Мне исполнилось шесть, когда я узнала, что у моего отца есть другая семья. Да, он жил отдельно от нас с мамой, но для нашего квартала это было обычным явлением. Несколько раз в неделю папа появлялся дома и всегда дарил мне подарки на день рождения и Рождество. Всякий раз, навещая меня, он давал мне деньги, чтобы я могла купить себе мороженое в магазине за углом. Тогда я была слишком маленькой и не понимала, что таким образом он просто хотел выставить меня из квартиры. Однажды, в один из его визитов, я задремала, а проснувшись и услышав голоса родителей, доносящиеся из спальни, решила сама вытащить деньги из его бумажника. Вот тогда я и обнаружила фотографию. На снимке отец был запечатлен с блондинкой и светловолосой девочкой моего возраста. Наших же с мамой фотографий там не оказалось.

Я знала о существовании определенных правил, которых должна была придерживаться. Например, мне нельзя было говорить: «Это мой папочка», если вдруг я видела его за пределами нашей квартиры или замечала его фотографию в газете. Когда в восемь лет мне вырезали аппендицит, он ни разу меня не навестил, хотя крыло больницы, в которой я лежала, носило его имя. Правда он оплачивал мои брекеты, одежду и няню, которая присматривала за мной, пока они с мамой летали на Карибы.

В четырнадцать лет я снова увидела свою сестру. В тот год моя команда по легкой атлетике встречалась с командой из ее школы, располагавшейся на другом конце города. Во время ожидания своего следующего старта я отправилась к автобусу за рюкзаком и наткнулась на теннисный корт, где в этот момент тоже проходили соревнования. Конечно, вряд ли мне удалось узнать сестру среди изящных загорелых девушек, находившихся в это время на корте, но на трибуне я заметила отца. Он аплодировал и выкрикивал ее имя — Ханна. Каждый раз, когда ей удавалось заработать очко, она с гордостью смотрела в его сторону. Наблюдая за игрой, я просунула пальцы сквозь плетенное, состоящее из ромбических ячеек ограждение, разделяющее меня и теннисный корт. В теннис Ханна играла гораздо лучше, чем я бегала спринты, участвовала в беге с препятствиями или в любых других легкоатлетических соревнованиях, на которые ставил меня тренер. Но когда осенью я победила на городской научной ярмарке, отец всё равно там не появился.

Я не знаю, заметил ли меня папа в тот день на корте, но вскоре после этого мама ни преминула мне напомнить о непреложной истине.

— Тебе следует вести себя более осторожно.

— Что? — с полным ртом спагетти переспросила я. В моей голове по-прежнему роились мысли лишь о задачах по алгебре.

— Это естественно, проявлять любопытство по отношению к... ней. Думаешь, мне бы самой не хотелось взглянуть?

К ней?

— Ты имеешь в виду другую дочь отца? Или его жену?

— Но мы не должны этого делать. Наша квартира сама себя не оплатит. Впрочем, это касается и еды, которую ты ешь, и одежды, которую носишь. — Мамиными картинами всё это тоже не оплатить. Иногда, когда у нее не было заказов, она устраивалась на работу секретарем или в магазин одежды, но никогда надолго там не задерживалась. Всякий раз, когда на пути ее очередного проекта вставала монотонная работа с девяти до пяти, убивающая ее творческие способности к созиданию, вмешивался отец.

— Стивен нас поддерживает, хотя и не должен этого делать.

— Вообще-то, должен, — возразила я со всей категоричностью, на которую был способен четырнадцатилетний подросток. — По закону обязан.

— Закон не даст нам и половину того, что дает Стивен по собственной воле, Тесс, — усмехнувшись, произнесла мама. — Он помогает нам, потому что любит нас. Он любит тебя. Ты его дочь.

Я вспомнила, как папа поддерживал Ханну во время теннисного матча. Мне же он был отцом только в этой квартире. И нигде более. Внешностью я мало походила на него. Я скорее была похожа на маму с ее темными волосами, заостренным подбородком и фигурой голливудской звезды из старого черно-белого фильма. От Свифта мне достались только большие и ясные глаза, цвет которых был трудно определим: то ли серо-голубые, то ли каре-зеленые. Когда мы изучали генетику, мой партнер по лабораторной оказался в затруднительном положение, пытаясь определить их оттенок, пока наш учитель не сказал ему обозначить его как «светло-коричневый».

— Мы многим ему обязаны, Тесс. И если по нашей вине он пострадает, мы потеряем всё.

******

Смысл ее слов я поняла лишь три года назад, когда меня приняли в университет Кантона, альма-матер моего отца. Вернее, всех Свифтов на протяжении последних ста лет. Как и больница, в которой мне удаляли аппендицит, корпусы университета также носили его имя. Кантон мог похвастаться одним из лучших отделений биоинженерии в стране — благодаря щедрым пожертвованиям «Кантон Хемикалс», одному из немногих предприятий в городе, к которому мой отец не приложил руку, и они хотели заполучить именно меня.

Я полагала, что папа будет гордиться мной — несмотря на то, что мы должны были хранить его секрет, я всё же следовала по его стопам.

— Кантон? — удивился он, когда спустя неделю после получения письма о зачислении, заехал к нам в гости. — Я не совсем понимаю. Ты получила стипендию?

— Нет. — От нехорошего предчувствия у меня скрутило желудок. — Я рассчитывала на ссуду и…

— Мне не нравится, что ты собираешься влезать в долги ради обучения, Тесс, — прервал он меня. Моя мать одарила его своей лучезарной улыбкой и сжала его руку. — Вот что я тебе скажу. Если ты поступишь в государственный университет и примешь «блестящие стипендиальные программы», которые они предлагают учащимся с твоими оценками, я оплачу всё остальное. Проживание, питание, учебники — всё что угодно.

— О, Стивен! — изумилась мама, положив руку ему на плечо.

Я перевела взгляд на конверт из Кантона в своей руке. Его глянцевую обложку украшало множество картинок: улыбающиеся счастливые студенты, валявшиеся на зеленой лужайке, стремящаяся высоко в небо сводчатая арка свифтовской библиотеки, паренек, играющий на виолончели, и девушка в защитных очках, которая проводила опыт, наполняя пробирку светящимся веществом. Кафедра биоинженерии Кантона могла гордиться победителем премии Коула1, двумя обладателями стипендии Слоана2 и уникальнейшей лабораторией. Выпускники их научных программ могли в дальнейшем продолжить обучение в лучших медицинских учебных заведениях или приступить к работе над докторской диссертацией. Конечно же, я прошерстила учебную программу, которую предлагал государственный университет, ведь это был мой запасной вариант. У них тоже был сильный и приличный учебный курс, но его нельзя сравнивать с программой в Кантоне. И к тому же мне придется бороться с другими студентами за право записаться на лучшие занятия и доступ к лаборатории.

Но Кантон является частным учебным заведением. Даже взяв кредит, смогла бы я потянуть столь дорогое обучение?

— Ну, что скажешь, детка?

— Что, если, — медленно начала я говорить, — мы воспользуемся этими деньгами на обучение в Кантоне? Я могла бы остаться жить здесь. Это позволит сэкономить немного денег...

Губы отца сложились в тонкую жесткую линию, взгляд похолодел, отчего его глаза стали напоминать холодные глыбы гранитного камня.

— Я говорил о другом. Если бы ты поступила в государственный университет, обучение в котором бесплатное, я бы оплатил твои расходы на проживание. Конечно, при условии получения хороших оценок.

Это не проблема. Мои оценки всегда были высокими.

Когда я ничего на это не ответила, отец вздохнул и покачал головой.

— Тесс, ты всегда мне казалась практичной девушкой. Я дам тебе время, чтобы немного подумать. Обмозгуй это, хорошо? Знаю, ты сделаешь правильный выбор. Государственный университет — хорошее место для тебя.

Как и просил папа, я обдумала его идею, более того, я даже составила подробную таблицу расходов для каждого варианта. Как-никак составление различных расчетов мне отлично удавалось. Я же, по его словам, всегда была практичной девушкой. Но когда на следующее утро я показала маме расчеты, которые так скрупулезно составляла, она едва на них взглянула.

— Тесс, — покачав головой и прижив кофейную чашку к губам, произнесла она. После стольких лет след оставленной на ней губной помады смыть было невозможно. — Пойми, отец не даст тебе деньги на учебу в Кантоне, ты получишь их только в случае учебы в государственном университете.

Я указала ей на несколько цифр.

— Но если ты взглянешь вот сюда, то увидишь…

Мама вздохнула, тем самым напоминая мне отца.

— Милая, пора взглянуть фактам в лицо. В следующем месяце тебе исполнится восемнадцать, и, так или иначе, твой отец не обязан давать тебе ни цента.

Слова мамы, которые словно ударили меня по лицу, причиняли большую боль. Должно быть, она заметила мою реакцию, потому что продолжила уже в более мягкой форме.

— Я понимаю, ты считаешь, что обучение в Кантоне — это нечто особенное, но я знаю, какая ты умничка. Ты сумеешь отлично провести время и в государственном университете. Поступив туда, ты тем самым сможешь осчастливить отца, а хорошая учеба позволит ему гордиться тобой. И тогда, возможно, он поможет тебе с магистратурой, медицинской школой или с чем-нибудь другим, чем ты захочешь заняться.

Я посмотрел на свои расчеты, аккуратно расположенные поверх конверта из Кантона.

— Ты меня понимаешь?

Да. Я все понимала: и когда в восемь лет оказалась в больнице, и когда в двенадцать мне сняли брекеты, и в четырнадцать, стоя за изгородью теннисного корта. Стивен Свифт установил свои правила, и мы были вынуждены им следовать.

Я выбрала государственный университет, папа выписал чек, но никого из нас невозможно было этим обмануть. Когда в этом году я заняла второе место на государственной научной ярмарке, мама была там и поддерживала меня, отец, в свою очередь, даже не прислал цветов. Когда я стала финалистом регионального конкурса «Сименс», мое имя — Тереза Макманн — появилось в центральной газете. Пусть мама и вырезала заметку, повесив ее в рамке на стену в нашем коридоре, я втайне надеялась, что отец не заметит ее, дабы избежать вопросов о гранте в три тысячи долларов, который я получила.

Он ничего нам не должен, но мы по-прежнему обязаны ему всем.