Наступила зима. Стало холодно, но мы продолжали встречаться на нейтральной территории. И вот как-то раз в начале декабря Сенцов сделал вторую попытку заманить меня к себе. Непринужденно покручивая руль и не глядя в мою сторону, он сказал, якобы беззаботным тоном:

— А может поедем ко мне, сегодня КВН, наши играют, у меня «мартини» есть, мне привезли из Италии. Вы же любите «мартини», как и ваша ненаглядная Каменская.

— Сергей Дмитриевич, не буду скрывать, мне очень хочтся поехать к вам, но я этого не сделаю.

— Ну почему? Я не понимаю почему? Объясните мне в конце концов. — Он явно нервничал, даже голос повысил, чего с ним никогда раньше не случалось. — К чему это постоянное насилие над своими желаниями, от которых, ведь, никому не плохо? Ну что предосудительного в моем предложении? Я же вас не в постель зову, а на диван.

— Сергей Дмитриевич, не обижайтесь, ради бога. Но, позовете. Поверьте, позовете, не вы меня, так я вас.

— Но, почему вас так пугает подобная перспектива? Мы с вами, вроде бы, свободны от всяких семейных обязательств.

— Это не совсем так. Остановите, пожалуйста, машину. Вот здесь за киоском стоянка, кажется, разрешена. Когда ведешь машину нервы напряжены.

Я хотела чтобы он успокоился и сосредоточился. Господи, помоги.

— Я сейчас вам расскажу кое-что. Девять лет назад мой муж Андрей перестал скрывать от меня, что живет двойной жизнью. Я это переживала в то время как невыносимую трагедию. Собственно, она и послужила толчком к моему обращению в православную веру. Хотя причина, конечно, была глубже, во мне самой. Я давно стала понимать, что жизнь дана мне не для какого-то мифического личного счастья, в погоне за которым проходят годы, а оно все ускользает. Я долгое время думала, что цель моей жизни — любовь, семья, ну, по крайней мере, меня удовлетворял такой самообман. Но, тот, кого я любила, меня разлюбил. Семья фактически развалилась, а жизнь-то продолжается. Зачем? Зачем-то она продолжается в непрестанных страданиях и сомнениях. И тогда я, гордая, образованная интеллигентка вошла в церковь. Никогда раньше я и помыслить не могла, что со мной это может случиться. Знаний не было никаких, но веру мне милостивый Господь даровал такую, что я сама себе поражалась. Меня ничто не страшило, ни длиннющие службы, ни сердитые бабульки, копошившиеся у подсвечников, ни необходимость поститься, и ничто не удивляло. Я почти ничего тогда не понимала, но у меня не было вопросов к православию, я приняла его сразу, целиком, со всеми непонятностями. Но, главное, я поняла: во всем, что посылает мне Господь, есть высокий спасительный смысл, даже в страдании, особенно в страдании. В школьные годы с этой истиной до нас пытался достучаться Достоевский, помните? Но, тщетно. Комсомольское сердце не желало страдать во искупление грехов. Еще одну истину я узнала из поучений Серафима Саровского. Есть такой великий русский святой. Оказывается цель христианской жизни в личном спасении, в личном, но не в том, чтобы спасать кого-то, чтобы творить добрые дела, чтобы помогать людям, а в том, чтобы делая всё это, спастись, то есть попасть в царствие Божие.

— Но это же эгоизм?

— Да нет же. В том-то и дело, что спастись можно, только любя ближних, прощая их, не обижая, не завидуя никому, то есть выполняя заповеди Божии.

— А такой человек не может быть эгоистом? Логично.

— Да не логично, а красиво. Всё, что от Бога — красиво. Вспомните, что вы сами говорили про Пушкина и Лермонтова. Человек чувствует, где есть Бог, а где — нет. Конечно, меня в первую очередь волновал вопрос: как Церковь трактует мою семейную ситуацию? Ну как конкретно я могу проявлять свою любовь к человеку, который подчеркнуто демонстрирует мне свою... ну, свое..., мягко говоря, равнодушие. Я, по совету духовника, поехала к старцу. Есть в православии такое понятие: старчество. Это святые люди, которым за их чистую подвижническую жизнь Господь даровал любовь ко всем людям без исключения и прозорливость, и кто придет и спросит с верою получает от них ответ, который надо принять, как Божью волю. И вот, на мои сомнения — смириться или разводиться — старец вдруг сказал: «Хорошо бы вам повенчаться» и добавил: «Детки должны быть от венчаного брака». А моего Андрея в церковь и на аркане не затащишь. Какое там венчаться. Но сила Божия в немощи совершается. Понимаете, когда человек сам уже ничего не может сделать, то от бессилия своего попросит у Бога помощи и Господь сотворит чудо. Я таких чудес, происшедших со мной или на моих глазах, много знаю. Если вам интересно, потом когда-нибудь...

— Мне все интересно, что вы говорите. Прошу вас, продолжайте.

— Так вот. Андрей согласился сразу, как только я сказала, что ради детей так надо. Он детей очень любит. А я... Я, конечно, надеялась, что венчание изменит нашу жизнь, мой муж чудесным образом обратиться, покается, и заживем мы, но, видимо, Божий промысел состоял не в этом. Через три месяца Андрей со мной развелся и ушел навсегда. С тех пор прошло восемь лет. Поначалу я плакала, сомневалась, роптала даже — кому было нужно это венчание, что оно дало, ну какая польза от него, я еще молода, могла бы жизнь свою устроить по-другому, найти себе православного. Но, по мере того, как претенденты на место в моем сердце появлялись и исчезали, я начала понимать, что этим венчанием, этими нерасторжимыми узами, данными обетами Господь хранит меня от безумных поступков, от искушения грехов и, в конечном счете, приучает жить целомудренно.

— Я слышал, бывают случаи, когда церковь разрешает разводиться, ну, в смысле развенчиваться.

— Ну да, у меня как раз такой случай. Нарушение супругом седьмой заповеди. Об этом и в Евангелии сказано, но до сих пор я удерживалась от того, чтобы воспользоваться этим правом, и не жалею. Быть может Господь бережет меня для чего-то или для кого-то...

— Может для меня?

— Может...

Помолчали.

В машине стало холодно, пора было ехать.

— А если ваш муж вернется, вы его простите?

— Прощу.

— И будете с ним жить, не любя его?

— Не знаю, Сергей Дмитрич, сейчас для меня это было бы самым страшным наказанием. Но я много раз убеждалась: только Господь знает, какое именно страдание необходимо претерпеть человеку, чтобы стать лучше. Что же касается Андрея, он живет в другом городе, у него там свой бизнес. Он никогда не вернется. Я это точно знаю. А вы, Сергей Дмитрич, самое светлое из моих искушений. Я хочу, чтобы вы оставались таким до конца. А в конце, в самом конце, мы поедем к вам домой, хорошо?

— Когда же это будет, Аринушка, родная?

— Не знаю, думаю мы оба это почувствуем. Если можете, молитесь Богу о нас.

— Как, я не умею?

— Как умеете, своими словами. Главное помнить, что он живой, что он есть, здесь, сейчас, всегда. Я за вас, Сережа, молюсь каждый день.

Он медленно поднес к губам мою руку и поцеловал, как какую-то драгоценную вещь.

— Таких, как вы, не бывает.