— Он бежал по дорожке и ему перерезало ножки и теперь он больной и хромой, маленький заинька мой...

— Сергей Дмитрич, не заговаривайте мне, пожалуйста, зубы своими садистскими стишками, я все равно буду дрожать.

На самом деле, мне совершенно не было страшно. Я вообще терпелива к любой боли. Тем более рядом с ним. Он был виртуоз в своем деле, что называется, хирург от Бога. Мне просто нравилась его привычка уговаривать своих пациентов как маленьких детей.

— И сказал, Айболит — не беда, подавайте его сюда, я пришью ему новые ножки, он опять побежит по дорожке, и принесли ему зайку... тихо-тихо, моя хорошая, тихо-тихо, зайка... вот и все. Уже не больно, правда? Видишь, какой добрый доктор, а ты боялась, — приговаривал Сенцов, проделывая с моей ногой какие-то жуткие манипуляции.

Когда он работал, он всех, почему-то, называл на «ты», обращаясь, скорее к ноге, чем к ее владельцу.

— Ну вот и все, и заинька прыгает снова, — улыбнулся он — не волнуйтесь, Арина Юрьевна, к лету я пришью вам такие ножки, что вам будут завидовать топ-модели мира.

— Очень бы хотелось, знаете ли. Мечтаю съездить на море в Крым. Загорать, купаться, как полноценный гражданин. А вы где обычно проводите отпуск?

— Обычно, в лесу, у меня друг — егерь. А в этом году, я просто не успел вам сказать, как-то всё не было случая, ну, в общем, мне предложили контракт за границей.

— Контракт?

Сенцов ничего не успел ответить, вошла медсестра и они вдвоем стали бинтовать мою ногу резиновыми бинтами, закрепляя их железными крокодильчиками.

Вечером мы сидели в кафе за маленьким двухместным столиком, над ним нависал зеленый абажур, стулья были обиты зеленым плюшем. Мне нравилось это место своей старомодностью и отсутствием электронного звукового истязателя, в углу ненавязчиво мурлыкал рояль.

Сенцов сидел напротив, облокотившись о стол, и, чтобы скрыть волнение, крепко держал обеими руками бокал с минералкой, он был за рулем. «Все равно руки дрожат» — отметила я про себя — «хирург называется».

— Это в Кёльне, — говорил он, стараясь интонировать, как можно непринужденнее. Получалось это у него довольно плохо, — там открывается специальная клиника по сосудистой хирургии. Это — мой профиль, вы же знаете. Не думайте, я никаких заявок не давал, — оправдывался он. — Я вообще не искал этой работы, так само получилось, меня нашли и предложили. Короче, на два года. Очень большие деньги, по нашим меркам, конечно. Вот такие дела, Арина Юрьевна.

Он, наконец, отхлебнул своей минералки и поставил бокал. Теперь он водил пальцем по скатерти, как бы собирая на ней несуществующие крошки. Я молча пила мартини. Говорить не хотелось. Вот он — Божий промысел, и нечего было дискуссию разводить. Все сомнения разрешились просто, изящно. Он уезжает.

— Почему вы молчите?

— Потому что я не имею права сказать то, что я хочу сказать.

— Пожалуйста, скажите, я хочу это услышать от вас. Одно ваше слово и контракта не будет. Вы же знаете, как я...

— Нет, Сергей Дмитрич, нет. Я не скажу этого слова, потому что если я его скажу, я должна что-то обещать вам взамен, какой-то другой контракт, понимаете? Но я пока не готова, я ни в чем не уверена, я сомневаюсь в себе, в вас. Может быть это Господь вмешался, чтобы разрешить затянувшуюся ситуацию. Вы ведь сказали, что так само получилось. Так вот, само получается, когда по Божьей воле, поверьте мне.

— Я не поеду, я не хочу ехать.

— Зачем же вы мне рассказали о контракте. Вы могли отказаться сразу и ничего мне не говорить.

— Я, — Сенцов судорожно вздохнул, — наверное, хотел услышать: «не хочу, чтобы ты уезжал», — и он, впервые за весь вечер, посмотрел на меня как-то просительно и...

— И всё?

— И всё.

Господи, я люблю его, и он уезжает. Два года не увижу, не услышу, не прикоснусь.

— Хорошо, правда там есть одно местоимение. Придется сначала выпить на брудершафт, тем более, что вы едете в Германию.

— Я никуда не еду, — внезапно осипшим голосом сказал он.

— Не хотите на брудершафт?

— Хочу.

Мы медленно скрестили руки и выпили. Он свою минералку. Я свой «мартини». Поставили бокалы и долго смотрели друг другу в глаза. Это было совсем не стыдно и не скучно. Наконец, он не выдержал.

— По-моему в таких случаях полагается поцелуй? Или я что-то перепутал?

«Нет, мой хороший, ты ничего не перепутал» — мысленно ответила я. Но наш первый поцелуй будет не здесь и не таким. Я поднесла руку к его губам.

Он совсем не удивился, бережно взял мою кисть и долго ее рассматривал, как будто первый раз ее видел, потом прижался к ней губами. Я смотрела на него, целующего руку, а в моем мозгу стучало: последний раз, последний раз. Я слегка потянула его ладонь на себя. Наши пальцы сплелись, я уже не о чем не думала, безотчетно подавшись вперед, я прильнула губами к этой родной, к этой любимой, к этой немыслимо красивой руке и прошептала:

— Не хочу, чтобы ты уезжал