Я видел множество мертвецов, но по-прежнему побаиваюсь их. Когда я работал в больнице, одной из моих обязанностей было констатировать смерть пациентов. Во время ночных дежурств я отвечал за десять, а то и более отделений, выполняя преимущественно рутинную работу и проверяя состояние больных. Помнится, однажды ночью, стоило мне прилечь (в четыре утра), как мой пейджер тут же запищал. Медсестра из гериатрического отделения сообщила, что умер один из пациентов. Смерть была неожиданной, и, пускай необходимость в проведении реанимации отсутствовала, врач должен был засвидетельствовать смерть, прежде чем тело заберут в морг.

Стояла холодная темная ночь, и я с неохотой поднялся с кровати.

– Двенадцатая палата, – сказала медсестра, когда я вошел в отделение.

Протирая спросонья глаза, я ввалился в затемненное боковое помещение. Чтобы констатировать смерть, врач должен убедиться, что пациент не дышит, его сердце не бьется, зрачки расширены и не реагируют на свет, а также отсутствует реакция на боль. Болевую реакцию обычно проверяют так: врач с силой трет костяшками пальцев по груди пациента. Это чертовски больно; мы частенько применяем этот прием на живых пациентах в отделении неотложной помощи: он пробуждает даже от глубочайшего пьяного ступора.

В комнате было темно и тихо, я остался наедине с телом, лежащим в кровати. Все еще в полудреме, я решил начать с проверки болевого рефлекса. Но едва я надавил на грудь трупа, как он подскочил, схватил меня за руку и издал душераздирающий вопль, к которому тотчас присоединился не менее громкий и не менее испуганный крик, исходивший уже от меня. В палату мгновенно влетела медсестра.

– Простите, доктор, разве я сказала «двенадцатая палата»? Я имела в виду десятую.