое присутствие, моя слежка сразу обнаружатся!

Но нет, она медленно продолжала путь к какой-то только ей известной цели, пока не подошла к самому краю пляжа. Я следила за ней из отдаления, время от времени оглядывая окрестности.

Окружающий меня мир был неописуемо, сказочно прекрасен, просто дух захватывало от этой красоты.

Спокойная гладь моря, шепот волн, набегающих на песок, мерцание бесконечной водной глади в лунном свете… всем этим можно было любоваться до бесконечности… глаз не отрывая. В любое другое время. В обычную ночь.

Но в эту ночь мне было не до красот природы. Мысли мои были прикованы к странной полубезумной девушке, которую влекла какая-то таинственная невидимая сила. Снова и снова я возвращалась мыслями к мертвым чайкам, ко всему тому мрачному и непонятному, что окружало этот дом. Наверное, в тот момент я впервые по-настоящему поняла, что такое безумие; сознаюсь, я была как никогда близка к нему сама.

В нескольких шагах от края Ева внезапно остановилась. Какое облегчение! Я уже успела подумать с ужасом, что вот сейчас она просто войдет в море и утопится. Но нет. Она стояла неподвижно, парализованная какой-то неведомой силой, и смотрела вниз. В руках ее, сложенных на груди, была зажата фотография Камиллы. Она будто молилась. Да, именно так, это было больше всего похоже на молитву. Голова низко опущена, руки неподвижно сложены на груди, и, хотя ни одного слова не вылетало из ее неподвижных губ, мне казалось, что я слышу слова молитвы.

Я была в полной растерянности. Что делать, как себя вести? У меня было чувство, что я совершаю что-то неприличное… как будто подглядываю за другим человеком через замочную скважину. И в то же время уйти я не решалась. Нельзя же было оставить ее здесь совсем одну. Поэтому я просто стояла там, скрывшись за деревьями и кустарником, и ждала. И еще повторяла самой себе: пока я здесь, с этой девушкой ничего плохого не случится — не допущу.

Так прошло, наверное, минут двадцать. Становилось прохладно. А ведь Ева была босиком, в одной только накидке, надетой прямо на ночную сорочку. Но она, похоже, не чувствовала холода. И не замечала ничего вокруг. Меня же, несмотря на довольно теплую одежду, сотрясала дрожь. Возможно, в этом был виноват не только холод.

В конце концов она подняла голову и обернулась, да так внезапно, что я едва успела спрятаться за кусты. А затем так же медленно, размеренно, как и до этого, она двинулась в обратный путь.

Я оказалась перед дилеммой — пропустить ее вперед, а затем идти следом, как и раньше, или забежать вперед, вернуться домой раньше ее, лечь в постель и притвориться спящей, как будто я ничего не видела. Но в этом случае придется на какое-то время оставить ее одну за дверью, в ночи. И все-таки я выбрала второе. Бог знает, что она может вообразить, если вернется домой и увидит, что меня там нет. Я не могла рисковать. Поэтому, понадеявшись, что на этом коротком обратном пути с ней уже ничего не случится, я быстро двинулась назад. Оказавшись в доме, я подошла к одному из окон, выходивших на крыльцо, и несколько секунд постояла, наблюдая, как она идет к дому; в любую минуту я была готова кинуться ей на помощь. Вот она подошла совсем близко, и я на цыпочках, быстро и бесшумно побежала наверх.

Когда она вошла, моя шаль уже висела на прежнем месте, туфли стояли под кроватью, а сама я мирно посапывала, изо всех сил изображая спящую.

Она прошла прямо в гардеробную, повесила накидку, подошла к туалетному столику, положила обратно фотографию Камиллы, а затем легла, укрывшись одеялом до самого подбородка. Похоже, она опять впала в то обычное состояние транса и неподвижности, в котором пребывала почти все время. Но что означали ее странные действия? Для меня они были лишены всякого смысла. Может быть, Ник сумеет в этом разобраться? Дай-то Бог, потому что времени у нас оставалось совсем немного. И надежды тоже.

 

Глава одиннадцатая

На следующее утро Ник рассказал мне, что накануне к нему приезжал мистер Тайлер и целый час говорил о своей любви к Еве, о том, как чудесно они проводили время. Он так и не решился открыться ни ей, ни тем более ее родителям. Почему-то он абсолютно уверен, что мистер ван Дорн был бы категорически против их брака. Он вспоминал и вспоминал о том, как раньше, до болезни Евы, они наслаждались обществом друг друга.

Воспользовавшись тем, что миссис ван Дорн и Гарриет Кэртис пришли посидеть с Евой, я повела Ника прогуляться к пляжу, к месту нашего с Евой ночного путешествия. Я уже успела рассказать обо всем, что произошло прошлой ночью. И вот теперь мы стояли на том самом месте. Во всяком случае мне казалось, что это то самое место, та самая площадка, где Ева застыла в безмолвной и непонятной молитве.

— Расскажи мне еще раз об этом, — попросил Ник, — только все-все до мельчайших подробностей. Ничего не пропускай, ни одной мелочи.

Я стала рассказывать. Ник слушал, не перебивая. Когда я закончила, он спросил еще раз:

— Значит, она пришла прямо сюда, вот на это место, а потом просто стояла здесь с фотографией Камиллы в руках, так?

— Да, — сказала я, — и все это было очень странно.

Ник медленно обошел площадку, потом осмотрел пляж и, наконец, воду у самого берега. Я знала, о чем он подумал: та же мысль пришла в голову и мне прошлой ночью, когда я лежала без сна после нашего с Евой путешествия.

— Камилла… ты думаешь, она утонула… утопилась? — спросила я с ужасом.

— Или ее утопили, — медленно сказал он.

— Но… но в этом случае Ева смотрела бы на море, а не вниз, — воскликнула я.

— Да, наверное, ты права.

— А ведь она даже ни разу не подняла голову. Все время смотрела в землю.

— Но ты же знаешь, — напомнил мне Ник, — что она ведет себя не так, как нормальные люди. Сколько времени, по-твоему, она здесь простояла?

— Минут двадцать, я думаю.

— Сегодня, я вижу, она еще больше замкнулась в себе. Но теперь-то мы знаем, что она может вырваться из этого транса, если захочет. А это означает, что состояние ее не так безнадежно, даже несмотря на видимое ухудшение.

— Да, но у нас так мало времени. Мистер ван Дорн сказал, что потерял всякую надежду, а ты ведь знаешь, что это значит.

— Да, знаю.

Он крепко сжал мою руку. Мы оба знали, что битва наша почти проиграна. И в то же время были уверены, что существует способ вернуть Еву к нормальной жизни.

Заметив, что все еще сжимает мою руку, Ник выпустил ее, потом взял меня под локоть и повел вниз по пляжу. Мы постояли у воды, посмотрели, как волны набегают на песок. Но мысли наши были далеко отсюда.

Они были полны отчаяния: мы оба думали о несчастной девушке и о том, что, возможно, не успеем вытащить ее из безумия. Можем не успеть! Ник, я чувствовала, тоже успел привязаться к ней, как и я, и так же, как и мне, ему было нестерпимо думать о том, что она надеется на нас, а мы не сможем ей помочь.

— Может быть, я взялся за невыполнимую задачу; — сказал вдруг Ник. — Может быть, я просто не умею лечить такие болезни.

— Не смей! — сказала я почти с яростью. — Не смей так говорить! Кто же еще, если не ты? Ты великолепный врач. В один прекрасный день ты прославишься, люди будут приезжать со всего света и привозить своих родных к тебе на лечение. И ты будешь им всем помогать. И других врачей будешь обучать своим методам. Это все будет, я знаю.

Он повернулся и посмотрел мне прямо в глаза.

— Ну как мог я хотя бы на минуту усомниться в себе, когда ты в меня веришь?! Остается только надеяться, что я достоин твоего доверия.

— Конечно! У тебя просто было слишком мало времени.

— Да, время — это то, чего нам сейчас больше всего не хватает.

— Знаю, мой дорогой. Господи, если бы только я могла убедить мистера ван Дорна подождать еще немного, позволить нам закончить лечение.

— Но прежде чем продолжать лечение я должен… мне просто необходимо выяснить, что же вызвало этот шок. А никто в семье этого не знает. А может быть, просто не хотят говорить.

— Как?! Ты думаешь, они что-то скрывают от нас?

— Пока я недостаточно хорошо их знаю, чтобы ответить на этот вопрос. Мистер Тайлер пообещал мне вчера еще раз, что постарается что-нибудь разузнать о Камилле. Дай Бог, чтобы ему это удалось. Мистер ван Дорн просил его приехать сегодня. Ты, конечно, понимаешь, что это может означать.

Я непроизвольно содрогнулась. Ник порывисто привлек меня к себе.

— Пора возвращаться. Любовь моя, ты одна придаешь мне силы.

И в его объятиях, в долгом поцелуе я на некоторое время отключилась от происходящего и от того, что нам еще предстояло.

Он выпустил меня и сказал с грустной усмешкой:

— Ну, так и быть, на сегодня достаточно. Надеюсь, в недалеком будущем у нас будет больше времени для себя. Но не раньше, чем мы вылечим Еву.

— …чем ты вылечишь ее, — поправила я. — Моя роль сводится к наблюдениям и выполнению твоих инструкций.

— Ну-ну, не скромничай, — сказал он с улыбкой и, легонько обняв за талию, повел меня обратно к дому.

Уже подходя к воротам, мы увидели приближающийся экипаж — это приехал мистер Тайлер. Мистер ван Дорн вышел ему навстречу и увел в свой кабинет.

— Пойдем пока наверх, — сказал Ник. — Он потом поднимется к нам. Никто не должен слышать то, что он нам расскажет. Может быть, он все-таки узнал что-нибудь. Я все больше укрепляюсь в мысли, что разгадка в Камилле.

Мы поднялись в комнату Евы. Там была только миссис ван Дорн. Она вышла с Ником в коридор, конечно же, чтобы обсудить с ним состояние дочери.

Я села с Евой и постаралась сделать вид, что ничего особенного не происходит. Впрочем, скорее всего она бы все равно ничего не заметила: она сидела абсолютно неподвижно, глаза опущены, руки сжаты и сложены на коленях. Непонятно было даже, заметила ли она, что я вернулась.

— Наверное, ты хорошо выспалась сегодня ночью, — заметила я. — Должна признаться, я тоже хорошо спала всю ночь. Хотя и собиралась бодрствовать. Знаешь, доктор Рисби тобой сегодня доволен. Правда, он считает, что выздоровление могло бы идти еще быстрее. Но не стоит из-за этого расстраиваться: ты ведь все равно поправишься, правда?

«Господи, — спросила я себя, — наступит ли когда-нибудь такой день, когда она мне ответит? Или хотя бы посмотрит осмысленным взглядом?»

Вошел Ник; он повернул Еву вместе со стулом к свету и внимательно осмотрел глаза.

— Да, Ева, я тебя не обманывал, — сказал он наконец, — ты поправишься, в этом нет сомнений. Скоро, совсем скоро в этой головке не останется ни тревог, ни мрачных тайн, от которых сейчас так хочется скрыться.

В дверь постучали. Ник сделал мне знак открыть: сам он не хотел отрываться. В тот же момент он подвинул кресло так, что Ева оказалась лицом к двери, и обхватил пальцами ее запястье, там где бился пульс.

Я открыла дверь и впустила Роланда Тайлера, который, поприветствовав меня лишь коротким кивком, устремился в комнату к Еве. Он остановился перед ней и долго смотрел в ее лицо. Она сидела по-прежнему неподвижно, не поднимая головы и никак не показывая, что вообще замечает его присутствие.

— Счастлив снова видеть тебя, Ева, — произнес он с напускным спокойствием, в то время как глаза кричали о том, что ему нестерпимо видеть ее в таком состоянии. — Известие о твоей болезни очень меня огорчило. Должен, однако, сказать: несмотря на болезнь, ты прекрасно выглядишь; на мой взгляд, еще более обворожительна, чем всегда.

— Я уверена, что она все поняла и ей очень приятно слышать ваши слова, — тихонько сказала я ему.

Ник выпустил ее запястье и обратился к нам.

— А теперь ей нужен отдых. Пойдемте в соседнюю комнату. Ей надо побыть одной. Здесь с ней ничего не случится, мы будем рядом.

Мы вышли в гостиную. Мистер Тайлер опустился на стул и закрыл глаза рукой.

— Нет, это просто невыносимо… видеть ее в таком состоянии. Да она просто как мертвая. Хуже, чем мертвая! Неужели ничего нельзя сделать?!

— Вы ошибаетесь, — сказал Ник. — Все вовсе не так плохо.

— Но я же видел ее! Не пытайтесь меня убедить…

— Минутку, минутку, — Ник знаком остановил его. — Есть кое-что, что мне необходимо с вами обсудить. Но это очень личное.

— Все, что вам угодно. Готов обсуждать все, что вам будет угодно… Готов ответить на любые вопросы, если это ей поможет.

— Вы говорили мне, что любите Еву ван Дорн. Как бы вы отнеслись к известию о том, что она отвечает на ваше чувство?

— Что?! Но это невозможно! Я никогда не говорил ей о своих чувствах.

Ник только улыбнулся.

— А знаете ли вы, что ваш сегодняшний визит оказался для меня самым многообещающим событием, с тех пор как я познакомился с Евой и взялся за ее лечение?

— Ради всего святого, доктор, что вы имеете в виду? — взмолился Роланд Тайлер.

— Я следил за Евиным пульсом. Так вот, когда вы вошли в комнату, ее пульс зачастил так, что я даже испугался. А это может означать только одно: Ева к вам более чем неравнодушна. Поправляется, несмотря на периодические ухудшения. Все горе в том, что мы не можем себе позволить терять время: мистер ван Дорн готов оставить всякие попытки спасти Еву, отправив ее в клинику.

Тайлер кивнул.

— Да, он мне уже сообщил об этом. Но, знаете, я ведь не терял время даром. Миссис Вингейт просила меня выяснить что-нибудь о Камилле.

— Да, мне все больше кажется, что она во всем этом замешана. Если вам удалось раздобыть какую-нибудь информацию о ней, это очень поможет всем нам. Особенно Еве.

Мистера Тайлера, казалось, одолевали сомнения.

— Не уверен, что вам это поможет, но вот что я узнал. Во-первых, возможно, вам будет интересно узнать, что Камилла, получая здесь не такую уж высокую заработную плату, снимала роскошную и достаточно дорогую квартиру в городе, которую, я уверен, она не могла себе позволить. Еще я узнал, что ее регулярно навещал там один человек, у которого был ключ от этой квартиры.

— О Боже, надеюсь, Ева ничего этого не знала, — проговорила я. — Она ведь была такого высокого мнения о Камилле.

— Пожалуйста, продолжайте, — хмуро произнес Ник.

— Камилла была обворожительна, восхитительна, неотразима… И тем не менее, после того как она исчезла, квартира некоторое время пустовала, а потом вся дорогостоящая мебель пошла в уплату за просроченную ренту.

— Как, она даже не прислала за вещами? — спросил Ник в изумлении.

— Вот именно, доктор. Просто в один прекрасный день вышла из квартиры и больше не вернулась. Ни малейшего следа. В нью-йоркской полиции она числится в списке без вести пропавших. Вне всякого сомнения, ее давно нет в живых.

— Да, — медленно сказал Ник, — я тоже думаю, что она мертва.

— Но тогда, — с ужасом вдруг догадалась я, — могло случиться так, что Ева стала свидетелем ее смерти… или убийства.

— Вполне возможно, — согласился Ник.

Мистер Тайлер, похоже, был в ужасе от одного только нашего предположения.

— Вы хотите сказать, что ее могли убить здесь, в присутствии Евы?

— Наверняка мы, конечно, ничего не знаем, — ответил Ник. — Вчера Ева совершила странный поступок: вышла из дому с фотографией Камиллы в руках, подошла к какому-то месту на пляже, которое ей, очевидно, хорошо знакомо, и минут двадцать стояла там, держа в руке фотографию. Это было глубокой ночью. Анджела все видела.

— Но кто, по-вашему, мог ее убить? — спросил мистер Тайлер. — А может быть, это было самоубийство?

— Это могло быть убийство, самоубийство, несчастный случай… А может быть, Камилла вообще не умерла, — сказал Ник. — Но что бы ни произошло с Камиллой, я убежден — Ева все видела, и в этом причина ее теперешнего состояния.

Было очевидно, что Тайлеру трудно в это поверить. Он выглядел таким растерянным, однако оспаривать слова Ника не решился.

— То есть вы хотите сказать, доктор, что Ева пытается отключить память о том, что видела, о том, что произошло с Камиллой?

— Да, и сделать это она может, только отключившись от внешнего мира целиком. Возможно, в тот самый момент, когда она осознала весь ужас происшедшего, ее мозг полностью отключился, так, чтобы уже не было никакой возможности рассказать ни о том, что произошло, ни о том, кто это сделал.

— Признаться, никогда в жизни не слыхал ничего более удивительного, — заявил вконец потрясенный мистер Тайлер. — Неужели это правда, доктор? Неужели так бывает?

— О да, сколько угодно. Я знаю достаточно случаев, но должен сказать, что этот представляется мне самым простым и ясным. Настолько ясным, что я, кажется, мог бы изложить его кому угодно, хоть суду присяжных.

Мистер Тайлер только махнул рукой.

— Вряд ли суд присяжных примет такое объяснение, сэр. Вряд ли они вам поверят.

— Поверят в один прекрасный день, и не только они, — сказал Ник.

— Но сейчас, слава Богу, они нам не нужны. Главное для нас сейчас — узнать точно, что произошло, что привело Еву в такое состояние. И сделать это нужно до того, как ее отправят в клинику.

— Но как, как это сделать? — спросила я в отчаянии. — Мы же ничего не можем доказать. Мы не можем даже доказать, что Камилла умерла.

— Если бы только Ева заговорила, мы все могли бы доказать, — сказал Ник. — Весь вопрос в том, как этого добиться.

— Здесь я вам не помощник, — сказал мистер Тайлер. — В этих вопросах я абсолютно невежествен.

— Как и все мы, — заметил на это Ник. — И в этом главная беда. Пока еще не существует научно обоснованных теорий, на которых можно было бы строить наши действия, но если они увенчаются успехом… тогда у нас будут все необходимые доказательства.

Он посмотрел на часы.

— К сожалению, пора ехать. У меня теперь есть практика, и я хочу, чтобы она расширялась, поэтому не могу рисковать своей репутацией. Врачу следует быть точным. А знаете… если Еву все-таки заберут в клинику, то, невзирая на решение доктора Виггинса, благодаря рекомендациям которого ко мне начали обращаться первые пациенты, я могу лишиться большей части своей и без того малочисленной клиентуры.

— А мне придется остаться, — сказал мистер Тайлер. — Мистер ван Дорн просил меня закончить кое-какие дела и подготовить бумаги, которые могут понадобиться ему за границей. А он, знаете ли, не очень терпеливый человек, не любит ждать. Так что я, с вашего позволения, тоже вынужден откланяться.

Он вышел первым. Ник на минуту вернулся к Еве — проверить, в каком она состоянии. Он остался вполне доволен: она полностью успокоилась, даже пальцы расслабились немного, и глаза уже не смотрели в одну точку.

— Ей намного лучше, — сказал Ник, когда мы уже вышли за дверь и стояли с ним на лестнице. — Несомненно, визит Тайлера очень хорошо подействовал на нее. Анджела, дорогая, мы делаем успехи! Но если мистер ван Дорн все-таки решит отдать ее в клинику, он все испортит, и, боюсь, безвозвратно.

— Я буду при ней неотлучно, каждую минуту, — пообещала я. — Буду подбадривать и развлекать ее, чем только смогу… А еще буду молиться.

— Постараюсь вернуться как можно скорее, — в свою очередь пообещал Ник. — Но время, время… Если нам не дадут времени, а результаты будут не вполне удовлетворительными, придется прибегнуть к тому сильнодействующему средству, о котором я тебе говорил. А пока, действительно, постарайся развлечь ее. Сделай так, чтобы она оставалась как можно более спокойной. Ну, беги, дорогая, она, наверное, уже ждет тебя.

Мы даже забыли о прощальном поцелуе. Я побежала наверх. Мысли были заняты только Евой, тем, что предстоит сделать, тем, как мало у нас времени.

В коридоре второго этажа никого не было… Тем страшнее для меня прозвучали крики… знакомые уже пронзительные крики… они доносились из ее комнаты. Так она кричала тогда… при виде мертвой лисы.

На бегу распахивая двери, я ринулась к ней в спальню. Она сидела на том же месте, но выглядела по-другому: вся напрягшаяся как струна, глаза прикрыты руками, голова откинута, рот открыт в непрерывном крике.

А потом я увидела то, что повергло ее в такой ужас. В самом центре комнаты на полу лежал кролик… белый кролик. Он был еще жив. Лапки еще дергались в предсмертных конвульсиях. Он умирал в мучениях.

Я почувствовала, что сейчас тоже закричу. Закричу так же страшно и пронзительно. Как безумная. Пусть, пусть они все сбегутся сюда. Ее крики, наверное, и. так все уже услышали, даже внизу. Но до меня это не сразу дошло. Главным желанием было кричать, звать на помощь, чтобы все пришли и увидели этот ужас. В конце концов, едва сознавая, что делаю, я выскочила из комнаты, помчалась по коридору и вниз по лестнице. Там мне встретился Ник — уже выйдя из дома, он услышал крики и поспешил назад. Снизу спешили и все остальные: мистер ван Дорн и мистер Тайлер из кабинета, миссис ван Дорн из гостиной, за ней Гарриет Кэртис, и, наконец, из кухни показалась мисс Кемп и тоже устремилась наверх.

— Там… там… — с трудом проговорила я, — кто-то подложил умирающего кролика… в комнату Евы. Прямо перед ней…

Ник, перепрыгивая через две ступени, ринулся в Евину комнату. Я за ним.

Когда я вошла к ней, он уже отвел руки от ее лица и, глядя ей в глаза, что-то говорил тихим и серьезным голосом. Под действием этого успокаивающего голоса крики ее утихли… Крики, но не страх. Ужас еще жил в ее глазах. А минуту спустя, вероятно, он появился и в моих. Потому что кролик — мертвый кролик — исчез!

Не говоря ни слова, я кинулась на поиски. Может быть, он и не умер вовсе. Может быть, уполз куда-нибудь, спрятался. Но нет, его в комнате не было. Никаких следов.

К этому времени в комнатах Евы собралось полно народа. Даже Сьюзан и Уллис были здесь. Мистер Тайлер тоже пришел. И сразу, инстинктивно, должно быть, подошел к Еве, взял ее руки и не выпускал из своих. Ник быстро подошел ко мне.

— Ни слова о кролике! — прошептал он. — И следи за мной. Я подам знак, когда будет нужно.

В этот момент мистер ван Дорн заговорил. Все как по команде обернулись, все глаза были направлены на него.

— Прошу всех выйти из комнаты и спуститься вниз, — сказал он тоном, не допускающим возражений. — Доктор, поручите кому-нибудь побыть с Евой. Желательно не мисс Вингейт.

Он обернулся к жене, взял ее под руку и вывел из комнаты. Остальные последовали за ним. Все, кроме мистера Тайлера. Он пододвинул стул ближе к Еве, сел и стал что-то нашептывать ей, не отрывая от нее глаз. Было видно, как ужас постепенно уходит из ее глаз.

— Хотите остаться с ней? — спросил его Ник.

— Боюсь, вам придется выводить меня отсюда силой. Не могу понять, что здесь произошло, но я твердо намерен оставаться с Евой до тех пор, пока ей не станет лучше. Вы оба можете идти. Я-то примерно представляю себе, что он собирается сказать, и предпочел бы этого не слышать.

Мы вышли из комнаты и медленно пошли по коридору.

— Так ты говоришь, там был мертвый кролик? — спросил Ник.

— Да, могу поклясться. Мертвый или умирающий. Он не мог выбраться из комнаты, в этом я тоже могу поклясться.

— Я верю тебе, Анджела. Ты бы, конечно, не стала такое выдумывать. Совершенно очевидно, что кому-то понадобилось еще раз подвергнуть Еву этому испытанию — заставить ее наблюдать мучительную смерть животного, невинного существа. Кто бы это ни был, он прекрасно знал, как это подействует на Еву. Он наверняка знал и то, что мы пытаемся повернуть ход болезни вспять, что надеемся уговорить мистера ван Дорна изменить свое решение насчет дочери. Кому-то это совсем не нравится.

— То есть ты хочешь сказать, что кому-то в этом доме не терпится, чтобы ее забрали в клинику как можно скорее?

— Да, именно так. Это единственный ответ на все загадки. Но, кто бы ни был этот человек, он старается не вызывать подозрений. Поэтому он позаботился убрать мертвого кролика из комнаты, пока ты бегала вниз. В этом доме хватает комнат; он мог спрятаться где-нибудь поблизости, потом забежать к Еве в комнату, забрать кролика и унести до того, как все собрались.

— Но кто, кто это мог сделать?!

— Не имею ни малейшего представления. Ну, пойдем послушаем, какой сюрприз нам приготовил мистер ван Дорн. Если, конечно, его следующий, совершенно очевидный шаг можно назвать сюрпризом.

Мы вошли в гостиную. Мистер ван Дорн стоял спиной к большому камину. Остальные члены семейства расположились полукругом. Мистер ван Дорн жестом пригласил нас присоединиться к ним. Лицо его можно было назвать непроницаемым, но только не для нас. В дальнем углу комнаты я заметила мисс Кемп.

— Сейчас вам придется выслушать нечто крайне неприятное, — начал он, — неприятное и для меня. Мне бы очень не хотелось поступать так, однако, боюсь, другого выхода просто нет. Все вы знаете, что произошло несколько минут назад, поэтому, думаю, вы со мной согласны. Я намерен поручить мистеру Тайлеру поехать в город и подготовить бумаги, необходимые для отправки моей дочери в клинику для душевнобольных. Я пошлю за доктором Виггинсом и попрошу его произвести осмотр и дать необходимое заключение о том, что моя дочь страдает неизлечимым помешательством. После этого мы с женой отправимся в одну очень хорошую и дорогую психиатрическую клинику — должен сказать, что уже в течение некоторого времени я был готов к этому решению, поэтому навел справки и остановился на одной из лучших клиник такого рода, — так вот, мы с женой поедем туда и договоримся обо всем. Сейчас я окончательно убедился — при всем моем уважении к вам, доктор Рисби, — что Ева больна неизлечимо и, по-видимому, такие больные вообще неизлечимы.

— Я мог бы ее вылечить, если бы вы только дали мне эту возможность, — быстро сказал Ник.

— Да? И как же именно, доктор? У вас что, есть необходимые лекарства? Или вы знаете какие-то особые приемы? Или будете уговаривать ее поправиться? Насколько мне известно, вы ни разу не применяли ни один из этих приемов. А если и применяли, результатов я не вижу. На мой взгляд, она сейчас в худшем состоянии, чем до того, как вы взялись за ее лечение.

— Можно… позвольте мне сказать, — робко встала я.

— Мисс Вингейт, вы одна оказались в состоянии помочь дочери. Хочу, чтобы вы знали: я это высоко ценю. Но, к сожалению, этого недостаточно. Конечно, вам будет позволено сказать все, что вы хотите, более того, обещаю, что внимательно выслушаю вас. Не следует забывать, что Ева — моя дочь, я люблю ее всем сердцем и готов отдать все-все, что имею, для того, чтобы ей стало лучше.

— Евино заболевание — совсем не то, что простуда или насморк, — начала я. — Его нельзя излечить так быстро, как хотелось бы, и спешка здесь ничего не даст. При отсутствии достаточно эффективных лекарств лучший лекарь здесь — время. Это именно то, сэр, чего вы не хотите нам предоставить.

— Сожалею, мисс Вингейт. Все это тянется слишком долго. Что касается меня, то я абсолютно убежден — ей уже никогда не станет лучше.

Он обернулся к жене, лицо которой было белее бумаги, пальцы нервно теребили носовой платочек, но глаза были сухи.

— А ты что скажешь, дорогая?

— Я не могу больше видеть ее такой, — едва слышно произнесла она. — Это действительно тянется слишком долго. Если бы бедной моей девочке хоть как-то можно было помочь, я бы никуда не поехала, осталась бы с ней, ухаживала за ней. Но что это даст? Только за последние несколько дней у нее была сильнейшая истерика. Следующий приступ может убить ее. Нет, я не могу этого допустить. Я не могу больше на это смотреть! Господи Боже мой, надеюсь, я не совершаю сейчас самую страшную в своей жизни ошибку. Я считаю, что она должна быть там, где ей будет обеспечен надлежащий медицинский уход. Видимо, это единственное, что мы можем для нее сделать.

Уллис встал и подошел к матери.

— Я согласен, — сказал он, — и хочу добавить, что, по моему мнению, сестра является опасной — и для себя самой, и для окружающих. Я это давно говорил.

— Она совершенно не опасна, — вмешался Ник. — Я хорошо знаю такие случаи. Эти больные никогда не совершают ни убийств, ни самоубийств. Они попросту отключены от окружающего мира, от всего, что в мире происходит, включая смерть, насилие и тому подобные вещи.

— Ну, это выше моего понимания, — сказал мистер ван Дорн.

— Я, конечно, не врач, — снова вмещался Уллис, — но должен сказать, она уже однажды пыталась убить меня. Я никому не говорил об этом, потому что мне тоже хотелось, чтобы она оставалась дома, со своей семьей. Теперь же я вижу, что это невозможно, что бы доктор Рисби нам тут ни говорил.

Мистер ван Дорн посмотрел на золовку.

— А вы что об этом думаете, Гарриет? Вы ведь тоже член семьи.

— Если Ева не опасна для окружающих, я за то, чтобы она осталась дома. Готова дать торжественное обещание: если вы позволите ей остаться, буду делать все, что смогу… заботиться о ней и все такое. Если есть хотя бы малейшая надежда на выздоровление, надо дать ей этот шанс.

— Благодарю вас, — сказал мистер ван Дорн. — Сьюзан, вы что скажете?

Сьюзан опустила голову.

— Благодарю за внимание, дядюшка Сэмюэль, но вряд ли вы прислушаетесь к моему мнению.

Все на мгновение почувствовали неловкость, но тут внезапно заговорила мисс Кемп, о которой до этого почти забыли.

— Это все проклятый дом… над ним нависло зло. Оно висит над домом и проникает внутрь. Оно окружает нас.

— Что за чушь, Этти! Прекратите сейчас же, и чтобы я больше не слышал этой чепухи, — резко сказал мистер ван Дорн. — Мы здесь собрались не для того, чтобы выслушивать всякие сказки о доме и прочую чепуху. Мы здесь для того, чтобы решить судьбу Евы. Я считаю, что решение принято. Этти, проследите, пожалуйста, чтобы к завтрашнему дню приготовили и упаковали вещи мисс ван Дорн. Доктор Рисби, прошу вас больше не заниматься лечением дочери. С этого момента вы освобождены от обязанностей ее домашнего врача. Пожалуйста, пришлите счет, я оплачу. Мисс Вингейт, будьте любезны вернуться к Еве и прислать сюда мистера Тайлера. Да, забыл сообщить: прибыл багаж с вашими вещами, но, вероятно, нет смысла их распаковывать.

— Мистер ван Дорн, — вмешался Ник в этот поток распоряжений, — позвольте попросить вас еще только об одной вещи. Ваша дочь, кажется, мне доверяет. Позвольте мне приехать повидать ее сегодня вечером и завтра перед отъездом. Эти мои визиты будут, разумеется, бесплатными. Я просто хочу, чтобы моя пациентка была как можно спокойнее, отправляясь в психиатрическую лечебницу.

— Разумеется, доктор Рисби, — ответил мистер ван Дорн, — я вам очень благодарен за это предложение.

Задыхаясь от слез, я медленно пошла наверх. Бедняжка Ева, ну почему все так получилось! Теперь уже ей никогда не вернуться к нормальной жизни, к нормальным людям. А тот злодей, который это все устроил… как он, наверное, сейчас торжествует. Да, все кончено для нее. Ее запрут в клинике, мистер ван Дорн, конечно же, обеспечит наилучший уход, но там ей уже никогда не избавиться от страшных тайн и темных воспоминаний. Там ей никто в этом не поможет. В конце концов они возьмут верх, а мозг не выдержит. Если бы все то, что ее сейчас убивает, можно было обсудить открыто, рассмотреть при ярком свете дня… Только Ник мог бы помочь ей избавиться от губительных воспоминаний. Но теперь все кончено… надежды нет.

Но кто же все-таки мог подложить в комнату умирающего кролика? Кто? «Любой из домочадцев», — ответила я сама себе. Можно было незамеченным подняться и спуститься по черной лестнице, и это мог проделать кто угодно. Да, но кому это могло быть выгодно? Если допустить, что в случае выздоровления она могла бы раскрыть чью-нибудь тайну, разве не проще было бы убить ее? Но ее ведь и пытались убить, вспомнила я вдруг; нас обеих пытались убить той ночью. Правда, с тех пор покушений больше не было. Почему?

Я вытерла слезы и, как маску, надела на лицо улыбку, прежде чем открыть дверь в ее комнату. Мистер Тайлер сидел рядом с ней и держал ее руки в своих. Она смотрела вниз, прямо в пол.

— Мистер ван Дорн просит вас к себе, сэр, — сказала я и медленно покачала головой в ответ на его немой вопрос.

Он устало вздохнул, выпустил Евины руки и вышел. Я села рядом с ней. Поздно… все поздно — это была единственная мысль в моей усталой голове.

 

Глава двенадцатая

За ужином Ева совсем ничего не ела, как, впрочем, и я. Мы, конечно, не говорили при ней о том, что ей предстоит, но у меня было такое чувство, что она это знает. Вообще же эпизод с кроликом, похоже, оказал на нее еще более разрушительное действие, чем мертвая лиса, тогда, в первый день. Она, правда, не стояла в углу, уткнувшись лицом в стену, как несколько дней назад, но странным образом выглядела еще более отрешенной от мира, чем всегда. Я вдруг поняла, кого она мне напоминает — смертельно больного человека, который потерял всякую надежду выжить.

Ник должен был прийти вечером, хотя, честно говоря, я не представляла, что еще можно сделать. Мистер Тайлер был намерен любыми способами оттянуть отъезд. Вряд ли мистер ван Дорн ему это позволит. Даже миссис ван Дорн вела себя так, будто навсегда простилась с дочерью, как если бы Ева уже умерла. Может быть, она была по-своему права.

Ева задремала; я воспользовалась этим и стала упаковывать вещи. Сундук, который прибыл только сегодня, я даже не трогала. Я уже решила для себя, что не останусь в этом доме ни минуты после того, как увезут Еву.

Но что я буду делать потом? Это был вопрос, на который у меня пока не было ответа. Если бы не Ник, я бы скорее всего сразу же вернулась в Нью-Йорк и принялась за поиски нового места. Думаю, найти что-нибудь было бы не так уж сложно. Но теперь… как быть теперь? Ехать в Нью-Йорк, несмотря ни на что… или остаться в этом городе, рядом с Ником? Может быть, даже выйти за него замуж? Видит Бог, этого мне хотелось больше всего на свете.

Но у него свои проблемы. Прочной практики пока нет. С надеждами вернуть Еву в мир нормальных людей, а значит, получить признание в городе и вообще в медицинском мире придется проститься. Более того, неудача с Евой, конечно, сослужит ему плохую службу. Могу ли я, имею ли я право мешать его работе, ставить под удар его карьеру?

С тяжелым сердцем упаковывала я вещи. Нет, мне совсем не жаль было покидать этот старинный дом. Скорее наоборот. Но Ева! Что с ней будет? Сердце рвалось на части.

Ник приехал рано, еще не начало темнеть. Я слышала стук колес экипажа и встретила его на пороге. Он был так занят своими мыслями, что приветствовал меня лишь мимолетным, почти машинальным поцелуем и сразу прошел наверх. Мы закрыли дверь в спальню Евы, и он быстро заговорил.

— Тайлер пообещал, что документы будут готовы не раньше завтрашнего вечера. Он уже сообщил об этом доктору Виггинсу. Это дает нам еще один день. А нам нужны недели… если, конечно, не случится чуда.

— Так значит, конец? — спросила я внезапно охрипшим голосом.

— Ну, нет, не совсем, — ответил Ник неожиданно бодро. — В нашем распоряжении есть еще кое-что. Я, правда, не очень люблю пользоваться этими методами. Но в данном случае, я бы сказал, на карту поставлена сама жизнь Евы, так что другого выхода я просто не вижу. Есть, конечно, небольшой риск: если об этом станет известно медицинской ассоциации, боюсь, мне не поздоровится.

Я порывисто обняла его.

— Дорогой, я, конечно, ничего не могу тебе советовать, тем более в таком случае, как этот. Но знаешь, я почему-то уверена, что ты, конечно же, думаешь в первую очередь о ней, а уж потом о себе.

Он внимательно посмотрел на меня.

— Значит, ты хочешь, чтобы я рискнул?

— Да, да! Делай все, что считаешь нужным.

— Прекрасно! Ты знаешь, без твоего согласия я бы, наверное, не решился. Но теперь… мы вместе… ты меня понимаешь. Да теперь я, кажется, горы сверну.

— Конечно, мы вместе. Конечно, я тебя понимаю. Разве могло быть иначе? Скажи, чем я могу помочь.

— Пока ничего конкретного делать не надо. Главное — продолжай верить мне, как раньше; мне это очень помогает.

— Верю тебе безгранично, мой дорогой.

— Знаешь, пожалуй, это к лучшему, что ты пока ничего об этом не знаешь. Я хочу сказать, не знаешь почти ничего ни о самом методе, ни о возможных последствиях. Ситуация может сложиться достаточно щекотливая, и если Ева хоть что-нибудь заподозрит с твоей стороны, все пропало.

— Тогда не рассказывай мне ничего, — согласилась я.

— Это может оказаться опасным, — предупредил он, — причем опасность может исходить от самой Евы или от кого-нибудь из окружающих. Я не могу предугадать ее реакцию.

— Это не имеет значения, если в конце концов ей станет лучше.

— Хорошо. Сейчас мне нужно провести с ней примерно полчаса, и я не хочу, чтобы нас прерывали ни при каких обстоятельствах. Постой, пожалуйста, на страже, пока я не закончу.

— Поняла. А если кого-то нельзя будет удержать, я тебя предупрежу. Я так счастлива, что могу хотя бы чем-нибудь помочь.

— Все. Оставайся здесь, я пошел к ней.

Он с нежностью дотронулся рукой до моей щеки и скрылся за дверью Евиной спальни.

Я пододвинула стул прямо к входной двери и уселась в твердой решимости никого не впускать.

Через сорок минут Ник вышел из спальни.

— Все готово, — сказал он. — Сегодня вечером любой, кто только пожелает, может навестить Еву. Любой.

— Я думаю, они все придут, — заметила я. — Завтра, наверное, уже не будет времени для прощания.

— С этого момента тебе придется быть при ней неотлучно, — предупредил он. — Следи за ней и не удивляйся ничему, что бы она ни делала. Если вдруг она выйдет из своей комнаты или даже из дома — следуй за ней.

— Можешь на меня положиться. А ты где будешь?

— Еще не знаю. Помни пока только одно — ты должна мне доверять.

— Можно подумать, что я когда-нибудь в этом сомневалась.

Наконец-то я оказалась в его объятиях, и это было как возвращение домой, под защиту родного крова.

— Скажи, — попросила я, — есть у нас шанс спасти ее?

— Есть, но очень небольшой. Если он не сработает, дело, конечно, плохо. Но мы всегда можем собрать осколки и начать сначала.

— Даже если ее увезут в клинику?

— Ну конечно. Она же будет жива. Пока она жива, мы не сдадимся.

Я поднялась на цыпочки и поцеловала его. Долго смотрела в это дорогое лицо, в эти необыкновенные глаза.

— Ну, можно ли удивляться, дорогой доктор Николас Рисби, что я вас так люблю? Пора, любимый, идти, тебе пора. Не беспокойся ни о чем.

Он, казалось, хотел еще что-то сказать, но передумал, только кивнул еще раз на прощание и вышел.

Я вернулась к Еве и нашла ее несколько изменившейся. Голова поднята, глаза казались более живыми; лицо, правда, как обычно, ничего не выражало.

Я была почти уверена, что все домашние придут навестить Еву сегодня вечером; надо было ее приготовить к приему гостей.

— Знаешь, Ева, — сказала я, — мы решили, что тебе нужна компания. Я пригласила всех в этом доме заходить к тебе, по крайней мере, раз в день, начиная с сегодняшнего вечера. Пусть поболтают, расскажут новости. Таким образом, к тому времени, когда ты совсем поправишься, ты ничего не упустишь. Доктор Рисби заверил меня, что ты теперь все слышишь и понимаешь. Ничего не бойся — я все время буду рядом.

Первой пришла миссис Кэртис, Пришла и тут же выхватила из-за корсажа носовой платок. Глаза ее наполнились слезами; еще минута — и она потеряла бы контроль над собой. Пришлось выпроводить почтенную даму из комнаты. Вернувшись, я незаметно обхватила пальцами Евино запястье — пульс бился ровно, спокойно.

Потом зашла мисс Кемп — забрать посуду после ужина. Она пообещала принести стакан горячего молока перед сном. Во время этого посещения Евин пульс также был совершенно спокоен.

Когда пришел ее отец, я почувствовала, как пульс зачастил, однако после непродолжительной спокойной беседы биение сердца снова стало ровным. Я видела, как сильно он переживает это, как он считал, последнее посещение дочери, и молила Бога, чтобы Ева этого не заметила. Он, правда, старался скрыть свои чувства, пытаясь вести легкую, непринужденную беседу о путешествиях, о том, как дочь будет сопровождать их в поездках, когда поправится. Я не стала провожать его, когда он поднялся уходить, — мне надо было следить за Евиным пульсом, какой бы абсурдной ни казалась сама эта идея.

Пульс не изменился, когда вошла ее мать. Миссис ван Дорн провела у Евы около часа, почти ничего не говорила, только смотрела на нее и гладила ее руку. Все это время Ева сидела с высоко поднятой головой, но без всякого выражения на лице. А я невольно вновь и вновь восхищалась необыкновенной красотой этого лица. Даже теперь, при этом странном состоянии души, лицо ее было прекрасно.

Но, конечно, долго это не продлится. Как только ее поместят в закрытую клинику, с высоким забором и решетками на окнах, вся красота ее увянет — лицо поблекнет от недостатка свежего воздуха и движения, цвет и свежесть молодости уйдут безвозвратно. Как уберечь, как спасти ее от этого?! На мгновение у меня возникла совершенно дикая идея — увезти ее куда-нибудь, спрятать от всех, даже от собственной семьи. Ник меня бы, конечно, не поддержал, это было ясно.

Когда миссис ван Дорн в конце концов удалилась, я была даже рада этому, честно говоря. Мне не хотелось, чтобы моя подопечная слишком утомлялась. Неизвестно, какие еще сюрпризы готовил для нее — да и для меня — сегодняшний вечер; следовало немного передохнуть.

Я даже представить себе не могла, насколько была права в этих своих мыслях. Следующим вошел Уллис, и пульс на Евиной руке под моими пальцами начал скакать с бешеной скоростью. Что это? В чем дело? Я ничего не могла понять. А может быть… ну конечно, связь между отравленной лисой, мертвыми чайками и умирающим кроликом была очевидна: все они погибли от яда. Между тем Уллис содержал секретную лабораторию, в которой наверняка были яды, и никто во всем доме, даже его отец, не имел ни малейшего представления о том, чем он там занимается, какие эксперименты проводит. И вот теперь Евино сердце забилось в бешеном темпе от одного только его присутствия.

— Прекрасно выглядишь, — сказал он. — Надеюсь, ты всегда будешь такой же хорошенькой, как сейчас. Надо было бы тебя почаще навещать, да вот все времени нет. Ты же знаешь, как я занят. Уж если начал эксперимент, от него порой нельзя оторваться, пока не закончишь. Некоторые эксперименты могут быть опасными, если не следить.

Даже после его ухода пульс под моими пальцами не унимался.

А потом пришел мистер Тайлер. И уж тут началось такое сердцебиение, какого я в жизни не встречала. Интересно, что это? Означает ли это, что она знает о его любви и отвечает ему взаимностью? Или, может, это от ужаса? Возможно ли, что он каким-то образом замешан в тех зловещих событиях и Ева об этом узнала? Я решила быть крайне осторожной с мистером Тайлером. Надо будет предупредить Ника. А все-таки это была неплохая идея — проверять ее отношение к происходящему по пульсу. Вот только бы тот, кого мы опасаемся, не заметил, что я держу руку на пульсе, и не догадался бы, с какой целью. Да… тот, кого мы опасаемся… хотя и не знаем, кто он такой.

Мистер Тайлер, по всей видимости, не собирался уходить. А я уже не могла держать руку на пульсе: теперь он сидел около Евы и держал ее руки в своих. Больно было смотреть на них. Он, не отрываясь, смотрел на нее, все время гладил ее пальцы, а она как бы не замечала его присутствия. Но руки не отнимала. Ему же, казалось, и этого было достаточно — лишь бы только она не гнала его, лишь бы разрешала ему оставаться у ее ног. Нет, решила я, он вне подозрений.

Странное это было ухаживание, но… постепенно у меня появилась и начала укрепляться мысль, что Ева на самом деле понимает, что происходит, и ничего не имеет против; более того, ей это даже приятно.

Мистер Тайлер не встал со своего места, даже когда появилась Сьюзан. Она явно была чем-то расстроена. Поговорив с Евой минуту-другую, она начала делать мне знаки за ее спиной. Я не собиралась оставлять Еву ни на минуту, но потом решила, что с Тайлером она в полной безопасности, и вышла вслед за Сьюзан в соседнюю комнату. Она плотно прикрыла дверь; даже выглянула в коридор, чтобы убедиться, что нас не подслушивают.

— Я вся в сомнениях, — сказала Сьюзан с каким-то даже надрывом. — С одной стороны, нужно выполнять долг перед своей семьей, а с другой… я просто не могу смириться с тем, что ее увезут в эту клинику и жизнь ее будет кончена. Скажите мне, Анджела, вы можете поклясться, что есть шанс вылечить ее?

— Клянусь. Еву можно вылечить при соответствующем лечении и уходе. Так сказал мне доктор Рисби, и я с ним полностью согласна.

— А в этой лечебнице она, конечно, не получит того лечения и ухода, о которых вы говорили?

— Вряд ли. В таких клиниках не лечат душевные болезни; просто содержат пациентов, и все. Ева там очень быстро угаснет, я уверена.

— Анджела, скажите, вам не кажется, что здесь плетут какой-то заговор, чтобы избавиться от Евы? Вы не думаете, что кому-то очень хочется, чтобы ее навсегда признали неизлечимо больной, помешанной и чтобы она уже никому не могла рассказать о том, что знает? Вам так не кажется? Скажите правду.

Я на минуту задумалась. Стоит ли делиться с ней своими подозрениями? Можно ли ей доверять? Я взглянула на нее. Похоже, она говорила искренне. Я решилась.

— Думаю, вы правы, Сьюзан, — медленно сказала я. — Здесь, несомненно, есть заговор, и цель его — не дать Еве прийти в норму. С этой целью ее вынудили наблюдать смерть лисы и кролика; мертвых птиц, погибших, скорее всего, от яда, она не видела, но ей о них стало известно. И после каждого такого случая она все глубже и глубже погружалась в пучину безумия. Да, у кого-то есть достаточно важная причина, чтобы мучить ее подобным образом.

— Так вот, Анджела, я знаю, кто это. Я никому этого не говорила, потому что уважаю этого человека, даже восхищаюсь им. Но больше я не могу молчать. В то же время, кроме вас и доктора Рисби, мне некому рассказать об этом. Я, знаете ли, боюсь.

Я усадила ее на маленький диванчик, сама села рядом.

— Что бы вы мне ни рассказали, Сьюзан, я сохраню это в тайне. Пожалуйста, если вы знаете хоть что-то, что может помочь Еве, не скрывайте этого. Может быть, вы — ее последняя надежда.

— Как вы уже, наверное, догадались, я никогда не любила Еву. Мы ведь с мамой живем здесь на правах бедных родственников, только благодаря щедрости и гостеприимству Сэмюэля ван Дорна. Наш удел — милостыня, в то время как Ева — полноправная наследница, владелица всего, что здесь есть. Когда вы появились здесь… придется признаться — я вас возненавидела. Вы были полны решимости помочь Еве, а я этого не хотела. Я надеялась, что, если она умрет, я займу ее место. Я мечтала, что даже любовь ее отца перейдет ко мне. Что же делать… признаваться — так уж до конца. Но потом я познакомилась с вами. Ваша искренность меня просто поразила. Я начала понимать, что Евино состояние не безнадежно, что болезнь излечима. Кто-то довел ее до этого состояния и теперь намеренно не дает ей из него выйти. Когда я это поняла, я, кажется, пришла в себя. Мне стало невыносимо стыдно. Как можно было оставаться такой черствой, как можно было желать ее смерти?! Позор, просто позор!

Не могу передать, до чего мне радостно было все это слышать.

— Еще не поздно! — воскликнула я. — Вы еще можете ей помочь.

— Так вот, — медленно сказала она, — все дело в Камилле. Вы ее не знали. Она была сказочно красива и пользовалась своей красотой, чтобы получить все, что хотела. Один человек снял ей квартиру в Нью-Йорке и навещал ее там… Конечно, он виделся с ней и здесь, но приходилось соблюдать осторожность. Правда, как потом оказалось, он был все-таки недостаточно осторожен: его жена обо всем узнала.

— Жена?! — воскликнула я. — Как, жена?! Но… но ведь мистер ван Дорн здесь единственный женатый человек. Не хотите же вы сказать, что…

Я не могла найти слов. Она только мрачно кивнула.

— Теперь вы все знаете. Не так-то легко обвинить в подобном человека, которым всю жизнь восхищался и чью благотворительность принимаешь как должное. Да, довольно долгое время Евин отец был влюблен в Камиллу. Я так и не знаю, любила ли она его. Знаю только, что она принимала все его подарки и требовала новых. И еще знаю, что она встречалась с другими, чтобы вызвать его ревность. Она была нехорошая женщина.

— Вы не знаете, где она сейчас? — спросила я.

— Думаю, ее нет в живых. Я подозреваю, что дядя убил ее: она вышла из-под его контроля. Он боялся, что она разрушит его семью, всю его теперешнюю жизнь. Уже после того, как его жене все стало известно, он понял, кто такая Камилла. Он умолял жену простить его. И она простила. Но Камилла никак не хотела отпускать его.

— И вы думаете, он убил ее, чтобы освободиться?

— А как еще можно объяснить ее неожиданное исчезновение и то, что столько времени о ней ничего не слышно?

— Ну, хорошо, а какая же здесь связь с Евиной болезнью?

— Я думаю, Ева узнала обо всем, и ее рассудок не выдержал. Она очень любила отца, всегда. Она могла внезапно лишиться всех иллюзий относительно него. Но она ни за что не предала бы его, скорее встала бы на защиту, что бы он ни сделал.

И тут мне вспомнились слова Ника, его теория о том, что Ева могла узнать какую-то страшную тайну, которую не хотела ни при каких условиях раскрыть кому бы то ни было; рассудок ее мог не выдержать двойного напряжения. Уже одно то, что она узнала об измене горячо любимого отца, было достаточно трудно пережить… Если же ей стало известно и об убийстве Камиллы, то этого, конечно, вполне достаточно, чтобы лишиться рассудка. И замолчать.

— Спасибо, что рассказали мне. Вы знаете, это похоже на правду.

И я рассказала ей о фотографии Камиллы, о том, как Ева ходила ночью на берег с фотографией, о том, как она плакала над ней.

— Вот видите, видите! Он убил ее, и Ева об этом знает.

— Нет… подождите, Сьюзан, это все не так… Исчезновение Камиллы и болезнь Евы произошли одновременно, ведь так?

— Да, правильно, — внезапная догадка вдруг прозвучала в ее голосе. — Да, я, кажется, знаю, что вы хотите сказать.

— Ни мистера, ни миссис ван Дорн в это время не было в имении, они были за границей. Им сообщили о внезапной болезни дочери, и они сразу вернулись домой. Как же мог ваш дядя убить Камиллу в это время, да еще так, чтобы Ева это видела?

Сьюзан вдруг разразилась слезами.

— Господи, — всхлипывала она, — я же столько времени жила с этой ужасной мыслью! Как же я была не права! Спасибо вам, Анджела. Ведь если бы не вы… Тосподи, какое облегчение! Да, но я, значит, не сообщила вам ничего нового.

— Успокойтесь, Сьюзан, я вас очень хорошо понимаю. И, знаете, какая-то часть из того, что вы мне сказали, вполне может быть правдой. Мне кажется, мы теперь знаем главное: Камиллу убили, и Ева это видела. Она-то в отличие от нас знает, кто это сделал.

— А я чуть было не совершила ужасную ошибку. Но что же нам теперь делать?

— А что мы можем сделать? Мне пора возвращаться к Еве и отпустить мистера Тайлера. Хочу вас попросить, Сьюзан, — не говорите никому о том, что мы здесь с вами обсуждали.

— Нет, конечно, никому не скажу. Я так рада, что поговорила с вами. Пожалуйста, скажите, если надо будет чем-нибудь помочь.

— Обещаю, — сказала я.

Она вышла, а я вернулась к Еве. Господи, как быстро летит время; было уже совсем поздно.

Когда я вошла в комнату, мистер Тайлер сразу поднялся и подошел ко мне.

— Я собираюсь остаться на ночь, — сказал он, — и хочу еще раз поговорить с мистером ван Дорном. Может быть, смогу убедить его, что дома ей будет лучше.

— О да, сэр, пожалуйста, — воскликнула я.

— Если же ее все-таки поместят в клинику, то всю оставшуюся жизнь я посвящу тому, чтобы вызволить ее оттуда. Ну, оставляю ее на вас, Анджела. А знаете, меня почему-то не оставляет мысль, что ей грозит серьезная опасность.

— Я не покину ее ни на минуту, — пообещала я.

Он явно нехотя вышел из комнаты. Я заперла двери и вернулась к Еве. Она казалась совершенно такой же, как обычно. Вдруг все показалось абсолютно бесполезным; я уже даже не могла осуждать ее отца за то, что он потерял надежду и сдался. Интересно, а он знает, что Камиллы нет в живых? Думает ли о ней вообще? Так хотелось, чтобы Ник был сейчас здесь со мной. Кажется, я уже привыкаю переживать все жизненные обстоятельства вместе с ним и никак иначе.

 

Глава тринадцатая

Время тянулось медленно… слишком медленно. Только что пробило полночь. Пора было укладывать Еву на ночь, но я почему-то медлила с этим. Все двери были заперты, все лампы в комнатах горели в полную силу, но я все равно чувствовала какой-то непонятный страх. Кроме того, не оставляла надежда, что Ник может появиться еще до наступления утра.

Я подошла к окну, которое выходило на переднюю лужайку, — а вдруг его экипаж уже стоит там? Нет, никого. Только призрачные тени в ярком свете луны. Во всем доме было тихо, так тихо, что я ясно слышала дыхание Евы.

И вдруг… чья-то тень отделилась от деревьев и пересекла лужайку… потом исчезла. И вновь появилась, всего на секунду. Кто-то короткими перебежками, прячась между деревьями и кустами, двигался к дому. Кто? И почему он старался остаться незамеченным?

Я быстро закрыла шторы на всех окнах. Тревога росла; я боялась, что сейчас не выдержу напряжения и закричу.

В дверь нашей гостиной тихонько, осторожно постучали. Я не ответила. Потом… я увидела, как ручка двери поворачивается. Кто-то снаружи пытался надавить на дверь и открыть ее. Но не смог. Последовал осторожный стук, и я больше не стала делать вид, что не слышу.

— Кто там? — спросила я почти шепотом.

— Анджела, это я, мистер ван Дорн. А в чем дело, что-нибудь случилось?

Со вздохом облегчения я открыла дверь. Мистер ван Дорн вошел и присел на маленький диванчик, после чего я методично заперла дверь снова.

— Что-нибудь случилось? — спросил он. — Вы так напуганы.

— Нет, ничего, — ответила я. — Мистер ван Дорн, вы пришли сказать, что передумали отправлять Еву в клинику, да? Скажите, это так?

— Нет, не передумал. Я просто пришел поговорить с вами, Анджела. Пожалуйста, не думайте, что я не чувствую к вам благодарности. Вы столько сделали для дочери и пытались сделать еще больше. Вы очень надежный человек, на вас можно положиться. Вы знаете, мне пришло в голову, что я должен как-то обеспечить ваше будущее. Вы ведь приехали сюда в надежде получить хорошее, а главное, постоянное место, а между тем все кончилось так внезапно. Пожалуйста, примите вот это в качестве компенсации.

Он протянул мне чек. Я взглянула на него, потом на чек… потом опять на него.

— Но ведь здесь… это в двадцать раз больше того, о чем мы договаривались.

— Пожалуйста, возьмите эти деньги, Анджела. Кроме того, я распоряжусь в своем нью-йоркском офисе, чтобы вам немедленно предоставили любую работу, которая вам покажется подходящей. Мистер Тайлер — вы с ним, кажется, подружились — получил инструкции позаботиться об этом.

— О, мистер ван Дорн, благодарю вас. Это так неожиданно… и очень великодушно с вашей стороны.

— Не более, чем вы того заслуживаете. Но взамен хотел бы попросить вас об одной любезности, если позволите.

— Да, пожалуйста.

Интересно, что бы это могло быть.

— Пожалуйста, никому не рассказывайте о наших делах. Наверное, это глупо, не стоит стыдиться болезней, даже психических. Но вообще-то это пожелание миссис ван Дорн. Она не хочет, чтобы об этом судачили.

Я решила воспользоваться последней возможностью и сделала еще одну попытку.

— Мистер ван Дорн, я абсолютно уверена, что мы с доктором Рисби могли бы вылечить Еву, если бы вы только дали нам время.

Он резко поднялся.

— Нет. Я решил твердо и не собираюсь менять свое решение. Мы с женой не сможем уехать на длительное время, если не обеспечим ей надежный уход, каковой, я уверен, может обеспечить только клиника.

— В таком случае, сэр, можете взять это обратно, — я протянула ему чек. — Я этого не заслужила, так как ничего не сделала для того, чтобы изменить участь вашей дочери. Скорее наоборот: мое появление только ускорило отправку ее в… сумасшедший дом, каким бы красивым названием это ни прикрывали.

Он не взял чек, и мне пришлось положить его на стол. Даже не взглянув на него, он подошел к двери, отпер ее и, как бы в знак презрения ко всем моим глупым предосторожностям, широко распахнул. Еще раз обернулся и посмотрел на меня, будто собираясь что-то сказать. Но, видимо, передумал. Как только дверь за ним закрылась, я быстро заперла ее и вернулась к Еве.

Через несколько минут я услышала шаги на переднем крыльце и поспешила к окну. Оказалось, как раз вовремя — Роланд Тайлер мчался как сумасшедший. Он завернул за угол, обежал вокруг дома и помчался дальше, к пляжу.

Что происходит? Я ничего не могла понять. А может быть, я опять ошибаюсь, может быть, Сьюзан была права насчет мистера ван Дорна? В конце концов ему ничего не стоило изобразить отъезд за границу, получение срочного известия о болезни дочери… в то время как на самом деле он и не думал никуда уезжать. При его влиянии и связях это не составило бы большого труда. И миссис ван Дорн могла участвовать в этом обмане.

А, кроме того, мистер ван Дорн — профессиональный юрист и достаточно умный человек. Камилла становилась опасной: она грозила разрушить семью, к тому же связь с ней могла повредить его репутации. Такую женщину нельзя было заставить замолчать только с помощью денег; нужно было более радикальное средство. Теперь уже мне казалось, что он заплатил мне слишком много… и слишком много посулил. Похоже, мне платят за то, чтобы я хранила молчание. Но, если это так, то очень скоро я могу оказаться в той же ситуации, что и Камилла. Чтобы быть до конца уверенным в моем молчании, меня тоже придется убить. Может быть, теперь, после всех его откровений, я в большей опасности, чем когда бы то ни было. А вдруг… я чуть не вскрикнула… вдруг все предыдущие покушения были нацелены как раз на меня, а не на Еву?

Чем больше я обо всем этом думала, тем больший ужас охватывал меня. Дошло до того, что любой скрип, любой шорох доводили меня чуть не до истерики. Я снова подошла к окну и посмотрела на освещенную лунным светом лужайку. На этот раз там было совершенно пусто, никакого движения.

Я посмотрела на часы — половина второго. Спать совершенно не хотелось. Более того — я бы не смогла сейчас заснуть, даже если бы легла. Ева тоже не спала. Она сидела в кресле и казалась вполне удовлетворенной. От нечего делать я стала расчесывать ей волосы — хоть какое-то занятие.

Вдруг сзади, от окна послышался какой-то странный дребезжащий звук. Я вскочила, не зная, куда кинуться. Звук повторился. И тут я поняла: кто-то кидал камешки в окно. Я бросилась к окну, долго всматривалась в залитую светом лужайку перед домом, в темные тени деревьев и кустарника. Все выглядело таким таинственным, призрачным, почти жутким. Но ничего, совершенно ничего я не могла разглядеть, никакого движения.

Позади меня скрипнула дверь. Вновь объятая ужасом, я обернулась… и тотчас же ужас сменился изумлением. Без всякого усилия Ева встала с кресла и подошла к двери. Она была совсем одета и даже обута для улицы. Спокойными шагами она пересекла гостиную, подошла к входной двери и отперла ее… так, как будто все последнее время только этим и занималась. Никакой болезни, никакой заторможенности, никакого помешательства не было и в помине. Я никогда еще не видела, чтобы она двигалась так спокойно и уверенно.

Под моим изумленным взглядом она вышла в коридор и плотно закрыла за собой дверь.

Я очнулась от транса, схватила какую-то шаль, накинула ее на плечи и рванулась за ней. Когда я выходила в коридор, она уже спускалась по лестнице; странно, подумала я, это в первый раз за все время, что я с ней знакома, когда она ведет себя, как обычный, нормальный человек. Жаль, что я не могла видеть ее лица: интересно, появилось ли на нем живое человеческое выражение вместо уже привычной неподвижной маски?

Что это? Лунатизм? Путешествие во сне? Если так, то не дай Бог разбудить или спугнуть ее. Последствия, я знала, могут быть непредсказуемы. И потом, двигаясь в этом лунатическом (или гипнотическом?) сне, она вполне может привести меня к разгадке того, что произошло год назад, и отчего она так внезапно онемела. Только бы не спугнуть ее сейчас. И еще мне хотелось, чтобы Ник был сейчас здесь, с нами.

В следующую минуту мне захотелось этого еще больше, потому что я почувствовала — за нами следят. Кто-то крался за нами, стараясь держаться немного в стороне, в тени деревьев и кустарника. Я, конечно, ничего не могла видеть, однако явственно ощущала чье-то присутствие. Меня снова охватил дикий ужас, но, невзирая на это, я продолжала следовать за Евой.

Она двигалась на несколько шагов впереди меня и, похоже, ничего не замечала. Ритм ее движений был удивительно размеренным. Когда мы достигли полосы густого кустарника, вблизи пляжа, звуки преследования стали более явственными, и мне даже захотелось подбежать к Еве, схватить ее и утащить домой, в безопасное место. Но я вовремя вспомнила одно из указаний Ника — не мешать. Как бы ни называлось то состояние, в котором сейчас находилась Ева, я должна была следовать за ней — и не мешать.

В следующий момент я поняла, что она идет в точности тем же маршрутом, что и позапрошлую ночь. Может, это и есть ее единственная цель — еще раз побыть на том месте?

Потом я вдруг заметила еще кое-что: она двигалась, слегка помахивая руками, очень свободно и раскованно. Похоже, под действием методов Ника кататоническое состояние постепенно оставляло ее, все больше и больше уступая место нормальным человеческим реакциям. Ну, если так, то никакие опасности сегодняшней ночи не страшны… если только взамен придет излечение.

Она не спеша поднялась на небольшое возвышение у самого пляжа и резко остановилась… Раскованность, свобода движений покидали ее, казалось, еще быстрее, чем вернулись к ней. Она вновь как будто оцепенела в каменной неподвижности. Стараясь ступать как можно бесшумнее, я быстро пошла к ней… и, уже поднявшись на холм, поняла, в чем дело.

Мы стояли на краю открытой свежевырытой могилы. Это не могло быть ничем иным. Земля была еще сырая; она лежала аккуратными холмиками по краям могилы, так чтобы потом (после чего?)… могилу можно было легко засыпать. И скрыть от посторонних глаз.

В темноте я нащупала Евину руку и крепко сжала. Рука была холодна как лед. Таким же ледяным, застывшим выглядело и ее лицо. Неподвижность снова сковала ее. Зияющая могила была залита лунным светом. Для кого же она предназначалась? Для меня или для Евы? А может быть, для обеих? Я еще крепче сжала Евину руку, и вдруг она обернулась… это было живое лицо! Непривычно живое. И глаза были живые, не пустые, как обычно. Но сейчас эти глаза выражали крайнюю степень ужаса. Губы шевелились, она будто пыталась сказать что-то и не могла.

Я обняла ее за талию.

— Идем скорее, Ева. Надо вернуться домой, потом подумаем, как быть с этим. Нельзя терять ни минуты, бежим. Можешь бежать?

Снова она попыталась что-то сказать, и снова безрезультатно. Однако ей удалось несколько раз кивнуть — да, она может двигаться; да, она, наверное, сможет бежать.

— Стойте! — прозвучал окрик из темноты. Мужской голос.

Мы остановились как вкопанные. Из-за кустов показалась темная фигура, закутанная в накидку.

— Кто вы? — спросила я. — Что вам нужно?

— Вам не удастся убежать. Стойте там и слушайте, что я вам скажу.

Я никак не могла узнать этот голос.

— Кто вы такой? Покажитесь! — потребовала я. — Или вы трусите?

Он вышел вперед на освещенное место. У меня перехватило дыхание — это был Уллис ван Дорн!

— Да, это я, — холодно произнес он в ответ на мой сдавленный крик. — А вам, мисс Вингейт, не следовало совать нос не в свое дело. Я ведь вас предупреждал, помните? Но вы не обратили на это внимания, пеняйте на себя. И как это я не покончил с вами тогда на мосту? И потом, в ее комнате. Хотя тогда-то уж я был уверен, что дело сделано, что я покончил и с вами, и с этой сумасшедшей, моей сестрицей. На вас, похоже, ничего не действует. Ну, ничего, теперь-то уж вам не уйти.

— Да вы сами сумасшедший! — воскликнула я. — Это вы убили Камиллу!

— Что вы сделали с телом? Куда вы его дели? — прорычал он.

Что? Нет, здесь следовало хорошенько подумать. Думайте, мисс Вингейт, сказала я себе, от этого зависит ваша с Евой жизнь. Она зависела также от каждой выигранной минуты. Я крепче прижала Еву к себе; она дрожала всем телом.

— А почему вы думаете, что это я спрятала тело Камиллы? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал как можно спокойнее.

— Да потому, что, кроме вас, никто не знал, где может находиться труп. Ева привела вас сюда в прошлый раз. Она одна знала, где это.

— Конечно, знала, — сказала я. — Она же видела, как вы убили несчастную женщину, а потом закопали. Вы что, собираетесь и собственную сестру убить?

— В этом нет необходимости, — ответил oн с коротким смешком, от которого я похолодела. — Она уже все равно, что мертвая. И никогда не выйдет из этого состояния — уж об этом я позабочусь. Не забывайте, дорогуша, я ведь исследователь и знаю ничуть не меньше, чем ваш драгоценный доктор, а может, и побольше.

Наконец-то все стало на свои места.

— Да вы просто злодей, — ахнула я. — Вы невероятный мерзавец! Это, значит, вы все подстроили — и с лисой, и с чайками, и с кроликом. Вы заставили Еву наблюдать их мучительную смерть, вы, конечно, отравили их каким-нибудь ядом из своей так называемой лаборатории. Вам уже было ясно, что Ева не вынесет этого зрелища — вы ведь и Камиллу убили таким же способом, да? Сознайтесь же!

— Она ничего другого не заслужила, — мрачно ответил он в полном сознании своей правоты.

Похоже, он настолько преисполнился этого сознания — Боже правый! — что даже выглядел сейчас более внушительно, чем всегда.

Меня осенила еще одна внезапная догадка.

— Вы были влюблены в нее?! Ведь так?

Он рассвирепел.

— Замолчите! Не был я влюблен в нее, слышите! И никогда не связывайте мое имя с этой… с этой… — он буквально задыхался от ярости.

— Вы были влюблены и ревновали ее к отцу, — безжалостно продолжала я. — А потом вы поняли, что она просто использует его… вероятно, так же, как и вас. Этого вы не могли вынести. Вы убили ее, а Ева, совершенно случайно, конечно, оказалась свидетельницей. Бедняжка видела, как Камилла умирала, и ее рассудок не смог этого выдержать. Более того, разве могла она рассказать кому-нибудь, что ее брат оказался жестоким убийцей?

— Да, пожалуй, — медленно произнес он. — Пожалуй, это звучит даже логично, с научной точки зрения. А я-то столько ломал голову, не мог понять, почему она внезапно оцепенела и онемела. Оказывается, просто не чувствовала себя в силах разоблачить меня. Чудеса!

— Чудеса?! — теперь я уже едва могла говорить от ярости. — Вы своей жестокостью довели сестру до потери рассудка. Теперь вы, по-видимому, собираетесь прикончить меня на ее глазах. Вы хоть представляете себе, чем это может кончиться для нее?!

— Да какое это имеет значение? — отмахнулся он. — Завтра ее заберут в сумасшедший дом, и пусть там рассказывает, что хочет и кому хочет. Все равно ей никто не поверит. А мне никто не помешает продолжать работу.

Теперь он и впрямь выглядел, как помешанный.

— Когда-нибудь я создам самый совершенный яд… а потом и его усовершенствую… К несчастью для вас, дорогая мисс, работа еще не закончена. Поэтому, боюсь, вам придется помучиться немного. Нет, вы умрете быстрее и легче, чем Камилла. Ей я специально приготовил долгую и мучительную смерть. Как же я ее ненавидел! К вам у меня нет такого сильного чувства. Мне вас даже жаль немного.

— Вы забыли об одном, — сказала я. — Тело Камиллы найдут, установят, что она была отравлена, и тогда подозрение сразу падет на вас, и ни на кого другого. Даже Евины показания не понадобятся. Ну, что вы на это скажете?

— А вы сами сейчас укажете мне, где тело, — сказал он угрожающе, — и кто помог вам произвести эксгумацию. Я подозреваю, что это тот самый адвокатишка, который влюблен в сестрицу. Жаль, но придется и его прикончить.

— Боюсь, вам ничего этого не удастся сделать. Мы здесь не одни. Неужели вы всерьез думаете, что мы бы рискнули встретиться с вами один на один, без надежной защиты?

Он начал истерически хохотать.

— Так знайте, что ваш адвокат получил послание из города и умчался туда. А ваш драгоценный доктор в это самое время ищет человека со сломанной ногой, к которому я его вызвал и которого на самом деле не существует. Вызов очень дальний, поэтому вернется он не скоро. Я вполне успею покончить, с вами, дорогая мисс Вингейт. Да, кстати, пора приниматься за дело. Я и так уже потратил на вас слишком много времени.

Он направился ко мне. Первым желанием было бежать. Но тогда Ева останется во власти этого мерзавца. Вряд ли он пощадит ее, что бы он ни говорил незадолго до этого. Злодей, казалось, прочитал мои мысли.

— Можете не сомневаться — если вы не умрете через десять минут, тогда умрет она. Вы, конечно, представляете наибольшую угрозу. Когда вы здесь появились вместе с вашим доктором, я уже было решил, что мне конец. Придется убрать обоих, вот что я тогда подумал. Кажется, я был прав.

— Боюсь, что с ним не так-то легко будет справиться, — быстро сказала я. — И, кроме того, он знает, где тело Камиллы, и кто ее убил.

— Значит, придется и его убрать. Я все равно собирался это сделать. Похоже, вы все меня недооцениваете. Вы думаете, если я кажусь скромным и застенчивым, значит, у меня нет ни мозгов, ни силы воли. Ошибаетесь! Вам все равно меня не провести, ни вам, ни даже отцу… хоть он и отнял у меня Камиллу, будь он проклят!

— А она никогда вам и не принадлежала, — вдруг догадалась я.

— Я бы получил ее, слышите, вы?! Она уже начала обращать на меня внимание. Но она все время требовала денег… а потом стала настаивать, чтобы отец развелся с матерью. Я понял — надо действовать. Но нет, она тоже считала меня дураком… как и все остальные. Все оказалось проще простого… Я заманил ее к себе в лабораторию… на чашку шоколада. Она выбежала, крича от боли… и никто никогда бы не узнал… если бы вот она, — он кивнул на сестру, — не возвращалась в это время с пляжа. Ну и увидела, как Камилла умирает.

Пусть говорит, пусть выкладывает все, подумала я. Главное сейчас — не дать ему остановиться. Пока он говорит, у нас еще есть время спастись.

— А что бы вы стали делать, если бы Ева не потеряла рассудок от всего того, что ей пришлось увидеть?

— Как что? Убрал бы ее, конечно. Мне же надо было как-то защитить себя. А как вы думаете?

— Отпустите ее, — попросила я. — Она для вас не опасна. Вы же знаете, она никому не сможет рассказать о том, что произошло тогда.

— Нет, — сказал он, — она должна остаться. Пусть видит, как вы умираете. Вот тогда уж ей ни за что не прийти в норму. А завтра ее увезут в сумасшедший дом, и я буду в полной безопасности!

Вот теперь, наверное, пора бежать, подумала я. Но, как оказалось, слишком поздно. С неожиданной ловкостью и быстротой он вдруг перепрыгнул через открытую могилу и схватил меня. Бедная, бедная беспомощная Ева — ведь это она, можно сказать, отдала меня ему прямо в руки: когда я попыталась высвободить ее руку из своей, оказалось, что ее пальцы будто намертво примерзли к моей руке.

Уллис схватил меня так, что не было никакой возможности вырваться. Ему даже удалось выдернуть Евину руку из моей. Он действительно был похож на сумасшедшего.

— С Камиллой все было проще, — сказал он, тяжело дыша. — Боюсь, что вас мне не удастся уговорить выпить яд. А может, все-таки удастся, а?

И вдруг… Ева подбежала к нам, вцепилась в него руками. И заговорила!

— Оставь Камиллу, — говорила она, — оставь, не трогай ее.

Ева опять жила, но все в том же прошлом. То, что происходило сегодня, для нее было лишь продолжением ужаса, когда-то сведшего ее с ума, как будто с тех пор прошли не месяцы, а считанные секунды. Она опять пыталась спасти Камиллу, уберечь ее от смерти.

Даже Уллис, похоже, остолбенел. Однако не ослабил своей мертвой хватки. Наоборот, ненавистные руки переместились и сжались на моем горле. Это был конец.

Наверное, я потеряла сознание. А когда очнулась… совсем другие руки — нежные, ласковые — сжимали меня в объятиях.

Я открыла глаза. Ник! Он целовал и целовал мое лицо, бормоча какие-то невнятные слова. И вдруг я все вспомнила.

— Уллис… там… он сошел с ума!

— Да, да, мы все знаем, успокойся. Больше он никому не сможет причинить вреда. Им занимается Роланд Тайлер.

— А Ева? — вскричала я. — Где Ева?

— Сьюзан увела ее домой. Все хорошо, все в порядке, дорогая. Мы слышали признания Уллиса.

— Ты слышал… Ева заговорила! Она вернулась туда, в прошлое.

— И это знаю. Для меня это хороший знак. Я намерен заставить ее снова мысленно пережить прошлое, чтобы оно наконец перестало ее пугать и мучить. Но для этого мне понадобится твоя помощь. Ее отец согласен.

— Как?! Мистер ван Дорн тоже был здесь?

— Да, он все знает. Пойдем домой.

Мой взгляд упал на открытую могилу. На краю ее стоял фонарь, отчего вся сцена уже не казалась такой жуткой; скорее это было похоже на инсценировку.

— Мы с Тайлером извлекли тело, — сказал Ник. — Причина смерти уже установлена — это яд. Думаю, его найдут в достаточном количестве в лаборатории Уллиса. Ну, пойдем, родная, все уже кончено.

Я едва держалась на ногах.

— Ох, Ник, ты не представляешь… Когда этот ненормальный схватил меня… Да, но как же это… Он ведь сказал, что отправил вас обоих…

— Он попытался это сделать, но мы, конечно, не поддались на обман. Единственное, в чем мы ошиблись: мы были уверены, что Ева поведет тебя в лабораторию.

— Так ты, значит, заранее знал, что Ева предпримет эту прогулку?

— Да, это была прогулка под гипнозом. Перед этим я загипнотизировал Еву и приказал ей отправиться на то место, где на ее глазах была убита Камилла. Я приказал ей сделать это после того, как в окно бросят камешки.

 

Глава четырнадцатая

Мы с Ником сидели в гостиной Евы. Она отдыхала в ожидании предстоящего испытания. Роланд Тайлер не отходил от нее.

Ник рассказал мне все, что он узнал.

— Ты уже знаешь от самого Уллиса, что он сделал с Камиллой; Ева оказалась случайной свидетельницей и в результате впала в тяжелое кататоническое состояние, и не только потому, что Уллис — ее брат, а значит, она не могла его выдать, но в основном потому, что она смертельно боялась его. И он в полной мере использовал ее страх и беспомощность. Ну, ты помнишь, как он пытался приписать ей попытку убить тебя. То же самое он проделал с Джоном Тэйни, которого он тоже ненавидел из-за Камиллы. Мистер Тэйни до сих пор убежден, что это Ева покушалась на его жизнь. Цель была одна — добиться, чтобы ее признали неизлечимой и отправили в клинику, откуда ей было уже не выйти.

— И он уже был у цели.

— Да, пока не приехала ты… а потом и я. Дальше он действовал очень активно и довольно успешно: все больше и больше вводил Еву в состояние смертельного ужаса и неизлечимого безумия, подкидывая ей на глаза агонизирующие отравленные тела… ну ты помнишь — лиса, чайки, кролик. Вчера, однако, удача отвернулась от него. Мы с Тайлером нашли тело. Когда ты рассказала мне о Евином бегстве к пляжу с фотографией Камиллы в руках, я подумал, что тому должна быть какая-то серьезная причина. Ну вот, мы и нашли ее.

— А разве нельзя было сразу арестовать его?

— Доказательств было недостаточно. А кроме того, мне нужно было, чтобы Ева увидела открытую могилу и услышала признания от него самого. Понимаешь, это часть того радикального лечения, о котором я тебе говорил. А теперь пошли к ней.

Мы вошли в спальню. Я усадила Еву в удобное кресло. Роланд Тайлер встал сзади, а Ник сел прямо перед ней и начал что-то говорить тихим, спокойным голосом. Она была опять в том же — кататоническом состоянии, только менее напряжена, чем обычно.

— Посмотри на меня, Ева, — сказал Ник мягко. — Подними голову и посмотри на меня. Сейчас ты заснешь. Помнишь, я усыплял тебя? Это ведь было приятно, правда? Вот и сейчас тебе надо отдохнуть. Ты очень устала, это был длинный, трудный день. Засыпай, дорогая, ничего не бойся, ты в полной безопасности, и Анджела с тобой, ты это знаешь. Закрой глаза… спи… спи…

Удивительно, как быстро она его послушалась. Глаза закрылись, все мышцы расслабились, она мирно спала.

Ник вынул из кармана платок и вытер пот с лица. Потом низко наклонился к Еве и стал говорить мягким, медленным, размеренным голосом:

— Ты помнишь, как умерла Камилла? Это было ужасно. Немыслимо даже вспоминать об этом. Но придется вспомнить.

Все ее тело содрогнулось. Ник пристально следил за ней.

— Ты видела, как брат вырыл могилу и закопал ее. Но сегодня ночью, ты видела, могила была пуста. И там был Уллис. Он хотел убить Анджелу, а ты подумала, что это Камилла, и стала ее защищать. А почему? Потому что ты вдруг вспомнила все, что произошло тогда, много месяцев назад. Ева, теперь об этом можно говорить. Это уже не секрет, не страшная тайна. Скажи, ты помнишь, что произошло тогда?

— Да, помню, — отчетливо произнесла она.

— Очень хорошо. Держи это в памяти, а я расскажу тебе кое-что еще. Уллис убил Камиллу, и ты это видела. Но ты не могла никому рассказать об этом, потому что он твой брат. Ты закрылась от всего мира, чтобы не говорить ничего, чтобы тебя никто ни о чем не мог спросить. Скажи, ты понимаешь, о чем я сейчас говорю?

— Да, — механически произнесла она, — понимаю.

— Хорошо, очень хорошо. А теперь попытайся запомнить самое главное. Сегодня ночью Уллис всем рассказал о том, что он сделал с Камиллой, о том, как он это сделал, и о том, что ты это видела. Теперь все, слышишь, все знают эту тайну. Тебе не нужно ничего скрывать. Понимаешь, Ева, ты теперь свободна, тебе не нужно ничего скрывать.

— Не нужно ничего скрывать, — медленно произнесла она.

Две крупные слезы выкатились из ее закрытых глаз. В следующую минуту она разразилась бурными рыданиями. Я кинулась к ней, но Ник жестом остановил меня. Не произнося ни звука, не делая ни малейшего движения, он почти безучастно наблюдал, как она рыдает, захлебываясь слезами. Смотреть на ее страдания было мучительно, но я тоже боялась двинуться.

Постепенно рыдания стали утихать. Она утерла слезы… А я вдруг поняла, что ее неподвижность кончилась. Она опять владела своим телом, как и раньше.

— Ева, — сказал Ник, — когда я хлопну в ладоши, ты проснешься. Ты ничего не забудешь. Тайна, которую ты так долго хранила, — больше ни для кого не тайна. Уллис убил Камиллу, ты это видела, он знает, что ты все видела, но теперь все об этом знают. Ты в безопасности. Мы твои друзья. Мы с тобой.

Он откинулся на спинку стула и обернулся ко мне.

— Одни называют это чертовщиной, другие — шарлатанством. Я много читал об этом, у Фрейда и других тоже. Иногда, особенно в таких случаях, гипноз творит чудеса.

Он сделал глубокий вдох… и резко хлопнул в ладоши. Ева медленно открыла глаза. В них было нормальное человеческое выражение. Она нащупала мою руку и крепко сжала.

— Уллис… он в порядке? — спросила она нормальным человеческим голосом.

— Он в надежных руках, — ответил Ник. — Поверь, это было необходимо, чтобы он никому больше не мог причинить зла.

— Да, я знаю, — сказала она. — Знаю и то, что вы с Анджелой сделали для меня. А где Роланд? Сколько раз, вот здесь, у моего кресла, он говорил и говорил мне о своей любви… а я не могла ничего ответить… как ни старалась.

Роланд Тайлер вышел из своего укрытия и опустился перед ней на колени.

Ник взял меня за руку и повел из комнаты. Когда мы подошли к лестнице, все уже собрались на площадке первою этажа — мистер и миссис ван Дорн, миссис Кэртис, Сьюзан, мисс Кемп — и смотрели на нас с нетерпеливым ожиданием.

— Все в порядке, — объявил им Ник. — Дайте ей еще немного времени. Не давите на нее и ни в коем случае не напоминайте о болезни, тем более о том, сколько времени она длилась. Ева должна войти в эту жизнь так, будто она для нее и не прерывалась.

Не дожидаясь вопросов, фактически не дав им возможности произнести ни слова, мы вышли из дома, в мягкую летнюю ночь. Прохладный воздух обдал наши разгоряченные лица. Мы направились к оранжерее, и оттуда я оглянулась на большой дом. Весь залитый лунным светом, он уже больше не выглядел ни мрачным, ни зловещим. Странно, подумала я, как мало нужно человеческому воображению.

* * *

Будущее оказалось счастливым для всех нас. Ник, после занятий с Фрейдом и другими известными учеными-психиатрами, создал настолько точную теорию лечения заболеваний, подобных Евиному, что стал почти классиком в медицинском мире. И очень богатым человеком. У нас трое детей, которые свободно говорят на трех европейских языках и путешествуют вместе с нами по всему миру.

Одно время Ник опасался возможной ремиссии Евиной болезни, но, слава Богу, этого не произошло, во многом благодаря Роланду Тайлеру. Они вскоре поженились и очень счастливы.

Сьюзан тоже вышла замуж; мы дружим семьями.

Миссис ван Дорн вычеркнула из памяти краткий период неверности мужа. Дела мистера ван Дорна идут в гору, он сейчас один из самых горячих сторонников и спонсоров исследований в области психиатрии.

Миссис Кэртис с годами заметно смягчилась. Сейчас она в своей стихии: сестра доверила ей управление большим домом, и она постоянно занята всевозможными перестановками и подготовками к балам и приемам.

Уллиса пришлось поместить в ту самую лечебницу, которая предназначалась для Евы. Его случай был признан безнадежным — какие-то необратимые изменения в мозгу.

Теперь все это почти забыто, но иногда, когда мы с Ником бываем в имении, я возвращаюсь мыслями к той страшной ночи… Уллис, Ева и я стоим у края раскрытой могилы.

Мы часто встречаемся с Евой. Когда я вижу, как она смеется, как играет с детьми… как она счастлива, я понимаю — стоит жить на свете, особенно если можешь помогать другим.