Пареньку, стоявшему на ступеньках, велели сделать несчастную мину, и он старался изо всех сил, но как же трудно было скорбеть по совершенно незнакомому тебе покойнику, тем более если благодаря смерти этого старика удавалось подзаработать. Но все же работа есть работа, и Сиду совершенно не хотелось ее терять. Подавив ухмылку, он бросил взгляд на своего напарника, сидевшего с другой стороны от двери, задрапированной черной тканью, но тот в своем дурацком наряде и со слезами на глазах выглядел так, что Сиду было уже не сдержаться. Он знал, что и сам выглядит точно так же глупо – в этом цилиндре с траурным крепом и с жезлом в руках, обмотанным той же тканью, – и все же его просто распирало от смеха, и Сид чуть было не рассмеялся – вместо этого он заставил себя закашляться. Траурный креп зашуршал, и на мгновение на лице напарника Сида вместо величавой меланхолии показалось выражение грозного гнева. Мистер Каллендер заплатил фирме «Энтвистл и Сын» приличную сумму за подобающие похороны, а это означало, что наемные скорбящие должны хранить молчание.

Сид напряженно ждал: поскорее бы прибыла процессия, и тогда он наконец покинет пост. У него чесался нос, левая ступня, казалось, совсем онемела. Сид нес свою вахту перед домом Каллендера все утро, так что долгий путь пешком на кладбище Всех Душ начинал казаться ему делом несомненно приятным. По крайней мере, можно будет размять ноги, а потом наконец наступит долгожданный момент, когда Сиду удастся получить хоть какую-то выгоду от своей должности. У похоронных дел мастеров ученики работают бесплатно, даже в такой фирме, как «Энтвистл и Сын». Теперь, собственно, остался один Сын, думал Сид, да и тому, пожалуй, недолго жить осталось, и Сыну невыносимо и подумать, что свои собственные похороны придется доверить кому-то другому. «Энтвистл и Сын» были в своем деле лучшими, подтверждением чему служил и катафалк, который уже показался из-за угла с Кенсингтон-хай-стрит.

Катафалк был запряжен шестеркой отлично подобранных одна к другой вороных. Над головой каждой покачивались крашеные в черный павлиньи перья, крупы покрывали попоны из черного бархата. На стеклянных стенках низкого черного катафалка были выгравированы цветочные узоры; на ложе из лилий стоял дубовый гроб, над которым также колыхались черные перья. Лошади шли размеренным шагом – кучер сдерживал их, чтобы от катафалка не отстали наемные плакальщики, которые, не поднимая глаз, шагали возле медленно вращающихся позолоченных колес. Вслед за катафалком появилась первая карета похоронного кортежа, а затем вторая; когда процессия приблизилась к дому, Сид потрясенно понял, что это и все. Просто не верилось, что на таких пышных похоронах может быть так мало скорбящих. Сид поразился тому, что у человека, который мог позволить устроить себе самые пышные похороны от фирмы Энтвистла, так мало друзей.

Из второй кареты вышел сам Сын; траурный креп с его шляпы трепетал от порывов осеннего ветра и то и дело закрывал лицо. Сид тут же вытянулся по стойке «смирно», как гвардейцы, охранявшие королеву, которых он видел у Букингемского дворца, и глядел прямо перед собой, пока мимо него скользнул вверх по ступеням похоронных дел мастер, бледное морщинистое лицо которого то скрывалось за черной тканью, то вновь показывалось. Сид давно уже научился не бояться покойников, а вот тот, кто обслуживал их нужды, вызывал у мальчика ужас, так что плакальщик и не взглянул в сторону дверей, когда раздался удар латунного дверного молотка. С той стороны кто-то прошаркал к дверям, и щелкнула задвижка.

– Мистера Каллендера, пожалуйста, – сказал Энтвистл.

– Мистер Каллендер просит вас подождать у входа, – раздался ответ.

Дверь тихо закрылась.

Сид так старался стоять смирно, что его уже начала бить дрожь, а мистер Энтвистл чопорно спустился по ступеням и прошел ко второй карете. Сид был потрясен, но вместе с тем почувствовал и восторг; он увидел, что на лице его напарника-плакальщика отразилась на этот раз уже неподдельная скорбь. Для Сида было полной неожиданностью, что существуют семейства настолько важные, что и самого Энтвистла не пускают в дом, и плакальщик от удивления только и уставился во все глаза. Тут дверь снова открылась и вышли те, кто собирался проводить покойного в последний путь.

Показались толстый дворецкий, молодой джентльмен с рыжеватыми бакенбардами и невысокая седоватая леди, но внимание Сида привлекла та, что стояла позади остальных в тени. Глаза этой светлокожей девушки были голубые, необыкновенно светлые, а волосы выглядели почти белыми. Девушка казалась чуть ли не бесцветной, красотой напоминая статую. Все были в черном, и невысокая леди держала девушку под руку.

– Тебе незачем идти, Фелиция, – сказала она. – Это зрелище не для юной леди.

– Но ты же идешь, тетя Пенелопа.

– Я уже не юная леди, и нельзя же нам отправлять мистера Каллендера одного вершить столь печальное дело.

– Но мое место, конечно же, возле Реджиналда, тетя Пенелопа.

– Ты и так сделала для него более чем достаточно, и, если он тебя любит, ему не придет в голову подвергать тебя такому тяжкому испытанию. Кроме того, тебе нужно остаться здесь, чтобы присмотреть за слугами, иначе к нашему возвращению с поминального стола все растащат.

Ни дворецкий, ни его хозяин ни на это, ни на все остальное ничего не сказали, а когда пожилая дама заявила: «Не хочу больше слушать об этом», молодой джентльмен взял ее под руку, и дворецкий закрыл за ними дверь. Сид, которого не интересовал никто, кроме оставшегося за дверьми бледного ангела, пришел в себя и приступил к исполнению своих обязанностей, то есть сопроводил Реджиналда Каллендера и ту, кого девушка-ангел называла тетей Пенелопой, к первой карете. Одна из лошадей, хотя и была в шорах, шарахнулась; в остальном же все проходило спокойно, не считая языка тети Пенелопы.

– Пасмурный день отлично подходит для похорон, как мне кажется. Мрачно, как раз как полагается, но и не так уж неприятно. В день, когда мы хоронили родителей бедняжки Фелиции, шел проливной дождь, почти буря, а малышка плакала громче грозы, и мне, пожалуй, никогда в жизни больше не случалось так вымокнуть. Я совершенно уверена, что на нее все это очень повлияло. Она с тех самых пор такая ранимая. Так ведь и солнечный день тоже не годится. Помню, как похороны одной моей кузины просто испортила ясная погода, совершенно неуместная. Нет, мне кажется, что лучше всего хоронить при пасмурной погоде.

Она сделала решительный жест своим веером из черных перьев и подождала, пока Сид откроет дверь кареты.

– День выбирал дядя Уильям, а не я, – заметил Реджиналд Каллендер, помогая тете Пенелопе подняться на ступеньку.

– Чепуха! Если бы ваш дядя Уильям мог выбирать, этот день так бы никогда и не наступил. Он бы предпочел растратить все свое состояние, а не оставлять его вам, мистер Каллендер. Оно вам, правда, не так уж и нужно, ведь скоро у вас будет весьма богатая жена. А все же приятно видеть, как состояния двух семей объединяются благодаря союзу наследников, да?

– Несомненно, – ответил Каллендер, когда дверь за ними закрылась и он уселся возле тетушки своей невесты.

Голова у него уже раскалывалась, он понимал, что похороны дяди превращаются в более тяжкое испытание, чем он был готов вынести в качестве скорбящего родственника. Накануне вечером он перебрал виски, пытаясь успокоить нервы и заглушить неуместные мысли о том, что теперь, благодаря этой утрате, он счастливейший человек на свете. А чего еще мужчина может себе пожелать, если не богатства и не красавицу жену? Разве что избавиться от головной боли и от болтливой тетки, которая, похоже, в восторге от всего, что связано со смертью.

– Как печально, что похоронная процессия так немноголюдна, да? Все, конечно, сделано по последнему слову моды, но как жалко, что некому это оценить.

– Всех своих партнеров мой дядя пережил на несколько лет, а я последний его родственник, как вам известно. Последний из рода Каллендеров. Никого из тех, кто мог бы скорбеть по нему, уже просто не осталось.

– А как же идет Фелиции этот черный шелк! Ей нельзя носить это постоянно, вы понимаете; она, собственно говоря, не в трауре, но нужно же показаться в таком славном платье. Я, знаете ли, отвела ее в салон траурных нарядов от Джея, что на Риджент-стрит, там нам обеим и сшили платья для похорон вашего дяди.

– Они и правда очень красивые, – пробормотал Каллендер, поднеся руку к голове. Он надеялся этим жестом обратить внимание на свое состояние и при этом потереть гудевший висок. От хода кареты его уже начинало слегка укачивать.

– Конечно, я и раньше заказывала платья от Джея; так много друзей и родственников умерло за эти годы. Мне кажется, самые красивые траурные платья шьют для вдов, но ведь нельзя остаться вдовой, не побывав замужем, верно?

Каллендер мог бы на это ответить, но тетя Пенелопа отвернулась от него и устремила взор на лондонские улицы.

– Вы, как я вижу, решили поехать мимо парка, – сказала она. – Уверена, это очень правильная мысль. Я думала, что вы выберете короткий путь, а там нас почти никто не увидел бы.

– Так пожелал мой дядя, – поведал Каллендер. – Он сделал распоряжения по поводу собственных похорон и оставил их у своего поверенного, мистера Фробишера.

– Как же он предусмотрителен! Я о таком никогда и не задумывалась, но теперь при первой возможности обязательно составлю планы касаемо моей собственной кончины. Я, конечно, не владею состоянием, которое компенсировало бы моим наследникам такие расходы…

– Фелиция, я уверен, рада будет о вас позаботиться, – со вздохом ответил Каллендер.

– Вы так полагаете? Да, думаю, она так и сделает. Такая щедрая девушка, возвышенная натура. Все ее мысли высоко, там, где ангелы.

Каллендер про себя искренне пожелал, чтобы высоко с ангелами оказалась и тетя Пенелопа. Он закрыл глаза и стал думать о Фелиции. Если бы его сейчас хоть на мгновение оставили в покое, он тут же провалился бы в сон.

– Значит, и Кенсал Грин тоже выбрал ваш дядюшка?

– Что, простите? – переспросил Каллендер, заставив себя выйти из забытья.

– Я говорю, Кенсал Грин. Кладбище Всех Душ. Где мне и самой, несомненно, хотелось бы с миром покоиться. Я иногда там бываю и до сих пор считаю его самым приятным кладбищем Лондона, хотя за последнее время открыли несколько новых. В любой сфере то, что было первым, часто так и остается самым лучшим, вы согласны? Да, конечно же, нет ничего хуже старых церковных кладбищ. Вы наверняка слышали, в какой рассадник заразы превратились эти безобразные места и что скелеты там выкапывают и сваливают в сараях, чтобы освободить место для новых могил. Содрогаешься от одной мысли об этом.

Каллендер поднял взгляд, чтобы посмотреть, не задрожала ли она сама, и ему показалось, что она махнула ручкой кому-то из прохожих, – впрочем, он усомнился, что такое могло быть. Ее восторги по поводу похоронной церемонии приводили Каллендера в глубокое уныние, но он решил, что ему остается лишь смириться. Выбора у него в любом случае не было, кроме того, его ожидала такая счастливая жизнь, что он готов был внести скромную пошлину – позволить тетушке своей любимой девушки отлично провести день. Каллендер откинулся на спинку сиденья, а карета продолжала путь.

Фелиция Лэм закрыла книгу и мгновение еще сидела, устремив взгляд в пространство. Этот роман неизвестной писательницы Эллис Белл критики встретили разгромными рецензиями, и Фелиция про себя признавала, что иногда ее приводили в ужас жестокость ситуации и неотесанность героев. Но все же кое-что в этой повести пробуждало в ней интерес: образ бессмертной любви, для которой не могла стать преградой даже сама смерть. Мысль о такой страсти завораживала ее и вместе с тем пугала; половиной своего существа она жаждала пережить нечто подобное, но разум говорил, что судьбою ей уготован союз с человеком весьма прозаичным. У Реджиналда Каллендера, как не уставала повторять тетя Пенелопа, имелись свои достоинства, но даже представить было невозможно, чтобы кто-то обвинил его в увлечении сверхъестественными материями. «Возможно, это и хорошо», – думала Фелиция. Она понимала, что и она сама, и, без сомнения, тетушка, сестра отца, натуры впечатлительные, так что, может быть, жених ей послан для того, чтобы помочь твердо стоять ногами на земле.

Вздохнув, она положила томик «Грозового перевала» на полированный столик, стоявший посреди гостиной. Сквозь тяжелые шторы еле-еле пробивался дневной свет, блеклый и угрюмый; в углу часы своим маятником как будто подталкивали время, приближая наступление темноты. Реджиналду и тете Пенелопе уже, конечно, давно пора вернуться. Против ее воли Фелиции виделись картины ужасного происшествия, способного разом лишить ее тех единственных двух человек, чьи жизни соприкасались с ее собственной. Она понимала, что это лишь глупая игра ее воображения, но ведь двенадцать лет назад Фелиция в один миг потеряла обоих родителей, и кому, как не ей, знать, что в жизни бывает и такое. В другой мир она верила сильнее, чем в то, что в мире этом на ее долю может выпасть счастье.

Она устремила взгляд на внушающий почтение портрет дяди Реджиналда, Уильяма, висевший над камином, и задумалась о том, где сейчас этот человек. Само собой, его тучное тело и круглое красное лицо лежат сейчас в гробу, зарытом на шесть футов под землей, но где же сам Уильям Каллендер? И где ее отец и мать? Духи умерших преследовали ее, ни разу не явившись в образе призраков; приди к ней, наверное, такое видение, и она тревожилась бы о них меньше. Фелиция только и желала, чтобы Реджиналд скорее вернулся и заставил ее забыть эти тягостные мысли, хотя каждый раз, когда он делал это, она чувствовала смутную обиду.

– Не разжечь ли мне камин, мисс?

И привидение, появись оно в тот момент перед Фелицией, не смогло бы перепугать ее сильнее, чем этот голос, но в следующее мгновение она поняла, что это всего лишь пришел дворецкий. Ей не верилось, что огонь сможет избавить ее от холода, жившего внутри ее существа, но все же радостные огоньки обрадуют всех, кто в этот промозглый осенний день придет сюда с похорон.

– Спасибо, Бут. Думаю, мистер Каллендер будет признателен.

Она услышала, как скрипнули его колени, когда он склонился перед портретом своего покойного господина, и горько пожалела, что не взялась за дело сама, ведь ей было бы намного легче, чем старику. Чувство вины заставило ее выйти из комнаты, и она пошла присмотреть за тем, как готовят поминальный ужин, хотя и там вполне могли обойтись без нее.

– Элис, у нас все готово? – спросила она хорошенькую темноволосую горничную. Девушка в черном форменном платье (в этот печальный день оно было без кружевных манжет и воротничка) сделала Фелиции реверанс и едва заметно улыбнулась.

– Готово, мисс, благодарю вас. Люди мистера Энтвистла сами обо всем позаботились, и все сделано отлично, вне всяких сомнений.

Буфет был весь заставлен съестным: там имелись ветчина и ростбиф, хлеб и пироги, кексы, бутылки шерри и портвейна. Припасов хватило бы на несколько дюжин гостей, а ведь за столом будет всего трое.

– Так много? – поразилась Фелиция, не успев даже задуматься о том, насколько уместно обсуждать вопросы этикета с прислугой.

– Да-да, мисс. Я спросила у них, не может ли тут быть какой ошибки, но тот джентльмен заверил меня, что все это было оговорено в завещании мистера Каллендера. Можно мне вас чем-нибудь покормить, мисс?

– Нет, спасибо, – ответила Фелиция, которой еще никогда в жизни не случалось настолько утратить аппетит. – Я дождусь остальных, Элис. Ты слышишь, не они ли это пришли?

– Пойду посмотрю, мисс, – ответила горничная и поспешно вышла.

Через мгновение возле Фелиции уже была тетя Пенелопа в черном чепце, чьи глаза при виде столь щедро накрытого стола так и засияли.

– Что же, Фелиция, – сказала она, – все было очень красиво. Так и должно быть, как я полагаю. Свадьбы и похороны – дело важное. Не нальешь ли мне бокал шерри, дорогая моя? Совсем чуточку.

Тетя Пенелопа отправила в рот небольшое пирожное, а Реджиналд Каллендер прошел в комнату и взял бутылку портвейна. Он наполнил себе бокал и поглотил его одним залпом.

– Славные вышли похороны, мистер Каллендер, – сказала тетя Пенелопа. – И склеп просто роскошный. Ваш дядя не завещал, чтобы и вас положили покоиться там же, когда вас призовет Всевышний?

Единственным ответом Каллендера на этот вопрос было то, что он вновь наполнил свой бокал. Ему удалось вполне взять себя в руки и предложить выпить и Фелиции, но она отказалась и уселась в углу, на небольшом стуле с совершенно прямой спинкой.

– Только вот закрытые гробы я не одобряю, – сказала тетя Пенелопа.

Лицо Каллендера внезапно приняло неприятное выражение.

– Неужели вы так и не насмотрелись на моего дядю, когда тело было выставлено для прощания?

– Да что вы, мистер Каллендер. Я вовсе не собиралась ничего критиковать. Иногда, как мне кажется, последний раз взглянуть на покойного может оказаться невыносимо больно. Будьте так добры, отрежьте мне чуточку от того куска ветчины. Благодарю. А как ты провела день, Фелиция?

– В размышлениях о тех, кто ушел раньше нас, тетя.

– Вот как? И какие же выводы ты для себя сделала, дорогая?

– Лишь то, что об этом можно узнать многое, а нам известна лишь самая малость, – ответила Фелиция.

– Возможно, после нашего визита к мистеру Ньюкаслу завтра вечером ты почувствуешь себя более сведущей в данном вопросе.

Фелиция испуганно распахнула глаза и несколько раз перевела взгляд с тетушки на своего жениха и обратно.

– Ньюкасл? А кто, скажите мне на милость, этот мистер Ньюкасл, что посещать его необходимо ночью? – настоятельным тоном спросил Каллендер, передавая тарелку с ветчиной тете Пенелопе и потрясая при этом ножом.

– Да что вы, это же медиум, – сказала она, принимая тарелку. – По пути на Кенсал Грин мы проезжали мимо его дома.

Под осуждающим взглядом Каллендера Фелиция еще дальше забилась в угол.

– Медиум! – проревел он и повернулся к тете Пенелопе. – Это вы до такой чепухи додумались?

– Это была моя идея, Реджиналд, – тихо сказала Фелиция.

– Я решительно это запрещаю.

– Ты ничего не запретишь мне, пока я не стала твоей женой. Ты знаешь, как я желаю знать то, что лежит вне нашей земной жизни. Зачем тебе мешать мне в этом?

– Потому что все это мошенничество, чепуха и суеверия. Как может такая разумная девушка, как ты, в наши-то дни, в этот век верить в эти старомодные выдумки? На дворе тысяча восемьсот сорок седьмой год, мы живем в эпоху прогресса, и пора раз и навсегда забыть о подобных вещах.

– Прогресс происходит во многих областях, Реджиналд; так почему же он не мог затронуть и наши знания о потустороннем мире? Ты наверняка слышал о достижениях мистера Дэвида Хоума, а мистер Ньюкасл, как мне рассказывали, обладает еще более выдающимися способностями. Я уверена, что существуют люди, умеющие видеть то, что для нас, остальных, невидимо.

– Из того, что тебе невидимо, они способны увидеть только то, что ты – доверчивая девушка, и при этом весьма обеспеченная. Мертвецы мертвы, Фелиция, и нам о них лучше всего забыть.

Вскочив со стула, она с горячностью сложила ладони, будто для молитвы.

– Но ведь и мертвые продолжают жить, Реджиналд. Как ты можешь в этом сомневаться, ведь ты же христианин?

Каллендер начал с яростью кромсать на куски ветчину.

– Да, я христианин. Каждое воскресенье я бываю в англиканской церкви и оставляю пожертвования. А что, по-твоему, сказал бы его преподобие мистер Фишер, если бы узнал, что ты решила потревожить усопших? И что вы, собственно, знаете об этом субъекте, Ньюкасле? Он, должно быть, умалишенный. Все это опасно, и я еще раз прошу вас забыть это ваше сумасбродство.

– Я пообещала моей племяннице выступить в роли ее дуэньи, – сообщила тетя Пенелопа, наливая себе еще шерри. – А она в ответ на это согласилась сопровождать меня в Мертвую Комнату музея мадам Тюссо. Нам обеим не хватает храбрости осуществить задуманное в одиночку, но мы твердо намерены удовлетворить свои интересы, мистер Каллендер.

– Что? Вы пойдете в то самое место, которое «Панч» прозвал Комнатой ужасов? Милое, скажу я вам, местечко для утонченной девушки, но, как я полагаю, там вам по крайней мере ничего не грозит. А вот этот ваш заклинатель домовых – это уже совсем другое дело. Он либо шарлатан, либо сумасшедший, и тот факт, что вы, беспомощные барышни, отправитесь к нему вдвоем, а не в одиночку, ни в малейшей степени меня не успокаивает. Готов поспорить, что и за вход он берет далеко не пару шиллингов, верно?

Тетя Пенелопа придвинулась к племяннице и положила ей руку на плечо, и Фелиция встретила этот жест с благодарностью.

– Отговорить нас вам не удастся, – произнесла тетя Пенелопа.

Каллендер печально улыбнулся.

– Тогда, пожалуй, мне придется составить вам компанию, – сказал он.

– Ах, Реджиналд, правда? – пылко проговорила Фелиция. – Прошу тебя, пожалуйста, пойди с нами. Я надеюсь, что смогу снова говорить с матерью и отцом, а тебе, возможно, мистер Ньюкасл даст возможность пообщаться с дядей Уильямом.

– Я надеюсь, что дяде Уильяму неплохо там, где он сейчас находится, Фелиция, и я не захотел бы заставлять его вновь явиться к нам, даже если бы верил, что это возможно. Я полагаю, что не следует мешать ему покоиться с миром.

Он обнял Фелицию и повел ее в другой конец комнаты, к двухместному диванчику, чтобы оказаться как можно дальше от пиршества, приготовленного по воле покойника.

– Не могла бы ты забыть о мертвых? – спросил он ее. – Мы с тобой сейчас обитаем среди живых, а на любые вопросы, которые мы должны задать нашим предкам, мы в положенное время получим ответы. А до того времени наш долг состоит в том, чтобы как можно лучше прожить собственную жизнь. Не могла бы ты жить для меня, а не ради этих пустых мечтаний?

Пальцы Фелиции гладили его по лицу, но ее глаза оставались холодны.

– Откуда нам знать, что мы должны делать, – спросила она, – если нам неведомо то, что ждет нас впереди? Много ли удовольствия мы можем получить здесь, если знаем, что это всего лишь школа, где мы должны усвоить урок?

– Возможно, мы родились ради того, чтобы умереть, – ответил Каллендер, – но ведь не только для этого. Радости, которые преподносит нам жизнь, не сделают нам ничего дурного. Мы молоды и богаты, Фелиция. Мы счастливы. Давай не будем отказываться от подарков судьбы.

– А ведь он прав, – сказала тетя Пенелопа, разрезая пирог. – Отрекаясь или нет от этого мира, мы все равно весьма скоро его покинем. Но все же, мистер Каллендер, мы обязательно отправимся туда, куда собрались.

– И если вам это так необходимо, – ответил он, – я пойду с вами.

Он, возможно, сказал бы что-то еще, если бы не подошел дворецкий.

– Да, Бут? – пробормотал Каллендер, и старик, склонившись над ним, стал шептать ему на ухо. Каллендер поднялся, поклонился дамам и поспешил в холл.

А там в сумерках виднелась тощая фигура Энтвистла.

– Я знаю, как все это бывает, сэр, – сказал он, – и не хотел бы томить вас ожиданием. – Энтвистл отдал Каллендеру носовой платок, в который было завернуто несколько мелких предметов. – Вот его кольца, булавки и часы, – сказал он.

Каллендера передернуло, но он тем не менее поблагодарил похоронных дел мастера.

– Я отлично вас понимаю, – сказал мистер Энтвистл. – Не так уж редко молодые джентльмены испытывают временные затруднения, дожидаясь оглашения завещания. Можете не сомневаться, состояние вашего дядюшки вполне компенсирует нам наши хлопоты. – Он поклонился и скользящей походкой удалился в сгущавшуюся темноту.

Реджиналд Каллендер стоял, держа в руке украшения дядюшки, и его будто волной захлестнуло омерзение. Фелиция вот беспокоится о чьих-то душах, а ему в это время приходится думать о том, как раздобыть денег на содержание хозяйства. Его поступок вряд ли приличествовал джентльмену; по сути, он практически ограбил покойного. Да ладно, все видели дядюшкины украшения, пока гроб был открыт, просто потом кто-то вынул их из могилы. Каллендер, которого брат матери с самого детства так и содержал на свои деньги, не имел ни малейшего представления о том, как обеспечить себе средства к существованию, и мог лишь продать то, что случайно попало к нему в руки. Он оступился, но это лишь временно, – говорил себе Каллендер; скоро он получит наследство и станет богатым.

Но при всем при том он был зол на себя самого и еще больше – на Фелицию, увлеченную бесплотными духами в то самое время, когда он так отчаянно жаждал утешений плотского характера. Тут он увидел спешившую по коридору горничную и подозвал ее.

– Элис, – сказал он, – зайди на секундочку. Девушка медленно подошла к нему.

– Устраивает ли тебя твоя работа в этом доме?

– Да, сэр, – ответила Элис.

– А было ли тебе хорошо с моим дядей? Элис, покраснев, кивнула.

– Значит, тот же договор останется в силе и теперь, когда хозяин – я?

– Как вам будет угодно, сэр, – ответила Элис.

– Отлично. Мои гости скоро уйдут. Чуть позже вечером я буду тебя ждать, Элис. Все будет так, как прежде. Приходи в десять. И захвати с собой дядюшкин кнут.