Иван Данилович, девяностодвухлетний старик, ветеран Великой Отечественной войны и труда, сидел в кресле напротив телевизора и смотрел вечерние новости. На его худенькие плечи был накинут полинявший с потёртостями халат. Его седые редкие волосы были давно не мытые и не чёсаные. Его глаза постоянно слезились, а руки дрожали, словно ветви засыхающего дерева при лёгком дуновении ветерка. Он часто засыпал, но тут же приподнимал голову и вновь смотрел на экран чёрно-белого телевизора. Зачастую Иван Данилович либо не слышал, о чём говорил диктор, либо попросту не понимал смысл сказанного. Ему давно хотелось курить, но вот уже вторую неделю, как у него не было ни сигарет, ни хлеба. Мучительная болезнь остеохондроза и распухшие вены на икрах ног не позволяли ему выйти из домашнего заточения. Соседи и родственники, когда-то часто навещавшие старика, как правило, приносили некоторые продукты, а взамен за оказанную услугу бесцеремонно забирали различные вещи домашнего обихода, посчитав, что ему они уже всё равно не понадобятся. Таким образом, постепенно в его трёхкомнатной квартире не осталось ни одной хрустальной вазы, не говоря о ковровых покрытиях и прочей утвари. Теперь, когда старик остался ни с чем, они потеряли всякий интерес и вовсе перестали к нему приходить, ссылаясь на обычную повседневную занятость. А после того, как немощный дед прописал к себе одного из своих племянников, алчные родственники перессорились между собой и, не забыв всячески перекостерить немощного старика, вообще перестали переступать через его порог. Племянник, который с нетерпением ждал того часа когда сможет вступить во владения своим наследством, ссылаясь на то, что в тридцать лет страдает от язвы желудка и как бы всё свободное время проводит в больнице, лишь изредка навещал своего дядюшку. Как правило, он приходил лишь с единственной надеждой на то, что этот полуживой труп наконец-то отправился в иной мир. В глубине души он не мог дождаться скорейшей кончины своего благодетеля, а поэтому не слишком-то заботился об его здоровье, предпочитая проводить время в окружении хорошеньких женщин. Старик, отлично понимая, что он уже ничем не может оплатить за оказываемые услуги. Будучи человеком, не только не глупым, но и глубоко добропорядочным, он ни на кого не обижался и ни на кого не таил зла. Разумеется, официально он получал пенсию и довольно-таки не плохую, учитывая его ветеранские заслуги, но не видел её уже более полугода. Старик имел неосторожность выдать генеральную доверенность на одну из двоюродных сестёр, которая почти сразу забыла к нему дорогу. Теперь он отлично понимал безвыходность сложившегося положения и даже успел смириться с мыслью о том, что жить ему осталось совсем немного. Единственное, что ему не нравилось, так это гнетущее одиночество. Ему было бы гораздо легче, будь с ним рядом его умершая супруга, с которой его связывали многие годы счастливой семейной жизни. Впрочем, самой смерти он никогда не боялся, ещё во время войны, свыкнувшись с тем, что она неизбежна. Иногда ему казалось, что эта смерть сама избегала его и постоянно обходила стороной. Лишь однажды он почувствовал её дыхание, пропитанное холодной могильной сыростью, когда впервые получил пулевое ранение и был засыпан в блиндаже на передовой линии во время штурма ненавистного врага. Сначала он видел ожесточённые лица приближающихся фашистов. Видел, как они стреляют, и слышал нескончаемый свист пуль над головой, жужжащих словно рой рассвирепевших назойливых пчёл. В тот раз он долго не мог нажать на курок автомата, пока ему под ноги не скатилась окровавленная голова его боевого товарища. Потом был мощный взрыв и острая боль в области живота. Гораздо позже, Иван Данилович лежал на неотёсанных нарах, Когда он пришёл в сознание его живот сильно щипало. Фашистов уже не было, а всюду стонали раненные и суетливо бегали санитары в белых халатах. С трудом приподняв голову, Иван Данилович увидел, что лежит среди истерзанных мёртвых солдат. Нестерпимый зуд в животе не давал покоя. Иван Данилович с трудом шевельнул рукой и медленно провёл почти онемевшими пальцами по больному месту. Он нащупал что-то маленькое и скользкое. Внимательно приглядевшись, он с содроганием увидел, что в его ране кишат белые черви, чем-то напоминающие ползущих гусениц. Вот тогда-то он и заглянул впервые в глаза собственной беспомощности. Он собрал все последние силы и начал кричать, но вместо крика был слышен лишь какой-то слабый и жалкий стон умирающего солдата. Иван Данилович не сдавался. Он собрал всю свою волю и стал бороться с этой невидимой костлявой старухой. Не менее получаса он только пытался сесть на нары, а когда это ему удалось, то начал потихоньку освобождать свою гниющую рану от жутких червей. Он уже не помнил, сколько времени провёл за этим занятием, пока на него не обратили внимания. Военный хирург подошёл вплотную, посмотрел в его глаза полные жажды жизни, в которых уже не было надежды, но светилась воля к борьбе за выживание, и громко произнёс:

— На операцию! Срочно! — Потом доктор взял его за подбородок и сказал — Прости, сынок, я считал тебя безнадёжным. Давай, попробуем вместе. Тебе будет очень больно. У меня нет лекарств, и я вынужден резать по живому телу. Терпи, я помогу тебе выжить.

Иван Данилович лежал на операционном столе, наспех сколоченном из досок. Молоденькие санитарки крепко держали его руки и ноги, а доктор всё брал какие-то блестящие инструменты и неустанно приговаривал:

— Ты не молчи, сынок. Главное не молчи. Ругайся матом, кричи, говори что хочешь, но только терпи. Будет ещё больнее. Ты выкарабкаешься, сынок. Я верю. Ты выкарабкаешься…

Во второй раз Иван Данилович повстречался со смертью уже далеко после Дня Победы. В тот раз умирала его жена Антонина. Она сильно ослабела и уже не могла бороться с этой костлявой старухой.

— Ванечка, я боюсь умирать… — неустанно шептали её губы, и эти слова громким эхом отдавались в его сознании.

— Не оставляй меня, — умолял Иван Данилович, — Пропаду ведь без тебя. Потерпи ещё немного. Я вызвал врачей. Они тебя вылечат. Они всё могут. Они Боги! Они сделают тебе укол, и тебе станет легче. Ты только постарайся хоть немного продержаться…

— Мне трудно дышать. Я ничего не чувствую, — проговорила Антонина. — Я теряю тебя из вида. Мои глаза слепнут. Я… Я… Боюсь умирать. Мне страшно…

Она ещё о чём-то бормотала, но Иван Данилович уже не понимал её слов. Он пытался помочь ей разговором. Умолял немного потерпеть. Когда Антонина затихла и перестала дышать, он обнял её и, не стесняясь вошедших врачей громко зарыдал.

— Лучше бы я… Лучше бы я… — говорил Иван Данилович. — Я должен быть первым. Ты должна была похоронить меня, а уж потом сама уходить из жизни. Пропаду ведь. Пропаду…

И вот теперь, уже в третий раз Иван Данилович чувствовал дыхание этой владычицы потустороннего мира. Она пришла, чтобы забрать его жизнь, но почему-то медлила. Иван Данилович хорошо знал, что ожидание неизбежного конца, страшнее самой смерти! Он не пытался сопротивляться, но смерть почему-то не хотела принять его душу без боя.

«А может, она намерена сделать мне подарок? — подумал Иван Данилович — Скоро наступит великий праздник — День Победы! Осталось не так и долго. Может смерть хочет, чтобы я ещё раз встретился с фронтовыми друзьями?»

Иван Данилович невольно испугался этой мысли. Он не хотел, чтобы его увидели больным и беспомощным среди голых стен в разорённой квартире. Он слышал по телевидению, что фронтовикам готовят какие-то подарки и даже, якобы, обещают выдать определённую сумму в денежном эквиваленте. Но ничего из этого уже Ивану Даниловичу не было нужно.

Пока была жива Антонина, в их доме, в этот торжественный день, был настоящий праздник. Были друзья и родные. Иван Данилович всегда находился в центре всеобщего внимания. Были воспоминания о прожитой жизни. Были слёзы радости. Теперь всё это кануло в вечность. У Ивана Даниловича не осталось друзей. Только в один год похоронили пятерых боевых товарищей. Високосный год действительно оказался очень тяжёлым годом. Одна только смерть Антонины, выбила Ивана Даниловича из колеи обыденной жизни, а он сам, начал сохнуть буквально на глазах. А ведь, вроде совсем недавно Антонина бежала к поезду с букетиком полевых цветов. Они долго стояли на перроне и не могли выпустить друг друга из своих крепких объятий. Каждая чашка и вилка, принесённая в дом, были заработаны их руками, их трудом, их потом. Они к чему-то стремились. Чего-то хотели. А теперь? Теперь была сплошная пустота и никакой надежды на будущее. Все, что было нажито кропотливым трудом за долгие годы совместной жизни, теперь осело в квартирах безнравственных негодяев. Даже обручальные кольца, исчезли так же незаметно, как и остальные украшения Антонины. Ивану Даниловичу было противно думать о том, что кто-то из соседей или родственников носит сейчас эти драгоценности, даже не стесняясь того факта, что они украдены у совершенно беспомощного человека.

«Неужели нельзя было подождать, пока я умру?» — подумал Иван Данилович.

На душе у него было мерзопакостно.

Первые вещи исчезли из дома в день похорон Антонины, когда Иван Данилович, подавленный горем не обращал внимания на тех, кто входил и выходил из его квартиры. Лишь на следующее утро он обнаружил пропажу настенных часов. Это были довольно-таки простенькие часы послевоенного периода. Они вряд ли кому могли понадобиться как антиквариат.

Иван Данилович хоть и был обижен исчезновением своего имущества, но больше всего, ему было стыдно за людей, которым он верил и которые так жестоко обошлись с ним. Он считал, что обворовать старого больного человека, это, то же самое, что ограбить нищего, отняв у голодного последнюю корку хлеба, последнюю надежду на справедливость.

По телевизору вновь стали говорить о предстоящем празднике. Что-то сказали о поездке ветеранов в Долину Славы.

— И придумали же название, — пробурчал Иван Данилович. — Долина Смерти, она и есть Долина Смерти, как её не переименовывай! Поставили памятники, призывают к патриотическому воспитанию молодёжи, а ведь до сих пор лежат в сопках незахороненные тела погибших героев…

Долина Славы! Для Ивана Даниловича она так и осталась навечно Долиной Смерти. Иван Данилович никогда не задавал себе вопрос, стоило ли вообще отдавать свои жизни за Родину?! Он ни на минуту не сомневался, что, конечно же, стоило. Они выстояли! Они победили! Много было несправедливости, но цель оправдывала даже самые нелепые человеческие жертвы. Но теперь, если бы даже не пошатнувшееся здоровье Ивана Даниловича, он не хотел бы вновь побывать на поле сражений. Где та Родина, которую они защищали? Где то красное знамя, с которым шли на смерть? Теперь не стало великой и мощной державы. Её разорвали в клочья! Как пышный пирог разделили на куски и растащили в разные стороны. Жажда наживы доходит до безумия. Для многих людей не осталось ничего святого. Кругом убийства и грабежи. Вместо женского целомудрия процветает валютная проституция.

— И всё-таки, я верю в светлое будущее моей России! — высокопарно произнёс Иван Данилович. — Я верю, что справедливость и благоразумие восторжествуют…

Иван Данилович с трудом приподнялся с кресла и мелкими шашками подошёл к телевизору. Он выдернул шнур из розетки и вновь опустился в кресло. Наступившая тишина благотворно действовала на его сознание.

Он больше не хотел ни о чём слышать. Его не интересовали современные новости. Его совершенно забыли и вычеркнули из списков живых, оставив на произвол злой и коварной судьбы. Из-за сильного обострения болезни, он даже не имел возможности побывать на городском кладбище у своей Антонины. Ему говорили, что за её могилкой постоянно ухаживают, но теперь, лично убедившись в человеческой подлости, Иван Данилович даже не сомневался, что её она давно заброшена и хорошо, если ещё не затоптана ногами и её до сих пор не сровняли с землёй.

Он утёр рукавом халата внезапно появившиеся слёзы. Ему вдруг, как никогда, стало жаль самого себя. Он понял, что совершенно беспомощен и ничего уже не сможет изменить. Его жизнь показалась ему жалкой и ничтожной. В какое-то мгновение ему даже померещилась Антонина. Иван Данилович не сомневался, что это была всего лишь мимолётная галлюцинация, но мысль пойти за ней следом, теперь не давала ему покоя. Его больше ничего не удерживало в этом бесцельном и безрадостном мире.

— Пропавшие из квартиры ценности, может, станут малой компенсацией за мои похороны? — высказался вслух Иван Данилович. — Кто-то ведь всё равно должен будет предать сырой земле моё бренное тело? Как бы там ни было, но не выбросят же на улицу на растерзание крикунам-бакланам. Точно так же, не оставят и в квартире, хотя бы ради того, чтобы по всему подъезду не разошёлся зловонный трупный запах.

Мысль, о встрече с Антониной, внезапно мелькнувшая в голове, стала назойливой идеей. Иван Данилович не любил откладывать важные дела на завтра. Вот и теперь, он решил навсегда свести счёты с жизнью, которая ему изрядно опостылела. Он никогда не верил в загробную жизнь и в переселение душ. Он ничуть не сомневался, что ни на каком ином свете не встретится со своей милой Антониной, но оставалась надежда на то, что его хотя бы похоронят рядом с её могилкой.

Во время войны, так легко было найти смерть. А теперь, Иван Данилович даже понятия не имел, как можно заставить эту же самую смерть обратить на него внимание.

— Как было бы замечательно, если бы в квартире стояла газовая плита! — пробурчал он. — У меня хватило бы сил дойти до кухни и открыть конфорки.

Он заёрзал в кресле, словно надеясь на чудо, мельком заглянул в кухню, но тут же разочарованно вздохнул.

«Можно набрать полную ванну воды…» — подумал Иван Данилович, но тут же отказался от этой идеи.

Как бывшему боевому офицеру, такая смерть показалась ему не только кощунственной, но и постыдной. Утонуть в небольшой ванне, было унизительным хотя бы даже по отношению к собственному достоинству.

У него не было и лекарств, которыми можно было безболезненно отравиться. А те просроченные таблетки, которые остались в наличии, в лучшем случае могли вызвать лишь лёгкое отравление. И тогда, Иван Данилович вдруг подумал о верёвке. Самый распространённый способ и к тому же вполне себя оправдавший. Иван Данилович не раз слышал, что это не самая мучительная смерть. Перетягивается сонная артерия и человек, прежде чем задохнуться, вначале засыпает. Руки и ноги его становятся вялыми, и он уже не только не может выбраться из петли, но даже не хочет этого сделать, так как сознание моментально теряет контроль над чувством самосохранения.

Окинув ещё раз взглядом опустошённую квартиру, без ковров и почти без мебели, Иван Данилович решительно приподнялся и, сделав ряд неимоверных усилий, встал с кресла. Он медленно побрёл в ванную комнату, где лежала бельевая верёвка, но потеряв равновесие, упал навзничь и, простонав от острой боли в правой руке, тут же потерял сознание.

Он лежал долго, а придя в чувство, сразу вспомнил, куда и зачем шёл. Его рука была сломана и уже сильно опухла. Иван Данилович не мог на неё опереться.

Он несколько раз попытался подняться, но у него ничего не получилось. Левая рука была слишком слаба. Тогда Иван Данилович осторожно, чтобы не задевать сломанную руку, пополз к ванной комнате. К его радости, дверь была незакрытой на защёлку, и ему удалось открыть её, не поднимаясь с пола. Он вполз внутрь и в полумраке заметил необходимый ему предмет. Верёвка лежала на табуретке. Иван Данилович опрокинулся на спину и, отдохнув несколько минут, приподнялся на левой руке. Вцепившись в верёвку зубами, стащил её на пол. В это мгновение он был несказанно счастлив. Постепенно он переполз обратно в гостиную. С неимоверным усердием добравшись до кресла, приподнял голову и положил верёвку. Потом Иван Данилович, с неописуемыми страданиями взобрался в кресло и, усевшись в него, блаженно вытянул больные ноги. Его сломанная рука постоянно напоминала о себе острой нестерпимой болью. Он старался лишний раз ей не шевелить. Немного отдохнув, Иван Данилович стал раздумывать, куда он сможет прикрепить петлю. Взглянув на крепкий железный крюк, который в молодости держал его боксёрскую грушу, Иван Данилович, оценив собственные возможности, тут же вынужден был отказаться от подобного варианта. Тогда он перевёл взгляд на батарею. Она была единственной во всей квартире выведенной из стены наружу. Иван Данилович добрым словом помянул Антонину. Она не раз просила его сделать хоть одну батарею, которая не была бы замурована в железобетонную стену. Ей всегда было холодно и, пойдя жене на уступки, Иван Данилович вызвал слесарей. За весомые по тем временам деньги, они установили её в центре гостиной, возле окна. Теперь эта батарея стала единственной возможностью, которая помогла бы ему уйти из жизни. Иван Данилович ненадолго задумался. Он вновь вспомнил своё боевое ранение и Антонину, стоявшую на перроне, измотанную войной и измученную голодом и непосильным трудом. Потом он стал вспоминать вещи, когда и где их приобрели, и которые теперь бесследно исчезли. Ему страшно захотелось курить. За одну затяжку он бы отдал всё, что у него ещё осталось. Племянник, на чьё имя он переписал квартиру, оказался неблагодарным наследником, и был склонен ухаживать за Иваном Даниловичем только до той поры, пока небыли оформлены требуемые документы.

Окончательно и совершенно осознанно оценив сложившуюся ситуацию, Иван Данилович решительно оттолкнулся от спинки кресла и осторожно опустился на пол. Не причинив боли в ноющей руке, он медленно, но уверенно подполз к батарее. Прикоснувшись к её холодному чугуну, он с трудом перекинул через трубу конец верёвки, а потом долго возился с петлёй. Превозмогая возобновившуюся острую боль в правой руке, наконец-то завязал крепкий, надёжный узел.

Как только петля была готова, он попытался просунуть в неё голову, но не успел ещё накинуть её себе на шею, как по забывчивости облокотился на правую руку и, вскрикнув от нестерпимой боли, опрокинулся на спину. Петля резко затянулась, но зацепившись за подбородок, хоть и держала его голову на весу, всё-таки не лишила его возможности дышать. Смерть, которая казалось, была совсем рядом, смеялась ему в лицо, словно отказывалась принять Ивана Даниловича в отместку за то, что в былые времена он так упорно цеплялся за жизнь. Иван Данилович чувствовал, что его пульс начинает учащённо биться. Петля постепенно сползла с подбородка и врезалась ему в рот. Иван Данилович вдруг подумал о том, что неизвестно когда его обнаружат. Он вновь вспомнил о белых, гусенично — подобных червях. Таким путём он не хотел выигрывать поединок у собственной смерти. Разумеется, он понимал, что эти твари достанут его в могиле, но это было священное место, скрытое от постороннего взгляда.

— Я заставлю тебя жить! Жить и мучиться! — прошептала ему смерть. — Я хотела тебя забрать, но ты осмелился бросить мне вызов. Теперь ты обречён на горькую жизнь и долгие мучительные страдания!

— Нет! — возразил Иван Данилович. — Я заставлю тебя принять мою душу Жизнь мне больше недорога. Если хочешь, можешь упрямиться, но я выиграю этот поединок.

Он посмотрел на руку, которая начала синеть. Каждое, даже самое лёгкое прикосновение к ней, вызывало нестерпимую боль. Он сжал зубы и из последних сил рванул верёвку. После того, как петля ослабла, он освободил голову и с отвращением отбросил её в сторону.

— Ну, костлявая, — озлобленно проговорил Иван Данилович, — тебя радует, что у меня сломана рука. Ты не позволила мне уйти из жизни с помощью верёвки, и теперь злорадствуешь? Торжествуешь победу? Рано радуешься! Ты делишь шкуру неубитого медведя. Ты всё равно покоришься мне. Человек — хозяин своей судьбы! Я хочу уйти из жизни, и я сделаю это! Я никогда не боялся тебя и теперь смогу заставить покориться моей воле.

Иван Данилович пополз к лоджии. И в этот раз судьба была к нему благосклонна. Дверь была закрыта только на нижний шпингалет. Он дрожащей левой рукой открыл его и выполз на балкон. Иван Данилович стал цепляться за балконные перегородки и медленно встал на колени. Переведя дыхание, он зацепился здоровой рукой за край балкона и вскоре сумел подняться на ноги. Он выглянул на улицу. Справа был виден Кольский залив и новый мост, который соединил город с противоположным берегом. На чисто голубом, безоблачном небе ярко светило солнце.

— Вот так всегда! — подметил Иван Данилович, — Как днём, так пасмурная погода, а ближе к ночи хоть загорай.

Он прищурил глаза и вновь посмотрел на залив. Его вода яркими блесками отражала солнечные лучи. На правом берегу зеленела лесная полоса, откуда веяло чистотой и свежестью.

— Хороший день будет с утра, — машинально подметил Иван Данилович. — В такой день неплохо бы сходить на рыбалку. Посидеть с удочкой, а после, возле костра, на свежем воздухе, да ещё под рюмочку, отведать свежей ухи. А то и по грибы можно пойти. Набрать плотненьких подосиновиков…

Вдруг Ивану Даниловичу показалось, что кто-то совсем рядом смотрит на него и улыбается ехидной улыбкой прямо ему в лицо.

«Ну, конечно же, это моя смерть, — подумал он. — Хочет меня перехитрить. Сбивает с намеченной цели. Заставляет думать о прелестях мирской жизни. Знает ведь, что умирать-то не хочется…

Он посмотрел вниз. Прямо под балконом лежал серый асфальт.

«Седьмой этаж! У смерти не будет шансов на победу…» — констатировал Иван Данилович и тут же чему то улыбнулся.

Он понял, что его расчёт был верен. Он пододвинул стул. Сначала встал на него коленом, после поднялся во весь рост и нагнулся к самому краю балкона.

— Ну что, костлявая, вот ты и проиграла наш поединок… — восторженно произнёс Иван Данилович.

Он не успел ещё о чём-то подумать, как стул зашатался, его ножка треснула, и Иван Данилович стал падать. Он вцепился правой рукой за край балкона и, стиснув зубы от адской боли, подтянулся вверх.

— Напрасно стараешься! — выругался он. — Ты не сможешь мне помешать…

Иван Данилович облокотился о левую руку и начал медленно приподниматься.

— Отстань, гадина! Я больше никому не нужен. Я не стану никому обузой и не хочу ждать твоей милости… — проговорил он.

Иван Данилович опустил голову вниз, решительно перегнулся через балкон и воскликнул:

— Антонина, встречай меня! Я иду к тебе…

У него перед глазами вдруг всё замелькало. Он вновь услышал взрывы снарядов, увидел доктора, белых червей, улыбающуюся Антонину…

Он слышал свист прохладного воздушного потока, который разрывал своим измученным телом. Чем быстрее он падал вниз, тем всё выше и выше возносилась его измученная душа. Она неслась в противоположную от тела сторону, навстречу вечной тишине и спокойствию.