Великий князь московский и всея Руси Иван III после смерти своего старшего сына Ивана Молодого расправился со своим братом Андреем Васильевичем Большим Горяем, возможным претендентом на московский престол. В 1492 г. он был арестован вместе с сыновьями Иваном и Дмитрием. Брата великого князя, якобы за измену, оковали цепями и посадили в темницу, где он и умер в 1494 г. Тогда же, в 1492 г., после ареста князя Андрея Васильевича был вызван к великому князю в Москву из Волоколамска другой его брат, князь Борис Васильевич, но через несколько дней отпущен домой. Только и он, последний остававшийся в живых брат великого князя, вскорости умер по неизвестной причине, прожив на свете всего 34 года. Племянники же великого князя были настолько напуганы участью своих родителей, что не представляли никакой опасности самодержавию Ивана III Васильевича Грозного.

Сам великий князь от брака со второй женой, византийской царевной Софьей Палеолог, имел пятерых сыновей: Василия (1473–1535), Юрия (1480–1536), Дмитрия Жилку (ок. 1481–1521), Семена (1487–1518), Андрея (1490–1536). Кроме сыновей, у них было и пятеро дочерей, которых родители затем выгодно выдали замуж: Евдокия (ок. 1492–1513) выдана за казанского царевича Койдакулу (Петра) Ибрагимовича, Феодосия (1485–1501) – за безудельного князя холмского Василия Данииловича, Елена Старшая (1474 – до 1476), Елена Младшая (1476–1512) – за короля польского Александра; дочь, неизвестная по имени, – за князя Конрада Мазовецкого.

Именно первенец от Софьи Палеолог наследовал власть в Московском государстве, став правителем еще при жизни больного отца. Никакого венчания на великое княжение он не совершал, так как еще был жив венчанный на великое княжение Дмитрий Иванович, находившийся все это время в заключении. Внук великого князя Ивана III от умершего его старшего сына великого князя Ивана Ивановича Молодого умер в 1509 г., так и не получив свободу.

Последняя война показала слабость Литвы по сравнению с усилившимся Великим княжеством московским. Надо отметить, что родственные союзы первых лиц этих государств приносили зятьям зависимость от тестя не только в семье, но и на государственном уровне. Если почти два века назад великий князь московский и владимирский Василий I позволил своему тестю, великому князю литовскому Витовту, захватить Смоленское и Верховские княжества, ни тому, ни другому государству не принадлежавшие, то король польский и великий князь литовский Александр в результате неудачных военных действий согласился на передачу своему тестю, великому князю московскому Ивану III, половины литовских территорий.

Посол германского императора Максимилиана I в Московии Сигизмунд Герберштейн так охарактеризовал эту ситуацию: «Александр, король польский и великий князь литовский, постоянно желал мира более чем войны, отказался от всех областей и городов, занятых московским князем, и заключил с тестем мир, довольствуясь освобождением своих пленных» [61, 169]. Главной проблемой великого князя литовского было постоянное отсутствие денег для ведения войны. Те налоги, что собирались в пользу литовской администрации, были недостаточными для оплаты наемного войска на длительное время, приходилось занимать у собственных магнатов или еврейских ростовщиков. Основная масса доходов государства оседала в руках крупных литовских землевладельцев. Совершенно противоположная ситуация сложилась в Московском государстве конца XV в., где все деньги со всех городов и волостей собирались в Москву в казну великого князя, причем поборы с населения велись в том же объеме, что и при татаро-монгольском иге. Перестав платить дань татарскому хану, а также значительно увеличив за время своего правления территорию государства и количество податного населения, великий князь мог тратить гораздо больше денег на боеспособною армию. При этом правителе у государства появилось собственное месторождение серебра на Северном Урале, более того, именно при великом князе Иване III стали золотить купола московских церквей. Собственно и новые завоевания земель даже с учетом больших затрат на содержание армии приносили казне большие и долговременные доходы от приобретения новых налогоплательщиков. Все это, естественно, способствовало еще большему стремлению к расширению территории и увеличению народонаселения, но мало способствовало развитию промышленности и торговли в государстве.

Правда, русский мыслитель и религиозный философ И. А. Ильин приводит следующие аргументы российской экспансии: «Роковое значение для России имеет незащищенность ее границ. Ее равнина открыта для нападений с северо-запада, с запада, с юго-запада, с юга и с юго-востока. Все великое переселение народов шло через ее просторы; и именно на нее обрушилась татарская волна из Азии. Возникая и слагаясь, Россия не могла опереться ни на какие естественные рубежи; она имела только два исхода: или завоевать всю равнину и оружием защищать и замирять свои окраины, или гибнуть под ударами восточных кочевников и западных завоевателей. Вот почему наша история есть история непрерывного военного напряжения, история самообороны и осады» [2, 55].

Удивительно, но аналогичные объяснения в начале IX в. давал Эгингард, историк и жизнеописатель деяний императора Карла Великого, в оправдание его завоевательной политики. А вот советский профессор С. Прокопович считает, что экономическая отсталость России по отношению к Западу обусловлена климатическими условиями и бедностью природных ископаемых:

«Россия на протяжении всей своей истории страдала от бедности ископаемыми восточноевропейской равнины. Население этой равнины имело в своем распоряжении только глину, дерево, лыко, кожи, шерсть, лен, пеньку. Дерево было его главным поделочным материалом: до конца XIX века баржи, плавающие по русским рекам, строились из одного дерева, без гвоздей. В доме и хозяйстве русского крестьянина количество металлических изделий, железа и меди, было крайне ничтожным. Еще в XVII веке из металлов в России добывалось только железо – ремесленным способом в мелких кузницах из болотных и озерных руд северозападной ее части и заводским способом – под Тулою, Каширою и Липецком. Лишь при Петре Великом, в начале XVIII века, были построены первые железные и медные заводы на Урале; затем была организована добыча серебро-свинцовых руд на Алтае и Забайкалье» [2, 70].

Вот только почему-то англичане во времена царя Ивана Грозного просили разрешить им добычу железной руды на Вологодчине и серебряной руды в Приуралье, видимо не зная о бедности России природными ископаемыми.

В 1505 г. в польском городе Радоме сейм принял постановление, названное впоследствии «Радомской конституцией», по которому король не мог издать ни одного нового закона, если с этим не согласен хотя бы один шляхтич, прибывший на сейм делегатом от своей территории. Принцип «общего согласия», или «liberum veto», в будущем доставил много огорчений польским королям.

В то же время в Москве все делалось для укрепления великокняжеской власти, а победы, одержанные на литовском фронте, воодушевили великого князя Ивана III на создание исторических мифов. По его указанию были написаны повествования о происхождении Гедиминовичей от удельных полоцких или смоленских князей, что ставило их в уничижительное положение по отношению к великому князю московскому и всея Руси. Вероятно, и миф о происхождении московских Рюриковичей от римского императора Августа появился именно в это время.

Получивший власть в Московском государстве Василий III Иванович продолжил отцовскую политику самодержавия, правда, Сигизмунд Герберштейн, бывший в Москве в начале правления этого государя, повествует, что государь носил данное ему при крещении имя Гавриила, которое сменил после смерти своего несчастного племянника Дмитрия на царское имя Василий (Базилевс), став великим князем.

В самом конце жизни своего отца Василий, будучи еще Гавриилом, женился на Соломонии, одной из 1500 представленных ему отцом невест Московского государства. Выбранная им невеста была из рода Сабуровых, обрусевших татар, родственников Годуновых, которые вместе с ними вели свою родословную от татарского мурзы Чета. Этот брак не принес счастья ни жениху, ни невесте, и менее чем через двадцать лет распался. С учетом этой ситуации, а также чтобы понять положение в Литве, необходимо обратиться к истории рода литовских князей Глинских.

Князь Михаил Глинский (ок. 1470–1534) вел свой род от татарского мурзы Лексы Мансуровича из рода темника Мамая. Предки его еще в 1380 г. бежали в Литву и, поступив на службу к великому князю литовскому Ягайло, получили в удел Глинскую волость. Сам князь Михаил получил образование в Германии, принял там католичество, а также приобрел опыт в военном деле на службе у германского императора Максимилиана I Габсбурга. Этот богатый литовский магнат владел Туровом в Полесье, а также имениями в Подляшье и окрестностях Лиды. Он был вхож в высший свет литовского общества, где вскоре после своего возвращения в Литву приобрел дружбу самого великого князя Александра. В 1503 г. князь Михаил Глинский сопровождал короля польского и великого князя литовского в Польшу, именно в результате этой поездки он и стал фаворитом короля. В тяжелые военные времена князь Михаил стал неофициальным наместником великого князя в Литве, а в 1506 г. возглавляемые им войска разгромили крымских татар под Клецком, освободив около 40 тысяч попавших в плен литовцев. Эта победа позволила Литве в дальнейшем проводить в отношении Крымского ханства политику с позиции силы.

Столь быстрое возвышение князя Михаила и его родственников (брат Иван стал киевским воеводой, а брат Василий – брестским старостой), а также одержанная им победа над крымскими татарами принесли ему кроме славы сильную зависть других литовских магнатов, старавшихся оговорить фаворита перед великим князем. Так, в 1506 г. Сигизмунд I Старый (1467–1548), ставший королем польским и великим князем литовским, поверил воеводе Заберезинскому, оклеветавшему князей Глинских, и лишил князя Михаила своего расположения, а его брату князю Ивану вместо Киевского воеводства дал менее значимое Новогрудское воеводство.

Опала не только не смирила князя Михаила, но, напротив, подстегнула его к активным действиям. Для начала он со своей собственной частной армией разгромил имение гродненского воеводы Заберезинского, убив его хозяина, а затем начал вести военные действия против великого князя литовского, опустошив Слуцкую и Копыльскую волости и разорив захваченные Мозырь и Бобруйск. Эти действия мятежного литовского магната не остались незамеченными в Москве, и великий князь московский прислал в 1508 г. к князю Михаилу Глинскому своего посла, чтобы договориться о совместных действиях.

Московское государство начало войну против Литвы еще в 1507 г., не дожидаясь окончания шестилетнего перемирия: московитяне атаковали Смоленск, Полоцк и Минск, но военные действия того года оказались неэффективными – литовцы сумели отбить нападения на всех направлениях. И вот теперь, в 1508 г., совместно с московскими войсками стала действовать мятежная частная армия князя Михаила Глинского, которая захватила Оршу, Кричев и Гомель. В целом же и эта военная компания больших успехов сторонам не принесла, к концу года наступление московских войск выдохлось, да и у Литвы уже не было сил продолжать войну, несмотря на участие в ней польских войск.

В октябре 1508 г. в Москве с прибывшими туда литовскими представителями был заключен вечный мир между государствами в рамках границ предыдущего перемирия, т. е. стороны отказались от приобретений прошедшей войны. Князьям Глинским было разрешено покинуть Литву и перейти на службу к московскому великому князю, но с потерей своих литовских владений. Великий князь Василий III наградил литовского мятежника князя Михаила Глинского городами Малым Ярославцем и Медынью.

В следующем году при посредничестве германского императора Максимилиана был заключен мир с Ливонским орденом сроком на 14 лет. Ливонцы отказались от союза с Польшей, а новгородцы, которым и было поручено заключение мирного договора, отпустили взятых в предыдущей войне пленных ливонцев. Согласно этому договору, возобновилась торговля Новгорода с ганзейскими городами.

В период временного затишья в отношениях с соседями великий князь обратился к поиску внутренних врагов: на этот раз пришел черед завоевания Москвой Господина Великого Пскова. Граждане этого торгового государства, будучи союзниками великого князя Ивана III в борьбе с Новгородом, надеялись, приняв наместником от Москвы князя Ивана Репню-Оболенского, сохранить свое полунезависимое положение и при новом великом князе. Началось все с того, что великий князь Василий III совершавший поездку в Новгород, получил там от псковичей жалобу на действия своего наместника. В ответ великий князь предложил псковичам прибыть вместе с наместником в Новгород на великокняжеский суд. И те, поверив в возможность праведного суда, отправили гонцов во все псковские земли собрать обиженных наместником. Псковичи прибыли в Новгород, где их всех арестовали. Но даже весть об этом событии не подняла псковичей на выступление против великого князя: проглотив обиду, они согласились и далее подчиняться Москве.

Великий князь был согласен помиловать Псков только на определенных условиях, как сообщает Псковская первая летопись: «Если вы, отчина моя, посадники псковские и псковичи, еще хотите по-старому пожить, то должны исполнить две мои воли: чтобы не было у вас веча, и колокол бы вечевой сняли долой, и чтобы в Пскове были два наместника, а в пригородах по наместнику, – и тогда вы еще поживете по-старому» [62, 399]. И псковичи согласились, сняли вечевой колокол и отвезли на двор наместника, после чего в Псков прибыл великий князь Василий III.

Псков постигла та же участь, что и Новгород: все посадники, бояре, торговые и зажиточные люди были арестованы и с легкой поклажей отправлены в Москву с семьями и вместе с теми людьми, что были ранее арестованы в Новгороде. Всего было выселено из Пскова триста знатных фамилий. А псковские пригороды и волости великий князь раздал московским боярам и детям боярским.

«И послали в Псков из Москвы знатных людей, купцов, устанавливать заново пошлины, потому что в Пскове не бывало пошлин; и прислали из Москвы казенных пищальников и караульных. И жил великий князь в Пскове четыре недели, а поехал из Пскова на второй неделе поста в понедельник, и взял с собою второй колокол, а оставил здесь тысячу детей боярских и пятьсот пищальников новгородских.

И начали наместники над псковичами чинить великие насилия, а приставы начали брать за поручительство по десять, семь и пять рублей. А если кто из псковичей скажет, что в грамоте великого князя написано, сколько им за поручительство, они того убивали и говорили: „Вот тебе, смерд, великого князя грамота“. И те наместники и их тиуны и люди выпили из псковичей много крови; иноземцы же, которые жили в Пскове, разошлись по своим землям, ибо нельзя было в Пскове жить, только одни псковичи и остались: ведь земля не расступится, а вверх не взлететь» [52, 402].

Вечный мир с Литвой, как упоминалось, продлился не более четырех лет, да и в течение этого времени стороны предъявляли друг другу претензии о неполной выдаче пленных, о задержке купцов или их товаров, о притеснениях в Литве вдовы предыдущего великого князя литовского Елены, сестры великого князя московского. Пока шли эти препирательства, король польский и великий князь литовский Сигизмунд I сделал очень важные шаги по улучшению взаимоотношений с Крымом и обязался платить крымскому хану Менгли-Гирею ежегодно 15 тысяч червонцев, чтобы тот объявил войну Москве.

Сыновья хана Ахмат-Гирей и Бурнаш-Гирей со своими отрядами татар внезапно ворвались в Верховские княжества и разорили окрестности Белева и Одоева. В то же время умерла вдовая великая княгиня литовская Елена Ивановна, что было также использовано Василием III для обвинения великого князя литовского в его плохом отношении к сестре московского государя. А король Сигизмунд I в том же 1512 г. женился на Варваре, сестре трансильванского воеводы Яноша Заполия, что еще более повредило взаимоотношениям Польши и Германской империи.

В это время в Венгрии шла борьба феодалов с многочисленными крестьянскими повстанцами-куруцами под руководством Дьерда Дожа, что ослабляло возможность Венгрии противостоять претензиям германского императора. Именно Яноша Заполия призвали венгерские феодалы на помощь против повстанцев Дьерда Дожа, и он со своим войском разгромил в июле 1514 г. это крестьянское войско. А после смерти в 1526 г. венгерского и чешского короля Владислава Ягеллона в битве с турками Венгрия разделилась на две части: в юго-восточной части королем стал Янош Заполия, а в северо-западной – Фердинанд I Г абсбург.

Понимая, что считать крымского хана союзником Москвы теперь нельзя, великий князь Василий III предпринимал усилия по возобновлению договора о взаимопомощи с германским императором Максимилианом I. Именно князь Михаил Глинский взялся за непростую задачу – передать московскую грамоту в Вену, так как со всех сторон Московское государство окружали в это время если не враги, то и не друзья. В ответ император нашел возможность прислать своего посла только в 1514 г. с согласием заключить договор о совместных и одновременных действиях против Польско-Литовского государства, при этом зоной исключительных интересов Германской империи являлись земли Пруссии, а Московского государства – Киевское воеводство. Союзники уважительно называли друг друга братьями, великими государями и царями, а в варианте грамоты для императора Максимилиана, переведенной на немецкий язык, великий князь Василий именовался как Kayser (кайзер, или кесарь, т. е. император).

Договор был утвержден сторонами, но на практике не выполнялся. Внутренние вопросы европейской политики отвлекли императора, более того, он озаботился созданием родственных связей с потомками польского короля Казимира IV. Так, Мария, внучка императора и дочь Филиппа Кастильского, была выдана замуж за Людовика, сына венгерского и чешского короля Владислава IV, родного брата короля польского и великого князя литовского Сигизмунда I. В то же время Фердинанд, внук императора и сын Филиппа Кастильского, женился на дочери короля Владислава IV.

Все-таки если не военная, то экономическая польза была Москве от договора с Веной: новгородские наместники заключили мирное соглашение с семидесятью ганзейскими городами сроком на десять лет. Стороны обязались не вспоминать взаимных обид, при этом немецкие торговцы обещали не вести торговли с Польшей и Литвой, а новгородцы вернули им отобранные ранее торговые ряды, дома и церковь. Немецким купцам позволялось торговать солью, серебром, оловом, медью, свинцом, медом, сельдью и ремесленными произведениями. Однако большого доверия к новым новгородским купцам московского происхождения у немецких торговцев, видимо, не было, так как Н. М. Карамзин приводит свидетельство очевидца о полном упадке в торговле Новгорода с Ганзой к 1570 г.

В 1514 г. усилиями князя Михаила Глинского в Чехии и Германии были наняты военные специалисты в использовании артиллерии, которые добрались в Москву через Ливонию. Для взятия крепостей нужны были умелые действия артиллеристов, ведь великий князь Василий III решил все свои войска использовать для взятия хорошо укрепленного Смоленска. Правда, князь Михаил Глинский гарантировал великому князю успех в этом деле, а также помощь его сторонников в Литве, прося Василия III за эти услуги передать ему Смоленск в удел с правом наследования.

На этот раз великий князь сам возглавил войска, и в середине лета осада Смоленска началась. Московская артиллерия настолько удачно действовала под управлением некоего Стефана, что деревянные стены Смоленска были разрушены в нескольких местах, а залпы из пушек мелкими камнями, покрытыми свинцом, т. е. картечью, наносили такой урон защитникам города, что среди них началась паника. В то же время подкупленные князем Михаилом Глинским горожане вели пораженческую агитацию среди воинов и жителей Смоленска. В этот раз достаточным оказалось артиллерийского обстрела города, чтобы его защитники и православный смоленский епископ Варсонофий в тот же день принудили воеводу Юрия Сологуба объявить о полной капитуляции.

Сигизмунд Герберштейн в своих «Записках о московитских делах» по свежим следам взятия Смоленска сообщил, что князь Михаил Глинский «склонил Василия к войне и обещал ему, что он покорит Смоленск, если он снова будет осажден, но с тем условием, чтобы московский князь отдал ему это княжество. Потом, когда Василий согласился на предложенные Михаилом условия и снова уже теснил Смоленск тяжкою осадою, Глинский овладел городом посредством переговоров или, справедливее сказать, через подкуп и привел с собою в Москву всех начальников войска, исключая только одного, который воротился к своему государю, не зная за собой никакой измены» [61, 171]. Действительно, воевода Юрий Сологуб отказался перейти на службу к московскому государю, и был милостиво отпущен в Литву, где его казнили за сдачу Смоленска.

Князь Михаил Глинский не получил Смоленска в отчину и затаил на великого князя обиду, считая именно своей заслугой скорую сдачу города московскому войску. А Василий III торопился развить успех и направил своих воевод к Мстиславлю. Княживший в этом городе князь Михаил Заславский, потомок Гедимина, не видя возможности сопротивления московскому войску, сдал город без боя и присягнул великому князю. Вслед за этим сдались Дубровна и Кричев. Оставив в Смоленске московский гарнизон, великий князь отправился в Дорогобуж, а своих воевод послал к Борисову и Минску.

Польский король и великий князь литовский Сигизмунд I предпринимал усилия для ответного удара, он пополнил свою армию в районе Борисова профессиональными наемными воинами и направил под командованием князя Константина Острожского, бежавшего незадолго до этого из московского плена, навстречу армии князя Михаила Булгакова-Голицы и боярина Ивана Челяднина. В то же время полоцкий воевода Альберт Гастольд, действовавший на северном фланге военных действий, разбил отряд князя Петра Елецкого и сжег Великие Луки.

В районе Орши две армии сошлись в жесточайшем сражении 8 сентября 1514 г., московское войско в 80 тысяч воинов не выдержало натиска 35 тысяч польско-литовского войска, и битва превратилась в преследование. Владимирский летописец весьма лаконично приводит результаты этой битвы:

«Мѣсяца септября 8 день на великого князя воевод пришли, на князя Михаило Голенку, да Ивана Ондрѣевича, да на князя Семеику и иных воевод короля Жидиманта Казимеровича воеводы, шурин его, да князь Костянтинъ Остроскои, да ины воеводы с Литовскою силою и ж Жомоцкою, Московскую силу розгоняли, а воевод князя Михаило Голенку, да Ивана Ондрѣевича, да князя Семеику живых поимали» [10, 141]. Н. М. Карамзин уточняет, что в результате поражения московских войск литовцы «пленили Булгагова, Челяднина и шесть иных воевод, тридцать семь князей, более 1500 дворян и чиновников; взяли обоз, знамена, снаряд огнестрельный; одним словом, в полной мере отомстили нам за Ведрошскую битву. Мы лишились тридцати тысяч воинов: ночь и леса спасли остальных» [29, № 4–89, 89].

Это поражение изменило мировоззрение многих, желавших покровительства более сильного государя. В Литву вернулся князь Михаил Заславский, а смоляне во главе с епископом Варсонофием попытались призвать литовское войско, чтобы с помощью мятежа внутри города сдать Смоленск королю Сигизмунду I. Мятеж не удался, наместник князь Василий Шуйский арестовал заговорщиков и епископа, а когда войско князя Константина Острожского подошло к Смоленску, наместник приказал на глазах у противника повесить на крепостных стенах предателей, одетых в собольи шубы и бархатные наряды с серебряными ковшами или чарками на шее, подаренными им великим князем московским.

Литовское войско сделало безуспешную попытку штурмом овладеть городом, но московский гарнизон и немногие оставшиеся верными присяге смоляне оказали столь мужественное сопротивление, что князь Константин Острожский снял осаду и отвел войско на зимние квартиры. Оставшегося в живых епископа Варсонофия передали великому князю Василию III, дальнейшая его судьба неизвестна. Поведение этого иерарха православной церкви и многих православных мирян Смоленска опровергает утверждение многих российских историков о безусловном желании православных литовских подданных перейти на службу к московскому государю. В большинстве случаев люди искали более сильного защитника их свободы и благополучия. Не избежал соблазна измены в надежде выиграть и князь Михаил Глинский, но вовремя был перехвачен при бегстве в Литву и отвезен закованным в кандалы в Москву, где был заключен в темницу.

Тем не менее битва при Орше не принесла Польско-Литовскому государству значительных территориальных приобретений, кроме Дубровны, Мстиславля и Кричева, которые как мирно перешли под управление Москвы, так же мирно вернулись к Литве. Потеряв Смоленск, Литва все-таки сумела на пару лет приостановить агрессию Москвы, которой нужно было время, чтобы собрать новое, еще более многочисленное войско.

Крымский хан Менгли-Гирей, теперь союзник Литвы, решил воспользоваться ослаблением обороны Московского государства и послал своего сына Магмет-Гирея в поход на Чернигов, Новгород-Северский и Стародуб, где в это время не было ни московских войск, ни их князей Василия Шемякина и Василия Стародубского. Политика крымских ханов была вполне понятной, ни один из них не желал полной победы Москвы или Литвы, так как в этом случае дальнейшее существование ханства было бы невозможно. Именно по этой причине они поддерживали более слабого северного соседа, а при изменении сил легко меняли свои предпочтения.

На этот раз Крым в своих действиях против Москвы был не одинок, в помощь татарам пришли казаки. Еще в 1504 г. в Москву выехал королевский староста Кричева родом из Волыни Евстафий Дашкович со своими дворянами; король Александр требовал от великого князя Ивана III выдать беглеца, но тот отказался, ссылаясь на отсутствие объявленных преступлений за этим человеком. Дашкович, поступив на службу к московскому государю, пользовался у того большим доверием, так в 1507 г. во главе 20 тысячного войска он был отправлен в Литву на помощь мятежному князю Михаилу Глинскому. Однако вскоре по какой-то причине этот православный русин бежал назад в Литву со своими сторонниками. Князь Константин Острожский вступился за этого двойного предателя перед королем, и тот не только простил Евстафия Дашковича, но и доверил ему управление Черкассами и Каневым.

Именно здесь, в Приднепровье, этот незаурядный староста развил бурную деятельность, объединив вольных людей, оставшихся не у дел после развала Золотой, а затем и Большой Орды, называвшихся на татарском языке казаками. Это были потомки печенегов, черных клобуков, берендеев (бродников), половцев и других народов, пришедших в причерноморские степи вместе с армией хана Батыя, значительная часть их была христианами. Основным занятием этих этнических групп был разбой, они не только грабили торговцев, землепашцев и ремесленников ближайших населенных пунктов, но и ходили вместе с крымскими татарами в дальние походы за зипунами и пленными, которых продавали восточным работорговцам.

Евстафий Дашкович организовал эту вольницу, вооружил их и в 1514 г. вместе с ними отправился в помощь хану Магмет-Гирею воевать южные пределы Московского государства. Однако защитники Чернигова, Новгорода-Северского и Стародуба сумели отстоять свои города, а вот их окрестности сильно пострадали от грабителей.

В 1515 г. умер крымский хан Менгли-Гирей, ему наследовал его сын Магмет-Гирей, за расположение которого вновь принялись бороться дипломаты Литвы и Москвы. Завершилась эта закулисная игра дипломатической победой послов короля Сигизмунда I, которые использовали самый лучший аргумент, вручив крымскому хану 30 тысяч червонцев. Хан, отрабатывая полученные деньги, отправил своего сына, царевича Богатыря, с войском на рязанские и мещерские области, которые тот не только ограбил, но и увел с собою многих жителей для продажи в рабство. В ответ на протесты великого князя московского хан Магмет-Гирей просил простить своего несмышленого сына, которому хотелось всего лишь проявить молодецкую удаль.

Но и в среде Крымской Орды были сторонники Москвы: так, калга, т. е. наместник, Очакова Ахмат-Гирей, брат крымского хана, просил великого князя московского завоевать для него Киев, а уж он поможет ему завоевать не только Вильнюс и Тракай, но и всю Литву. Однако его силы были ограничены, да и не мог калга долгое время действовать вопреки желаниям повелителя. Поэтому великий князь Василий III продолжал вести переговоры с ханом Магмет-Гиреем и соглашался на все его условия в отношении Казанского и Астраханского ханств. И все же в очередной раз литовская дипломатия одержала верх над московскими послами: 20 тысяч татарских всадников достигли пределов Тулы, ограбив по дороге местное население. В этот раз татарское нападение не застало московских воевод врасплох, и князья Одоевский и Воротынский сумели не только остановить татар, но и разбить их и отнять пленных.

Понимая, что на помощь крымских татар рассчитывать не приходится, великий князь московский решил возобновить договор о взаимопомощи с Германской империей, предполагая, что император Максимилиан возьмется за посредничество между Литвой и Москвой. В качестве имперского посла в Москву прибыл Сигизмунд Герберштейн. Одновременно великий князь заключил секретный договор с великим магистром Тевтонского ордена Альбрехтом Бранденбург-Ансбахским о нападении вместе с ним с двух сторон на Польско-Литовское государство. При этом Москва обязалась платить ежемесячно ордену 60 тысяч рейнских золотых на содержание 10 тысяч пеших и двух тысяч конных воинов, но только при условии захвата орденом городов Данцинг (Гданьск), Торн (Торунь), Мариенвердер (Мальборк), Эльбинг (Эльблонг). Потому и никаких военных действий со стороны Тевтонского ордена не последовало, так как великий магистр без денежной помощи не мог нанять профессиональное войско, а великий князь не собирался оплачивать обещания.

Переговоры о мире между Литвой и Москвой проходили без всяких надежд на согласие сторон, так как та и другая требовали больших территориальных уступок, а имперские посланники предлагали заключить мир в границах на момент подписания договора, за исключением Смоленска. В то же время, несмотря на идущие в Москве переговоры сторон, литовские и московские войска продолжали тревожить приграничные районы противника неожиданными рейдами. Так, в ответ на захват Рославля псковским воеводой Андреем Сабуровым, родственником жены великого князя Соломонии Сабуровой, гетман Константин Острожский напал на Опочку и осадил эту небольшую крепость, но ее защитники во главе с наместником Василием Салтыковым мужественно отражали все приступы наемных профессиональных воинов из Чехии и Германии и старательно восстанавливали разрушенные артиллерийскими снарядами стены города. На выручку Опочке пришли московские войска, которые не только заставили литовцев снять осаду, но и бесславно бежать в Литву, бросив тяжелые осадные пушки и обоз. Московские войска сумели так сильно разгромить арьергарды противника, что эта победа помогла им несколько смягчить последствия поражения под Оршей.

Несмотря на усилия имперского посла Сигизмунда Герберштейна переговоры между Литвой и Москвой окончились ничем, наступил момент, когда в отношениях между государствами не было ни войны, ни мира. Император Максимилиан продолжал посылать своих послов в Москву, чтобы склонить великого князя к перемирию с Литвой на пять лет, тот соглашался при условии освобождения сторонами пленных, на что не соглашался король Сигизмунд I, так как у него пленных московитян было на порядок больше. В конце концов великий князь Василий III без всяких условий согласился соблюдать перемирие в течение 1519 г.

В это время поменялось политическое настроение в Крыму в связи с кончиной наследника казанского престола. Физически устранив благоволившего Москве своего брата Ахмат-Гирея, крымский хан стремился сделать другого брата Саип-Гирея казанским ханом. Хан Магмет-Гирей прислал в Москву своего посла с грамотой для заключения договора о взаимопомощи против Литвы, при условии, что великий князь возьмет для Крыма Астрахань и Киев. Договор был заключен, но на условиях совместно воевать Астрахань. Мечты хана Магмет-Гирея о Казани не сбылись – такого усиления крымского хана великий князь Василий III не пожелал и после смерти казанского хана Магмет-Аминя дал Казань в управление Шиг-Алею, внуку хана Золотой Орды Ахмата. Тем не менее царевич Богатырь с 30 тысячами воинов напал на литовские и польские области и дошел почти до столицы Польши Кракова. Этому татарскому набегу не смог помешать и гетман Константин Острожский, чье войско татарский царевич разгромил. Поляки и литовцы потеряли 60 тысяч жителей, которых татары увели в рабство, и еще больше татары убили.

Ранее, в 1518 г., большое войско московитян, новгородцев и псковичей осадили Полоцк, но, несмотря на огромное численное превосходство, город взять им не удалось. Умелые действия воеводы Альберта Гастольда и полоцкого гарнизона, а также действия литовского отряда под командованием воеводы Волынца и отряда польских наемников под руководством князя Ивана Барятинского, не только не позволили захватить город, но и нанесли большой урон войску князя Ивана Буйносова, а голод и болезни заставили московитян отступить.

Одновременно с Москвой активизировал свои действия и Тевтонский орден, получивший наконец от великого князя московского 14 тысяч червонцев для оплаты наемников и начавший военные действия против Польши. А это, в свою очередь, убедило великого князя в серьезности намерений великого магистра, и орден получил из Москвы следующую порцию денег.

Используя такой благоприятный момент для нападения, несмотря на все обещания императору Максимилиану не воевать в

1519 г., великий князь Василий III направил свои войска во главе с князьями Василием Шуйским и Борисом Горбатым на запад, при этом даже не для захвата территорий или городов, а для разорения населения Великого княжества литовского, с целью ослабления экономического потенциала государства. В ходе этого широкомасштабного рейда в течение месяца были опустошены окрестности Полоцка, Витебска, Орши, Могилева, Минска, Крево, Ошмян, Медников и Вильнюса, а большое количество жителей уведено в плен.

В том же 1519 г. умер германский император Максимилиан I, ему наследовал Карл V Испанский. Это событие освободило великого князя московского от каких-либо обещаний, данных императору, а вот для Польско-Литовского государства уход из жизни этого европейского военно-политического лидера завершился еще большей изоляцией среди недружественных государств.

Даже папа Лев X готов был в большей мере решать вопрос церковной унии с Московским государством, чем с Польшей и Литвой, которые не хотели нововведений в вопросах веры из-за опасения начала в стране очередной гражданской войны. В своем письме к великому князю Василию III понтифик предполагал, что после бездетного короля Сигизмунда I Польша и Литва вряд ли останутся единым государством, и это неминуемо ослабит их не только в военном отношении, но и на политической арене. Следовательно, если агрессия Москвы распространится на собственно польские территории, то вопросы вероисповедания завоеванных христиан могут стать препятствием к их лояльному отношению к московитянам. А вот церковная уния между московской православной и римской католической церквами могла бы, по мнению римского папы, стать более привлекательной для христиан Литвы и Польши. Аналогичную позицию занимал новый германский император Карл V, политической доктриной которого был раздел Европы между Священной римской империей, Московским государством и Оттоманским султанатом.

Некоторых успехов в завоевании польских территорий достиг к тому времени и Тевтонский орден, на московские деньги нанявший в Германии 10 тысяч профессиональных воинов, которые должны были осадить Данциг (Гданьск), но великий князь московский в очередной раз подвел своих союзников. Дело в том, что длительной войны не выдерживала экономика не только Польско-Литовского государства, но и Великого княжества московского. Послу короля Сигизмунда I пану Лелюшевичу удалось в конце 1520 г. добиться в Москве перемирия на шесть месяцев, что позволило Польше в более спокойной политической обстановке решить свои вопросы с Тевтонским орденом. В то же время орден, оставшись без помощи Москвы, не сумел развить свои успехи, более того, проиграл ряд сражений и вынужден был в 1521 г. заключить с Польшей мирный договор.

Изолированность Тевтонского ордена, с трудом сохранившего Кенигсберг и свое полунезависимое состояние от Польши, заставило великого магистра и капитул искать других путей к независимости. Великий магистр Альбрехт Бранденбург-Ансбахский, познакомившись с Мартином Лютером и другими лидерами церковной Реформации в Германии, проникся идеями протестантов и решил ввести лютеранство на территории ордена, что означало полный разрыв с Римом. В 1525 г. Альбрехт заключил договор с королем Польши Сигизмундом I о создании полунезависимого светского государства – герцогства Пруссии, в котором он стал первым герцогом. Несколько позже король признал, что в случае отсутствия у герцога Альбрехта или его потомков наследников, право владения герцогством может перейти к бранденбургскому маркграфу. Именно это и произошло через сто лет при объединении Бранденбургского маркграфства и Прусского герцогства в единое государство. Таким образом, после трехсот лет Тевтонский орден (Ordo Theutonicorum), посвященный Деве Марии, прекратил свое существование, оставив некий осколок себя – Ливонский орден.

Перемирие с Литвой, видимо, было продлено, так как Москве в это время было не до войны с литовцами: через три года спокойного царствования Шиг-Алея Казань решила стать независимой от Москвы и в союзе с крымским ханом начала военные действия против войск великого князя Василия III, взяв себе в цари брата крымского хана Саип-Гирея. К войне с татарами Москва была настолько не готова, что как только войска хана Махмет-Гирея с юга, а Саип-Гирея с востока приблизились к столице, великий князь Василий III бежал в Волок Ламский «собирать полки». Руководить обороной он оставил мужа своей сестры Евдокии, крещеного татарского царевича Петра Ибрагимовича (Койдакулу).

Против московских войск вместе с крымскими татарами воевали и днепровские казаки Евстафия Дашкевича, который незадолго до этого доставил в Крым литовскую дань. Несмотря на умелые действия немецкого «пушкаря» Никласа, руководившего артиллерией Москвы, защитники города не смогли долго обороняться из-за недостатка пороха, а также начавшихся болезней от большого скопления в городе людей, спрятавшихся от татар. Закончилась осада Москвы мирными переговорами, в результате которых был подписан мир с ежегодной выплатой великим князем московским дани казанскому царю и крымскому хану.

Получив дары и обязательства великого князя бессрочно выплачивать дань, татары ушли, уведя с собой 100 тысяч пленных жителей разоренных и сожженных населенных пунктов от Нижнего Новгорода, Воронежа и Коломны до Москвы. Одна Рязань достойно выдержала все приступы татар, где опять же немецкий «пушкарь» Иордан одним выстрелом положил столько врагов, что царь Саип-Гирей и хан Махмет-Гирей решили, что лучше сохранить уже награбленное добро и многочисленных пленных, чем терять время под этим стойким городом. Наместник Рязани окольничий Хабар-Симский за то, что не поддался на уговоры татар о сдаче города, показывающих ему московскую грамоту о вечной дани Казани и Крыму, получил сан боярина (скорее всего, за то, что эта постыдная грамота великого князя Василия III осталась у него в руках).

Рязанское княжество было отнято у князя Ивана Ивановича и окончательно присоединено к Москве еще в 1517 г., когда молодой рязанский князь, желавший приобрести независимость путем женитьбы на дочери крымского хана Махмет-Гирея, был приглашен великим князем в Москву и там арестован. В Рязань был введен московский гарнизон, а мать князя Ивана Ивановича княгиню Агрипину Друцкую в 1520 г. сослали в монастырь. Во время осады Москвы татарами рязанскому князю удалось бежать, вполне возможно, что он со своими сторонниками пытался овладеть Рязанью, но история об этом ничего не упоминает. В конце концов князь Иван Рязанский прибег к защите короля польского и великого князя литовского Сигизмунда I, который предоставил ему в удел некое местечко Стоклишки неподалеку от Каунаса.

Столь сильный удар от своих бывших союзников и вассалов надолго остудил воинственный пыл великого князя московского Василия III, а в ожидании последующего набега татар он заключил в 1522 г. мирный договор с Литвой сроком на пять лет на условиях оставить каждой из сторон то, чем она владеет, и без обмена пленными. Не пожелав сразу заключить бессрочный мир, стороны пять лет спустя продлили перемирие до 1532 г., а затем еще на год – до Рождества 1533 г. Одна сторона не хотела смириться с потерями своих территорий, а другая – с упущенными возможностями расширить свою территорию за счет соседа, но сил воевать ни одно из государств не имело.

Московские правители считали все эти западные территории, принадлежавшие еще в XII в. Киевскому государству, а затем получившие самостоятельное управление, своей отчиной, выводя свою родословную от первых киевских князей. Интерес к истории в Москве был явлением распространенным, о чем можно судить по запискам имперского посла Сигизмунда Герберштейна. Он знал русский язык и поведал своему сюзерену, а затем и многочисленным читателям сведения из русских летописей – от призвания князя Рюрика до современного правления в Московском государстве великого князя Василия III. Однако исходя из тех же летописей, ни Суздальское княжество, ни Великое княжество владимирское, ни, тем более, Великое княжество московское до XV в. не владели территориями западнее Твери, Ржева, Волоколамска, Можайска, Боровска, Серпухова, так что Литва и Москва, завоевывая русские княжества, использовали право сильного, а не право наследования.

Вообще исторические экскурсы в глубь веков с целью оправдать политику захвата территории соседнего государства могут быть очень опасными, например, историк VIII в. Павел Диакон считал, что «вся страна от Танаиса (реки Дон. – Ю. Д.) до захода солнца известна под общим именем Германия» [55, 41]. Ссылаясь на такое заявление авторитетного историка прошлых веков, немцы в XX в. дважды пытались расширить пределы своего государства до российской реки Дон.

До конца жизни великому князю Василию III пришлось отражать нападения крымских татар и делать безуспешные попытки завоевания Казани, пока сами казанские князья не восстали и не свергли своего царя. В 1531 г. Казань предложила великому князю московскому назначить на казанский престол пятнадцатилетнего царевича Еналея, брата Шиг-Алея, долгое время живших в Московском государстве на правах почетных пленников. Новый казанский царь формально признавал зависимость Казани от Москвы, но на деле казанская политика была далека от послушания великому князю. А воевать на два фронта великий князь Василий III из-за недостатка войск не мог, да и в стратегическом отношении это было бы неверным решением, которое поставило бы под вопрос само существование государства.

К тому моменту в великокняжеской семье произошли серьезные изменения. Двадцать лет супружеской жизни с Соломонией Юрьевной Сабуровой, дочерью крещеного татарина, не дали наследника престола, что грозило династическим кризисом. Правда, великий князь запретил жениться своим оставшимся в живых братьям Юрию и Андрею Ивановичам, чтобы их сыновья не оказались старше великокняжеских детей. По желанию великого князя Василия III и с разрешения митрополита Даниила великую княгиню Соломонию насильно постригли в монахини Рождественского монастыря Москвы под именем Софии, а затем увезли в суздальский Покровский монастырь, где она и окончила свои дни.

По канонам московской православной церкви пострижение жены в монахини не давало права великому князю на новый брак, но митрополит Даниил дал такое разрешение, и уже через два месяца московский государь женился на княжне Елене, дочери князя Василия Глинского. Все говорит о том, что сначала великому князю приглянулась эта тринадцатилетняя девушка, а затем созрело окончательное решение о пострижении первой жены в монахини. В современном мире считается, что 46 лет для мужчины – это опасный возраст, хотя для великого князя вряд ли сексуальные проблемы были актуальными.

Дальнейшие события представляют некую детективную историю, так как почти сразу после заточения монахини Софии в Покровский монастырь по Москве пошли слухи, что Соломония еще до пострижения была беременной. Вот как об этих событиях сообщает бывший в это время в Москве барон Сигизмунд Герберштейн:

«Вдруг распространяется слух, что Соломония беременна и скоро разрешится. Этот слух подтверждали две боярыни, супруги первостепенных советников, казначея Георгия Малого и постельничего Якова Мазура; они говорили, что из уст самой Соломонии слышали о ее беременности и близких родах. Услышав это, князь сильно смутился и удалил от себя обеих боярынь, а одну, супругу Георгия, высек за то, что она раньше не доложила ему об этом. Вскоре, желая узнать дело наверно, он послал советника Феодорика Рака и одного дьяка, Потата, в монастырь, где содержалась Соломония, и поручил им хорошенько разведать истину. Некоторые, в нашу бытность в Московии, утверждали нам за истину, что Соломония родила сына, именем Георгия, однако никому не хотела показывать ребенка. Когда к ней были присланы люди, чтобы узнать истину, она, говорят, отвечала, что они недостойны, чтобы глаза их видели ребенка, и что когда он облечется в свое величие, то отомстит за оскорбление матери. Некоторые же постоянно не хотели признать за истину, что она родила. Итак, слух об этом двоякого рода» [61, 183].

Сегодня экскурсоводы показывают в суздальском Покровском монастыре место, где, по легендам, находилась могила ребенка Соломонии. Могила эта в советское время была разрыта и в ней вместо останков трупа была найдена кукла. Версий решения этой загадки как минимум две. Согласно первой, Соломония от горя сошла с ума, а мнимая беременность и кукла в могиле только подтверждение этому. Чего казалось бы проще, если дело было только в отсутствии наследника великому князю, объявить во всеуслышание о своей беременности, вряд ли тогда митрополит так легко согласился бы на все эти действия. По второй версии, Соломония действительно родила мальчика и сразу отправила его через своих близких людей к кому-нибудь на воспитание. В этом случае похороны куклы были устроены для отвода глаз. А мужу своему о беременности не сказала из опасения чего-либо худшего, чем пострижение. Ведь великий князь Василий III, чтобы угодить своей новой молодой и очень красивой, по свидетельству летописи, жене, сбрил бороду по европейскому обычаю, хотя в православии это считалось отступлением от традиций.

Одной из семей, где, возможно, воспитывался Георгий, сын Соломонии и Василия III, согласно предположению А. Л. Никитина, могла быть семья новгородских купцов Денисовых, потомки которых при царе Иване IV были насильно переселены во Владимир. А версия такая возникла при обнаружении в московском Андронниковском монастыре (музее Андрея Рублева) иконы Богоматери, на полях которой прописаны св. Василий и св. Соломония, а на обратной стороне иконы есть запись о передаче ее в 1508 г. из рода бояр Сабуровых в род купцов Денисовых.

Далеко не сразу, но в августе 1530 г. великая княгиня Елена родила наследника, названного Иваном, а через год – еще одного сына, Георгия. Поскольку литовские князья Глинские вели свое происхождение от рода темника Мамая, с которым воевал великий князь Дмитрий Донской на Куликовом поле, то Иван и Георгий были потомками этих двух полководцев XIV в. На радостях великий князь даже разрешил своим братьям жениться, но его счастье было недолгим, и в 1533 г. он умер от чирья, который медики, в том числе и немецкие, почему-то вылечить не сумели. Вероятно, великий князь предположил, что его близкая смерть – это наказание Божье за насильственное пострижение законной жены и за то, что он сам при этом, вопреки обычаям, остался в миру. По этой причине великий князь Василий Иванович перед смертью принял схиму, несмотря на возражения бояр, что такого ни с кем из его предшественников не бывало.

У короля Сигизмунда I с его первой женой Варварой Заполия тоже не было детей, но она оставалась с ним до своей смерти в 1515 г. Для сближения взаимоотношений двух государств германский император Максимилиан I предложил польскому королю Сигизмунду I в жены молодую принцессу Бону Сфорцу, дочь миланского герцога Джованни Галеаццо. В 1518 г. состоялась свадьба, Бона стала королевой Польши и великой княгиней Литвы, а в 1520 г. родила сына, названного Сигизмундом-Августом. Эта женщина, давшая Польско-Литовскому государству наследника престола, не только привнесла в жизнь высшего общества итальянские нравы, но и серьезно вмешивалась в политику государства при жизни мужа, а затем при правлении своего сына.

В Польско-Литовском государстве в это время усилилось влияние реформаторских идей Мартина Лютера, пришедших из Германии. Несмотря на издаваемые королевские эдикты, которыми запрещалось привозить, читать и распространять протестантскую литературу под страхом наказания виновных вплоть до смертной казни, это учение получило широкое распространение в Польше и Литве. Приверженцам католической церкви в борьбе с лютеранством пришлось ослабить давление на православную церковь перед лицом нового врага.

Все это не способствовало укреплению военной мощи государства, поэтому по истечении очередного пятилетнего перемирия король Сигизмунд I в 1533 г. направил послов в Москву для продления договора. Но в декабре того же года великий князь Василий III умер, а великая княгиня Елена Васильевна, регент при своем малолетнем сыне, по какой-то причине новое перемирие заключать отказалась. Вообще-то еще в 1532 г. великий князь Василий III не захотел продлевать перемирие на очередные пять лет, подписав договор только на один год, при этом в договорной грамоте было отказано именовать короля Сигизмунда I государем и наследником русским.

Ранее, в 1531 г., великий князь Василий III собирался завоевать Киев, для чего заключил договор с молдавским господарем Петром Рарешом, который тоже собирался отторгнуть от Польши Покутье. Однако молдаване потерпели поражение от поляков при г. Обертине, расположенном в современной Ивано-Франковской области Украины. Так что если в состоянии перемирия Москва планировала военные действия против Литвы, то при отсутствии каких-либо договоренностей между государствами надо было ожидать скорой войны. Понимая это, Литва первой начала военные действия, для чего рада панов собрала специальный военный налог – серебщину. Великий гетман Георгий Радзивилл совместно с татарами разорил в 1534 г. окрестности Брянска, Стародуба, Чернигова, Гомеля, Радогощи и Почепа, а вот сами города, согласно летописи, оказали стойкое сопротивление литовцам, противнику удалось только пожечь посады, лишь Радогощу не повезло: «И люди градские на Литовских людеи из града вышли, а во граде тогда был намѣсникъ Матвѣи Лыков и пострадав за благочестие крѣпце, и от посаду и город згорѣл, и намѣстникъ во граде, а жену его и детеи въ полон взяли, и много крестьянства поплениша» [42, 14].

В Москве после смерти великого князя Василия III произошли серьезные изменения в расстановке боярских родов на политическом олимпе. Из опасения, что князь Юрий Иванович может осуществить захват власти, этого родного дядю великого князя Ивана IV арестовали и посадили в темницу, где он в 1536 г. умер. Второго дядю, Андрея Ивановича, отправили в его удел, Старицу, взяв с него письменную клятву о подчинении великому князю. Пострадали и троюродные братья великого князя – Иван и Семен Бельские: первый был арестован, а второй вместе с князем Иваном Лятцким бежал в Литву. Арестован был и дядя великой княгини Елены, князь Михаил Глинский, выпущенный из тюрьмы вскоре после свадьбы племянницы с великим князем Василием III, теперь же по ее воле он был вновь заточен в темницу, где и умер в 1536 г.

Таким образом, исключив какое-либо влияние на своего сына, великого князя Ивана IV, всех родственников, которым ее муж поручил опеку над ним, великая княгиня Елена и ее фаворит, князь Федор Овчина-Телепнев-Оболенский, могли беспрепятственно управлять Московским государством.

Именно с изменою московских князей связывает летописец нападение литовских войск короля Сигизмунда I (Жигимонта, Жигиманта) в 1534 г., при этом пограничные окраины государств он называет украинами: «В лѣто 7043. Мѣсяца сентеврия 3 король Жигимантъ совещанием злых изменниковъ великого государя и его матери великие княгини Елены князя Семена Бѣльского и Ивана Лятцкого, их возмущение, въста от них мятежъ, от пакостновазнивых и гордоумных и ложных, подостриша Латынство на своего православного государя, и на его украинные мѣста великие державы прислал король воевод своих со многими людьми.» [42, 14].

В ответ на литовское нападение московские войска под руководством князей Михаила и Бориса Горбатых, Ивана и Федора Овчины-Телепневых-Оболенских тоже совершили походы по литовским землям, предав разорению русское население окрестностей Дубровны, Орши, Друтска, Борисова, Соколина, Бобыничей, Заборовья, Сорицы, Свеси, Новой, Боровичей, Молодечно, Полоцка, Витебска, Браслава, Осиновца, Сенно, Латыгощи, Вильнюса.

«А оттоле пошьли великого князя воеводы по Литовскои землѣ, воевали и до Немецкого рубежа, у городов посады жгли, и волости и села королевы и панские жгли, а людеи пленили безчисленно множество, а животину сѣкли и многих людеи побили» [42, 15]. Затем через месяц поход повторили: «И воеводы великого князя и его матери шед воевали королеву державу, городы Речицу, Свислачь, Горволъ, Петров городокъ, Мозырь, Случескъ, Рогачев, Бобруескъ, Туров, Брятин, Лебеч, и до Новагородка Литовского посады жгли, и волости и села воевали, и людей пленили. И божьею милостью, дал богъ, воеводы великого государя и люди всѣ вышли из Литовские земли, дал богъ, здравы со многимъ плѣном» [42, 15].

В 1535 г. военные действия шли в том же режиме, стороны избегали генерального сражения, предпочитая встречаться с небольшими отрядами противника. Московские войска взяли Мстиславль, где в очередной раз пограбили население, но сама городская крепость устояла, а ее защитники не сдались. В то же время литовские войска взяли Гомель без боя, а вот жители Почепа, чтоб не попасть в плен, ушли на восток еще до подхода литовских войск, город же московский гарнизон при отступлении сжег. Такая картина военных действий сохранялась и в 1536 г., хотя произошли и некоторые качественные изменения. Так, за два года Московское государство создало на границах с Литовским государством ряд укрепленных городков: Себеж на юге современной Псковской области, Заволочье в Ржевском районе, Велиж на Западной Двине, восстановили Стародуб и Почеп.

Строительство острогов и городов во все времена было одним из основных методов освоения приобретенной территории, так как укрепленный населенный пункт являлся местом укрытия окружающего населения от военных и стихийных невзгод, центром местной торговли, административной и судебной власти, тем самым способствуя сближению местного населения с пришлым гарнизоном.

Военные действия последних лет показали, что Великое княжество литовское уже не способно прежними методами воевать против Московского государства. Недостаточным для победы стал просто наем профессионального войска, поскольку другая сторона могла противопоставить пусть и менее обученное, но куда более многочисленное войско, на помощь которому могло придти еще большее. Литве была необходима постоянная военная помощь Польши, а также не только мир с Крымским ханством, но военный союз против Москвы.

До тех же пор пока эти условия не были еще реализованы, польский король и великий князь литовский Сигизмунд I предпочел заключить с великим князем московским Иваном IV перемирие на пять лет начиная с 25 марта 1537 г. Договор, по сложившейся традиции, был подписан в Москве в присутствии литовских послов, а затем и в Кракове в присутствии московских послов. Согласно этому документу, Гомель оставался за Литвой, а Себеж и Заволочье – за Москвой. Надо отметить, что литовские послы и московский летописец, донесший до нас эти сведения, прекрасно понимали, на чьи плечи ложатся все тяготы войны одного православного государства с другим, более чем на половину православным государством. Вот что об этом сказано в Летописце начала царства царя и великого князя Ивана Васильевича:

«А писал в грамоте пан Юрьи Николаев (великий гетман Георгий Радзивилл. – Ю. Д.), чтобы князь Иван Федоровичь (фаворит великой княгини И. Ф. Овчина-Телепнев-Оболенский. – Ю. Д.) и его дяди и братия великого государя Ивана Васильевича молили на милость обрати христьянству православному, чтобы велики государь обратил ярость на кротость и пощадил бы крестьянство от обоих стран от пролития кровного и похотел бы велики государь з Жигимантомъ королем миру», «И князь велики для покоя крестьянского, чтобы на время побыти православным крестьяном в тишине и не в мятеже и кровем крестьянским не литися, и взяша с королем перемирие на пять лет.» [42, 24; 28].

Православный народ и без войны, что с одной стороны границы, что с другой, жил бедно и бесправно, поэтому ему было все равно, к какому государству его земли относятся. Вот что о жизни жителей Великого княжества литовского сообщает барон Сигизмунд Герберштейн:

«Народ беден и угнетен тяжким рабством, ибо всякий, у кого в распоряжении толпа слуг, может войти в дом поселянина, безнаказанно делать что угодно, похищать и истреблять вещи, необходимые в домашнем обиходе, и даже жестоко бить самого крестьянина. С пустыми руками крестьян не пустят к их господину ни за каким делом; если даже они и будут допущены, то их все-таки отошлют к управителям, которые без подарков ничего доброго не сделают. Это относится не только к людям низшего класса, но и к благородным, когда они желают получить что-нибудь от вельмож. Я слышал от одного первостепенного чиновника при молодом короле такое выражение: „В Литве всякое слово стоит золота“. Королю они платят ежегодную подать на защищение границ государства; господам обязаны работать шесть дней в неделю, кроме оброка; наконец, в случае свадьбы или похорон жены, также при рождении или смерти детей, они должны платить известную сумму денег приходским священникам (это делается во время исповеди)» [61, 273].

О жизни простолюдинов Великого княжества московского Герберштейн сообщает понемногу в разных частях своего произведения, поэтому можно привести более компактное сообщение английского посла Джильса Флетчера, сделанное на полвека позже:

«Дворянству дана несправедливая и неограниченная свобода повелевать простым или низшим классом народа и угнетать его во всем государстве, куда бы лица этого сословия ни пришли, но в особенности там, где они имеют свои поместья или где определены царем для управления. Простолюдинам сделана также некоторая маловажная уступка тем, что они могут передавать свои земли по наследству любому из сыновей, в чем они обыкновенно следуют нашему Gauillkinde, и располагать имуществом своим произвольно, имея право дарить и завещать его по собственному желанию. Несмотря, однако, на это, оба класса, и дворяне и простолюдины, в отношении к своему имуществу суть не что иное, как хранители царских доходов, потому что все нажитое ими рано или поздно переходит в царские сундуки…» [61, 35].

Это время отмечено деятельностью двух женщин: королевы польской, великой княгини литовской Боны и великой княгини московской, затем регента при своем сыне Елены. И та и другая жаждали неограниченной власти в целях личного обогащения, но при этом как выходцы из более цивилизованных стран способствовали развитию экономики своих новых государств.

От своего мужа королева Бона получила в управление Мазовецкое княжество, в котором пресеклась династия Пястов, а затем выкупила значительные земельные наделы у литовских и польских магнатов в Полесье, Подляшье и Волыни, тем самым создав государство в государстве. Именно при ней возвысился Иероним Ходкевич, который впоследствии стал преданным сторонником ее сына Сигизмунда-Августа. В противовес королеве Боне, ставшей самым богатым магнатом Польско-Литовского государства, объединились ранее соперничающие друг с другом род канцлера Альберта Гастольда и род великого гетмана Георгия Радзивилла. В 1538 г. этот союз подкрепили браком Станислава, сына канцлера, и дочери великого гетмана Варвары (Барбары). Новая коалиция литовских магнатов даже потребовала от Сигизмунда I, чтобы он выбрал своей постоянной резиденцией Вильнюс, предполагая, что присутствие здесь первого лица государства уменьшит влияние королевы в Литве.

Тем не менее совершенно разрушенное Гродно, именно благодаря заботам королевы Боны и ее привилею об освобождении купцов от таможенных налогов и других поборов, стало процветать, и в нем возобновились три ежегодные ярмарки. В 1536 г. королева передала Гродно своему сыну, хотя продолжала заниматься там хозяйственно-экономической деятельностью. В ее владениях земледельцы стали выращивать ранее невиданные в этих местах овощи и фрукты, завезенные из южных краев, а животноводы занялись разведением завезенного по ее желанию племенного скота. Одной из ее заслуг было введение в сельское хозяйство более прогрессивных методов агротехники.

Великая княгиня Елена тоже добилась существенных успехов, будучи у власти. За пять лет правления она сумела реализовать желание своего покойного мужа по укреплению не только великокняжеской резиденции Кремля, но и по созданию в 1534 г. крепостной стены вокруг самого города, с башнями и проездными воротами, получившей название Китай. Н. М. Карамзин считает, что это название пришло в русский язык из татарского, хотя, на мой взгляд, это наименование скорее соответствует английскому Сити, французскому – Сите, итальянскому – Чита, т. е. торгово-деловому центру города.

Вероятно, великой княгине, отец и дядя которой получили европейское образование, очень хотелось, чтобы ее столица соответствовала международному уровню. Помимо укрепления самой столицы, в правление матери Ивана IV создаются новые укрепленные города – Мокшан в Мещере, Балахна, Устюг; а многие города восстанавливались после пожаров и обустраивались крепостными стенами, в том числе сгоревшие в один год Владимир, Торжок, Ярославль и Пронск. Великая княгиня Елена приглашала из Литвы земледельцев и мастеровых, давала им земли, подъемные для обустройства и льготы для заведения собственного дела, а также выкупала многочисленных пленных из литовской и татарской неволи.

Она провела в государстве и денежную реформу, до этого многие умельцы стали подделывать деньги, теперь же по ее указанию стали отливать монеты с изображением всадника с копьем строго определенного веса: из фунта шесть рублей. Н. М. Карамзин и многие его последователи считают, что именно от этой детали на изображении монеты получили название копейки. Естественно, когда есть желание вытравить из нашей истории все, что связано с литовским присутствием, то и копейка будет происходить от копья. Стоит, однако, обратить внимание на литовскую денежную единицу того периода – «копу», соответствующую шестидесяти грошам. Великой княгине Елене, учитывая ее литовское происхождение, было бы свойственно именно так и назвать новую монету, а народ, сопоставив впоследствии наименование монеты с изображением на ней, сделал свои выводы.

В апреле 1538 г. великая княгиня Елена Васильевна умерла, летопись не сообщает ни о болезни, ни о какой-либо другой причине смерти молодой женщины, матери великого князя московского Ивана IV, но через шесть дней «поиман бысть великого князя боярин и конюшеи князь Иван Федорович Овчина Телепнев Оболеньскыи, боярским советом князя Василия Шуиского и брата его князя Ивана и иных единомышленных имъ без великого князя веления, своим самовольством за то, что его государь князь велики в приближенье держал да сестру его Огрофену Васильевскую жену Андреевича. И посадиша его в палате за дворцомъ у конюшни, и умориша его гладом и тягостию железною, а сестру его Огрофену сослаша в Каргополь и тамо ее постригоша в черницы» [42, 32].

По поводу смерти великой княгини барон Сигизмунд Герберштейн приводит следующие сведения, сообщая также о судьбе ее дяди, князя Михаила Львовича Глинского: «Сняв опалу с Михаила и освободив его, он (великий князь Василий III. – Ю.Д) не сомневался, что его сыновья от Елены, под влиянием дяди, будут в большей безопасности; об освобождении Михаила рассуждали в нашу бытность. При нас сняли с него оковы и отдали на поруки, а наконец дали и полную свободу; в завещании государя он был поименован между прочими князьями и наконец назначен опекуном своих племянников, Иоанна и Георгия. По смерти князя, видя, что его вдова оскверняет царское ложе с одним боярином, Овчиною, бесчеловечно поступает с братьями мужа, заключив их в оковы, и управляет весьма жестоко, Михаил увещевал ее, чтобы она вела жизнь более честную и добродетельную, руководясь при этом единственно родственною любовью и своею честностью. Но она худо приняла его увещевания и с того времени начала искать средств к его погибели. Говорят, что Михаил скоро был обвинен в измене, снова брошен в темницу и наконец жалкою смертью погиб; вдова в непродолжительном времени также была отравлена ядом, а обольститель ее Овчина рассечен на части» [42, 183].

Великому князю Ивану IV Васильевичу в год смерти матери было всего восемь лет, самостоятельно править государством он еще не мог, поэтому управление страной захватили бояре Шуйские – князья Василий и Иван Васильевичи. При их самовластии многие сановники попали в опалу, а другие, наоборот, возвысились, но через полгода князь Василий Шуйский внезапно умер. Брат его пытался в одиночку противостоять оппозиции, сумел сменить двух подряд неугодных ему митрополитов, а многих именитых князей посадил в темницу. Но и ему пришлось по болезни отойти от дел в 1542 г., передав управление страной своим родственникам: князьям Андрею и Ивану Михайловичам Шуйским и князю Федору Ивановичу Скопину-Шуйскому. В том же году было продлено перемирие между Польско-Литовским и Московским государствами еще на семь лет, так как ни одна из сторон не имела возможности вести военные действия из-за нехватки финансовых средств в казне и внутренних неурядиц.

Король Польши и великий князь литовский Сигизмунд I на восьмом десятке лет от роду был уже серьезно болен, а его сын, избалованный матерью и придворными, больше заботился об увеселениях и приятном препровождении времени, чем о государственных делах. Тем не менее в 1544 г. литовская аристократия решила передать власть в Литве 24-летнему Сигизмунду-Августу. Этот великовозрастный баловень еще в 1529 г. был возведен в ранг великого князя литовского, а в 1530 г. – польского короля, хотя, конечно, без каких-либо полномочий по управлению союзным государством. Теперь же назрела пора реальной передачи власти. В октябре 1544 г. король Сигизмунд I подписал грамоту о разделении прерогатив, согласно которой его сын получил право предоставления судебных, духовных и светских должностей и возможность управления Великим княжеством литовским. Но чтобы не потерять совсем бразды правления, король ввел специально для себя титул верховного князя.

Великий князь литовский Сигизмунд-Август в 1543 г. женился на австрийской принцессе Елизавете Габсбург, но через два года его жена умерла, что не сильно расстроило молодого вдовца, мысли которого занимала богатая красавица и тоже вдова Варвара (Барбара) Гастольд, урожденная Радзивилл. Варвара была дочерью великого гетмана Георгия Радзивилла, в 1538 г. она вышла замуж за Станислава, сына канцлера Альберта Гастольда. Вскоре смерть унесла жизни двух наиболее влиятельных в этот период литовских магнатов – Альберта Гастольда в 1539 г. и Георгия Радзивилла в 1541 г. А затем в 1542 г. умер и тракайский воевода Станислав Гастольд. Фамилия Гастольдов на этом пресеклась, так что все их земли, замки и имущество наследовала Варвара. Затем молодая вдова стала любовницей Сигизмунда-Августа, и чувства их со временем переросли в большую любовь. Эту связь с одной стороны пытались пресечь, а с другой – поддерживали родственники Варвары: родной брат Николай Радзивилл Рыжий и двоюродный брат Николай Радзивилл Черный. Они-то и добились тайного венчания Сигизмунда-Августа и Варвары в 1547 г. Отец, узнав о своевольстве сына, отказался признать этот брак, но 1 апреля 1548 г. король польский и верховный князь литовский Сигизмунд I умер.

Николай Радзивилл Черный стал сначала маршалком, а затем, уже при правлении Сигизмунда-Августа, в 1550 г. занял одну из самых высоких государственных должностей, став канцлером Великого княжества литовского. Николай Радзивилл Рыжий был всегда в тени своего двоюродного брата, но тоже являлся одним из видных сановников в государстве, в 1553 г. он стал польным гетманом.

Став самовластным королем Польши и великим князем литовским, Сигизмунд II Август, естественно, открыл тайну своей женитьбы на Варваре. Польские и литовские магнаты были недовольны таким, по их мнению, неравным браком – он, безусловно, усиливал один род над другими. В то же время простым шляхтичам поступок своего государя был по нраву, льстил их национальной гордости. Вдовствующая королева Бона попыталась расторгнуть этот брак, но, поняв бесполезность своих усилий, уехала на родину в Италию. Только в 1550 г. Варвара стала королевой, но ненадолго, так как уже следующей весной она была отравлена. В этом преступлении обвинили придворного аптекаря итальянца Монти, который якобы действовал в интересах королевы Боны.

В Московском государстве подрастал великий князь Иван IV, так что время могущественных бояр Шуйских, взявших в свои руки власть в стране, должно было скоро кончиться, несмотря на все потехи, которыми они баловали недоросля. Отстранение от власти этих суздальских князей, потомков великого князя Андрея Ярославича, издавна соперничавших с потомками великого князя Александра Ярославича Невского, произошло в 1543 г. и показало московской знати, какая судьба ждет ее в ближайшем будущем:

«Тоя же зимы декабря 29 день, князь великии Иван Васильевичъ всеа Русии не мога того терпѣти, что бояре безчиние и самоволство чинят без великого князя велѣниа своим совѣтом единомысленных своих совѣтников, многие убииства сотвориша своим хотѣнием и перед государемъ многая безчиния и государю безчестия учиниша и многие неправды землѣ учиниша в государеве младости, и великии государь велѣл поимати первосовѣтника их князя Андрея Шуискаго и велѣл его предати псаремь. И псари взяша и убиша его влекуще к тюрмам противу ворот Ризположенских в градѣ. А совѣтников его разослал, князя Федора Шуиского, князя Юрья Темкина, Фому Головина и иных, и от тѣх мѣстъ начали бояре боятися от государя, страх имѣти и послушание» [42, 144].

Взявшего власть в свои руки четырнадцатилетнего великого князя внешние силы тут же решили проверить на умение руководить Московским государством и защищать его границы. Так, крымские татары под руководством царевича Имин-Гирея опустошили окрестности украинских городов Белева и Одоева. В Казани тоже не было спокойствия, и великому князю пришлось посылать одно войско из Москвы, другое из Вятки с карательными целями к этому полунезависимому городу. Воеводы князь Семен Иванович Пунков, Иван Васильевич Шереметев, князь Давыд Федорович Палицкий, а также князь Василий Семенович Серебряный опустошили окрестности Казани и напустили страха на казанских изменников, которые пообещали выдать своего царя Сафу-Гирея великому князю, но тот бежал. Государь московский своей волей посадил на Казанское царство Шиг-Алея, отсиживавшегося до этого в Москве, но тот недолго сумел поцарствовать: местная знать изгнала его и вновь приняла к себе Сафу-Гирея.

В 1547 г. молодой великий князь для усиления своего авторитета решил венчаться на царство. Вот как об этом сообщает летописец:

«И туто же князь великии учялъ говорити богомолцу и отцу своему Макарию митрополиту и своим бояром: „по твоему отца своего митрополита по благословению и с вашего боярского совѣту хочю яз напред своеи женитвы поискати прежних своихъ прародителеи чинов: какъ наши прародители цари и великие князи и сродничь наш великии князь Владимер Всеволодичь Манамах на царство на великое княжение садилися, и аз по тому же тотъ чин хочю исполнити и на царьство на великое княжение хочю сести. И ты господине отецъ мои Макареи митрополитъ то дело благослови меня совершити“. И Макареи митрополит слышав то от государя великого князя и благословил его прежних прародителеи его чинов искати и на царство на великое княжение благословил сести; а бояре то слышав велми же возрадовашася, что государь в таком во младенчестве, а прародителеи своихъ чинов великих цареи и великих князеи поискалъ» [42, 149].

После венчания на царство Иван Васильевич стал носить титул царя всея Руси, великого князя московского, смоленского, тверского, югорского, пермского, вятского, болгарского, повелителя и великого князя нижегородского, черниговского, рязанского, полоцкого, ржевского, бельского, ростовского, ярославского, белоозерского, обдорского, кондинского и иных, но основной оппонент московского царя – король польский и великий князь литовский – еще долго не признавал этого царского титула.

В том же 1547 г. царь Иван IV женился на Анастасии, дочери окольничего своего Романа Юрьевича Захарьина, а после свадьбы он решил женить и брата, князя Юрия Васильевича на Ульяне Дмитриевне Палецкой. По случаю своей свадьбы царь вернул расположение многим князьям Шуйским и их приспешникам, что естественным образом привело к новой борьбе за места возле царского престола. Бывшие до этого в силе родные дяди царя, Юрий и Михаил Васильевичи Глинские, подверглись нападкам московского люда, вероятнее всего по навету новых царских родственников Захарьиных, но не напрямую, а через все тех же князей Шуйских, их прежних врагов.

Использовав последствия сильнейшего пожара в Москве, духовник царя благовещенский протопоп Федор, боярин князь Федор Иванович Скопин-Шуйский и Иван Петрович Федоров стали утверждать, что город сгорел вследствие волхования, т. е. колдовских чар. В те времена такое утверждение было вполне реальным для производства расследования и поиска колдуна. Когда же бояре, которым было поручено таковое расследование, собрали московских жителей, озлобленных потерей своих жилищ и нажитого добра, и спросили у них, кто, по их мнению, мог быть виновником пожара в Москве, те, видимо заранее подговоренные кем-либо из Шуйских, показали на старую княгиню Анну Глинскую. Бабушка московского царя выросла и была воспитана в Польско-Литовском государстве, а значит, стереотипом поведения значительно отличалась от жителей Москвы, что вызывало у них как минимум сильное подозрение.

Сама княгиня Анна была в это время во Ржеве, где служил ее сын князь Михаил Глинский, а вот князь Юрий Глинский по каким-то делам прибыл в сгоревшую Москву. Именно на него и напустили бояре московскую чернь – его убили в церкви, а затем подвергли избиению и умерщвлению людей князей Глинских. Узнав об этом, князь Михаил Глинский с князем Иваном Турунтаем Пронским хотели бежать в Литву, но посланный вдогонку за ними князь Петр Иванович Шуйский перехватил их и доставил в Москву к царю, перед которым они оправдались страхом быть убитыми наподобие князя Юрия Глинского и были взяты на поруки царем и митрополитом. Надо отметить, что аналогичные методы борьбы за власть и манипулирования простым людом князьями Шуйскими применялись еще не раз.

В 1549 г. перемирие с Литвой, установленное в 1537 г., было продлено еще на пять лет, причем переговоры в Москве велись об установлении вечного мира, но взаимные претензии и неуступчивость сторон в очередной раз позволили только продлить перемирие:

«Прииидоша ко царю великому князю Ивану Васильевичю всеа Русии послы Литовские от Жигимонта Августа короля Полскаго, панъ Станислав Петровичь Кишка воевода Витебскои да панъ Ян Юрьев сынъ Комаескои дръжавца Ожъскои и Переломскои да писарь Глѣб Есманов, и говорили от короля о вѣчном миру, да о вѣчном миру не здѣлали, а здѣлали перемирие на пять лѣт. И отпустил государь царь и великии князь послов Литовских, взял перемирие» [42, 155].

На самом деле все происходило не так просто: изменилось наименование титула московского правителя, которое литовская сторона признавать не собиралась. Более того, споры о титулах, уже не только Ивана Васильевича, но и Сигизмунда-Августа, вынудили литовских послов собираться домой, но царь, настроившись воевать на восточном фронте, не мог отпустить послов без договоренности о перемирии. Наконец, решение было найдено – текст договорных грамот в части титулов был разным, и каждая сторона подписывала тот документ, который ее устраивал. Договорная грамота, передаваемая королю, содержала царский титул московского государя, а в той, что затем должна была остаться в Москве, Иван Васильевич именовался великим князем.

Продлив перемирие с Литвой, царь мог без опасения сосредоточиться на военных действиях как с крымскими, так и с казанскими Гиреями, тем более что в том же 1549 г. погиб казанский царь Сафа-Гирей, оставивший после себя наследником престола двухлетнего сына Утемиш-Гирея. И хотя казанская знать от имени своего малолетнего царя предлагала московскому государю соблюдать мир, он решил использовать момент казанских неурядиц для окончательного покорения Казани.

Войско в 60 тысяч воинов, возглавляемое царем, пыталось сразу овладеть городом, который защищали деревянные крепостные стены. Но сначала сильные морозы сдерживали натиск московитян, а затем в середине февраля началась такая сильная оттепель, что на реках взломало лед. Отсырел порох, и московиты не могли использовать артиллерию, поэтому военные действия пришлось прекратить, а войскам вернуться домой.

На обратном пути по велению царя была построена на противоположном берегу Волги в 50 километрах от Казани крепость в устье реки Свияги. Военные действия продолжались, но только в 1552 г. Казань была захвачена московскими войсками и разорена дотла, столица волжских татар на триста лет превратилась в чисто русский город. Затем в 1554 г. было завоевано и Астраханское царство. Это позволило Московскому государству не ожидать более нападения с восточной стороны и сосредоточиться на своих западных границах.

В 1552 г. у царя Ивана Васильевича и царицы Анастасии Романовны родился сын Дмитрий, который погиб в следующем году в результате несчастного случая. Несмотря на гибель царевича, вопрос престолонаследия в Московском царстве все же не стоял так остро, как в Польско-Литовском государстве. Король Сигизмунд II после смерти любимой жены Варвары долго не мог придти в себя и доверял различным мошенникам алхимикам. Те решили устроить для короля сеанс спиритизма, на котором собирались якобы вызвать его умершую супругу. Можно было бы и не упоминать об этом случае, если бы одним из этих алхимиков не был Юрий Мнишек, сыгравший в истории России начала XVII в. одну из главных ролей.

В 1553 г. король Сигизмунд II женился третьим браком на двадцатилетней австрийской принцессе Екатерине Габсбург, сестре своей первой жены, но молва гласила, что он не интересовался молодой женой, предаваясь не только мистицизму, но и разврату. А Юрий Мнишек оставался доверенным лицом короля и главным сводником, видимо, он так отличился на этом поприще, что был произведен в должность коронного кравчего и управляющего королевским дворцом.

Король Сигизмунд II, будучи католиком, лояльно относился к православным христианам и протестантам. Реформация в Европе чаще всего распространялась купцами; не осталась и Литва в стороне от протестантского влияния. Это религиозное учение затронуло в большей степени представителей католической конфессии, и к середине XVI в. сторонниками учения Мартина Лютера стали представители таких известных фамилий, как Радзивиллы, Ходкевичи, Кезгайло и Гастольды. Одним из отличий у протестантов от католиков было то, что они вели свою церковную службу на родном языке, и это поспособствовало созданию письменного литовского языка. До того в Литве в делопроизводстве и христианской православной литературе использовались русский и церковнославянский языки, а в католической литературе – латинский.

Создание литовской письменности сопровождалось явным подъемом литовского национализма. Отношение литовцев к русскому языку в XVI в. выразил Михалон Литвин: «Мы изучаем московские письмена (literas Moscoviticas), не несущие в себе ничего древнего, не имеющие ничего, что побуждало к доблести, поскольку рутенский язык (idioma Ruthenuva) чужд нам, литвинам, то есть италианцам (Italianis), происшедшим от италийской крови» [48, 85].

В то же время протестантское учение способствовало повышению образования своих адептов и появлению христианских книг на русском языке. Так, уже в 1491 г. в Кракове вышли в свет четыре литургических издания, а в 1517 г. уроженец Полоцка доктор медицины Франциск Скорина, получивший образование в университете Падуи, издал в Праге Псалтырь и часть Библии. Переселившись затем в Вильнюс, Франциск Скорина основал в 1522 г. собственную типографию и в течение нескольких лет издал «Малую подорожную книжицу» и «Апостол». В Москве книгопечатание началось через полвека – в 1564 г. по приказу царя Ивана IV усилиями Ивана Федорова, издавшего «Апостол» и «Часовник». Впоследствии российский первопечатник, чтобы избежать гонений царя, вынужден был перебраться в Польско-Литовское государство, где в 1574 г. издал «Азбуку», основав славянскую типографию во Львове.

Лидером реформации в Литве стал Николай Радзивилл Черный. Будучи одним из крупнейших землевладельцев государства, он на своих землях заменил католических священников протестантскими пасторами. Многие не только католические семьи Великого княжества литовского, но и православные шляхетские последовали за этими магнатами, прельстившись отсутствием церковных поборов у протестантов. Ну а у простого люда никто мнения о выборе веры и не спрашивал, так как на территории государства действовал так называемый Аугсбургский мирный принцип: кто населением владеет, тот и устанавливает принципы веры. Тем более что в 1553 г. при проведении землеустроительных работ на новых принципах севооборота были отменены последние остатки крестьянской земельной собственности и окончательно введено крепостное право. При этом руководствовались королевским правилом, по которому земля и крестьяне суть его собственность, а значит, и других землевладельцев.

Впоследствии усилиями литовского канцлера Николая Радзивилла Черного, который лично переписывался с Жаном Кальвином, реформация Литвы стала кальвинистской. Перейти в новую веру собирался даже сам король Сигизмунд II, но так и не решился на это. Легенды сообщают, что когда он уже собрался отправиться в протестантскую церковь, какой-то доминиканский монах, взяв под уздцы его лошадь, развернул ее в сторону католической церкви, напомнив при этом королю о его предках, ездивших именно этой дорогой.

Можно сказать, что протестанстское христианство существовало в Литве только в течение жизни Николая Радзивилла Черного, а когда он в 1565 г. умер, его двоюродный брат Николай Радзивилл Рыжий, не обладая таким авторитетом среди литовской знати, не сумел поддержать преданность своих соотечественников новому учению. Когда в 1567 г. в католицизм перешел Николай Христофор Радзивилл Сиротка, один из сыновей Николая Черного, стало ясно, что закат протестантизма в Литве близок.

А лидерами контрреформации в Литве, как и в остальном мире, стали монахи «Общества Иисуса» – иезуиты, занимавшиеся не только пропагандой католицизма, но и организацией бесплатных школ, при этом сами они были прекрасными педагогами. Дело в том, что в предыдущие века католическая церковь не приветствовала изучение прихожанами Библии, да и количество распространяемых рукописных религиозных книг было ею ограничено. Протестантская церковь не только способствовала свободной продаже книг, но и озаботилась развитием книгопечатания, а организация платных школ помогала ликвидации безграмотности общества и воспитанию молодежи в лоне новой церкви.

Чтобы противостоять своим конкурентам в деле распространения своего учения, иезуиты тоже занялись организацией общественного образования, причем занятия были бесплатными для школьников и студентов. В 1570 г. была официально открыта Вильнюсская иезуитская коллегия; с этого момента началось тихое наступление католического ордена иезуитов на широко распространившееся течение реформации. Затем в их поле зрения были включены вопросы существования в Литве и православной церкви.

В тот период европейские страны все больше проявляют интерес к своим соседям не только с военной, но и с экономической точки зрения. Проявляется заинтересованность в развитии новых торговых путей и рынков сбыта. Часто искали сближения со странами, иногда и вовсе не соседними. Так, еще в начале XVI в. генуэзский путешественник, известный как капитан Павел, с рекомендательными письмами от папы Льва X и великого магистра Тевтонского ордена Альбрехта Бранденбург-Ангсбахского прибыл в Москву к великому князю Василию III, испрашивая у него разрешения на поиск пути в Индию – сначала по Волге и Каспийскому морю, а затем через Персию, которая была врагом Османской империи. Великий князь отказал генуэзскому капитану в проходе через территорию Московского государства, не желая открывать иностранцу свои водные пути.

Приобретать индийские специи в то время средиземноморские купцы могли через турецких торговцев, установивших за свои товары очень высокую цену. Поэтому венецианские, генуэзские, французские и испанские купцы не могли на европейских рынках специй конкурировать с португальскими купцами, которые привозили этот дорогостоящий товар на кораблях, ходивших в Индию вокруг Африки по пути, открытому их соотечественником Васко да Гама в 1499 г. Когда в 1505 г. португальцы открыли для себя еще и остров Цейлон, специи, привозимые оттуда, позволили им быть вне конкуренции. Преимущество португальцев сохранилось даже после того как испанская флотилия усилиями Фернана Магеллана открыла путь к Филиппинам, обогнув Южную Америку (Магеллан, будучи португальцем по крови, сделал это в интересах и за деньги Испании). Тем более что путь на запад через Магелланов пролив и Тихий океан в Юго-Восточную Азию был длиннее и опаснее, чем путь на восток вокруг мыса Надежды.

В Индию в 1468–1474 гг. ходил тверской купец Афанасий Никитин: сначала Волгою до Астрахани, затем до Дербента Каспийским морем, через всю Персию до Персидского залива, где вновь на корабле до Индии. Назад Афанасий Никитин возвращался через Турцию, Черное море и Крым. Но это торговое путешествие было настолько опасным, что кроме доказательства наличия такого пути в Индию, никаких прибылей тверскому купцу оно не принесло, более того – он потерял и то, что имел. Для организации такого торгового пути необходима была защита купцов, а также достижение договоренностей с местными торговцами на всем протяжении пути о взаимных торговых операциях.

В 1537 г. Москву посетил венецианец Марко Фоскарино, который тоже безуспешно пытался получить разрешение от великого князя на организацию торгового пути через Московию в Индию. Этот венецианский посол не только оставил потомкам сведения о Московском государстве 1-й половины XVI в., но и подробно обосновал необходимость торгового пути в Индию через него, а также сообщил все, что он об этом пути узнал:

«Чрезвычайные труды, предпринятые мной в целях открытия нового, почти небывалого пути в Индию для вывоза оттуда пряностей, [привели меня к тому, что] после многих затруднений, забот и [даже] опасности для жизни я нашел, что из далекой Индии можно провозить пряности вверх по р. Инду (Indo) и, пройдя через горы (что составляет непродолжительный путь), плыть по широкой реке Бактрян, Оксу (Osio), [20] которая берет свое начало почти из тех же гор, что и р. Инд, и впадает большим потоком в Гирканское море у порта Страны (Straia; Strana), увлекая за собой множество рек. От порта Страны идет легкий и безопасный путь до Астраханского базара и устья р. Волги, [текущей] в противоположном направлении от р. Инда; [потом] все вверх по Волге, Оке и Москве до главного города Московии, [оттуда] сухопутьем до Риги (Righa; Niga), наконец, по Сарматскому морю (nel mar di Salmatia, Delmatia) и р. Танаиду (Tanai). Отсюда по Большому морю (mare maggiore) пряности легко можно было перевозить в Венецию. Таким образом, можно было бы повредить лузитанцам, которые, подчинив себе большую часть Индии, владеют всеми рынками и скупают пряности. Они стараются для Испании, продавая их много дороже обыкновенного; поэтому по всем берегам Индийского моря они держат военные корабли для наблюдения за тем, чтобы сюда не приходили другие; так что посторонних [здесь действительно] мало, и они оставили эту торговлю, которую [прежде] вели через Персидский залив, вверх по р. Евфрату и через Аравийский морской пролив по течению р. Нила в наше море. Таким образом, они снабжали всю Азию и Европу товарами лучшего качества и за более низкую цену, нежели португальцы, у которых пряности от долгого пути и продолжительного лежания в лиссабонских складах теряют свою силу, вкус и естественный запах; но что хуже, [так это то, что] они всегда оставляют для себя лучшие и более свежие [товары], обыкновенно пуская в продажу испорченные и старые» [77, 47].

Кроме средиземноморских торговцев, гегемонией португальцев и испанцев на рынках пряностей были озабочены англичане. Английские моряки в правление короля Эдуарда VI пытались проложить северный морской путь в 1553 г., но их постигла неудача. Из трех кораблей только одному под руководством капитана Ричарда Ченслера удалось достигнуть Белого моря и пристать к берегу вблизи устья Северной Двины. В те времена еще не было города Архангельска, а вот монастырь св. Николая уже существовал, именно монахам сообщил английский капитан об имеющемся у него послании к московскому царю. У Ченслера не было письма конкретно к царю Ивану IV, а было послание ко всем государям, в котором король просил своих властвующих коллег отнестись к подданным английской короны милостиво, а также напоминал им о праве всех людей, а тем более купцов, на гостеприимство и выражал надежду, что другие государи пропустят его моряков через свои земли.

Англичанам пришлось ждать, пока гонец не привез от царя разрешения на посещение Ченслером Москвы, где он был милостиво принят самим царем. С этой случайной встречи начались дружественные отношения царя Ивана IV с английскими монархами, в результате в Англии была создана Московская компания, которой царь позволил торговать с Московским государством беспошлинно по всем городам. Англичане привозили не только товары на продажу, среди которых главными были сукно и сахар, но также и мастеровых людей и медиков. Вслед за англичанами в Холмогоры стали приходить и голландские корабли с товарами. Именно Ричард Ченслер сообщил о том, что кроме названия Московии это государство именовалось еще Россией, а Москву по размерам он считал большей, чем Лондон с предместьями. Английский капитан также отметил значительную склонность русских к обману.

Сами же московиты того времени в основном занимались торговлей мехами. Тот же Марко Фоскарино сообщает, что «природа вознаградила москвитян, дав им драгоценные меха, которые покупают из гордости и хвастовства люди изнеженные и тщеславные и платят за них чрезвычайно дорого – дело неслыханное прежде, когда они, зная наше тщеславие, продавали [нам] меха за совершенный бесценок» [77 32]. При этом, по словам Сигизмунда Герберштейна, «москвичи считаются хитрее и лживее всех остальных русских, и в особенности на них нельзя положиться в исполнении контрактов. Они сами знают об этом, и когда им случится иметь дело с иностранцами, то для возбуждения большей к себе доверенности они называют себя не москвичами, а приезжими» [61, 229]. Ремесленное производство в Московском государстве XVI в. было на высоте, но до создания цеховых объединений дело еще не доходило.

В сопоставимое время основным товаром Великого княжества литовского была древесина, а речной лесосплав превратился в самостоятельную и важную отрасль хозяйства. Кроме того, в городах развивалось уже цеховое производство – от литейного дела до золотых дел мастеров; соответственно города стали местом денежного оборота.

Шведский король Густав Ваза, понимая, что усиление Московского государства в ближайшем будущем может стать опасным для Швеции, а его торговля с Англией, Голландией и Брабантом через Белое море нарушает торговый баланс, сложившийся у стран Балтийского моря, пытался подговорить польского короля на военные действия против России, а английскую королеву Марию I Тюдор отговаривал от торговли с его потенциальным противником. Война 1556 г. началась из-за пограничных ссор между отдельными военачальниками, но затем были вынуждены включиться и главные силы. Однако, несмотря на личное присутствие в войсках шведского короля, Швеция в это время была не в силах воевать с Московским государством. Война завершилась осадой московскими войсками Выборга, и хотя взять этот укрепленный город воеводам Петру Щенятеву и Дмитрию Палецкому не удалось, они разорили окрестности и взяли множество пленных. В 1557 г. было заключено перемирие на условиях сохранения старых границ государств.

В 1556 г. было продлено перемирие с Польско-Литовским государством на шесть лет, а вечный мир и на этот раз не был заключен якобы из-за нежелания короля Сигизмунда II Августа признавать Ивана IV царем всея Руси. В то же время московским войскам пришлось отражать нападения крымского хана Девлет-Гирея. Тогда в Тульской Украине дьяку Ржевскому с казаками (с донскими и днепровскими) удалось отбить у татар весь обоз, а затем напасть на Очаков, что и послужило причиной возврата войск хана Девлет-Гирея от Оки в степи.

В это же время предводитель днепровских казаков князь Дмитрий Вишневецкий решил отделиться от Литвы и занял вместе с казаками остров Хортицу на Днепре, создав там укрепленный лагерь. Испросив у царя Ивана IV подданство для себя и казаков, он также обещал запереть татар в Крыму и не выпускать их оттуда. На некоторое время казаки гетмана Вишневецкого даже заставили хана Девлет-Гирея действовать в отношении Москвы с оглядкой на Хортицу, чтобы не получить удара с тыла. Но никакого развития в сближении Москвы и днепровских казаков не последовало, а увлекающийся гетман Дмитрий Вишневецкий быстро менял политические предпочтения. Впоследствии он со своими казаками участвовал в молдавской авантюре Альберта Ляского. Этот польский воевода в 1561 г. помог греческому искателю приключений Якову Василидису захватить власть в Молдавии, а затем, поссорившись с ним, решил отомстить с помощью казаков. Вначале гетман Вишневецкий преуспел в захвате молдавских территорий, но затем потерпел поражение от войск Стефана IX (Томзы), избранного наследника деспота Якова Василидиса. Гетман попал в плен к молдаванам, которые отправили его в Стамбул, а там, по велению султана, он был казнен в 1563 г.